Поезд во времени. Часть 2. Глава 14

                14
   
                Побывать на своей могиле

   Когда граф Орлов вернулся в свое купе, чтобы успокоить, встревоженную его долгим отсутствием, Жанну, туда с извинениями несколько раз заглядывал профессор Фермини. Жанна постоянно беспокоилась, что ее граф опять впутается в какую-то авантюру и куда-то может надолго исчезнуть вместе со своими новыми друзьями, а ей так хотелось, наконец остаться с ним наедине. Странное дело, но маленькое купе в вагоне этого странного поезда она считала более надежным местом, чем какой-то роскошный номер в шикарном отеле, хотя в последнем им пока еще не удавалось останавливаться вдвоем. Впрочем, Жанна была не одинока в своих мыслях, ведь неслучайно пассажиры так стремились вернуться сюда, хотя и надеялись на какое-то чудо, чтобы волшебным образом вернуться в свое время назначения.

  Наконец, когда Фермини робко заглянул со своими профессорскими извинениями, а Жанна задремала после их жарких объятий и поцелуев, Орлов, все же, вышел в коридор. Фермини стоял возле своего купе, всматриваясь в наступающую за окнами вагона темноту. Он также не сразу отреагировал на деликатное покашливание графа, а когда обернулся, то тот осторожно поинтересовался:
- Вы еще не все мне рассказали, профессор?

  Фермини радостно кивнул Орлову, но виновато поправил его:
- Лучше, если за меня это сделают другие пассажиры.

  Они направились в тамбур, чтобы попасть в соседний вагон. Профессор осторожно постучал в последнее купе, чтобы получить разрешение войти. Дверь открылась, и он осторожно спросил:
- Синьор Берти, если вы еще не спите, не могли бы повторить свой рассказ графу Орлову?

  Из купе ответили утвердительно, и Фермини жестом попросил Орлова туда войти. Когда тот оказался в купе, то в слабом свете лампы увидел немолодую пару, которая явно была чем-то напугана, но увидев русского, радостно с ним поздоровалась. Граф с удивлением узнал в них сеньора и сеньору Берти, которые раньше ехали во втором вагоне. После остановки поезда немцами недалеко от Чернобьо их тоже посадили в грузовики, повезли в город вместе с другими пассажирами, но после допроса их не направили в ту самую гостиницу для интернированных, как называл ее Шварц, а отпустили на все четыре стороны. Тогда они решили самостоятельно добираться до своего дома, благо они находились совсем недалеко от родной Специи. С этого момента сеньор Берти с волнением, периодически сверяясь взглядом со своей женой, рассказал их невеселую историю возвращения на родину.

- Сначала мы сели в поезд и доехали до Милана, надеясь оттуда добраться на поезде в нашу родную Специю, но удалось доехать только до Генуи. Там уже были англо-американские войска и, если в Милане нам удалось сравнительно легко перевести наши лиры в банкноты какой-то Итальянской социальной республики, то дальше мы попали в зону оккупации союзников, где в ходу уже были американские оккупационные лиры, и нам едва хватило наших денег на билеты дальше, хотя раньше мы были людьми вполне обеспеченными. Чтобы пообедать в Генуе, нам даже пришлось продать кое-какие драгоценности жены.

   C этими словами синьор Берти посмотрел на свою жену, которая только тяжело вздохнула, словно вспомнила, как нелегко ей было расставаться c ними. Ее муж продолжал:

- Мы совсем не узнавали свою Италию, словно перед нами была совсем другая страна. Нам пришлось более суток ждать поезд до Специи, потому что другого сообщения между городами не существования, морской порт Генуи был сильно разрушен, и пассажирские пароходы дальше практически не ходили. Рисковать добираться попутными машинами мы не захотели, да и боялись, поскольку совсем не понимали, что происходит вокруг нас. Еще более жалкое зрелище представляла из себя родная Специя, которая всегда была военной и коммерческой гаванью Италии, но после бомбардировок союзной авиации, исторический центр город и портовые сооружения были сильно разрушены. Мы как раз жили на виа Криспи совсем недалеко от порта и от нашего дома почти ничего не осталось. Да что там наш дом, на всей нашей улице хорошо, если уцелело всего несколько зданий. Но самое страшное было не это: мы не встретили там своих прежних соседей и не знали, что сталось с нашими детьми и внуками. Дева Мария, это был совсем незнакомый нам город.

   Тут голос синьора Берти предательски задрожал, а на глазах его жены появились слезы немолодой женщины.

- Только, когда мы вышли на виа Витторио, то с трудом стали узнавать свой прежний город, в котором прожили почти шестьдесят лет. Когда мы обратились к местным властям, чтобы нам выделили жилье, где можно бы было, остановится для временного проживания, то нас ожидала полная катастрофа. Они не поверили нашему рассказу, что мы отправились в туристическую поездку из Рима в 1911 году, всего-то несколько недель назад. Они просто смеялись над нами и только спрашивали, где нас носило более тридцати лет, а после наших ответов снова потешались. Они не приняли наши документы и посоветовали остановиться в какой-то дешевой гостинице и самим искать своих родных. Нам постоянно ужасно хотелось, есть, и где-то просто на время приткнуться, чтобы хоть немного отдохнуть и прийти в себя. А потом мы случайно встретили синьора Маргони.

  Синьор Берти снова остановится, чтобы перевести дух, словно готовился приступить к самому главному в своем повествовании.

-  Синьор Маргони сразу нас узнал, но даже не захотел нас выслушать, словно мы были какими-то прокаженными, и с нами было опасно находиться рядом. А потом в гостиницу пришли полицейские и предложили нам куда-то пройти. Мы сначала обрадовались, что власти, наконец, начнут нами заниматься, но нас посадили в машину и куда-то повезли. Машина остановилась возле городского кладбища, где были похоронены все Берти, начиная от наших родителей, вплоть до давних времен и нам предложили выйти. Странное дело, но полицейские, как те чиновники, к которым мы обращались за помощью, открыто посмеивались над нами. Нас привели к могилам наших родителей, и мы смогли открыто помолиться их памяти. Но самое страшное было впереди: недалеко от могилы наших родителей стояли еще два памятника.

   Тут синьор Берти не выдержал и расплакался сам, несмотря на то, что его жена сохраняла хладнокровие, словно давно уже выплакала все слезы.

- На одном памятнике было выбито мое имя — Джанни Берти и годы жизни 1852-1919 годы, а рядом на другом памятнике — имя моей жены Алессии Берти и годы ее жизни 1854-1925 годы.

  Тут настало время заплакать его жене, и граф Орлов с облегчением обрадовался, что не оказался рядом с четой Берти на городском кладбище Специи. Но синьор Берти еще не закончил свой горестный рассказ:

- Совсем рядом мы обнаружили могилы наших сыновей, старшего Карло и среднего Виченцо, но вдоволь поплакать на их могилах полицейские нам не дали, а повезли в лагерь для перемещенных лиц, где нас стали допрашивать, кто мы такие и что делаем в городе. За те несколько дней, что мы пробыли в родном городе, мы многое узнали, что происходит в нашей бедной Италии, об идеологии фашизма и диктаторском режиме Муссолини, о мировых войнах, в которых участвовала наша страна и о ее теперешнем положении. Для нас, уже немолодых людей, все эти рассказы были полной неожиданностью и даже дикостью, а над нами все смеялись, как над выжившими из ума стариками или прилетевшими с другой планеты. Самое печальное было то, что после нашего возвращения прошло столько лет, что и представить себе сложно, ведь уже давно нет в живых не только наших ровесников, но и наших детей, а с этим смириться было просто невозможно. Но, несмотря на то, что мы видели свои могилы и могилы наших детей, мы все еще были живы, мы ходили, дышали, нам хотелось, есть, но жить с таким камнем на сердце - просто невозможно. Поэтому, мы и вернулись сюда, снова возвращаясь через границы и человеческое непонимание, но пока есть хоть малейший шанс дожить нашу жизнь до конца, чтобы снова увидеть своих детей и внуков, радоваться их успехам и огорчаться их неудачам. Из Милана мы прибыли на вокзал в Комо, а дальше мы просто не знали, что нам делать дальше, пока не встретили там своих бывших попутчиков по поезду, таких же несчастных людей, как и мы. Мы долго разговаривали обо всем случившемся, стараясь больше не посвящать в это посторонних, людей, для которых, окружающее нас время является своим. Мы понимали, что единственной дорогой домой является возможность сесть на наш поезд, чтобы снова через все эти горы и перевалы, тоннели и виадуки попробовать вернуться назад, пусть даже не в сам 1911 год, но хотя бы немного поближе к нему.

  С этими слова синьор Берти, в который раз, приобнял свою плачущую жену, которая теперь постоянно тихо плакала, словно слезами можно было разжалобить сердце русского графа, который сумеет им помочь. Но вся беда была в том, что Орлов сам находился в точно таком же, положении, даже куда хуже: у него не было места, куда можно было вернуться, не было даже родины со старым кладбищем, на котором была бы похоронена его матушка, его братья, да и пусть он сам, хотя и плохо представлял то, что пережили у себя в Специи его нынешние собеседники.

  Когда они вышли из купе плачущей четы Берти, профессор Фермини осторожно прервал их молчание:
- В других купе тоже находятся наши попутчики с поезда "Санетти", которые столкнулись с подобными проблемами.

- Как они вдруг оказались все вместе на этой маленькой приграничной станции? – сглотнув, словно застрявший комок в горле, поинтересовался Орлов.
 - Трудно достоверно подобное объяснить, — размышлял профессор Фермини, - но видно кто-то из пассажиров оказался в Комо раньше и постоянно следил за поездом. А когда случайно узнал, что там появились люди, то логично предположил, что поезд последует назад в Альпы и предложил другим всем вместе ожидать его на этой приграничной станции. Синьор Берти сказал, что они ночевали на вокзале уже две ночи, пока не увидели поезд с названием "Санетти".
- Они даже не побоялись немецких солдат и возможности быть ими задержанными, — задумчиво произнес Орлов.
-  А чего им бояться, - вдруг уверенно заключил Фермини, - ведь самое страшное, что с ними могло случиться, уже произошло.
- С нами, профессор, нами, — поправил его Орлов. - Интересно, как мы можем изменить свое положение, ведь мы просто едем в надежде, что поезд сам выберется, куда надо.
- Надо думать, граф, - совсем серьезно заметил профессор, - надо думать и анализировать, анализировать и думать. У меня порой складывается впечатление, что поезд словно прислушивается к нашим мыслям и старается доставить нас к месту назначения.

  Когда Орлов вновь оказался в своем вагоне, то Жанна безмятежно спала в купе, словно сон мог спасти от тревожных мыслей. Может их сон — именно то, к чему прислушивается поезд: раз пассажиры спят, значат, они ему верят и надеяться на лучшее. Ведь они могли просто выйти из него и разбрестись, кто куда, по странам и годам, и поезд бы остался один, а поезд без пассажиров - это не поезд, а просто дешевое место для ночлега на колесах, причем не самое удобное. Так бы и стоял где-то на заброшенной станции, разваливаясь и ржавея от времени и ненастья, превращаясь в кучу никому ненужного хлама.

  Он вышел из купе в коридор, на ходу доставая свои сигареты и зажигалку. Кто из пассажиров ищет успокоения во сне, а кто-то в табаке, хотя в последнее граф курил очень много. Вспоминая последние слова профессора Фермини, Орлов усмехнулся: что тут можно было анализировать простым человеческим разумом. Поезд "Санетти" въехал в какой-то тоннель, и через несколько минут выехал из него на другом континенте и в другом времени. Он вспомнил, как поезд остановился, потому дальше просто не было рельсов, под его колесами еще были, а дальше нет. Они же не по воздуху летели, а ехали по железной дороге, только построенной спустя десятки лет. Он понял это еще тогда в Мексике, только тогда это звучало абсурдно, и он искренне верил, что это недоразумение скоро закончится. Недоразумение. И оно быстро закончилось, когда поезд вынырнул где-то во Франции посреди полей Первой мировой войны. Тогда казалось, что стоит только миновать то время, как они вновь окажутся в своем времени, а через Альпы они попали именно туда, куда нужно — в Северную Ломбардию, только на три десятка лет вперед. Орлов вспомнил последние события в госпитале Чернобьо и искренне чертыхнулся: черти в ужасе разбежались, кто куда. Нет, профессор, нечего тут анализировать — вред, чушь собачья. С этими слова Орлов прошел в тамбур возле паровоза, куда дверь была плотно закрыта на засов со стороны паровоза. Он для уверенности подергал ручку, но вдруг оттуда донесся звук, нет, не человеческий, а чей-то другой, как будто там скулила собака. Может, конечно, это звук горящего угля в топке, или скрип деталей и механизмов, а может просто там кто-то был.