21. Поколение мёртвых поэтов

Откровенно говоря, мои дорогие читатели, я совершенно не представляю себе, как выстраивать повествование и описывать то, о чём мне довелось узнать некоторое время назад. Это даже нельзя назвать чем-то странным или жутким, поскольку всё происходило среди обычных людей в нашей с вами обыденной относительно современной реальности. С небольшой поправкой на то, что корни этой истории ведут вглубь времени царской России, а стало всё чуть более широко известно лишь в период так называемой «хрущёвской оттепели».
Для начала обращусь я всё же к эпохе СССР. Как известно, советская власть с самого своего появления славилась своей всепоглощающей, бессмысленной и беспощадной пропагандой. И говоря «бессмысленной» я вкладываю в эти слова исключительно тот особый смысл, который видели люди, прекрасно разбирающиеся в том, что подобная пропаганда в общем и целом по сути в любой стране устроена только для того, чтобы максимально легко, качественно и достоверно управлять населением, на которое эта самая пропаганда направлена – от агрессивно развешанных плакатов, демонстраций и митингов, до тотальной цензуры везде где только можно, в первую очередь транслируя по радио и телевидению так необходимую государству ложь. И любое противостояние этому приводило к неизбежному конфликту с властями человека с иными взглядами: если личность проявляла несогласие или протест, связанный с тем или иным событием, то на человека практически моментально начинались гонения – показательные разборки на собраниях с угрозами лишить премии, вписать выговор в личное дело, «поставить на вид». Если человек не останавливался, то следом грозило увольнение с работы, лишение возможности устроиться на другую в своём же городе, крупном или в провинции, неважно. Это уже не говоря о том, что человек автоматически ставился «на галочку» у правоохранительных органов.
Разумеется, говоря об этом, я имею в виду личностей довольно известных. Согласитесь, вряд ли можно отнести к серьёзным заявлениям высказывания в пивной под очередную кружку пива с разгонной «сотней» водки. Конечно, даже такие заявления в нетрезвом виде всё равно рано или поздно попадали «куда следует», так как у государства всегда и во всех сферах имелись свои информаторы, но в большинстве случаев подобные заявления в расчёт не брались.
Сейчас я не говорю о второй половине 1930-х годов, когда эпоха репрессий уничтожала людей по малейшему доносу из-за неосторожно обронённого слова или примитивной человеческой зависти. Вместо этого всех неугодных власти ожидало вышеописанное мной чуть ранее, только ко всему прочему в продолжение упорствования личности ему, как человеку, например, уже безработному, всегда можно было добавить уголовное преследование за тунеядство, как минимум. А если даже подобные меры оказывались недостаточными, то за всем этим следовала принудительная карательная психиатрия. Это я уже не говорю о том, что человек, будучи затравленным со всех сторон, не имея возможности реализовать себя или даже просто выжить, начинал спиваться – это тоже было частью морального уничтожения личности, и в большинстве своём именно способ доведения человека до запойного алкоголизма оказывался самым действенным. Самый яркий пример – Владимир Высоцкий. Ну а если даже несмотря на всё сказанное выше человек продолжал упорствовать, то его лишали гражданства и «выкидывали» из страны – так произошло с Сергеем Довлатовым, Иосифом Бродским и многими другими. Иногда, правда, у тоталитарного советского строя сильно сдавали политические нервы, и приходилось человека попросту устранять – смерть академика и гуманиста Дмитрия Сахарова самое яркое тому подтверждение. И таких примеров за всю эпоху «красного большевизма» были сотни, но останавливаться на этом сегодня я не стану.
Возвращаясь к пропаганде хочется отметить поголовное оглупление населения, которое совершенно не разбираясь в сути той или иной проблемы, с пеной у рта в один голос кричало, что тот или иной человек подрывает идеалы советского строя, коммунизма и тому подобного – фраза «Не читал, но осуждаю!», которая стала самой издевательской поговоркой при травле Бориса Пастернака за его роман «Доктор Живаго», впоследствии применялась в различных вариациях при любой схожей ситуации, когда та или иная личность находила в себе силы писать, творить или петь о том, что было неугодно советскому строю или даже кардинально шло с ним в разрез. Или даже просто, не подрывая идеалов большевизма – достаточно было быть романтиком, лириком, свободолюбцем, тотально не вписывая в своё творчество ничего даже близко связанного с политикой или идеологией. И всё, человек автоматически становился изгоем.
Говоря об этом, я вижу в подобных людях непоколебимость, стойкость в убеждениях, в вере самому себе и своим собственным, человеческим идеалам, что так уверенно, на корню уничтожает любой тоталитарное государство. В первую очередь из-за боязни того, что к говорящему начнут прислушиваться другие, и вот тогда государственный строй может внезапно показаться не таким уж незыблемым. Поэтому власть всегда испепеляет любым способом подобное проявление инакомыслия.
Если откинуть культы личности, существовавшие что в 1930-х годах и что существуют сейчас, то стоит вспомнить киноленты той самой «хрущёвской оттепели», к которой я постепенно возвращаюсь в своём повествовании – начиная с конца 1950-х, в самый разгар «холодной войны», отечественные кинотеатры изобиловали фильмами про шпионов, которых так героически изобличали советские контрразведчики. Безусловно, я не отрицаю факт их существования, особенно когда набирала обороты «гонка вооружений». Но на мой скромный взгляд подобная деятельность должна иметь секретность на всех уровнях и не должна превращаться в слепое орудие пропаганды, пытаясь таким образом поднять престиж государства. К слову сказать, подобные кинофильмы появлялись на экранах кинотеатров и телевидения вплоть до перестроечных времён второй половины 1980-х, ровно до тех пор, пока Советский Союз с самого своего верха не начал тонуть в болоте зарождающегося криминала, потянув за собой в эту топь и грязь своё многомиллионное население.
Так вот. Почему, спросите вы, мой сегодняшний рассказ получил такое необычное название? Как я упомянул в самом начале, этому поспособствовала советская цензура как минимум и нежелание людей ей подчиняться.
Очень тесно эти люди были связаны с «Самиздатом», который как раз начал активно развиваться в начале 1960-х годов – можно сказать практически тайное распространение официально запрещённых в союзе произведений писателей, музыкантов, бардов и многих других личностей среди обычного населения. Однако вскоре, когда на «самиздатовские» собрания и на их участников, в том числе и диссидентов, открыл охоту КГБ, «мёртвые поэты» приняли решение существовать полностью независимо, чтобы избежать малейшего внимания к себе со стороны властей.
Всё это я узнал совершенно случайно, однажды осенью 2011-го года прогуливаясь по своему городу. Точнее, моей прогулке помешал начавшийся ливень, которого, кстати сказать, с утра по прогнозу не обещали. Жил я тогда в Жуковском, в красивом доме постройки середины 1950-х годов – сплошные бывшие советские коммуналки. Но мне, как приезжему, на момент появления в городе выбирать сильно не приходилось, времена тогда стояли тяжёлые.
Начавшийся дождь застал меня буквально в двух шагах от местного краеведческого музея, и, хотя я никогда сильно не интересовался историей своего города, я решил, что можно будет зайти, посмотреть на экспонаты, большей частью всё же рассчитывая переждать дождь. Входной билет стоил каких-то смешных денег, поэтому я даже не запомнил его стоимость.
Хранитель музея, Юрий Александрович Караваев, в этот вечер находился в здании в полном одиночестве, и был сильно рад увидеть хотя бы одного посетителя в моём лице, коих судя по его реакции в последнее время захаживало в музей совсем мало. Я уже приготовился к нудной и заунывной экскурсии, и даже несколько пожалел, что не свернул в ближайшее кафе выпить горячего кофе. Однако, стоило Караваеву заговорить, как всё моё внутреннее занудство практически сразу испарилось.
Юрий Александрович выглядел весьма внушительно – лет ему было за 60, ростом под метр девяносто и весом далеко за сотню килограмм. Тёмные волосы с проседью, «профессорские» залысины, весёлые карие глаза за толстыми стёклами очков – одним словом Караваев производил впечатление добродушного преподавателя института, весьма строгого, но справедливого.
Он начал повествование с самых обычных исторических фактов: что было на месте основания города, деревни, урочища, и тому подобное. Некоторые из этих фактов я знал от соседей, что-то рассказывали знакомые, а у дочери в школе на уроках истории даже выделялись часы на исторические моменты о родном крае. Безусловно, я не перебивал Караваева, тем более что даже о том, что я уже знал, он рассказывал очень интересно.
Жуковский как город был основан в 1947-м году, в самом начале возрождения СССР после Великой отечественной войны, получив своё название в честь выдающегося ученого Н. Е. Жуковского, одного из основоположников современной аэродинамики. В дальнейшем город стал одним из крупнейшим центров проектирования и испытания самолётов.
Истории развития подобных небольших индустриальных городов во многом были одинаковы, но Караваев, рассказывая, старался любую даже самую обыденную вещь преподнести как что-то уникальное, при этом нисколько не преувеличивая её значимости и не иронизируя. У него, безусловно, был талант экскурсовода или даже гида, и я не знал врождённый это дар, или он где-то учился этому в своё время, но я больше склонялся к первому предположению.
Юрий Александрович сам добродушно посмеивался, рассказывая о партийных съездах, пленумах, показывая мне в коллекции музея огромные тома и собрания сочинений, разложенные по годам пятилеток, юбилеев Октябрьской революции и прочую «макулатуру», как сам Караваев имел честь выразиться.
Меня так и подмывало его попросить рассказать что-то необычное про историю города или же вообще что-то из его жизни. Караваев словно почувствовал моё лёгкое нетерпение, и, закончив с историческими справками, обратился ко мне:
 - Вижу, молодой человек, желаете услышать какую-нибудь историческую сенсацию? Для начала пообещайте мне перед портретом Ленина, что вы не журналист, и тогда, может быть, я найду чем вас удивить!
Я не смог сдержать улыбку.
 - Даю слово, что к прессе отношения не имею ровным счётом никакого! Я инженер…
Юрий Александрович опустил на нос очки и вплотную наклонился ко мне.
 - Клянёшься? – сказал он вдруг высоким и слегка поддатым женским голосом.
 - Чтоб я сдох! – улыбнувшись, внезапно для самого себя ответил я голосом Штирлица из известного отечественного телесериала.
Караваев снял очки и громогласно расхохотался.
 - А вы молодец, не растерялись! На моём веку вы четвёртый человек, кто правильно отреагировал на мою реплику.
 - В самом деле?! – неподдельно удивился я.
 - Да, я говорю это совершенно серьёзно! Полагаю, что вы вспомнили в каком кинофильме обыгрывалась эта сцена, и это делает вам честь! А учитывая, что я являюсь хранителем музея ещё с советского времени, то меня порой удручало то, что даже в ту эпоху люди не узнавали этой фразы. Да, она проходная, и, возможно, мало запоминающаяся, но вы, однако её вспомнили!
 - Как-то оно само собой получилось…
 - И это как раз хорошо! Вы не вспоминали её мучительно, а просто выдали «автоматом», это ли не прекрасно! Кстати, а имя ваше как?
 - Сергей. Можно без фамилии, и уж тем более отчества… – со смехом ответил я.
 - Можно! Не возражаю! Ну что ж, давайте уже перейдём к чему-то более интересному! Я уже убедился, что человек вы образованный и начитанный…
 - Меня выдала фраза из кинофильма? – широко улыбнулся я.
 - Скорее, именно это добавило уверенности в моём предположении касаемо вас. В первую очередь я отметил то, что вы пришли в музей, а подобных вещей люди вашего возраста сейчас делают очень мало. Не исключаю, что вы с большей вероятностью зашли бы куда-нибудь за горячим чаем или кофе, нежели сюда… - и Юрий Александрович многозначительно посмотрел на меня.
Я несколько сконфуженно кивнул.
 - Но я вас не осуждаю, хотя бы потому что вы честно в этом признаётесь. Однако, что-то внутри вас всё же победило, и вот вы здесь. – Караваев жестом пригласил меня пройти к одной из горизонтальных музейных витрин. – Прошу вас, подойдите сюда поближе.
Эта витрина располагалась в самом дальнем углу большого помещения музея, и, подходя ближе, уже прочитав название над стеклом, я сильно удивился.
 - «Мёртвые поэты». Звучит несколько пугающе…
 - Так эти люди назвали себя сами в самом начале своего появления, зарождения, если хотите. При том, что жили эти творцы слова весьма долго, правда не по привычному нам с вами образу жизни, мягко говоря.
 - Как я понимаю, это было какое-то закрытое общество, точнее не подцензурное?
 - Вы всё правильно понимаете. Если хотите, я принесу чаю, и подробно поведаю вам историю появления этого уникального сообщества.
От чая я не отказывался никогда, а особенно после прогулки по промозглой улице, поэтому согласно кивнул. Караваев коротко кивнул в ответ и на некоторое время скрылся у себя в каморке, предоставив мне рассмотреть экспонаты под стеклом.
В основном это были небольшие сборники стихотворений и рассказов. И в отличие от самиздатовских произведений, которые в больших количествах тиражировались на печатных машинках, всё, что я увидел в музее, было написано от руки.
Я уже догадывался почему именно так выпускались эти сборники, когда вернулся Юрий Александрович с двумя стаканами горячего чая в классических советских подстаканниках.
 - Вижу, молодой человек, вы уже немного ознакомились с экспонатами. Возьмите стул, присаживайтесь, и не забывайте про чай. Хоть он пока и горячий, но уверяю, вы не успеете заметить, как он остынет. – И Караваев начал рассказывать.
Я почти сразу задал интересующий меня вопрос касаемо рукописного текста, и Юрий Александрович моментально подтвердил мою догадку.
 - Очень многие посетители так же, как и вы сразу обращали внимание на этот факт. На самом деле здесь стоит отметить два момента, и начну я всё же со второго объяснения, как более логичного: любая печатная машинка или подобное множительное устройство во времена СССР обязательно стояло на учёте. В издательствах, библиотеках, и насколько мне известно, даже в правоохранительных органах. Потому как власть очень зорко следила за любым проявлением свободы слова, так ей неугодной. Большинство людей об этом не догадывались, или просто не знали, и именно по, скажем так, вине печатных машинок и копировальных аппаратов очень много «самиздатчиков» пострадали в своё время: если вы не в курсе, то каждая механическая машина, несмотря на их массовость, имеет свои уникальные черты и особенности – где-то литера чуть кривовато печатает, где-то копировальный барабан смещён… Именно по этим особым приметам, аналогично человеческим при розыске, органам милиции и даже КГБ удавалось довольно быстро вычислять кто именно и где распространял свою печатную продукцию и следом начинать травлю. Поэтому «мёртвые поэты» пользовались исключительно рукописным методом размножения.
Теперь я могу вернуться к моменту, почему именно ручной способ письма стоял на первом месте. Это мне удалось выяснить относительно недавно, так как большую часть времени я и мои коллеги потратили на сбор информации о «мёртвых поэтах» во времена эпохи СССР. Всё дело в том, что их истоки уходят корнями ещё во времена царской России.
Достоверно неизвестно, когда именно зародилось это направление, но я уловил первые упоминания об этих личностях во времена правления эпохи Петра I. Скорее даже после его смерти, ведь он своими преобразованиями «прорубил окно в Европу», тем самым дав некоторым слоям интеллигенции почувствовать частичное проявление свободы, её тонкую, зыбкую дымку. Опять же, я не утверждаю этого на 100%, но именно в первой половине 18-го века обнаружились первые следы проявления серьёзного инакомыслия и неприятия государственного строя. В те времена эти личности очень негласно называли себя «обществом безликих» или просто «безликими».
Возможно, «мёртвые поэты» существовали и ранее, однако я предполагаю, что во времена правления Ивана Грозного их ещё не было – в ту страшную эпоху, которую можно сравнивать лишь со сталинскими репрессиями 1930-х годов, народ был слишком тёмен и малообразован, и стремился лишь отчаянно сохранить свою жизнь. Я не исключаю, что даже тогда были личности, стоявшие в своём выборе до конца, но мне о них, к сожалению, ничего не известно.
Стоит отметить, что любое событие, связанное с бунтами, протестами и революциями никогда не обходилось без участия этих самых «безликих». И говоря об этом, я сразу хочу добавить, что эти люди никогда не были инициаторами или подстрекателями – по своей сути они никогда не стремились идти по пути решения каких-либо проблем через кровопролитие: они были гуманистами и пацифистами до мозга костей в каждом своём действии и принимаемом решении. И очень часто стремились минимизировать подобные агрессии, убеждая несогласных, что рукоприкладством, погромами, стрельбой и насилием ничего не решается. Безусловно, они были романтиками, и на многие вещи смотрели не совсем реально, особенно учитывая то, в какой стране они живут и среди какого народа, который урезонить можно только грубой физической силой. Причём это касается не только простого люда, а и власть имущих тоже – большевистская революция прямое тому доказательство.
И среди декабристов, и среди народовольцев, и среди прочих несогласных с государством они были. И как вы сами понимаете, в те времена не существовало никаких печатных машинок, только типографские станки, доступа к которым у них не было и быть не могло – с самого своего зарождения они решили выпускаться исключительно рукописным способом.
Само собой, прогресс на месте не стоит, как и совершенствуются технологии следственных органов, в частности сыск: если отбросить механические способы размножения текста и оставить только рукописный, то даже с этим у «мёртвых поэтов» начались серьёзные проблемы с приходом большевиков к власти – наука почерковедения в криминалистике набирала обороты как, впрочем, и любое направление криминалистики в целом с начала 20-го века. Поэтому «безликие» с целью минимизации внимания к себе даже в рукописном способе размножения пытались находить новые защитные методы распространения – учились писать другой рукой, использовали карандаши вместо чернил, так как письмо карандашом несколько меняет почерк человека, а чтобы написанное сохранялось дольше на оригинале, бумагу с текстом покрывали парафином или свечным воском.
Очень сильно облегчала работу размножения обыкновенная копировальная бумага для печатных машинок – её подкладывали под оригинал, очень часто в два слоя, чтобы при написании исходного текста получалось сразу две копии хорошего качества. Трудность заключалась лишь в том, что при написании требовался более сильный нажим карандаша или ручки на бумагу, но к этому привыкали очень быстро.
В эпоху репрессий деятельность «мёртвых поэтов» была практически полностью сведена на нет, поскольку доносы свирепствовали повсеместно, и любая даже самая малейшая попытка «выйти в свет» очень быстро заканчивалась ссылкой или расстрелом. И я даже больше скажу: те, кого НКВД удавалось вычислить, осознавали, что лучше пойдут в тюрьму или на смерть, нежели расскажут о «мёртвых поэтах». К сожалению, в то время тайну «безликих» сохранить можно было только таким образом. И, увы, такие случаи в самом деле происходили. – Караваев отхлебнул из стакана и посмотрел на меня. – Ну вот, как я и говорил, Сергей, ваш чай уже почти безнадёжно остыл…
Я сбросил благодатное оцепенение, в которое погрузился от рассказа, и поспешно сделал глоток, разом осушив почти половину стакана. Юрий Александрович хмыкнул в подтверждение своего изначального предположения насчёт меня, сложил руки на животе и продолжил.
 - Теперь я могу плавно перейти к эпохе «хрущёвской оттепели», относительно безобидном времени, когда зарождались первые авторы-исполнители песен, барды. Учитывая политический строй нашего государства в те годы, без членства в Союзе писателей СССР ни один поэт, прозаик или писатель не мог печататься официально. А большинству «самиздатчиков» подобное было невозможно, в первую очередь по своим собственным взглядам и мировоззрению, ну и вторично уже по идеологическим соображениям политики партии. Но как вы сами понимаете, молодой человек, человеку творческому свойственно стремление во что бы то ни стало показать миру свой взгляд на эту жизнь, первостепенно через своё чистое и светлое душевное достоинство. Поэтому в СССР и наступила эпоха «самиздата».
Хотя далеко не все произведения известных и не только авторов были позитивны и умиротворяющи – у братьев Вайнеров есть две книги: «Евангелие от палача» и «Петля и камень в зелёной траве», в которых с убийственной и кошмарной, неприкрытой правдой они описали всё, что творила советская власть в отношении людей, гоняющихся за истиной. Я очень настоятельно советую прочитать вам две эти книги об уродливой действительности, которая всегда в нашем государстве, несмотря на то, какой строй стоит у власти, губит любую жизнь, любого, кто не вписывался в убогие и примитивные государственные стандарты и хотел немыслимого – свободы. В этих произведениях полностью описано всё то, чему всегда противостояли «самиздатовцы» и «мёртвые поэты». Да, многие из них проигрывали этот бой, так как государство, это страшная машина, которая раздавит любого, но были и победители, конечно же.
Вас, безусловно, интересует каким образом им удавалось выживать, как минимум в советскую эпоху. Умный человек, всегда найдёт выход, а если у умных и стремящихся людей есть цель, то они никогда не опустят рук.
В нашем городе, да и почти во всех подобных ему, в самом начале его зарождения люди жили в деревянных оштукатуренных двухэтажных домах с печным отоплением. Позже в эти постройки провели воду, газ, но даже с моментов постройки наш народ прозвал их «бараками» за кошмарный внешний вид и условия проживания. Со временем, когда город разрастался, людей переселяли в «сталинки», «хрущёвки» и «брежневки». Само собой, далеко не у всех были возможности улучшить своё положение, но сейчас я хочу сказать не об этом.
Многие из этих «бараков» впоследствии снесли, но какое-то время, когда эти дома расселили, отключили от коммуникаций и готовили к сносу, «мёртвые поэты» обитали в них. И большинство из этих людей существовали в СССР подобным образом, можно сказать, совершенно нелегально.
Приблизительно у трети «безликих» не было никакой работы вообще, кто-то лишился паспортов, также как небезызвестный исполнитель дворовых песен Аркадий Северный, кто-то остался без имущества, некоторые серьёзно болели. На них было решено возложить копирование произведений, как самый относительно лёгкий труд. Другие же, чьё положение было чуть лучше, работали, как правило исключительно физическим трудом, так как ничего другого им найти не удавалось – грузчики в магазинах, тоже часто неофициально, на железной дороге, в самых жёстких условиях и тому подобная работа. Все они без исключения не имели собственного жилья, кто-то лишился его из-за преследований власти, кто-то уходил добровольно, оставляя всё семье, чтобы на них не висело никакого клейма.
В нашем городе мне известно о 8-ми таких «безликих», шестеро мужчин и две женщины. Да-да, можете себе представить, что и слабый пол проявлял сильный характер. Их можно было бы, наверное, сравнить с декабристками, которые поехали на каторгу. Только не за своими мужами, а в добровольной борьбе за светом, добром и чистой совестью.
Когда я собирал информацию, то точно могу сказать, что ютились они в одном из оставшихся бараков в самой южной части города. И не смотря на общее неприятие советского стоя, в их, казалось бы, ужасных условиях существования всегда царил порядок, насколько это было возможно. Конечно, это заслуга женских рук, создавать уют везде заложено у них по природе. Сразу отмечу, что никто из них не пил, это было строжайшее табу – в их положении расслабляться или отчаиваться было просто категорически запрещено. Вот с курением, да, была полная свобода: пользы тут, конечно, для организма никакой, зато снять нервное напряжение частично удавалось таким вот способом.
Для экономии денег, коих у них всегда водилось совсем немного, табак они выращивали в тёплое время года сами, будь то в доме, или в небольшом огороде позади барака. Там же рос и чай. Урожаи, правда, были ничтожными, но это помогало им сэкономить хоть на чём-то. Знаю, что одно время они курили даже нюхательный табак, собирали жёлуди, сушили и потом мололи их в ручных кофемолках, чтобы получилось подобие кофе.
Носимые вещи и большинство предметов быта доставали на барахолках за копейки. Благо в городе с начала его существования всегда работала баня, парикмахерские, так что за собой они следили и никогда не опускались до состояния уличных бродяг. И что важно, они никогда и нигде ничего не крали, это претило их взглядам. Единственным исключением был безбилетный проезд в общественном транспорте, и то, только тогда, когда с финансами было совсем туго, но даже это случалось крайне редко.
Вся их деятельность по большому счёту происходила в тёмное время суток, так как днём они работали, кто мог, а каждую ночь, почти без исключения, они обсуждали написанное, как распространять творчество, с максимальной осторожностью. Могу себе представить это удивительное таинство: в свете керосиновых ламп или свечей «мёртвые поэты» часами читают стихи, прозу, пьют желудёвый кофе, чтобы не засыпать… Согласитесь, это уникальное явление, которое породила воля к свободе, правде и искренности.
Некоторые особо верующие граждане, когда узнавали тем или иным образом об их деятельности, приписывали им чуть ли не сектантство. Вообразите себе, даже до такого абсурда доходило: мол в заброшенном бараке обосновались вампиры, читают свои заклинания, призывают к себе жертв для проведения своих сатанинских ритуалов… Вроде и жил народ в эпоху «развитого социализма», а всё придерживался каких-то средневековых пережитков… Благо, подобные, мягко говоря, «пьяные выкрики», почти всегда оставались без внимания, поэтому безликим это не навредило. Во всяком случае, в Жуковском.
Кстати, почему, собственно, «мёртвые поэты» - так они назвали себя потому, что они сами посчитали себя «мёртвыми» для большинства своего окружения, по крайней мере, в эпоху СССР. Но это ни в коем случае не означало, что они возносили себя выше остального человечества, учитывая какие проблемы и трудности в жизни им приходилось преодолевать. Хотя, согласитесь, звучит это сильно. Ходили слухи, что так их однажды назвал Сергей Довлатов, когда проживал в подобных «безликим» условиях в далёком уже 1975-м году, работая экскурсоводом в Пушкинском заповеднике, о чём он сам автобиографично позже писал в одной из своих книг, уже находясь в эмиграции. Многие из «мёртвых поэтов» приглашали его в своё окружение, но сам Довлатов наотрез отказывался, потому как все знали, и он сам честно признавался, что был запойным алкоголиком, и очень не хотел невольно навести беду на своих коллег. В некоторой степени ему повезло, когда он эмигрировал – хотя бы последние годы своей жизни он мог печататься и издаваться свободно…
Караваев вновь повернулся ко мне, и я уже как по команде допил полностью остывший чай – настолько было интересно его слушать.
 - Признаюсь, вы, Сергей, не оправдали моих надежд касаемо чая! – Юрий Александрович заливисто рассмеялся. – Но я вам это прощаю, хотя бы потому, что мне рассказывать осталось не так много.
Я было несколько приуныл, но Караваев хитро прищурился.
 - Да будет вам! Лучше слушайте и запоминайте!
Я ведь не рассказал, наверное, самого главного – как именно распространяли своё творчество «мёртвые поэты», а уж поверьте, это было ещё более трудновыполнимой задачей, чем почти полностью подпольное существование.
Сами понимаете, что даже отправлять по почте что-либо, а особенно рукописи, друг другу в другие города было рискованно, поэтому каждый из «представителей» «безликих» перемещался по городам самостоятельно с одной-двумя копиями исходного материала для распространения: логично, что возить с собой оригиналы было бы крайне неосмотрительно. Таким образом действовали они все, вне зависимости от их местоположения по стране.
Места для встреч были оговорены ещё очень и очень давно и менялись только на случай угрозы разоблачения, или же если разоблачение всё же наступало: это были настолько хорошо законспирированные встречи, что мне не удалось обнаружить ни одного намёка на то, где это происходило. Пусть это так и останется тайной, ведь в конце концов в этом есть некоторый шарм загадочности в действиях «безликих».
Что касается распространения своих произведений в народ, то тут тоже всё было очень интересно. «Мёртвые поэты» всегда использовали для этого только самые безобидные способы: по вечерам и ночам оставляли на вокзалах крупных узловых станций несколько копий где-нибудь на скамейках и лавочках на платформе; также поступали на автовокзалах и автобусных остановках, но гораздо реже. Существовал ещё более рискованный способ, к которому прибегали уже более смело во второй половине 1980-х, когда подобные вещи мало кого интересовали, и «безликие» всё реже подвергались гонениям за свои произведения: каким-то образом им удавалось пробираться в библиотеки, либо под видом обычных посетителей в буднее время, либо, вероятно, проникали незаконно по ночам и оставляли на полках вразнобой свои сборники.
Я могу сказать совершенно точно, что всеми возможными способами они заявляли о себе, и результат имел место – то здесь, то там в разных уголках страны то и дело читались стихи, исполнялись песни под гитару совершенно неизвестных, незнакомых людей, о существовании которых ходило больше легенд, чем правды. Но главное то, что их знали, и главное, что их старания не пропали даром на всём этапе их существования…
На этом моменте я впервые задал вопрос Караваеву.
 - Юрий Александрович, вы хотите сказать, что сейчас они не существуют?
Караваев снял очки и лукаво посмотрел на меня.
 - А вы сами как считаете?
 - Уверен, что существуют. – твёрдо ответил я.
 - И вы абсолютно правы, Сергей. Сейчас во времена интернета и прочих современных технологий достичь высокого уровня распространения информации гораздо проще, как и достичь высокого уровня анонимности. Конечно, риск быть обнаруженным также весьма велик, но всё равно возможностей стало намного больше – сайты с прозой и стихотворениями уже давно сильно распространены, и официальные, и любительские. Даже несмотря на то, что времена сильно поменялись, «безликие» всё равно будут продолжать своё светлое и чистое дело, поскольку негатива и зла на земле всё равно больше, к сожалению. Именно человеческого зла, потому как сугубо на мой взгляд только люди способны нести друг другу в равной степени как счастье, так и беду. И только люди могут это остановить или продолжать, у каждого всегда есть выбор…
В заключение своего повествования хочется добавить некоторую каплю дёгтя в бочку с мёдом, чтобы всё не казалось таким радужным, как все мы сейчас привыкли думать: это касается свободы слова в капиталистических странах. Стоит понимать, что она тоже имеет границы, как бы радужно эти самые страны не освящали это в своём строе как один из символов демократии. Потому как никакому государству не нужны волнения масс, и неважно справедливо возмущаются протестующие и несогласные или нет…
Я понимающе кивнул, невольно покосившись на пустой стакан. Караваев перехватил мой взгляд и развёл руками.
 - К сожалению, молодой человек, у меня не осталось заварки для повторной порции для вас… - я поспешил возразить, но Юрий Александрович поднял палец правой руки вверх, останавливая меня. – Понимаю, что вы не осмелились бы попросить ещё, это происходит невольно, когда посетители слушают меня. – Он рассмеялся. – Мы здесь уже два часа…
Я порывисто посмотрел на часы и поднялся.
 - Два часа?!
 - Да-да, порой время летит совершенно незаметно. Надеюсь, вы не опоздали никуда?
 - Только домой, дочь, наверное, стосковалась совсем…
 - Тогда вам, безусловно, нужно поторапливаться! Дети – это святое!
 - Да, она у меня умница…
 - Как зовут?
 - Надя, Надежда, Надя-Наденька, как в песне Булата Окуджавы, знаете такую?.
 - Безусловно! Прекрасное имя!
 - Моя маленькая упрямица… Хотя, какая маленькая, в сентябре 16 будет.
 - Сильно к вам привязана? – улыбнулся Караваев.
Я улыбнулся в ответ.
 - Скорее, это я к ней очень привязан. До 12 лет вообще с рук не спускал… Может это и неправильно, всё боялся разбаловать. Но нет, самостоятельная выросла, упрямая, всё сама. Без матери нам, конечно, сложно, но справляемся…
Юрий Александрович тактично промолчал.
 - А вы сами давно в Жуковском обитаете?
 - Вот с её рождения. Раньше я водителем работал, потом на инженера выучился, заработок не самый высокий, конечно, но у меня большие планы на будущее, всё ради доченьки…
 - Это правильно! Всё лучшее только детям! А вы где сейчас проживаете?
 - Маяковского, дом 20, знаете такой?
 - А как же! Я там жил ещё ребёнком с родителями в 1960-е, коммуналка как есть, сплошные приключения пока в институт не поступил в Москву и не уехал в общежитие.
 - А потом вернулись?
 - Знаете, устал от столичной суеты… Дети теперь москвичи, вот внука ожидаем, пусть живут в нормальных условиях, а мы с женой хотим, чтобы поспокойнее вокруг, года берут своё, к сожалению…
 - Понимаю. Сам я с Серебряных прудов, приехал на заработки, к столице двигался постепенно. На вокзале день в день с чернорабочими познакомился, их привезли на стройку и бросили, представляете? Сейчас это уже норма давно, а тогда я очень сильно удивился. Пообщался с ними, они решили всей толпой снять чуть ли не весь подъезд! Вот я с ними за компанию и затесался. Хотя местные ходили агитировали каждый к себе, но вот так совпало… И, знаете, не жалею! Люди оказались очень дружные, хотя условия жизни на тот момент в этом доме были просто ужасающими: отопление через раз, как вода и свет, в окнах щели в палец толщиной… Но ничего, поправил, починил, главное, для дочки уют и всё, что могу делаю, а мне многого не надо…
 - С таким отцом у неё точно всё будет хорошо, вот увидите! – Караваев поднялся. – Надеюсь, мой рассказ о «мёртвых поэтах» заинтересовал вас, можете рассказать Наде, думаю, ей будет интересно.
 - Спасибо вам огромное, Юрий Александрович, это было очень удивительно… Расскажу непременно и обязательно попрошу её прийти к вам в музей, молодёжь должна знать о таких вещах.
Караваев был очень польщён и слегка поклонился мне в благодарность.
 - Всего вам хорошего, берегите себя!
 - До свидания, Юрий Александрович, спасибо вам.
Я долго переваривал в голове историю «мёртвых поэтов». И хотя себя я не относил к человеку творческому, я испытывал нечто вроде потрясения. Потрясения и гордости за этих людей, за их непоколебимую уверенность, терпение и стойкость духа, характера и воли. И многое из этого терпения я впоследствии воспитал в себе с новой силой – это  пригодилось мне в гораздо более сложных жизненных обстоятельствах. Поэтому, «безликим» я за это очень благодарен.
Остаётся только верить и надеяться, что «мёртвые поэты» будут продолжать свою миссию – однажды в размышлениях, я назвал их «Воинами Добра», и мне очень понравилась эта фраза. Ведь каждый, кто бьётся за свет – воин, и я ни в коем случае не хочу намекать на какие-либо военные конфликты: речь идёт только сугубо о жизненных, бытовых ситуациях, где точно также ежесекундно идёт битва добра и зла.
Но добро всегда побеждает, рано или поздно оно побеждает, с потерями, без этого не бывает битв, но свет неизбежно одерживает победу над тьмой.
И пусть так будет всегда.
*          *          *
15.10.2024