Лавочка

«Лавочка»
рассказ (входит в сборник «17 июля» М. 2017 Издательство «Спутник плюс» 978-5-9973-4194-7)

        В приделе, освящённом в честь иконы Богородицы «Взыскание погибших», народу в этот день собралось немного. Все, в основном, сгрудились в центральной части храма.
      Служба должна была вот-вот начаться. Прихожане неторопливо и деловито, словно пчёлы в улье, перемещались по церкви: ставили свечи, прикладывались к иконам, раскланивались при встрече со знакомыми.
       Я примостилась возле одной из лавочек, на которой обычно чинно восседали во время богослужения благочестивые старушки, поставила на краешек свою сумку и постаралась погрузиться в созерцание глубин своего внутреннего мира.
    К лавочке лёгкими шажками продефилировала интеллигентная немолодая женщина «балетного» типа: изящная, с идеальной осанкой, с тонкими чертами одухотворённого лица — и с кротким видом присела отдохнуть.
    Пространство всё ещё мерно жужжало; вокруг раздавалось тихое шушуканье беседующих, шуршание шагов по мраморному полу.
       Монотонные звуки умиротворяли и настраивали на особый, молитвенный лад.
        Вдруг что-то нарушило воцарившуюся гармонию. В воздухе запахло предчувствием неминуемо надвигающейся катастрофы.
           Дело в том, что к нам воинственно и целеустремлённо, твёрдой, марширующей походкою приближалась крепко сбитая бабуля с холщовой авоськой в цепких, костистых руках.
         Доминантой всего её образа в стиле «милитари» являлся защитного цвета плащ, который невольно наводил на мысль об удачном и опасном сравнении с тяжёлой военной техникой, например, с танком или бронетранспортёром.
    — Вы не подвинетесь? — напористо и громко, с некоторым провокационным вызовом, осведомился «бронетранспортёр» у сидящей на лавочке в смиренной позе хрупкой женщины, и, бухнув увесистую авоську (то бишь артиллерийский снаряд) буквально в сантиметре от неё, слегка придавив при этом лёгкую шёлковую ткань свободно ниспадающей её юбки, выжидающе устремил глазки-буравчики в благородно-бледное, фарфоровое лицо.
     Балетная дама встрепенулась, недоуменно окинула взглядом полтора метра абсолютно пустующей лавочки, хотела сказать, что, мол, зачем подвигаться, когда лавка-то свободна, места хоть отбавляй, но вовремя передумала. Правильно оценив за долю секунды сложившуюся непростую ситуацию, она, стремительно поднялась и, словно ветер, умчалась подальше, в другой конец храма.
     Бабуля, всем своим видом выражая ликование и торжество, взгромоздилась аккурат на то место, где только что сидела залётная незваная пришелица, и по-хозяйски огляделась вокруг.
         Ласково поглаживая широкой ладонью выпуклый бочок своей авоськи, словно это была вовсе не авоська, а  преданный пёсик, сослуживший только что верную службу, она стала доставать из неё содержимое, а именно — ещё две авоськи размером поменьше, — раскладывая их в рядок на лавочке.
     Застолбив таким макаром территорию, бабка, повозившись ещё чуток с укладыванием поклажи, вскоре утихомирилась.
         В этот самый миг подоспели другие старушки. Все они,  радостно улыбаясь, сжали друг друга в объятиях и троекратно расцеловались.
         Бабуля, сияя, как большой медный таз, и при этом сетуя на то, что и погода-то сегодня ужас какая отвратительная, и кости-то ломит, и вообще кругом одна беспросветная дрянь, засуетилась возле подсвечника. Говоря всё это елейным голоском, она продолжала сладчайше улыбаться.
       К подсвечнику робко подошла молодая девушка со свечой в руке. Девушка была «чужая», незнакомая.
       Бабуля зыркнула в её сторону, покосилась на длину юбки, которая по церковному регламенту явно была коротковата, и сахарное выражение на лице моментально сменилось на каменно-суровое и обличительное.
        Произнеся под молчаливое одобрение прочих старушек осуждающий монолог в адрес девушки, от которого та испуганно «свернулась в трубочку» и кое-как наскоро прилепив к подсвечнику свою свечку, поспешила скорее покинуть церковь, бабуля, наполнившись чувством собственной значимости и исключительности, ещё больше «засияла» и ещё пламеннее заулыбалась своим дорогим подружкам.
        Тут уж и служба, наконец, началась.
    И бабуля начала истово креститься и бить земные поклоны.
      В промежутках она успевала щедро, с удивительным лицеприятием, раздавать весьма резкие по тону замечания «чужакам» и так же щедро, с неподдельной душевной теплотой, словно мать родная, приветствовать «свояков».

           Вскоре к ней подошла румяная круглолицая молодуха с карапузом лет шести. А с ними — пожилая женщина, видимо, их общая родственница.
         Мальца заботливо усадили на ту самую, отвоёванную «у чужих», лавочку. Родственница села с ним рядом и стала удерживать его за плечи.
            Посидев немного спокойно, паренёк стал вертеться на месте, пытаясь высвободиться из цепких рук тётеньки, капризничать и довольно ощутимо для окружающих подвывать в унисон молитвенным возгласам.
           Мать, стоя рядом, лишь с умилением поглядывала на него, не говоря ни слова.
            С умилением глядела на него и бабуля, не выражая ни тени какого-либо волнения и неудовольствия.
          Она всё так же искренне умилялась и после того, как, завидев подошедшего к ним молодого мужчину, видимо, папу, капризуля, вдохновлённый присутствием любимого родителя, вконец разбушевался.
            Итак, весь клан был в сборе.
       Их крупные туловища предупредительно заслонили собою злосчастную лавочку.
       Бабуля была на седьмом небе от счастья. По этой причине она даже перестала делать строгие замечания окружающим и вообще перестала кого-либо замечать вокруг.
       Она стояла впереди «своих», словно военачальник-победитель, прикрытая с тыла их надёжными спинами, и, казалось, нет на этом свете другого такого светлого и благого человека, нежели эта радеющая о ближних своих, замечательная старушка-праведница.
           Я смотрела на них и думала: вот, в сущности, славное семейство. Можно за них порадоваться. В церкви подобных немало. Но мне было почему-то нерадостно.
        Уж очень нарочито веяло от них холодком «семейного эгоизма», огорчало нехристианское лицеприятие, предвзятое деление людей на «своих» и «чужаков». Господь-то ведь нелицеприятный Судия!
       Откуда же в приближённых к храму Божьему людях эти губительные, тёмные черты? С кого же тогда брать пример остальным, на кого равняться?!
         Думала я об этом, думала... И забеспокоилась оттого, что впала в грех осуждения. Но потом решила: не осуждаю я, а рассуждаю. На том и успокоилась.

2017
Ольга Анатольевна Пушкина