Исторический роман об Иване III - 2

     Если твой отец – второй сын великого правителя, а ты сам, вдобавок, его такой же второй сын, то тебе, хош-не хош, придётся научиться терпению. Всё остальное – добрая сила, мужественный нрав, быстрый ум – всё это, однажды поймёшь, лишь пристяжные к горькому умению ждать и верить.
     Его отец Юрий Дмитриевич Звенигородский умел ждать, и этим не только сам однажды сел на великокняжеский московский стол, но и открыл ему, Дмитрию Юрьевичу, дорогу туда. Когда отец умер, он, Дмитрий, благоразумно отказался поддержать претензии на Москву своего родного старшего брата, глупого и наглого Василька. Василий же Васильевич, их двоюродный брат (и вряд ли более умный, хоть и хитрый же), своими руками убрал эту помеху для Дмитрия. Сейчас теми же глупыми руками великий князь Василий Васильевич снял с шахматной доски и себя самого.
     Почти снял, потёр широкий бугристый лоб Дмитрий Шемяка: из плена ещё возвращаются. И уж тем более из татарского. Но действовать требовалось быстро и решительно. Узнав о пленении двоюродного брата, Дмитрий тут же въехал в Москву, пообещав, что возглавит оборону против Улу-Мухаммеда. Тем более, что тот, кажется, и не собирается идти на и так опустошённую Москву. По крайней мере, присланный им посол Бегич самим своим появлением указывает на это.
     Дмитрий рассеянно оглядел палаты, всё углы и занавеси которых были присыпаны тончайшей пепельной пылью. Некоторые каменные дома и церкви Кремля всё же уцелели, так что он сам может и жить, и принимать послов не погорельцем. От того же, сумеет ли он убедить посла, зависит слишком многое.
     — Зовите уж Бегича, — приказал он дьяку Фёдору, сидевшему неподалёку за письменным столом.
     Сутуловатый, как ему и положено, дьяк поднялся и степенно вышел из комнаты. Дмитрий вполуха прислушивался к доносившимся оттуда голосам, напоследок прокручивая в уме свои разъяснения и уверения.
     Вскоре в палаты вошёл невысокий татарин, в движениях которого ловкость воина так и переливалась через край. Дмитрий едва удержал вздох от давно мучавшей его туги: как же так, что эти довольно тщедушные степняки сумели столь крепко усесться на них, богатырей…
     — Мой великий хан приветствует тебя, князь галицкий, — произнёс Бегич, держа грозным своё узкое, смуглое лицо. — Он знает, что ты не дозволил остыть московскому трону и теперь сам его греешь.
     — Я сделал это вынужденно, — накинул князь на своё лицо скорбь. — Чтобы не случилось в осиротевшей Москве бедствий безвластия.
     — Но Москва ещё не осиротела! — посол нарочито поднял бровь.
     — Иные отцы хуже отчимов. Плохо управлял отчиной нашего рода князь Василий. Приходила в разорение земля, и от этого плохо собирался положенный царю выход.
     Удар оказался точным: во взгляде Бегича мелькнуло что-то вроде злости. Развивая успех, Дмитрий принялся подробно описывать все злые дела, устроенные Василием супротив воли и блага Улу-Мухаммеда. Каждый раз он предлагал позвать того-то и того-то в свидетели его слов; пару раз Бегич соглашался. Тогда разговор на время затихал, в ожидании вызванных свидетелей, а потом занимался снова.
     Когда сегодняшний приём закончился и Бегич удалился, Дмитрий Юрьевич устало посмотрел на дьяка Фёдора. Тот чинно принял его взгляд, помаргивая в ожидании очередного распоряжения.
     — Литвинка с её выводком?.. — наконец, бросил он вопрос.
     — Княгиня Софья Витовтовна с семейством в своём доме, на Ваганьковом.
     — Ага… Пусть им никакого ущерба не будет. Но не выпускать их из Москвы. Проследи.
     — Сделаю, князь Дмитрий Юрьевич.
     — Для посла ничего не жалей. Всё, что попросит.
     — Сделаю, — вздохнул тот.
     До вечера оставалось ещё много времени. Дмитрий Юрьевич вышел во двор, кликнул нескольких воинов из своей галицкой дружины и в их сопровождении отправился к своей цели улицами Москвы. Недавно случился ливень, и пепельная серость окружающего снова превратилась в почти черноту, с угольными лужами под ногами, которые все старательно обходили. Зато хоть взгляду уж было где с облегчением остановиться: повсюду, как грибы после дождя, высились кучи блаженно чистых, свежих брёвен, а кое-где уже и расчищенные участки начинали запечатываться в срубы.
     Тем не менее, основная строительная суета шла по периметру крепостных стен. Пламени пожара хватило силы даже разрушить кое-где каменную кладку. Так что куча народу, забыв про отстройку собственных изб, до сих пор трудилась над восстановлением защиты самого города. При том, скривился Дмитрий неприятному воспоминанию, что многие из лучших московских людей бросились тогда врассыпную спасаться. Как Литвинка со своим выводком. Москвичи, не понявшие их малодушия, не сумели сдержать бегства княгинь с княжичами. Тем более страшен оказался их гнев на всех тех, кто дальше пошёл тем же путём. Дмитрию пришлось тушить его тем, что он сам взялся наказывать пытающихся выскользнуть их города. Некоторых бояр он тогда даже посадил в железа. Да, их любви к нему это никак не прибавит. Но ещё попытки его отца сесть на стол, законно перешедший к нему по Ярославову лествичному праву, слишком явственно показали деятельный отказ лучших московских людей поддержать Юрия Дмитриевича в этом. Так что и ему нет особого смысла пытаться расположить к себе местное боярство.
     Зато оное получается с простым людом. С теми, кто сейчас дружными муравьями, вон, укрепляет крепостные стены. Ради того, чтобы успокоить их, он, Дмитрий, даже бросился вслед Литвинке, вернув её назад и окончательно этим притушив вспыхнувшее тогда народное волнение.
     Дмитрий приблизился к телеге, на которой по его распоряжению привозили хлеб старательным труженикам. В её тени, прислонясь к колесу, сидела чумазая баба, кормившая приятно розового младенца. Князь оглядел сиротливые остатки караваев и встал на возвышении, ожидая Демьяна. Раздался скрип несмазанной оси, по улице в направлении к уже почти отстроенным воротам двинулся воз. Небрежно накинутая поверх него рогожа не мешала разглядеть мешанину обугленных тел. До сих пор, разгребая пепелище, находили погибших в том огне. Дмитрий почувствовал, как у него задёргалась верхняя губа. Кормящая баба перекрестилась свободной рукой, но более никто особо не отвлёкся на этот ставший привычным ужас. Разве что гул голосов ненадолго притих.
     — Здорово, князь, — приблизился к нему, наконец, Демьян, ведавший в каменном строительстве и посему взявший на себя руководство восстановлением стен; князю тогда пришлось только подтвердить это его назначение, отеческим похлопыванием по плечу.
     — Здорово, Демьян.
     — Не идёт к нам ещё татарва? — как обычно, напрягся этим вопросом строитель.
     — Пока нет.
     — А-а… Ну, мы тут уже скоро закончим. Дальше плотники, пусть забрала ставят. Но инструменту мало. Хоть и довезли, а всё ж…
     — Отправлю ещё за инструментом, — скривился Дмитрий; и вдруг, следуя каким-то своим мыслям, почти вызверился. — Коли… то будет в достатке всего, что нужно для Москвы. Ничего не пожалею!
     Демьян пригладил куцую бородёнку и хмыкнул, как показалось Дмитрию, – ободряюще.
     — Буде уж, — мгновенно успокоился князь. — Делайте, делайте. Пока из того, что есть.
     — Значит, сделаем, — тяжело вздохнул Демьян и, ещё раз глянув на него, двинулся к своим, тут же принявшись чуть визгливо материть кого-то косорукого.
     Дмитрий проводил его взглядом. Простой люд не против него, это понятно. Московская знать, конечно, его не примет. Но пока против него и не встанет: в том-то всё и дело, что Василий сам её силу подрубил. Своими глупыми руками. И если он, Дмитрий, сможет добиться того, чтобы тот никогда из татарского плена не вернулся… Тогда великое княжение – его!
     Дмитрий развернулся и, кликнув своих, отправился обратно, в палаты. Для того, чтобы расположить к себе Бегича, он велел устроить сегодня пиршество. И завтра тоже постарается, но угодит послу Улу-Мухаммеда. И послезавтра.
     В общем, когда Бегич уже садился в ладью в обратный путь, он выглядел как объевшийся сметаны кот. Вместе с ним к Улу-Мухаммеду ехал и дьяк Фёдор, который должен был привезти в Москву ответ хана. Дмитрий провожал воспалённым взглядом уходящие по реке насады, слишком хорошо понимая, что снова придётся запастись терпением в ожидании решения Улу-Мухаммеда. Пока его Фёдор доберётся туда, пока вернётся обратно – пройдут недели.
     Но ответ появился куда раньше. Из Мурома прибежал гонец. Великий князь Василий вместе со своими приближёнными и сыновьями Улу-Мухаммеда идёт к Москве. И хоть сопровождают его татарские воины, не пленником идёт он, не пленником.
     — Говорят, пообещал Василий царский выкуп за себя, — сбивчиво повествовал гонец. — Чуть ли не по весу серебра за себя и весь русский плен.
     — Да где же он денег-то столько возьмёт, — медленно-медленно качал головой Дмитрий, пытаясь вместить в себя произошедшее. — И хан не дурак, чтобы поверить в такое обещание. Что-то иное там…
     Собрав тех немногих своих доверенных бояр, воевод, что оказались с ним вместе на Москве, Дмитрий в тот же день принялся решать, что ему дальше делать. Одно было, впрочем, понятно и без раздумий: биться с татарами, идущими по одну руку с Василием, невозможно. Значит, придётся без боя возвращать Москву этому наказанию Господнему, этому разорению государства в виде его двоюродного брата.
      Старательно пряча за нахмуренно-грозным видом всё ещё бившуюся в нём растерянность, Дмитрий ожидал от своих товарищей твёрдой поддержки в той борьбе, на которую он уже, в глубине своего сердца, решился. Но они, чуялось ему, всё ещё окончательно решиться не могли.
     — А ведь ты, княже, можешь остаться здесь и принять Василия, как законного великого князя, — вдруг произнёс воевода Василий Вепрев. — Он тебя ещё благодарить будет должен, что ты в его отсутствие принял на себя Москву и озаботился её восстановлением.
     На воеводу, расслабленно поглаживающего свою бородку, посмотрели с любопытством, а кое-кто и с задумчивостью. Насупившись, неровно задышав, Дмитрий тоже уставился на своего всегда верного друга. Он попробовал представить себе, как вместе с ними скачет навстречу этому неумёхе, как с сыновней почтительностью встречает того будто отца… Что-то в груди глухо ударило его – может, сердце? – и от этого шмяка по всему естеству разлилась такая тоска, что хоть в петлю головой…
     — Разумно ты говоришь, Василий, — размашисто кивнул боярин Никита Константинович Добрынский, а затем ещё более изрядно развёл руками. — Только грустно слышать такое.
     — Чего ж так? — спросил тот, не переставая ладонью любить свою бороду. — Зато по закону ж.
     — Не может быть законом то, от чего наступает разорение всей земле. Не закон это тогда, но беда.
     — Да, беду, беду… ведёт на Москву великий князь-то… — закивали остальные, загомонили, перебивая друг друга. — Вместе с татарвой да откупом.
     Воевода поморгал, сжал-разжал губы – но так ничего и не сказал в ответ. Дмитрий, с просыпающейся радостью, оглядел своих друзей и сторонников. Осторожная речь о том, чтобы подчиниться законному ходу вещей, вдруг подтолкнула их настроение в обратную сторону. Видимо, и им тоже не по душе оказалась мысль вернуть над собою рохлю, от действий которого столько несчастий. Если правда, что в плену Василий согласился на позорные для державы условия, то и те московские бояре, кого он в железа успел засадить – и они, можно ждать, на его сторону станут. Сложно же не разглядеть, что не ради себя он тогда опалился на них, но ради всей Москвы.
     — Не хочу я терпеть над собой этого… тёмного, что душа грешника, — заговорил он. — Не для того великий дед мой, Дмитрий Иванович, силу собирал, чтобы его внук всю её распустил. Да и Господь, пожаром, ясное дал нам знамение, гнева своего…
     Его бояре, не слишком любившие Москву, с которой им приходилось то делиться своим, то воевать, и те посмурнели. Дмитрий, наконец, чувствовал, как слова его спелым зерном падают в тёплую влажность их сердец.
     — Не дадим погибнуть земле русской, — продолжил он всё более твёрдым голосом. — Соберём силы и избавим её от беды.
     — Тогда нам здесь оставаться нельзя, — сказал Вепрев.
     — Да. Сначала пойдём к себе, в Углич. А оттуда, собравшись с силами, и снесём продавшегося Улу-Мухаммеду.
     — Что ж, — подытожил за всех Никита Константинович. — Значит, на том стоять и будем. Дело трудное ждёт нас, но с Божьей помощью-то…
     — А многие сейчас отшатнутся от Василия, — добавил Вепрев. — Когда же увидят, что мы встали на защиту земли…
     — То к нам и пойдут, под мои знамёна, — Дмитрий поспешил закончить его слова. — Так тому и быть. Собирайтесь, идём в Углич.
     Они поднялись и, пожимая руки друг другу, похлопывая по спинам, отправились распоряжаться о сборе в дорогу. Пораздумав, Дмитрий кликнул москвичей на Соборную площадь, и сам скоро стоял перед довольно жидкой толпой, объявляя ей, что он сейчас уходит, но обязательно вернётся и выбьет и татарву, и её приспешников из русской земли.
     — А буде кто из вас захочет присоединиться ко мне, то будет ему за  это честь от народа русского и почести от меня, великого князя Дмитрия Юрьевича, — произнёс он, стараясь вложить в этот призыв к борьбе всю мощь своего нехилого тела.
     — А правда ли, про откуп-то? — из молчаливого слушанья первым делом донесся этот вопрос.
     — Правда! — поднял голову Дмитрий. — Продал вас Василий за свою свободу.
     Народ гулко выдохнул.
     — И что же дальше? — спросил мужичок, недоумённо стоявший неподалёку. 
      Князь оглядел густеющую толпу, продолжающую наполняться подходящим с разных сторон людом, и опять повторил своё объявление войны и татарской жадности, и татарской подстилке Василию. Народ снова выслушал, теперь уже слегка волнуясь. Дело-то им объявлялось небывалое — восстание против прежнего великого князя, да вдобавок и против татарского царя. Как тут не зачешешь затылки-то?..
     Дмитрий сошёл с возвышения с чувством едкой злости – не то на себя, не сумевшего втолковать им; не то на них, не оказавшихся способными воспринять его правду.
     Времени было мало; он вернулся к товарищам, торопливо собиравшимся в путь. Ладьи почти загружены, выходить решили сегодня же. Во время такого же торопливого, хотя и двойного ужина, обменялись последними новостями, в основном – кто кого сумел убедить присоединиться к нему, Дмитрию. Тут он повеселел: выходило, что к нему готовы были уже отъехать и те из бояр, кто стоял против него в прежних столкновения за великое княжение. 
     В шустрых сумерках начала осени они спускались к причалам. К реке огонь не дошёл, и здесь сохранились не только сарайчики, но и даже и зелень высоких кустарников.
     — Тьфу ты! — выругался Дмитрий. — Идите, я сейчас вас догоню.
     Не объясняя ничего товарищам, он быстрым шагом вернулся в свои палаты, сунул под мышку тщательно собранный ларец, чуть было не забытый в спешке, и двинулся обратно. Проходя мимо зарослей, уже почти утопающих в темноте, вдруг расслышал не то шелест, не то сопение. Замер, осторожно поводя головой по сторонам; правая рука сама собой сдвинулась к висевшей на поясе сабле.
     — Ага, бежишь! — раздался из того подозрительного пятна в кустарнике знакомый голос. — Испугался моего тятеньку! То-то же!
     Теперь Дмитрий мог уже и разглядеть фигуру мальца в том пятне. Лица не видно, но по сказанному можно было точно угадать детское презрение, оседлавшее его. Вхлюпнув широкими ноздрями воздух, Дмитрий Юрьевич замер в каком-то тягостном оцепенении, хотя внутри него метались гнев, злость, и опять гнев. Через несколько ударов сердца он всё-таки очнулся, рвано перевёл дыхание и, почти с ненавистью глядя в фигуру мальца, негромко рявкнул.
     — А ну брысь отсюда!
     И тут же, мгновенно, кусты дёрнулись коротким шелестом, который сменился быстро удаляющимся топотом маленьких ног. Дмитрий запоздало сообразил, что голос, который из него вырвался, мог до усрачки напугать и взрослого.
     — Что там? — послышался встревоженный голос из освещённого факелами круга у причала.
     — Да ничего, — почти нормальным тоном ответил он туда, продолжая путь к ним. — Ничего важного. 

Продолжение http://proza.ru/2025/03/07/463