Барымта

7 февраля 2012 года время 00:45

Барымта


Вступление


Барымта — понятие, первоначально возникшее в казахской традиционной правовой культуре основанное на обычаях. Обычай «барымта» сменил кровную месть на экономическую. Практиковалась в виде ритуализированого вооружённого набега (с запретом на использование боевого оружия) для захвата имущества и отгона скота. Человек, совершающий «барымта» — барымташи. В старину любое мщение, а особенно кровная месть приводила к бесконечным межродовым и межличностным войнам и распрям. Казахские ханы пытались заменить институт кровной мести уплатой куна. В архаичных правовых отношениях барымта играла немаловажную роль.

Если виновная сторона под различными предлогами отказывалась от уплаты куна, суд бийев или совет старейшин (аксакалов) официально выносил решение о барымте, т.е. признавал право потерпевшей стороны угнать принадлежащий виновной стороне определённое количество животных прямо с пастбища. Так же барымтовали при нарушении границ пастбищ, при неравном дележе добычи, а так же других нарушениях привычного степного уклада. После барымты обязательно производили счёт.

Однако позже барымта постепенно причислилась к преступлению, к простому воровству и барымташи стали обычными ворами угонявших скот чужих людей. В качестве  ответной мести люди накладывали проклятия. Так люди, у которых угоняли скот, проклинали весь род барымташей до седьмого колена потому как обычно вся надежда на существования в сельской местности была именно на угнанный скот, теряя скот люди теряли возможность к выживанию, от этого и проклинания были самыми сильными. Проклятия оказывали воздействие либо немедленно, или по прошествии многих лет. Проклятие может наслать любой человек, просто выразив желание, чтобы отомстить человеку лишившего его имущества и порой расплата за барымту была самой жестокой, вплоть до исчезновения рода барымташи с лица земли…


***

Ранние летние лучи солнца едва касались земли, всё ещё хранящее ночную прохладу. Воздух был свежим, наполненным запахами трав, влажной земли и далёкого аромата полыни, который едва уловимо доносился из степи. Где-то вдалеке, в густой тени леса, ещё держался лёгкий утренний туман, с трудом отступая перед наступающим днём. Аул просыпался неспешно, но уверенно, следуя ритму жизни, что не менялся годами. Первые звуки раздавались во дворах: скрип дверей, тихий разговор женщин, позванивание вёдер, хруст сена под ногами.  За забором в загоне, сонные коровы и бычки зевали, лениво потягиваясь, ожидая, когда их выведут на пастбище. Возле сараев, в скупом утреннем свете, женщины уже заняли свои привычные места. Сидя на низких, покосившихся табуретках, они ловко сжимали теплые вымени, и молоко, с защитой шипением, ударяло о стенки ведра, взбивая пену. На рассвете всё ещё было прохладно, и женщины, кутаясь в старые платки, сообщено работали, время от времени переговариваясь между собой. Кошки крутились, вокруг выгибая спины, тихо урча, потирая ноги хозяйки в надежде получить свою утреннюю порцию парного молока. Коров выгоняли к дороге, туда, где закончилась невидимая граница аула. Оттуда табунщик собирал их в стадо и  перегонял в сторону высоковольтных линий, за которыми растянулись богатые пастбища. Ближе к камышовому озеру Косдаулет, трава была густой, высокой, напитанной ночной влагой. Так начинался новый день в ауле — неторопливый, но полный дел, простой, но в то же время очень насыщен. Коровы нетерпеливо переминались с ноги на ногу, отгоняя мух хвостами. Табунщика все не было, и животные начинали беспокойно мычать и не дожидаясь его побрели по знакомой тропинке в сторону озера на утренний водопой. Старушка, опираясь на тёртую палку, взглянула в сторону дома Аскара. Она глубоко вздохнула и покачав голову, подозвала всадника, проезжавшего мимо. — Марат, балам, съезди-ка к Аскару, посмотри, куда он запропастился! — попросила она, прикрывая ладонью глаза от утреннего солнца. На что парень лишь кивнул головой, повернув мерина, легко толкнул коня пятками и погнал его обратно в аул. Дом табунщика Аскара стоял чуть в стороне, за покосившимся штакетником. На заборе болталась старая верёвка, которая пыталась хоть как-то его закрепить. Марат подъехал ближе к дому и громко окликнул хозяина: — Аскар! Ты дома? В ответ раздалось глухое бурчание изнутри: — Иду я, иду.
Старая дверь чулана распахнулась, показался человек высокого роста, с большими сильными руками, обожженное солнцем черное лицо, тяжелые глубоко запавшие глаза глядели отчужденно, обреченно. Одежда, блестевшая от грязи была довольно поношена. Высохший, словно выжатый годами жизни человек был табунщик Аскар. Единственный двуногий табунщик на весь район. Так как выделенного для этого дела коня Аскар жалел, тот был уже совсем стар и слаб, старая стертая спина была вся в гниющих мозолях. Конь с большим трудом передвигал свои копыта повидавшие немало степных дорог.  От того и ноги болели у Аскара потому, как и в дождь и в зной пешком он пас коров. Отдыхая под тенью редко растущих берез. Платили за этот нелегкий труд не много, поэтому и согласился только Аскар. — Ноги распухли, в сапоги не лезут, — пожаловался Аскар, наклоняясь и пытаясь хоть как-то натянуть их.
 — Ладно, давай быстрее, пока апашки не дошли до твоего двора с палками. — улыбнулся Марат и погнал обратно к стаду коров. Аскар кое-как влез в сапоги и, прихрамывая, направился к стаду. Не поднимая головы, он, молча, без суеты погнал коров к пастбищу, изредка окликая ленивых, и отстающих. Его голос звучал хрипло, и устало, сливаясь с шумом топота коров. Стадо двигалось медленно и размеренно. Махали хвосты, шуршала трава, легкие стуки копыт перебивали утреннюю тишину. Подгоняя стадо, Аскар не спешил — для него это было привычное, отработанное годами дело. Время как бы растягивалось вместе с этой длинной вереницей коричнево-белых спин, исчезавшей в пространстве, и вскоре от стада осталась лишь узкая тропинка, ведущая к далёким пастбищам. Аул снова затих, и воцарилась тишина. Ветер, лениво бродивший по утренним улицам, шевелил лишь траву вдоль обочин да поскрипывал старые ворота. Утро вступило в свою привычную, неспешную колею.
Марат, закончив утренние дела, зашёл домой позавтракать. Он приехал в аул на  месяц отпуска, чтобы помочь родителям жены. В городе он работал в офисе, привык к шуму улиц и суетливому ритму, здесь, в ауле, жизнь текла иначе — размеренно, неторопливо и ему это нравилось. В комнате было прохладно, и он невольно поежился, пока мыл руки в холодной воде у порога. С кухни доносился запах свежих лепешек. Он сел на низком столике, которому бабушка жены уже поставила пиалу с горячим чаем. За столом были только они двое. Старушка, обхватив ладонями пиалу, негромко дула на чай, поглядывая на Марата на край посуды. В углу кухни, свернувшись в клубок, посапывал старый кот, изредка шевеля ухом. — Ну, как, балам, привыкаешь к жизни в ауле? — спросила бабушка, наливая ему чаю. — Да нормально, апа. Тут, конечно, совсем другой ритм… — Марат провел ладонью по лицу, чувствуя легкую усталость после утренних забот. — В городе с утра все бегут по делам, и здесь так же, но вот время будто течет медленнее. Он отломил кусочек лепёшки, обмакнув его в сметане, и как бы невзначай спросил: — Апа, а что произошло с семьей Аскара табунщика? Он всегда один… Родственников у него нет? Бабушка перестала помешивать ложку в пиале. Несколько секунд она молчала, словно взвешивая, стоит ли вообще об этом говорить. Затем, тихо вздохнув, покачала головой. Ее глаза, затуманенные временем, смотрели в пустоту, в морщинах пересекающие лицо, скрывалась целая жизнь. — Отец его, Боранбай, табунщиком был. Да только скот чужой любил не меньше, чем свой. Хитрый был, как степной лис — изворотливый, осторожный, всегда на шаг впереди. Люди в ауле знали, да что толку? Доказать не могли. Кто-то шёпотом кивал на него, кто-то в акимат жаловался, кто-то в милицию писал. А он только усмехался в густые усы, мол, не я, не пойман — не вор. Но правду степь не прячет. Однажды его всё же поймали — гнал лошадей, чужих, да на продажу. Взяли с поличным, повезли в город. Судить должны были, но он попросился домой, с детьми попрощаться. Человек гордый был, совесть заиграла, позора не выдержал. Милиционеру говорит: — Балам, в сарай схожу, на коней взгляну, когда теперь ещё увижу.… Зашёл в сарай, а вынесли его оттуда уже вперед ногами. Тяжёлое молчание повисло в комнате. Где-то вдалеке на улице протяжно залаяла собака, а за окном дети беззаботно играли, гоняя мяч. — Долг-то ведь остался, — тихо добавила апашка. — Нехорошо это, чужое брать. Тем более лошадей красть. Для казахов это святое. Говорят, прокляли его за кражу. До седьмого колена… Она провела морщинистой рукой по глазам, будто стирая воспоминания. — Пятеро детей после него осталось. Аскар, Асхат, Аслан, Айман и Шолпан… Голос её дрогнул, но она продолжала: — Асхат с матерью после смерти отца в город переехал, она сильно болела, уход нужен был. Мать слегла с тяжелой болезнью. Что мальчишка мог сделать? Без отцовского плеча, без примера перед глазами... Говорят, Асхат спился, местные видели его на вокзале милостыню просил, и я его однажды видела… и не узнала сразу. Она задумалась, потом, вздохнув, продолжила: — Аслан уехал с женой, никто не знает, куда. Потомство у них не было, а без детей дом пустой, как степь зимой. Да и жена у него была злая, со всеми переругалась. Аул ее не любил, да и она аул — тоже. Она перевела взгляд в окно, за которым летний ветер качал зеленую траву. — Айман, девочка младшая, с детства болела. Никого не признавала, молча, глядела в никуда. Она походила на цветок, растущий в тени, слабый и хрупкий. Мать забрала Айман в город, и никто больше ее не видел и ничего о ней не слышал. Апашка тихо вздохнула и, прошептала: — В ауле остались лишь двое: Аскар и Шолпан. Она замолчала, но Марат понимал — это ещё не конец истории. И через мгновение она продолжила, голос её дрожал: — Шолпан… Такая хорошая была, работящая, вежливая. Замуж вышла за табунщика из соседнего аула. Думала, жизнь наладится, что будет уютный дом, крепкое плечо рядом, детский смех. Но он сильно пил. А пьяный человек страшен. Руки у него были тяжёлые. Она молчала, терпела. В ауле ведь не принято жаловаться. Родители учили: "Семья — это терпение". Вот и терпела. А потом забеременела. Сильно ждала ребёнка, мечтала о нём. Вечерами гладила живот, шептала колыбельные, словно малыш уже слышал её. Верила, что всё изменится, что муж, узнав о будущем ребёнке, станет другим. Добрым, заботливым. На глазах у бабушки выступили слёзы. — Однажды он ударил её. Сильно, прямо в живот. Она плакала, просила пощады, но поздно было…. Боль пронзила её, словно раскалённый нож. Она потеряла ребёнка. А вместе с ним — и себя. После похорон не рождённого малыша она изменилась. Только смотрела в одну точку, молчала. Мир стал для неё чужим, холодным, без единого проблеска света. Через несколько дней её нашли в сарае. Слишком тяжёлым оказался этот мир для неё… Тихий всхлип сотряс бабушкино хрупкое тело. Маленькие, узловатые руки легли на стол, дрожа, словно ища опоры.— Вы что, апа? — осторожно спросил Марат, вскочив с места. Она не ответила сразу. Губы её дрожали, в глубине помутневших глаз застыла боль. — Мы ведь видели всё это… — прошептала она, наконец. — Мы ведь знали.… — говорила она, глядя куда-то в пустоту. Голос её задрожал, сорвался, и вдруг слёзы хлынули, как весенний ливень, смывая молчание, копившееся годами. Её пальцы сжали тонкий, истёртый платок, словно в нём можно было найти спасение. — А мы? — она вскинула покрасневшие от слёз глаза на Марата. — Что мы сделали? Он не знал, что ответить. Бабушка тяжело вздохнула, скомкала платок в руках. Вытерла слёзы, голос стал ровнее, но в нём звучала старая боль. — Судьба у них… словно круг замкнутый. Никого не отпустила. Один Аскар остался,… Она опять посмотрела в сторону, будто вспоминая. — Отец его после себя только долги оставил. Аскар ведь парень честный. Частями возвращает. Работает, как вол, не жалуется, детей своих любит.… Но одной любви мало, Марат. — Она покачала головой. — Деньги… Их вечно не хватает. А долги… Они давят сильнее, чем усталость после дня в степи.
Дверь скрипнула, выпуская из дома застоявшуюся прохладу и впуская раскалённый зной. Вошла Жанна, жена Марата, вытирая пот со лба. — А я-то думала, ты на улице, сарай чинишь, — с улыбкой сказала она. — Солнце вон как печёт, а ты, оказывается, здесь спрятался. Марат бросил взгляд во двор, на старый сарай, который давно нуждался в ремонте. Бабушка, молча, кивнула, соглашаясь с внучкой. Марат тяжело поднялся, провёл ладонями по лицу, словно стирая усталость, выдохнул. — Ладно, схожу, посмотрю. Выйдя на улицу, он на миг зажмурился от ослепительного солнца. Жара стояла плотной, неподвижной стеной. Воздух дрожал над землёй, и ни малейшего ветерка не приносило облегчения. Взглянув на сарай с покосившейся крышей, он взял молоток и неторопливо направился к нему.
К вечеру зной начал отступать. Тяжёлый, удушливый воздух вдруг дрогнул, с востока потянулся ветер, сначала слабый, осторожный, а затем всё увереннее и резче. Он гнал перед собой серую пыль с дороги, шелестел в кронах деревьев, наполняя воздух запахом сухой земли. На горизонте собрались тяжёлые, грузные тучи, клубясь и нависая над аулом, будто угрюмо наблюдая за ним сверху. Где-то вдалеке грянул первый раскат грома, приглушённый, словно предупреждающий. Затем ещё один, ближе. А потом хлынул дождь. Вначале крупными, редкими каплями, которые с шумом разбивались о крыши домов, землю и траву. Но вскоре он перешёл в настоящий ливень. Вода барабанила по земле, размывая пыль, стекая с крыш широкими потоками. По улицам побежали ручьи, разливаясь в лужи, которые отражали редкие вспышки молний. Всю ночь дождь не унимался, словно небеса решили смыть с земли накопившуюся за знойные дни тяжесть. Капли стучали в окна, шуршали по крыше, наводили тоскливую мелодию, от которой в доме становилось особенно тихо. Только ветер изредка вздыхал в щелях, да редкий гром встряхивал тишину.
Солнца ждать в последние дни не приходилось — небо заволокло тяжёлыми, низкими тучами. Дождь всё шёл и шёл, мелкий, колючий, холодный, будто осенний, впивающийся в кожу и не оставляющий сухого клочка. Он моросил с утра до ночи, превращая землю в грязь, дороги — в вязкую трясину, воздух — в холодный пар. Скотина сбивалась в плотные группы, но не стояла на месте — всё шла и шла, подчиняясь порывам ветра, упрямо продвигаясь вперёд, не поднимая головы. Гулко чавкала мокрую землю под копытами, в воздухе висел терпкий запах сырости и навоза. Люди в дождевиках с изогнутыми палками бежали следом, с трудом удерживая животных, не позволяя им забрести в гущу леса. А Аскара всё не было. Марат, чувствуя тревогу, вскочил на коня и направился к нему домой. Дождь безжалостно сек лицо, заливаясь за воротник, ветер хлестал по щекам, но он не останавливался. В маленьком домике Аскара раздавался кашель. Его сын лежал на старом матрасе, укутанный во всё, что только нашлось тёплого. Глаза малыша были лихорадочно блестящими, а щеки — ненормально красными. Аскар сидел рядом, пытаясь напоить ребёнка тёплым чаем из железного чайника. — Пей, балам, пей… — шептал он, поправляя мокрые от пота волосы сына. Дочка, молча, сидела у окна, обхватив руками колени. На стук в дверь Аскар сразу отреагировал. Это был Марат, мокрый с головы до ног, с привычным серьёзным выражением лица. — Что случилось Аскар? — сказал он, стряхивая с себя дождевые капли. Аскар устало поднял голову. — Проблемы у меня, не могу я сегодня на работу, детей не с кем оставить — пробормотал он сквозь зубы. — Как так, а жена где? С ней, что-то случилось? — взволновано спросил Марат.
—  Да что с ней может случиться, лучше бы все-таки случилось —  недовольно пробормотал Аскар. Выдержав паузу, продолжил дальше: — В городе она, раньше пропадала на пару дней, потом возвращалась, а в этот раз уже неделю как нет. Вчера еще старший сын приболел, а дочь мала еще. В доме холодно, сыро, печь топить не кому. Даже не знаю, как теперь быть….
— Значит так, я сегодня вместо тебя пойду коров пасти, а ты оставайся дома, лечи сына, позвони в город попробуй найти жену, может с ней действительно что-нибудь произошло — тьфу тьфу тьфу плюнув через плечо, хлопнув по спине Аскара, Марат взлетев на мокрое седло, помчался обратно к стаду. Погода совсем разладилась. Тучи, казалось, навсегда укрыли небо, дождь не переставал ни на минуту. Земля размякла, превращаясь в месиво грязи. Марат, с трудом собрав коров, погнал стадо к пастбищу. Руки горели от холода, пальцы онемели, одежда промокла насквозь, прилипая к телу. Дождевик уже не спасал — вода сочилась по рукавам, стекала за воротник ледяными струями. Лицо щипало и кололо, как будто мелкие иголки впивались в кожу при каждом порыве ветра. Время словно застыло. Вокруг всё было таким же серым, пустым, затянутым белой мглой. Конца непогоды не было видно, лишь гул дождя заглушил все остальные звуки. Марат изредка закрывал глаза, чувствуя, как веки наливаются свинцом. Сон подкрадывался исподтишка, заставляя его покачиваться в седле. — Как Аскар пешком ходит? — Марат огляделся вокруг, глядя в серую, затянутую дождём степь. — Здесь же с ума человек сойти может от одиночества, ни души вокруг.… Хотя да, человек ко всему привыкает. Жизнь она заставит, даже не моргнёт и не спросит…. Он поёрзал в седле, натянул поводья и взглянул на коня: — А ты чего молчишь, друг? Только фыркаешь себе под нос, головой киваешь. Скажи, что тебе не нравится целый день меня на себе таскать. Скажи, что за хозяин у тебя такой добрый, всем помочь хочет, в чужие дела лезет, дома в тепле у печи не сидится! Ну, скажи что-нибудь, а? — Марат резко дернул поводья, гнедой сделав шаг, замер, насторожил уши. — Эх, кажется, я уже от одиночества начинаю бредить… Или холод пробрал до самых костей… Может, у меня жар? Ты уж прости меня, друг, я не со зла.… Не держи обиды, знаю, ты все понимаешь,… Марат глубже натянул капюшон, но озноб не прошел. То в жар бросало, то снова пробирал холодный ветер. Табун шёл медленно, тяжело ступая по размытой дороге. Марат то и дело окрикивал животных, чтобы не расходились, погоняя отстающих. Казалось, этот длинный, промозглый день никогда не закончится. Марат не мог понять, как Аскар так ходит. Один, пешком, день за днём, под дождём, под солнцем, под ветром, в поле, где ни дороги, ни конца, ни края. Только степь и он сам. Без собаки, без лошади. Без кого-то, кто мог бы заговорить с ним, хотя бы случайно задеть плечом, дать понять, что он не один. Разве человек может так? Ведь ему нужны разговоры, шум, даже ругань. А тут — только пустота, где легко теряются не только ноги, но и разум. Марат передёрнул плечами. Его душе сейчас было не по себе. Под ногами чавкала размокшая земля, дождь легкими каплями стекал по лицу, ветер продувал до костей. И нигде ни души. Только он и его мысли. Коровы снова разбрелись, и Марат, выругавшись, поднялся на небольшой холм, чтобы увидеть, куда они подались. Его одежда липла к телу, пальцы перестали чувствовать поводья, а ноги, кажется, уже стали частью мокрых сапог. Он знал одно: Аскару сегодня нельзя было оставить детей. И если он, может хоть немного помочь, то пусть этот день будет как угодно тяжёлым. Завтра он проснётся дома, в своей тёплой постели, а Аскар снова пойдёт за коровами, снова один, снова пешком. Где-то на горизонте белой мглы начал проступать свет фар. Лучи едва пробивались сквозь плотную стену дождя, отражаясь в бесконечных лужах. Марат даже не сразу поверил, что это действительно машина — казалось, в такую погоду никто не рискнул бы выезжать на разбитую, размытую дорогу. Марат с трудом сфокусировал взгляд на приближающейся машине. Колёса буксовали в грязи, но автомобиль уверенно приближался. Когда он остановился рядом с ним, Марат в удивлении прищурился, разглядывая водителя. — Жанна?! — воскликнул он, не веря своим глазам. — Как ты сюда доехала?! Дорога же — сплошное болото! Его жена, в теплой куртке, выглянула из окна. — Машина папы, она и не такое видела, — коротко ответила Жанна, а затем, сузив глаза, добавила: — Лучше скажи, что с тобой? Почему ты с коровами возишься в такую бурю? Марат устало вздохнул, проводя рукой по лицу. — У Аскара сын заболел. Он не мог выйти сегодня, вот я и выручил. Жанна, молча, кивнула, и распахнула дверцу машины. Марат посмотрел на жену, и в его взгляде появилось что-то тёплое. Он знал, что Жанна всегда была доброй, но в такие моменты её забота поражала даже его. — Ты у меня молодец, — сказал он, садясь в машину и чувствуя, как тепло салона обволакивает замёрзшее тело. Жанна выскочила из машины, мгновенно промокнув под дождём, и открыла багажник. Внутри аккуратно лежали несколько свёртков с одеждой и сумка с горячей едой. Она быстро вытащила вещи и протянула их Марату: — Держи, надевай. Ты весь насквозь мокрый, так и заболеть можно. Марат не стал спорить. Он взял тёплую куртку, быстро натянул сухую рубаху и, когда почувствовал, как тепло постепенно разливается по телу, только тогда понял, насколько сильно продрог. Жанна, не теряя времени, передала ему пакет с едой: — Тут хлеб, картошка, немного мяса, чай, сахар.  Марат благодарно посмотрел на жену. — Спасибо, Жанна. Ты у меня золотая. Жанна пробыла с Маратом до самого вечера. Они сидели в теплой машине, наблюдая, как дождь льется по стеклам, барабаня своим однообразным ритмом. В салоне пахло свежезаваренным чаем из термоса. Они разговаривали в полголоса, неторопливо, как старые друзья, у которых впереди еще долгий вечер. — Дождь, кажется, и не собирается заканчиваться, — протянула Жанна, глядя, как капли сбегают по лобовому стеклу извилистыми дорожками. — Ага. Такая погода — такое испытание, — ответил Марат, лениво массируя уставшие руки. Марат посмотрел на стадо. Животные сбились в кучу. Когда начало вечереть, они вдвоем погнали стадо в сторону аула. Марат, покачиваясь в седле, внимательно следил, чтобы ни одна корова не отбилась. Жанна ехала рядом в машине, ее фары освещали дорогу, выхватывая из сумерек мокрые спины животных. Дождь все не унимался, то стихая до мелкой мороси, то снова набирая силу, накрывая их сильными струями. Глухая степь, мокрая, дышащая прохладой, тянулась по обе стороны дороги, и только редкие огни аула впереди служили ориентиром. К моменту, когда стадо вошло в аул, Марат снова промок до нитки, но внутри было тепло — от осознания, что этот день остался позади, что он справился. Марат спрыгнул с коня, тяжело выдохнув. Его плечи ломило от усталости, а одежда опять промокла насквозь. Дождь немного стих, но сырость всё ещё висела в воздухе. Он посмотрел в сторону дома Аскара. Хотел зайти, рассказать, как прошел день, сказать, что с коровами все в порядке. Хотел узнать, как дела у его сына, но, подойдя ближе, замешкался. В слабом свете, пробиваясь через мокрое стекло, он увидел Аскара. Тот сидел у кровати сына и держал его за руку. Лицо усталое, прислушивающееся к каждому его вздоху. Возле печи, свернувшись калачиком, спала маленькая дочка. Марат задержался на месте, глядя в окно. Аскар не слышал ни дождя, ни ветра, не заметил, как холод проникает в щели старых домов. Всё, что его волновало, — чтобы дети были в порядке. Марат, отвёл взгляд и тихо отошёл. Не стоит его беспокоить. Он понимал: у Аскары было слишком много забот.  Дома Жанна уже заварила горячий чай. Марат молча сел за стол, смотря как пар поднимается над кружкой. В голове все мысли были о семье Аскара.

***
Через пару дней Марат вечером зашёл к Аскару, когда за окном уже стемнело, и моросящий дождь сменился пронизывающим ветром. В доме тихонько потрескивала печь, скрипел пол под ногами. За столом сидели Аскар и двое его детей на столе сковорода с жареными макаронами подрумяненные на масле. В заварнике чернел чай. — Заходи, садись, — коротко сказал Аскар, отодвигая стул. Марат опустился за стол, бросил взгляд на детей. Дочка старательно ковыряла вилкой в тарелке, стараясь, есть медленно, растягивая ужин. Старший ел молча, чуть сгорбившись. — Устал? — спросил Марат, глядя на Аскара. Аскар вытер лицо ладонью и только собирался ответить, как из дальней комнаты донесся глухой стон. Марат вздрогнул и перевёл взгляд на дверь. Аскар даже не обернулся лишь, тихо сказал: — Вернулась. В его голосе была такая усталость. Он, молча, поднялся и шагнул к двери. Чуть приоткрыв ее, заглянул внутрь. В полутьме, на кровати, лежала жена Аскара. Бледная, с осунувшимся лицом, с темными кругами под глазами, она тяжело дышала, с трудом приходя в себя. В комнате пахло перегаром,  у кровати валялась пустая бутылка. Аскар закрыл дверь и вернулся к столу. — Что будешь делать? — тихо спросил Марат. Аскар тяжело посмотрел на него, допил холодный чай и ответил: — А что я могу? Мне работать надо… Марат посмотрел на детей. Они всё так же, молча, доедали ужин. Марату было не по себе, в доме стояла тишина, лишь из дальней комнаты доносились тяжелые вздохи, и он поспешил выйти на улицу. Он не знал, что сказать, и потому быстро попрощался: — Ладно, Аскар, пойду я. Завтра увидимся. Он шагнул на крыльцо, выдохнул влажный вечерний воздух. Где-то далеко перекликались собаки, в траве стрекотали сверчки. Дождь сократился, но воздух был густым и тяжёлым, как перед новой грозой. — Марат… — позвал Аскар. Марат обернулся. Аскар стоял на пороге, не спеша закурил, затянулся и вдруг спросил: — Ты слышал, что люди говорят о нашей семье?
— О чём ты?
— О проклятье.
Марат задумался. Слова Аскара о проклятии и наказании за грехи предков давно вертелись в его голове, но он никогда не пытался всерьез в это поверить. Теперь, в этом тихом разговоре, его собственное восприятие мира начало меняться. Он молчал, вспоминая все, что знал о семье Аскара, о том, как жестоко жизнь порой поступала с теми, кто жил не по правилам. — Проклятье? — наконец сказал Марат, словно размышляя вслух. — Я никогда не верил в это, но… честно, чем больше я вижу, как жизнь может нещадно бить людей, тем сложнее игнорировать такие мысли. Может, действительно есть какая-то сила, которая за всё воздает, особенно за несправедливости и боль, причинённую другим. Марат сделал паузу, глаза его потускнели от воспоминаний о горе, которое перенесла семья Аскара. Он посмотрел на Аскара, и в его глазах читалась смесь сожаления и надежды. Марат сам не был уверен в том, что говорил, но думал, что, может быть, это хоть как-то поможет Аскару почувствовать хоть какую-то надежду в столь трудный момент. Аскар тихо вздохнул, его лицо оставалось неподвижным, но в глазах было видно, что его терзают тяжелые мысли. Он взглянул на Марата, словно пытаясь понять, стоит ли раскрывать свою боль. — Ты не понимаешь… — начал Аскар, его голос звучал как эхо из глубины боли. — Мой отец, он... он жил так, как жил. Словно не замечал, что ломает чужие жизни, что за свои поступки придется расплачиваться. Я не знал, что будет дальше, пока не вырос. Но вот теперь... Теперь мне кажется, что всё, что случилось с нами — это и есть результат того, что он сделал. Он замолчал, вздохнув, а в его глазах мелькнула тень воспоминаний. — Я, может, и не верю в проклятия, как другие, но когда каждый день кажется похожим на предыдущий, когда все вокруг будто не дают тебе шанса, мне иногда кажется, что это мы платим за его грехи. Я не могу убежать от этого. Мы все должны заплатить, потому что отец не отдал того, что украл. Аскар сжал руки, словно пытаясь избавиться от тяжести, которая с каждым годом становилась все более непереносимой. — Я не хочу, чтобы мои дети страдали из-за того, что случилось, но как бы я ни старался, мне не дается другого пути. И когда я думаю о проклятии, я думаю, что это не просто слова. Это как долг, который мы все должны вернуть. Аскар взглянул на Марата, и его взгляд стал мягче, почти умоляющий. — Ты знаешь, Марат, я бы хотел верить, что всё это можно как-то изменить, что мы можем вырваться из этой тени. Но иногда кажется, что всё уже решено. Может, мы и вправду прокляты?
— Всё будет хорошо. Может к мулле сходим? — с усилием сказал Марат, хоть и сам не верил в свои слова.
— К мулле? Думаешь, поможет?
— Я не знаю… — Марат помолчал, глядя в темноту. — Но, может, поможет. Если не молитвой, то хотя бы советом. Аскар глубоко затянулся, огонёк сигареты на мгновение осветил его лицо.
— Всё будет хорошо, — снова повторил Марат.