Тихий зов трясины

Деревня Зябкое тонула в вечных сумерках. Даже в полдень солнце едва пробивалось сквозь пелену тумана, стелющегося с болот. Дома, покосившиеся от времени, будто прижимались друг к другу, словно боялись, что трясина засосет их следующей. А по ночам... По ночам Зябкое оживало. Ветер выл в щелях ставен, как потерянная душа, а из болот доносилось мерзкое щелканье — будто кто-то стучал костяными пальцами по стеклу. 

Мила ненавидела эти звуки. В свои двадцать она мечтала сбежать из проклятой деревни, но болота держали Зябкое в капкане: дорогу на большую землю давно поглотила топь. Ее рыжие волосы, яркие, как осенний лист, казались здесь кощунством — пятном жизни среди гнили. Бабка шептала, что это цвет пламени, который притягивает «их». Кто такие «они» — старуха не говорила, но каждую ночь рисовала мелом кресты на дверях. 

Первая ночь.

Щелчки стали громче. Мила, прижав ухо к промерзшей стене, ловила каждый звук. Точно — не сверчки. Словно кто-то методично ударял камень о камень, приближаясь к деревне. Ветер завыл сильнее, и в его голосе проступили слова: «Ми-и-ла...». Девушка вжалась в подушку, но любопытство пересилило страх. Осторожно приоткрыв ставень, она увидела, как по туманной улице плывет огонек — бледно-зеленый, как гнилушка. За ним тянулась тень, неестественно высокая, с плечами, острыми, как жернова. 

Вторая ночь.

Щелчки превратились в стук в дверь. Три удара — пауза — снова три. Бабка, крестясь, зашептала молитву, но Мила подошла к порогу. В глазнице заслонки мелькнул красный блик — чей-то глаз, узкий, как кошачий, но без зрачка. «Открой...» — проскрипел голос, словно ржавые ножницы резали воздух. Девушка отпрянула, а утром у порога нашла моток влажных черных ниток. Бабка побледнела: «Это она. Болотная Пряха. Ищет новую жертву». 

Оказалось, легенды о Пряхе не просто страшилки для детей. Когда-то в Зябком жила ткачиха, которую деревня обвинила в колдовстве: ее нитки будто приносили смерть тем, кто их покупал. Женщину утопили в трясине, но на следующую ночь из болота выползло нечто в лохмотьях из тины. С тех пор Пряха вяжет свитера из человеческих волос, а щелчки ее спиц — отсчет до чьей-то гибели. 

Третья ночь.

Мила проснулась от холода. В избе было пусто — бабкина кровать заправлена, хотя старуха не вставала без крика петуха. На полу валялись черные нитки, ведя к двери... и дальше, в сторону болот. Сердце бешено колотилось, но девушка пошла по следу. Туман обволакивал тело, как влажный саван, а под ногами хлюпала жижа, пахнущая железом. Внезапно щелчки стихли. 

Пряха стояла в метре от нее. 

Ее лицо было скрыто прядями мокрых волос, но из-под них светились два красных уголька. Длинные пальцы с синими ногтями быстро двигали спицами, вязавшими... свитер из рыжих волос. Мила поняла: это ее волосы. За спиной Пряхи темнела яма — бабка лежала там, обмотанная нитками, как куколка. 

«Ты выбрала сама», — зашипело существо. Мила вспомнила бабкины слова: «Она берет тех, кто зовет ее мыслями». Да, она мечтала убежать... а Пряхе нужны были чужие ноги, чтобы выбраться из трясины. 

Утро.

Деревня нашла избу пустой. Лишь на пороге валялся рыжий клубок. А через месяц странный огонек видели уже на краю большого города — за ним шла девушка с лицом Милы, но глаза у нее были красные, а за спиной тихо щелкали спицы...