Мне чужого не надо

   Мне чужого не надо.
Наступивший новый день, с утра не предвещал ничего хорошего: ни для него лично, ни для всего мира.
Нет денег, нет работы, нет хороших новостей о чем-либо, возможно изменившие его жизнь полностью, вследствие этого не появлялось никого позитивного настроения на душе. Даже сны, снившиеся в последнее время, приходили какими-то безрадостными, и совсем никчемными. Наверно еще влияло депрессивное состояние, обострившиеся, как обычно бывает в преддверии весны.
Вместе с усилившейся апатией, желанием ничего не делать, никуда не ходить, ничем не заниматься, тупо убивая время до глухой ночи, сидя в кресле перед компьютерным монитором, будто ожидая хорошей погоды на пустынном берегу целыми неделями.
В той душе осталась одна пустота, смешанная с замолчавшей тишиной, в ней нет ничего, точнее, уже не ни горечи, ни обид, ни беззвучных чувств.
Зачем существую дальше? спрашивает он себя.
Ведь даже для того чтобы свести счеты с жизнью, надо бы предпринять хоть какие-то телодвижения, а их делать, вообще нет желания.
Возможно, так происходит из детства, он не знал точно.
И нервы почему-то стали ни к черту; каждая мелочь, каждый пустяк выводит из равновесия, выбешивает донельзя.
Кровь бурлит, эмоции кипят, руки трясутся из-за натянутых нервов, рот готов изрыгать проклятия и мат, обычным людям наверно сложно находиться в такие моменты в его нелицеприятном обществе.
Есть люди, которым срывает голову из-за чрезмерного употребления алкоголя, а ему достаточно любой творящейся несправедливости на свете.
В один из дней случилась обычная ситуация, записался на прием к врачу, чтобы порешать проблемы, затем, как положено, явился к назначенному времени.
А там, возле кабинета, ожидает одна женщина.
Как понял, она без записи, без ничего, ведь сначала из вежливости поинтересовался:
— Вы сюда? А на какое время вам назначено?
— Мне только забрать направление, и всё. Можно я зайду на одну минутку?
Тут дверь кабинета открылась, оттуда вышла старушка.
Должен был заходить, но он молча махнул рукой, мол, пропускаю вперед, раз такое дело. Уселся на сиденья, принялся настороженно ждать, ведь особо никуда не торопился. Прошло пять минут, из кабинета никто не выходил.
Приходит седая бабуля, спрашивает:
— Вы сюда?
— Да.
— На какое время?
— На половину двенадцатого.
— Мне на 11:35, вот мое время подошло как раз.
— Ничего, будете за мной.
Она со вздохом нехотя согласилась, присела на сиденья неподалеку.
Чего-чего, а тут сидений хватает, сиди не хочу, пока бесплатно.
Прошло десять минут, как зашла та женщина, оттуда ноль движений.
Пришел еще один, так сказать, записанный на прием мужчина.
Он занимает очередь за бабулей, находит знакомого, тот ожидал прием в соседний кабинет. Поэтому они сразу принялись чесать языками, как базарные бабки.
Ему надоедает без толку сидеть, копаться в телефоне.
Встает, начинает целенаправленно расхаживать по коридору, вдоль дверей кабинетов, вперед-назад.
Обратился к бабуле, раздраженно объяснил ей, что пропустил одну женщину без очереди, которая обещалась зайти только «на минутку».
Внутри начинался просыпаться какой-то безумный зверек, толкающий на необдуманные поступки, сделанные в каком-то яростном порыве.
Но раньше он боялся людей, чуждался перепалок с прохожими, сторонился случайных встреч в общественных местах.
Страшился ходить в клубы, в кафе, никогда не посещал увеселительных заведений.
Никогда не имел ни друзей, ни знакомых, из-за боязни заводить новые отношения.
Избегал однокурсников, замыкаясь в своем запутанном мирке, прячась, словно черепаха в непробиваемый обидными словами, выкованный с большим трудом собственноручно панцирь.
Страх, в котором он стеснялся признаться даже самому себе, преследовал его по пятам с возраста взросления, на протяжении долгого времени.
Чтобы посметь заговорить с незнакомым человеком, ему требовалось приложить недюжинное немыслимое усилие, но часто перебороть себя не удавалось.
Поэтому он находил довольно простой способ, ускользать, сбегая от проблем.
От всего, и от всех.
Перелом в психическом плане произошел почему-то внезапно, уже в зрелом возрасте, для этого ему не потребовались никакие психологи, будто в темной комнате вдруг зажегся свет, или опробовав из старинного серебряного кубка алхимического зелья.
Теперь вместо того чтобы испытывать страх перед людьми, он стал презирать их, как ничтожных подопытных букашек.
Даже не за какие-то объективные недостатки, а накладывались все перенесенные переживания, впечатанные в его голову.
Суровая правда жизни, надолго оттолкнула от него всех людей, которых стал бояться, потом пренебрегать за то, что они такие, совсем не похожие на то, что он о них воображал: будто все люди были лучше его в сто кратном размере.
Всего лишь им позволить управлять им. Но теперь все по-другому, он сам позволяет быть себе, какой он есть на самом деле.
Еще через пять минут пришла девушка, она оглядела всех ожидающих перед кабинетом врача, без лишних слов заняла очередь, присела на сиденья, деловито уткнулась в телефон. Бабуля вопросительно посмотрела на него, что он намерен теперь сделать, ведь прошло уже полчаса.
— Может вы поторопите их, наконец?
Поинтересовался у бабули.
— А сам что? Боишься что ли спросить у них?!
Она будто знала о его слабостях, поэтому язвительно перенаправила вопрос обратно. Отрицательно покачал головой: он больше не боялся спрашивать, но опасался только одного, что сорвется, не удержит себя в рамках приличия, и тогда привет новые проблемы, новые разбирательства, которые снова намного усложнят ему жизнь. Да плевать на всё и на всех! Он коротко размахнулся, кулаком простучал несколько раз предупредительно по закрытой двери.
Затем приоткрыл, требовательно проговорил:
— Заканчивайте с ней! Она зашла без очереди! Сколько уже можно занимать чужое время!!
— Сколько надо, столько и будем.
— За мной уже пять человек в очереди!!
— Будете так вести себя по-хамски, вообще никого не примем.
— Тогда получите жалобу за отказ в приеме, у главврача!
— Да пожалуста, жалуйтесь кому хотите.
Он с шумом выдохнул набранный воздух, со злостью рванул дверь на себя, с облезлых косяков посыпалась штукатурка.
Врачей не переспоришь, да управы на них не сыщешь, по большому счету.
Все очередники осуждающе уставились на него, кто это, мол, тут за герой отыскался, сцены устраивать.
— Никакой ответственности. Просто сидят, чай пьют.
Оправдался он, ища в глазах бабули понимание.
Но та тоже поглядела на него с неодобрением.
Да пошли вы все к черту! Мне что, больше всех надо!
Подумал он, резко отходя от двери, снова промеряя длинный коридор поликлиники шагами, успокаивая взвинченные нервы.
Наконец, через минуту, женщина вышла из кабинета.
Он развернулся, они столкнулись, наверно так сделал специально.
— Дай бог тебе здоровья! За эту минутку!
Прошипел ей с ядовитой желчью в довольное улыбающееся лицо.
По которому ему очень хотелось ударить, да так, чтобы стереть навсегда эту самодовольную ухмылочку, вкладывая в слова всю накопленную ненависть.
Подавив желание рукоприкладства, он сместил плечом препятствие в виде той женщины с пути, рывком открыл кабинета, в который было поспешно направлялась поднявшаяся с кряхтеньем бабуля с сиденья, грубо отстранил ее, зашел внутрь, также плотно за собой закрыл.
Потом за прикрытой дверью слышался недолгий разговор на повышенных тонах.
Вскоре он выскочил, с силой захлопывая бедную дверь, что затряслись стены, не говоря уже о хлипких косяках.
Бабуля аж закрестилась, потом поднялась с сиденья, с тревогой спросила:
— Ух ты, мать моя! Да чего ты такой нервный?! Можно заходить?
— Попробуй, зайди!
Все снова уставились на него, потом на бабулю, которая с извиняющим видом заглядывала в кабинет.
Он поставил ногу на освободившееся сиденье, трясущимися руками стянул целлофановый бахил. От резких движений он разорвался, превращаясь в нечто бесформенное, похожее на использованный презерватив.
Затем также проделал такую процедуру с другой ногой, сиденье осталось грязным, с отпечатками обуви.
После расшвырял бахилы по коридору, театрально поклонился ждущим очередникам, воскликнул:
— Я дико извиняюсь!
Подхватил куртку, и удалился, на ходу одеваясь, что-то насвистывая.
Ну и к чему это было?... Почему люди всегда такие, проблемные.
Почему они думают что «я лучше всех, а другие лохи».
Вот поэтому из-за такой эгоистичной особи, потом возникает великое недоверие к людям, которые говорят, «я только зайду и выйду».
Он также бывало, пользовался этим приемом, когда необходимо посетить врача по срочному вопросу, и на самом деле, только на минутку.
От души просил людей стоящих в очереди, но очень часто его не пропускали, не веря никому. Приходилось уходить ни с чем, не будет же он драться с больными стариками, стоять в очереди после всех, или официально записываться на прием по пустяковому вопросу.
Ему самому приходилось избегать это взаимно неприятное общество, или как можно меньше контактировать с ним.
Проснувшись, далее умывшись, тут же произведя ревизию на скорую руку, внезапно обнаружил в своих недалеких припасах, что закончился чай и кофе, кончился хлеб, нет сигарет, нет сахара, нет сладкого, нет фруктов и овощей, нет масла и молочного, нет колбасы, нет консервации, нет рыбы, нет яиц.
Да и бог с ними, можно попрощаться из-за вредности, или  с отсутствием покупательской способности, также с надеждой на лучшее завтра, но это уже не так важно.
А вот за всем остальным, все-таки придется выходить из дома.
Успокаивает себя, что это будет необходимая прогулка в пару километров, туда и обратно, просто надо пройтись по свежему воздуху до требуемой точки в существующей локации, ни с кем особо не соприкасаясь.
Еще мусор надо выкинуть, как-никак он скопился за несколько дней, в черном одноразовом пакете.
Сборы обошлись скорыми, когда надо одеть теплую одежду.
Погода так себе, пасмурно, небольшой морозец, да хоть без ветра.
Гололед на земле, вместе  с насыпанным песочком, будто погребальным белым покрывалом, прикрыл выпавший недавно снежок.
Пакет с мусором выкинул в наш дворовый контейнер, направился в супермаркет.
Он не ближайший, но привык за двадцать лет ходить только в него.
В нем есть разные продукты, есть дорогие, без просрочки, есть по социальной цене, точнее сказать для нищих.
К ним относиться серый хлеб в упаковке, печенье в мешочке к чаю, банка зеленого горошка, пачка замороженных вареников с картофелем.
Женщина кассир споро прощелкала сканером взятый товар с полок.
— С вас 248 рублей.
Достал бумажник, в нем лежат без дела три сотки, как помнил.
Есть еще мелочь, она где-то спрятана в другом кармане одежды, поэтому лень искать, да народ за ним стоит в очереди.
Протянул деньги кассирше.
Та стала отсчитывать принадлежавшую сдачу, говоря между делом:
— Вам чек нужен?
Промолчал, собирая пробитые покупки в пакет, наверно не следует отвечать на этот посредственный вопрос, потом лишь протянул ладонь за сдачей.
Мысли текли ровно и неторопливо, прямо, словно неукоснительно прочертанные каким-то небесным пером по одной прямолинейной линии:
По одной стороне находится правда, по другую обман.
Странное дело, будто время замедлилось, застоялось на месте, тоже замер возле прилавка, спрашивая себя, что делать: ведь женщина ошиблась в свою сторону, потом в свой карман, ведь за недостачу спрашивают с персонала.
За ним накопилась очередь в несколько человек, но почему-то не отходил от кассы, медлил и медлил, затем решился.
То есть это вышло уже помимо, его желаний, его потребностей;
— Посчитайте правильно: я только три сотки давал. Посмотрите сами по чеку.
Кассирша в ступоре взглянула на него, потом на ладонь, в которой зажата злополучная сдача, нажала кнопку, из принтера выскочил чек, осмотрела его, сконфузилась, взяла обратно сдачу, принялась считать.
— Спасибо вам. Вот, возьмите деньги, с чеком.
— Пожалуйста. Мне чужого не надо.
Произнес, отходя от кассы вместе с собранным пакетом.
Мог бы сразу взять и уйти, положив в карман чужие деньги.
Но так нечестно, не по правилам было бы.
Да и как ему с этим жить далее.
Полтинник вроде небольшие деньги, так, пустячок, один проезд на автобусе.
Хотя можно добавить мелочь, потом взять одну баночку пива.
Но все равно. «Мне чужого не надо», наверно такое тянется из детства.
Хочется забухать по-черному, залить себя до самых краев высокоградусной горючей отравой, до полного безумства, которое лишит остатка рассудка, чтобы забыться окончательно, или напротив, всё вспомнить как все было тогда. Но нет, не сейчас. Стискивает зубы и рот, удерживая в узде того, ненасытного зверька.
С трудом удается спрятать сущность, рвущуюся на волю, взращенную с самого раннего детства. Это она, словно гиря, привязанная на шею, не дает дышать полной грудью, мешает передвигаться с места на место.
Вдовесок награждая разными фобиями.
Одна из них, когда он ненавидел людей, но не каждого по отдельности, а всех разом. Общество, или социум, для этого есть наверно определенные причины.
Отец Роберт Ахмадеевич, покинул их, когда ему не было еще месяца, от года рождения. Переехал в другой город, подальше от них с мамой, где завел другую семью. Потом случились с ним пару коротеньких встреч, он дарил какие-то игрушки, гладил по жиденьким волосам, платил матери минимальные алименты до 18 лет. После совершеннолетия отец пожелал встретиться, специально приехал в его город, но не захотел, уже сам, из горделивого принципа, посчитав это ненужным делом.
Да кто он, чужой дядька, который к дошкольному воспитанию, потом последующему, не имеет никакого отношения.
Тогда отец оставил прощальную записку, написанную впопыхах, наверно где-то стоя, упираясь одной рукой в холодильник, на скомканном тетрадном листе, каким-то неловко заточенным карандашом, у которого потом сломался грифель от грубого отжима, неразборчивым почерком.
В коротких словах он указал свое сожаление, что так случилось с ним, нежелательной обузой. Кем же стал?
Он почувствовал себя ненужным бастардом, будто несправедливо обвиненным судьбой, почти незаконнорожденным отпрыском, ставшим лично для отца.
Плод романтической любви, названный Романом, с отчеством Робертович, оказался в итоге ошибкой.
Из-за неприятия, превратился в изгоя, отверженным обществом.
Больше отец не существовал для него в этом мире, после прочтения той записки он умер для него, забывая о нем на долгие два десятилетия.
За это время многое изменилось: ушла из жизни бабушка, потом мать.
Многое произошло: не стало родительской квартиры, ее обманом отобрали риэлторы аферисты, не стало здоровья, не стало его семьи.
Жена после нескольких лет брака, не выдержав патологических отношений, развелась, забрала сына, уехала в другой город, где потом вышла замуж.
Многое  позабылось со временем. Но пришлось вспомнить об отце, послужил виной сон, тревожащий детские воспоминания.
После него в один из осенних ночей, заскучав один дома, он почему-то от тоски вбил в поисковый запрос отцовское «фио» полностью.
Поисковые строчки запестрели похожими именами и фамилиями.
Налил в чашку снова горячий кофе, прощелкнул несколько страничек вперед, на одной из них он заметил пост, размещенный на каком-то интернетовском ресурсе, нажатием кнопки раскрыл его.
Это оказалось статьей, точнее некрологом посвященному отцу.
Его сердце ёкнуло, что-то всколыхнулось в душе, будто сумрачная тень пролетела над головой. Глотнул кофе, но от волнения перехватило горло, он сильно до судорог закашлялся, нервозно пробегая глазами напечатанные строчки, по всей видимости, каким-то хорошим знакомым, или другом.
Он никому не говорил, но где-то в глубине его души, с каждым прожитым годом вырастало прощение к отцу, без обязательств, без упреков.
Планировал увидеться, думал съездить в гости, там они выпьют немного водки за встречу, помирятся, поговорят как родные люди, начнут жить одной семьей, наверстывая упущенное время.
Отец больной и старый, ему уже под восемьдесят лет, он переедет в его город, станет ухаживать за ним с бесконечной благодарностью, когда никого из родных не осталось в живых. Будет при нем до самого последнего вздоха, умоляя бога продлить ему отпущенные дни.
А теперь отец умер, без него, уже вот по-настоящему.
Если судить по дате некролога, как два года назад.
Странная штука получается, на протяжении этих двух последних лет, думал об отце как о живом человеке.
Пока не узнал о смерти, ему не было жаль, он не знал ни горя, ни сожаления.
Понимание утраты, ее осознание, что родного человека больше не стало на свете, настигло внезапно, в один-единственный миг.
Все планы разрушены, больше ничего не придется делать.
Наверно сердце сына тоже умеет страдать, хотя стало уже слишком поздно для всего остального.
Поэтому потом, спустя неделю, когда первые эмоции утихли, в голову пришла мысль, странная идея, попрощаться с отцом, увидеть собственными глазами его последнее пристанище на грешной земле. Что он, как он, где он?...
Хотя почему странное, вполне обычное желание, пусть даже через время принести последнюю дань памяти, будто сокровенную жертву на алтарь родительской любви.
Спонтанная идея поначалу оформилась в неразборчивый план, по поиску отца.
Ведь что у него имелось в наличии из данных: фамилия, год рождения, примерный город, где он проживал в последнее время, и что-то еще…