Tётя

     Если бы Зигмунд Фрейд проник в подсознание моей тёти Нины и покопался в её либидо, он сошёл бы с ума. И то же самое случилось бы с Фройдом и Юнгом, а может быть и со всеми одновременно.
     Конечно, в чём-то это может быть преувеличением, что все трое одновременно, но может и нет.
     Тётя Нина была нетривиальной ещё смолоду и даже раньше, от рождения. В минуту откровенности она сама признаёт: «Лень вперёд меня родилась».
     Но лень это не всё и далеко не всё. Хотя в детстве она через неё очень страдала.
     Их было пятеро казачат в многодетной казачьей семье на Кубани. То есть казачонок был один, дядя Юра, а четверо были девчатами: Галя, моя мама; Надя, моя крёстная, контрабандой носившая меня, двухмесячного, с каким-то неизвестным дядей Жорой в церковь на кладбище, чтобы меня окрестил поп; Нина как таковая и Танюшка, младшенькая, у которой мужем потом был пьяница зубник, чуть не сведший её в могилу, но зато сын Андрюха владеет сейчас в  Майкопе стоматклиникой и является утешением её старости.
     Уже тогда, в далёком детстве, когда Галя, моя мама, ещё не вышла замуж в Сумгаите за моего папу Лёню и пока ходила в школу, а Танюшка бегала октябрёнком, дети гоняли тётю Нину как сидорову козу. Дядя Юра, впоследствии моряк, даже лупил её по спине "чиплейкой". Чиплейка – это по-кубански черенок от лопаты с железным крючком на конце, чтобы доставать сковородки из печи.
     Хозяйство у дедушки и бабушки, кубанского казака и казачки, было большое. Все дети трудились до и после школы в поте лица, одна тётя Нина, брюзгливо оттопырив губу и став похожей на Наполеона в Фонтенбло после отречения, говорила: «Не буду».
     И главное, она сознавала, что это плохо, неприлично и как-то даже не по-советски, но поделать с собой ничего не могла.
     Что только с ней не делали: мать, моя бабушка Катя, ругала и шпыняла; дедушка Вася охаживал плёткой; Юрка бил по горбу чиплейкой, а Надя, Галя и Танюшка щипались и тягали за косы.
     Но эти усилия пропадали втуне. С идиотическим упорством потомственная крестьянка Нина отказывалась работать.
     Единственно, чем её иногда удавалось соблазнить что-нибудь сделать, это купить ей кулёчек мочёного терену. Мочёный терен, кислючие, вяжущие рот ягоды тернового куста, прославленного Библией, продавались в станичном сельмаге и его никто не ел, тётя же Нина обожала.
     Главное, что она потом поехала в город и всю жизнь не разгибаясь проработала на вредных предприятиях, то на «Химволокне», то на «Лабораторном стекле», то освобождённым секретарём партячейки и была безотказным и смиренным пахарем, или, правильнее сказать, пахарицей, и ни в какой лени никогда не замечалась. Но в детстве она была такой как я рассказываю.
     Само-собой разумеется, тётя Нина никогда не была замужем и даже самая мысль об этом приводила её в ярость.
     Хотя сама по себе была видной девкой, пусть не красавицей, но грудастой и жопастой, настоящей кубанской кобылицей.
     Сейчас тётя Нина уже старая, ей семьдесят три года и она доживает свой век с нами в Житомире.
     Моя мама Галина, самая старшая из детей, уже давно умерла, прожив семьдесят лет. Умер в Ульяновске и Юрка, не доживший и до такого возраста. И моя крёстная, Надя, несчастная баба, которую сгубила любовь к станичному стиляге Вовке Ноговицыну и дочь которой, плод этой любви, закончила Киевский торгово-экономический с красным дипломом и вернулась к маме, и внучка которой, тоже Надюха, живёт в Москве замужем за каким-то переводчиком.
     Остались живы только тётя Таня, которую покойный отец называл «Хвостиком» и которую чуть не свёл в гроб стоматолог-алкоголик, и тётя Нина.
     Вообще-то, её семьдесят три это рекорд для Бураковых – все они потомственные сердечники и инсультники, даром что кубанцы, так что даже бабушка умерла в пятьдесят четыре, а дедушка в шестьдесят. Даже мне по наследству передалась эта плохая наследственность, которую с трудом уравновешивают гены со стороны Зельдиных, где все живут долго.
     Рекорд же тёти Нины способна перекрыть только её сестра Таня из Майкопа, которой сейчас шестьдесят восемь.
     Но это ещё бабушка надвое сказала. Всё же годы, прожитые с буйным стоматологом Васей Байрачным могут дать о себе знать.
     Тёти же Нинину жизнь не заедали ни мужья-алкоголики, ни выродки дети и так, навскидку, в ней еще жизни лет на пятнадцать.
     На склоне лет тётя Нина всё такая же непосредственная. Её необъяснимая с точки зрения Фрейда лень трансформировалась в разные мелкие формы. Так, со стальным упорством противится она всем попыткам моей Натальи приодеть её, ходит зимою и летом в растоптанных как калоши кроссовках «Адидас», а на предложение попробовать какую-нибудь вкусняшку, отвечает как в детстве: «Не хочу».
     - А ты хоть пробовала этот салат из мидий /баварские колбаски, испанский хамон, финский сыр, грузинское вино/?
     - Нет.
     - Так хоть попробуй.
     - Не хочу.
     Совсем как профессор Преображенский, когда его подбивали купить журналы в пользу детей Германии.
     Несмотря на свои пессимистические и фаталистические взгляды на жизнь, тётя следит за своим здоровьем: спит в морозы с открытой балконной дверью, не кушает после четырёх и старательно работает с весны до осени на даче, собирая эфемерный урожай и закрывая консервацию, которую никто не ест и в первую очередь она сама.
     С соседями она общается когда некуда деваться; собак не любит; к кошкам относится с брезгливостью. Обожает бокс и вообще все виды спорта, где бьют морды. Зачитывается детективами, всегда одними и теми же. И не выносит, когда на даче её раз в месяц донимает визитом родной племянник.


         2021 г.