Лисяка

Лисяка была собакой общественной и гордилась этим. Жила она прямо в подъезде, вернее, в кандейке цокольного этажа, где обычно дворники держат инвентарь: мётлы, совки и всё такое прочее. Мётел там не было, была старая телогрейка и какие-то половики, из которых Лисяка и устроила себе логово. Цокольные жильцы, ворча, по очереди их стирали и мыли Лисякин закуток. Кормили Лисяку тоже по очереди или все вместе, у кого что было — кто-то варил кашу, кто-то покупал мешок с «Педигри». Лисяка больше любила кашу.

Она была девушкой некрупной, но крепко сбитой, гладкошерстной, с длинным туловищем и короткими лапами, разумеется, рыжей, иначе откуда бы кличка.

По поводу Лисяки обитатели подъезда придерживались разных мнений. Иногда диаметрально противоположных.

— Как забодала эта ваша псина, — с досадой говорили верхние. — Ни гостей пригласить, ни слесаря вызвать. Лает-разрывается. Сдайте её уже в поликлинику для опытов, что ли, сил же нету никаких. И люди пугаются. Дети!

— Она не укусит, — упрямо и угрюмо бубнили нижние. — Детей тем более. Она детей любит. Зато не пускает всяких там… иеговистов седьмого дня и впаривателей китайских говен.

И верно, жизнерадостные мальчики в костюмчиках, с приклеенными улыбками и неизменным «Здравствуйте, мы дарим вам подарки в честь дня рождения нашей фирмы!» или «Знаете ли вы, что спасутся лишь праведники?» обходили их подъезд десятой дорогой. Лисяка не давала им и рта раскрыть, оглашая всё вокруг звонким эхом своего лая, метавшимся под кирпичными сводами. Впариватели позорно убегали.

— А почему никто из вас её домой не заберёт? — приставали верхние. — Слабо?

— Она не хочет, — объясняли нижние.

И действительно, у Лисяки было собственное жильё, собственная кандейка с половиками, она там царствовала безраздельно, а нижних жильцов скопом признавала своими. Всегда узнавала даже приезжавших к ним гостей, пускай проходило и несколько лет.

Однажды Лисяка залетела от какого-то кавказского овчара, судя по величине родившихся трёх щенков. Весь подъезд ходил в кандейку смотреть детей, ахал и охал, носил усиленное питание в виде супчиков и молока. Нижние ревниво следили, чтобы Лисяку не нервировали.

Та сперва была неистовой матерью и активно занималась детьми. Но когда те подросли и у них обнаружились зубы, Лисяка заскучала. Теперь она пряталась от подросших зубастых отпрысков на верхних этажах. Щенки, оставшись подкидышами, пронзительно пищали и расползались прочь из кандейки в поисках живительных материнских сосков.

— Мат-ехидна, вернись к детям, — укоряли нижние.

— Им пора это… прикорм давать, — хмыкали верхние.

Детям принялись наваривать кашу, они успокоились, но потом повадились добираться до подъездной двери и вылезать на крыльцо.

— Под машину попадут! — ужаснулись все.

Щенят срочно пристроили по объявлениям в добрые руки. Лисяка не возражала. Она с превеликим облегчением вернулась в свою кандейку под лестницей, и даже стерилизация, которую вскладчину оплатили нижние, её не расстроила. Делов-то, перетерпеть несколько дней, зато никакие кобели больше донимать не будут, так сказала бы она, если бы умела говорить.

Нижние считали, что Лисяка умна настолько, что вполне может и заговорить, кстати.

— Она у вас за машинами гоняется, умница ваша, — ехидничали верхние. — Того и гляди… того.

— Типун вам на все места, — сердились нижние. — Она соображает, куда бежать.

Ещё Лисяка не обижала уличных кошек, как другие собаки, не гоняла, лишь тявкала для порядку, чтобы те не борзели и не лезли к ней в кандейку.

Шли годы. Дети, которые были детьми, когда в подъезде под лестницей впервые поселилась Лисяка, выросли настолько, что сами завели собственных детей. Те и другие на Новый год украшаю Лисякину кандейку снаружи серпантином и еловыми лапками.

— Смотрите, у неё же вся морда седая! — ахал кто-то из них, гладя Лисяку. Та махала хвостом по-прежнему жизнерадостно. Она стала плохо видеть и слышать, бегала уже не так быстро — видимо, болели суставы, — но лаяла всё ещё звонко.

— Сколько же ей лет? — поражались верхние.

Нижние принимались считать, загибая пальцы. Выходило, что пятнадцать.

— Кхм, это очень много… — с намёком говорили верхние.

— Не дождётесь, — сердились нижние. — Она бодрячком.

Но как-то утром Лисяка из своей кандейки не вышла. Не вышла и вечером. И на следующее утро тоже. И перестала есть, хотя ей тут же принесли и свежего супа с косточками, и даже говяжьих сосисок в упаковке. Она понюхала приношения и отвернулась.

Срочно вызвали ветеринара. Тот попросил вытащить Лисяку из кандейки, и тут обнаружилось, что она ходит как-то боком, будто краб, неестественно вывернув голову. И один глаз у неё закрылся.

— Инсульт, — со вздохом констатировал ветеринар.

— Может, усыпить? — неуверенно предложили верхние. — Чтоб не мучилась собака.

— Щаз, ага! — взвились нижние. — Выдумали тоже, усыпить! Будем дохаживать.

— Она не мучается, — пояснил ветеринар. — Просто тихо угасает. Давайте анализы возьмём, я выпишу общеукрепляющее и витамины. Будете капельницы делать?

Капельницы вызвалась делать старшая дочка нижних, учившаяся в колледже на медсестру. Её отец выносил Лисяку во двор и ставил на землю под деревьями каждый день, утром и вечером, чтобы та оправилась. Он с тяжёлым сердцем подмечал, что Лисяка весит всё меньше и заметно слабеет. Из пасти у неё то и дело текла слюна, лапы подгибались, но она всё так же весело махала хвостом всем, кто к ней подходил и окликал по имени.

Все этажи считали своим долгом проведывать Лисяку. Нижние пробовали забрать её в квартиру, но та упорно ложилась подле выхода, скуля.

Однажды она пропала. Как такая больная собака ухитрилась незаметно выбраться из подъезда и где-то скрыться, осталось загадкой.

— Умирать пошла. Они всегда перед смертью прячутся, — со вздохом констатировала дворничиха и даже перекрестилась.

Будущая медсестра разрыдалась, вместе с подружками побежала искать Лисяку по кварталу, но не нашла. Её отец в тот вечер крепко напился. Собственно, и не он один.

Целая эпоха ушла, можно сказать.

Наутро нижние прибрались в Лисякиной кандейке, чтобы ничто не напоминало об утрате, выбросили половики и телогрейку и водрузили на их место дворничихины метёлки и совки.

Подъезд погрузился в траур.

Ещё через вечер, возвращаясь из «Магнита» с полными пакетами продуктов, нижние услыхали, что в кандейке кто-то возится.

— Лисяка?! — не веря своим ушам, дрогнувшим голосом позвала будущая медсестра.

И Лисяка выползла наружу. Она уже едва шла, но ведь дошла всё-таки!

— Господи, откуда?! — будущая медсестра метнулась в квартиру и вытащила наружу свой любимый синий пушистый плед. — Вот, вот, ложись.

К Лисяке снова началось паломничество со всего подъезда. Её гладили, трепали за уши, что-то приговаривали. Так, под чьей-то ласковой рукой она и умерла, в последней раз тихо вздохнув и вытянувшись на пледе.

Её жизненный путь закончился — и начался где-то в другом месте. Или?..

Просто нижние не переставали окликать её, выходя из квартиры:

— Лисяка!

И в какой-то миг явственно видели, как она спешит к ним, помахивая хвостом. Видели совершенно отчётливо.

Лисяка всё ещё была здесь.

По-прежнему охраняя свой дом и своих людей.