К берегам детства, продолжение 8

РЕКВИЕМ ПО ИСХОЖЕННЫМ ТРОПАМ

Когда светлый день клонился к закату, бабушка просила меня пойти на речку и пригнать домой уток. Их было целое «стадо» - более дюжины белых крякуш.

Я откладывал в сторону школьные учебники, брал в руки длинный хлыст («дубец») и уходил на поиски. Пребывая вне двора, на воле, они резвились на слабом течении Берещицы и добывали подводный корм.

Вверх по реке птицы не плыли, наверное, остерегались злых собак, и ограждали себя от возможных наскоков с берега. Увлекшись неспешным сплавом, могли весь день пребывать вне двора, и уплывали очень далеко.

Я мог идти по левой стороне Берещицы, по дамбе, либо по правой, по старожитным хоженым тропам.

Я выбирал второй вариант, более заманчивый – с ландшафтным разнообразием, со знаковыми памятными местами, с популярными с детства изученными очагами. Иногда приходилось пройти километра два, не менее – всю дистанцию, до устья реки.

Начинал с гумна – приречного огорода. У реки земля была плодородной, и быстро давала урожай. Уже в начале лета можно было видеть результат проделанной работы, и с моим участием также. И первый свежий огурчик – хрустящий, с мелкими пупырышками на кожуре – был как дань за вспаханные грядки, прополку и поливку, и казался особенно вкусным.

Уток здесь не было, и я перемещался далее по «бучкам» - так назывались глубинные воронки, что сформировала Берещица: места особого внимания – из них брали воду, купались и ловили рыбу. Откуда это слово – «бучок», мы не задумывались. Это сейчас интересно. Даль выводит происхождение из старославянской «бучи» - «коренной воды в яроводье, быстрины и глуби». А у поляков «bucz» - это гул, тревога. Говоря проще, это вымоина, омут в изменчивом – то бурливом, то тихо-спокойном - русле.

Все такие места были изучены нами основательно на предмет безопасности: и «сколько до дна», и нет ли посторонних предметов. А отличались времяпрепровождением, и классифицировались привязанностью к определенному дереванскому двору. Например, «Анэтин бучок» был ближе к переезду и выше по течению. Конечно, деление было условным, и никто на эти бочаги особо не претендовал. В нашем «бучке» постоянно обитал соседский дед Иван – самый «яркий» мужчина околицы. Он, как и все сельские жители старшего поколения, никогда не сидел без дела, был постоянно чем-то занят, а одевался отличительно – всегда опрятно, и даже шляпу носил. А когда заходил к нам, то я слышал предварительный стук в дверь, и его интеллигентное обращение по имени-отчеству.

Я редко видел деда в нашем «бучке», но там постоянно торчали его удочки. Нацепив наживку, он забрасывал снасти, и удалялся по делам, воткнув удилища в землю.

Утки не любили «бучки» - им требовалось дно, покрытое ракушками и мелкой растительностью. Не было их и в следующем поисковом «объекте» - «валешнике». Тоже странное слово. Так назывался лужок - площадка для выгона скота: где собирались коровы пред выпасом. С южной стороны примыкал увал, отделявший ложбинку, поросшую тонкоствольными березками – ближайшая окраинка для заготовки веников. Раньше впадина заполнялась водой, об этом говорило болотное содержимое лощины и прокопанная сточная канава. Она заканчивалась на приречном лугу, где охотно паслись коровы. Думается, что «валешник» - от слова «вал»: навала сухих сучьев и коры, что скопились, занесенные водой, и отложились, перегнив. Когда коровы повывелись, их перестали держать, то лужайка превратилась в разноцветное яркое покрывало. Каких только растений там не водилось! 

«Валешник» не сходил с наших уст, так как был самым любимым купальным местом детворы. В жаркий полдень восторженные ребячьи вопли оглашали окрестности, мы не вылезали из воды, плескаясь и загорая. Предварительным ритуалом было разогнаться с увала, с крутого склона, на ходу скинув одежду, и с разбегу, с разгону, нырнуть в вожделенную прохладу.

В «валешнике» Берещица замедляла ход. Ей предстояло одолеть вставший на пути каньон – горловину. Соединив две возвышенности – западную, Пышнянскую, и восточную, Лукомльскую, горный кряж уходил на юго-восток, к Эссе, и образовалось препятствие. Охваченная, словно обручем, река извивалась, настраиваясь на преодоление. Однажды даже вышла из берегов, затопив окрестности, и мы бродили с острогами, вылавливая крупных лещей и язей.

Как и когда Берещица пробилась сквозь заслон, неизвестно. Возможно, ей помогли древние люди - тут проходил маршрут «из варяг в греки». Над прорывом нависал склон, где устраивались священнодействия – отмечалось Купалье. Жгли костры, встречая летнее солнцестояние. Детвора готовилась заранее: собирали сухие сучья сосен и елей и выкладывали в виде пирамидального шатра. А в другой раз выискивали по придорожным канавам резиновые покрышки с грузовых машин. Их валялось очень много вдоль проложенного индустриального шоссе.

В наше время это место называлось Размылым. Случилось вот что. После вхождения Белой Руси в состав Российской империи и освоения территории для соединения морей, параллельно Берещице проложили выпрямительный канал. В виде второй нитки его втиснули в промоину, в горный цепной разрыв. Разделенные узкой дамбой, два потока «уживались», пока действовала инженерная конструкция из шлюзов и плотин. А после крушения рукотворной системы разделительную дамбу размыло. Инициативные местные жители пытались направить канальную воду в природную реку, но было уже поздно – иссяк исток. По подземным артериям вода ушла в опустошенные ниши – откуда выбрали природное содержимое: нефть. Вновь насытить Берещицу не удалось. В конце концов природный водоток окончательно высох. Как быстро все меняется! В детстве даже мысли не было о том, что любимая река умрет.

Оглядывая течение с высоты, я шел по северному обрыву, выискивая уплывших птиц. Напрямую гребень одолевали по укатанной, твердой дороге, с вековыми соснами по бокам и кустами можжевельника, из которого вырезали «шомполы» для прочистки дымоходов. 

Спуск тоже был пологий, но отличался разъезженной колеей из желтого песочка. Ноги утопали в рыхлом грунте.

Было приятно пройтись босиком. Ходить босыми было принято в наше время. Может, оттуда слово «нищебродский», однако мы наслаждались прикосновением к покрову земли. В памяти первые весенние проталины, которые мы «покоряли» рискованными пробежками после зимнего заточения в хатних стенах.

За перевалом сформировалась иная среда. На нее оказала воздействие спарринг-партнерша Берещицы – Эсса, до слияния с которой оставались каких-то полтора километра. Образовалась большая падь, окруженная цепным кряжем. Она расширялась в сторону Эссы, и составилась уникальная область. Даже грунт был другим. Если в «валешнике» почвенный слой с торфяной начинкой, то здесь серо-песочный, с примесью каких-то коричневатых сгустков. Эта сфера обозначалась терминами былинного свойства.

Первым шло созвездие гор - три отдельных вершины, «отколовшихся» от цепной гряды. Расположенные треугольником, они вызывали ощущение былинности, фантасмагоричности и одновременно святости и неповторимости природного творчества. Внутри симметричной фигуры располагалось Репище.

Северным «посевом» нависала над рекой Плоская гора. Ее в древности разровняли под городище - чтобы удобно жить. Это установили археологи. Они пришли к выводу, что здесь было поселение, которому не менее 2000 лет. Государство взяло на заметку, под защиту, и установило указательный знак. Я помню, как туристы спрашивали, как попасть на гору, чтобы посмотреть. Это вызывало гордость за наш любимый край, необыкновенно эпический. А посещение горы несло ощущение неизбывной встречи с таинственным миром старины. Одухотворенность усиливалась при виде лесных колокольчиков – чашеобразных и голубых, как церковные маковки. Так торжествовала душа. А однажды мы залезли на самую высокую сосну и увидели крыши приэссенских домов. Там, в лукомльской стороне, располагались Свяда со Свядицей, об истории которых рассказали позже древние инвентарные описи на великокняжеском языке.

Южный обзор упирался в густую чащобную громаду, что раскинулась по подножию перевала и вытягивалась в сторону Лукомльского нагорья. Называлась она Делянкой. Мы гоняли туда коров, когда пасти было негде – пустых пастбищ не хватало, и домашние животные, продираясь сквозь дебри, трещали опавшими сухими сучьями, и обскубывали сочные болотные кочки. Там же водилось много черники и брусники.

Похоже, что в кои-то времена на месте Делянки был затон, потому что оттуда «рукавчиками» сбегали ручьи. Один, с деревянным переходом-мостиком, лежал сразу за спуском в Репище, и в нем постоянно по весне плавали сгустки лягушачьей икры, из которой выводились стаи хоровых квакуш.

В той же Делянке пряталась вторая гора. Там можно было понаблюдать за повадками обитателей лесов и услышать пение кукушки либо настойчивый стук дятла. Ничто другое не нарушало покой. Эта гора стала символом тяжелой крестьянской доли, памятным знаком бесшабашной, необдуманной и жестокой политики обобществления. Ее историю знали предки. Гора превратилась в горе для селянина – землепашца Терентия (по-белорусски - «Тарэнта»). Ради прокорма семьи, безбедного существования, он пытался раскорчевать и распахать вершину. Да не смог, не успел – расстреляли сталинские опричники.

Тарэнта был наследником аратых (пахарей, плугарей), что выращивали хлеб издавна. Жито всходило в Репище, и особенно колосилось у третьей горы – Круглой, которая щедро дарила самый первый летний «улов»: лисички. А один из склонов, покрытый вереском, приносил душевную усладу. Рассыпанные «звоночками» ландыши смотрелись инструментальным ансамблем. Казалось, что ты находишься в гостях у радушной хлебосольной хозяйки, которая устроила музыкальную сцену. Возможно, от этой горы пошло название Репище. Она была круглой, как репка, и солнечной, а восставала в общей композиции богатырем-волотом. 

Круглую гору опоясывал второй ручей, вытекавший из Делянки, но он не дотягивал до реки, а растекался в прибрежье – по Великим пожням. К лету он высыхал и превращался в цветочное ожерелье из «желторотых горлачиков» - хрупких калужниц.

Чтобы попасть на Великие пожни, надо было перейти ржаное поле. В наше время оно было общественным, колхозным. Под ветром колыхались житные волны, и в развеях мелькали божественные синие «самозванцы» - васильки.

Поле отделялось узенькой лесной полоской, где водились боровики, и сразу за ней попадали на зеленую поженную ниву. Почему покосный луг назвали «великим», неизвестно. По размерам он не был большим. Вот следующие травяные угодья, в побережье Эссы, куда устремлялась Берещица, были действительно обширными. И их нарекли Курганистиками, а не наоборот. Термин «Курганистики» более соответствовал пространству с тремя отдельными вершинами.

В детстве мы не задавались вопросами происхождения, а наслаждались природным изобилием. Если летом собирали грибы и ягоды, то зимой «закаляли характеры». Горы служили примером для подражания, взросления. Было смелым озорством съехать с крутой горы ради острых ощущений, увернуться меж стволов деревьев, не зацепиться и не разбиться. Для полноты эмоций устраивали «трамплины» - дополнительные препятствия из насыпных бугров, чтобы перехватывало дух.

В конце июня Великие пожни превращались в арену празднеств - съезжался весь район, чтобы отметить окончание посевных сельскохозяйственных работ. Подготовка начиналась с сооружения временных деревянных мостовых переходов и артистических площадок, пахнущих смолистой древесиной. С подмосток выступали артисты, сельские хоровые и танцевальные коллективы. В  воздухе витал обряд веселья и громкого многоголосия. Детям доставляло удовольствие полакомиться сливочным мороженым. Продавцы хлопали крышками деревянных ящиков, и оттуда вырывались столбы ледяного пара – холода. Казалось, сам Хоттабыч показывал загадочное лицо. Выездная торговля шла лихо, текло вино, и после грандиозных торжеств мы собирали по кустам и речным затонам сотни пустых бутылок, несли в магазины сдавать.

Пожни заканчивались разлапистым дубом, за которым пространство суживалось, и тропинка вплотную прижималась к последнему «бучку» - безымянному. Уток здесь тоже не было, и я вступал в область, изрытую заросшими котлованами. Здесь брали песок для шоссейной насыпи – большой дорожной магистрали. Трассу, которую мы называли «шашой», соорудили в продолжение транспортного обслуживания. На смену водной системе пришел сухопутный транспорт. Сначала, еще при царях, построили Борисовский тракт – укатанный песчаный большак для извозчичьих экипажей. А в период сталинской индустриализации, чтобы догнать и перегнать Америку, перед войной, проложили сквозную автостраду с севера, с Западной Двины на Минск, через Березинскую низменность. Траверс замостили булыжным камнем, строили, по некоторым данным, украинские землекопы - грабари. Сооруженная очень быстро, каменная колея исполняла две функции – облегчала доставку промышленных грузов и укрепляла военный потенциал государственного устройства, отличного от западного. По сути, это была аркада вдоль линии Сталина, что «забетонировали» по границам с Польшей.

Я был маленький, когда впервые увидел легковую автомашину, промчавшуюся по шоссе. Она так быстро пронеслась, что мне показалась «всадником без головы». Я не успел рассмотреть сидевшего за рулем водителя. А потом мы набирали полные карманы камней, выходили на трассу и соревновались в точном попадании по шклянкам – стекольным чашкам, что висели на придорожных линиях передач. Попадание вызывало всплеск эмоций, и мы бросались врассыпную при виде замаячившей вдали техники. В наше время машин было немного, проезжали мало, и мы успевали набрать рассыпанных по дороге стеклянных шариков – полуфабрикатов с полоцкого химкомбината. А более захватывающим детским увлечением было собирать выброшенные водителями пустые коробки из-под спичек. Их немало валялось по обочинам, и мы хвастались друг перед другом найденными «раритетами». Некоторые из нас составляли целые альбомы, и с гордостью показывали наборы. Вряд ли у кого-то сохранилась такая коллекция, а то сейчас она стоила бы немалые деньги. Как правило, изображения на этикетках не повторялись.

Машинный гул проникал в деревенское безмолвие, защищенное Пелицей – так назывался сосновый полуторакилометровый промежуток, но слышался отдаленным перегудом, к которому быстро привыкли. А грозный рокот вспоминали, когда всплывала тема войны, когда по шоссе двигались танковые колонны, и она становилась ареной схваток. За овладение трассой разворачивались кровавые баталии между захватчиками и партизанами.

Одолев рокадный косогор, я взбирался на насыпь и сворачивал на открывшийся слева железобетонный мост. С него просматривалась конечная речная даль – устье Берещицы. Уток не было, и я начинал тревожиться: куда они подевались?

Тут жила моя подруга Валя, в доме за мостом, на приречном берегу. Мы учились в одной школе, она в шестом классе, а я в восьмом. Она мне нравилась. Однажды, взявшись за руки, счастливо гуляли по Великим пожням. Отец Вали работал обходчиком-путейцем, а мать – учительницей, преподавала биологию, химию и немецкий язык. Их называли «хуторянами», их дом – единственный в отдалении от деревни, вызывал повышенный интерес. Однажды я побывал в их просторном, чистом и уютном жилище.

Только спустя много лет, после исторического экскурса в прошлое, я понял, насколько величавым было место, где жила Валя.

Неподалеку выбивался из-под земли хрустальный криничный родничок, его и сегодня можно видеть. А средневековый посланец Василий Низовцов, еще в 1563 году, исследуя местность, называл этот уголок «Точным». Почему? Для странников, проплывавших мимо, важно было утвердиться в правильности избранного курса: следовало «точно», без сомнений, свернуть к волоку.

Современный моторный армагеддон изменил статус комфортности, величественности. Напротив оборудовали остановочный пункт, автобусы забирали пассажиров, доставляли в города, и уединенная околица превратилась в шоссейный придаток.

…Я стоял на мосту, вглядываясь в окончание Берещицы, и обдумывал, что делать. Отгонял мысль, что утки стали добычей шоферов. Над высоким левым берегом зеленели нависшие над водой кустарники и возвышалась крыша Валиного дома. Может, ее спросить? И вдруг я увидел ее. В развевающемся платьице она неторопливо спускалась по лесенке вниз, к реке. В руке держала ведерко. «Что ты здесь делаешь?»  - удивленно спросила, заметив меня у перил моста. Я зачарованно смотрел на Валю, совершенно забыв о цели визита. Ее черная коса ниспадала на спину и заканчивалась у талии искусно вплетенной белоснежной ромашкой. Девушка нагнулась, чтобы зачерпнуть воды, и коса сползла, оттенив лилейное плечико. «Наши утки здесь не проплывали?» - наконец выдавил я из себя. Она улыбнулась и сочувственно промолвила: «Не видела…»

Ее фигурка на фоне фантастических окрестностей восхищала необыкновенно. А вид родимого пятнышка на личике усиливал восприятие окружающей среды. Родинка очень гармонировала с тонкой талией и элегантно заплетенной косой девушки. Хотелось ощутить тепло знакомых ладошек.   

Но сверлило мозг бабушкино задание, и с видом рыцаря, озабоченного исполнением поручения, я распрощался.

Поворачивая обратно, лихорадочно соображал, где мог пропустить уток, не заметить.

Как и любая река, Берещица извивалась на всем протяжении, и делала это неоднократно. Но один зигзаг был невероятно замысловатым и крутым, ни с чем не сравнимым. Она пыталась прорваться к Эссе еще за километр до устья, и обе реки сближались до невероятно близкого расстояния – их разделял какой-то десяток метров. Барьер устоял только благодаря тому, что перешеек был уплотнен почвенным слоем слежавшейся глины. Еще Василий Низовцов помечал эту местность, называя Глинными горами. А мы именовали Усохами – почему, объяснить трудно, в наше время там росли колхозные яблони, и волновалось колосистое жито. А вся область, окаймованная речными руслами, составляла настоящий полуостров с единственно оборудованным жилищем - хуторским.

«Только там, в своеобразном «кармане», что сотворила Берещица, могли оставаться мои утки», - думал я, ускоряя шаг.

Приблизившись, застыл в изумлении. Как я не мог видеть этого ранее? К воде клонились густые кусты разросшейся черемухи, белели сплошным экраном. Казалось, занавес откроется, и поплывут по воде легкие быстроходные ладьи, бороздившие реки и озера от Балтийского (Белого) моря до наших мест. На границе стока их переволокут, перетащат в Березину, и поплывут они далее, в черноморские края.

Я замедлил шаг, вдыхая патриархальный луговой настой. Белый черемуховый «танец» на Великих пожнях кружил голову, перемежаясь видениями только что состоявшейся встречи на берегу. Как все переплетено в этом божественном мире!

За кустами бултыхались мои утки. Они резвились, не обращая внимания на время: подныривали, и гонялись за насекомыми, что роились вкруг черемуховой пышности. На фоне живого потока и белой окантовки они смотрелись естественными соучастниками общего священнодействия.

Увидев меня, выстроились в ряд и, повинуясь «дубцу», погребли вверх по течению, к дому. Я быстро пересчитал – все были на месте.

Назад я шел той же тропинкой - вдоль русла, и лучи закатного солнца дополняли картину экзотического мироздания. Прикосновение к природному совершенству отзывалось поэтическим настроением: «своя земля мила как мать…»

Выбравшись из речки, утки, устало переваливаясь, цепочкой поднимались во двор, где их встречала бабушка. «Ути, ути, ути…» - слышался ее радостный голос. Обступив, птицы начинали ворковать - что-то курлыкать и взмахивать крыльями. А она, принеся с кухни размягченный в воде хлебушек, потчевала их как лакомством - заслуженной «вечерей».



P.S. Сегодня Репище не узнать. Наш железный век сделал свое дело. Шоссе и машины, вторгшись в край, подмяли вековую среду.

Еще в период перестройки, когда колхозы рушились, тут начали строить переработочный «заводик» - чтобы отжившую автомобильную обувь пускать в ход. Ничтоже сумняшеся, выбрали бывший чудный уголок. Кому-то пришло в голову, что высохшая Берещица - идеальное место для промышленного обустройства. Мы были в то время настолько расточительны, что не ценили наше общее достояние – природу. Мы все силы отдавали погоне за интенсивной производственной сферой – не жалели средств, чтобы догнать и перегнать Америку, победить капитализм.

Железобетонный корпус вырос быстро. Но ввести в строй не успели – Союз развалился. Долгое время недостроенный остов стоял, как «бельмо» в глазу, пугая пустыми глазницами. А после окончательного распада социалистической системы появился предприниматель - «новый русский», как их тогда называли. Жителей никто не спрашивал. Ему отдали «недострой», а также прилегающую территорию, с Великими пожнями и Круглой горой, Репищем. Новый обладатель получил в свое распоряжение и полуостров Усохи, и использовал приобретение «на всю катушку». Он устроил при шоссе Гостиный двор, заасфальтировав автостоянку для большегрузных машин, а на былинной земле развернул подсобное хозяйство. Территорию изрыл и обнес загородью – не подступись! Теперь это «памятник» нашей безмерной тяге к потребительству.


09/03.25