Солнце встает с востока. 91. Вторая семья

Вторая семья быстро пробежала по комнатам.
 
Длинный с еще чистым голосом с такими же правильными  чертами лица, как и у маленькой женщины,  мальчик, не переставая восхищаться, громко, чтоб и она слышала, выкрикивал:
-Хорошая квартира! Мы надолго! На три месяца, а то и больше.

-Какая маленькая кухня, - разочаровано заметила маленькая, живая и то ли экономист, то ли умная женщина. - Нам надо посоветоваться.

За ними хвостом ходила старушка в платочке. Она могла жить в селе. Так оно и было. Но ее взяли в город. Она мама женщины.

Три месяца – столько они дали войне. Война идет четвертый год. Где этот мальчик? Тогда ему было лет пятнадцать.

Нина Николаевна, когда все ушли, сказала:
-Я взяла бы вторую семью, - ей очень понравился мальчик, «такой серьезный и умный».

Они сидели за столом: Дима, Нина Николаевна и Туренин.

-Я взяла бы вторую семью, - повторила Нина Николаевна, порываясь выйти на улицу.

-Нина Николаевна, куда вы спешите. Пускай подумают, и уже тогда, после всего, решите. Вы ведь решаете.

-Та женщина не пьяная.

-Нина Николаевна, вас не должно интересовать, какая та женщина. Я уже вам говорил, чтоб вы думали о себе. Вот и в прошлый раз, когда мы говорили о беженцах тоже из Харькова, но те из Салтовки, вы помните, что сказали? Вы сказали, что сын вашего соседа – мародер.
 
После «мародера» Туренин посмотрел на Нину Николаевну. Его взгляд значил, что «ты ему рассказала?»

Она рассказала. Ну, и что, что рассказала. Это какая-то государственная тайна. Или, может, оговор в государственном масштабе. Насколько она знает, еще нет такого, что назвать вора вором – преступление.

-Разве можно такое говорить, - продолжал Дима. - Идет война и всякое такое. Я пережил три войны и знаю, что можно, чего нельзя. Так вот, этого говорить нельзя. Хорошо, что мне – я хороший, я вас понимаю,  а если другому, и тот другой патриотично настроенный. Когда в стране война, такое говорить нельзя. И вообще, надо молчать. Вы, Нина Николаевна, много говорите.

-Какое это имеет отношение к тому, что я хочу сдать квартиру женщине с семьей из Харькова.

Туренин уже хотел нагрубить Диме, сказать: «Да что вы о себе думаете? Неужели думаете, что царь и бог. Так вот, я вам скажу, что не царь, а ничтожество. Вы говорите, что вы капиталист. Ха-ха-ха! Еще можно понять пенсионера, который сдает квартиру. А вы, а вы… Вы не пенсионер. Не пенсионеру сдавать квартиру стыдно. Это позор». Здесь он обязательно стукнул бы кулаком по столу. Не после короткого спича, а после. «Молчать!» - и дальше «да что вы думаете» и так далее. Хорошо, скажи он все это, что было бы? Был бы скандал. И он же, по глубокому убеждению Нины Николаевны, был бы виноватым. Он уже представил, как она читает ему мораль. И это при том, что он ее защитит.

Когда Дима так выговаривал Нине Николаевне, он ему (Туренину) улыбался своей обиженной улыбкой, как бы призывая его в свои союзники. Он как бы говорил ему: «Ну, что это такое? Мне надо еще и объяснять. Это ведь известные всем вещи».

-Хорошо, где они? Долго решают.

Нина Николаевна вышла на улицу.

-Их нет, - вернувшись назад, нервно, чтоб было понятно, кто виноват, конечно, Дима, - сказала она.

-Вот видите. Вы хотели им помочь. Всей душой, так сказать, к ним, а они… Потом, с ними бабушка. Теперь как она, старенькая, куда? А вы – люди. Думайте о себе.

-Я о себе и думаю: одни ушли «смотреть район», другие просто ушли, уехали на такси, - сказала Нина Николаевна и как бы подвела итог. – Звоните своим.

«Ну же», - подтолкнула она Диму.

Дима позвонил первой семье, мол, где вы, и когда будем подписывать договор. Те, скорее всего, опять начали говорить, что им нужен центр, но это не точно, это предположение,  потому что Туренины не слышали ответа на вопрос, так как сидели за столом, а разговор происходил в узком коридорчике, куда после некоторой заминки, вдруг, вскочив, он выбежал и там начал ходить.
 
-Семь пятьсот, - Дима сбил цену.

Те, видно, согласились.

-Они в парке. Сейчас, минут через двадцать будут, - сказал он Турениным.