17. Тупик нечистой силы

Многоуважаемые дамы и господа! Имею честь, а также я бы сказал некоторую смелость поведать вам сию прелюбопытнейшую историю, которая случилась несколько месяцев назад в нашей столице всея Руси, во славном городе Петербурге. На дворе у нас нынче ноябрь, год 1899-ый от Рождества Христова, а вести свою речь я буду о периоде с весны по осень сего года.
В конце августа, а если быть точным, то 28-го числа, известнейшая столичная газета «Санкт-Петербургские ведомости» напечатала на первом листе своей передовицы, о том, как усилиями городской полиции был пойман и предан суду, долгое время творивший зло в Петербургских трущобах и не только, убийца. По большому счёту газета довольно лихо приукрасила всё случившееся, но на то она и газета. А вот что это был за преступник и что же он такого совершил, я поведаю вам далее, моя достопочтенная читательская публика.
Начну я, пожалуй, с себя, дабы соблюсти рамки приличия – звать меня с рождения Петром Никодимовичем Генераловым. На момент сего рассказа от роду мне исполнилось 27 годков, и на службе я состою в той самой городской полиции в чине подпоручика. И чин мой вкупе с фамилией звучит несколько забавно, однако я уже давно не обращаю внимания на подобные колкости и остроты в свой адрес. Корни мои из Тверской губернии, откуда спустя почти три века мои предки постепенно дошли ногами до самых окрестов Петербурга и осели тут почти что с первых дней основания города.
Жил я тогда возле Сенной площади, которую негласно наш народ окрестил «тупиком нечистой силы» – с момента образования града Петра это место по всему городу прослыло как район с весьма дурной славой: тут и грабили почём зря, и людей резали, в частности обычно тех, кто имел неосторожность прогуливаться здесь вечерами во хмелю. А про наличие большого количества публичных домов и прочих злачных местечек даже как-то и упоминать не хочется – на Сенной и рядом это отродясь было чем-то в совершенной степени естественным.
Недалече от этого ушёл и Апраксин двор, правда после Майского пожара 1862-го там стало несколько поспокойнее. Но не настолько, чтобы лицам женского пола можно было спокойно прогуливаться по Апраксину двору без риска быть обворованными или ещё того похуже.
Заранее прошу глубоко меня извинить за излишнюю словоохотливость, но такового требует сие событие, которое я постараюсь вам описать как можно подробнее.
Так вот, дамы и господа. Весной сего года рано утром, около 7 часов, в одном из доходных домов в Спасском переулке местный дворник Храпунов, совершенно случайно проходивший вдоль квартирного коридора на первом этаже, заметил, что дверь одной из квартир не заперта. Храпунов был человеком малолюбопытным, но наблюдательности лишён не был, иначе бы не удостоился чести в своё время получить службу в дворницкой. Таким образом, увидев незапертую дверь, Храпунов, помявшись перед нею несколько минут, всё же решил постучать. Не услышав ответа, дворник громко позвал жильцов в образовавшуюся щель между приоткрытой дверью и косяком, чем привёл в недовольство и даже я бы сказал в негодование жильцов из квартиры напротив. Квартиранты можно сказать с размахом (матерно) обругали Храпунова за то, что тот имел бесцеремонность шуметь так рано, однако дворник несколько раз извинившись, отказался уходить, аргументируя свои действия тем, что жильцы в квартире с незапертой дверью люди вроде как сугубо порядочные, серьёзные и всегда запирали дверь на ночь. А тут вот такая оказия…
После четвертьчасовых препирательств с Храпуновым было решено всё же войти в незапертую квартиру, где к ужасу жильцов, дворника, а после уже и полиции было обнаружено, что вся семья Нестеровых – муж, жена и трёхлетняя дочь – зарублены топором прямо в своих кроватях, очевидно во сне.
Опрос жильцов показал, что Нестеровы были люди приличные, жили скромно, вели себя тихо и достойно. Поэтому ужас расправы над ними вскоре сменился полнейшим недоумением – осмотр наёмной квартиры показал, что из неё не было взято никаких денежных средств или ценных вещей.
Околоточный надзиратель по Спасскому переулку Егор Олегович Ефремов, явившийся на место расправы как лицо официальное и являющее собой власть, погибших людей, как и жителей того самого доходного дома знал, и в общем подтвердил слова жильцов касаемо семьи Нестеровых – тихая, никому не мешавшая семья, которую кто-то просто «вырезал под корень», выражаясь словами Храпунова.
Ефремов доложил о случившемся приставу следственных дел Николаю Львовичу Сытину, и вот с того самого момента к этому делу подключили меня.
Николай Львович являлся человеком довольно умным, однако крайне тщеславным, что весьма сильно отражалось на его службе – имея от природы в некотором роде талант на то, чтобы окружать свою персону грамотными и знающими своё дело людьми, сам же при этом не особо сильно разбираясь в той или иной ипостаси, он очень выгодно научился карабкаться вверх по карьерной лестнице за счёт других. Оставаясь при этом личностью весьма недалёкой, а местами даже невежественной и грубой. Тем не менее показатели раскрываемости его дел всегда были на первых местах, а что ещё надо было для очередного повышения или ордена.
Мы с вами постараемся оставить на некоторое время Николая Львовича несколько в стороне и перейдём непосредственно к делу, которое он имел честь поручить моей скромной персоне, так как сам пристав следственных дел посчитал сие происшествие банальным и безынтересным для себя, сочтя его самым обыкновенным разбоем – здесь Николай Львович в очередной раз подтвердил свою недальновидность тем, что ни коим образом не обратил внимания на то, что из квартиры убитой семьи не было ничего взято. Но разве будет такой человек обращать внимания на подобные мелочи…
Это дело досталось именно мне ещё и потому, что я жил через несколько домов от места, где произошла расправа над семьёй Нестеровых. Одним словом, жребий был брошен.
В отличие от других своих сослуживцев, которые иногда имели свойство уподобляться Николаю Львовичу в своём поведении, я не чурался никакой работы, и никогда не отказывался ни от какого дела, даже не обращая внимания на сложность или простоту, значимость или обыкновенность случившегося. Поэтому, как только мне было приказано приступить к расследованию, я, следующим же утром направился на место совершённого преступления.
Петербургский апрель, сменивший на своём посту промозглый и пробирающий до костей март, отличался по погоде от своего собрата не слишком сильно – снегопады сменились ледяными дождями, а грязь на улицах в этот период достигала своей наивысшей точки наполненности: местами даже пешим ходом не получалось спокойно пройти по улице или переулку без риска угодить лицом в лужу.
А угодить в лужу не хотелось совершенно, поскольку на мне красовалась новенькая шинель, на которую я смог накопить за последние полтора года службы. Это было моим первым серьёзным приобретением, поэтому я всячески берёг шинель, буквально сдувал с неё пылинки, за что частенько выслушивал смешки от сослуживцев, впрочем, безобидные.
Беречь носимую одежду приходилось не из-за скупости характера, а исключительно по причине невысокого жалования, определённую часть которого отнимала плата за съёмное жильё – это являлось неизбежным пунктом расходов, поскольку своего личного имущества моим предкам приобрести в Петербурге так и не довелось. На это было множество причин, но о них, возможно, я поведаю позже, если останется время для сего не столь важного повествования.
Невзирая на то, что от моей квартиры до Спасского переулка было всего около 10 минут ходу, за это время я успел изрядно продрогнуть под сырым апрельским ветром. Это с учётом того, что перед самым выходом я напился горячего чая и выкурил папиросу. Как бы то ни было вскоре я оказался на месте преступления.
Ничего особенно ценного уже к известного околоточному надзирателю и полиции жильцы дома не добавили. Впрочем, дворник Храпунов, будучи субъектом наблюдательным, отметил, что убийца после своего ухода оставил дверь приоткрытой, словно бы неспроста.
Отдельно на что обратило внимание следствие, равно как и я, когда читал отчёт по месту преступления, это на то, что убийца, предположительно, будто бы нарочно оставил ключ от входной двери снаружи квартиры. Только позже мне удалось догадаться, что именно означал это жест. Но до сего события было ещё далеко.
Вернувшись в полицейский участок и дополнив несколькими незначительными фактами расследование, я понял, что это дело довольно долгое время будет открытым. И, возможно, моё расследование так бы благополучно и застопорилось, если бы не произошло очередное убийство с очень схожими обстоятельствами.
На этот раз в одном из меблированных домов недалеко от Царскосельского вокзала оказалась убитой обладательница «жёлтого билета» Прасковья Шубина. Смерть этой женщины привлекла моё внимание, несмотря на то, что Шубина относилась к весьма низким и нелицеприятным слоям общества. Тем не менее расследование убийства было начато несмотря ни на какие социальные неравенства.
На месте преступления я оказался в числе первых из полицейских чинов. И первое, на что я невольно вновь обратил внимание, это на то, что ключ входной двери весьма бедной меблированной квартиры точно также, как и в случае в Спасском переулке торчал снаружи входной двери. Сама же дверь также оказалась незапертой, но в этот раз она была широко распахнута, так как петли, державшие её, были довольно хорошо смазаны. Поэтому после ухода убийцы она под своим весом медленно и бесшумно открылась, тем самым привлекла к себе внимание жильцов. Которые после многочисленных безрезультатных попыток докричаться до хозяйки решили войти внутрь комнаты, где и обнаружили Шубину зарубленной топором в собственной кровати.
Правда в этот раз квартирующие дали мне некоторую дополнительную информацию, которая позже стала для меня основой для создания портрета убийцы.
Дело в том, что Шубина имела привычку иногда не запирать дверь, отчего та распахивалась на весь коридор, тем самым перегораживая проход. Прасковья почему-то не любила жить в своём притоне, а предпочитала отсыпаться дома после своих «похождений». Характер она имела прескверный, и с жильцами часто происходили стычки на этом фоне и на фоне её так скажем «деятельности». Однако мне уже тогда было понятно, как человеку служивому и в какой-то степени опытному, что Шубину убили не по причине какого-то бытового скандала.
Я тщательно обследовал дверь квартиры, и не обнаружил никаких следов взлома – ни замок, ни засов не были подвержены вскрытию или хотя бы попытке. Обратив на это внимание, я также вспомнил, что и в квартире семьи Нестеровых дверь никто не взламывал. И в обоих случаях убийца, предположительно, оставлял снаружи двери торчащий в замочной скважине ключ.
Я невольно ловил себя на мысли о том, что у убийцы есть какая-то цель, которой судя по всему не является корысть или какие-либо насильственные действия – из квартиры Шубиной также не было ничего взято. Хотя что можно было взять у обладательницы «жёлтого билета», полагаю, совсем немного, кроме, пожалуй, главной принадлежности к её непосредственной деятельности… Но тем не менее, все вещи убитых из обоих квартир были на своих местах, и никакого насилия над кем-либо совершено не было.
А в середине мая произошло новое убийство – был зарублен топором приезжий купец из Ярославля в доме у Невского проспекта рядом с Екатерининским каналом. Обстоятельства смерти вновь были очень и очень схожи, можно сказать это была их полная копия – торчащий ключ в незапертой входной двери, и зарубленный во сне человек.
Николай Львович на протяжении этого дела всего лишь единожды вскользь высказался о том, что это дело рук одного и того же человека, которого народ возле Сенной площади и Садовой улицы уже окрестил «новым Раскольниковым». Ибо слухи, особенно панические и особенно среди низших слоёв населения, распространяются весьма быстро.
Некоторые из моих сослуживцев отнеслись к заявлению Сытина весьма посредственно, больше ориентируясь на то, что всё это скорее всего сугубо бытовые убийства. И только я прислушался к словам Николая Львовича, который, тем не менее, в своей манере предоставил мне самому разбираться во всём самостоятельно.
Я нарисовал себе места убийств на карте Петербурга, соотнеся это с «тупиком нечистой силы», пытаясь разложить примерный маршрут передвижения убийцы. И вот на этом самом моменте я сделаю небольшое отступление, чтобы несколько подробнее освятить то, что послужило своего рода серьёзным шагом в расследовании.
Всё дело в том, дамы и господа, что некоторое время назад, а точнее в феврале, я имел честь познакомится с одной Петербургской барышней. Ею была единственная дочь статского советника Степана Акимовича Андреева, Елизавета Степановна. Барышне было от роду 20 лет, она совсем недавно закончила Смольный институт, но ввиду длительной и тяжёлой болезни её матушки, найти себе достойное место в светской или придворной жизни ей пока что не удавалось. Это с учётом того, что её отцу в своё время оказалось весьма непросто пристроить её в институт – потребовалось применить все свои связи и даже некоторое количество денежных средств, негласно, разумеется – который Елизавета Степановна с достоинством, без единого нарекания окончила, доказав тем самым некоторым личностям из родительского окружения с весьма длинными и нехорошими языками, что происхождение не имеет никакого значения, главное в жизни – цель и стремление. И, безусловно, выпустившись с достоинством из Смольного, Елизавета тем самым отблагодарила папеньку и маменьку за их старания.
Столкнулись мы с Елизаветой Степановной в самом начале мая во время моей привычной субботней прогулки по Невскому проспекту. Оговорюсь, что служба в полиции, конечно же, не позволяла иметь большое количество свободного времени, но иногда мне удавалось выкраивать час-другой для спокойной пешей прогулки, чтобы уложить по порядку в голове свои мысли и соображения.
Я заприметил её ещё издалека: барышня прогуливалась по улице с чётной нумерацией домов, я – по улице с нечётной. А поскольку чётная сторона как правило освещалась солнцем, если выдавался погожий Петербургский день, то я, двигаясь по теневой, нечётной, стороне мог позволить себе разглядывать прогуливающихся дам и господ, можно сказать, не привлекая к себе внимания.
В какой-то момент наши взгляды встретились, и внезапно что-то изменилось: во всём ли этом мире, или же только для нас двоих – это знают, очевидно, только где-то там, наверху. Мы стояли и смотрели друг на друга почти что 5 минут, не двигаясь с места до тех пор, пока на нас не стали обращать внимание любопытные петербуржцы. Барышня оказалась девушкой сообразительной – она выждала, когда на её стороне не окажется прохожих мужского пола, после чего якобы невзначай выронила на тротуар платочек. Этого было достаточно – я торопливо пересёк Невский поперёк, поспешив поднять белый батистовый платочек и вручить его барышне. Таким образом завязалось наше знакомство.
Елизавета Степановна довольно спокойно отнеслась к моему чину и службе, как и подобает выпускнице Смольного института – она искренне считала, что любая должность любой профессии важна и необходима. Мне было приятно это слышать, но я опасался, что со стороны её родителей начнёт проявляться некоторое недовольство, узнай они, что за субъект ухаживает за их дочерью. Да ещё и полицейский, представьте себе!
Однако родственники Елизаветы Степановны отнеслись к её выбору скорее холодно, нежели неприязненно. Впрочем, до серьёзного сватовства было ещё весьма далеко. Но тем не менее я, как человек предусмотрительный, уже начал постепенно откладывать на будущее некоторый капитал, уже в какой-то степени понимая, что полагаться нам будет не на кого.
Для этого пришлось для начала отказаться от табака, что далось мне крайне сложно. Но в итоге, когда я невольно заметил, что стал менее раздражительным, непроизвольно перестал покашливать и в месяц у меня получилось откладывать на пятую часть больше обычного, то я лишь возрадовался тому, что перестал покупать папиросы.
Лиза сразу же после окончания Смольного продолжала искать место для заработка, особо не надеясь на успех, но к концу мая ей удалось устроиться швеёй в одной из пошивочных на Лиговском проспекте, если идти в сторону Николаевского вокзала. Моя барышня была довольна и этому, по крайней мере, как она любила тогда говорить: «Главное – с чего-то начать…»
В связи с этим ей пришлось переехать из родительского гнезда в один из доходных домов всё на том же Лиговском проспекте. Она не обладала большими личными средствами и сбережениями, поэтому арендовала крохотную меблированную комнатку по самым скромным Петербургским расценкам. И именно с этой меблированной квартирки потянулась ниточка к преступнику, потому что в одну из ночей Лиза едва не стала очередной жертвой убийцы.
В ночь на первое июня, в разгар Петербургских белых ночей, «новый Раскольников» объявился в том самом доме на Лиговском проспекте. А поскольку Лиза всегда спит очень чутко, то она первая, а может и единственная во всём доме услышала, как кто-то в неурочное время ходит по коридору второго этажа. Вслед за шагами по деревянному полу она услышала, как за ручку входной двери её комнаты кто-то взялся и несильно дёрнул на себя.
Ещё ничего не понимая, Лиза поднялась на кровати и собиралась было зажечь свечу, когда входная дверь в её комнату раскрылась, но совсем ненамного, и в проёме двери она увидела лезвие топора, что привело её в дикий ужас.
Лиза поняла, что с минуты на минуту её скорее всего убьют, и уже набрала было в лёгкие воздуха для крика, когда внезапно услышала голос человека за дверью:
- Надо же… А гвоздики-то проржавели… - человек судя по движению тени рассматривал дверь. – М-да, не дело, видно по всему, что сначала закрыто было, так что считай повезло… - после чего незнакомец бесшумно ушёл.
Не помня себя от страха, Лиза оделась и выждав некоторое время, почти бегом побежала ко мне и по приходу всё рассказала. Благо на дворе стояли белые ночи, и перемещаться по ночным Петербургским улицам было не так страшно.
После рассказа моей барышни о произошедшем, поначалу от нахлынувших переживаний я не связал ночного гостя ни с каким из недавних случившихся событий. Но после, когда Лиза с большим трудом успокоившись, заснула в моей комнате, я крепко задумался.
Почему убийца не закончил своё дело? Ведь дверь оказалась не заперта… А вот тут стоп.
Лиза прекрасно помнила, что она закрывала на ночь.
Ещё раз стоп.
«Видно по всему, что сначала закрыто было, так что считай повезло…»
Сначала закрыто было…
От мысли, осенившей меня, у меня зашевелились волосы на затылке – выходит, он не убил её потому, что дверь была заперта, а когда визитёр начал тянуть дверь на себя, хлипкая задвижка просто не выдержала, и вывалилась из косяка вместе со сгнившими гвоздями. Получается, что сам факт того, что дверь ИЗНАЧАЛЬНО была заперта, для убийцы оказалось достаточно – он ушёл.
Дверь была заперта…
Я машинально зашарил руками в ящике стола в поисках папирос, чертыхнулся, не найдя их, и вышел утолить внезапно появившуюся жажду на кухню. Наполнив простой водой кружку из остывшего самовара, я блаженно пил. И в это мгновение меня посетило вторичное озарение, отчего я едва не сел мимо стула.
 - Так ведь это же он… Это тот самый ночной убийца… Это он ходит по Петербургу, проверяет, очевидно, наугад не закрыты ли двери в домах, и если квартира не заперта, то он входит и убивает… как если бы в наказание… - заговорил я нервным шёпотом. – И ключ оставляет во входной двери после убийства, словно бы как знак, как намёк, как предупреждение другим… Силы небесные, да неужели такие вот… такие вот по нашей земле ходят…
Само собой, до утра я не сомкнул глаз, и как только мои карманные часы показали 6 утра, я засобирался на службу, чтобы сообщить Николаю Львовичу и сослуживцам о своих догадках.
Сытин в своей обычной манере отнёсся к моим заключениям несколько скептически. Впрочем, он относился всегда таким образом к словам кого бы то ни было из подчинённых. Однако, хотя и с явной неохотой, он был вынужден признать, что в моих словах есть разумное зерно, и призвал остальных коллег прислушаться ко мне.
В итоге после бурных дискуссий было принято решение оповестить жильцов близлежащих домов на Сенной, в Апраксином дворе, в Спасском переулке и соседних улицах, чтобы каждый постоялец квартиры непременно закрывал двери на ночь. После этого весточка в некотором роде негласно побежала уже и по более значимым окрестностям Петербурга, таким как Лиговский и Невский проспекты, Гороховая улица и всё далее и далее разносясь по городу.
Николай Львович сперва даже опасался паники среди населения, но после некоторого временного раздумья несколько жёстко и холодно сказал, что «в тех районах один сброд проживает по большому счёту, так что нечего за всякое отребье беспокоиться». Это фразой Сытин в каком-то смысле высмеивал и меня, проживающего в Спасском переулке, но я уже давно не обращал внимания на подобные заявления Николая Львовича, а просто достойно выполнял свою службу.
Полиция Петербурга и я вместе с ней не ожидали какого-либо эффекта от оповещения жителей, однако дело вскоре обернулось совершенно противоположнейшим образом.
Приблизительно через месяц, уже в июле, в полицейский участок пришёл молодой человек, лет 25, прилично, я бы даже сказал, богато одетый. С собой он принёс завёрнутый в какую-то тряпку топор и на входе сказал охраннику, что это он тот самый преступник, который ходит по ночам и убивает людей топором во сне.
Поначалу франтоватого субъекта хотели просто выставить вон, мол, нечего тут шутки шутить. Но когда он начал рассказывать в подробностях о том, как были совершены преступления, то его всё же решили выслушать. Молодого человека сразу препроводили в мой кабинет, как только я услышал его голос.
Всё дело в том, что Лиза прекрасно запомнила голос того визитёра, который условно говоря «открыл» дверь в её квартиру – резкий, скрипучий, будто бы старческий. И именно такой голос я услышал в тот день на службе, что стало первым фактом к подтверждению виновности молодого человека.
Звали его Сергеем Юрьевичем Кречетовым, 26-ти лет от роду. Видный, высокого роста, худощавый, в усах, с серыми глазами и русыми волосами. Мелкий дворянин, предки которого по стечении множества обстоятельств по сути своё дворянство умудрились как-то «приобрести», поскольку сами они происходили из низших сословий. И как это оказалось неудивительно в некоторой степени, предки Кречетова с обеих сторон в своё время проживали всё в том же «тупике нечистой силы».
Есть такая народная фраза, которая, вероятнее всего, уже перешла или в скором времени перейдёт в разряд пословиц: «Богатые люди – есть зло. Но богаты люди, поднявшиеся из нищеты, со дна – ещё страшнее». Очевидно, таковыми были предки Сергея Юрьевича, если глубоко копать. Опять же, исхожу я исключительно из того, что поведал мне в последствии сам Кречетов и из его мировоззренческих взглядов и поступков.
Безусловно, голос — это совершенно не показатель вины в данном случае. И даже топор, принесённый молодым дворянином, мог оказаться абсолютно любым – Кречетов мог в порыве попытки привлечь к себе внимание, предположим из-за каких-либо неудовлетворённых личностных амбиций, устроить обыкновенный самооговор. Всё это предстояло проверить, однако под стражу его взяли после того, как он публично заявил следующее:
 - Вы, господа полицейские, будьте добры наведайтесь в один из домов вдоль набережной Фонтанки, я позже скажу, куда именно. Там уже некоторое время мёртвым сном спит ещё один субъект. – и Кречетов в подробностях описал убийство, после чего его задержали, дабы подтвердить сказанное.
К вечеру полицейские вернулись с набережной и подтвердили, что в одном из домов действительно зарублен человек. Во сне. И в распахнутой двери торчит ключ. Одним словом, всё как и прежде. Было странным лишь то, что об убитом не удосужились сообщить в полицию уже несколько недель. Объяснялось это довольно просто: дом пустовал практически полностью, а запах разлагающегося тела не распространялся по помещению по причине настежь распахнутых окон и приоткрытой входной двери – сквозняк выдувал тошнотворный запах во двор на улицу.
И всё равно даже это не было полноценным доказательством того, что арестованный – тот самый «новый Раскольников». Но ровно до тех пор, пока на следующий день, будучи вызванным мною на допрос, Кречетов, попросив воды, спокойно и даже с какой-то радостью сообщил:
 - Да я это, я, ваше благородие! Вы уж не сомневайтесь! Я ведь почему сам к вам пришёл: всё потому, что ваша весточка всё же возымела свои действия – народец стал на ночь двери запирать, вот как есть говорю! Три недели эти вот после того как я мужичка у Фонтанки топором хватанул ни одной незапертой двери мне не попалось…
 - Таким образом, Сергей Юрьевич, вы признаётесь в четырёх убийствах?
 - Как есть, признаюсь! Вот вам крест! Я это.
 - Мотивы ваших поступков сообщить желаете?
 - Сообщу, всенепременнейше! Но опосля, когда меня официально во всём обвинят и всё натурально докажут, я покаюсь, подпоручик! Вот лично вам и покаюсь! Лицо мне ваше понравилось, настоящее, русское, открытое…
 - Как будет угодно. До сей поры вы останетесь под арестом. Обязан сообщить, что за подобные тяжкие преступления вас скорее всего ожидает пожизненная каторга. Или смертная казнь, это как суд решит, если всё подтвердится…
 - Подтвердится, подпоручик! Уж поверьте мне-с.
 - Вопрос позволите?
 - Спрашивайте-с, ваше благородие!
 - Почему у вас голос такой странный?
 - Это не от природы-с, в детстве сильно заболел ангиной, потом корью, а после, когда голос ломаться начал-с, то вот таким и остался, будто как у деда какого…
Мне ничего не оставалось, как запротоколировать необходимое и отправить задержанного обратно в камеру до выяснения всех обстоятельств. Которые ждать себя не заставили.
Прошёл месяц, за который удалось связать воедино все четыре убийства с Кречетовым даже без его дополнительных заявлений – всё сходилось, и никем другим, кроме как «ночным убийцей» он быть не мог. Его перевели в Петербургские Кресты, куда в один из дней я приехал для обещанного разговора с убийцей. К слову сказать, Сытин за удачное завершение этого дела обещал мне повышение до звания поручика и прибавку к моему скромному жалованью. Но об этом опять же чуть позже.
Кречетов выглядел несколько похудевшим, но не утратил бодрости духа – это читалось в глазах, в выражении лица. Персонально для меня это вызывало ещё больше пренебрежения, но я не имел права выказывать какую-либо личную неприязнь, поэтому постарался просто сосредоточиться на предстоящем разговоре.
Сергей Юрьевич, судя по его характеру, не привык к долгим именно бессмысленным беседам, поэтому стоило нам усесться и приступить к разговору, то он сразу же заявил:
 - Ваше благородие, я вот как на духу хочу исповедоваться!
 - Я помню ваше желание, сударь. Мне стало известно, что с другими моими коллегами вы отказались общаться наотрез…
 - Да-с! Мне хочется иметь разговор только с вами-с!
 - Хорошо. Вы готовы сообщить причину своих поступков? – я держался максимально корректно.
 - Безусловно-с! Если позволите вначале только папиросу, ваше благородие!
 - Я не курю. Обождите. – Я поднялся, постучал в дверь и попросил у охранника табаку. Получив папиросу и блаженно закурив, Кречетов, наконец, приступил к своей исповеди:
 - Поступки мои, подпоручик, я могу характеризовать как нечто вроде увлечения, если хотите-с. Мне хватает и денег, и различного рода увеселений. А поступать я решил таким образом случайно, больше от скуки-с. – Кречетов выпустил дым к потолку. – Ведь, согласитесь-с, негоже, когда человек, ложась спать, пренебрегает тем, что не запирает дверь на ночь! Мало ли кто посмеет ворваться в квартиру посреди сна, когда человек блаженно почивает! Вот я и решил для начала просто походить, посмотреть, а есть ли таковые квартиры в нашем замечательном Петербурге? Если ли настолько легкомысленный народец? И, оказывается, есть! Приятно удивило то, что их было не так уж много. Да и не мог я, в самом деле, почти что как какой-то там Раскольников по улице каждую ночь с топором ходить…
 - А вы, сударь, часом на небезызвестную книгу Достоевского не имели чести опираться?
 - Что вы-с, как можно-с! Ни коим образом! У Раскольникова была одержимая идея выдернуть из бедности мать и сестру. И то это только после того как он начал рассуждать «о твари дрожащей» и тому подобных вещах! В моих же помыслах не было никакого вызова самому себе – я почему-то сразу, наверное, с какого-то сознательного возраста уже понимал, что зарубить кого-то насмерть для меня окажется делом, ну скажем, не составляющим никакого труда. Не из какой-либо ненависти или неприязни к роду человеческому, а скорее из-за полного отсутствия страха как такового-с!
 - Получается, вы ночами бродили по городу без разбора, заходили в первый попавшийся дом и наугад дёргали дверь чьей-либо квартиры?
 - Так точно-с! Мне было совершенно безразлично, чья дверь тем или иным вечером окажется незапертой. Ну или если изволите-с, чья голова расколется как орех…
 - Это чудовищно! Надеюсь, вы понимаете, Кречетов, что вас ожидает?
 - Понимаю-с. И не посмею даже оспаривать никакого решения суда-с. Меня расстреляют?
 - Мы с вами не на войне, Сергей Юрьевич. Если суд не станет ограничиваться пожизненной каторгой, то вас скорее всего повесят.
 - Получается, как «декабристов» и цареубийц? Весьма почётно-с! – он в задумчивости с улыбкой посмотрел мне в лицо. – Поверьте, я не смеюсь…
 - Посмели бы вы смеяться!! – я позволил себе вспылить и резко поднялся с места. – Вы отправили на тот свет четырёх человек только за то, что они имели неосторожность не запереть дверь на ночь! Неслыханная дикость, неслыханная!! Как вас только земля на себе носит… - я с трудом совладал с собой и сел. – Вас препроводят в камеру до суда, и до того момента у вас не будет никакой возможности увидеть белый свет. Есть ли кому передать, что вас ожидает?
Кречетов радостно закивал.
 - Сынок у меня есть, Василёк, мать при родах умерла, но он такой у меня, нагулянный, не по закону… Вот ему бы как передать, он в одной семье на содержании находится…
 - Я разыщу вашего сына. Передать ему что-то конкретное?
 - Не думаю-с… Он малец ещё совсем, 6 годков. Скажите, что батя в Армению уехал, он поймёт.
 - Почему именно в Армению? – удивился я.
 - А кто б его знал-с! Вбил себе в голову, что когда вырастет, то непременно поедет туда, от ребятишек, наверное, наслушался всякого, вот его и потянуло…
 - Пусть так. – я поднялся и стукнул кулаком в дверь. Она тотчас отворилась.
 - Звали, ваше благородие? – с лёгким кивком обратился ко мне солдат.
 - Арестованного Кречетова сопроводить в камеру.
 - Слушаюсь-с! Пройдёмте, сударь, прямо по коридору. И чтобы без фортелей. – негромко добавил охранник тюрьмы. Кречетов как-то глуповато улыбнулся, кивнул, и протянул руки для кандалов. Я покачал головой и кивнул в сторону винтовки охранника.
 - Этот-то не промажет. – сказал я. Солдат в ответ на мои слова гордо кивнул. Кречетов вздохнул и неторопливо зашагал вдоль длинного тюремного коридора.
После этого я покинул «Кресты» и направился сразу в кабинет на Невский к Николаю Львовичу с докладом. Он принял меня довольно быстро – я отсидел в приёмной не более четверти часа – и по его тону в нашем разговоре, я понял, что то, что мне было обещано, мне не получить.
Сытин внимательно меня выслушал, походил по кабинету в задумчивости минут пять, после чего соизволил обратиться ко мне:
- Вы, сударь, как я понимаю, имеете желание и дальше находиться в Петербурге, иметь хорошее к себе отношение и повышение?
 - Да-с, меня бы это устроило-с. – спокойно ответил я.
 - Это хорошо. – Сытин поморгал, словно бы в нерешительности. – Я вам, голубчик, к сожалению, с повышением, не помогу, никак. Времена сейчас весьма сложные…
 - Понимаю-с. Могу я ожидать хотя бы прибавку к жалованию-с? – набравшись внезапной смелости перебил я Сытина.
Николай Львович был несколько ошарашен моим вопросом, но довольно быстро нашёлся что ответить.
 - Хм, полагаю, что можете, подпоручик. Для этого будьте любезны предоставить мне полный отчёт по делу не позднее завтрашнего утра. И чтобы вашей подписи под заключением я там не обнаружил.
 - Желаете поставить её сами-с? – всё также учтиво спросил я.
 - Вы свободны, подпоручик! Благодарю за службу! – холодно и с оттенками какой-то завистливой злобы в голосе ответил Сытин. Я не посмел более испытывать судьбу, и, поклонившись, чинно и неторопливо вышел из кабинета пристава следственных дел.
В глубине души я был страшно рассержен, но эта злость постепенно стихала, так как мне можно сказать повысили жалование, очевидно, ненамного, но главное, что не отобрали имеющегося за мою почти что открытую неучтивость. Да, не такими известиями я хотел обрадовать мою барышню, но жизнь постепенно учит меня тому, что нужно радоваться любому хорошему исходу какого-то бы ни было события.
20-го октября сего года Кречетов был казнён через повешение. Так распорядился сам Николай II, когда узнал о чудовищности мотивов убийцы и посчитал, что даже каторга для него будет слишком мягким наказанием. А ранее, 4-го числа, нас с Елизаветой Степановной обвенчали в Казанском соборе.
Мы долго обсуждали, совещались по поводу того, где нам осесть, поскольку Лиза наотрез отказывалась переезжать ко мне в «тупик нечистой силы». В целом, я был согласен с её аргументами, поскольку совершенно неизвестно кого ещё в будущем, скажем так, «воспитает» это злачное место. Поэтому было принято решение пока что перебраться нам всё на тот же Лиговский проспект, но в несколько более просторную комнату.
Вот так закончилось это дело о «новом Раскольникове». Население Петербурга не особенно долго вспоминало об этом событии, поскольку вскоре начался новый, 20-й век, по сути с тяжёлых событий, таких как «Кровавое воскресение», революция 1905-го года, ну а дальше покатилось-понеслось… Но я очень хочу остановиться исключительно на моменте начала нового века, чтобы мой читатель запомнил тот интеллигентный Петербург, когда по улицам и проспектам прогуливались дамы и господа, жизнь текла мирно и спокойно, и до смутного времени большевистской революции, «красного террора» и гражданской войны впереди было ещё почти целых 20 лет…

Дополнение от автора

Полагаю, что здесь имеет место быть небольшое лирическое отступление, и я постараюсь, чтобы хотя бы некоторые позитивные моменты в финале всё же прозвучали. Однако начать придётся несколько с другого.
В первой половине 1960-х годов в Москве и Иваново совершал свои преступления серийный убийца Владимир Ионесян по прозвищу «Мосгаз». Заговорил я об этом неспроста, поскольку, проведя некоторое своего рода расследование, я сумел выяснить с высокой долей вероятности, что корни Ионесяна ведут к тому самому Сергею Кречетову, а точнее к его сыну – очевидно, генетика оказала своё пагубное влияние в данном случае, когда спустя несколько поколений стремление убивать продолжало передаваться по наследству по отцовской линии.
У убийцы Ионесяна был сын от первого брака, но, к сожалению, проследить жизнь и судьбу этого ребёнка мне не удалось. Однако я искренне верю, что наследник «тупика нечистой силы» не пойдёт по стопам своих предков. И его дети, и дети его детей тоже. А мы с вами никогда более не услышим в сводках новостей об очередном убийце с топором, которого удалось остановить органам правопорядка.
*          *          *
17.05.2024