Памятный день. рассказ

                Памятный день
                Рассказ.


                Весенний  день в Забайкалье только начинался. От сырой рассветной мглы и холодного тумана, расползавшегося слоями по распадкам, у пятнадцатилетнего Якова, еще не вполне проснувшегося, слезились глаза. Он втянул голову в ворот теплой рабочей фуфайки, надышал под нее тепла и, угревшись в нем, начал подремывать, запинаясь на ходу о комья весенней грязи.
    Они шли с путевым мастером  дядей Васей, соседом Якова по дому, по узкой тропке под высокой железнодорожной насыпью, оставив позади маленький железнодорожный разъезд, где стояли два одноэтажных дома из добротного соснового бруса на две семьи каждый. Один из  этих домов занимали семьи Якова и дяди Васи.
    - Яшка! – окликнул Якова дядя Вася, - Мамка-то, когда из больницы  вернется?
    Яков встрепенулся, помолчал, соображая, и вдруг остановился:
    - Дядь Вась, сегодня какое?
    - Восьмое мая сегодня. Совсем заспался! – засмеялся дядя Вася.
    - Так мне же сегодня пошел шестнадцатый год! – тоже засмеялся Яков. – Меня мамка целовала, когда будила утром, говорила что-то, значит поздравляла с днем рождения… Да и завтрак богатый оставила…  А я не понял, что у меня сегодня день рождения.
    - Совсем мужиком стал! Поздравляю!..  Настоящий помощник! – похвалил дядя Вася. Он продолжал шагать, поднимаясь по тропочке на  железнодорожную насыпь и постепенно скрываясь в слое густого майского тумана, который оторвался от мокрой земли и стлался выше, над железной дорогой.
    Яков, шагавший следом за путевым мастером и смотревший на него снизу, видел, как Вася сначала остался без головы, ушедшей в туман, потом без плеч, а потом уже одни его сапоги с хрустом давили балластную гальку. Все это не мешало пораженному Якову осмысливать, какой у него сегодня выдался особенный день. Это был день его  рождения, о котором он почему-то забыл.
   Еще несколько дней назад он хорошо знал, что восьмого мая тысяча девятьсот сорок пятого года ему исполнится пятнадцать лет. Он волновался.  Думал, что этот день станет каким-то рубежом в его жизни,  и за ним последуют события исключительные, начнется жизнь настоящая, к которой он пока только готовился. А потом вдруг забыл обо всем  этом. Как это могло случиться!?
     Мать рано утром, когда он еще не совсем проснулся, уехала с путейцами на попутной дрезине в вагонное депо, где работала уборщицей, чтобы потом идти в районную больницу, потому что была беременна.  А Яков вкусно позавтракал и, когда дядя Вася постучал в дверь, ушел с ним на работу. Он еще в прошлом году закончил семь классов, а в этом году собирался поступать в железнодорожный техникум.
     До полудня они очищали с дядей Васей водотоки под железнодорожной насыпью. Яков втискивался в тесноту бетонной трубы и саперной лопаткой наполнял большую старую бадью, которую Вася вытаскивал за веревку наружу. Работа была тяжелая, и когда бадья дергалась и  с шипом уползала, Яков ложился на мокрое дно трубы и отдыхал.
    В проеме водоотводной трубы ему был виден  расцветший на темном косогоре куст багульника, покрытый яркими розово-фиолетовыми цветами. Цветы были не просто красивыми, но живыми! Это изумляло Якова. «Как-то же родились они на этой проволоке и растут на ней!?»– с удивлением думал он, разглядывая тонкие темные ветки багульника, похожие на спутанную проволоку. Чудо был тем чудеснее, что вокруг стоял еще не совсем оживший майский лес, в черноте которого белели лепешки снега. Цветущий куст багульника был похож на сказочное розовое облако, спустившееся с голубого весеннего неба. «Это в честь моего дня рождения!» - думал счастливый Яков.
   Он закрыл глаза. Ему очень захотелось, чтобы быстрей наступило лето, стало тепло, чтобы можно было валяться на траве, а не в этой бетонной трубе – так захотелось летнего тепла и свободы, что мурашки побежали по коже. «Шестнадцатый пошел, - вспомнил он, и снова, как утром, на него нахлынуло томительное ожидание того радостного и страшноватого, что обязательно должно скоро случиться. Он попробовал  было подумать, что  же это такое случится, но легко и счастливо  махнул про себя рукой – все равно ведь это будет, так зачем и думать?
  Но вот звякнуло ведро, и он стал ожидать голос дяди Васи, который сейчас спугнет его сладкую дрему.
   - Яшка, литерный идет, вылезай что ли! – загудел в трубе голос дяди  Васи.
  Яков поднялся на четвереньки и с трудом вылез из трубы. На запад шел очередной состав с военной техникой. Яков смотрел на закрытые вагоны-теплушки, на горы брезента на железнодорожных платформах – там были укрыты пушки и танки, на редкие фигурки часовых, закутанных брезентовыми плащами, в тамбурах теплушек.
    - Ты погляди: эко место их валит! Быстро добьют фашистскую гадину! – с радостью сказал дядя Вася и, когда состав прошел,  спросил Якова с хитрецой: - Опять танки считал?
    - Так я же никому не скажу! – округлил глаза Яков. – Пусть хоть убьют!
    Перекусить они устроились на солнцепеке, на старых шпалах. Дядя Вася вытащил сверток с едой, осторожно развернул тряпицу с солью и оба стали есть вареную картошку, чуть-чуть притрагиваясь крупными картофелинами к соляным зернам.
    - Дядь Вась, а мне ведь сегодня шестнадцатый пошел! – не вытерпел и напомнил Яков.
    - Ты уже говорил, - засмеялся дядя Вася. – Жениться пора. На моей Нюрке женишься…  Да ты не дрейфь, зятек из тебя хороший выйдет. На именины-то зови сегодня вечером, да брагу выставляй – я запах чуял. Мать у тебя правильная женщина.
   - Приходите все в гости, я вас приглашаю, - сказал Яков.
   -  Обязательно придем, - заверил дядя Вася. 
   Они очистили еще несколько водоотводных труб, и Яков пошел к колодцу мыть грязные сапоги.  В это время на разъезде остановился воинский эшелон. В проемах тамбуров теплушек пестрели морские тельняшки.  Вот несколько матросов спрыгнули с подножек вагонов и обрушились сверху, с железнодорожной насыпи, к колодцу, звякая на ходу ведрами. Первым к колодцу поспел шустрый парнишка, прихвативший зубами концы ленточек своей бескозырки. Он выплюнул их, подмигнул Якову, крутнул ладонью ворот колодца, и ведро с цепью громко загремели, уходя вниз, к воде.  Через несколько секунд у колодца  говорили, кричали, матерились и звякали металлической посудой уже человек десять. Больше, чем матросские тельняшки, гюйсы и бескозырки, Якова поразило то, что все матросы были совсем молодые, почти его ровесники.
    - Привет, салага! – окликнул его шустрый матрос. Он поставил ведро с водой и спросил, переводя дыхание: - Огурчики соленые дома есть?
    - Чего? – не понял Яков, вглядываясь в его загорелое, обветренное лицо, неровный шрам на щеке и новенькую медаль на груди. Ростом парень был ниже его. Яков подтянулся, выпрямился, чтобы казаться еще выше. Он готов был поклясться, что этому матросу лет не больше, чем ему. 
    - Ну, что молчишь? Контуженный что ли? – сердито спросил матрос, облизывая потрескавшиеся губы. – Огурцы, говорю, солите?
    - Не, мы грузди да рыжики солим, - торопливо сказал Яков, чувствуя в этом низкорослом матросе безусловную силу власти.
    - Тогда тащи свои грузди… Ну, чего стоишь, не хочешь получить трофейную зажигалку?
    Зажигалку, которую вытащил из кармана парень, Яков не видел. Он завороженно смотрел на подходившего к ним морского офицера, пораженный его красотой.
     - Отставить, Трофимов! – громко скомандовал офицер. – Давай в вагон! – и когда парень-матрос подхватил ведро с водой и быстро ушел, он глянул на Якова веселыми блестящими глазами и козырнул: - Капитан-лейтенант Фетисов… Чего уставился, молодец? Воды у тебя в колодце хватит?
      Яков растерялся, замешкался, наконец, сказал, кашлянув, баском:
     - Колодец глубокий, чистый, пейте на здоровье. – От капитана исходил волнующе приятный и здоровый дух. Яков никогда не видел таких красивых смуглых лиц с прямым носом, яркой чернотой волос, бровей и усов, с блестящими зоркими глазами. Он не мог сказать, в каких далеких краях, родился этот сразу понравившийся ему человек, но сразу понял, что он не из здешних мест.
   Капитан вытащил из кармана красную пачку, щелчком снизу выбил из нее сигарету и вытащил ее губами.
    - Куришь, что ли? – перехватил он взгляд Якова. – Угощайся.
    Яков неуверенно взял сигарету, а капитан  тут же протянул ему огонек зажигалки и спросил:
     - Сколько тебе?
    - Шестнадцать, - после некоторой борьбы выдавил Яков и начал краснеть, потому что чуть-чуть не сказал, что ему уже восемнадцать. – Сегодня исполнилось, - добавил он.
    - День рождения сегодня? Поздравляю! Возьми на память, - капитан протянул ему пачку сигарет.
   Яков втягивал сигаретный дым, удивляясь, какой он слабый и вкусный, и косил глазами по сторонам, надеясь, что хоть кто-нибудь с разъезда  увидит, как он курит и разговаривает с настоящим морским офицером. Но как назло никого не было поблизости. «Вот где настоящая жизнь! – думал он, с восторгом глядя на веселых молодых матросов у колодца, на сильного уверенного красавца капитана, в которого уже влюбился. – Неужели, у меня ничего этого не будет?»
    Капитан будто услышал его мысли и похлопал ладонью Якова по плечу:
   - Нравятся мои ребята? - спросил он. – Некоторые из них почти твои ровесники, еще мореходку не закончили. Ты можешь стать таким же.
    Загудел на путях паровоз, и капитан закричал сильным, шальным голосом:
      - Кончай заправляться! По вагонам! – он  пошел  к колодцу и сразу забыл о Якове, будто того не существовало вовсе.
     А Яков провожал его завороженным взглядом, и томительное, горькое чувство поднималось у него в груди.
   Матросы лезли вверх по железнодорожной насыпи, расплескивали из ведер воду  и смеялись. Потом бежали к своим вагонам. А поезд уже тронулся и постепенно набирал скорость. Красивый морской капитан все еще шел вдоль состава. Была видна его широкая черная спина, и слышался сильный, радостный голос.  Кто-то из вагона крикнул ему:
      - Фетисов! Садись быстрей!
    Вот, наконец, вскочил на подножку вагона и Фетисов, высунулся, помахал кому-то рукой. Паровоз загудел, въезжая на мост, и повез гудок на другую сторону реки.
   Яков смотрел вслед последнему вагону военного эшелона, и вдруг из глаз у него вывернулись маленькие слезинки. Он поспешно растер их по обветренным скулам, отвернулся и поставил ногу в грязном сапоге в деревянный желоб у колодца.   
                ***
      Уже разгорелся день, когда они сидели и отдыхали на старых шпалах.   Дядя Вася рассказывал Якову, как давно,  когда ему было восемнадцать лет, он начал работать путевым рабочим  на Урале, и они вшестером построили за день маленький мостик  через ручей, и ему за это дали в награду новые кирзовые сапоги. Вдруг дядя Вася насторожился, поднял голову и негромко сказал: 
  - Кажется за нами дрезина идет, - показал он на приближающуюся к ним по железной дороге дрезину. Ее контуры и фигуры людей на ней были плохо  видны. Что-то неспокойное почувствовал Яков в перестуке колес и качающихся силуэтах людей на приближающейся дрезине.
     Он оказался прав: неподалеку от них на железной дороге произошла беда.   Это случилось недалеко от разъезда, где был небольшой мостик через овраг, который размывало летом после дождей. Каждый год мостик укрепляли, и все-таки в теплые весенние дни подтаявшая вечная мерзлота дала себя знать. Сначала около мостика вспучило рельсы, а потом вдруг железнодорожная насыпь осела – ехать по железной дороге стало нельзя.
   Дрезина на которой приехали Яков с дядей Васей и еще с тремя рабочими- путейцами остановилась напротив высокого костра. Пламя его металось внизу под развороченной насыпью.
   - Бревна, бревна надо сюда везти! – закричал путевой мастер, взбираясь к ним снизу, скользя, падая и снова карабкаясь вверх по  крутой железнодорожной насыпи с помощью рук.
  Внизу, у развороченной железнодорожной насыпи, копошились люди: мелькали их спины, руки, кайлы в руках, а стук металла о камни не прерывался ни на секунду. Было понятно, что здесь идет спешная работа. Во всем этом была тревога, возбуждение, а вместе с тем, как будто и праздник. Во всяком случае, так казалось Якову. Он чувствовал прилив энергии и восторга, хотя умом понимал, что случилась беда, которая, быть может, грозит им всем.
   - Чо вылупился, глядеть приехал! – захрапел на Якова мужик, красное лицо которого  было обложено рыжей и будто бы не настоящей бородой. – Бери, собачье твое отродье! – и Яков подхватил конец бревна, которое поднял мужик, заторопился и, оступаясь, пошел вслед за ним.
   Он быстро втянулся в горячую работу, в ее бестолковый с первого взгляда ритм и чувствовал не то, чтобы азарт, а телесное возбуждение, обязательное стремление быть не хуже других, чтобы успеть вовремя дать дорогу поездам, спешащим на запад, к фронту. Он почти физически чувствовал, как с востока на них все надвигается и надвигается живая громада поезда, торопился, дергая носилки, на которых они носили к провалу щебень. Бородатый напарник, жутко матерился на него.
    - Ну, и напарник мне достался!- Громко, с хриплым рыком кричал он, чтобы слышали другие, а Яков стискивал зубы и готов был броситься на него с кулаками.
   Так они работали до сумерек. Когда в очередной раз шли с тяжелыми носилками к провалу, впереди, раз и другой, тюкнул топор. И вот уже несколько топоров застучали одновременно, словно десяток дятлов проснулись в морозном лесу и застучали крепкими клювами. Это мужики-путейцы готовили временную деревянную конструкцию под маленький мостик, обрушившийся у провала. «Может, еще и успеем пропустить поезд вовремя?» - подумал Яков.
    - Может, успеем? – сказал он вслух.
    - В могилу все успеем, - буркнул напарник. Он уже давно оставил Якова в покое, только часто и тяжело дышал да отхаркивал и плевал далеко в сторону.
    «Ага, умаялся, сволочь!» - со злостью думал о нем Яков.
   Они вывалили в провал щебень с носилок и, когда пошли назад, напарник сказал:
    - Давай-ка, шевелись быстрей, а то ноги стынут, - и весело прокричал другой паре с полными носилками, идущей навстречу: - Шевелись, ребята! Может, душу спасем! 
   Скоро руки у Якова налились тяжелой усталостью, набрякли и противно дрожали. Он несколько раз спотыкался и со страхом ждал, что бородатый напарник прогонит его. Но тот помалкивал и только стал держать носилки сзади, подталкивая ими Якова.
   - На мой край больше вали, - сказал он мужику, кидавшему им в носилки щебень, - а то малец ноги протянет.
    Яков не обиделся на него, а почувствовал, что виноват перед бородачом, который, по всем приметам, болен и потому, наверное, бывает злой.
   Если бы машинисту маневрового тепловоза, который возил щебень из карьера, не пришло в голову привезти его на платформе, которую можно опрокинуть прямо в провал, они бы не успели вовремя закончить работу. Но молодой чумазый машинист додумался до этого. Щебень вывалили в провал, и путейцы стали разравнивать его.
    После тяжелых носилок лопата показалась Якову игрушкой. Он кидал и кидал мелкий щебень широкими замахами лопаты и скоро так приноровился, что не глядя и не теряя ни камешка, отправлял шуршащую щебенку в нужное место провала. Он не удивлялся, что сердитый бородач опять оказался рядом с ним. Они уже были связаны совместной работой и приладились друг к другу.
    Яков не знал, сколько прошло времени. Ему казалось, что много часов. Он почти и забыл про военный состав, который они должны успеть пропустить. Он слился с работой, с лопатой, с людьми, ставшими осями, подшипниками одной большой машины, где крутится маленькой, но совершенно необходимой шестеренкой и сам Яков. Он полюбил эту отлаженную машину и точно знал, что ни за что не замедлит ее хода. Наступили сумерки. Они уже заканчивали равнять откос, когда кто-то крикнул:
    - Гляди: сигналит!
    Яков вместе с другими путейцами поднял голову и увидел, что вдали на железной дороге маячит из стороны в сторону красный огонек.
   - Кончай работы! – крикнул мастер.
   Они отошли по распадку, из которого несло холодом, до зарослей дикого абрикоса, стали закуривать и сразу заговорили, засмеялись.
   - А я думал: не успеем, - сказал Яков.
   - Мужики, а мужики, где мастер, пусть ведро водки ставит – даром, что ли уродовались? – весело крикнул кто-то.
   - Закуривай, - хмурый напарник протянул Якову кисет.
   - А у меня же есть, - спохватился Яков, вытаскивая из кармана красную пачку сигарет.
    - Ого, где разжился? – сказал кто-то рядом.
    - Берите, кто хочет! – обрадовался Яков и зачем-то соврал: - У меня еще есть…
    Пачка прогулялась по рукам и вернулась к нему с двумя сигаретами. Яков. совершенно счастливый от внимания, которое ему оказали эти взрослые, усталые люди, чувствовал себя ровней среди них, и потому так же, как они смотрел вокруг, говорил, курил, ждал, когда покажется военный эшелон.
    - Тебя как зовут-то? – спросил его бородатый напарник.
    - Яшкой, - встрепенулся Яков.
    - Матвей, - подал он ему руку. – Будем знакомы… А ты ничего, парень! Обматюгал я тебя маленько – так то ж работа…
    Близко раздался гудок паровоза, и все зашевелились. Было еще светло, и фигура путевого мастера, который один остался на полотне у рельсов, была хорошо видна. Он стоял на узкой кромке железнодорожной насыпи, которую они только что восстановили, и, если бы проходящий состав начал заваливаться, то ему некуда было бы деться.
   Состав шел на небольшой скорости. Паровоз еще раз загудел, приближаясь к аварийному участку, проехал мимо одинокой фигуры путевого мастера, которую сразу стало плохо видно на фоне темных вагонов, и потащил длинный состав дальше на запад.
   - Порядок! – хлопнул Якова по плечу Матвей. – Нормально все сделали! – Он посмотрел в лицо Якову и некрасиво улыбнулся.
   А у Якова колотилось от волнения сердце. Когда состав прошел, и мастер не спеша спустился к ним с насыпи, он чувствовал к нему, уверенному и сильному, уважение и нестерпимую зависть.
   - Спасибо, мужики! – негромко сказал мастер.
   - А чо спасибо-то?! – сердито прохрипел Матвей. – Из спасибо щей не сваришь!
     Дядя Вася, стоявший рядом с Яковом, крепко обнял его:
    - Живой?
    - Не хуже других, - бодрясь, откликнулся Яков.
    - А глаза-то красные…  И куда тебя с нами черт понес! Рано ты, Яшка, нашу-то жизнь на себя примерять начал.
   Подошла самоходная дрезина с прицепленной к ней платформой, и все, кто работал на ремонте железной дороги, включая дядю Васю, уехали на станцию. Яков возвращался на разъезд, который был близко от места работ, один. Он шел по шпалам и смотрел  вперед, на затухающий закат солнца. Ноги и тело были тяжелы, плохо слушались его. Спать не хотелось, но очень хотелось  вытянуться на удобной кровати, приятно потянуться, полежать с закрытыми глазами, улыбаясь и ни о чем не думая, потому что работа сделана хорошо и отдых заслужен.         

   За день Яков так устал, что когда вернулся домой, то повалился на топчан и даже ненадолго заснул.  С вечерней передачей мать на разъезд не приехала. Яков остался дома один, расстроился, подбросил в печь полешек, повздыхал, глядя на заигравшее в печной утробе пламя. Потом он умылся с кусочком мыла, который хранила мать, одел в честь дня рождения новую рубаху и стал собирать на стол угощение для гостей. Оно состояло из кусочков сала на деревянной разделочной дощечке, соленых груздей с луком, моченой брусники и тарелки сухарей. Большую бутыль, от которой шел пивной запах, и где была брага, Яков водрузил посреди стола, выставил граненые стаканы, протерев их старым полотенцем. Оглядев полупустой стол, он спохватился, накинул на себя фуфайку, и через несколько минут вернулся с большим букетом цветущего багульника, который положил на пустое место стола. Стало похоже на праздник, и он, подумав немного, налил себе в стакан немного хмельной браги и выпил залпом - его передернуло. А потом отправился на половину дома дяди Васи звать гостей.
    Дверь ему открыла Васина дочь Нюрка, которая была на год младше него. Яков, как только посмотрел на нее, стоящую в ситцевом платьице, едва прикрывавшем загорелое тело, в полосе света от открытых дверей, так сразу и опустил глаза.
    - Мне дядь Васю, - глядел он на ее  босые ноги, которыми она переступала на холодном полу у дверей.
    - Папка в лес ушел, - лениво, нараспев сказала она, – но скоро вернется. А мы дома с мамкой и дядей Колей.
    - Приходите сейчас все к нам, на мой день рождения, я стол накрыл. – пригласил Яков.
  Он не знал, что еще сказать или что сделать – сердце у него начало стучать от вдруг возникшего сильного волнения.
    - Ладно, придем! – громко сказала Нюрка. – Чего это ты такой? - вдруг прыснула она, прикрыв рот рукой. - и, нахально глядя на него, спросила с любопытством: - А почему мамка твоя не приехал на твой день рождения? Из больницы не отпускают? Моя мама говорит, что она беременная от Вовы и поздно хватилась с абортом.
    Яков, так и не взглянув на нее, круто развернулся и бросился бегом к себе домой. 
                ***
   Мать у Якова была красивая, ростом выше отца, а любила его, криворотого, как привороженная. Окривел отец уже давно, после пожара на станции, где его пришибло балкой. Дали ему тогда за отвагу именные часы, а вылечить до конца и выправить рот не сумели. Целый год он не работал в депо, а подрабатывал дома. Так и помнит его с малых лет Яков, сидящим у окна на скамеечке за сапожной работой, вечно улыбающегося, с шипами и гвоздиками в углу рта.   
   В армию отца взяли через полгода после  начала войны, чтобы он ремонтировал танки, потому что раньше он был лучшим слесарем в вагонном депо и умело ремонтировал не только вагоны, но и танки. Похоронку на него принесли в самом начале сорок третьего года. Мать долго плакала, стала худой и некрасивой, но потом подобралась и целыми днями пропадала на работе. Два долгих военных года они прожили с матерью одни, и скудность жизни переживали без ропота. Любил Яков мать до слез и жалел ее, когда ходила она с израненными на работе руками, перевязанными тряпицами, и даже пуговицы на телогрейке не могла застегнуть сама.
   Потом появился Володя – инженер из вагонного депо. Приезжал к ним почти каждую неделю, привозил продукты, книжки Якову, говорил негромко, шутил почти так же, как отец. Но привыкнуть к нему Яков никак не мог. Каждый раз, когда перед его приездом, мать заставляла Якова поливать ей на голову горячую воду из чайника, втирала в обветрившиеся руки и лицо облепиховое масло, меняла белье на кровати, он не находил себе места. Недавно она спросила его: стал бы он любить брата или сестренку, если бы они у него появились? Он не дослушал ее, убежал в сарай  и ревел там за поленницей дров долго и неутешительно. Было это два месяца назад. С тех пор дядя Володя у них больше не появлялся.
                ***
    Гости пришли с шумом и смехом. Мать Нюрки, тетя Маша, принесла кувшин облепихового морса и кусок вареной курицы, а дядя Вася подарил Якову коробку цветных карандашей, потому что Яков любил рисовать. Брат Васи Коля подарил красивый спортивный значок ГТО. Уселись, Коля хлопнул Якова по плечу:
    - Ну, что, наливай, мужик.
    Нюрка показала Якову, чтобы он налил ей морса, а когда он занес бутыль с брагой над своим стаканом, погрозила ему  пальцем, и Яков тоже плеснул себе облепихового морса. Потом тетя Маша взяла все за столом в свои руки, и они хорошо посидели, с поздравлениями и тостами за  Якова, за мать Якова и за победу. Когда гости уходили, Нюрка неожиданно поцеловала Якова в щеку и сказала:
    - Ты молодец!
  Потом Яков долго лежал в постели и уснуть никак не мог. Мысли сбивались то на хорошее застолье, то на поцелуй Нюрки. Ему почему-то стало жалко себя, и появилась обида на мать. «Может, она уже решила выходить замуж за Вову и хочет бросить меня?» – думал он.  Горечь разыгралась до того, что из глаз выступили слезы. Утешали только мысли о скорой взрослой самостоятельности. Тогда он обязательно уедет в город, станет моряком и только через несколько лет, в черном кителе и фуражке с кокардой, вернется, чтобы простить мать и забрать ее с собой… Он сначала окончит школу юнг, будет очень стараться, и тогда капитан, - «капитан-лейтенант», - вспомнил он незнакомое звание, - пожмет ему перед строем руку... Потом его наградят за что-нибудь очень такое! – что он обязательно сделает. И ему дадут звание офицера… Надо спросить у Фетисова, как стать офицером… Ах, да, он же уехал на поезде на ту сторону реки… Тут Яков услышал, как затопали на крыльце ноги, и не успел он встать с кровати, а дверь уже открылась и в комнате появился капитан-лейтенант Фетисов. Он козырнул Якову, приобнял его и уверенно сказал: «Быстро одевайся… Вижу: живешь скромно, но порядок держишь. Молодец! Сейчас поедем с тобой во Владивосток, там я тебя устрою в военно-морское училище, и ты станешь морским офицером, как я. Брать с собой ничего не надо, у меня все есть для тебя». Яков подскочил с кровати и моментально оделся. Потом он схватил со стола коробку карандашей – подарок Насти, и тут спохватился: надо было написать записку матери. Он заточил ножом у печки большой синий карандаш из коробки и написал большими буквами на листе бумаги, приготовленным для рисунка: «Мама! Я тебя очень люблю, но с Вовой жить не буду. Мы с капитаном Фетисовым уезжаем  во Владивосток. Я окончу там военно-морское училище, стану морским офицером, приеду и заберу тебя к себе. Жди!»
   Яков стал думать, как он вернется в красивом морском кителе  и заберет мать, сел на кровать и укрылся одеялом…      Мать разбудила его, когда уже начался день. Она обняла его, прижала к себе.  Он очень обрадовался ей. От необыкновенного запаха любви, который шел от нее, у него закружилась голова. Он вскочил с кровати, огляделся и не сразу понял, где находится. Потом вдруг вспомнил, что ночью написал записку матери о своем отъезде в мореходное училище и что оставляет ее одну. Он запаниковал, бросился к столу, но ничего там не нашел, и не сразу понял, что написал записку только во сне, а не на самом деле. Чувство счастья было так сильно, что он обессилел и сел на лавку около стола.   
   Мать в это время перевернула листок настольного календаря. Уже шел день девятого мая 1945 года, то есть День Великой Победы. Но они еще не знали об этом. Только через час, когда уже стало светло, по радио диктор Левитан объявил, что Германия подписала Акт о безоговорочной капитуляции и наступила победа над фашисткой Германией. Мать хотела налить себе в стакан браги и выпить в честь победы, но бутылка из-под браги оказалась совсем пустой. 
                ***               
       Пройдет много-много лет, и однажды старый Яков в День Победы 9 мая  расскажет своему уже взрослому внуку об этом памятном  дне. Он сильно удивит внука своим рассказом, а точнее, запомнившимися ему мельчайшими подробностями того давнего дня. Например, что мать Якова в тот день, в честь его пятнадцатилетия, оставила ему утром на завтрак  на столе сковородку жареной картошки и толстый ломоть черного хлеба, политый подсолнечным маслом и присыпанный сахарной пудрой.
    В этом куске хлеба была воткнута небольшая веточка цветущего багульника. Яков объел губами розовые цветочки с веточки. Они были терпкие, горьковатые и очень вкусные.