Похороны Анны Ахматовой. Последние минуты прощания

Светлой памяти дорогих
Ани и Лени, Оли и Аскольда

Смерть Анны Андреевны Ахматовой наступила 5 марта 1966 года, а похороны состоялись 10 марта. Это была трудая и долгая процедура, и судьба распорядилась так, что я участвовал в ней с начала до конца.
За несколько лет до войны мой отец был редактором книги Николая Николаевича Пунина по истории Западного искусства. Жизнь Пунина сложилась трагически, и у книги тоже – очень непростая история. И так случилось, что после войны наша семья и семья Пунина: его дочь, Ирина Николаевна Пунина, внучка – Анна Каминская и жена, Анна Ахматова несколько лет жили на одной улице, Красной Конницы (теперь – Кавалергардская). Я, моя сестра Оля и Аня учились в одной школе, потом девушки учились на искусствоведческом факультете Академии художеств, и в начале 60-х вышли замуж за друзей – студентов художественного училища. Мужем Анны стал живописец и книжный график, а позже и литератор Леонид Зыков, а мужем Оли - график и дизайнер Аскольд Кузьминский. Обоими внесен ценный вклад в наше сегодняшнее видение и понимание Ахматовой.


Леонидом Зыковым была подготовлена к изданию фундаментальная книга «Н.Пунин. Мир светел любовью: Дневники. Письма» (2000 г.), в которой собраны и прокомментированы дневники и письма Николая Николаевича и представлены его фотографии Ахматовой 1922-1927 годов, не публиковавшиеся ранее. Аскольду Кузьминскому принадлежит, скорее всего, последний прижизненный графический портрет Ахматовой, и что крайне важно, признанный ею.
Так что еще в студенческие годы сложилась группа из шести человек: две названные супружеские пары и мы с женой, мы учились на математико-механическом факультете ЛГУ. Эту дружбу мы пронесли через всю жизнь. В Последние годы, когда всех четверых не стало, я написал о каждом. И в памяти, и в сердцах они – с нами.


В зимние месяцы, особенно на каникулах, Ахматовска «Будка» была местом наших разговоров «ни о чем», т.е. о самом важном для нас. Мы не смотрели на часы и не спорили до хрипоты. Мы просто старались понимать друг друга, в наших разговорах не было пустот, которые многие заполняют застольным пением. Что-то в себе и в самой жизни мы искали. И, думается, отыскали. Но не наша вина, что многое в жизни шло не так. И смерть Ахматовой, и последующее прощание с Будкой – серьезная веха в той нашей повседневности и непроходящий след в памяти. Через год исполнится 60 лет со дня смерти Анны Андреевны, но не буду откладывать, напишу сейчас о дне нашего прощания с ней.


Два года назад в очерке «Похороны Анны Ахматовой. И фото заговорило» http://proza.ru/2023/11/12/1227 я рассказал немного о том, что не случайно оказался на похоронах Ахматовой и смог восстановить имена людей, вместе с которыми нес гроб Анны Андреевны последний отрезок пути до кладбища. Сейчас мне хотелось бы описать подробнее тот день и «расшифровать» еще одну фотографию, которая передает последние минуты прощания. Этот тексте я постараюсь сделать максимально документальным, т.е. в своем изложении следовать воспоминаниям известных мне людей, которых я видел на похоронах и которые зафиксировали виденное не в последние годы, а уже достаточно давно.
И здесь крайне ценной является редчайшая, крайне малотиражная книжка Кузьминского «“Меморе” Двести лет со дня рождения Александра Пушкина и сто десять лет со дня рождения Анны Ахматовой» (СПб, 1999), в ней он минималистскими средствами, характерными для его графики, описал день похорон. Фактически мы постоянно были рядом, так что я приведу все написанное им, добавив то, что запомнилось мне. Но сначала – две миниатюры Кузьминского. В первой – почти все правда, особенно география нашей улицы. Во второй – о комаровской Будке, в ней – ничего кроме правды.


«Однажды, в рюмочную на улице Красной Конницы врывается Пушкин. А очередь, надо сказать, была преогромная.
- Господа! Спешу к Ахматовой. Можно без очереди?!
Я заказал ему 150 с килечкой.
- Поднимем стаканы,
Содвинем их разом!
Экспромпт все бурно одобрили. В тот вечер Пушкин так и не всретился с А.А., хотя жила она этажом выше».
«Будка! Ждем Роберта Фроста. Все нервничали и суетились. Мыли полы, окна, посуду. Но все равно ожидаемого блеска и чистоты не было – все слишком старое, обшарпанное, и мило только “русскому интеллигентскому засранству”. Стерильному и белоснежному иностранцу этого не понять никогда. Тем более американцу.
И когда все уже отчаялись и уныло обозрели “апартаменты”, А.А. вернулась с прогулки, посмотрела на труды наши, чуть улыбнулась и торжественно произнесла:
- Мы встретимся с Фростом на даче академика N, я договорилась.»
Мое недавнее воспоминание «В ахматовской будке. 1962 год» http://proza.ru/2024/05/31/229 дополняет зарисовку Аскольда.


6 марта 1966 года в нижнем правом углу последней страницы «Ленинградской правды», в траурной рамке была помещена информация: «6 марта «Ленинградское отделение Союза писателей РСФСР с глубоким прискорбием извещает о смерти старейшего члена Союза писателей, поэтессы Анны Андреевны Ахматовой, и выражает глубокое соболезнование родным и близким покойной. О дне похорон и гражданской панихиде звонить по телефонам: Ж-3-33-43, Ж-7-67-01». Прямо скажем, совсем не густо, но люди все знали и нескончаемо двигались к Никольскому Собору, где должно было состояться прощание с Ахматовой. Начало панихиды затягивалось, руководство города, несомненно следившее за происходящем, не ожидало, что такое количество народу примет участие панихиде, в то время это было крайне необычным. Теперь обратимся к тексту Аскольда Кузминского: «В центральном нефе, ближе к алтарю, в Соборе Николы Морского стоял гроб. Мы сдерживали нахлынувшую толпу, сцепились руками. Рядом со мной были Боря Докторов и Леня Зыков. Напор особенно мощный был до начала панихиды. Мы создали живой коридор – люди хоть как-то могли подойти к гробу, возложить цветы, поклониться. Перед выносом тела все затихли, расступились. Многие поехали на панихиду в Дом писателя. Мы же – в Комарово, готовить поминки. Жещины накрывали на стол, мужчины пошли на кладбище...»


В достаточно обстоятельной хронике похорон есть интересные выдержки из интервью со старшим братом Леонида Зыкова – Владимиром, часто бывавшим в Комарово и близким всем нам человеком.
По воспоминаниях Анатолия Наймана, многолетнего литературного секретаря Ахматовой, она так говорила о Владимире: «Типичный русский молодой инженер. Вот такие вдруг появились в стране после александровских реформ: врачи, судьи, инженеры, земские деятели. За несколько лет они преобразили лицо России, в середине шестидесятых они были уже повсюду» [1]. Далеко не все так сложилось в жизни Володи, но пускай эти слова будут доброй памятью о нем.
Вот его рассказ о подготовке к захоронению.


«Ирина Николаевна Пунина попросила Бродского со мной и Мишей Мейлахом сначала в день похорон по дороге на кладбище заехать на улицу Зодчего Росси за каким-то еще разрешением на захоронение. Там была контора по благоустройству, кажется. Мы получили эту бумагу и отправились в Комарово. Нас в машине, кроме водителя, было трое. Мы сидели на заднем сиденье, в центре — я, слева — Бродский, справа — Мейлах. Иосиф всю дорогу молчал. Миша Мейлах попросил остановиться около хозяйственной лавки — купить свечи для того, чтобы потом, после похорон, на даче, в “будке”, зажечь их. Иосиф очень боялся опоздать на отпевание. Мы приехали на кладбище, могила еще не была выкопана. Стояли трое могильщиков. Эти ребята уже немножко выпили. Они сняли дерн и говорили: “Ну, место очень хорошее, дальше — песок, белуга”. Они так и говорили: “Будет белуга”. Это чисто русское кладбищенское выражение — белый песок так называли. А могильщики, ну прямо как у Шекспира. Иосиф достал при мне компас, обыкновенный, с трещиной на стекле, такой, знаете ли, геологический старый компас и сориентировал могилу по сторонам света, с тем чтобы правильно положить, по-христиански, на восток головой. После того, как сказал: “Копать вот так”, они и начали. А мы сели в машину и помчались в город со страшной силой, потому что опаздывали» [2].


Не помню, по просьбе Ани или Ирины Николаевны после завершения службы в Николе я поехал в головном автобусе, в котором находился закрытый гроб, там было несколько человек, конечно, все молчали. Ехали в Дом писателя, который тогда занимал особняк графа А.Д. Шереметева на улице Воинова (теперь – Шпалерная), 18, там должно было состояться гражданское прощание. Путь наш не был прямым, завернули на Фонтанку, к Фонтанному дому, где жили Н.Н. Пунин и А.А. Ахматова с 1927 по 1952 годы. Недолго постояли, помолчали.
После многолюдного и торжественного отпевания в Никольском Соборе гражданская панихида выглядела абсолютно протокольной, официальной и холодной. Несколько прощальных слова произнес Михаил Дудин, после него негромко прочитала свои стихи Ольга Бергольц. Других выступающих не запомнил.


После Дома писателей буквально на несколько минут заехали на Широкую (тогда – ул. Ленина), последнее место жительство Ахматовой в Ленинграде. Забрали большой крест, сделанный по заказу Алексея Баталова на Ленфильме. И оттуда – в Комарово, где в середине 50-х Литфонд предоставил Анне Андреевне небольшой дом на улице Озерной. Планировали заехать к Будке, но пришлось отказаться от этого, смеркалось, и водитель автобуса понимал, что подъезд к даче может оказаться очень непростым. На узкой улице автобусу было крайне сложно развернуться.
Достаточно далеко от кладбища автобус остановился, дорога была занесена снегом. Выгрузили гроб и венки, провожающих было много, гроб несли, сменяя друг друга.


Теперь вернусь к заметкам Аскольда Кузьминского, который в это время был в Комарово. «Ждали Анну Андреевну Ахматому. Ждали долго. Уже темнело. Несли гроб и крест. Я и Андрей Львович Пунин шли с венком впереди процессии. Помню впервые мною увиденных Сергея Михалкова и Арсения Тарковского. Когда выступал Тарковский, плакал. Меня это поразило».
Владимир Зыков хорошо расслышал сказанное Тарковским: «Такой силы выступления, как у него, ни у кого не было. Он прочитал стихи. Вот эти, которые начинаются так: “По льду, по снегу, по жасмину...”» [2]. Через год они были опубликованы:
По льду, по снегу, по жасмину,
На ладони, снега бледней,
Унесла в свою домовину
Половину души, половину
Лучшей песни, спетой о ней.


Похороны завершаются, установлен крест, рабочие формируют могилу... В центре приводимой фотографии Дмитрий Бобышев и Иосиф Бродский, между ними – Аскольд Кузьминский. Высокий, в сером пальто - Жан-Марк Бордье, французский переводчик Ахматовой, справа на фотографии, в дубленке – Евгений Рейн, над головой Бобышева слегка просматривается лицо Владимира Зыкова. В первом ряду, слева от центра в пальто с поднятым воротником – автор настоящего текста.
Определив кого смог, отправил фотографию с просьбой о помощи Дмитрию Бобышеву. Он ответил: «Узнаю ещё одного человека, с которым познакомился годами позже. Это Соломон Давидович Цирель-Спринцсон, геолог и ценитель поэзии, оттрубивший 20 с лишним лет в Магадане. Он стоит рядом с Бродским, на фото справа от него».


Начинаю поиски информации о Цирель-Спринцсоне, оказываестя, он сыграл заметную роль в организации похорон. Привожу его рассказ: «6 марта, к ночи, мне позвонила по телефону взволнованная Ирина Николаевна Пунина и сообщила, что ей только что позвонили из Союза писателей и сказали, что Союз не будет заказывать автобуса для перевозки гроба с телом Ахматовой из собора в Дом писателей. Это, как ей объяснили, Союзу неудобно.
Ирина Николаевна плохо себя чувствовала и просила меня взять на себя хлопоты, связанные с заказом автобуса.
На следующий день я поехал в контору похоронного обслуживания на Владимирском проспекте. В конторе за барьером сидела девушка-служащая. Я обратился к ней с просьбой дать автобус на 10 марта для перевозки гроба... В ответ на мою просьбу она заявила, что на 10 марта все автобусы уже распределены и свободных автобусов нет.
Тогда я ей сказал, что это для умершей писательницы Ахматовой и что 10 числа должна состояться в Доме писателей гражданская панихида. Но все это не произвело на нее ни малейшего впечатления. Было совершенно ясно, что фамилию Ахматовой девушка слышит впервые.
Что делать?!
Обескураженный, я отошел от барьера. Тут ко мне обратились трое простых молодых ребят, находившихся тут же в конторе и слышавших мой разговор с девушкой за барьером. Насколько я мог понять, это были рабочие с кладбища.
— Кто умер? — спросили они.
— Известная писательница Ахматова.
— Ахматова умерла?! — воскликнул один из них. Он оставил меня, зашел за барьер и сказал девушке приказным тоном: “Выписывай автобус!”
— Нет автобусов, — сердито ответила она.
— Дура, это же Ахматова! Ты что, не понимаешь?!
После этого короткого и выразительного разговора девушка достала книгу бланков и уже без всякого возражения стала выписывать мне счет.
Я поблагодарил ребят и спросил их, знали ли они Ахматову и читали ли ее произведения? Нет, не читали, — ответили они, — но знаем, что есть такая писательница и что она много претерпела» [2].


И снова воспоминания Кузьминского о том, что было после кладбища: «В Будку возвратились уже в темноте. Там священик отслужил молебен. Все стояли вокруг стола. Я оказался между Тарковским и Бродским. Выпили. Помянули».
Горели свечи. В глубине комнаты, в углу тихо играл камерный квартет студентов консерватории, которые пришли по просьбе Саши (Александра Гербертовича) Раппопорта, архитектора, культуролога и художника. В ту пору он был студентом Ирины Николаевны и иногда участвовал в наших комаровских посиделках.


На поминках мы с Аскольдом не задержались, пошли к электричке. С нами шел священник, молодой, высокий плотный человек с церковным орденом поверх пальто. По-моему, он был духовником сына Анны Андреевны, Льва Николаевича Гумилева.
Про подходе к станции мы услышали шум приближавшейся электрички, подбежали и сели. И здесь священник, приехавший в Комарово на похоронном автобусе, заволновался, у него не было билета. Я был в Комарово накануне похорон, где вместе с Володей Зыковым мы расчищали дорожку от ворот участка к крыльцу Будки. Билет в Ленинград оставался в силе, но был студенческим. Предложил его батюшке, предупредив, что при встрече с контролерами он должен назваться студентом. А его попросил помолиться о том, чтобы контролеров не было. Наверное, его молитва нас берегла, доехали мы благополучно.


И вот завершаются воспоминания Аскольда: «Возвращались на электричке. Молчали. Только однообразный стук колес и тихий говор пассажиров. Вдруг взрыв смеха. Я оглянулся: Найман, Бродский и Ардов развлекали каких-то девиц. На душе было печально и одновременно торжественно. Таким я помню этот момент...»
Таким же запомнил его и я.

1. Найман А. Рассказы об Анне Ахматовой. Воспоминания. 2. Копылов Л., Позднякова Т. Похороны Анны Андреевны Ахматовой. Хронология событий.