Волшебник Одинокой башни Глава 3

Глава 3
А в это время...

1.

 Казалось, Добро потерпело поражение. Изрядно потрепанная армия защитников Заповедного леса осталась без Хранителя, погибли великий волшебник Фирей и заменивший его Кхашхаш, лишь воспоминания о храбрых эльфах посещали опустевшие земли Эй де Туата, а где-то в глубинах земли под охраной кошмарной Гауды подрастал новый Повелитель Зла. Однако пропитанные ядом души не справляли торжеств, не ведали радости и покоя.
 – Они не угомонятся никогда! – сухой кулак Бруно с грохотом обрушился на столешницу. – Откуда взялся этот недоучка?! И сколько еще таких встанет на нашем пути?! Нет, нет и нет!! Я предупреждал тебя и Эгона: необходимо завладеть мечами, в этом сила и спасение. Уй-юй-юй!
 Зацепившийся о край стола обрубок причинил нестерпимую боль. Крики перешли в подвывание и обиженные всхлипы. Маг нежно баюкал искалеченную левую руку. На этот раз Карго не проявила к нему даже тени сопереживания.
 – Сколько можно говорить об одном и том же? Мечи нельзя украсть, купить, взять обманом? Так?
 – Так.
 – Ими можно овладеть только с согласия хозяина? Так?
 – Так.
 – А кто из владельцев, когда согласился расстаться с волшебным клинком? Ни-и-икто, – ехидно подытожила ведьма.
 – То есть как это! А гномы, Фрост, аллеманский король?!
 – Недомерки отдали меч Фросту в обмен на помощь против смертельных морозов. Заметь, настоящих морозов; ведь, чтобы заполучить оружие, колдовские чары не пригодны. Великану просто повезло. Сам ледяной болван стал жертвой собственного азарта, расплатившись с аллеманами мечом. Херберг же вооружил Красомира во время твоей дурацкой попытки захватить его королевство.
 – Не такая уж дурацкая, злобность моя. Кто бы мог подумать, что проклятому Хранителю не только удастся вырваться из снежной западни, но еще заполучить освобождающее меч заклинание, да в придачу вернуть Фирею его волшебную мощь. Лучше вспомни свои похождения среди «горячо любимых» тобой гномов.
 – Р-р-ргх! – белки Карго налились кровью, за плечами зашевелились крылья плаща, ногти на пальцах рук принялись стремительно удлиняться.
 – Тихо-тихо-тихо. Беру свои слова назад, – примирительно поднял ладонь Бруно. – Чем без толку ссориться, выслушай меня внимательно. Красомир, спрятав Меч Четырех Ветров от битвы, разрушил его силу, однако ее не сложно вернуть, и изначально хранившие меч подземные карлики наверняка знают, как это сделать. Поэтому до клинка надо добраться раньше гномов, много раньше.
 – Вот и отправляйся за ним, – губы лесной колдуньи тронула язвительная улыбка. – Места знакомые, можно сказать, памятные. Да и чего теперь бояться? Враг твой упрятан навечно, а второй такой не скоро объявится. Так что, смелее, милый, смелее...
 Черная фигура съежилась как от удара. И без того визгливый голос мага сорвался на петушиный крик:
 – Прекрати свои гнусные насмешки, ведьма!!!
 – От такого слышу...
 – О, все демоны подземных глубин на мою глупую голову! Как я мог забыть прописную истину: не напоминай женщине о ее стыде – будешь жить долго и спокойно. Жизнь-то моя длинна, что же до спокойствия, так это...
 – Кончай скулить, – никак не утихомиривалась Карго. – Нужен меч? Не хочешь идти сам? Пожалуйста, сотвори посланца или вызови кого-нибудь из царства тьмы...
 – Ка-а-ак!!! С одной рукой!!! – Бруно рассвирепел, и теперь на попятный пришлось идти его подружке.
 – Ну, все, довольно орать! Мне нужно сосредоточиться для колдовства.
 
* * *

 Не обращая внимания на обиженное сопение дружка, ведьма довольно долго пребывала в глубокой задумчивости. Наконец она хрустнула затекшими от неподвижности пальцами, после чего скользнула за печь. Бруно дернулся было вслед, но пламенеющий взгляд из-под надвинутых бровей вернул мага обратно. Карго не любила, когда кто-либо наблюдал ее за работой.
 Низкая сводчатая дверь за печью вела в просторную комнату, вдоль одной стены которой высились полки с множеством пыльных стеклянных банок. Там в белесом растворе плавали части звериных тел: глаза и носы, клыки и когти, лапы и хвосты, и еще много всякой прочей мешанины. Вторая стена представляла алтарь в виде пентаграммы со свечами черного воска по углам и таинственно мерцавшими желто-зеленым сиянием буквами. В центре алтаря скалился вытянутый в длину череп со злобными провалами глубоких глазниц. Около третьей стены на возвышении лежала огромная книга. Фолиант из драконьей кожи туго стягивали четыре серебряные застежки в форме костлявых ладоней, с обложки же свода волшебных заклинаний жгли рубиновые глаза демона-хранителя книги. По обеим сторонам двери у четвертой стены стояли полированные шестигранные гробы. Посередине комнаты на большом столе теснились колбы, склянки, реторты, флаконы и прочая мелочь, без которой зачастую не обойтись и самым известным чародеям.
 Карго сложила ладони лодочкой и дунула с них в направлении черепа. Оскаленные зубы клацнули, а из провалов глазниц, растворяя полумрак комнаты, полился призрачный фиолетовый свет, придавшей коже ведьмы удивительно приятный оттенок. Придирчиво осмотрев свое отражение в зеркальной глади гробов, волшебница издала удовлетворенное «хм-м» и, окончательно отходя от перепалки с Бруно, приблизилась к столу. Под маленьким треножником весело вспыхнул алый огонек, вспыхнул, но тотчас же испугался собственной веселости, превратившись в ровное желтое пламя. Крышки обителей смерти отошли в стороны. В ушах раздалось противное поскрипывание. Перед хозяйкой лесных владений предстали два неуклюжих ссохшихся монстра.
 – Принесите мне труп Доро! Не сумел нормально служить при жизни, пусть хоть теперь сгодится для достойного зла.
 Пока слуги исполняли приказание, волшебница склонилась над книгой. Демон-хранитель оскалил отвратительную пасть, в которую, надрезав один из своих пальцев, Карго пролила несколько капель крови. Ловкий язык чудовища подхватил их еще на лету: хранитель узнал госпожу, рубиновые глаза потухли, серебряные лапы одна за другой втянулись в драконью кожу.
 Пыхтя, отдуваясь и нещадно скрипя остатками плоти, монстры втащили мертвое тело. Ведьма лишь на мгновение накрыла труп чернотой плаща, после чего от неудачника Доро осталась крохотная горстка пепла.
 – Подбери пыль в медную плошку, Эг. А ты, Кор, достань с полки флакон из горного хрусталя. Да смотрите осторожнее, увальни! Будете такими же неуклюжими, как Доро, от вас и этого не останется.
 Угроза возымела моментальное действие. Колдунья, листая фолиант, искала нужную страницу, с видимым удовольствием отмечая бестолковую суету перепуганных живых мощей.
 – Нашла! – хрупкая с виду ладонь с треском опустилась на страницу из человеческой кожи, слуги вздрогнули. – Кор, отмерь в плошку тринадцать капель. Так. Эг, ставь посуду на огонь и медленно помешивай.
 – Прах ничтожный, влаги жизни прикоснись!
 На огне кипи и воздухом клубись!
 Поднимаясь, тьмы свечение впитай,
 Фиолетовым туманом вырастай!
 – Адэниллон, – пропела ведьма последние слова заклинания, и над столом заклубилось небольшое фиолетовое облачко. Карго скрестила руки:
 – Лети, лети, коварный! Достигни Заповедного леса! Разыщи волшебный Меч Четырех Ветров! Разыщи и принеси своей хозяйке!
 Сиреневое дуновение пронеслось под потолком, скользнуло в дверь и через дымоход за пределы лесной избушки. Взгляд Карго упал на склонившихся монстров.
 – Не стойте истуканами, – в мгновение ока плиты каменного пола разошлись, открывая черный провал подземного хода. – Отправляйтесь за ним. Присмотрите. Нельзя полностью доверять воздуху, слишком переменчив. Если что-нибудь будет не так, ловите его в эти мехи и тащите назад.
 В высохших пальцах возникли инструменты. Слуги неуклюже полезли в лаз.
 – Не провалите дело, увальни!

2.

 Как ни торопился Вешенка к Хозяюшке леса Заповедного, все ж остановился у родной березки, где родился и вырос, да спрятал под корнями ее меч заветный, Кукишем вверенный. А опосля только и объявился пред очи Илленари. Но что он мог рассказать, коли в бою не участник?! Однако, хоть и молод лесовик казался, а не глуп. Присочинил немного, приврал слегка для наглядности. Вышли защитники землицы русской богатырями отважными. Красомир-то, как взмахнет мечом, что косой ворогов положит; раз по левую руку, другой по правую. И остальные рядом: Кукиш, эльфы златострельные, Кхашхаш могучий.
 Но грустнел отчего-то взгляд хозяюшки, и вопрошала она:
 – А скажи, мил друг, много ль супротивников собралось на поле Русском?
 – Ой, не мало.
 – Сотня, две или тысяча великая?
 – Не совру, скажу если: тьма-тьмущая.
 Так и закралось в сердечко женское сомнение легкое, что переросло в облачко малое, а оно в тучку черную. Заметалась душа, затрепыхалась, к вести плохой подготавливаясь. И хорошо ведь в жизни устроено, что иной раз горе-несчастье гонцов впереди шлет. Человек упрежденный тогда стойко зло встречает и противиться ему готов. А внезапно когда нагрянет печаль-кручина, глядишь, даже кряжистые ломаются и гаснут что свеча на ветру. Вот и ныне, захватило грудь тоскою тяжелой, когда увидала Илленари на дороге одинешенькую фигуру Однорукого, но готова была к правде пагубной.
 С сухими глазами слушала Хозяюшка сказ о битве смертельной, о героях отважных, что полегли, один другого защищая. Две слезинки лишь скатились к губам побледневшим: первая при упоминании о том, что пропал Красомир бесследно, вторая, когда поняла, что и Кукиш верный не вернется более на сторонку родную.
 Тихо всхлипывал в колени материнские уткнувшийся Радовид, виновато смотрел в землю Вешенка, прихрамывая, опустился на завалинку Однорукий. И поднялась тогда Илленари во весь рост свой статный, сдернула плат головной, распустила косы длинные, пошла к озеру Русалочьему, наклонилась да взглянула в гладь озерную внимательно. Огнем синим отливали пряди черные волнистые, только одна на лбу прядочка еле заметно седины серебром поблескивала.
 – Рано, други, вы тризну справляете! Жив супруг мой ненаглядный и жив будет, покуда хоть один волосок среди белизны темнеть останется. Ободритесь. Не оскудел лес наш защитниками. Есть, кому исполнять заветы Хранителя. А как подрастет сынок наш, так и выйдет за отца постоять, из неволи его вызволить.
 В миг просохли слезы на глазах Радовидовых, утер нос малец рукавом рубахи, тряхнул головой, как и у Красомира русой:
 – Не печалься, матушка, и вы, лесовички, не кручиньтесь! Мне бы меч острый, да дорогу в сторонку ту, где отца в плену держат, разузнать бы, а там... Берегитесь, вражины проклятые!
 И таким серьезным кулачок грозящий показался, что прыснули в один голос Вешенка и Однорукий, и сама Хозяюшка не смогла сдержать улыбки доброй.

* * *
 
 Хоть и не ушла тревога и грусть из сердец хранителей леса Заповедного, однако вчетвером горе горевать все ж полегче, чем в одиночку. Прижились лесовички в доме у озера, да и Илленари с ними покой ощущала. Радовид, тот и вовсе доволен был: то весь день мечом деревянным с Одноруким сражается, то с Вешенкой по полянам к быту лесному присматривается, а то от обоих разом сказы волшебные слушает. Конечно, у Кукиша позавлекательнее выходило, но и на том спасибо.
 Только стали обитатели озера Русалочьего примечать вдруг, что каждые три дня исчезал куда-то Вешенка и на все вопросы отнекивался да отмалчивался. Проследить бы, но не принято это действо к друзьям применять. Решили – захочет, сам скажет, а не поведает, значит, так тому и быть. Лесовичок же сомнениями тяготился, боялся, как бы кто меч, на хранение вверенный, не обнаружил, не выкрал. Оттого и мыкался, из одного в другое место клинок заветный перепрятывая: и в берлоге пустой медвежьей, и в дупле дуба столетнего, и под листвой прошлогодней сопревшей, и просто в земле, но все не по нраву выходило. А уж, сколько страхов натерпелся, сколько раз оглядывался, чтобы глаза случайные место тайное не углядели, о том и не рассказать вовсе.
 Наконец, единожды, целую ночь проплутавши, забрел несчастный к болоту Гиблому, что вкруг балки Змеиной когда-то образовалось. В тумане утреннем не разобрал Вешенка, где оказался, и шлепал по воде до той поры, пока не встали из травы головы гадючьи. Тут только и опомнился, а, мозгами просветлев, несказанно обрадовался.
 – Миленькие вы мои, родименькие! Как же это я раньше-то об вас не вспомнил?! Ведь вас-то мне и надобно было! Помогите горю-несчастью! – опустил перед собой лесовичок сверток длинный, на колени пал, лбом в траву уткнувшись. Торопясь и слова глотая, нашептал змеям о последнем задании Кукиша, хозяина балки, да попросил спрятать меч в доме бабки Вырицы. Ничего не ответили ползучие, раздались лишь в стороны, дорожку к дверям высвобождая.
 Робко, будто к месту святому, шел Вешенка к порогу Вырицыному, отвалил тихонько кол Кукишем припертый, распахнул дверцу, ступил в избушку. Боязно ему сделалось. Да еще бы и нет! Слышал ведь пересказы об упырях поганых, идолище каменном, чудищах из лаза подземного. Был бы человеком, наверняка зазнобило бы. А, и то страшновато стало. Быстренько, не оглядываясь по сторонам, прошел лесовик вдоль лавки до угла, где сундук стоял, опустил за него сверток и за дверь. Припер колом, снова змеям поклонился:
 – Берегите!
 Вскоре зазолотила первые листочки осень-красавица. Солнышко раньше садиться стало. По утрам да вечерам озеро туманом выстилаться принялось. И приснился Илленари в ночь одну сон странный. Изба чудная, стол посередке, за столом рожа поганая, а напротив будто Кукиш, но весь нитями спеленатый. Говорят они о чем-то, а вокруг свет синий. Потом вдруг замешалось все, птица откуда-то взялась большая, Кукиш кинжалом замахал, и пропало видение. Очнулась Хозяюшка, глядь, светом голубым залита комната ее, а сияние то от колечка Хранителя исходит, да такое яркое, что глаз режет. Побудила лесовичков тут же.
 – Вставайте, родимые, Зло в лесу нашем объявилось!
 Выбежали Однорукий с Вешенкой за ворота. Только хруст в кустах да тени неясные и углядели. Решили, порой ночною не знамо куда не шастать, дом без охраны не оставлять. Заметили направление и до утра глаз не смыкали. А, как потянулось раненько солнышко заспанное, как зевнуло, туман разгоняя, так и двинулись друзья по следам вчерашним. Где веточку найдут сломленную, где травку прижатую. Дошли до развилочки. След и влево, и вправо ведет. Разделились.
 Тут-то и увидал Вешенка впереди пятно фиолетовое. Подошел, дубинкой крепкою поигрывая. Пропало пятно, а на его месте урод стоит, мертвечиной воняет: челюсть отвисла, бельма на стебельках болтаются, кожа сухая скрипит, кости пожелтелые постукивают.
 – Злата-серебра да каменьев самоцветных хочешь? – хрипит. – Неуязвимым, непобедимым героем желаешь стать? А красавцем писаным? А бессмертие обрести?
 Молчит Вешенка, глаз с урода не спускает, а сам все ближе подбирается. Тут забрызгал пеной мертвяк, заверещал:
 – Смерти ищешь, дурак деревянный! Смотри, не ошибись. Долго погибать придется-то, му-учительно долго. Да хорошо, если помрешь, а то ведь страдальцем вечным сделаться можешь запросто и...
 Не успели доскрипеть челюсти поганые, как сократил расстояние Вешенка, размахнулся, да треснул дубиной что есть мочи. Только без толку. Провалился мертвяк в землю мигом. Плюнул лесовик с досады, уходить развернулся, а тут из почвы кисть сухая, выскочила и сложилась в жест неприличный. Но зря, потому что ее-то дубина достала, кости перемалывая, – в этот раз Вешенка быстрее оказался.
 Встретились лесовики на развилке.
 – Видал?
 – А то!
 – Мертвяк?
 – Он самый. Гнусь препротивная!
 – Посулами блазнил?
 – Было маленько.
 – Грозился?
 – А как же!
 – Под землю ушел?
 – Да почти. Однако и я его по маковке легонько, кажись, призадел. Будет знать! – Однорукий расплылся в довольной улыбке.
 – И чего, скажи на милость, им занадобилось, а? – пробуравил Вешенку хитро сощуренный глаз калеки, но в ответ встретил лишь взор, недоуменно потупленный. – Смотри, паря, тебе, конешно, виднее, однако и друзья ведь иной раз сгодиться могут.
 Тем же днем Вешенка помчался к балке Змеиной, упросил ползучих в избу пустить, сверток проверить. Успокоился – все на своих местах было. Когда бежал, по сторонам зорко смотрел, не прячется ли кто, не выслеживает, однако по верхам не заглядывал и меж листвой облачка сиреневого не заприметил. А уже назавтра издалека увидал двери распахнутые. Ступил через трясину – гадюки на траве лежат, кто подавлен, а кто судорогой исходит. В доме все вверх дном перевернуто, сундук в стороне лежит, лаз в полу приоткрыт, тряпица на месте, но пусто в ней... Пропал меч волшебный! Украли вороги проклятые. Порасспросил ползучих, кто в себя пришел. Сказали, что пал на них туман фиолетовый, ядовитый, а более ничего не помнили. Загоревал Вешенка, к озеру Русалочьему поплелся.

3.

 – Вот так все и произошло, – закончил Вешенка свое признание Илленари и Однорукому. И ни слова в ответ укоризненного, ни взгляда осуждающего. Да и за что. Разве можно было надежнее охрану сыскать, чем стражи балки Змеиной?! К тому же, известно давно, не от одного старания да желания успех дела зависит. Есть еще и случай, коим злые и добрые обстоятельства будто мячиком перебрасываются. И выходит, кто на силу свою и хотение самонадеянно положится, добро не призовет, зла не остережется, у того «как всегда» все выходит.
 – Так вот отчего пал Хранитель наш, – Однорукий задумчиво почесал плечо горелое. – А ведь простым клинком разил не хуже волшебного – сколько ворогов порубил! Волшебства, значит, чуток не достало...
 Молча вышла из горницы Хозяюшка, долго отсутствовала, когда же воротилась, не узнали ее лесовички. Грудь кольчуга обтягивает ремнем перепоясанная, в ножнах на поясе меч короткий, колчан со стрелами и лук за плечами, шаровары в сапоги дорожные заткнуты, в руках шелом боевой держит. Оторопели Вешенка с Одноруким. Илленари же в зеркало глянулась, убор военный примеряя. Не крепко сидит, волос длинный мешает. Взяла со стола ножницы, примерилась косы срезать. Тут только лешие и опомнились, в один голос закричали:
 – Ты чего ж это удумала, Хозяюшка?! И куда ж это ты собралась в ночку темную?!
 Дрогнула рука, опустилась.
 – Тихо, тихо, други мои, Радовида среди ночи пробудите. А собралась я в дорогу дальнюю, потерю искать, меч волшебный из рук злобных вырвать. Без него Добро слабее станет, Зло же стократно усилится.
 – Разве женское это дело, родимая? Разве у нас руки-ноги к земле приросли? Разве глаз не имеем, и отвага сердца наши покинула?!
 – Нет, милые, не то вы все говорите. И сердца ваши огнем горят, и головы умны, и ноги быстры, а руки ловкие, но противостоит нам Зло нещадное, против коего не выдержать двум лесовичкам, не совладать с напастью. Мне же, принцессе подземельной, многие тайны ведомы, да меткость маахисов по наследству досталась, да волшебства кое-какие известны. Так что, идти мне сподручнее. А вы с русалками за Радовидом присмотрите, пока не вернусь я одна или с супругом любимым.
 – А как не возвертаешься, тогда что?
 – Тогда, подрастет малец, ему колечко Хранителя передадите, – отложила принцесса ножницы, за кольцо взялась.
 – Стой! Неправда твоя, Хозяюшка! Не нами кольцо тебе дадено, не нам и принимать его. Пока жив Хранитель, воля его незыблемо сполняться должна, иначе не будет лесу нашему счастья-радости, не станет свободы и процветания! А уйдешь ты, вороги толпой набросятся: и нас, и русалок, и Радовида враз погубят.
 – Что же делать тогда, сотоварищи? – опустилась Илленари на лавку устало.
 – Ждать. Ждать станем, когда парнишка подрастет. Глядишь, как и отец его, лет через пять-шесть сможет в путь отправиться.
 – Нельзя нам ждать, нету срока у нас такого!
 – Почему ж это?!
 – Потому, что по утру каждому прибавляется в голове моей седины, да волос не по одному десятку. В большой беде, видать, Красомир-герой. Не хотела я вам раньше времени сказывать, раздумывала все, а тут случай такой...
 Помолчали. Плошка догорела. Рассвет затеплился. Однорукий кашлянул тихонько:
 – А молви, Хозяюшка милая, нет ли способа какого, мальцу нашему подрасти побыстрее чуток, окрепнуть да ума набраться, чтобы по весне следующей в поход двинуть.
 – Есть у маахисов одно такое древнее колдовство – отвар силы и зрелости, но, приготовить его, ловкость с отвагою нужны. Отвага, чтобы поймать полуночью на погосте огонек блуждающий; ловкость же, чтобы добыть клок быстро растущей моховой бороды царя болотного.
 – Вот это уже, по разуменью нашенскому, хоть какой-то, да выход.

* * *

 Дальнее болото много севернее озера Русалочьего располагалось, и тянулся к нему от озерца тонюсенький ручеек. Вот по нему-то и отправился Однорукий во владения болотного царя. Сказать надо, водяной был в общем мужик добрый, но задиристый и до шуток охочий. Особенно же дочери его старались, кикиморы. Пригубят настоя из морошки, и давай куролесить. То корову уведут, загонят на кочку трясины посередь, а сами в кустах хохотом давятся, глядючи, как это селяне бедные гати мостят да буренок ревущих спасти стараются. То мужика спьяну заплутавшего танцевать от щекотки заставят, покуда ноги в кровь не разобьет бедолага. То женку какую блеском золотым заманят, наколдуют богатство, она дура от жадности мешок набьет, а у деревни он грязью и прольется; грязь-то она, что золото сияет, и не всяк сразу разберется в цене ее истинной. Ну, бывало, раз иной шутки эти смертью случайной заканчивались. Тогда царь болотный великого отступного давал: стадо дойное, ларец с самоцветами или денег сундук, и затихало на время веселье буйное. Однако вскоре сызнова все начиналось.
 А, поскольку ни своих, ни чужих не щадили плясуны болотные, крался Однорукий вблизи краев здешних тихохонько, чуть ни поминутно стволом корявым прикидываясь.
 Красиво было на просторах русских. Небо синее, листва багрянцем шелестит, солнышко еще теплое золотом играет, а меж разноцветья этого березки белые сверкают, сосны да ели зеленью темнят. И такие ковры ткала природа-матушка, дух захватывало!
 Добрался лесовик к ночи, шасть между деревьев – над трясиной светло как в день-деньской: огни болотные сияют, светляки кружатся, у кикимор волос зеленым играет. Хохочут девки, голышом хороводят. Так-то на тело они ничего гляделись: стройные, завлекательные, но рожи... Рябые, носастые, рты перекошенные, зубы редкие. Одним словом, тьфу, да и только! Между ними царь на коряге восседает, корона изумрудная на одно ухо съехала, в левой руке жаба квакает, в правой пук камыша колышется, сам бородой моховой покрыт, только пузо толстое и виднеется. Перед ним девчоночка деревенская с лукошком ягодным. Задержалась, видать, не ко времени, а, может, уманили хохотуньи зеленые.
 – Почто ж во владенья мои к ночи пожаловала? – пробулькал царь.
 – Ты прости, государь, коли прогневала, но не по своей воле забрела я, дядька родный да жена евойная за клюквой послали.
 – А что ж поздно-то так?
 – Не знаю, миленький, не ведаю.
 – А твои родители где?
 – С голодухи по весне померли.
 – Богатый-то дядька?
 – Ой, богатый!
 – И не помог?!
 – Нисколечко.
 – Но тебя-то принял.
 – А как же: с покосом, да уборкой справляться. Теми годами работника нанимал, а энтим летом я помогала.
 – Родственничек, небось, заплатил хорошо?
 – Куда там! Побоями да понуканиями, а нынче и попреками, что в зиму еще один рот голодный кормить придется.
 Призадумался царь болотный.
 – Постой в сторонке, пока мы с дочками промеж себя о судьбе твоей потолкуем.
 Отошла девчоночка, собрались кикиморы в круг, а Однорукий тем временем сучком древесным ближе подкрался и слышит:
 – Ну, что скажете, советницы мои?
 – Что тут думать, батюшка, плохо девке живется и еще хуже будет, со свету сживут жадюги скаредные. Давай ее у нас оставим. Будет тебе дочерью приемной, нам сестрицей названной.
 – А не согласится как, испугается ежели?
 – Не говори правды всей, скажи, что пожалели мы ее, приглашаем ночь станцевать, а к утру наградим по-царски. Остальное же забота наша.
 Стал лесовик за спиной крестьянской, зашептал тихо:
 – Не пугайся, красавица, слушай, не оборачиваясь. Решили кикиморы горю твоему по-своему подсобить, на болоте сестрой оставить...
 – Ой, хорошо-то как...
 – Не спеши, дурочка. Для этого в трясину тебя заманут, чтобы утопла, значит, а тогда лишь к ним ночью следующей присоединиться сможешь. Смекаю я, как ни плохи родичи твои будут, а лучше с ними разобраться да живой остаться! Или не так?
 – Так то оно так, да кто ж за меня, сироту, вступится. Все едино помирать, может, по-ихнему-то и лучше?
 – Раньше времени срок свой не след торопить, ибо никто никогда судьбы не знает и не ведает, для чего путь его назначен. Может, с ранней смертью твоей мир перевернется, может, суждено тебе богатыря – защитника Родины великого родить или еще что полезное в жизни сотворить. А ты так-то запросто...
 – Что же делать тогда, дядечка?
 – А вот что. Давай договор заключим. Ты, когда царь решение тебе объявит, в ножки пади с благодарностью, сама временем тем клочок бороды его длинной незаметно в кулаке спрячь. Опосля же падай в трясину, я в нужный момент рядом стану и тебя вытащу. О дальнейшем и не думай боле, положись на слово мое лешачье.
 – Чем же расплачусь я за доброту твою, дядька леший?
 – Вот этим моховым куском и расплатишься.
 Так и вышло все. Оторвала девчонка кусок бороды незаметно, затанцевали ее кикиморы, в трясину зыбучую столкнули и ушли дальше хороводить. Выждал однорукий, отойдут когда, вырос рядом опорой крепкой, а по утру, как уснули жители болотные, вывел дочь крестьянскую на тропиночку. Сказал на прощание:
 – Спасибо за помощь, милая! К дядьке не возвращайся больше, ночуй ноне у родительского порога да не удивляйся, если приметишь необычное что.
 Говорит молва, девчонке той повезло очень: шла на болото за клюквой, воротилась же с лукошком рубинов чистых. Дядька ее осенью той в лесу загинул, а женка евойная, от жадности сгорая по удаче племянницыной, поперлась к трясине, и с концами. Вот как бывает!

* * *

 Вешенке с его заданием потруднее и пострашнее пришлось. Огонек блуждающий суть душа неприкаянная, его и ухватить, и удержать трудно. Посему, прежде чем на погост отправляться, наловил лесовик бражников ночных, насобирал с крылышек ихних пыльцы бархатной, что влечет души мятежные всего пуще, замешал ее для клейкости с соком молочайным, тогда и в путь двинулся.
 Прибыл засветло. Пнем сухим прикинулся, одну из веток приманкой вымазал, принялся ждать. Солнышко за лесом село. Ветерок подул хладный. Заскрипели над могилами столбы дубовые. А и без того душа в пятки опустилась. Луна на небо выкатилась. Сова захохотала. Повернуло время к полуночи, и полезли из земли тени бледные. Ходят по кладбищу, светят себе огоньками, ищут чего-то. Видит Вешенка запринюхивалась ближняя, повернула к нему, шажками подбирается мелкими, стенает. У самой рот и руки в крови, в пальцах нож окровавленный – убийца или тать бывший. Содрогнулся лесовик, но, делать нечего, ждет. Подкралась тень, приникла носом бледным к пыльце, аромат тленный вдыхает, тут и налипла на сучок. Схватился герой наш, огонек вырвал, в горшочек припасенный сунул, глиной из тряпицы мокрой закрыл, да как кинется прочь. Тень приклеенная воет, на ветру за ним трепыхается, товарок сзывает, чтобы, значит, догнали-схватили воришку. Ей, понятно, без огня в землю возврата нет, и с первым лучом солнечным погибель встретить придется. А Вешенке только и надобно, что вкруг погоста три раза обежать, тогда недоступен он привидениям станет.
 Вот летит лесовик стрелой. Первый оборот сделал, второй. Преследователи недалеко, в спину дышат, да тут еще тень прилипшая к лицу подобралась, на глаза нависла. Споткнулся Вешенка, носом землю вспахал, чуть горшок не разбил. Озлился, вскочил, «хр-р-русть» – сучок с приманкой и душой обманутой, хоть и больно было, оторвал и погоне под ноги бросил. Тем и спасся только.

4.

 Недостающие части были получены, отвар приготовлен и раз в неделю давала его Илленари сыну по капле единой. И подрастал Радовид по вершку, в плечах ширился, силу да сноровку увеличивал. Сама принцесса подземельная обучением его занялась. Под наставления материнские наловчился Радовид стрелы одну в другую всаживать, кинжал с двадцати шагов в цель посылать, мечом разить коротким, да в премудрости кое-какие посвящен был. Однорукий с Вешенкой глядели не нарадовались. Правда однажды спросили:
 – Что сынок растет – хорошо это, а вот век его не сократится ли волшебством сим?
 – Век человеческий не волшебством, но богами отмерян, и никому не сделать его короче, чем на роду написано. Однако в другом беспокойство ваше не напрасное: ростом да силой Радовид мужчине под стать будет, а вот умом, к сожалению, мальцом семилетним останется. Разум ведь не волшебством да годами, а опытом прожитым дается.
 Между тем, вечерами волос перед зеркалом расчесывая, Илленари к прядям седым внимательно присматривалась и вздыхала. Все больше и больше седины среди поля черного виднелось. Наконец, когда морозы ударили крепкие, да снег на поля упал, собрала Хозяюшка снеди нехитрой в мешок заплечный, опоясала сыночка мечом боевым, лук со стрелами за спину повесила, поклонилась в пояс и сказала:
 – Ты прости меня, Радовид-боец, что не дорастила тебя, как положено, не дала наиграться в игры детские, не воспитала ум крепкий, но, видать, не судьба тому. Ждет тебя дорога дальняя да неясная. Много зла на ней вижу, но и друзей помогать тебе много будет. Отправляю тебя в путь с надеждою на возвращение скорое с отцом твоим, мужем моим любимым, леса Заповедного Хранителем. Достоин Красомира будь: от напастей не бегай, речей льстивых не слушай, совета доброго просить не стесняйся. А поскольку разумом молод ты еще, богатырь мой, наставником твоим Вешенку отправляю.
 – Эт, отчего ж Вешенку?! – обидчиво встрял Однорукий. – Молод он тоже, опыту не имеет достаточного, жизни не повидал.
 Не стала огорчать лесовика Хозяюшка, пенять на ущербность его, в боях полученную, обняла лишь ласково:
 – Ты со мною лес сберегать останешься. Хоть и молчит пока кольцо волшебное, однако не дремлет Зло, и помощь твоя ой сгодиться как может. А пока проводи уходящих до лаза тайного в избушке Вырициной, ибо тяжел прощания миг, и потому останусь я здесь, на крылечке родимом.
 Поклонился Радовид по-мужески, а потом прижался к материнской груди. Ничего не сказал, повернул к воротам, чтобы слез разлучных никто не заприметил, и растаял с лесовичками в воздухе морозном.
 – Береги себя, – прошептала вслед Илленари.
 – Те тужи-и-и, матушка-а-а, – донес в ответ ветер слова последние.

* * *

 Расставание в полутьме избушки коротким вышло. Радовид под землю первым нырнул, Вешенка призадержался слегка:
 – Ну, ты смотри тут за хозяйством-то и не обижайся, я же понимаю все... Конечно, тебе бы правильнее... Опытнее ты... Но я постараюсь.
 – Да ладно! И ты справишься. Главное, на рожон не лезь и по сторонам почаще оглядывайся. Понял?
 – Понял. Я постараюсь.
 – Ну, будет. Иди уж, старательный.
 Лаз закрылся. Однорукий подождал немного, потом медленно двинулся к выходу, запер дверь, подумал – вдруг вернутся, отвалил жердь и пошаркал к заледенелой корке болота. На самом краю остановился, махнул рукой, решение принимая, стремглав долетел до подземного хода, отодвинул крышку и исчез в проеме.