Вершитель чужих судеб

Шел дождь. Небо затмило темными тучами. Я боялся, боялся того, что меня не примут обратно в семью. Самый большой страх – остаться в одиночестве. Кто будет делить кров со мной после моих преступных деяний? Я предал родину, предал родной город, предал свой род. Но идти мне не куда, поэтому я возвращаюсь домой. Но дома меня не ждут…
Свой автомат я бросил еще где-то в лесу, он так и не выпустил не одной умерщвляющей пули, не послужил отечеству. А девственно чистую каску с красной звездочкой я где-то потерял. Нет, война не для меня, я не хочу умирать пусть даже за Великий Союз, за свое отечество, я не отдам свою драгоценную жизнь пусть даже за миллион невинных, ведь все равно не увижу их радости спасения… А что будет с матерью? Когда меня забирали, она молила бога, чтоб я выжил, чтоб вернулся к ней, и вот я жив, но какой ценой? На мне кровь других солдат, которые надеялись, просили прикрыть, но я… не выдержал… Их убили на моих глазах, на моих объятых ужасом глазах, обезумевших глазах… О боже, что я наделал? Какие наказания посыплются на меня за предательство? Нет, я боюсь не мести матерей тех, сыновья которых лишились жизни по моей вине, нет, не боюсь даже самого Сталина, но боюсь гнева божьего.  Еще мать говорила мне, что за каждый грех надо платить, расплата приходит незамедлительно. Наверное, уже весь мой родной город прознал о моем предательстве, меня заколотят палками, как затравленного волка, потом посадят на цепь, или вовсе отдадут под расстрел. Нет, в город я не пойду, нет, не вынесу я всего того… А куда мне еще податься? Родных у меня нет больше нигде, а все друзья погибли там, под вражьим пулеметом. Остается только домой, и пусть будет что будет, на все воля божья…

Эти места я знал, как свои пять пальцев. Помню, ходили сюда с отцом за грибами, помню, как я не мог и одного то найти, а он нес уже целую корзину белых. А еще вон на той речке мы рыбачили, правда, теперь это уже узкий ручеек, нежели речка. Да и грибов почему-то сейчас нет, хотя осень… Странно, и даже птицы не поют, боже, должно быть, сама природа ненавидит меня за тяжкий грех, да, я с ней согласен, я тоже себя ненавижу, я трус и предатель, почти убийца! Что бы сказал отец, если был бы еще жив? Он даже не стал бы меня бить, как обычно делал за проказы, он просто отвернулся бы от меня, а на глазах у него навернулись бы слезы.
Но теперь мне нужно думать о другом. Наступила ночь. До родного города осталось немного, я проберусь тайком в темноте так, что даже ни одна собака не увидит и не почует, потом я пойду домой и все расскажу матери, быть может, она пустит меня под свое материнское крыло, а быть может и прогонит, если так, то не зачем и жить будет…
Мой родной город носит название Военный, за небольшие военные заводы, благодаря которым город собственно и существует, питается и живет. Город процветал, несмотря на заводы, таящие опасность, ведь лишь один сбой в работе, случайный взрыв боеприпасов, и нет Военного. Расположен город стратегически безопасно, со всех сторон лес, да и увидеть его только с самолета можно. Дорога туда вела только одна. И конечно я пошел не по ней, уж я то найду другой проход, кому как не мне это по силам…
Впереди я увидел высокий забор, поверх которого тянулась колючая проволока. Это мой родной город. Ни кто из жителей так и не знает, почему, собственно, у города такая защита, вряд ли из-за двух заводов наши советские солдаты обнесут его таким забором. А еще в нашем городе всегда было очень много наших солдат, и даже когда меня забирали на войну, эти солдаты не покидали своего поста.
Я зашел с тыла города, с противоположенной стороны от ворот, и боялся попасть под свет рыскающего туда-сюда прожектора, светящего с высокой вышки, одной из тех, что стояли для дополнительной охраны города по всему периметру. Посторонний человек ни за что бы ни смог проникнуть в город, но я то знал об одной лазейке. Мы с ребятами тайком, еще до начала войны прорыли подкоп под толстой каменной стеной на всякий случай, но, конечно же, замаскировали его. С теми ребятами, которых я обрек на смерть три дня назад… Как же я приду в свой дом? Я совру? Да, наверное, придется…
Странно, прожектор не работал, и на ближайшей вышке ни кого не было. Ну и славно, проще будет попасть в город. Я даже в темноте без труда отыскал нашу лазейку, смел почерневшие гнилые листья с досок, которые закрывали проход, и без труда прополз на территорию Военного.
Ничего не видно, хоть глаз выколи! Город погрузился во тьму. Ни один фонарь не горит, на улицах ни человека нет. Странно, впрочем, сейчас мне не до странностей. Я уверенно шел по пустынным улицам к дому. Помню, раньше я завидовал тем, у кого новые большие трехэтажные дома в северной части нашего маленького города, но теперь я рад, что живу в отдельном доме в южной части. Не нужно идти по лестнице, минуя чужие квартиры, всего лишь постучался в окно – и ты уже дома.
Я шел и думал о хорошем борще на ужин, гоня из головы мысли об отказе. До улицы Третьей Пятилетки я дошел быстро, это старая улица состояла лишь из деревянных старых одноэтажных домов, позади каждого имелся личный огород – именно то, чего нет у жителей трехэтажных домов. Если бы я был осторожным, то заметил бы, что ни одна собака не лает на меня, их просто нет, хотя когда я уезжал, возле каждого дома имелся охранник. И еще я заметил бы, что ни в одном доме, не горит ни свечка, ни керосиновая лампа. Но нет, я просто шел домой, не обращая особого внимания на округу.
И вот я дома. Калитка, как и раньше, скрипит, потому что некому смазать. А где Бим?  Я оставил его охранять мать, а теперь на цепи никого нет… Я тихонько постучал в дверь. Боже, как же я боюсь! Вдруг мать уже обо всем знает, о том, как я предал Отечество? Что же она скажет? Дверь не открывали. Я легонько толкнул дверь, и та отворилась. Глаза постепенно привыкли к кромешной тьме, и я смог различить очертания старого комода, на котором стоял самовар, старый ржавый самовар, сверху которого лежал сапог – память о погибшем на фронте отце. Осторожно я прошел в дом, зашел в главную комнату, и вдруг услышал от куда то из-за спины:
- Сдохни, фашистское отродье!
Животный инстинкт подсказал мне присесть, над головой просвистела тяжелая кочерга.
- Мама, это я, Родион, твой сын! – вскрикнул я, разворачиваясь лицом к матери.
Кочерга выпала у нее из рук.
- Родя, миленький, ты вернулся! – мать обняла сына, - а я уж подумала, что это опять фашисты.
Что? Фашисты? Здесь?!
- Подожди, какие фашисты? – произнес я неуверенно.
Мать отпустила меня и ответила:
- Наш город держат в осаде, сынок, уже год, почти с того момента как тебя забрали. Они вошли в город, перебили всех наших солдат, забрали все наше немногочисленное оружие и вышли, теперь разбили лагерь снаружи, и ждут, пока мы все умрем. Я не знаю, чего они добиваются…
Не может быть… Как они посмели! И я забыл о своем предательстве, но только на время.
- Они не позволяют никому сбежать, пользуясь нашим высоким забором. Лишь раз в три дня они привозят на главную площадь телегу с едой, за которую идет смертельная битва между жителями города. Я, увы, не могу добывать себе пищу, сынок, я уже стара… какие же они сволочи! – в сердцах крикнула она, вновь обнимая своего сына. Она еще не знала, что ее сын – предатель.
- Завтра утром я принесу тебе еду, мама, - уверенно сказал я, а потом мы легли спать, голодный желудок способствует сну…

- Это все я… - всплыло в моем мозгу после страшного сна. Мне снились те ребята, которых я обрек на смерть, они говорили, что на меня падет страшная кара. Значит, эта западня в собственном городе и есть наказание. Ну ничего, сегодня ночью мы сбежим, я то знаю потайной проход. На утро я рассказал матери о нем, она обрадовалась, что мы сможем бежать из этого ада. Вообще, можно было уйти прямо сейчас, но ночью, в темноте как-то безопаснее. А сейчас мне нужно раздобыть еду. Мама сказала, что телегу должны привести сегодня в полдень, прямо на площадь Ленина.
Было около одиннадцати, когда я вышел из дому. На улицах пусто. Я не спеша побрел к площади Ленина, озираясь по сторонам. Я боялся встретить матерей тех солдат, которые из-за меня погибли под фашистским пулеметом.
В городе почти не осталось мужчин,  одни старики да дети, все ушли на фронт. А я здесь вновь уже не должен был оказаться… Я должен был погибнуть…
Вновь полил дождь. Холодные капли больно били по незащищенной голове, но я не чувствовал. По улицам города летает смерть. Она собирает обильный урожай. Я чувствовал ту боль, которая проникала сквозь стены домов, пронзая мою душу. Вот еще кто-то испустил дух от голода… И еще…
- Эй, парень… Не поможешь? – услышал я чей-то голос. Оказалось, меня звал дряхлый старик, вышедший из своего не менее дряхлого дома поглядеть на, наверно, единственного здорового человека в городе.
- Чем помочь, дедушка? – вежливо обратился я к нему, отворяя скрипучую калитку, и проходя во двор.
Он с недюжим усилием заговорил:
- У тебя в карманах не завалялось какой-нибудь крошки? Очень есть хочется… - я посмотрел на его иссохшие губы, потом пошарил в карманах, но, конечно же, ничего не нашел.
- Простите, у меня ничего нет…
Старик явно огорчился, хотя конечно же понимал с самого начала, какой я дам ответ.
- Жаль, жаль… Ты никуда не спешишь? Поговори с одиноким стариком, а то, чувствую я, жить не долго мне осталось…
Я подумал, что не плохо бы получить какую-нибудь информацию о случившихся событиях, и кивнул головой.
- Давай сядем, за домом, во дворе. Там раньше была беседка… - Он не договорил и, опираясь на какую-то палку, повел меня во двор. Я заметил старую собачью будку в углу обветшалого забора, из которой лишь торчала недавно перепиленная цепь.
- А куда подевалась ваша собака, да и все собаки в городе? Мне показалось странным, что…
Старик перебил меня:
- Мухтара я любил… Хороший был пес… Жаль, люди выкрали и съели…
Меня передернуло.
- К-как съели? Неужели люди до этого дошли? Съесть собаку!
Старик как-то странно улыбнулся и проговорил, глядя в одну точку:
- Люди в городе превратились в зверей от голода, юноша… Жаль бежать из этого ада не получается ни как, фашисты – изверги не выпускают, расстреливают всех, кто вздумает выйти из города… А теперь еще и какая-то хворь, массовый мор…
Я сел на мокрую от дождя скамейку, под дырявой крышей беседки.
- Какой такой мор? Болезнь какая в городе? Эпидемия!? – я был взволнован, очень взволнован.
- Да, - прохрипел старик, - никакие лекарства не помогают, народные средства тоже, хотя… какие тут народные средства… ничто не поможет против этой хвори. Никогда такого не видел: зараженные просто бьются в агонии, сходят с ума и умирают… - последние слова он прошептал, будто боялся, что услышат.
Что за эпидемия? Отчего?
- Мы не знаем от чего она, - будто прочитал мои мысли старик, - но есть предположение, что это от разлагающихся тел. Фашисты свалили мертвых защитников города на главной площади и месяц к ним никого не подпускали, естественно сами они оставались в каких-то защитных масках. И вот теперь еду они вываливают прямо возле этой кучи, мой тебе совет: не ходи за едой, коли жить хочешь, лучше с голоду умереть, чем от этой страшной хвори.
Я долго молчал, обдумывал услышанное. Нет, я должен пойти туда и принести еду матери! Но не исключено, что я сам заражусь и умру страшной смертью…
- Зачем это фашистам?  - напросился сам собой вопрос.
Старик нахмурил брови:
- Они не люди, звери. А животные от людей и отличаются непредсказуемостью и не осмысленностью действий, - выговорил старик.
И я решил, что расскажу ему о лазейке из города, через которую хотел увести  сегодня ночью мать. Хороший он человек, а хорошим людям надобно помогать.
- Как звать то вас, дедушка? – спросил я, умалчивая о своем имени.
- Кузьмой нарекли… Отец Гаврил так назвал, - протянул он.
- Значит Кузьма Гаврилович… Вы хотите уйти из города? – задал я вопрос.
Старик зачем-то натянул на глаза шапку, и незамысловато ответил:
- Хочу, а кто ж не хочет-то? Только жаль, невозможно…
- Возможно! И я выведу вас! – перебил его я, меня будто прорвало, - я знаю лазейку с южной стороны города, под забором дыра.
Старик видно решил, что я его разыгрываю, и хотел уж было упрекнуть меня, но взглянув в мои глаза передумал. Они впервые за долгое время светились правдой.
- Как же ты нашел ее? Впрочем, не мое это дело… Как звать то хоть скажи, милок?
Я не раздумывая, ответил:
- Я Родион, Родион Макаров.
- Ах, Родя, сын Марфы Петровны, да? Я приехал в этот город уже после твоего ухода на войну, но твоя маменька рассказывала, какой ты у нее хороший. Кстати, с тобой ушел и мой внук Митенька Ильин. Ты не с ним воевал?
Меня как кипятком окатило. Митька Ильин. Один из тех ребят, которые бесславно погибли по моей вине.
- Нет, не со мной, - выдавил я, а на душе стало мерзко и гадко.
- Ну что ж, жаль, а так бы рассказал о нем, он же письма нам с фронта писал, так домой хотел… Интересно, как он там? Надеюсь с ним все хорошо, - дед улыбнулся мне, а я отвел взгляд.
Кузьма Гаврилович встал со старой сломанной скамейки и, взяв меня за руку, повел к крыльцу. Я уж подумал, не заподозрил ли чего.
- Хороший ты парень, Родион. Я дам тебе одну штуку… Подожди меня…
Он зашел в дом, и через пять минут появился вновь, скрипя половицами. Он протянул мне старую маску.
- Вот, раз уж ты решил идти за едой, возьми, хоть защитит от хвори. И принеси мне тоже немного еды, хорошо?
Я кивнул, принимая щедрый дар.

Это кара свыше. Точно. За то, что я бросил товарищей, теперь буду расплачиваться. Окончится расплата верно смертью…
Я шел под проливным дождем ничем не прикрывая голову. Рука крепко сжимала в кармане маску. Одежду я, конечно, переодел, чтобы не узнали, что я солдат, бывший солдат… Пустынные улицы, тишина… Лишь изредка пелену тишины прорывают отчаянные крики, крики безысходные, предсмертные… По дороге я встретил несколько людей, все они уже больны, просто шатаются по городу наклонив вниз голову и бормочут что-то, не обращая внимания на дождь. Мне их было жаль, наверно и в этом виноват был тоже я… Погубил собственный город.
Время приближалось к полудню. Я шел по умирающему городу, голова разрывалась от этих воплей и страданий, казалось я схожу с ума. Вскоре впереди я увидел людей, пока еще здоровых людей. Они стояли по периметру площади Ленина, не рискуя подойти ближе к центру, я понял – сейчас должны привести еду. Я подбежал к толпе, попытался протиснуться, но меня не пускали. Я видел в основном женщин, мужчин было от силы два десятка, а ведь на площади собрался весь город.
- Дяденька, принесите мне пожалуйста покушать… Или я умру с голода… - услышал я сзади. Мою руку схватила чья-то детская ручка, я обернулся и увидел чумазую сильно исхудалую девчонку лет десяти, слезы текли по ее щекам.
- Где твоя мама?
- Мама там, в первых рядах. Она приходит сюда самой первой, но уже неделю не может ничего принести домой… А я кушать хочу…
Я присел на корточки перед нею и промолвил:
- Я принесу тебе чего-нибудь, обещаю.
Вдруг подул ветер, и до меня дошел странный запах, весьма неприятный запах. Запах разлагающихся тел.
Девочка куда-то убежала, а я встал и натянул маску. Маску на моем лице не замечали, люди были озабочены другим – городские ворота открылись и на площадь медленно покатили телегу, перегруженную кониной. Ее сопровождали пятеро фашистов в закрытых противогазах с автоматами в руках.
- В сторону, свиньи! – крикнул корявым русским языком один из фашистов в толпу, грозя «шмайсером».  Люди, толкаясь, очищали проход. Тут одна отчаявшаяся женщина упала на колени, поползла к фашистам моля их, как богов, чтоб кинули хотя бы маленький кусочек, мол, дети голодные. Несчастная схватила одного за ногу. Я понял, что сейчас произойдет, и отвернулся. Послышались выстрелы, а потом и короткий, оборвавшийся крик… Изверги…
А толпа уже привыкла к смерти. Никто не закричал, никто и не подумал убрать бездыханное тело с дороги. Фашист лишь презрительно отолкнул тело, которое тут же было затоптано той самой толпой, безумной толпой, которой руководили лишь животные инстинкты, где каждый хотел жить, и сходил с ума от этого.
Дождь и не думал прекращаться, он лишь усиливался, нещадно колотя меня холодными ударами. Изо рта шел пар, но я не замечал холод, я тешил себя мыслью, что приду домой с едой, и мама приготовит что-нибудь… Хотя из одного мяса что-то толковое не приготовишь, овощей ведь нет, овощи в огороде давно выкопали и съели соседи…
Тем временем фашисты подкатили телегу прямо к памятнику Ленина и свалили мясо на землю прямо возле большой кучи мертвых тел. Потом  один из них произнес какое-то ругательство, и изверги двинулись обратно, увозя телегу не подпуская никого к себе и на два метра.
Толпа оставалась на местах, и жадно глядела на мясо. Сейчас люди как никогда были похожи на простых животных, зверей, способных драться с собственным братом за кусок мяса. Мы ждали. Никто не хотел приближатся к трупам и подхватить страшную хворь, но в тоже время все хотели есть.
Тишина и бездействие давило на голову. А потом как-будто прорвало: Первые ряды одновременно рванули к куче, наплевав на болезнь. Сзади подтолкнули, я понял, дальше стоять нельзя – затопчут. Я толкнул кого-то спереди, он упал… Кажется это была женщина… Сзади давили. Я наступил на что-то мягкое, послышался крик. Ноги заплетались. Я побежал, сбивая людей. Кажется, я подчинился законам толпы… Кто-то ударил меня по лицу, а потом я услышал чей-то женский визг:
- На нем же маска!
Сейчас что-то будет. Я рванул, толкнул плечом эту женщину роняя ее на землю, побежал, навалился на кого-то… Ударили по почкам… В живот… Почти дошел… Вот и куча…
Мяса не осталось. Я не успел! Боже, как же… Я же пообещал матери… старику… той девочке… себе… Тут я за что-то ухватился, сырое и мягкое, кажется это кусок конины.
- Отпусти, гад! Это мое! – услышал я чей-то редкий мужской голос.
Я рванул, и небольшой кусочек оказался у меня в руках. Тут накинулся кто-то сзади, схватил за шею, содрал маску. Я побежал обратно, запнулся, упал… Грязь ударила в лицо. Кажется, кто-то наступил на правую руку… Но левой у груди я держал единственную пищу. Мама, она же меня ждет…
Откуда-то появилась сила. Я схватился за чью-то ногу, и за счет падения неудачника поднялся сам. Поднялся и побежал назад, домой…
Выбравшись из того ада, я попал в другой, более жестокий. Передо мной падали на колени женщины с детьми, они просили…
- Нет, не могу… Простите… Не могу… Нет… - шептал я себе под нос.
А вот и та самая девочка. По ее чумазому лицу текли слезы. От счастья.
- Вы принесли это мне?! – глаза ее налились счастьем, но улыбка сползла с ее лица, когда я ответил.
- Нет… не тебе… извини…
- Теперь я умру, - тихо произнесла она, и опустила голову.
Теперь уже из моих глаз брызнули слезы. Этот маленький кусочек – все, что я смог достать, и он нужен мне. Я побежал, закрывая уши грязными руками, чтобы никого не слышать.

Дома мама сварила добытую мной пищу и поела, набираясь сил, а мне кусок в горло не лез.
А потом, перед дальней дорогой, я смог уснуть, и мне приснился страшный сон.
Я шел по улице, все также хлестал дождь. Небо было серое и безжизненное, как никогда. На душе один лишь странный мрак и пустота… Зашел в какой-то двор, и увидел старую детскую площадку. В песочнице копались две девчонки, лет по семь каждой. Я подошел к ним, выдавил из себя улыбку и спросил:
- Что копаете? – доброжелательно спросил я. Одна девчушка заглянула мне в глаза, заражая унылым безрассудством. Девочки мне не ответили, лишь продолжая копать. Тогда я решил посмотреть сам. Наклонился, и увидел между сломанных старых детских совочков худую руку, торчащую из песка…
Я проснулся.

Разбудил меня гром. Началась гроза. За окном хлестали серые полосы со свистом рассекая воздух, дождь разыгрался не на шутку. Я поднялся, выглянул в окно – уже стемнело, пора идти. Мама уже собралась, да, впрочем, собирать то и нечего было. Мы вышли из дому. Я рассказал матери о Кузьме Гаврилыче, она одобрила мое решение взять его с собой. Конечно, еще кого-то звать было нельзя – много народу поднимет шум, не дай бог, фашисты заподозрят побег, расстреляют и никто уже не спасется…
Вскоре мы подошли к уже знакомому мне забору. Мне было слегка неуютно: маску потерял, добычей не поделился… Как теперь стучаться в дверь… Но я решился, и постучал. Сверкнула молния.
- Родион, это ты? – раздалось из-за двери.
- Да, - крикнул я, пытаясь перекричать шум и свист беспощадного дождя, - выходите, Кузьма Гаврилыч, уйдем из этого города!
Тишина. Запоздало прогремел гром.
- Я не смогу, Родя, я приболел…
То есть как, приболел? Неужели той самой хворью?
- Все равно пойдемте, я вас выведу! – прокричал я.
Снова тишина.
- Не могу, Родион, идите без меня… очень плохо себя чувствую… желаю удачи, - я услышал шаркающие шаги, похоже, он действительно болен, даже дверь не открыл мне…
И я подавленный повел маму к выходу.
Мой выход из города недалеко, но мне казалось, что мы шли целую вечность. По пути нам встречались люди, потерявшие смысл жизни, отказывающиеся от нее, больные люди. Яркие вспышки  освещали их страшные убогие, изрытые оспинами лица, они тянули к нам руки, будто стремясь поделится своей болезнью, они стонали извергая из уст лишь боль… нестерпимую боль…
Странно, почему дождь так долго идет? Вот уже который день… Наверно это роняет слезы сам создатель, печалясь, глядя на меня с неба. Все это наказание только для меня, но почему страдают все эти люди, за что? Из-за меня?
Вот, мы уже почти пришли. Я заляпал всю одежду: дождь превратил землю в грязь, а асфальт покрыл ядовитыми лужами. Осталось только пройти по небольшой лужайке, на которой уже давно ничего не растет.
И вот он. Проход на свободу. Туннель, ведущий в рай… Но что это?
Яркая вспышка молнии.
То слабое место забора засыпано больной землей и забетонировано. Но…
Раскат грома чуть не оглушил меня.
Кто? Как? Что с нами будет… нет… о боже…
- Что такое, Родя? – послышался испуганный голос. Я не ответил.
Вдруг, каким-то непонятным чувством я почувствовал опасность. Сзади кто-то приближался, кто-то опасный для меня.
Я машинально пригнулся, но не помогло. Чей то кулак с тупой силой врезался в щеку, кроша зубы. Потом пришла боль. Я упал в грязь.
Вспышка молнии.
Надо мной склонился какой-то человек в маске, маске Кузьмы Гаврилыча. Я видел лишь его одержимые глаза. Еще удар…
Грома я уже не услышал.

Больно ударили по щекам. Я разлепил веки и в глаза ударил ослепляющий свет. Солнце? Не может быть, должно быть я уже в раю… Воспоминания вернулись, и я осознал, что в раю оказаться не могу, стало быть я все еще живу. А жаль…
- Проснитесь, все в порядке?
Еще раз ударили по щеке.
- Хватит… - дернулся я, и движение отозвалось резкой болью в боку, где я?..
Я обнаружил себя лежащим на ржавой грязной кушетке в какой-то комнате, потом я понял, что она являлась больничной палатой. Потом уши снова стали слышать, и меня вновь окутало чужими страданиями. Вся палата была заполнена больными, к счастью врач додумался больных той заразой, о которой говорил Кузьма Гаврилыч, изолировать, я оказался не среди них. Странно, а где…
- Где она!? – я схватил молодого врача за горло, страх, порождающий беспомощную ярость выгнал из разума боль.
Он, хрипя, хватаясь за край кушетки изрек:
- Не знаю о чем это вы… Отпустите, нечем дышать…
Я отпустил, ярость отступила, и остался только страх.
- Мы нашли вас лежащим под дождем в луже грязи, приняли за еще одного умершего от страшной болезни, но потом заметили дыхание, - говорил врач, растирая красный след на шее, оставленный моими руками, - вы были один…
Врачу не было наверно и двадцати, а теперь болезнь… он получил богатую и хорошую практику в медицине. Я глянул в окно, там по-прежнему лил дождь, только уже не так сильно, поумерив свой пыл. А в руках у врача горел ручной фонарь, который он забыл потушить, а я принял его свет за солнце…
- Извини, - я похлопал лекаря по плечу, от чего тот испуганно вздрогнул. Я не стал ему говорить о матери. Боже, надеюсь, она вырвалась из лап тех людей и убежала. Кто вообще были те люди?
- Спасибо, что привел в порядок, - сказал я врачу.
Тот потупил взгляд и выключил, наконец, фонарь.
Что же мне теперь делать? Как найти ее? Стало быть, надо сходить к Кузьме Гаврилычу, он единственный, кто остался у меня в этом страшном угнетающем городе.
- И много вас тут, врачей? – спросил я.
Мой собеседник, подумав, ответил:
- Я и Варя, моя сестра, но… - он помедлил, - сейчас пока я один, видишь ли, вчера мы потеряли Настеньку, ее маленькую дочь… Она умерла от голода… Да и мы долго не протянем, - у врача потекла слеза. Я отвернулся: умерла маленькая дочь… Не я ли виновен в этом? Не та ли это девочка, которой я не дал тот кусок еды? Боже…
- Извини, сочувствую… - сказал я, а на душе вновь стало гадко.
Я поднялся, стараясь не наступать на умирающих людей, лежащих за неимением места на полу.
- Лучше бы кого-то из них  положил на кушетку, чем меня.
Врач пожал плечами:
- Им уже все равно, их не спасти…
Пол был залит кровью, я, поскальзываясь на ней и шатаясь, побрел к выходу из палаты, перешагивая через умирающих. Дверь была поломана, повсюду торчали щепки, видимо отчаявшиеся пытались штурмовать обитель врача. Я махнул рукой врачу, тот лишь кисло улыбнулся в ответ, и вышел из палаты в коридор, который тоже был полон людей, большинство из которых были уже мертвы, лекарств и препаратов не хватает на всех, а брать их уже не откуда.
Больница представляла собой небольшое полуразвалившееся двухэтажное здание, находилось оно как раз недалеко от дома Кузьмы Гаврилыча, куда я и направился.
Непрекращающийся ливень обратился моросящим дождем, что, как не  странно, нисколько не радовало. Я просто не знал, что же теперь делать. Ну, схожу я к Кузьме Гавриловичу, но как мне это поможет в поиске матери? И что тому человеку вообще нужно было от меня? Быть может, он послан самой судьбой покарать меня за мои страшные грехи? Я ничего не исключаю.
Я шел по улице Красных Стрелков, которая должна была, если мне не изменяет память, вывести меня на Третью Пятилетку к моему дому и дому Кузьмы. А потом я… Ах, снова чужая боль… и вдруг, душераздирающий женский крик… Нет, еще не предсмертный, но зовущий на помощь! Я побежал. Крик доносился из магазина с большой криво приколоченной вывеской «Мясная лавка». Витрины которой были почему-то забрызганы красным… Я, не раздумывая долго выбил и без того поломанную дверь и вбежал в магазин. Первым, что привлекло мое внимание, оказалась женщина, зажавшаяся в угол и истошно визжащая, а к ней шел какой-то сумасшедший человек в грязном фартуке, наверно раньше он был мясником, работал в этой лавке, а потом его город превратился в ад, и он сошел с ума и наверно заразился неизлечимой болезнью. Глаза его были бездумны, отражали лишь его безумие и одержимость единственной зациклившейся мыслью, которая порождала страшные действия. Он до сих пор продает мясо, я посмотрел на полки и увидел его, только мясо то было не животного происхождения.
Затошнило и затрясло. Животные инстинкты заставили бежать, бежать дальше от этого страшного места, туда, пусть даже под дождь…
- Помоги мне, пожалуйста… - услышал я запоздалый крик сзади, из-за спины.
Нет, не могу. Не могу обернуться, помочь, он же убьет меня! Но я снова предам человека… Но… возможно, если я помогу ей, то мои грехи загладятся.
Я с трудом обернулся, снова вбежал в мясную лавку, и, закрыв глаза от страха, кинулся на сумасшедшего. Что-то беспощадно полоснуло по щеке, наверно нож, который он держал в руке. Своей боли я не чувствовал, но чувствовал его, более сильную и страшную боль, крик души, заточенной в этом бренном теле. Я куда-то ударил, что-то брякнуло об пол, девушка закричала. Я опустился на колени, поднял. Нож теперь оказался в моей руке. Я освобожу, тебя, страдающая душа! Удар… Все кончено. Теперь я лишь чувствовал кровь на своей щеке и слышал плач девушки. Я, кажется, убил его, потому что боли его не чувствовал больше. Глаза затмило, в голову ударило, я стал падать, но спасенная девушка удержала меня.
- Спасибо, что помог, - услышал я немного грубоватый, но благодарный голос, - меня Варей зовут. Я вам очень благодарна.
Я стал по не многу приходить в себя.
- Как вы здесь оказались? – сказал я одно, а думал совсем о другом. Неужели эта та самая Варя, жена того молодого доктора и мать Настеньки, погибшей с голода девочки, погибшей по моей вине?.. Мир тесен…
Варя опустила свои очаровательные глаза и прошептала:
- Говорят, человек может прожить без еды почти месяц… Мой месяц подходит к концу…
Я отпрянул от нее. Не может быть… она пришла сюда за едой…
- Это мясо мертвых людей! – пыталась оправдываться она, но, тщетно, я уже ничего не слышал. Рано или поздно, люди дошли бы до этого, ради жизни не жалко и чужой смерти…
Я вновь выбежал под дождь и кинулся к своему дому. Хотелось забиться в угол и сидеть там вечно…

- Ты мой лучший друг. У меня никогда еще не было таких друзей, как ты, - признавался мне Митя, - вот приедем домой и я покажу тебя деду, ты ему понравишься!
Он говорил это, когда мы ехали в кузове машины, говорил до того, как попали под обстрел.
- Ты тоже мой лучший друг, Митька, - отвечал я ему, - я тебя ни на кого не променяю.
Мы по-братски обнялись, я не ожидал, что так быстро найду друга, причем, это окажется тот, кто живет от моего дома всего через несколько метров. Странно, как я раньше его не замечал? Наверно просто не успел заметить. Мы приехали в Военный не так давно, здесь служил отец и нам разрешили переехать к нему. А потом началась война. Немцы быстро начали захватывать наши территории. Погиб отец. А потом забрали и меня. В этом городе я успел пожить совсем не много…
Митя погиб первым.
- Прикрой, Родион! – кричал он мне, - фашист–пулеметчик за деревьями слева!
Душа ушла в пятки. Я высунул голову из-за машины и тут же перед носом пролетела быстрая смертоносная вражеская пуля. И я струсил. Спрятался, не выстрелив ни одной очереди, дабы обеспечить безопасность друга. Митя, понадеявшись на меня, высунулся, сделал два шага и упал. Упал замертво.
- Нет! – закричал Саша, с которым я тоже успел подружиться. Он очертя голову выбежал из укрытия, схватил бездыханное тело Митьки, потащил его к укрытию, но… пуля пробила его голову, убивая все побуждения и надежды. Саша упал рядом, не издав ни звука. А я забился под колеса, автомат дрожал в моих руках, а по щекам текли слезы. Я не прикрыл, предал, убил…
Тогда и начался этот проклятый дождь. Пулеметчик даже не стрелял в меня, видно благодарил за предательство, я даже разглядел его лицо, он кажется, улыбался… С помощью меня он убил почти всю группу.
Я вкочил, и пораженный страхом, побежал прочь… дальше и дальше от сражения…
- Куда?! Стой! – кричали мне сзади свои, - Убить гада!
Ни одна пуля не задела. А потом я услышал взрыв сзади, и почувствовал смерть. Теперь все мертвы. Души моих друзей летели за мной осыпая проклятиями. Я бежал от них, но они настигали. Они кричали мне: «Предатель! Ты умрешь, и не попадешь в рай, как мы! Будешь гореть в дьявольском огне…» Они не догнали меня… Не сумели…

Во что превратился город… Казалось, болезнь поражает не только живых людей, но и даже стены домов, асфальт под ногами, растения, и даже небо. Все это было какого-то смертельно – серого цвета, дома покрылись какими-то жирными пятнами, а небо утратило всякие оттенки голубого цвета, стало черным.
Вот, я добрел до дома Кузьмы Гаврилыча, деда погибшего Митьки. Он единственный, кто у меня остался в этом городе. Калитка все также скрипела, я вошел во двор, постучал в дверь. Первый раз легонько, потом посильнее, и, устав ждать, толкнул ее. Она все с тем же скрипом отворилась. Странно, почему не заперто? Я прошел внутрь.
Дом был погружен во тьму. Я шел на ощупь. Прошел в коридор, спотыкаясь, забрел на кухню. Я постоянно запинался, видимо все вещи деда валялись на полу. Странно…
А потом я наступил на что-то мягкое, наклонился, рука нащупала что-то мокрое и теплое. Я поднес руку ко рту, попробовал жидкость языком… Мозг вырыл из памяти этот вкус, это оказался вкус крови... Боже мой!
Я подпрыгнул, стукаясь об низкий потолок. Кинулся к выходу, сшиб какую-то тумбу, упал… нога зацепилась за что-то, ее кто-то держал… Я пополз, ударяясь об мебель головой, вырвал ногу из чьих-то рук, вновь вскочил и рывком прыгнул из тьмы к свету. Но нет, кто-то снова схватил меня, ногтями оцарапал ногу до крови, он взревел каким-то страшным голосом, такой может быть только у отчаянного человека, умирающего человека… Я потащил его к выходу, выполз на свет, и увидел, наконец, его, Кузьму Гаврилыча, он, уже теперь будучи мертвым, все еще сильной хваткой держал мою ногу. Руки у него были перерезаны, по-моему, он сам хотел покончить с собой, и покончил… зачем?..
Я расцепил его руки и упал на колени. Зачем он это сделал… Что послужило причиной его смерти?
Тут мое внимание привлек клочок бумаги, сжатый другой его рукой. Я потянулся, вытащил ее и начал читать. Она уже успела намокнуть под дождем и в некоторых местах чернила уже размазались.
«Я понял, это ты виноват в смерти Мити, ведь поскольку вернулся ты один, значит все остальные, скорее всего, погибли. Если ты читаешь мою записку, значит я уже мертв. И ты проживешь недолго, ведь я не дал тебе бежать, а город вот-вот погибнет, а я лучше убью себя сам, чем потеряю жизнь от этой болезни. Я проклинаю тебя, предатель. Ты умрешь и не попадешь в рай. Гори в огне, трус!» - дочитал я. Значит, это он каким-то образом донес фашистам о моей лазейке, и возможно его знакомый напал на меня, похитил мать. Но что-то не сходится. Отсутствует всякая мотивация. Зачем это ему? Ведь жизнь Мити не вернешь, хотя, месть предателю… что может быть слаще?
Я встал. Ноги дрожали. Дождь снова усилился. Тело старика я затащил обратно в дом, пусть лучше лежит там, чем кто-нибудь из обезумевших людей попытается его съесть.

Безысходность. Неизбежность. Утопия. Я не мог принять решения, что же делать дальше. Как мне найти мать? Все нити оборвались, нет больше и тропы. Остается лишь забиться в угол и ждать распоряжений судьбы.
Нет, так я не поступлю, я буду бороться до последнего, тропу замело, так пойду по сугробам! Пусть в конце моего пути будет хоть сама смерть, но я не сойду с него!

Все также шел дождь. Он размесил землю до жидкой грязи, что невозможно стало ходить. Небо не желало пропускать и лучик солнца, погода, как ни кто больше влияла на состояние людей в городе. Она  усугубляла и так скверное и темное настроение, доводя разум до абсурда. Люди медленно, каждый по-своему сходили с ума. Зацикливались на своем и пытались добиться той призрачной цели, зазря преследовали ее, идя по чужим жизням и линиям судеб, руша их и сжигая мосты за собой.
Шло время. Оно не ждет ведь никого, течет вперед не оглядываясь, и не останавливаясь по пустякам. Никому не по силам остановить его, мне в том числе. Вот, наступил момент, когда я почувствовал неизбежное приближение истины. Этот момент совпал с днем, когда должны были привести новую партию еды. Интересно, почему фашисты–изуверы тратятся на нас, и завозят мясо? Мы  им для чего-то нужны. Они хотят оставить нас в живых, а без белковой пищи, то есть мяса, мы не проживем. Хм… а не заражено ли это самое мясо?
Вот утром, за четыре часа до привоза еды я вышел, наконец, из дому, где и сидел все время. Живот сводило в мучительных конвульсиях, я решил добыть себе пищи, а потом взяться за поиски. В мой разум начали попадать первые капли отчаяния. Что будет, если я маму не найду? Здравый смысл тормозил эти самые капли, но они, как через сито, постепенно просачивались, образуя воронку неизбежности.
Я чувствовал, в этот день я должен пережить какое-то потрясение и узнать что-то важное для себя. И я узнал.
«Я хочу помочь. Приходи ко мне. Ты меня найдешь. Я там, где тебя видел, но остался незамеченным. Я в пятом доме от места, где оборвалась нить жизни твоими усилиями, по ту сторону, куда указывает лидер. Ты важен для меня, а я для тебяю Жду.» - это я прочитал на оборванном листочке, просунутым под дверь моего жилища. Бред какой-то, интересно, чей это поток сознания? Он в пятом доме от места… неужели он имел в виду мясную лавку? …В той стороне. Куда указывает лидер… бред. Он хочет помочь, и мы взаимно нужны, для чего? А может, он как-то связан с пропажей матери? Появилась хоть какая-то ступенька на лестнице поисков, как бы только не оступиться…
И я решил искать этот дом. Пошел по уже почти мертвому городу, где наверно даже в воздухе витала зараза, совокупляясь со смертью, тем самым подпитывая себя. Люди умирали, оставляя после себя сгустки эмоций, которые били по душам еще живых. Отнимая положительные эмоции. Страшно. Самый могущественный страх – это страх перед неизведанным, но неизбежным. Именно он прокрался в мою душу, выгрызая нутро.
Теперь уже прямо на улицах лежали тела умерших, убирать и хоронить их никто и не думал, болезни боятся все. Здоровых людей становилось все меньше, на улицах я их больше не встречал. Зачем это фашистам? Не понимаю…
Но вскоре я подошел к мясной лавке, в которой больше не было мяса, даже того, человеческого. Интересно, Варя взяла что-то с полок, или нет? Если я добуду сегодня еду, то непременно отнесу часть в больницу, отдам врачу и его сестре. Они трудятся, спасают людей, пытаются спасать… Удивительно, почему они контактируют с больными, но все еще не заразились? Возможно, в их сердцах все еще теплится надежда, которая создает прочный иммунитет. Но почему же я все еще здоров? Да, я понял. Даже болезнь брезгует селиться в моем бренном теле, на столько я гадок. Даже сам себе. Я себя просто ненавижу. За свое предательство и не только, ведь по моей вине погибла та девочка, по моей вине погиб Кузьма Гаврилыч, и я убил больного мясника, а ведь маму похитили тоже из-за меня! Да я хуже этих самых фашистов!
Я в сердцах ударил себя по лицу, кажется до крови. Это помогло успокоиться. Попытался прогнать мысли из дому прочь, но не вышло, с той стороны дверь кто-то держал.
- Хватит! – закричал я, задирая голову к небу, но оно лишь пускало слезы, которые падали на лоб, растекаясь по щекам, смешиваясь с моими собственными слезами. Мне никто не поможет, никто… Конец… Я достал из кармана измятую бумажку, и прочел первую фразу: «Я хочу помочь». Да, нужно его найти, этого загадочного незнакомца. «…по ту сторону, куда указывает лидер», - прочитал я. Что за лидер? Я знаю лишь одного лидера, это… понял! Заставил мозг вспомнить памятник на площади. Пять домов вправо… Вот и оно, жилище странного помощника, который по сути является моей последней надеждой. Выглядел дом, так же, как и остальные рядом стоящие. Вот только дверь вся исписана какими-то непонятными символами.
Я прошел за калитку, отворил скрипучую дверь… В доме было пусто, стены были все так же исписаны. А в одной из комнат я встретил мальчика, он будто ждал меня. Мальчик был слепой.
- Я тебя ждал, Родион.
Я посмотрел в его неживые глаза и увидел в них силу. Да, этот мальчик отличается от других, он наделен какими-то непонятными мне, но могущественными силами, с помощью которых он может исправлять несоответствия и вершить справедливость в этом мире. Я мог уйти, но его взгляд заставил меня остаться, посадил меня на старую табуретку, и ни дал промолвить и слова.
- Я тебя звал, Родион, - его голос не был похож на детский, нет, в нем не было того юношеского звона, - не смотри, твои ненадежные глаза тебя обманут, я не ребенок. Ты думал над тем, что зрение несовершенно? Собаки не различают цветов, мой друг, они и не догадываются, что трава зеленая. Их глаза обманывают их. Я говорил с ними, объяснял, что небо не так серо и безжизненно, как им кажется, но они смеялись надо мной, и говорили, мол, откуда тебе знать, ты же слепой! А откуда тебе, Родион, знать, что я ребенок? Почему ты так уверен? Откуда я знаю? Можешь ничего не говорить, я все услышу и так. Послушай, твое зрение тоже не совершенно! Закрой глаза и посмотри на меня, тебе откроется совершенно другая картина. Хочешь ли ты знать, каким тебя вижу я? Хочешь, я повторяю, не стоит тратить слова, я все слышу. Слова, ведь только они надежны. Так вот, я не стану тебе говорить твое настоящее обличье, если скажу, то повлияю на будущее, которое увидел сегодня ночью, а мне ведь нужно, чтобы оно осталось статично. Хочешь спросить, зачем сообщаю тебе тогда это? Потому что так и должно быть, я видел, что сообщу тебе это. Молчи! Не открывай рот! Я знаю наперед, что ты скажешь. Договоримся, ты будешь делать для меня, что я скажу, а взамен получишь важную для тебя информацию. Нет, Родион, у тебя нет выбора, выбор лишь иллюзия, рожденная в разуме человека, я видел будущее, и я знаю, что ты ответишь, поэтому можешь и не отвечать. Я не хочу менять будущее, но лишь с помощью тебя поменяю некоторые события, которые не порвут грани между временами. Ты должен увидеть истоки и принести эти знания мне, они нужны мне для обращения в высшими, не волнуйся, я буду направлять тебя, а теперь иди, сегодня ты должен спасти человеческую жизнь.
Уши устали слушать, но я ему поверил. Он моя последняя надежда, последняя… Уйдет и она, и я провалюсь сквозь отчаяние и погибну. Мальчик указал на дверь, и я повиновался, вышел. Я поверил ему. Поверил полностью и всецело. Безвозвратно.   

Сегодня я должен спасти человеческую жизнь. Интересно чью? Хм… Мальчик–пророк заглядывал в будущее, значит он уже знает, спасу я эту жизнь или нет. Значит, любое мое действие и решение окажется верным, а значит и беспокоится не о чем, судьба сама приведет меня туда куда надо, выбора все равно нет.
Я двинулся к главной площади, вот-вот должны привести еду. Я шел и думал, да, наверно я и должен был думать, здравый смысл не позволяет верить этому пророку, но он откуда-то знает мое имя, и это придает его словам другую степень достоверности.
Людей стало почти в два раза меньше. Весь город, вернее оставшиеся в нем жители окружили памятник Ленину, куда должны были привести телегу с мясом. Прямо под ногами лидера были навалены тела русских солдат, но отчаянные люди не боялись больше заразиться от них, голод затмевал их разум, изничтожал всякий здравый смысл. Люди покорно ждали. Тишина, лишь звонкие капли об уже покрытую большими глубокими лужами землю ударялись, добивали жизнь и без того практически умерших людей.
Я тоже просто стоял в этом мертвом обществе. Они угнетали мою душу, но меня теплила мысль, что выбора у меня нет. Любое решение и действие мое окажется  определенно верным.
- Эй, тебя же Родионом звать? – услышал я сзади полушепот.
Медленно обернувшись, я встретился взглядом с рослым мужчиной, в старой марлевой повязке на лице. Вот он еще хочет жить, он пытается заботиться о своей жизни, надеясь, что смертоносная хворь не попадет в его организм благодаря этой ненадежной защите, не вызовет мор тела, разума и души. Но… его глаза мне показались знакомыми… Не те ли это…
- Да, а ты кто?
- Я всего лишь гонец, мой хозяин просил передать, что жизнь знакомого и наверняка дорогого тебе человека близка к окончанию. Ее кажется Варварой зовут? Она в лечебнице.
Что? Варя? Что с ней? Я даже не стал спрашивать его, что произошло, а лишь побежал. Только теперь я осознал, что только они остались у меня в этой жизни, Варя и ее брат, мои приближенные, единственные… Я не могу потерять и их тоже!
Но… я остановился. Сзади заскрипели ворота. Я останусь без еды, если уйду сейчас… Но если останусь… И я побежал вновь, побежал так быстро, как никогда раньше не бегал, даже под пулями своих, тогда, в том лесу…
Я сократил путь. Пробежал через дворы, сараи, недостроенные гаражи, которые достраивать никто не собирался. Зачем машина без горючего? Вот я увидел страшное обшарпанное здание больницы, даже у дверей, под дождем лежали люди, но… уже мертвые люди.
Где, где мне искать Варю? Я забежал внутрь, наступая на мертвых. Что я должен услышать? Голос? Зов на помощь? Крик? Если бы она и закричала, то я бы не услышал, здесь все кричат, да и муки людей просто оглушают…
И я просто остановился. Посмотрел по сторонам. Все помещение было завалено людьми, стены были забрызганы кровью…  Где, ну где я ее найду теперь?!
Тут я услышал еле слышный крик:
- Родион, я не ела его, не ела!..
Варя! Сердце бешено заколотилось, я побежал вперед, запинаясь и падая, не слыша крики под собой. Обезумевшие люди хватали меня за ноги, рвали ногтями штаны, а потом и кожу… Я не чувствовал. Добежал до лестницы, звук откуда-то из подвала, из лаборатории. Упал, катился кувырком вниз… Кажется, сломал что-то… захрустело… Мой крик разлетелся по всей больнице, отражаясь от стен и склеиваясь воедино с криками умирающих. Пополз… Вот и дверь с надписью «Лаборатория». Я поднялся, переступая через свой порок боли, силясь удержатся в этом мире и не упасть в обморок, толкнул дверь, вошел и увидел молодого врача, который сидел на полу и держал на руках сестру. Слезы его капали на ее прекрасное лицо. Та была в бреду. Вырывалась из рук брата, агония поглотила ее разум. Голубые глаза превратились в серые, смотрели куда-то в потолок.
- Я не ела его, не ела!.. – говорила она. Наверно, иммунитет к болезни закончился, и она тоже заразилась, а потом зациклилась на одной лишь мучавшей ее мысли. Да, наверно она и не притронулась к мясу в той мясной лавке.
Я оттолкнул врача, взял ее на руки, наши глаза встретились. Она схватила меня за щеки, впиваясь в кожу ногтями.
- Я не ела его, Родион, не ела! Прости.. Только не говори брату…
- Я верю тебе, ты не ела, не ела, держись Варя, держись, прошу тебя!!!
- Не ела, не ела… Помоги, Родион…
Я развернулся, вновь в порыве гнева и страха схватил врача за горло и прокричал:
- Вылечи ее, помоги!.. – задыхался от собственных слов.
- Отпусти… Я не могу… Болезнь не излечима…
- Говори, может что поможет! Я достану…
- Отпусти… задушишь… я знаю…
Глаза врача начали закатываться. Гнев отступил, я разомкнул пальцы. Тот стал судорожно глотать воздух и кашлять. Потом, просипел:
- Я знаю, что возможно поможет, хотя, он еще до конца не исследован… Там, - он указал на другую дверь, - там есть ампулы пенициллина…
Пенициллин? Впервые слышу. Видимо он еще на экспериментальных стадиях.
Я вскочил, рванул к двери, попал в хранилище препаратов. Собственно, никаких лекарств почти и не осталось, лишь одна ампула пенициллина лежала на столе… Я схватил ее, захватив и шприц. Принес врачу. Вот, вскоре, пенициллин оказался в крови Варвары, неизвестно, поможет он, или нет… Стало легче. Варя закрыла глаза, и, кажется… нет, не умерла, она лишь заснула. Спит…
- Как твое имя? – сел я возле брата Вари. Забавно, я его дважды чуть не задушил, хотя он пытался мне помочь… Наверно, он и его сестра, мои приближенные даны мне не просто так. Они должны столкнуть меня с неверного пути, по которому я, вероятно, иду. Что же ждет меня в конце этого темного узкого коридора? Если у приближенных не получится, что же со мной будет? Я не должен их терять ни в коем случае!
- Меня Антон зовут, - поправил врач свои очки, и растер слезы по щекам.
- Ты это, извини… - опустил я голову, и взял его за руку. Рука была холодной, - Я больше не притронусь к тебе.
Антон, похоже, думал совсем не о том, он погряз по шею в своих собственных мыслях, утопая в них. Вытаскивать его сейчас не имеет смысла, пусть все обдумает, от осознания неизбежности придет страх, но станет легче. Понятно, что пенициллин лишь ненадолго сдержит болезнь, вскоре она подберет ключи ко всем дверям и сольется с душой Вари. Не избежать. Верить, что все обойдется – утопия.
А мне предстояло выяснить, о ком говорил  тот человек в марлевой повязке. Что за человек его послал ко мне? Откуда он узнал о Варе? Вероятно, эти события каким-то непостижимым образом связаны. Но как мне его теперь найти? Выход один: пойти к мальчику-пророку. Да, так я и поступлю.

Выйдя на улицу, я почувствовал что-то непонятное и страшное. Массовая гибель, муки множества людей проходили сквозь разум, оставляя в нем кусочки своей боли. Что такое случилось? О… боже.
Я добрался до площади в считанные минуты, пробежал теми же дворами и увидел картину, которая тронула мою душу, боль беспощадно проткнула ее. Все мертвы. Почти весь город, всех расстреляли. Они пришли за пищей и сами стали едой для голодных птиц, червей и… тех больных людей, кто еще жив. Мы перестали быть нужными. Фашисты получили все, что хотели от нас. Но зачем… Каковы причины?
Небо перестало лить слезы, дождь кончился. Над землей парил кровавый туман. Небо просто застыло. Гримаса боли выступила на нем. Оно превратилось в серое безжизненное полотно, перестало жить. А город погиб. Вымер.
Остались лишь безнадежно больные, я, мои приближенные, да таинственный пророк с тем человеком в маске.
Пророк, он все это знал? И не предотвратил? Не сказал… Это что, часть его плана?
И я пришел к нему.
- Я знаю, зачем ты пришел, - сказал слепой пророк. Он стоял в том же месте, что и в прошлый раз. Рядом с ним, на полу в предсмертной агонии корчился тот человек в марлевой повязке.
Мальчик продолжал:
- Он заразился. Так и должно было быть, все правильно. Таким я и видел будущее, вот только тебя в нем не было. Ты должен был погибнуть в той толпе, вместе со всеми. Ты умер, Родион, умер. Но воскрес. Я подарил тебе новую жизнь. Возрадуйся же мне, я твой новый бог.
Что? Он сообщил мне про болезнь Вари, чтобы уберечь от смерти?
- Именно, Родион. Ты мне нужен. Будущее искривлено, ты не погиб, смерть промахнулась, не ожидала, что я стану тебе помогать. Я вершитель твоей судьбы, и твоя новая жизнь в моих руках. Не спрашивай, для чего я оставил тебя в живых. Просто я становлюсь богом, ты одно из тех средств, благодаря которым я смогу управлять жизнью и смертью людей этого мира.
- Ответь мне на вопросы, - просто сказал я.
Стены засветились кровавым светом, я понял, он смотрит туда.
- Все, теперь я вижу всю твою жизнь. Эту жизнь. Данную мною. Ты хочешь знать из-за чего все началось, и где твоя мать? Так вот, я вижу, что скажу тебе ответы. Так слушай же, дитя мое. Фашисты разбудили под землей древнее чудовище, сосланное из ада сюда. Я видел, как они уходили под землю, Там под нами оно спало веками. Теперь  проснулось. Изрыгнуло на нас эту болезнь, страшную кару. Его дыхание, исходящие из под земли – последнее, что я видел. Я ослеп, но получил этот дар, без сомнения, святой дар! Возможность стать богом! Ты не думал, почему все люди умирают, а мы с тобой живы? Потому, что я неуязвим, а ты средство для достижения моих целей и погибнуть просто не можешь, я тебе не позволяю. Этот человек, что умирает сейчас на полу, по моему поручению похитил твою мать. Иначе ты бы не пришел ко мне! Она жива. Я изолировал ее от болезни.
- Что я должен сделать, чтобы ты стал богом? – сказал я.
- Ты должен делать то, что я тебе скажу. Ты лишь кукла, которой управляю я, жизнь ведь театр, а я в нем кукловод.
Что-то стало происходить. Летела смерть, летела за мной. Я чувствовал ее холодное дыхание.
- Не может быть! – из уст нового бога вырвался страх, - нет, судьба сама пытается поправить баланс! Не может быть! Нет, ты не умрешь! Я не дам. Она думает, что всемогуща, я лишь отсрочил твою гибель! Да как бы не так!!! Не позволю…
Жарко. Земля затряслась под ногами, крышу дома сорвало, как соломенную. Стены изогнулись под силой вмешательства моей Судьбы. Огонь покрыл небо, вот-вот доберется и до меня…
Время остановилось.

СУД.

ОБВИНИТЕЛЬ: Он достоин ада, он достоин боли, сколько зла он доставил, сколько бед совершил!
ЗАЩИТНИК: Да, возможно он гадок, но отнюдь он не злобен. Страх его удел.
ОБВИНИТЕЛЬ: По воле его гибли люди, разве не это повинности предел?
ЗАЩИТНИК: Сожаление его душу полнит. Он пытается искупить свою вину.
ОБВИНИТЕЛЬ: Он губил невинные души! И гореть же за это ему в аду!
ПЕРВАЯ ДУША: Он нас предал, он нас убил, смерти забрать нас он подсобил!
ВТОРАЯ ДУША: Лучшее отнял он у меня, Страшные муки эта душа должна испытать, остаться там вечно, в адском огне, в пекле преисподни! Гореть бесконечно!
ТРЕТЬЯ ДУША: Но спас он меня от чужого мне тела! Спас он от мук, что терзали меня. Благодарен я ему бесконечно за это, потому прошу снисхождения суда.
ВЕРШИТЕЛЬ СУДЕБ: Все довольно! Окончен тут суд! Понял я, в чем вина, а в чем нет. Чаши весов, увы, не равны, и не увидит душа боле свет.
В адском котле до скончания веков, муки великие будет терпеть он. Дабы отмыть свою душу от крови, В исполненье сейчас же привести приговор!!!
 
Я взлетел в небо. Кажется, я умер. Посмотрел вниз, город горел, а в небе прочь летели самолеты, наши самолеты. Странно, но я не узнал, не понял, не додумал… Но и не нужно. Теперь все в прошлом, в той жизни. Самолеты взорвали город, и то, что было под ним, чудовище ли это было, или что-то другое. Зараза не получит новых жертв, но смерть найдет новый способ убивать. Еще более жестокий и действенный способ. А теперь я лечу в рай. Я буду жить в раю…
- Ты убил меня… Гореть тебе в аду…
- Ты нас предал… Погубил нас…
- Испытай же те муки, что испытывали мы…
- Гори…
- Гори…
- Гори…
Крылья сломались, я стал падать. Все, конец. Я летел сквозь землю, прошел внутрь, попал в колодец смерти, и падал, стремительно падал. А внизу меня уже ждал огонь, адский огонь… Душа сгорала… Ад, кажется это он…
Занавес.