Расходящиеся параллели. Часть 1. A

Расходящиеся параллели


Часть 1

-> 25.06.21

Здравствуй, Марик! Это Инна, одноклассница, если помнишь.
Сегодня — ровно пятьдесят лет, как мы закончили школу. И не общались мы с тобой уже пятьдесят лет.
Думаю, что это достаточный срок, чтобы забыть все недоразумения. Была бы рада, если бы ты откликнулся и сообщил о себе.
Немного о себе. Давно живу в Израиле. Да, да! Не удивляйся. Кардиолог — вот уже сорок лет. Еще, думаю, годик поработаю. Двое детей, четверо внуков.
Ты сразу после школы пропал с горизонта. Даже на встрече одноклассников не появился, а я прилетала из Израиля. С тех пор было столько новостей, в основном печальных.
Умерла от рака Роза Спивак, а в феврале скосил ковид Ленку Булыню. Со школы, ты, видимо, помнишь, мы были подругами, переписывались всю жизнь, она гостила у меня. И вот так!
Ты-то как? Как перенес все эти дела? Может, с кем-то ты на связи? Сообщи.
Жду ответа, Инна.


<- 03.07.21

Здравствуй, Инна!
Удивило твое письмо. Так неожиданно… Считаешь, что вокруг давно уже ничего не случается, а лишь предначертанно происходит, почти не задевая тебя. И вот неожиданно… целый ворох чувств, воспоминаний, все то, что казалось, отмерло, глубоко и плотно сдавлено последующими отложениями жизненных коллизий, — вдруг всплыло зримо, в отличной детализации, и уже больше недели заслоняет действительность. Оказывается, сохранилось в памяти гораздо больше, чем думал. Вот только есть обстоятельства, не могу написать какие, препятствующие нашему общению. Так что прости, при всем огромном уважении к тебе, переписка у нас не заладится.
С одноклассниками ни с кем не общаюсь, ничего ни про кого не знаю. Странно, что нашла мой аккаунт.
Прощай. Марк

-> 07.07.21

Марик! Извини меня за несносную мою назойливость. Я хочу тебе кое-что сказать, прежде чем мы опять расстанемся на следующие пятьдесят лет. Если бы так можно было, но жизнь короче. Я привыкла ценить время, труд, людей и особенно старых друзей. Прости меня, глупую, но я бы хотела подробнее узнать, какие такие обстоятельства мешают нам общаться и что такое ужасное я натворила, что избегаешь меня всю жизнь? В чем я должна каяться? В чем виновата? Напиши! Да в наши-то годы, Марко, не идет нам каяться в грехах детских, если они и были! Мы были просто влюбленными подростками. А ты вбил себе в голову! Непонятно что и неприятно.
Адрес твой мне дала Валя Пашковская. Тебя нигде в интернете нет, ни в одной сети. А Валя хорошо знакома с твоей дочерью. Я ее попросила, получилась целая операция на зависть всем разведкам мира. Валя написала со слов дочери, что ты затворничаешь, зимой и летом живешь на даче.
Марик, я не прощаюсь. Очень ценю старых друзей.
Инна


<- 17.07.21

Инна, здравствуй. У вас, женщин, и у моей Галки, и у тебя, есть схожие повадки. Вы так аппетитно подвешиваете наживку на крючок, желая разбередить, что желудочный сок ударяет в голову и выдавливает оттуда последние мозги. И клюю, смиряюсь, и даже не пугает острое железо, что вот-вот вонзится в меня. Может быть, и не так драматично, но вытащила же ты из рукава «Марко». Так меня лет пятьдесят никто не называл.
«Валя написала… что ты затворничаешь». Небось, сообщила про мой дурацкий злой характер. Что не живу с семьей. Да, Инн, выросло из меня нечто неуживчивое, скверное. Здесь, на даче, почти нет общения, как раз для меня. И не висит те¬левизор, нет праздности, и все мое общение с внешним миром — через экран ноутбука. А с семьей — поверь мне — все нормально, пусть не по принятым стереотипам. Когда в марте был самый ужас с короновирусом, Галка, жена, жила у меня. Договорились заранее, что неделю будем соблюдать карантин. Так только день удержались, не будем же мы любовниками в масках.
«Были мы тогда просто влюбленными подростками» — не совсем точно с моей колокольни, но спустя столько лет стоит ли выяснять отношения. Пару слов о себе. Был начальником вычислительного центра на комбинате в Березовске. Комбинат гремел на всю страну, но зачах в новые времена. Помещения вычислительного центра превратились в коммерческие площади. Лучше бы под конюшни отдали! Ныне я в свободном плавании, занимаюсь программированием. Одновременно и хобби, и денежное занятие, и еще профилактические упражнения: вспахиваю и пропалываю не только огород, но еще и мозг. В дикие времена, когда все прихватизировали и прохвостизировали, вместо ненужной тогда автоматизации управления клал печки. Могу гордиться: до сих пор топятся и не дымят. Правда, артрит отвадил от уважаемой профессии.
Ты вот работаешь до сих пор тоже для здоровья?
Печальная весть про Лену Булыню. Была она, судя по тем крохам, что я слышал о ней, весьма достойной. Про Розу Спивак вспомнил лишь, что жили они возле бани. Даже лицо с трудом вспоминаю.
Марк


-> 21.07.21

Марко, здравствуй. Спасибо, что ответил. Не представляешь, как я обрадовалась письму. Пусть оно ершистое по-подростковому — ты таким же остался! — но так рада! Выуживала, как добычу, в словах твоих информацию. Хочется ведь не просто «окончил, женился, работал», а понять, что радует, что заботит и как ты докатился (шучу) до такой жизни.
Марик, я вот представила, как ты один круглый год на даче. Я бы так, убей меня, не смогла. Зимой стужа, завывает ветер в каждой щелочке, выдувает прямо из-под сердца тепло, пурга заметает снегом все дороги, и ты один, и слышишь вой диких зверей. Бр-ррр! Аж слышу, как сердце мое застучало от страха.
Умом понимаю вроде бы, что человек ко всему привыкает, но дрожь в себе унять не могу. Что-то же держит? Написал бы, что? Я-то пытаюсь наметать ниточками связь тебя настоящего с тем, запомнившимся мне Марко. И твой «дурацкий неуживчивый характер» никак не клеится с тем Мариком из моей памяти.
Ты был в классе самый умный и, кажется, самый добрый. Наговариваешь на себя. Но зачем? В самом деле, хочу понять. И еще, Марик! Хочу попросить: как-нибудь соберись и разверни, что значит «не совсем точно с твоей колокольни», а то кружим недоговорками. Давай переступим! А?
Хочу немножко написать о себе. Но все обычное. Ничего грандиозного, ничего, что могло бы заинтриговать, такого, что могло бы надолго привязать тебя к нашему общению. А хочется. Знаешь, мы с мужем многое объездили, осмотрели. А в сущности, в мире ничего не вызывало того восторга и радости, что одолевает нас при общении с внучатами. У меня их четверо. Самый старший Шай, скоро ему двенадцать; десятилетняя Ноя — это у старшей моей Полины, а у Леши шестилетний Алон и наша маленькая Лея. Ей скоро будет три. Внуки разговаривают на иврите, хотя более-менее знают русский, тяжело перевести их интонации.
Недавно были на свадьбе у детей наших друзей. И Ноя вдруг говорит мне (на иврите): «Бабушка, ты на мою свадьбу тоже придешь?» (Хотела спросить, буду ли я еще жива.) — «Конечно, Нойчик наш! Спасибо за приглашение». Что еще могла ей ответить?..
Жду, Марко, ответа.
Инна


-> 04.09.21

Марк! Я тревожу твое олимпийское молчание и не извиняюсь. Мы вернулись из-за границы, вставила свою симку в телефон, и — какое разочарование! — нет от тебя весточки. Увы!
Долго не решалась, прежде чем стала разыскивать тебя, чтобы послать сообщение. Пандемия заставила многое переосмыслить. В карантин я работала, и поэтому сначала вроде бы не тяготилась, как другие, бесцельно растраченным временем. Пока мы все, вместе с семьей дочери, не переболели. Зять тяжело болел, был на искусственной вентиляции. Обо-шлось, оклемался. Ковид определил закон для всех, что нельзя тискать внуков. Но не выдержали лишь телефонного общения, и приехали дети нас навестить. Как назло, именно в этот день муж заразился на работе. Все ужалось до размеров квартиры. И тут же получила страшную весть о смерти Ленки, введшую меня в ступор. Стали задерживаться в голове мысли — все ли так, все ли получилась? Навязчивое разочарование во всем. И жор, жор — вдруг такая напасть, никак не остановиться. Будто бы прожитая жизнь была сплошной диетой. Справилась. Не сразу, но взяла себя в руки. Но страх, чтобы не повторилось, — остался. Сейчас, после ковида, мы все нуждаемся в возращении к равновесию, в каких-то дополнительных опорах. В «скрепах» (шучу), по вашему мему. И чтобы мир не ужимался, искала подставку на горизонте, там, где ты постоянно у меня маячишь.
Всю жизнь не хватало свободного времени, а тут, заболев, такой роскоши — да сколько угодно! Заполняла воспоминаниями, вспоминала наш класс. Непонятный наш с тобой разрыв — через столько лет! — выступил почему-то укором. Мы с тобой росли рядом, начиная с садика — и всю школу. Сколько раз, помню, когда заигрывалась с подружками до вечера, мама ставила тебя мне в пример: «Марик развивается, читает,
а не дурачится, как ты!». И если в тот момент я тебя и хотела убить, так прости меня. Да сколько всего было! И дрались, и дружили. И стыдное, что лучше не вспоминать, и то, что отложилось в сердце. Потом ты… вообразил себе, стал неровно дышать, стали твои взгляды притчей во языцех. А я блюла гонор. Я знаю, Марик, догадываюсь, почему ты меня сторонился. Считаешь, что использовала тебя. Но, как обычно бывает, все гораздо сложнее всех суждений. Сколько раз порывалась забыть, да спотыкаясь, вспоминаю.
Сообщу тебе одну пикантную деталь, что рассказала мне мама, когда я уже была беременна Полиной. У мамы после родов сразу не было молока, и твоя мама, Дора Ефимовна, сцеживала мне молоко. Вот так бывает, брат мой молочный.
Откликнись!
Инна


<-   14.09.21

Здравствуй, Инна! Не сразу ответил, потому что твои сообщения вызывают во мне такой жар эмоций и воспоминаний, что уж впору волноваться за свое душевное здоровье, чай, не молодой. Но может статься, что это душевное потрясение превратится в эликсир молодости. Правда, не слыхал, что такие эликсиры уже утверждены для употребления фармакологическим комитетом. Все пока расставлял в голове по полочкам, разбирался, как ответить на письмо, или не отвечать.
Напомнила детство, и оно кажется гораздо более ярким, чем сегодняшнее существование. Да, мы с тобой все детство соревновались. Начиная с тех времен, когда рядом сидели на горшках. Мне тоже ставили тебя в пример по три раза в день, и я мечтал: «Вот будет война. Мне дадут ружье, и я Инку-задаваку первую убью». Ты была запевалой на всех утренниках
и генератором идей и проказ. Ясно, что вокруг тебя кружился рой. Тебя записали в музыкальную школу, а меня не взяли из-за слуха. Зато у меня получалось рисовать. Потом ты была круглой отличницей, а я писал с ошибками. Постоянно запутывался в трех согласных, если они в слове шли подряд. А на мове я не размаўляў, яна здавалася мне замежнай.
Менее всего я гожусь на роль духовника. Как-то сторонюсь людского шарканья и стенаний. И еще — говорю неприглядную правду, что уж точно неприемлемо для душевых стряпчих с их ложью во спасение. Я рад общению. Но действительно, Инн, нашей переписке нечто здорово мешает, не могу ни высказать вслух, ни написать, что. И это «что» совсем не связано с тобой, а висит на мне, вот уж действительно, без сроков давности.
Вы были на фьордах, знаешь, завидую! Уже считал, что зависть атрофирована во мне, да, честно, своими письмами ты проделала во мне такой апгрейд, что все датчики обновились до заводских установок. А ты же знаешь, в нашей местечковой больнице весь персонал был высшего класса. Один твой папа чего стоил. Всем новорожденным они настраивали датчики и анализаторы удивительно точно. И еще давали знак качества с гарантией на шестьдесят лет. Ты где-нибудь видела автомобиль или какой-нибудь механизм с шестидесятилетней гарантией? Опять, общаясь, чувствую головокружение. Ты так алогично искривила мое пространство, описываемое до сих пор единственным простейшим алгоритмом «Если А, то В, иначе — С». И в эту рутину вклинилась, бесконечно усложняя мир, незнакомая производная, называемая симпатией.
Я тут вспомнил, произнес однажды при тебе, что мечтаю когда-нибудь попасть в Париж. Ох, как ты меня одернула: «Не говори глупостей!»
И эта женщина, когда-то возмутившаяся девушка, сейчас живет в Израиле и уже объездила полмира. А в Париже была дважды, это то, что я знаю…
Инна, а как твои братья? Опиши.
Марк



<- 17.09.21

Инна, здравствуй. Пишу вдогонку.
Ты советуешь «перешагнуть». Но нельзя с недоговорками. Не будет доверительности у нас, тогда и общение ни к чему. Я в огромных сомнениях, подсознательное «так надо!» опять побеждает разум, и я попытаюсь объясниться, то ли влезть, то ли взойти на Голгофу. Помню свое удивление от кинодивы на первосентябрьской линейке в девятом классе. А с нею мы еще позавчера гоняли на велике. В новой модельной прическе, в голубом платье из журналов, с проступающими бугорками, мною, кажется, впервые замеченными. Не пройти, не раскрыв рот. Ну, конечно, как упустить повыпендриться, по-приятельски похлопать с ужимками, учудить что-либо. Одним взрослым надменным взглядом я был сослан назад в детство. В ту ночь ты мне приснилась. Все чаще стала навещать ты, бесстыжая, меня в ночных фантазиях. А по утрам чувствовал себя грязным ничтожеством, не стоящим тебя. Бессознательно, украдкой по десять раз за урок рассматривал твой профиль, пока мерзавчик Гольдберг — помнишь страх от его поганого языка? — не охаял нас до всеобщей ржачки. Стал воспитывать характер, отваживать себя смотреть. А ты, хоть и злилась, но уже привыкла, и тебе, замечал, стало не хватать повышенного моего внимания. Как прекрасно я тебя понимал, да оба мы отлично общались мимикой. Соблазн оставался плестись за тобой собачкой, как ты хотела. Но — воспитывал характер. Это во внешнем обличье. А внутри ты представлялась мне недоступной Фудзиямой — тогда она являлась общепризнанным символом труднодоступной чистоты — со снежным, залитым солнцем конусом, слепящим меня.
«Довыситься! Достигнуть вершины! Мне хватит упорства!» — ставил себе цель с максимализмом, возросшим больше на дрожжах литературных образов, чем на общении со сверстниками.
«Думаешь, что использовала тебя…» Когда ты в выпускную ночь потянула меня за рукав, оторвав от толпы, нетрезво горланящей «Ой, мороз, мороз, не морозь меня», я как будто пропуск получил в московский спецраспределитель и пошел вслед, давно одурманенный тобою.
«Моя богиня!» Хотя намерения твои ясно проступали и проглядывалось сквозь твое совершенство самое земное. Такая услада охватила меня тогда! Дальше ты все должна помнить, боюсь вторгнуться в твое личное пространство и не стану описывать яркие для меня моменты.
Самый-самый минимум. Мой первый опыт. Как много может быть позволено! Как многого хотелось! Весь измазался спермой! Но зайти за алтарь казалось непростительным святотатством. «Богиня испытывает, проверяет на истинность меня!» — боясь, отговаривал себя. А позже понял, каким предстал ребенком. «Если женщина просит»... То мужчина… муж-чина! «Что она обо мне думает?!» — ужас прошиб меня.
Вот и все. По прочтении сжечь, как пишут в весьма конфиденциальной переписке. Пожалуйста.
Марк

см. продолжение: http://proza.ru/2025/03/08/1787