Садзоку 5

Когда Садзоку задумывался о том способе существования, которое вел теперь, то склонялся к выводу, что дело, прежде всего, во времени – оно было здесь иным. Именно из-за этого все так происходит.

Иной раз он подолгу неподвижно сидел на скамейке перед домом, прислонившись к теплой стене, пока закат, то вспыхивая и споря с собой, то угасая, наконец ни заливал небо синевой и ни исчезали всякие тени от предметов и существ, делая глаза бесполезными. В те же самые минуты он словно находился где-то еще и мог видеть наступление первых сумерек над холмами. А задумавшись, явно ощущал, как встает завтра поутру, щурясь от горящего золота солнечных лучей.

В принципе, размышлял Садзоку, мы всегда блуждаем мыслями там и тут, словно растекающаяся по столу вода. Время и пространство похожи на разрозненные, испещренные знаками поверхности, по которым мы раскидываем свое внимание словно возникающие из ниоткуда вещи людского обихода, иной раз с удивлением обнаруживая, что на подоконнике лежит дверной замок или сапоги, а вместо блюдца под чашкой – обломок зеркала. И что вещи эти нам не принадлежали до тех пор, пока мы их ни увидели, а теперь принадлежат по неизвестной причине, сделавшись частью нас самих.

Мэзэто-Це принес чай и продолговатое твердое как фарфор имбирное печенье с соленой крошкой. Привычка, как он объяснял, возникшая у него давно, в годы юности, когда он учился в бизнес-школе в Лондоне.

Этот фрагмент жизни Мэзэто-Це всегда описывал с упоением, вдаваясь в повседневные детали, переживания, высказывания и поступки других, в мелкие незначительные события, которые, казалось бы, невозможно помнить по прошествии многих лет. Мыслями он, кажется, был там так же явно, как теперь в этом лесном доме.

Следуя рассказам своего друга, Садзоку ясно представлял себе длинное подковообразное здание на губе канала, башенки с крышами-шатрами, стальной пешеходный мост, лужайки кампуса, теннисные корты и аллеи Регентс-парка с летним театром, огороженным плотной кроной. 

В своих рассказах о том времени Мэзэто-Це иногда вплотную подходил к теме романтической близости, но ни разу не перешел границу, не раскрыл ни имени, ни даже обозначил сам факт того, что у него с кем-то были отношения.

Когда тема приближалась к этой границе, он нередко упоминал Раундхаус, общественный центр рядом с железнодорожной станцией, находившейся, как уяснил Садзоку, недалеко с противоположной стороны парка. Вероятно, это место было плотно связано с тем, о чем он предпочитал недоговаривать, замолкая с полуулыбкой или вдруг переводя тему.

Садзоку никогда не настаивал и не просил рассказать ему того, что бы Мэзэто-Це сам не хотел раскрыть. Ему было немного странно сознавать, что теперь, в обстоятельствах, в которых они находились здесь, имело смысл оберегать что-то из невероятно далекой и прошлой жизни. Наверное, в Мэзэто-Це осталось больше прежнего себя, чем в самом Садзоку, который чувствовал, что мог рассказать без трепета о минувшем и не делал это только потому, что считал неинтересным и не стоящим разговора.

За распахнутым окном нежно шелестела листва.


Далее http://proza.ru/2025/03/16/1459