Письма Учителю. Откачать утопленницу

 "   Смена настроения, так характерная для Вас, граф,  устремилась вниз.

 18 января 1889 года вновь открыв "Русские мысли", более внимательно перечитываете статью Н.В.Шелгунова о себе.

 "...позорно печалился"

 Отложив журнал, намечаете план последующих действий. Не по линии Николая Васильевича, но упорно, выбранной собой.

 Чем смутил чело мыслителя старый революционный демократ? Почему заставил вновь вернуться к своим "Очеркам жизни"?

 Неприятие Вашего непротивления злу насилием. Не обратным действием, что характерно для революционеров. Нет, неким смещением понятий, все более четко обозначаемых Вами.

 Но в глубине души ощущаете  правоту Шелгунова. отсюда и "позорно печалитесь".

 В своей публикации оппонент вспоминает Ваш нравоучительный рассказик "Ильяс". В конце жизни старый башкирский крестьянин, потеряв все, идет в услужение соседу.

 Сам ухаживает за скотиной, жена помогает хозяйке. Она и открывает пришедшим гостям искомую все жизнь, но найденную только сейчас истину.

 "И сказала Шам-Шемаги из-за занавески.

— А вот как сужу: жили мы с стариком 50 лет — счастья искали и не нашли, а только вот теперь второй год, как у нас ничего не осталось и мы в работниках живем, мы настоящее счастье нашли и другого нам никакого не надо."

 Шелгунов переводит вопрос в национальную плоскость. Принял бы позицию Ильяса русский крестьянин?  Николай Васильевич дает однозначный ответ:

 "Ведь, стыдливость не позволила гр. Толстому выставить и въ Ильяс; русскаго! И какой русскій мужикъ станетъ уверять, что батракомъ быть лучше, чемъ хозяиномъ, когда идти въ батраки не только несчастіе, но и стыдъ?"

 Да и Шам-Шемаги больше себя уговаривает, чем наставляет на путь истинный. Не от неё, не от Ильяса зависит их судьба. От прихоти хозяйской, от нравственности.

 Хочется встать, Лев Николаевич, на Вашу сторону. Возьмем проблему более расширительно. Не хозяину, не Мухамедшаху служим  все мы.

Родине. По мере своей нравственности и умению помогаем сохранить свою аутентичность при любой государственной системе насилия над личностью.

Шелгунов идет дальше. Он прямо ставит вопрос о правомерности таких действий. Приводит пример казанского писаря Кафтанникова, спасающего тонущую девушку. Тут же находятся сомневающиеся в правомерности его действий.

 По сути Николай Васильевич соединил их мысли с главной толстовской парадигмой. Непротивление совершаемому самой судьбой. Тонешь, независимо от того, человек ты или система насилия, смирись и сложи руки.

 А была ли девочка, перефразируя Горького, можно спросить стоящих перед выбором. Или вам, прожившим всю жизнь при одной системе насилия, просто почудилось?

                Ваш ученик ЕС.

 A propos!

 В конце позорной печали Вы вновь выходите на тропу истины:

 "...блюсти одно:готовность к оскорблению и унижению-смирение и заботу одну о возможности добра другим"

 Ну и спасение утопающей..."