Семь дней жизни. Отец

               
                День первый. Исрулыкл.

 
                1.  Обида.
                Ужасно шумно в доме реб Гедали

Откуда же на самом деле взяться тишине в доме уважаемого в местечке реб Гедали – дер восерфирер, где ранним весенним утром просыпаются сразу восемь детей и утро это не просто весеннее, но и предпраздничное: сегодня наступает пейсах и вечером наступит « дер эрштер сейдер», где детям (кто помладше) достанутся подарки от отца, а на столе появятся пасхальные блюда, о которых голодная детвора мечтала весь последний месяц
 Жена Гедали Хая трудилась не покладая рук два дня накануне праздника – приготовить гыфылте фиш, кейзелах из моцымейл и картофеля, эсык-флейш, ваныкы котлеткалах, пейсахекер борщ на такую ораву было делом непростым.
. Впрочем, орава могла быть и гораздо большей – у не отличающегося богатырской статью и отменным здоровьем благообразного реб Гедали и его могучей, с неистовым темпераментом жены Хаи родились 12 детей, но по печальной статистике бедных еврейских семей остались жить только восемь. Выжившая в результате естественного отбора великолепная восьмерка отличалась крепким здоровьем и волчьим аппетитом.
Как я уже говорил, реб Гедали был уважаемым в местечке человеком, но отнюдь не богатым и даже не зажиточным, а, проще говоря, бедняком. При этом Гедали владел и орудиями труда и средствами производства, то есть всеми признаками капиталиста, но, увы, таковым он не был. Ибо орудием труда Гедали была большая бочка и пара ведер, а средством производства служила неказистая лошадка, вернее мерин, по имени Шлепер.
Надо сказать, что по местечковой терминологии это была обидная кличка – шлеперами обычно называли низшее сословие в иерархической лестнице обитателей штейтале – мелких воришек, попрошаек , проще говоря, люмпенов. Буквально это слово переводится на русский, как несун, таскатель. Так вот, мерин Шлепер и растаскивал по всему местечку воду для штейтбалабусов, а заодно тащил на своих лопатках все многочисленное семейство Гедали, так как извоз воды и был основным источником доходов семьи.
А уважали Гедали за его образованность и философский склад ума. Он был образован ын лушнкодеш не хуже самого раввина Хаима-Герша. Любимым его занятием было чтение торы и толкование отдельных стихов и псалмов. По субботам и в праздники послушать рассуждения мудрого Гедали собирался цвет местечка, то есть именно те жители, которые и были клиентами водовоза в будние дни. В этом и состояла единственная радость бедного, но достойного человека.





                Лейбеню дер мишигенер и Хая

...Этим весенним утром и начался такой радостный праздничный день. Умытый и подстриженный, одетый по случаю праздника в темный лапсердак, брюки и башмаки,- одежда, которая извлекалась из шкафа только на йонтовн- Гедали ранним утром отправился в синагогу, где ему предстояло провести чудесный день в чтении молитвы и в общении с еврейским бомондом местечка.
Гедали был а эрлихер ид (благоверный еврей) и слыл для большинства еврейской общины чем-то вроде цадика местного значения. Для большинства, но не для всех.. Совершенно лишенный тщеславия, бескорыстный и доброжелательный бедняк Гедали тем не менее имел, хоть и немногочисленных, недоброжелателей. Особую неприязнь к образованному водовозу испытывал владелец лавки, примыкавшей к местечковому базару, Лейб Цапивкер.
 В заведении Лейба отоваривалась вся еврейская беднота, а поскольку денег у нее всегда не хватало, то чуть ли не пол-местечка были должниками лавочника. Приходилось влезать в долги к мироеду и громогласной Хае. Каждый раз, когда такое случалось, Лейбеню-дер мишигинер (так его просто, но со вкусом называла Хая) не упускал возможности отпустить едкую колкость в адрес Гедали:
"Хая, как, вы снова ходите пусто? Ай-яй-яй! Такой умный, такой начитанный реб Гедали никак не может узнать из своих книг, как заработать копейку, чтобы прокормить семью..."
При этом упитанная физиономия лавочника лоснилась злорадством и самодовольством. В семье Гедали торгаш Лейб был олицетворением зла и неприязни. По классификации Хаи он был ёлд – это емкое слово в репертуаре супруги Гедали одновременно обозначало хапугу, скрягу, упыря и просто жлоба. Я не случайно так подробно остановился на портрете антипода уважаемого реб Гедали – позже мы еще вернемся к этому персонажу по одному праздничному поводу...
На долю его жены Хаи остались второстепенные задачи: управиться с кучей детей, закончить подготовку к праздничному столу, убрать в доме и во дворе, накормить скотину... ну, и всякие там другие разные мелочи.
При весьма скромном бюджете семьи реб Гедали приготовить богатый праздничный стол было нелегкой задачей. Всю предыдущую неделю Хая провела на базаре, где всеми доступными ей средствами пыталась подешевле закупить продукты на пейсах. На необычно многолюдном перед христианским и иудейским пасхальными праздниками местечковом рынке Хая чувствовала себя как рыба в воде. Хая знала наперечет всех торговок и крестьян из соседних сел; излишне говорить, что и ее знали все – главным образом за , мягко выражаясь, шумный нрав. Хая тараном проходила рынок, попутно прицениваясь к продуктам, которые надо было прикупить. Манера общения с продавцами носила наступательный характер и агрессивность многодетной матери возрастала в обратной пропорции к деньгам, которые были у нее в наличии.
- Що це за здохлі карасики? – спрашивает Хая у рыбака, принесшего на базар свой утренний улов.
- Тьотю, хіба ж вы не бачите, що це здоровенні карпы тільки но із ставка, ще зябрами ворушать! – обиженно отвечает мужик.
- Скільки ж грошей ты просиш за ці зябри?
- Десять копійок за хвіст...
- Де ж ти таке бачив – десять копійок за якусь плотицю?..
- Слухай, т!тко, - закипает рыбак. – а не пішла б ти...
- Люди добрі! – обрадованно кричит Хая. – Гляньте на цього лабуряку: я торгую в нього рибу, а він відсилає мене під три чорти!
Ссорящуюся парочку начинают окружать зеваки, раздаются реплики в защиту конфликтующих сторон. Мужик смущен создавшейся ситуацией и избавляется от скандальной покупательницы, отдав ей три рыбины за двадцать копеек.
Хая продолжает свой маркет. Ну, что за йонтеф без бульона из хозяйской курицы (кошерной она станет, когда ее зарежет Хаим-Герш)?
- Скільки коштує це курча? – спрашивает Хая у крестьянки, с отвращением продувая попку увесистой курицы.
- Хаю, бiйтесь Бога, яке ж то курча? Ця курка заважить чотири фунти! Ви ж добре знаете, що мої кури iдять найкраще зерно.
- Нащо мені знати, що iсть твоя худоба. Кажи, що тb хочеш так, щоб взяти?
- Хочу два злота...
- А тiф не хочеш? – взрывается Хая, бросая бедную курицу ошарашенной хозяйке, и с чувством праведного возмущения продолжает таранить рынок.
А что прикажете делать, если в гаманце рубль с небольшим, а дома девять ртов и впереди такой большой праздник?

                А ойзвоф

...Пока Хая на базаре делает последние покупки, самое время рассказать о других членах большой семьи реб Гедали, то есть, понятное дело, о его детях.
Детки в семье богобоязненного Гедали и темпераментной Хаи рождались в кратчайшие допускаемые природой промежутки. Поэтому в числе ныне здравствующей восьмерки была засидевшаяся в девках 22-летняя Песя и двухлетний несмышленыш Ривка.
Старшая дочь была молчаливой, скромной и послушной девушкой. Большой красотой Песя не отличалась, равно, как и особой коммуникабельностью, поэтому сказать, что к ней выстроилась очередь из женихов было бы преувеличением, а проще говоря, чистой брехней. У Песи таки был жених, залетная птичка из Котовска Беня-аферист; а фаршлепте креньк (что-то вроде прихваченной болезни, если по-русски, как его за глаза дочери называла Хая). Беня был мелким спекулянтом, появлялся неожиданно в базарные дни и так же неожиданно исчезал. Он уже просил руки дочери у Гедали и Хаи, получил их (скрепя сердце) согласие, но уводить невесту из хаты не торопился.
 По большому счету, такого жениха следовало бы гнать в шею, но в доме подросла вторая невеста 20-летняя Зелда, у которой на примете уже крутилась парочка неплохих претендентов на руку и сердце.  Вы же знаете эти еврейские порядки, когда младшую дочь нельзя выдать замуж, если старшая еще ходит в девках. Короче говоря, Беня тормозил естественный ход событий в патриархальной семье и, прямо скажем, с риском, если не для жизни, то для собственного здоровья испытывал терпенье будущей тещи.
Не отличавшаяся особыми талантами Песя работала на маслобойке. Весь заработок дочери Хая откладывала на приданое двум старшим дочерям, оставляя первой сущие копейки на личные расходы. Неприхотливая Песя имела одну лишь тайную мечту – скопить денежку и купить цветастый платок и сапожки – такие, как у дочери местной знаменитости аптекаря Пасова. Для этого она подрабатывала, убирая в корчме Васыля Кучера, у которого были добрые отношения с Гедалем. Полученную у Васыля плату Песя аккуратно складывала в металлическую коробочку из-под чая, а самую коробочку прятала в укромном застенке, в тайнике, о котором никто не знал и не догадывался. Каждый раз принося "свежую копейку", она трепетно пересчитывала свои сбережения.
 Эта страсть любоваться своим сокровищем в общем-то и испортила все дело. Однажды мельком за этим занятием ее застал Исрулык и, хоть сестра ловко спрятала коробочку под кофточку, он заподозрил неладное и отметил этот факт в своей цепкой памяти.
 Итак, оставим Песю с ее женихом и сокровищем и обратимся ко второй подрастающей невесте Зелде.
Вторая дочь была опорой матери, безответным исполнителем всей домашней работы. У нее был безусловный талант белошвейки: Зелда обшивала на старенькой швейной машинке всю семью и подрабатывала заказами соседей – людей бедных, а потому и плативших весьма скупо. Более подробно о Зелде, а точнее говоря, уже о Зине я расскажу позднее, если читателю хватит терпения листать эту книжку.
Позже всех проснулся старший сын Янкл – черноволосый, темноглазый, небольшого роста, но шустрый, быстрый паренек. Янкл работал подмастерьем у портного и уже начал приударять за местными красавицами. Накануне он вернулся поздно и с радостью поспал бы лишний часок. Но где ты тут поспишь, если с раннего утра возню и визг поднимает вся эта шушера, начиная с двухлетней Ривкале.
 Надо сказать, что с самой младшенькой у Хаи вышла неувязка. После рождения предпоследней дочери Голды супруги решили было, что "мешок завязался", так на тебе: через шесть лет (немыслимый, в нарушение всех традиций семьи реб Гедали технологический перерыв) Хая тряхнула стариной и в свои сорок шесть родила Ривку!
 Так вот, вся эта мелюзга Ривка, Голда и Рухл устроили такой гармидер, что Янклу пришлось оторвать голову от подушки, чтобы прикрикнуть на бузотеров. А после крика какой сон?.. Впрочем, жизнь не так уж плоха – впереди три выходных дня, хозяин-портной реб Нахем дал Янкелю праздничный бенефит в размере целого полтинника, вечером его ждет встреча с полногрудой красавицей Лыбой... Надо вставать!
О малышах, упомянутых выше, говорить нечего, кроме того, что они постоянно хотят есть, старшие нянчат младшую, вместе шалят и получают взбучки. А вот кого не обойти рассказом, так это средненькую Дору, которой уже "стукнуло" тринадцать. По нынешним меркам я бы назвал ее скороспелкой: подросток, но с уже оформившимися женскими очертаниями, не по годам развитую и шуструю. Она напоминала Суламифь, которую царь Соломон впервые увидел в расцвете тринадцати лет... Увы, Дора на глаза царю не попалась и местечковому околоточному, слава Богу, тоже. А бегали за ней 17 – 18-тилетние парни, приводя своим появлением в негодование бдительную Хаю.
Кто там еще остался из семейства Гедали? Ну да, конечно же, этот стервец, а ойзвоф Исрулык – это исчадие ада, эта постоянная головная боль реб Гедали и нервный тик его достопочтенной супруги, эта грозовая туча неприятностей соседям и родственникам – он опять с утра куда-то запропастился и теперь никто не может гарантировать результат его внезапного исчезновения.



       
                2. Возмездие.
                Хаймоля

       И то правда, Исрулыку сегодня предстоял напряженный день. На первый вечер пасхи была намечена акция мести крутозадому  Лейбеню-лавочнику за все унижения и обиды, нанесенные семье реб Гедали, и Исрулык приступил к ее реализации в условиях полной конспирации. Главным пунктом в выполнении поистине сатанинского плана был его ближайщий дружок Хаймоля.
             Хаймоля –полнейшая противоположность Исрулыку- послушный, добрый сын, уважительный и приветливый ко всем окружающим, аккуратный ученик в хейдере. И еще одно великолепное качество-он был верным другом, преданным и бескорыстным. Быть другом Исрулыка-гонефа дело само по себе чреватое постоянными неприятностями и хоть сам Хаймоля больших проступков не совершал, его дружба с этим шибенником Исрулыком стоила ему многих трёпок от родителей.
            Большая семья Глейзеров, где Хаймоля был единственным сыном после четырех дочерей, жила по соседству с семьей реб Гедали. Реб Айзик, отец Хаймоли, слыл состоятельным человеком, хоть кормить семью было непросто. Дело в том, что  большой эта семья была оттого, что жили у Глейзеров престарелые родители Айзика и его жены Рахили, а также убогая сестра главы семьи Лея, выполнявшая роль няньки для всех детей.
           Скромный и добрый Хаймоля обожал Исрулыка и готов был за него пойти хоть на плаху. В свою очередь Исрулык ценил преданность дружка и защищал его от нападок других мальчишек. Благо, что безобидного Хаймолю было кому зацепить. Впрочем,  вступаясь за друга, сам Исрулык частенько над ним же и подшучивал, порой достаточно зло.
           Чтобы план Исрулыка был понятней, следует рассказать о некоторых обычаях: в дни еврейских праздников существует традиция или ритуал (право, не знаю какое выражение более точное) посылать самым близким и уважаемым людям гостинцы, именуемые шолохмойнес. Семья Хаймоли состояла в родстве с семьей  Лейба-лавочника (Айзек был родным братом торгаша). Приятной традиционной обязанностью Хаймоли, как  единственного сына в семье, была доставка шолохмойнеса в дом  Лейба. Привлекала эта роль Хаймолю тем,. что кроме ответного гостинца посыльный одаривался разными  лакомствами, а то и монеткой отдельно.
           Так и в этот раз нарядно одетый Хаймоля с завернутым в бумагу гостинцем вышел из дому и вскоре случайно встретил Исрулыка. Нельзя сказать, что они давно не виделись,  но Исрулык выразил большую радость по этому поводу, а простодушный Хаймоля расцвел от удовольствия, выслушивая приветственную реляцию дружка. Как всегда при встрече, друзья посетили заброшенную клуню в дальнем углу двора Хаймолиного дома- любимое и тайное убежище, где Исрулык обычно пересиживал время после очередной проделки.
Отвлечь доверчивого товарища на короткое время каким-либо поручением не составило труда: именно за эти  минуты Исрулык успел заменить содержимое  гостинца заранее приготовленными для этого случая подсушенными конскими  каштанами, которые вокруг Шлепера лежали в изобилии. После этого, пожелав друг другу а гитн йонтыф, а гитн шабес,  товарищи разошлись. Хаймоля продолжил свой путь к дому Лейба, а Исрулык поспешил на праздничный ужин домой.

                Йонтойвн (праздник).

          Семья реб Гедале уже была в сборе. Мама Хая подавала на стол, ей помогали Песя и Зелда, малышня кружилась под ногами, заглядывая в казанки и кастрюли и жадно глотая слюнки. Ждали главу семьи,  который  вот-вот должен был вернуться с вечерней молитвы из синагоги (фын дер шил). На небосклоне зажглась первая звезда – сигнал всем благоверным евреям к началу дейм ерштн сейдер – первого  вечера Пасхи. Тотчас же в дом вошел весь такой светлый и одухотворенный после очищающих душу молитв реб Гедали и праздничный ужин начался.
           Проходил он по установленному и соблюдаемому на  протяжении веков  размеренному ритуалу. Пасхальные блюда следовали одно за другим в строгом порядке.  Сидящие за столом, даже нетерпеливая малышня, были увлечены  торжественностью происходящего.
             Кроме Исрулыка. Приближалось время, когда результаты акта возмездия будут преданы гласности, а выяснение лица, виновного в совершении этого преступления, не потребует много времени. К этому моменту Исрулык должен был насытиться  (неизвестно сколько времени придется  обходиться без пищи в результате грядущего скандала) и незаметно улизнуть в укрытие.
            Исрулык настороженно поглядывал в сторону дома Глейзеров, но там было тихо –окна  ярко  светились в честь праздника, семья Айзека мирно сидела за столом.
            Буря разразилась ранним утром следующего дня, когда в дом почтенного реб  Айзека вбежала его сестра со вчерашним свертком  в руках и бросила его на  накрытый праздничной, белой  с красной вышивкой, скатертью обеденный стол. Из развернувшейся бумаги на белоснежную поверхность выкатились отборные экземпляры лошадиных каштанов- результат хорошей работы органов пищеварения трудолюбивого Шлепера. В доме реб Айзека наступила пауза, напоминающая немую сцену в комедии Гоголя “Ревизор”. Затем родители бросились к кровати, где мирно посапывал после праздничного  вечера ничего не подозревающий Хаймоля.
 Сорванный по тревоге, осыпаемый тычками и затрещинами, ошеломленный и ошарашенный, он не мог взять  в толк, чего  от него хотят и за что ему так достается ранним утром, когда никаких проступков он совершить не мог. И лишь увидев на столе вчерашний пакет и его содержимое, бедный Хаймоля осознал, каким коварным образом и в какую халепу втянул его любимый дружок Исрулык. Но Хаймоля на то он и Хаймоля: верный и самоотверженный друг словом не обмолвился об авторе этой злой шутки.Добрый парнишка наскоро сочинил историю о том, что, проходя мимо хейдера вчера вечером, он встретил   одноклассников и  минут с десяток  провел    с ними. Быть может в это время кто-то и подшутил над ним.
 Проницательный реб Айзик сразу предположил, что это дело рук Исрулыка, но Хаймоля стоял на своем. Приняв огонь на себя и получив сполна за свой проступок, Хаймоля тем не менее остался доволен и горд собой.

                Где взять счастье так, чтоб всё сразу?..

             …Все это время  ранним утром в первый день Пасхи Исрулык сидел в клуне, наблюдая за развитием событий и готовый дать деру в случае, если Хаймоля “расколется” под пытками. Нельзя  сказать, что парня не мучила совесть за подложенную верному другу свинью.Пепел Клааса стучал в его   сердце и месть презренному Лейбеню должна была состояться. Этого мгновения он ждал долго. А то, что Хаймоля не был посвящен в планы, так это и лучше – совесть приятеля чиста и отвечать придется Исрулыку одному.
               Как мы уже знаем, все вышло наоборот.Трепку получил Хаймоля, а Исрулык вышел сухим из воды. Правда, и новорожденному было ясно, чьих рук это дело, но не пойман – не вор.
            Реб Гедале  укоризненно посмотрел своими глазами праведника на мятежного сына, а мама Хая отвесила  ему профилактическую затрещину, справедливо полагая, что такая мера применительно к Исрулыку не бывает незаслуженной.  Впрочем, было это порицанием или одобрением поступка  знала только сама Хая…
            В еврейском местечке, как ни крути, а шила в мешке не утаишь: слух о праздничном подарке на столе Лейба-лавочника стал общественным достоянием, а сам Лейбеню-дер мишигенер на длительное время – мишенью для насмешек доморощенных остряков.
           Что и требовалось доказать.
            Так уж устроен мир –никогда не знаешь точно, где найдешь, где потеряешь. Если главное дело – месть Лейбеню – прошло на удивление гладко, то очередная неприятность подстерегала Исрулыка в эти праздничные  пасхальные дни с неожиданной стороны.
           На праздник из далекого  Котовска приехал Песин жених Беня. Дело  близилось к свадьбе  и визиты соискателя руки и сердца  участились. По этому случаю девушка решила сделать долгожданные обновки –шаль и сапожки она уже присмотрела в «монопольке», но откладывала  поход на рынок, дожидаясь приезда суженого, чтобы вдвоем на виду у всего местечка  проследовать  за покупками!
             Выбрав момент, когда в доме никого не было, бдительная Песя забралась в лишь ей известный тайничок и извлекла оттуда на свет божий свое сокровище. Каковы  же были ее ужас и потрясение, когда в вожделенной коробочке из-под чая она обнаружила пропажу целого рубля из ее скромного достояния. Ужас постепенно перерос в ярость благородную, которая вздымаясь, как волна,понесла Песю во двор. Ухватив по дороге увесистую скалку от белья, разъяренная фурия бросилась на улицу с криком: “Где этот подлый гонеф Исрулык? Их ын цидройблен им дейм коп  (я раскрошу его башку), их ын махен фын им аш ын порех (я сотру его в порошок)!”
           Да, я забыл рассказать о том, что Исрулык таки проверил, что же столь тайно и тщательно прятала Песя от суда общественности. А обнаружив клад, не удержался поделиться с сестричкой ее радостью. Правда, он искренне был намерен взять только в долг  (уж больно хотелось послоняться по ярмарке, зайти в шапито, напиться зельтерской с сиропом, а главное, купить ремень с бляхой – мечту каждого мальчишки), а потом тихонечко возвратить должок на место. Но, как известно, благими намерениями вымощена дорога в ад...
           Отыскать Исрулыка в тот день Песе так и не удалось. Его аморальным поступком была возмущена вся семья реб Гедали. Рассчитывать на снисхождение не приходилось и весь остаток дня, а также и ночь преступник провел в камере, то-бишь в известной уже нам клуне.
Добрый Хаймоля тайком принес ему ужин с праздничного стола. Меланхолично  прожевывая гыфылты фиш с лотками(блинчиками) фын моцымейл, Исрулык с грустью думал о  превратностях этой жизни, где удовольствие одного человека обязательно влечет за собой огорчение другого. Ему было искренне жаль потрясенную Песю, расстроенную маму Хаю, разочарованного в сыне реб Гедали и чуточку самого себя, такого нескладного и неудобного для всех.
 Под аккомпанемент этих невеселых мыслей Исрулык уснул на душистом сене в Хаймолиной клуне.






                День седьмой-послкдний.. Семён Григорьевич.


       Нет, не подумайте, что в моём повествовании появился новый персонаж- речь идёт о том же Исрулыке. Почему же Семён Григорьевич, если сам он был Исрул, а отец его почтенный реб Гедали? Вот это и надо объяснить.
       ...Вы сами , наверное, догадываетесь,как рады бывают в еврейской (и не только в еврейской) семье , где много дочерей , рождению сына. Счастливый отец уважаемый реб Гедали решил назвать новорожденного библейским именем Исруэл. Что касается безграмотного писаришки, который регистрировал имена новорожденных в сельской управе,то ему было искренне наплевать на« ц! жид!вськ! вит!вки» и вместо возвышенного имени Исруэл шкодливая рука неуча нацарапала простое и, как ему казадось, более благозвучное ( имя-не имя, кличка- не кличка, обозначение) Сруль.
           Сам Сруль эту грамматическую метаморфозу переживал спокойно,но вот когда подрос его старший сын и в школьных документах должно было появиться отчество «Срульевич», что в интерпретации соучеников  могло бы звучать как «Засранкин»...
Здесь пришлось принимать срочные меры со вручением определённого вознаграждения уже писарю поселкового Совета... Сын выбрал отчество Семенович.
Таким образом, чтобы сохранить признаки отцовства, Исрулыку пришлось перейти в обиходе на светское имя Семён.
            Но, увы, на этом злоключения Исрулыка не закончились. Его сёстры, стремительно ставшие горожанами и испытывая неудобство от также
( на их взгляд) неблагозвучного отчества Гедальевны, одна за другой в короткие сроки перевоплотились в Григорьевных.Теперь, чтобы сохранить уже свой братский статус, Исрулыку в  общении пришлось величаться Григорьевичом
.            Напомню читателю байку Марк Твена о филадельфийском обывателе, который женился на падчерице свого женатого на вдове сына. Таким образом, сын ему приходился одновременно и отчимом, невестка – мачехой, а жена- сестрой... После того, как в обеих семьях родились сыновья и собственный сын оказался одновременно и правнуком, а жена к тому же и внучкой... ну,и другие – соответственно по семейной иерархии, бедный обыватель, запутавшийся в родстве,покончил жизнь самоубийством.
            У Исрулыка нервы оказались покрепче, хотя на протяжении полусотни лет ему пришлось отзываться на множество имён , каждое из которых имело своё историческое происхождение: Исрул, Семён,Сеня, Изя... Лишь на могильной плите крепкая рука каменотёса поставила точку, узаконив уже навсегда описку невежественного писаря...
              ...А до этого была жизнь. Жизнь, о которой мы кое-что узнали из предыдущих глав – местами тяжёлая, местами еще тяжелее, местами радостная и улыбчивая.
             Исрулык выдержал «естественный отбор» и попал в число детей бедняка Гедали , которым повезло выжить. Он пережил страшное время революции и гражданской войны, бандитизма и еврейских погромов. Бог миловал его в годы репрессий и оставил в стороне от классовой борьбы, истребившей миллионы.
Мама Хая , накрыв сына собственным телом , спасла его от смерти дважды: холодной зимой восемнадцатого года и ранней осенью сорок первого, когда, благодаря изувеченной ларивоновцами правой ноге, Исрулык избежал передовой, где у него, тогда сорокалетнего, не было бы и одного из ста шансов, чтобы выжить.
             .Семён Григорьевич служил в железнодорожных войсках, а, если быть совсем точным,в течении трёх лет денно и нощно с кратким перерывом на сон шил военную форму для фронта.
На пепелище разбомбленного немцами посёлка отец отстроил жилище для семьи, сутками сгорбившись над швейной машинкой, делал всё, чтобы она, семья, была сыта и жила в тепле.
              Семён Фрукт дожил до « седьмого дня» своей жизни, который был дарован людям Богом для отдыха.Но вот отдыха-то и не получилось.
              Как  мало нужно было человеку для счастья? Он хотел женить старшего сына и заиметь внуков, но сын внезапно и трагически умер;
Мечтал увидеть семью и снова же внуков у младшего сына, но уже сам
скоропостижно скончался за неделю до назначенной свадьбы.
Была у него и идея- фикс: он грезил о времени, когда младший получит новую квартиру , усадит его в наполненную до краёв ванну и потрёт до крови спину... Нет же, свою вожделенную «хрущёбу» сын получит , когда Исрулыка уже не будет в этом мире.
              Да, «седьмой день» у Семёна Григорьевича Фрукта явно не задался... Впрочем , не всё так мрачно. Сознательную жизнь он прожил при советской власти, где все совки отличались  способностью расслабиться и в рабочее время. Вот почему шесть предыдущих дней Исрулыка , несмотря на трудности и трагизм того времени, были отмечены жизнелюбием, оптимизмом и улыбкой.
             ...Стоял теплый сентябрьский день,пятница-день банный. Там, в бане,Семён Фрукт почувствовал боль в груди- болело сердце, о существовании которого он до сего дня и не догадывался. Исрулык  одевался, а боль всё росла, заполняя собой каждую клетку тела.
В двух шагах от бани  железнодорожная поликлиника- ну, зайди по дороге туда, попроси позвать врача... Не таков Семён Фрукт , чтобы ныть по пустякам! Вот он сейчас придёт домой к своей Шейнале, увидет родное лицо, сядет на скамеечку перед домиком и вся боль исчезнет, как ни бывало.
Он шёл к ней главной улицей посёлка и с каждым шагом разрыв сердца становился всё обширней и обширней, пока не стал несовместимым с жизнью...
                Шейнале встретила мужа на пороге и, увидев его белое, как полотно, покрытое смертельной испариной лицо, наполненные
страданием, расширенные от невыносимой боли глаза, отчаянно закричала:
                -Что с тобой? Тебе плохо? Я вызову врача...
Исрулык грузно присел на старый диван, откинулся на его спинку и привычно пошутил:
                -Ша, сы ыз а клейныкейт. Мах ныт кын вынт...
                (Тише, это мелочь. Не делай ветер. Не суетись...)
Это были последние слова и последний судорожный вдох отца...
         ...Шейнале на тридцать лет пережила мужа и все эти годы, когда ей случалось на кого-нибудь обидеться, она говорила:
                -Ах, как мне нехватает его именно сейчас. Он защитил бы меня от    всех бед и немощи...
                -Но, мама, ведь папе было бы уже за девяносто-так долго не живут.
                -Ты говоришь глупости!- сердилась Шейнале.-Исрул жил бы дольше ста лет- знаешь, каким он был крепким?
        ...Встречаю земляков, с которыми не виделся десятки лет и они мне рассказывают о проделках старого Фрукта, вспоминают его притчи и байки. Все мы смеёмся и кажется, что сейчас прозвучит история, которую дядя Фрукт еще не успел рассказать...
        ...Перелистываем альбомы со старыми фотографиями, наперебой вспоминаем случаи, связанные с этим временем, поговорки и солёные шуточки Исрулыка и улыбка не сходит с наших лиц. Горящая в память об отце свеча хитро подмигивает нам , подрагивая в унисон светлой грусти...
          ...Поднимаемся на кладбищенский холм. Стоим в оградке у обелиска. С фотографии на нас смотрят монгольские с лёгким плутовским прищуром глаза Сруля Гедальевича. Молчим. Евгения Абрамовна плачет. Начинаем вспоминать отца, улыбка заставляет светлеть наши лица. Вскоре из зарослей сирени и рябины , которыми окружены оградки на старинном погосте, раздаётся звонкий смех  восьмидесятипятилетней Шейнале. Редкие посетители кладбища удивлённо поглядываютв нашу сторону - вроде бы место не для веселья...
         А как же еще прикажете вспоминать простого, доброго и весёлого человека?!





                Зина