Дружить, так дружить. Предложение

Мы перешли на шестой – последний – курс. Идеал  весной  окончил свой техникум и  получил распределение в  закрытую престижную больницу за городом.  Недалеко, полчаса на автобусе. Место чудесное во всех отношениях. И квартира сразу. Слава, узнав, присвистнул: «Он в каких войсках служил? Во внутренних? Ну тогда ясно. Они своих не бросают. Ты с этой семьёй поаккуратнее». Впрочем, общение почти прекратилось, ибо Сталина, хоть и жила в городе в съёмной комнате,  думала только о том, как уехать к Идеалу и делала это при любой возможности и невозможности весь последний год нашего учения в институте.

Но  неожиданно она попросила меня прийти.  Они с Идеалом сообщили мне, что  Сталина беременна, а это  сейчас совсем, ну совсем не ко времени. Я поразилась. Напомнила, как она мечтала о сыне, которого назовёт Олегом, и как мы с ней дружно осуждали женщин, делающих аборты. Но мне объяснили, что позвали меня не мораль читать, а помочь. Именно ввести внутривенно лекарство «для обрыва беременности», как выразился Идеал. Они всё делают по  схеме. Но в вену он не умеет: «Волнуешься как-то». Я к тому времени в вену колола отлично. Но всё же засомневалась – надо ли? Сталина зарыдала, обвинила меня в чёрствости: «Какая же ты после этого подруга! Ты же видела, как делают аборты! Ничего не обезболивают, кричат на бедных женщин. Ты этого для меня хочешь? Этого?  Ты  только красивые слова о дружбе умеешь говорить! А как  надо помочь, так тебя и нет!»   И начала перечислять все мои вины вольные и невольные. Как она всё помнила! «Да чего ты боишься! – встрял Идеал, – введи потихонечку и всё! Всего и делов!» Каюсь, я не устояла против потоков обвинений и слёз. Я сдалась. Ввела с бесстрашием невежества. Идеал нависал со всех сторон сразу, приговаривая: «Ты по чутку вводи, по чутку!»  - и так егозил, что даже  Сталина на него зарычала.  Ничего страшного после укола не произошло, и ушла я относительно спокойно.

День был выходной, и инженер Слава к нам зашёл  вечером.  Пили мы дружно чай с вареньем. И мне приятно было, что Слава не спешит уходить. В нашу идиллию ворвался Идеал и с сельским простодушием оповестил всю компанию, что у Сталиночки была задержка, а ваша Валя ей ввела лекарство для обрыва беременности, да, видно, плохо ввела. Сталиночка истекает кровью и умирает, и за Валей послала, и что теперь делать? Реакции родных я не увидела, т.к. уже бежала по улице так, что Идеал за мной не поспевал.  Кажется     побежал за мной и Слава. Мне не до него было.   Поспешила в дом. Сталина лежала высоко на подушках совершенно белая, с серыми губами. Пульс плохой. Боли и кровотечение. Редкими каплями падала на пол кровь. «Клеёнка есть у тебя?» - «Та  откуда ж! -  с ещё большим, чем обычно акцентом возразил Идеал  - Сталиночка   на квартире стоит, ничего своего!» - «У хозяев попроси!» - «Ты чего? Сразу с квартиры погонят!» Я знала по учебнику, что полагается в таких случаях.  Опустила головной конец, попросила холодную грелку: «Та откуда ж?» Разыскали  бутылку, положили холод на живот.  Сердечные ввести боялась – усилится кровотечение.  Гемостатиков в доме, конечно, не было. Собралась посылать Идеала в аптеку: «Деньги хоть есть?» - «Та трошки е».  Вдруг в комнату вошли  врач и фельдшер. И без долгих слов положили Сталину на носилки. Слава оказался тут же, помогал нести. И когда мы с Идеалом сели в машину, втиснулся тоже. Все молчали. Вот носилки скрылись в пропускнике больницы. « Откуда «скорая?»  - спросила я Славу.  «Я вызвал». – «Но адрес?» - «Так там же табличка. И телефон-автомат напротив. Не понимаю, чего Идеал дожидался и за тобой бегал. Сам что ли не сообразил?» А  Идеал  - вот он: «Ну, Валя! Я тебе этого не прощу! Если она не выживет, я тебя засужу!» - «Но ты же сам!» - «Да, я сам, не спорю. Но я что тебе сказал: медленно! МЕДЛЕННО! Говорил? А ты!?»  Я чувствовала, как густо покраснела, и просто  не знала, что сказать. Слава знал: «Ах ты, фельдшер - недоучка! Ты что наделал? Ну не хотели вы ребёнка, так есть же клиники! Жену такой опасности подверг, на муку обрёк, 5 рублей пожалел, экономный ты наш!  И Валю ещё впутал! И почему же ты, недоумок, за Валей бегал? Почему сразу  «скорую» не вызвал? Чего ждал? Чем тебе Валя помочь могла? Не сообразил? Да я сам тебя засужу, и тебя посадят, и диплома лишат за  производство криминального аборта. А прямо сейчас я тебе по морде настучу!» Не настучал. Морда вместе с обладателем мгновенно улетучилась.  «Вот ведь  дрянь, – сказал Слава, – на такую муку жену обрёк, едва не погубил. Нет уж,  когда мы с тобой поженимся – никаких абортов! Сколько будет беременностей, столько и детей! Поняла?» - «Поняла! - ответила я, хотя и не сразу сообразила, что значат эти слова - это вы мне что, предложение делаете?» И так твёрдо прозвучавшее его: «ДА!» - принесло мне огромную радость. Но я всё же переспросила: «Правда?» - «Слово моряка», - подтвердил он серьёзно.


Дома на меня обрушился праведный гнев родителей. Что я могла сказать? Молча ушла в девичью и зарыдала безутешней, чем Малыш по лошадке. Ласковая рука легла мне на плечо: «Валя, – сказал Слава, – всё не так трагично. Помощь успела вовремя. Сталину спасут, спасли уже. Думаю, что в практике больницы это не единичный случай. Всё с твоей подругой будет нормально. И ты не поедай себя, а прими, как урок на будущее. Жизнь нас всю жизнь учит и порой жестоко. Ты согласна?»  Да, урок я получила на всю жизнь. И никогда более  в сомнительные авантюры не ввязывалась. Уже давно работала я, когда одна дама попросила меня передать, только передать, другой даме лист со схемой прерывания беременности. Я даже не прикоснулась. Хотя знала, что меня не поймут и обидятся. И всё же, всё же. 
А в тот тяжёлый  вечер  папа сказал ещё: «И где ты их находишь? То Маруся, которая отравилась, то Сталина, да ещё с Идеалом! Знаешь, хватит тебе заботиться о шестиногих бедных цыплятах, – заключил он, - реальные люди в твоей заботе нуждаются гораздо больше и отзовутся на неё с благодарностью». Но избавиться от шестиногих цыплят оказалось не так просто.


Наутро   после той тревожной ночи Идеал появился на нашем пороге, опасливо озираясь. Поняв, что грозного инженера Славы нет, приободрился. С глазами, умытыми снегом, просил прощения.  Заблажил на своём диалекте. Прежде всего извинился за угрозы: «Не в себе был. Волнуешься как-то. Сталиночка, бедная, всё Валечку кличет. Совсем бледненькая, слабенькая. Кушать ничего не хочет. Да и дать особо нечего. Я получаю самые трошки, да стипендия – и все богатства! Родители мало помогают. У тестя с тёщей ничего своего.  Моя всё наследство с пасынками делит. И сам я уже двои сутки не кушамши голодую. Может осталось супку вчерашнего? Я бы со своим хлебушком похлебал!» И ведь достал-таки из сумки четвертинку обдирного хлеба. Ну это был уже перебор.  Хотя, конечно, его накормили, и он, деликатно засунув под стул ноги в красных носках, уплёл суп и прочее от души. И, конечно, собрали передачу для Сталины. Об Идеале  папа сказал: «суржик». Я не знала, посмотрела в словаре. Ничего плохого. Хлеб, испеченный  из пшеницы  с добавлением ржи.  Катюшка маленькая возмутилась: «Нет, я не понимаю! Сталина при всём своём сложном характере умная и развитая, да ведь и красавица какая – не отнимешь! Как она выбрала этого Суржика?» - «Любовь зла, полюбишь и козла», - философски заметил папа. И добавил, стараясь говорить по-украински: «Бачили очи, шо купували, вот теперь и ишьте, хоть повылазте! К тому же, мне кажется разочарование обоюдное. Прежде всего он её не любит. Не возражай! Это ясно видно». – « Да, это так, – добавила мама, –  кроме того, замужество, женитьба  -  как отъезд в эмиграцию: едут, думая, что попадут в рай. А попадают в бытовые проблемы, совершенно иные, непривычные. Не знаю, как Сталина представляла себе семейную жизнь. Она же дома  чайника никогда не включила, ни одной картошки не почистила, носового платка не постирала. А тут пришлось заниматься хозяйством, чего она не умеет и не любит». – «Одним словом, любовная лодка разбилась о быт!» - встряла Катюшка. «А что ты думаешь! – подтвердил папа, - мужика кормить надо, обстирывать, ублажать. Они ведь знаешь какие!» - «Ну, не все, – возразила мама, – ты у нас совсем не такой!» - и лёгким летящим движением прикоснулась к папиной щеке. Он удержал её руку и нежно поцеловал  в ладошку. Так это мило получилось.

С тяжёлым сердцем шла я навестить Сталину.  Соседки её ушли на завтрак, и мы могли говорить свободно. Бледная до прозрачности лежала она на больничной койке. При виде меня у неё задрожал подбородок: «Спасибо, что пришла! Мне и поговорить не с кем! Я тебе так благодарна, что ты меня спасла. Идеал совсем растерялся,  «скорую» звать боялся. А о том, что чуть не погубила, ты не бойся, я никому не сказала. Я всё на себя взяла. Мне так было плохо, так больно. И ещё они ругали. Грозили, что больше детей не будет. И всё на живую, без укола! Так больно, так больно! Но я решила, что ни звука не пророню. Будто это фашисты меня пытают. Даже врачиха что-то поняла. Сравнила с Зоей Космодемьянской. Но мне уже всё равно было. Потом кровь перелили - много.  Теперь физически полегче, но я такая несчастная и одинокая. Кроме тебя у меня никого нет. Только ты меня понимаешь! Такой подруги, как ты, у меня по жизни никогда не было». Честно сказать, я удивилась.  Не представляла, что так много значу для неё. И тут я поняла, что она крайне одинока, избалованная в детстве вниманием и своей исключительностью. Одинока в  этом несправедливом мире,   который  сначала ей восхищался. А потом почему-то отказался эту исключительность  признавать. И только я продолжаю ей искренне восхищаться. Она привыкла, что  я считаю  её такой, как она сама себя видит.  Не критикую, не спорю, более того, я не тыкаю её носом в явное несоответствие между словом и делом. Я её так приучила, и это моя вина. Я бы тогда не смогла это внятно сформулировать. Но душой поняла. Много позже бытовал шутливый рассказ про лягушку, которая искренне считала, что это только всем так кажется, что она зелёная, холодная и скользкая. А на самом деле она такая тёплая, белая и пушистая. Я не стала разочаровывать Сталину. Так хотелось ей помочь. Я бы кровь для неё сдала, но оказалось, что у нас разные группы. Я-то была уверена, что у неё тоже первая. Делала я для неё, что могла. Конечно, носила передачи. Переписала для неё все лекции, которые она пропустила. Выписали её не так скоро. И врачи, которых она считала фашистами, тем не менее, пожалели её, написав диагноз:  самопроизвольный выкидыш.

Поправившись Сталина снова начала меня  сторониться. Я не навязывалась.   Общались мы на лекциях, которые Сталина посещала не часто. Что в нашем доме ей по глупости Идеала появляться больше не след, она понимала. А я этого Идеала и видеть не могла, двуличного.

Наша студентка, чьи родители работали в этой же санчасти, где и Идеал  и жили там, сказала мне как-то  с сочувственным  вздохом: «Ох, как Сталинку жалко.  Идеал от неё гуляет по-страшному. Сейчас завёл себе зубную врачиху Валечку. Всё время у неё в кабинете сидит! Там коллектив замкнутый. Все всё видят. Но Сталине не говорят. И ты, смотри, не говори!» Не говори – так не говори. Я и не сказала ни ей, ни  никому вообще.

И не до Сталины мне стало. Началась у меня своя жизнь.  После тех слов в памятную ночь, Слава больше о  женитьбе не заговаривал. Молчала и я. Сдала  зимнюю сессию, на каникулах активно занималась хозяйством. Однажды услышала, как мама спросила: «Отец! Ты чем-то озабочен?» - « Да Славу от нас забирают». – «Далёко?» - « И далёко, и высоко». Стало мне холодно и тоскливо на душе. А назавтра, хоть день был и будний, появился Слава. Мы как раз все пили чай, и за большим нашим столом нашлось место и Славе. Даже не прикоснувшись к чашке, Слава сразу сказал, что у него серьёзный разговор.  И без всяких предисловий: «Валя!  Конечно, я планировал  сказать тебе это иначе. Но жизнь торопит. И потому говорю прямо. Я очень тебя люблю и хочу на тебе жениться. Согласна ли ты стать моей женой?» У меня не только щёки, всё лицо, уши, шею захлестнула жаркая краснота. Всё запылало, покраснело.  Сердце бешено застучало. В комнате повисло неловкое молчание. Нарушил его Малыш: «Слава! Я, как мужчина, на твоей стороне! Если она не согласится, мы её украдём, увезём на «козле»!» Ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь!   -  и, подбежав ко мне, - а ты лучше женись, сама женись на Славе! Он будет мой родной дядя! Я мечтал, я так мечтал! Женись! Сейчас же женись! Немедленно!» Это было так неожиданно, что все – не только смешливая Катюшка – все  мы  расхохотались до слёз от души. И смех этот разбил неловкое напряжение. «Малыш, – сказала я, – надо  же ещё спросить моих родителей!» - «Они согласны, согласны!» - закричал Малыш. Родителям ничего не оставалось, как согласие подтвердить. «Ну раз вы не против, а главное, Малыш советует, то я соглашаюсь!» Так легко оказалось это сказать. Слава встал, но не ко мне подошёл, а сначала к Малышу. Уважительно, как взрослому пожал маленькую лапку: «Я тебе этого никогда не забуду. Ты настоящий, самый главный мой друг!» Потом  он поблагодарил родителей и только после этого подошёл ко мне. Я встала.  «Да?» - спросил. - «Слово моряка!» - серьёзно сказала я. Слава обнял меня и поцеловал очень  нежно и бережно прямо в пылающие щёки.  Когда отгремели поздравления, пожелания и светлые слёзы, пришло время решения практических вопросов. Оказалось, что Слава подготовился основательно. Повторил, что, конечно, хотел всё сделать не так, но времени совсем нет. В самые ближайшие дни он должен вылететь со всей бригадой на комсомольскую стройку  далеко за Урал, где будет главным инженером. Как коммунист ни отказаться, ни отложить отъезд не может. Ну а мне  надо обязательно закончить институт. Слава успел побывать в деканате, выяснил, что  в  этот край    из нашего института выпускников не направляют. Но жену к мужу  могут в порядке исключения  послать, если будет  запрос от органов здравоохранения на  индивидуальную точку. Побывал Слава и в ЗАГСе. Там его не утешили. Не раньше, чем через месяц.  «Можно проще, – сказал папа, – если вы, конечно, согласитесь расписаться в поселковом совете. По месту работы жениха. Там, где мы строим. Препятствий не будет. Хоть завтра». – «Вы гений, Степан Савельевич!» - воскликнул Слава. «Кто бы сомневался!»  - проворчала мама. «Так прямо завтра и поедем!» - твёрдо сказал Слава.  «А я? А я? На «козле?» - это, конечно Малыш. «Как же без тебя! Ты главный сват!» - «На свадьбе присутствовали дети жениха и невесты» - подражая диктору радио, изрекла Катюшка.  Но тут всполошилась мама: «Паня! Отец! А как же: платья у невесты нет и жениху мы, как положено, костюм купить не успеем!» - «Не волнуйся, Верочка! У Вапельсинки нашей платьев много. Решите, что надеть. Да и жених у нас голым не ходит. И не в тряпках счастье, а в любви и согласии! Да ты нас-то вспомни!» И поцеловал маму нежно.

С утра Малыш особенно хлопотал, чтобы обязательно взять с собой кота Вельвета. Всячески ограничивал его свободу и добился того, что  кот взлетел на дерево и слезать не собирался. Напрасно убеждал его Малыш: «Кот, слезай! Слезай, кот! Кот! Вельвет! Я кому тебе говорю! Надо явиться!» Но у того были совершенно иные планы.  Мы свои планы тоже осуществили. Каким-то образом все уместились в «козлике» и приехали в посёлок. У поселкового совета мама всполошилась: «Паня, Паня, отец! А как же без хлеба-то!?» - «Ничего! Вон торт есть, Слава к чаю купил!» - «Так с солью же надо!» Нашлась в «бардачке» и соль. Когда мы, став уже законными супругами, появились на крыльце, мама дал нам откусить по очереди от солидного густо посолённого куска торта. Так что ритуал был соблюдён.

Наш брак пока   так и остался формальным. Слава ничего не хотел наспех. Улетел. И осталась я замужней девушкой  дожидаться распределения и доучиваться. С распределением проблем не вышло, Слава вовремя озаботился, и на институт пришла  для меня персональная точка. И доучилась я без проблем.  Сталина,  всплакнув на распределении,  направлена была к Идеалу в нарушение заведённого порядка.  Хотя полагалось  ему, как не имеющему высшего образования, ехать за женой – куда пошлют. Но либо  слёзы растопили сердца комиссии, либо, что вернее, надавил на партийные рычаги папа, либо вмешалось то учреждение, которому прислуживал Идеал. Но вопреки правилам  Сталина оказалась в спецбольнице, где даже не было детского отделения.  Она совершенно отстранилась,  и не прощаясь, даже не придя на выпускной вечер, сразу уехала. Наверное, ей было неприятно общение со мной – помнившей её планы и мечты.

Родители собрали меня в путь, в тот край таёжный, куда только самолётом можно долететь. Оказалось, что и самолёта мало. Прямо у трапа встретил меня Слава, бегом потащил на край поля к вертолёту, уже готовому к отлёту. Лётчик приветливо помахал нам из кабины. Мы взлетели. Шумели винты, лес внизу казался мхом, озёра – зеркалами. Солнце сквозь иллюминатор скользило по счастливому Славиному лицу.  В излучине широкой реки на большой поляне палатки, как игрушечки. Несколько домиков. Всё так ново, необычно. Двухэтажный типовой дом, фасад которого, обитый досками, так покривился, что напоминает вальс «Над волнами» - капризы вечной мерзлоты.  Дверь на тяжёлом блоке, скрипучая лестница, тёмный коридор. Слава распахнул дверь в комнату, показавшуюся мне огромной. Может, потому, что была она пуста. Через большое окно незакатное северное солнце играло, блестело на ярких половицах. Вот так – с нуля,  шагнули мы через порог, опустили на пол два мои чемодана. Тут раздался гомон и шум. Высокие загорелые ребята внесли большой полосатый  пружинный матрас и по моим указаниям таскали его, пока я  выбрала достойное место, и  установили на четырёх кирпичах. Следом появился стол, два стула и стеллаж – всё самодельное, новое, пахнущее новизной и счастьем.  Я была просто в восторге. «Подожди, ещё не всё! Главный сюрприз! Внести приданое невесты!» И появились два больших ящика  в которых оказалось всё необходимое для жизни. Этот сюрприз приготовили мои милые родители.  Они всё отправили заранее, а мне сказали, что пришлют потом.  И чего только они не прислали. Многое, конечно по Славиной подсказке. Просто всё предусмотрели. Начали мы разбирать это богатство, а тут вошла без стука высокая худощавая женщина: «Это что вы так в коридоре намусорили? Я, как управдом, предупреждаю: мы тут все больные чистотой!» Я, естественно, вспыхнула. Но Слава, как всегда, оказался на высоте: «Ольга Петровна, дорогая! Да ведь и мы не в хлеву вырастали. Просто новоселье у нас, мебель расставляем. Жена приехала и смотрите, что привезла», - сказал он, доставая из ящика два  веника. «Веники?! Настоящие!?» - ахнула  суровая Ольга Петровна, – здесь ведь мы  самодельными метём!» - «Ольга Петровна! Не сочтите за обиду, – сказал Слава, – конечно, женщинам букеты полагается дарить. Но можно, мы  Вам веник подарим!» - «Мне? Правда? Ой, да его надо кипятком. Я сейчас! Да вы не волнуйтесь, я понимаю – переезд. Я всё сама приберу!» - лепетала она, поспешно удаляясь и прижимая к груди  золотистый пахучий веер.

Мы продолжали устраиваться. Повесили красивые шторы. Стол покрыли скатертью.  Большой оранжевый абажур скрыл голую лампочку.  Матрас украсило, засияло то самое покрывало. Взглянув на него, я как-то вдруг загрустила. Пожалела, что не случилось у нас традиционного ухаживания с ожиданием под часами, букетами роз и т.д. Слава моментально догадался, о чём я думаю, и сказал, что если у всех самое красивое и хорошее время  - ухаживание, то у нас будет как раз самое хорошее после свадьбы и всегда.  «Слово моряка?» - спросила я шутливо. «Слово моряка!» - ответил он очень серьёзно. Так всё и стало по его слову.