***

не знаю, кто ко мне пришел, -
я слеп намного больше стал
и лиц не различаю.
сидит как будто бы старуха, -
вдаль глядит, - а на плечах ее
песцовый пух отсветом излучает
дождинок маленькие капли.
как бусины собрались на шерсти,
и я на них любуюсь, чуть прищурясь.
какая красота пытаться увидать здесь
не что-то зыбкое, а целое, - иное!
и та старуха что-то мне кряхтит,
и пальцы медленно и старчески сгибает.
"сынок, совсем ты дуру дал,
зачем себя закрыл и верно исчезаешь".
слова летали в комнате гнилой,
и капли с пуха с жаром высыхали.
а я смотрел старухе прямо в рот,
и все слова как будто разбивались
об стену, что я тут возвел,
которую использовал как панцирь.
а мне и боль моя болит, и жмет,
и только так испытываю ясность.
и я старухе говорю с ухмылкой прямо в лоб:
"а ты как я попробуй поживи,
и положи себя на крест изнанкой.
для всех последним домом стань
и все в себя впитай как данность.
и так угрюмы все мои стихи,
и коркою покрылись точно настом.
разбить всего я не имею сил и,
кажется, оно мне и не надо".
во мраке бредит бедная моя глава,
но все старуха грозно причитает:
"настанет время, вот тогда,
тогда ты перед всеми скажешь, -
как верно ноша тяжела,
что ты из всех был болью озадачен.
но все считали слабаком - тебя.
и что у дьявола душа твоя во власти".
последняя из бусин высыхает,
и тени всех спадают на низы.
по полу катятся большие жемчуга-раскаты,
и я смотрю слепой из пустоты.