Часть Первая Побег. Глава VII

Блистающий наконечник копья несётся в лицо, вращаясь неспешно и обстоятельно, словно в замедленном времени, рассыпая круговые завихрения крохотных брызг. Ожидая болезненного укуса, Ханаан замирает, провожая одним лишь взглядом каменный наконечник, прежде чем тот врезается в стену, пролетев в каких-то сантиметрах от уха. Каменные осколки осыпаются каскадом, но округлившиеся глаза заклинательницы уже замечают этого, проваливаясь в зияющее пространство портала, развернувшееся позади. По её позвоночнику бегут мурашки, и раньше чем девушка успевает подумать о чём либо, сознание упирается в уютные деревянные стены Дома.



С надеждой обшаривая взглядом привычную обстановку, заклинательница силится отыскать пространственную дверь и если не вернуться, то хотя бы успеть вскрикнуть. Извиниться, попрощаться, предупредить временных спутников. Всё тщетно. Продолжая мыслями находиться посреди бушующей битвы, Ханаан обращается к миру, к потолку, к небесам, просит вернуть её. Пустить обратно. И к немалому удивлению Небеса, Мир, Дом, отвечают ей. Раздаётся непривычный, но отчётливый звук, словно кто-то ведёт массивным когтем по деревянной стене жилища увлекая внимание за собой. Провожает туда, где в пространстве намечается очередная дверь. Да что там! — не один, а целых два портала вырисовываются прямо перед подрагивающей от адреналина заклинательницей, проступая знакомыми очертаниями углов и дверных петель.



В нетерпении, она хватается за воздух, где лишь через миг выпячивается нарисованная рукоятка. Нерешительно приоткрыв дверь, Ханаан выглядывает через крохотную щёлочку, а на той стороне! На той стороне свистит ветер и дух ухает вниз, куда-то в пятки, заставляя отшатнуться! С огромной высоты, зависая над крышами неказистых хлипких домишек, она взирает на узкие улочки по которым сталкиваясь снуют фигуры гуманоидных рыб. Снаружи массивная сеть, словно бы наброшенная на поселение, ограничивает его пределы, преграждая путь незваным гостям. Толпа внизу клокочет возмущённо. Волнение перебрасывается, точно ветвящаяся молния простреливающая крохотные ряды улиц, погружая селение в хаос.



У входа в город виднеется столь же прекрасная, сколь и отталкивающая фигура женщины дроу, облачённая в утончённые и явно не слишком удобные одеяния, усеянные множеством паучьих изображений. Жрица тёмных эльфов зло вышагивает вдоль границы, в неотступном сопровождении выслуживающегося прихвостня. Её ярость распаляется каждым мгновением проведённым по ту сторону сетей, но охранники ворот не замечают гостей вовсе, напряжённо взирая на паническое, истеричное движение своих собратьев, готовых наброситься на любую преграду. Хруст и грохот множатся и перемешиваются, не позволяя подслушать парочку дроу. Селение внизу неустанно трещит и рушится, а Ханаан отчаянно пытается разглядеть в этом смазанном хаосе хоть одно знакомое лицо, когда портал накреняется, а земля начинает угрожающе надвигаться, готовая вот-вот наброситься на неё.



С коротким возгласом девушка захлопывает дверь. Отдышавшись она оглядывает второй портал, который к тому времени тоже стал завершённым. Да не просто завершённым — он был чуть более полным, чем прочие, ведь по самой поверхности двери, там где на прошлой значился ничего не говорящий знак “равно”, символы инфернального языка выписывали уже угнездившееся в сознании имя — “Тенебрис”.

Взволнованно, Ханаан распахивает дверь и что-то серо-бурое, каменистое вываливается навстречу. Чудесный, начищенный до блеска пол и краешек уютного ковра засыпает землёй, песком и каменной пылью. Портал явно вырос на не том уровне, а наверху… наверху виднеется комната.



***



Едва тюремщики оказываются по ту сторону скрипучей двери, дружная компания тут же начинает переговариваться. Экскурсия оставила просто неизгладимые впечатления, и мы торопимся избавиться от рыбной (во многих отношениях) одежды, прежде чем неизгладимым не стал ещё и запах. Сбросив серую хламиду я приветливо улыбаюсь девушке, которую удалось выдрать из кровожадных лап священнослужителя, не встречая не то что радости, но даже намёка на благодарность. Обидно, знаете ли, особенно после того как хорошо я отчистил тело и волосы в ледяной воде! Пускай Персиваль с ней разговаривает...



Сбивчивое общение мало помалу извлекает ключевые факты:

Это Арфистка — представительница организации шпионов, наёмников и скаутов, широко известных на поверхности поддержанием в Забытых Королевствах некоего подобия порядка. Охота на охотников, интриги против интриганов, избавление бесчестных богачей от их богатств — эти и многие другие подвиги причисляли их братии бродячие менестрели. Звать девушку следует Аяной, именно так она и заявила, без какого-либо намёка на иронию на безэмоциональном лице:



"Вам следует звать меня Аяной. Я из агентурного крыла. Меня тренировали специально для этой миссии. Я наделена навыками исследования, поиска и выживания. И я знаю про вас всё. Вы — Ахана, жрица Истишиа, дженази воды." — так и бормотала она на единой ноте, глядя в округлившиеся глаза эльфийки. Её речь была информативной и доходчивой, но от этого не переставала необоримо сердить. Так должен звучать человек, испытывающий бесконечную скуку, воспринимая общение сугубо утилитарной шелухой из назойливых звуков. К нашему раздражённому сожалению, все прочие познания девушки, никак не связанные с той самой Миссией, оказываются искусственно запечатаны в сознании апатичной женщины. Ни чувств, ни эмоций, ни личного отношения, ни живительных страстей, никаких красок характера или оттенков бытия... насколько вообще следует ненавидеть собрата по оружию, чтобы лишить его даже чувства юмора?! Благодарности за спасение из уст Аяны звучат менее вдохновенно, чем я реагировал на рассказы Сарита о различиях между зелёно-голубыми и сине-зелёными грибами. На месте страха за собственную жизнь у разведчицы, разместилась констатация провала миссии по сопровождению меня, Тенебрис, Аханы и Персиваля на поверхность. Знать бы ещё почему именно наши судьбы так заинтересовали таинственную организацию… Наверное следовало бы хорошенько похоронить шпионку под ворохом вопросов, но от однотонных "Не знаю, не помню, мне это неизвестно", зубы сами собой начинали скрипеть.



Пока она рассказывает о своих исключительных навыках навигатора, я слышу копошение под кладью на которой сижу. Крысы, думаю я, принимаясь изучать примечательный камешек высочивший из-под тюка. Черепок красовался белёсыми письменами переходящими между гранями — достроить его мысленно мне не по силам, но мне бы этого и не позволили, — снизу доносится приглушённый оклик. Отодвигая кипу вещей в сторону, словно заправский факир я вытаскиваю из земляного провала удивлённую Ханаан, эффектно вынуждая затихнуть на миг окружающие разговорчики. Одним звонким притопыванием зеленоглазая заклинательница схлопывает стены провала, одновременно маскируя яму и избавляя от грязи свой элегантный наряд. Ещё более эффектный фокус, признаю.



Обмен любезностями прерывают бледнокожие пленители, завалившись внутрь с ворохом тряпок. То была целая гора разномастных одеяний, что пылились в сырости рыболюдских закромов с момента преждевременной смерти предыдущих обладателей. Последней в помещение заходит Бальбулька, едва успевающая похвастаться добытой розовой жемчужиной, прежде чем та перебирается в цепкие пальцы одухотворённой машины с кошачьей мордой. Отмечая наше возросшее количество, старая рыболюдка оторопело брюзжит, но быстро сдаётся под натиском логики — количество узников никто не оговаривал. Так, Ханаан Мормерилл оказывается нежданной гостьей на этом празднике жизни, именуемом жертвоприношением для Отца Глубин. Впрочем подобная судьба её не слишком шокирует, вызывая вежливое недоумение, на фоне нашего собственного несерьёзного отношения к происходящему. Через миг чародейка создаёт иллюзорный балдахин и помогает Ахане переодеться в шаровары и подпоясанную рубашку с запахом, которые они выискали в горе разрозненных нарядов.



На протяжении отдыха мы обсуждаем нюансы очередного побега. Не удовлетворившись первым отказом в дверях то и дело появляется верхняя половина крупного рыболюда, последователя Отца Глубин. Его пёстрая розоватая чешуя вспыхивает в тёмном провале входа, настойчиво булькающего одно и то же послание. Неожиданно к юноше подступает Шуушар, взявший на себя роль переводчика, звучит слово "сестра" и раньше, чем мне удаётся подобраться поближе и как следует подслушать, копна рыжих локонов уносится из помещения.



***



Тяжёлые сапоги заставляют доски жалобно скрипеть, походя перемалывая объедки и обглоданные скелетики рыб. Персиваль уже пытался чистить снаряжение, весьма безуспешно и дал себе зарок не брать на себя столь бесполезный труд пока они не покинут Слупладом. Подобное смирение не было на него похоже, но куда больше его волновало отсутствие чувства опасности — происходящее вполне могло оказаться подстроенной ловушкой, однако единственным о чём мозг охотно размышлял была Агата.



Яркий куатоа приоткрывает занавесь и застывает у входа в неприметный домик, оставляя их один на один с жрицей — кругленькой, розовенькой, едва ли не милой самкой, назвавшейся Блопп. Одежда была под стать небывалому облику, цивилизованной, мягкой, разноцветной — полная противоположность соплеменникам. Взмахивая посохом о двух рыбьих головах, изменённая куатоа творит чары, после чего бессвязные звуки вырывающиеся изо рта лишённого губ складываются в понятную речь, произносимую приятным высоким тоном. Её интерес, её пристальное внимание к пришельцу объясняется сходством Персиваля с его сестрой, которую жрица по какой-то причине знает. Одаривая собеседника всё той же речью о богах и судьбе народа, что и её папашка, интриганка расспрашивает пытается перетянуть на свою сторону. Без лишних сантиментов размышляя о братоубийстве и предательстве, Блопп напоминает ему ушлого торгаша, сбывающего незаконно нажитое.



Товар который она пытается продать в обмен на убийство Архижреца и уничтожение культа Матери, это информация об Агате и довольно туманные перспективы встречи с ней. Диалог, если его так вообще можно назвать, выходит обоюдно уклончивым и пространным. Лишь безумные усердия со стороны Персиваля, помогают ему выяснить, что его сестрёнка ни в чём себе не отказывая путешествует и последний раз её в целости и сохранности под вымышленным именем около по ту сторону озера близ Греклстью — города подземных дварфов. Как наверное обрадуются друзья, когда узнают о необходимости познакомиться поближе с ещё одним народом Подземья...



***



Занырнув под тканые волны я едва не утонул, но всё же выбрался, да ещё и с недурным уловом. Теперь на мне были свободного кроя тёмные штаны, тёмно-бордовая рубаха на шнуровке, парочка тканевых наручей помогла мне сдержать её избыточно-просторные рукава, а снизу с этой задачей справлялся кожаный пояс, по левую сторону которого привычно легла тяжесть кошелька. Просто сказка — теперь прыткий Джар'Ра снова сможет не привлекать к себе лишнее внимание, а при столкновении с прекрасными дамами и тёмными эльфами больше не нужно будет так отчаянно напрягать пресс, переживая о производимом впечатлении. Месяцок-другой в том же темпе и следующая одежда будет ещё и красивой.



Свободная от подобных мирских страстей, Тенебрис отдаёт своему телу приказ создать инструменты подходящие для кузнечного ремесла. Судя по всему значительная доля её сознания предпочитала спать, оставляя своим механизмам выполнять чисто механическую работу. Подобное — подобным, как говорится. Используя подручные элементы окружающего мира и самого себя, автоматон складывает их в форму, греет и спаивает, получая на выходе молоточек со странной резьбой и затейливыми рунами, а так же несколько щипцов с различными изгибами и размером клюва. Драгоценное тело при этом раскаляется, заполняя помещение тёплым запахом горящих деревяшек, обращаемых в уголь. Иронично, но даже подобные фокусы делают состояние Тенебрис только вторым по степени накала — первой была Ахана, сотый раз пересекающая склад из конца в конец. Девчушка переживала из-за долгого отсутствия долговязого красавчика и её нервозность постепенно передавалась окружающим.



Что до вашего скромного слуги — ему наконец выпадает возможность как следует изучить забавный осколок, найденный за какое-то мгновение до мистического явления Ханаан. Удалившись в дальний угол хибары, я устраиваюсь поудобнее на ворохе пропахших сыростью тряпок и принимаюсь вдумчиво счищать грязь с гладкой поверхности, стараясь не порезаться о скол. Смутное узнавание есть в этом всём — обсидианово-чёрная поверхность, хищные грани и белая краска, выдающая существование продолжения рисунка. Пока мне остаётся довольствоваться не то образом щупальца, не то длинным закручивающимся хвостом, протянувшимся далеко за границы обломка. Вглядываясь в узоры, мои очи заволакивает дрёма наяву, некое подобие транса заставляет картинки сменяться одну за другой, отвлекая от багрового занавеса опрокинутого позади них.



Сторонним наблюдателям могло показаться, что сердобольному Джар'ре вздумалось помолиться, но даже если бы такое поведение было мне свойственно, здоровым происходящее не стал бы называть даже угрюмый Сарит, с его вечными головными болями — смуглые руки бывшего попрошайки трясутся при как у обезумевшего пианиста, задавшегося целью отыграть концерт в три минуты и пораньше отправиться домой. Моё тело заходится кататонической дрожью и пока Ханаан опасливо наблюдает за конвульсиями, стараясь разглядеть за ними магический фон, добросердечная Ахана не раздумывая подступает ближе. Милосердная девчушка берёт меня за руку и разворачивает к себе, осознавая что глаза мои уподобились кострам, источающим тепло, свет, дым… проваливаясь в это гипнотическое зарево, будто призрак она путешествует по волнам чужой памяти. Мир обращается неспешным калейдоскопом мгновений, где худощавый замызганный мальчишка преодолевает тяготы жизни на улицах. Чернушное разнообразие того как человек может зарабатывать себе на хлеб.



***



Взгляду предстают оживлённые рыночные ряды в жаркий день. Буйство красочных тканей проносится бешеной пляской. Гомон множества голосов. Странное произношение. Повсюду, куда ни глянь — обожжённая глина и жгучий песок. У одного из прилавков виднеется смутно знакомый мальчуган. Смуглый как и все местные, кожа да кости, своей болезненной слабостью он прикрывает обман и коварство. Крохотные пальцы скользят по рукавам, шарят по карманам и прямо на ходу тащат вещи с прилавков. Мельтешение, гам, ароматы пряных специй и сладких фруктов, чей запах становится агрессивным вторя безумству нестерпимых солнечных лучей. Пресыщенное обилие жизни укачивает экзотической непривычностью.



Душа ухает вниз, прямо в пятки, проваливаясь в темноту и грохот. Нужно раскрыть глаза. Раскрыть глаза и увидеть что на самом деле это просто тусклый подвал. Пьяная толпа ревёт, беснуется подёрнутая хмельной поволокой. В воздух взметаются смех и эль, слюна и пот. Неприятное, почти непристойное действо творится на замызганной тусклой арене в центре. Парочка молокососов — темнокожий парень с непослушными волосами чёрными как смоль, отвешивает неловкие тумаки более крупному и агрессивному ровеснику полуорку. Ароматы, ещё минуту назад бывшие приторно-сладостными становятся грубыми, низменными, тошнотворными. Всё сахарное стало прогорклым и липким, застревая внутри. Когда подросток полуорк с яростным криком устремляется вперёд, намереваясь протаранить вёрткого соперника, тот встречает его ударом колена, хлёстким и безжалостным словно молния. Хруст отвратительный. Девчушка вздрагивает и моргает при каждом хлёстком звуке остервенелых ударов, перетекающих в пьяный восторг и овации. Взор подёргивает поволока и на этот раз Ахана мысленно торопит темноту, обещающую побег из галдящего мускусного погреба. Охваченная неведомой силой, в которой ещё вчера она чувствовала нечто неуловимо родственное, жрица проносится через застывшие рисунки жестокости и упадка. Одними губами, по привычке, она шепчет слова молитвы надеясь на скорый спад наваждения, но вместо этого её продолжает тащить босыми ступнями по битым стёклам моего внутреннего мира.



Она оказывается напротив крепкого юноши, растрёпанного и перепуганного. Волосы его черны, даже на фоне смуглой кожи. Глаза алеют, устремляясь в одну точку позади неё, отражая статичные языки пламени.



Зал вокруг наполняют боль, разрушение и хаос. Застывшие. Затвердевшие подобно рубину, озаряющему мир блеском своих граней. Царящая вокруг неразбериха, заставляет взгляд жрицы снова и снова возвращаться к фигуре юноши. Волосы его слипаются от крови, кровью выпачкан рот, она же стекает вдоль подбородка и это удерживает разум от мгновенного узнавания.



Пожалуйста, не смотри.



Огонь, застигнутый врасплох прямо посреди разрушительного танца, походит на лепестки бумажных растений, что распускаются бурным цветом — прорастают из угольно-чёрных прорех в бревенчатых стенах и потолочных балках. Его затвердевший блеск неумолимо проявляет окружающие детали:

Нехитрые одеяния Джар'Ры забрызганы кровью. Словно перчатки она покрывает его руки. Тягучие капли медленно пытаются сорваться с пальцев.



Не смотри.



Прилагая титанические усилия Ахана отводит взгляд и всё ради того, чтобы обнаружить ещё больше этой густой бурой субстанции. В изрядных количествах она заливает полы — блестящая, гладкая. Жидкая жизнь. Вишнёвый сироп. Её рваные волны кажутся на миг замысловатыми узорами, будто бы до появления Аханы, юноша решил заняться живописью, выбрав в качестве холста весь пол этой просторной деревенской таверны.

Вот только рисунок захламляют сброшенные на пол скатерти, истоптанные полевые цветы, стеклянные осколки, глиняные черепки, части тела, столовые приборы, деревянная посуда



Не смотри.



Деревянная посуда! опрокинутые столы и недоеденная пища, разбросанное оружие…



Множество раненых и убитых людей заполняет зал. Внимание привлекают фигуры хорошо вооруженных мужчин и женщин в стёганых доспехах и дублёной коже. Но основная масса собравшихся, блеклых и слабых, бледных от ужаса, одета так же плохо и скромно как окровавленный юноша. Как большая часть павших. Грубые колотые раны вспыхивают алым на фоне серовато-белых тканей с нехитрой вышивкой.



Пожалуйста, не смотри.



Выжившие жмутся к стенам словно загнанные звери.



Выжившие жмутся к горящим стенам! Серая масса. Чёрные вкрапления. Часть из них всё ещё держит перепачканное оружие, но все они застыли скованные ужасом и смотрят в центр комнаты. Они образуют очередную арену. Очередную бойцовую яму для него одного. Их страх и отвращение обжигают, выкусывают что-то живое из Аханы, хотя предназначены вовсе не для неё, а под ногами...



О Боги... Под ногами неясная мешанина. Набор частей и компонентов — не иначе! Ведь это никак не может быть человек! Да и как в одном человеке уместить столько крови?!



Из тошнотворного транса эльфийку с синей кожей выводит голос, льющийся вальяжно и мерно. Этот фрагмент воспоминаний, закостеневший слепок времени, лишённый движения и звука — он настолько пропитался оглушительной пустотой ужаса, что протяжная речь на знакомом языке кажется здесь неуместной. Практически непристойной! Поэтому сознание начинает вдумываться в смысл уже где-то на середине фразы:



"... не находишь полезным? Всё ревёшь. Сокрушаешься о том, что тебе опять чего-то недодали. Снова чего-то недостаёт. Силы, ловкости, скорости, прыткости мысли, Пластичности Мышления! "...мне не по силам протянуть руку помощи каждому..." — Ты лицемер! Я ведь даже не предлагаю тебе сделку с дьяволом. Эти силы — они твои собственные. Они уже есть в тебе. Это как если бы я пыталась отрицать собственный хвост! Ему не важно как я к нему отношусь. Он просто есть...

И как вообще, скажи на милость, ты намеревался быть другом Этим Людям, в Подобной Ситуации? Неужто надеялся уговорить бандитов упасть на собственные ножи?.."



Из-за спины Аханы, из той самой точки где намертво застрял взгляд Холта, вышагивает чудовищных размеров зверь сотканный из крови и темноты. Гротескного вида пантера обходит мальчишку, медленно изгибая огромную шею, направляя клыкастую морду прямо к девушке, наблюдавшей видения бестелесным призраком. Два рубина глаз вонзаются взором в самую сердцевину её существа, которая отчаянно сжимается, съёживается где-то в груди.



"А ты... тебя вообще нет в этом воспоминании. Забирай мальчишку и уходи. Вам всем пора осознать — от себя не сбежишь."



***



Спустя время я должен признать, что преисполнен постыдной зависти, перед крепостью духа синелицей девчонки... Пока всё сотрясалось и клокотало внутри, крохотный тигровый плавничок вынырнувший из лужиц крови будто бы вытащил меня за какую-то тонкую, болезненную струну сердца. Пока мои мысли метались в поисках слов для объяснений, эта девушка заливалась штормовой рябью дрожи и ужаса, продолжала попытки успокоить меня. Успокоить Меня! Тёплые слова приглушённые нервными всхлипами звучали непререкаемой истиной — я теперь не один. Вместе и только вместе, наша группа справится с любыми испытаниями.



И действительно, неловкому молчанию не удаётся повиснуть в воздухе — вот в к нам, к вящему успокоению, возвращается Персиваль, под аккомпанемент скрипучей двери. Там Джимджар издаёт восхищённые ахи и вздохи, наблюдая за мастеровитостью Тенебрис, завершившей работу над инструментами и взявшейся просвечивать тёмный обломок найденного в пещерах клинка розовой жемчужиной, ныне уже сияющей из её нагрудной пластины. Голос механической кошки сообщает гному, но так громко, чтобы странные дребезжащие интонации достигли всех — это орудие создана для уничтожения демонов, и способно впитывать кровь или ихор временно усиливаясь, восстанавливая былую потустороннюю мощь, дремлющую в рукояти и наращивая лезвие. Вместе с загадкой лишившись интереса к клинку, хитрая изобретательница отдаёт его Персивалю в обмен на обещание следующей хорошей вещи, которая тому достанется. Приняв подарок, воитель лишь мрачно усмехается делая пробный взмах, вскользь упоминая про личные счёты с демонами. Вот бы ему ещё и подходящего собеседника, дабы выпытать побольше о причинах вражды. Кого-то невозмутимого и беззаботного, вместо сосуда горя и ужаса, вынужденного наблюдать за окружающими лёжа на мокрых тряпках. Тенебрис не слушает воителя, изображая руками колдовские пассы. Если бы она притопнула ногой, я окончательно понял бы, что она просто обезьянничает, однако вместо ехидства на металлическом лице читается задор. Один за другим в механических пальцах материализуются драгоценные камни, те самые, что она прежде вытягивала из собственного тела, наполняя искристой энергией магический щит, ныне проданный в местную лавку за ворох еды. Это уже даже не воровство, а ерунда какая-то.



Сон решительно меня избегает. Словно растревоженный зверь я ворочаюсь на тканевой подстилке, невольно подслушивая разговор Персиваля и Ханаан, устроившихся на тюках. Изредка поглядывая на дверь, воитель рассказывает о любимой книге своей сестры, в которой люди общались столь же высокопарно и архаично как его напарница по дозору. Неловко вышагивая отстранёнными фразочками вокруг столь примечательно темы разговора, они обнаруживают брешь в сотню лет между нашим настоящим и привычной повседневностью зеленоглазой колдуньи. Новость кажется ошарашивающей, но чародейка продолжает говорить, рассказывая об отце, обучавшем её колдовству, о Серых Пустошах и интуитивном понимании языка инферний. Прибавьте к этому провалы в пространстве, вытягивающие девушку из заколдованного дома существующего на совершенно ином плане бытия и тогда разница эпох уже не кажется столь невероятной. Проникнувшись идеей непредсказуемости магических перемещений, Персиваль даже описывает сестру, в надежде, на скорую встречу Агаты с Ханаан.



Хочется рассказать вам и об Аяне, но вопреки неординарности событий минувшего дня, весь вечер она сидит у входа, бессмысленно глядя в одну точку. Пополняя обширный список отсутствующих фрагментов, в разведчице не обнаруживается ещё и отсутствие интереса к окружающим людям, разговорам и даже ко сну. По её словам, она закрыта разумом от любых вещей не относящихся к миссии, но даже Мы как её непосредственная основа никоим образом не волновали девушку пока были в порядке. Она просто сидела, глядела и отвечала словом “Пустота” на пустое, лишнее и постороннее, то есть практически на всё. То, насколько отрешённой она кажется, надёжно останавливает окружающих от дополнительных расспросов, так же как и Персиваля сейчас. Вместо этого он просит очередную участницу отряда оберегать в бою в первую очередь себя, не рисковать и держаться поблизости когда придёт беда. Добропорядочность так просто не вытравить.



Пока человечки шепчутся, Тенебрис успела отгородить для себя укромный уголок, занавесившись тряпками. Механическая кошка стащила туда любые, хоть сколько-нибудь плохо лежавшие и ненужные вещи, вероятно размышляя над очередным инженерным шедевром. Вряд ли из местного хлама, деревяшек и тканей можно было собрать аппарат, что пронзил бы пещерные своды и вытащил нас на поверхность, но если бы ей это всё же удалось я бы не стал задавать вопросов. Когда её окликает Ахана, из-за ширмы раздаётся недовольное шипение и металлический скрип чего-то захлопывающегося. Чуткая девчушка явно мается — ей неловко делиться подробностями чужой жизни, но она быстро сдаётся под напором усатой подруги. Когда эта кошка чует тайну её уже не остановить. Сейчас, она становится самой вежливой и внимательной слушательницей, позволяя жрице пересказывать моё бедное и довольно болезненное, во всех отношениях, прошлое. Рассказ о видении пантеры наталкивает Тенебрис на мысли о чернокнижниках и разнообразных хитрых духах. В её представлении мир переполнен разнообразными странными сущностями, которые так и норовят прикинуться твоими знакомыми, друзьями или богами. Хотя сама она и в богов-то не верит толком, представляя их взаимоотношения со смертными скорее как деловые. В представлении Тенебрис все боги злы или холодны и слишком далеки, чтобы мелкие букашки вроде нас действительно могли полагаться на них. С тем как наши жизни слабо соприкасаются с мирами неких заоблачных демиургов, вера в них кажется блажью выверенному механизму с кошачьей мордой, даже если многие смертные действительно получают мистические способности благодаря своему рачительному служению. Забавно, ничего не скажешь. Настолько забавно, что даже Шуушар выплыл из своей рыбьей спячки и подбирается ближе, слушая о существовании в котором нет места богам и загробной жизни.



Растягивая гласные и забулькивая согласные, рыболюд рассказывает как верил в Матерь Моря. То было в крайней степени нормально, ведь её культ уже очень давно является главенствующим в Слупладопе. В какой-то момент кровожадность собратьев опротивела ему, и тогда он осознал — куатоа поклоняются гневу вместо священного. Кровавые жертвоприношения и жестокие ритуалы оказались барьером, а не решением, стоило только выйти рассудком за пределы обыденной повседневности. Так Шуушар и стал изгоем — в тщетных попытках объяснить собратьям сколь чуткими и мирными могут быть великая Матерь и поклонение ей. Поныне философствующий куатоа желает своему народу познания данной истины, хотя и потерял надежду донести её простыми словами.



Мечтательно блуждая полусферами глаз вдоль потолка, рыболюд рассказывает о Духе Свободных вод в служении которому нашёл свой путь. Божество которое не вмешивается, по крайней мере с тем как Шуушар рассказывает о нём, действительно кажется идеальной компанией для отстранённого существа, мирно созерцающего действительность. Его медлительные рассказы заставляют Ахану воскликнуть, снова выдёргивая из сна моё задрёмывающее сознание. Теперь, узнав её получше, явные нотки узнавания в речи водной эльфийки не кажутся удивительными — почти все её молитвы связывают с водной стихией и её духами. Растрогав и меня и рыболюда до слёз, девушка размышляет о бесконечно прекрасном Завтра в котором больше не останется места для насилия и жестокости. Грузная лапа Шуушара вытягивается вперёд, застывает рядом с плечом Аханы и в растопыренных пальцах оказывается водяная ящерица, радостно прыгающая к своей хозяйке. Удалённые, едва ли не фантомные звуки воды, журчание и плеск, не встречая барьеров окутывают жрицу, так как если бы сам Истишиа стал ближе к ней. Образы Тёмного озера проносятся перед глазами. Дрожащая гладь чёрного стекла заходится мелкой рябью, а в вышине под каменным небом разгорается яркая звезда. Багряный свет устремляется вниз, освещая глубины, отчего озеро кажется плошкой наполнившейся свежей кровью. Возмущение соседствует с потрясением, когда Ахана рассказывает об увиденном, но спокойный куатоа лишь неопределённо кивает, находя в этом послание Истишиа, для неё одной. Мне редко доводилось засыпать под сказки, но если все они такие странные и жуткие, то я даже не знаю почему их рассказывают именно на сон грядущий.



Сегодня меня будит Джимджар — недовольное большеносое лицо оказывается до смешного близко к моему, когда он серьёзно заглядывает в мои медленно разлипающиеся глаза. Смотрю на него серьёзно, жду, а подземный гном не перестаёт потряхивать меня за плечо. В его шуточном шёпоте звучит нешуточная обида, когда он упрекает старину Холта, в краже у мерзких эльфов игральных костей. Точнее, в утаивании их от своего лучшего друга. Не знал, что таковой у меня есть. Заспанно улыбаясь, я поднимаюсь и швыряю ему мешочек, а сам подзываю жестом растревоженного Стуула, проснувшегося пораньше. Его маленькие грибные ручки совсем не приспособлены для удержания горсти мелких предметов, поэтому когда наступает его очередь, я ссыпаю кубики в оловянный бокал и ставлю перед ним, а грибочек радостно опрокидывает его на тканевый тюк перед собой. Хитрый гном пытается нащупать сходство с культистами, духами и тем, что урывками смог услышать прошлым вечером, а может быть и во время разговора Аханы с автоматоном. Не самая благодатная тема для разговора накануне нашего фиктивного жертвоприношения, благо сменить её оказывается на удивление просто — мне регулярно приходится утихомиривать миконида. Разыгрываясь, Стуул взволнованно верещит, угрожая разбудить окружающих смехом и возгласами. Хотя на его месте, я бы тоже радовался — маленький баловень судьбы выиграл почти каждую партию. Не помогла даже наука Джимджара, способного опознать эльфийские символы на гранях и определить их главенство. С той феноменальной удачей которая свойственна моим спутникам, удивительно как они вообще загремели в эту передрягу вместе с бедным Джар’Рой.