Дело Пушкина 10. Досье. Аутизм и гениальность

       Те, кто причисляет Пушкина к тем невероятным феноменам, кои, отличаясь в детстве беспримерной тупостью, к совершеннолетию вдруг перерождаются в гениев, несколько ошибаются. Пушкин очень рано понял, чем хочет заниматься, ничто другое его не интересовало, и именно в этой области он достиг высочайших вершин. Наш современник, объевшись психологических бредней, возможно, разглядит, какие-то признаки модного сейчас аутизма или же интровертности у застенчивого мальчика, который в раннем детстве избегал сверстников, предпочитая играм одно целенаправленное действие:
       «Смирный был ребенок, тихий такой, что господи! Все с книжками бывало… Нешто с братцами когда поиграют, а то нет, с крестьянскими не баловал… Тихие были, уважение были дети», - М. Захарова, дочь няни поэта.
       К 12 годам, как отмечал И. Пущин, он заметно обгонял сверстников: «Все мы видели, что Пушкин нас опередил, многое прочел, о чем мы и не слыхали».
       При этом математика и языки, которые казались ему неблагозвучными, упорно не шли; блестяще владея французским языком, выучив уже взрослым по самоучителю английский, он так и не осилил немецкую речь. Косвенными признаками расстройства аутического спектра могли бы послужить перепады настроения и пожизненная гневливость поэта, склонность к эпатажу, а также заметная неуклюжесть, которую дружно отмечали современники вкупе с навязчивыми движениями – такими, как нервная привычка потирать ладони, что приводило Надежду Осиповну в ганнибальское бешенство. Однажды добрая женщина, вывернув сынишке руки, связала их за спиной, а потом целый день морила мальчишку голодом. Это возымело действие, ладони он потирать перестал, - что говорит не в пользу аутизма, как и чуткость, как хорошо развитая эмпатия и сострадательность поэта, чего аутисты напрочь лишены.
Нелюбовь родителей можно объяснить странностями дитяти. В те времена – времена каждогодних родов и невероятной детской смертности – и стандартный ребенок порой вызывал докуку, что говорить о ребенке необычном. Пушкины, потерявшие пятерых детей, любили младшее дитя, ласковое и миловидное, – сына Льва, впоследствии шалопая, игрока и выпивоху, по совместительству – храброго боевого офицера. Неясно, что было первичным: действительные «странности» Александра или суровость домашних, недобрых к «увальню», не оправдавшему родительских надежд, и не сформировались ли вышеперечисленные признаки – вплоть до нервного потирания рук – под влиянием угроз, насмешек и упреков?..
       Кстати, пушкинский сарказм, умение беспощадно высмеять, как и блистательное чувство юмора, несвойственное аутистам, поэт унаследовал от матери. Привычка подтрунивать друг над другом была и у Гончаровых.

       Если всерьез принимать классификацию современных психологов, которые работают в тесной связке с фармакологией, печатью аутизма и шизофрении следует заклеймить (да и клеймят) людей всех творческих профессий, поскольку половина из них, профессий, требует уединения, а другая включает в себя эпатаж, и любая предполагает нестандартность мышления.

       Ни аутизм, ни наилегчайшие его формы, схожие с интровертностью, не влекут непременной гениальности, как и обязательного идиотизма. Механизм возникновения как того, так и другого, предполагает наличие множественных факторов, неясных современной науке. Лингвистические способности Пушкина с раннего возраста превосходили способности его сверстников, что нельзя лучше свидетельствует не о детской тупости поэта, а скорее тупости его наставников; немка-гувернантка, к примеру, практически не знала немецкого языка. Старшие Пушкины экономили на детях во всем – начиная с платья и заканчивая гувернерами.
       И все же именно в отчем доме будущий «литератор Пушкин», как он себя называл, познакомился с поэзией и с поэтами. Карамзин, Батюшков, Дмитриев-баснописец, Вяземский, Жуковский, Давыдов – ведущих писателей страны Александр знал с детства. Второразрядный поэт Василий Пушкин входил в профессиональный писательский круг; пописывал стихи (и неплохо) и младший брат, Сергей. Его сын с малых лет воочию видел людей, причастных к литературному процессу, слушал стихи, разговоры, споры – всему он был свидетелем, когда, притулившись к стенке отцовской гостиной, никем незамеченный, быстрыми глазами скользил по лицам…
       Конечно, здесь были и династические устремления, и влияние старших Пушкиных, конечно, имело место счастливое стечение обстоятельств: наследственная предрасположенность к лингвистическим упражнениям и благоприятнейшая среда – почти как у Моцарта, с той только разницей, что ни отец, ни дядя целенаправленно и методично с маленьким Александром не занимались. Тем не менее, в той же среде и при той же предрасположенности из троих детей Сергея Львовича поэтом стал только старший мальчик, гениальным же поэтом - из всех Пушкиных, и пишущих, и не владеющих пером, - один Александр Сергеевич. Все же, как ни крути, есть еще какие-то механизмы возникновения гениальности. Возможно, это пресловутый «упорный труд» и широта воззрения, которая имелась, например, у Александра Сергеевича Пушкина, и каковой не было у неплохого поэта Пушкина Василия Львовича.
       В лицее предпочтения Александра обозначились настолько четко, что даже преподаватели не особо старались его увлечь. «У вас, Пушкин, в моем классе все кончается нулем, - как-то съязвил профессор математики Карцев. - Садитесь на свое место и пишите стихи». Из рапорта об успехах лицеистов: «Кажется, он (Пушкин) никогда не занимался немецким языком до поступления в Лицей и, кажется, отнюдь не желает делать этого и сейчас: между тем, если бы он захотел на это решиться, он сделал бы успехи самые быстрые, будучи одаренным проницательностью и памятью». В многочисленных рапортах раз за разом отмечаются его «прекрасные дарования» и «малое прилежание».
       Своевольный, упрямый, он обучался по-своему – стихосложению, измарывая бесконечные стопы бумаг. В годы, когда дети только изучают окружающий мир, он методично, по-взрослому, наращивал мастерство. Лицейские стихотворения Пушкина (1813 - 1817 гг.), еще довольно растянутые, составляют неимоверное количество - треть от общего объема стихов, созданных им за четверть века творческой жизни. Первая публикация – «К другу-стихотворцу» - случилась в 1814 г., и это была серьезная, взрослая работа. Уже через несколько лет дядя-поэт подражал поэту-племяннику. Простите, но мальчик Пушкин не только не был туп – напротив, он был вундеркиндом.
       И подлинной проверкой на профессионализм стал для него публичный экзамен в 1815 году, когда он читал свои «Воспоминания о Царском Селе», «стоя в двух шагах от Державина», легенды, тяжеловеса русской литературы. Впоследствии Александр Сергеевич описал это знаменательное событие с присущей ему иронией, снижающей накал и пафос, упомянув и старость патриарха, и его мутные от усталости глаза, и разочарование молоденького Дельвига, непременно желающего поцеловать классику руку, да оставившего сие намерение после прозаического вопроса певца «Водопада»: «А где тут, братец, нужник?»

       «Не помню, как я кончил свое чтение; не помню, куда убежал. Державин был в восхищении: он меня требовал, хотел меня обнять... Меня искали, но не нашли», - А.С. Пушкин.

       Но это будет потом, а пока…
       Обстановка в доме была душная. Снисхождение и понимание Пушкин находил только у бабушки и няни; пренебрежение со стороны родителей не могло не отразиться на его характере. Можно представить, как замыкался в себе ребенок, нервный и впечатлительный, когда мать выставляла его на посмешище, касалось ли то вечно теряемых платков или стихов, которые мальчик начал писать еще в отчем доме. Показательна история, когда гувернер Русло высмеял питомца за первые опыты в стихосложении:
       «Русло довел Пушкина до слез, осмеяв безжалостно всякое слово этого четырехстишия, и, имея сам претензию писать стихи не хуже Корнеля и Расина, рассудил, мало того, пожаловаться еще неумолимой Надежде Осиповне, обвиняя ребенка в лености и праздности. Разумеется, в глазах Надежды Осиповны дитя оказалось виноватым, а самодур правым, и она наказала сына, а самодуру за педагогический талант прибавила жалования. Оскорбленный ребенок разорвал и бросил в печку стихи свои».

       Он смотрел на огонь взглядом недетским, каменным, огонь расплывался, он удерживал слезы тем волевым движением, которое приучает терпеть и в одночасье делает ребенка взрослее.

       Педагога он возненавидел неистово, с недетской силой, и после всю жизнь стеснялся своего увлечения, своего таланта, вдохновения, которое называл «этакой дрянью». Будучи уже известным поэтом, надеждой России, первым учеником Жуковского, «превзошедшим учителя», он тушевался и прятал стихи, если друзья имели неосторожность посмеяться над его строчками. Страстное желание в Лицее демонстрировать ловкость: «все научное он считал ни во что и как будто желал доказать, что мастер бегать, прыгать через стулья, бросать мячик и пр., …бывали столкновения очень неловкие…» - можно объяснить насмешками окружающих над его неуклюжестью. В выпускном свидетельстве, кстати, его успехи в фехтовании отмечались как превосходные.
       Он учился скрывать свои чувства; дети, чужие в семье родной, дабы избежать упреков и насмешек, надевают маску  enfant terrible либо изо всех сил пытаются угодить. Часто это становится пожизненной маской. Он терпеть не мог, когда лезли в душу, тяжелая стеснительность придавливала его, он грубил, иронизировал, заметал следы, и только в стихах открывался и становился Пушкиным. Остро ощущая свою впечатлительность, свою особость, инаковость, он стремился слиться с толпой, чтобы быть, как все, и разочаровывал окружающих своей приземленностью. Пушкин всю жизнь тяготился, что не соответствует чужим ожиданиям. Как-то Мицкевич нашел его, распаленного азартом, за карточной игрой; оба были смущены, Мицкевич - неподобающим поведением поэта, русский поэт – его смущением.
       «Пушкин с самого начала был раздражительнее многих и поэтому не возбуждал общей симпатии: это был удел эксцентрического существа среди людей, - вспоминал друг Пущин. - В нем была смесь излишней смелости с застенчивостью, и то, и другое невпопад, что тем самым ему вредило. Бывало, вместе промахнемся, сам вывернешься, а он никак не сумеет этого уладить. Главное, ему недоставало того, что называется тактом, это – капитал, необходимый в товарищеском быту, где мудрено, почти невозможно, при совершенно бесцеремонном обращении, уберечься от некоторых неприятных столкновений вседневной жизни… Чтобы полюбить его настоящим образом, нужно было взглянуть на него с тем полным благорасположением, которое знает и видит все неровности характера и другие недостатки, мирится с ними и кончает тем, что полюбит даже и их в друге-товарище».
       Гневливость как привычка обороняться
       Порывистый, бесхитростный, он не сразу научился искусству вежливости, которое, по сути, представляет из себя искусство говорить полуправду. Что у среднего человека на уме, то у гения на языке. Хамство не равно гениальности, но в каждом гении живет и шут, и простодушный ребенок, который может брякнуть то, о чем следует тактично ли, дальновидно ли, но промолчать. Или по крайней мере, завуалировать: не «брюхатая», а в «положении», не «уеб», а «провел восхитительную ночь» и т.д. И как простодушно, по-детски он краснел даже в зрелые годы, когда, например, его малолетняя дочь косилась на кавалер-девицу Дурову, чуя подвох. В ответ на папенькины льстивые речи: «Ну а этого гостя… любишь? хочешь за него замуж?», - детка сказала решительное «неть», после чего воцарилось молчание. «Но Александр Сергеевич!.. отчего он покраснел?.. – писала Надежда Дурова, - или это уже верх его деликатности, что даже и в шутку, даже от ребенка не хотел бы он, чтоб я слышала что-нибудь не так вежливое?»
       Остро реагируя на пустяки, которые человек, не столь впечатлительный, пропустил бы мимо, он всю жизнь преувеличивал, эпатировал и провоцировал, и всю жизнь скрывал душевные муки за «мантией цинизма». С маху втюримшись в хорошенькую родственницу нового директора лицея Е. А. Энгельгарда, он пренаивно строчил послания, за что получил взбучку от прелестной вдовы и ее покровителя, после чего напрочь отказался бывать в директорском доме. Как хороший педагог, Егор Антонович попытался наладить отношения с подростком. Искренне тронутый, Пушкин кинулся ему на шею со всем африканским пылом. Растроганные, они рыдали оба… после чего мальчик, едва просохли слезы, нарисовал на доброго хирона карикатуру. Со своей способностью молниеносно улавливать как смешное, так и излишний пафос, он не смог удержаться…
       Оскорбленный директор в отместку выдал такую характеристику выпускнику Пушкину:
       «Его сердце холодно и пусто: в нем нет ни любви, ни религии; может быть, оно так пусто, как никогда еще не бывало юношеское сердце», - и пр.
       Нет, педагогом Егор Антонович был все же неважным.

       Стыдясь, Пушкин скрыл причину конфликта даже от лучшего друга Пущина. Эта черта – мстить пером, мгновенно пригвоздив обидчика к листу бумаги, осталась у него пожизненно и принесла впоследствии не одну неприятность.

       Годы в Лицее стали большой удачей для поэта; без сожаления расставшись с родным домом в одиннадцать лет, он дом обрел в Лицее и там же научился коммуникабельности. Взрослый Пушкин - вроде не имевший такта в подростковом возрасте – нашел семью в друзьях - у него их было множество.
       Кн. П.В. Вяземский:
       «Был он вспыльчив, легко раздражен – это правда: но со всем тем, он, напротив, в общем обращении своем, когда самолюбие его не было задето, был особенно любезен и привлекателен, что и доказывается многочисленными приятелями его».
       В семье же было непонимание, отторжение. В трудные времена его поддерживали друзья, а не родные; в Михайловское приезжал Пущин, не убоявшись двойного надзора над поэтом, и политического, и духовного (о чем любезно предупредили и боязливый А.И. Тургенев, и дядюшка Василий Львович, впрочем, прослезившийся), приезжал Дельвиг; папенька же-с, поддавшись собственным страхам и предубеждению против старшего сына, принял весьма щекотливое поручение уездного предводителя Пещурова, которое состояло в «бдительном смотрении и попечении за сыном своим»… Случился скандал, обвинения едва ли не в рукоприкладстве:
«Отец мой, воспользуясь отсутствием свидетелей, выбегает и всему дому объявляет, что я его «бил, хотел бить, замахнулся, мог прибить», - А. С. Пушкин.
       «Отец говорил после: «Экой дурак, в чем оправдывается! Да он бы еще осмелился меня бить!»  - Пушкин же, месяц спустя.
       Забрав в охапку остальное семейство, папенька бежали от старшего сына, как черт от ладана.
       Умирал Александр Сергеевич не на руках близких – жены, родителей, брата или сестры, - а на руках друзей...

       О том, как отчаянно не хватало ему семьи, свидетельствует не только бесконечная снисходительность к молодой жене, но и та жалость, с которой он относился к своим старикам в последние годы жизни. После многолетних конфликтов, скандалов, ссор, после «Скупого рыцаря», где он безжалостно прошелся по родному папеньке, родители, узрев, что общество превозносит их гадкого утенка как надежду России, наконец, примирились с его уникальностью. Триумфальное возвращение Пушкина из Михайловского и долгий разговор с царем был триумфом и для его родных. Из отверженного он превратился в звезду; покряхтев, родители простили ему промахи, неудачи, позорную для них ссылку. Он тоже простил: матери - детские унижения, отцу, который жалел для него денег даже на извозчика, - беспримерную скупость и слежку в Михайловском. Обремененный долгами, распухающей как на дрожжах семьей, он возился с делами стариков, взял на себя управление их растерзанным имением, платил по долгам брата, умерял аппетиты хищника-шурина… Он взял на себя расходы по погребению дяди Василия Львовича, а через несколько лет хоронил мать – и снова один; в последние месяцы они сильно сблизились; Надежда Осиповна горько каялась, что когда-то предпочитала старшему сыну других детей, просила прощения… Неисповедимы пути господни. Не посвятивший матери ни строчки – так тяжела была его обида, - он сожалел только об одном – что она ушла так рано, и что он так поздно познал материнскую любовь.