Дружить, так дружить. Катамнез

Катамнез – термин медицинский. В отличие от анамнеза, что означает  дословно воспоминание, катамнез - это дальнейшее наблюдение за судьбой больного, иногда в течение многих лет.

Счастья много не бывает. Мы  начали свою жизнь среди тайги, где строился завод и новый город. «Мы на край земли придём, мы построим новый дом и табличку прибьём на сосне!» Это про нас. И ещё мы построили действительно счастливую семью.  Наша первая квартира оказалась далеко не идеальной.   Но и то было там благом. Многие и многие жили ещё в палатках. Мы не унывали от бытовых трудностей. Наше жильё мы превратили в « четырёхкомнатный апартамент», как написала я родителям. Перегородили комнату  большой занавеской, какую удалось достать -  с абстрактными скелетами по зелёному полю. Войдя, вы попадали в прихожую, с  вешалкой для верхней одежды и полочкой для обуви. Занавеской же от прихожей справа отгородили гардеробную. На  укреплённой лыжной палке  висели плечики с одеждой. Два упаковочных ящика играли роль комода. Слева от прихожей организовали мы «санитарный уголок», в тех условиях не только  удобный, но просто необходимый. Ибо, как в песне Высоцкого, имелась в нашем доме «на 38 комнаток всего одна уборная». Ну и один кран с ледяной водой. В комнате  стоял самый необходимый минимум мебели. В общей кухне, до которой по коридору считалось не менее трамвайной остановки,   имелся наш столик с двумя электроплитками и подвесная полочка,  на которой  поместился набор великолепных кастрюль – всё забота моих родителей. Здесь я и готовила в обществе многих женщин, стремившихся подавать мне – самой юной – хозяйственные и кулинарные советы. Я вежливо соглашалась, но следовала маминым урокам, лишь иной раз заимствуя чужой опыт. Имелся у нас и электрический самовар – новинка и дефицит. Его мы держали в комнате.  Как ни странно, меня совсем не угнетал быт. Жили мы дружно, весело и интересно. Часто приходили к нам Славины друзья.  Многие ещё обитали в палатках, в бараках, вообще без всяких удобств. Но тоже не унывали, шутили: «Хорошо после бани, особенно первые три месяца!» У нас они наслаждались домашним уютом. Выпивали бесконечное количество чая из самовара с моими блинчиками. Алкоголя не употребляли. На стройке существовал сухой закон. Стройка шла очень быстрыми темпами. И если сначала я работала в амбулатории, помещавшейся в бараке, то вскоре выросло здание медицинского центра с поликлиникой и стационаром. Мне предложили должность детского фтизиатра. Ведь краевой патологией в республике считался туберкулёз. Этой специальностью я всерьез увлеклась, и она стала моей на всю жизнь.

Росли  и жилые кварталы. Скоро Слава, как первостроитель, главный инженер, ударник коммунистического труда и активный партийный деятель получил благоустроенную квартиру.  Жизнь стала совсем хорошая. Правда, Слава буквально пропадал на работе и отпуска нам полагались раз в три года, но зато все   мои родные у нас перебывали. Приезжала и Валя с семьёй. Гости наслаждались  северной экзотикой, дарами тайги и рыбной ловлей. Увозили «в Россию», как здесь говорили, местные гостинцы.  О Сталине вестей я не имела. Сидело это у меня в глубине души, как заноза. Написала я даже письмо, но оно вернулось с пометкой: «Адресат выбыл».

Строился и рос город. Росла и наша семья. Родились у нас близнецы-мальчишки. Мы шутили, что это по заказу моего папы, любившего повторять: «Есть дочки, будут и сыночки». Муж вообще мечтал о семерых детях, чтобы  получилось семьЯ. Успели родить ещё  дочку – себе на старость. О старости думалось как о чём-то космически далёком. Воистину, если хочешь повеселить, рассмешить Бога, сообщи ему о своих планах. Мы планировали свою долгую совместную жизнь, и никто не мог предполагать, что судьба отнимет у меня любимого мужа задолго до старости.  От горя я буквально потеряла рассудок. И жизнь моя без любимого потеряла всякий смысл.

Спасла меня Валя, хотя даже её появления я не помнила, не заметила. Она тряхнула меня за плечи и – интеллигентная, культурная дама – выругала махровым мужицким матом: «Так тебя и разэдак! Ты что делаешь? Ты его не поднимешь! А детей  искалечишь! Они и так отца потеряли и ещё мать с ума сходит! Кто их пожалеет?  Опомнись! Трах-тарарах – тах -тах - и ещё вот так!» Эта встряска заставила меня придти в себя. И увидев трёх своих растерянных перепуганных птенцов, я обняла их всех сразу, прижала к себе, ощутив, что для них  теперь я одна опора и защита, что они частица  любимого моего Славы. И начала я через великую силу жить. Родители забрали нас к себе.   Старые мощные стены родного дома окружили, поддержали, как-то ослабили горе.  Поддержали и люди. Даже Катя большая,  а уж о Кате маленькой не говорю. Валина семья всё время оказывалась рядом. Именно с Валей мне было легче и проще всего. Когда я уже могла услышать слова утешения, Валя сказала, что за 10 лет счастья я должна быть благодарна судьбе. Не всем даётся такое счастье. И не даётся навсегда. Люди смертны и всё равно кто-то уходит первым. «Они жили долго и счастливо и умерли в один день». Это несбыточная мечта Грина. В жизни так не бывает. Кто-то уходит первым. И ему легче. Он ушёл и всё.  Оставшийся принимает на себя и горе утраты, и тоску одиночества, и жизненные проблемы.  Так что я, по Валиным словам, взяла на себя самое тяжёлое и несу свою  ношу достойно. Её  мудрые слова поддержали меня, когда я уже могла слушать и понимать  утешения. В дальнейшей жизни Валя пару раз пыталась знакомить меня с мужчинами, весьма достойными, но поняв, что это не для меня, отступилась. Никто не мог заменить мне мужа. Я жила для детей, для стареющих родителей. Работала детским фтизиатром в областном тубдиспансере.

Вот туда-то на приём явилась Сталина со своей дочкой, естественно, Ульяной.  О Сталине я ничего  не знала. Из закрытой санчасти она куда-то они перевелась. След её затерялся. Даже фотографий не осталось. Она не захотела иметь выпускной альбом: «На глупости деньги тратить. И зачем они мне все!» И на выпускном вечере не была. И вот появилась. Годы очень её изменили.  Нет, лицо и волосы остались красивыми, как прежде. Но  изящная эта головка венчала фигуру, странно расползшуюся книзу, напоминавшую  грушу.

 У девочки Ули обнаружили вираж туберкулиновой пробы. Направили в областной центр на консультацию. Девочка  тоже излишне полная, капризная. В свои  15 лет просто неуправляемая. С матерью груба. Сразу же сообщила мне, что имя своё ненавидит: «Додумались предки! Прям с дуба упали! Меня теперь Улиткой все дразнят. Хоть я и прошу звать Яна. Ну почему не назвали Леночкой,  или хоть Светланой! Кругом все Ирочки да Тамарочки, одна я!» О подвиге Ульяны Громовой представление имела весьма смутное. «Молодую гвардию» не читала и читать не хотела. Конечно, остановиться в городе им негде, и конечно я их пригласила.  По дороге зашли в магазин. Я купила кое-что к столу и к чаю. Уля, у которой глаза и зубы разгорелись, стала требовать у матери торт. Торт выглядел заманчиво – на коричневом фоне  букет ландышей, как живой. И листья зелёные, и цветы. Но я уже по опыту знала, что он из очень невкусного песочного теста. Попыталась объяснить. Куда там! Ногами дочка затопала. Сталина поспешила совершить покупку.   Пришли, поздоровались, познакомились. Городские чудеса продолжали изумлять девочку, впервые  покинувшую свою деревню.  Совершенно потряс её туалет. Она  никак не хотела им воспользоваться: «Да ну тебя, мамка, здесь всё слышно!» - и норовила побежать в сад под кустик.

Пора было  обедать.     Усевшись за стол, Уля изрекла: «Ого! Как у вас! - и добавила безаппеляционно – только суп этот я не буду!» - « Как скажешь!» - не  стала настаивать  моя мама.   Так и сидела  юная гостья над пустой тарелкой. Расправились  с супом. Подали второе. «Нет – снова заявила Уля, правда уже не так уверенно, – я у вас есть ничего не буду!» - «Что же так?» - поинтересовался папа. « А у нас говорят, что в городе не собаки, но всё поедят!» Реакцию своих детей я остановила движением бровей. Мы так близки с ними были, что понимали  друг друга без слов. Сталина промолчала. Папа сказал: «Ну если так, то конечно! – и, обращаясь ко мне, – дочка, а не добавишь ли ещё котлетку?» Я поспешила пристроить ещё одну сочную котлету на горку пышного пюре, густо посыпанного зеленью, политого золотистым соусом. Салат из свежих овощей папа положил себе сам.  Дети мои уплетали за обе щеки.  Капризов у нас не водилось.  Видно было, что  Уля томится. Папа пришёл ей на помощь: « Уля! Я понимаю, что в деревне  еда совсем другая. Но пока тебе придётся побыть в городе, не голодать же? Может всё же попробуешь?» Уля  оживилась: «Пожалуй я съела бы полкотлетика и картошки немного!» - « А супчику налить тебе?» - предложила моя мама и не ошиблась. Гостья  отдала должное и первому, и второму. «Мамка! – резюмировала она, – котлетики какие вкусные! Чего же у бабки такая дрянь ?» Мама моя заметила тактично: «А вот мы тебе дадим рецепт, и ты сама сможешь  делать котлеты!» - «Щас! Пусть бабка старается!» - « И вернулись ветры на круги своя!» - задумчиво сказал папа.

К чаю подали сладкое.  Прогноз мой относительно торта оправдался полностью. Уля, схватив первая кусок, надкусила, сморщилась: «Мамка! На, доешь!» Торт так и остался не съеденным. Купленный же мной торт имел большой успех: «Мамка! Давай с собой повезём!» - «Жарко, – вмешалась я – он пропадёт. Лучше вы купите кекс. Тоже очень вкусный. И довезёте, и папу угостите!» - «Щас ему! Пусть по бабам не шастает!» Всем стало крайне неудобно после истины, проглаголенной устами младенца. Заговорили о другом. Предложили гостям принять ванну. Это  Улю привело в восторг.

Когда угомонились все дети и  даже утомлённая городскими чудесами Ульяна, настало время откровенных бесед.

Начала Сталина: «Ну как живёшь?» - «Хорошо!» - «Так уж всё и хорошо? А говорили у тебя муж погиб, даже в «Комсомолке» очерк был.  Значит, ты вдовой осталась. Впрочем, ты хорошо осталась!  И отрожалась, успела!» - «В чём отражалась?» - тупо спросила я – « Ну детей быстро нарожала. Теперь тебе хорошо – ни абортов, ничего, и  компенсацию получила, и пенсия, конечно, большая. Да и дом полная чаша, и родители помогают».  Я слушала и  не узнавала  подругу юности. Где же её романтизм, утончённость? Разве не понимает она, что никакие материальные блага не заменят мне любимого. И дом уже никогда без него не будет полной чашей? Но я молчала, а она продолжала с энтузиазмом: «И работа у тебя  – не бей лежачего. А платят хорошо!  Только не пойму, чего тебя на север-то понесло?». « Разве ты забыла, как мы мечтали?» - «А, чепуха всё это. Жизнь не мечта!» - «Но ты же сама не осталась в прекрасной престижной больнице. Как и собиралась, работаешь в глубинке!»  - « Не осталась! Да Идеал там себе любовницу завёл!»  Язык мой – враг мой. Прежде, чем подумала, я сказала: «Это Валечку, что ли?» Ох, как взвилась Сталина: «Ты знала и не сказала!  Тебе бы я поверила. Я бы его сразу бросила!  Я всегда считала, что ты моя главная подруга. И не сказала! И никто мне, никто не сказал! Какие же все люди! Ведь я случайно застала их, представляешь! Прямо в зубоврачебном кресле!» - «Ну так почему же ты его не бросила? Почему?» - «Да как-то знаешь, он на колени встал, прощения просил. Я простила, но этой змее шиньон потрепала. И что он в ней нашёл? Да сорви с неё шиньон, там и смотреть не  на что! Конечно, после этого там нельзя было оставаться.  А тут я ещё   заболела болезнью Боткина, лежала здесь в инфекционной. Идеал тебе сбросил письмо и говорит: «Ну завтра прибежит!» А ты  и не приходишь. Случайно увидела кого-то из наших. Они сказали, что ты уехала».  Весь вечер слушала я излияния Сталины.  Если кратко, то, простив Идеала, она с ним уехала к собственным родителям. Но там во-первых, выявилась полная бытовая несовместимость с «коханой тещей», во-вторых, снова появилась любовница и снова Валечка. «А тут ещё Идеала мать на ноги села!» - «Как это?» - «Ну не знаю как. Отнялись ноги – и всё! Вот и пришлось ехать в глушь. Больничка на трёх врачей. Главный с женой да я. Ну и Идеал – фельдшером». - «Постой, ты же говорила, что он будет учиться в институте?» - «Ах, не смеши меня! Он – учиться! Он и там начал по сторонам глядеть.  Да ещё и попивать стал. Я ругаться, а он говорит, что меня угощают. А я говорю, что же это меня не угощают?  А он представляешь, говорит: « Тебя за характер не  угощают. А без меня ни одно застолье не обходится. Все знают, как я умею стол вести!» - Представляешь! Так я  решила родить, хоть и раньше аборты были. Сколько я их понаделала! А ты как рожала? Тяжело? А я, знаешь…» И последовал рассказ о том, как весной начались схватки, и пришлось ехать в район. Не доверять же роды главному врачу. Помещая жену в роддом, Идеал спросил, чего ей принести. Она, злобная от боли,  раздражённо   сказала, что ничего не надо. Не успела родить, началось половодье. Связь с посёлком прервалась. Идеал   приехал нескоро и то верхом на лошади. И ничего не привёз! Хоть бы курицу сварил.  И оправдался, что  спрашивал, а она ничего не хотела. Так это когда не хотела! Понимать же надо! Ох, такой гад, такой гад!» - «Так зачем же ты с ним живёшь?» - «Ну всё-таки муж. Муж есть муж. Знаешь, как там, в деревне, говорят: «Хоть какой-никакой, а муж. Завалюсь за него и не боюсь никого!» Чем больше говорили мы, тем меньше понимали друг друга. Я вспоминала прежнюю Сталину и идеальный роман и думала: воистину, это именно тот случай, когда в любви теряют разум, в браке узнают о потере.

Хлопоты с ребёнком любовный пыл Идеала поумерили. Но тут новая напасть. Главный врач начал попивать и ссориться с женой. В разгар одной пьяной ссоры он требовал интимной близости, а жена не соглашалась, хотя он уже разделся догола и был готов к свершениям. Они орали друг на друга так, что его мать не выдержала и как раз когда жена уже решила уступить домогательствам законного супруга, ворвалась в супружескую спальню, упрекая жену, зачем мужика мучает.  Бабы сцепились, а мужик, страшно выматерившись,  кинулся  через улицу в больницу,  носился голый по коридорам и палатам, распугал больных. Его с трудом  поймали, повязали и отнесли высыпаться. Скандал замять не удалось. Главного сняли. Общественность единодушно осуждала  свекровь. Зачем встала между мужем и женой. Ведь жена уже хотела дать. И ничего бы тогда не было. Назначили  заведовать Сталину, которой, естественно,  в такой ситуации пришлось несладко. К счастью для всех, главного через некоторое время простили и вернули на пост. И теперь Сталина тихо работает педиатром. Всё для людей. Ничего для себя. Вот недавно в районе собирались оперировать планового  больного, но  требовали, чтобы родные сдали кровь. А жена у него вся больная. Вот Сталина пошла и сдала для него кровь. «Постой! Но ты же перенесла гепатит? Как же так?» - «Ой, да какая разница! Что тебе ни скажи, всё не так. Я же помогла! Лучше расскажи, почему тебя дети так слушаются? А с Улей просто сладу нет! Такая эгоистка растёт. Всё бабкино воспитание. Просто не знаю, что делать!» - «Воспитывать!» - «Да! Попробуй!» - «Как же так? А ты же помнишь, когда Малыш рыдал над разбитой лошадкой, ты его обвинила в бестактности, эгоизме, упрекала нас, что мы его избаловали». - «Вспомнила бабушка, как девушкой была!» Но я не дала себя сбить: «И не забывала никогда. Ты сказала, что твои дети не будут ни капризниками, ни эгоистами. Кстати, Малыш вырос очень достойным человеком. Не моряк, но инженер-гидростроитель. Сейчас на Братской ГЭС. И родителей своих безалаберных почитает, заботится и уж никогда не скажет, что они с дуба упали». – «Ну хватит вредничать! Что ты стала такая вредная!» - выбросила Сталина беспроигрышный козырь. Но те времена, когда я покорно замолкала, прошли: «Почему же вредная? Объективная. Ты же всегда была за правду, не так ли?» - «Да что ты в моей жизни понимаешь! Сидишь в уютном кабинете с удлиненной зарплатой и укороченным рабочим днём. По асфальту ходишь. А мы – сельские – ни дня, ни ночи. И в мороз, и в грязь. Из сапог да валенок не вылезаем. И когда мне воспитывать. Я всё для людей. Вот с ней и проблемы». Сталина, понизив голос, объяснила, что девочка такая ранимая, такая нервная. Приходится давать ей постоянно   лекарство.  Услышав название, я едва не ахнула: «Ты что, не знаешь, что этот препарат даёт быстрое и стойкое привыкание? Ты так токсикоманку воспитаешь!» - «Ну откуда я могу знать!» - «Да ты что, совсем за медицинской литературой не следишь?!» - « Ах, я тебя умоляю! Да когда ж мне?» - «Но всё же» – начала я  и осеклась, увидев, что у Сталины задрожал подбородок.  Опомнилась Что это я? Зачем её мучаю? Не перевоспитаю. А обижать «за сладостный миг укоризны?» Зачем? Не стоит. Она изначально привыкла видеть во мне согласного слушателя, но уж никак не оппонента. Я же её к этому приучила. Вспомнилось вдруг, как в нашей  первой со Славой коммунальной кухне часто разгорались баталии между двух соседок. Третья – высокая, дородная старуха громко говорила в этих случаях: «Бабы! Которая умная, перестань первая!» Замолкали обычно обе сразу. Вот и я поспешила прекратить обоюдно неприятный разговор. И больше с ней не спорила. Те несколько дней, что продолжалось обследование, мы прожили очень мирно. Я выслушивала жалобы, сочувственно кивая головой.

К счастью, Уля оказалась здорова. Как ни странно, Улю это глубоко разочаровало.  Почему-то ей очень хотелось заболеть туберкулёзом. Возможно в семье ей не  хватало внимания.

Гостей мы проводили с облегчением. Город Уле явно понравился. Да и в отношении еды она сменила гнев на милость. Прощаясь, сказала: «Ну теперь уж мы ваши гости. Часто будем в город наезжать, раз у нас есть, где стоять!»  Но вопреки этому утверждению никаких вестей от  них не было несколько лет.

***

Наступил папин юбилей.  Съехались все родные. И сестра с мужем и Малышом, который давно уже перерос родителей и обижался, когда его по привычке называли  тем детским именем, и благодарная Катя маленькая со своим гнездом. На торжество пришли  и Валя с семейством, и друзья, и сослуживцы  отца, ещё оставшиеся в живых. Мы с мамой и сёстрами буквально сбились с ног, рассаживая и угощая.  Все славили папу.  И согрело мне душу то, что не раз за столом  строители, которые когда-то с ним работали,  вспомнили моего милого мужа. Его энергию, ум, волю, высокий профессионализм и  большую доброту.  А Малыш в красках изобразил сватовство и своё желание умыкнуть меня, чтобы подарить дяде Славе. Вспомнилось всё так светло и отчетливо, вспомнилось  то безграничное счастье и как-то хорошо мне стало.

В полстола тренькнул звонок.  Я с тревогой подумала, что ни мест, ни посуды уже нет. А папа радостно воскликнул: «Гость на гость – хозяину радость!»   За дверью оказалось всё идеальное семейство.  Ну так не ко времени.  «А это мы! – бодро сообщила Уля, – папка говорил: «Ну вот обрадуем Валю!» Вы рады?» Каюсь, у меня вырвалось: «Что же не предупредили?» - « Да чего там! - вступила Сталина -    мы прямо к вам, как родные! И не с пустыми руками! Вот курицу свойскую привезли! Уля будет поступать в педагогический! А у вас что?»  Ах, уж эта сельское простодушие!

Я ввела гостей в комнату. «Ох, как у вас  здесь по-ресторански!» - умилился Идеал.  Мои разумные дети, оценив обстановку, попросили разрешения выйти из-за стола и погулять в саду, что дало мне возможность усадить новых гостей.  Подросшая, очень красивая Уля сразу заявила: «Я крепкую не пью!», хотя ей никто и не предлагал. Впрочем посидела она недолго. Девочка буквально засыпала – так утомила её дорога. Несколько часов в   переполненном жарком автобусе ехали стоя. Спешили – завтра начинается приём документов в вузы. «Волнуешься как-то! Вдруг не поспеем! Решили, уж потерпим, зато завтра первыми будем!» - пояснил Идеал.

Улю пришлось уложить спать. Сталина тоже едва сидела, пила только сок. Идеал же, хоть и выглядел тоже порядком утомлённым, налегал как раз на «крепкую». Сам себе назначил  пару штрафных, после чего оживился и начал упрекать Сталину: « У людей ничего своего! Ты едешь сама-третьЯ и одну куру везёшь! А я говорил, надо хоть яичек!» - «Взял бы да привёз!» - парировала Сталина. - «Взяла бы да привезла!» - не остался в долгу Идеал. Но, выпив третью рюмку, подобрел, и перепалка прекратилась сама собой. Идеал, как все много пьющие люди сидел перед полной тарелкой, а вот рюмки опустошал регулярно. Скоро он уже царил за столом, не давая никому сказать ни слова. Сталина пыталась его останавливать, но силы её покинули, и она попросилась прилечь рядом с Улей. Тут Идеал разошёлся вовсю. Восславил юбиляра и потребовал из уважения к юбиляру встать: « Всем встать! Ну-ка, ну-ка,  из уважения! Дружненько!»  Все, мешая друг другу, встали, выпили. Едва уселись, неуёмный Идеал снова возгласил: «Всем встать!» Но тут вмешался юбиляр: «Зачем это? Сидим тесно, все немолодые. Что ещё за Ваньки - Встаньки?» - «Ошибка! - покладисто согласился Идеал, – не учёл!»

Мы с Валей и сёстрами разносили горячее: традиционную индюшку, фаршированную рисом с черносливом и орехами, обложенную румяной картошкой. Но Идеалу было не до индюшки.  Не закрывая рта, он громко и плоско шутил, всё более путаясь, рассказывал бородатые анекдоты и сам первый хохотал. Вероятно он казался себе душой общества.  Во всяком случае, когда у большой Кати лопнуло терпение и она попросила его помолчать, услышала: «Помолчи ты, женщина! Я веду стол!» - «Оставь его, Катя!» - сказал отец.  Идеал, всё более и более пробуксовывая, но упорствуя,   описывал своё горькое детство. Внезапно запел козлетоном  старую «вагонную» песню: «Отец, ты фотография на стенке! Сыночику не можешь пособить!» И расстроился до светлых слёз. Но уже через рюмку  слезливый пафос  сменился весельем. Идеал пустился в пляс. На маленьком пяточке скакал так, что белая рубаха выбилась из штанов, полоскался яркий  блестящий галстук «павлиний глаз». Залихватски пел во весь голос: «Валентины именины, полон дом гостей!». Видно,  уже неясно представлял повод торжества. Гости вежливо улыбались, но как-то сразу засобирались. Валя - всегдашняя моя спасительница, надёжная поддержка и опора - еле слышно шепнув: «Сочувствую!» -тут же предложила забрать кого-нибудь к себе на ночлег. Я бы охотно поделилась нежданными гостями.  Но оказалось, что Уля  и Сталина уже спят, а Идеал совершенно нетранспортабелен. Более того,  он быстро разоблачился почему-то  полностью снизу до пояса. В белой рубашке с галстуком улёгся на диван в проходнушке, носом к стене, являя обществу, покидавшему наш дом именно через эту комнату, весьма непрезентабельную часть своего организма. Каюсь, я разбудила Сталину и привела полюбоваться на Идеала. «Ну дурак! Зачем вы его поили? – устало зевнув, сказала Сталина, – и зачем ты меня потревожила? Прикрыла бы какой-нибудь дерюжкой!» Так, прикрытый «дерюжкой», проспал Идеал всю ночь.

С Валей ушли мои сыновья и племянник, что  значительно облегчило проблему ночлега.

Утром бледный Идеал, как ни в чём не бывало, притащился ко мне на кухню: «Поправиться бы! Ведь Улечку прям сейчас поведём документы сдавать»!» - « Волнуешься как-то!» - не удержалась я от подсказки. «И не говори! Сердце отца! Ты знаешь что, ты налей мне прямо сейчас стакан!» Но тут непричёсанная и злая, как фурия, налетела на него Сталина. Упрекала за вчерашнее безобразное поведение.  «Ты не понимаешь, Сталиночка! – кротко начал он, - Я ВЁЛ СТОЛ! Кто-то же должен! Ну и попел, и поплясал. Какой же юбилей без пляски! Мы все русские люди! Душа пляски просит!» - «Ага!  И на закуску просит душа всех потешить своей волосатой задницей!» Я думала, Идеал сконфузится. Ничуть не бывало! Он просто обиделся и произнёс в свою защиту аргументированную речь:   «Сталиночка, ты не права. Во-первых, не такая уж она у меня волосатая. Обычная, как у каждого мужчины. Во-вторых   признаю:  да,  я немного перебрал и это моя ошибка. Не преступление, заметь, не трагедия, а ОШИБКА. И через что? Я же вёл стол. А когда я веду стол, мне не до закуски. Мне надо напоминать, чтобы я закусывал. И ты это знаешь. Тем более, здесь. Все люди незнакомые. Волнуешься как-то. Не до закуски. А принуды не было. А почему? Потому что ты – моя жена - хоть и знаешь такую мою слабость, но меня бросила без поддержки. Ну и что – устала! Я тоже устал. А тут жара, усталость, с утра не кушал! Но не ушёл и вёл стол. Я вёл стол. Я всех расшевелил. А то сидели, как смумрики. Я им праздник сделал!» (Испортил – хотелось мне сказать. Но врождённая и воспитанная деликатность – куда от неё денешься!) А Идеал гнул своё: «И в-третьих,  могла бы меня поручить хоть и Вале, она бы присмотрела, и мне не было бы сейчас так плохо». - «Лучший вид обороны – нападение. Браво!»– подумала я. 

Кстати, черта свойственная в той или  иной мере всем алкоголикам. Что бы ни совершил – он всё равно прав, виноваты окружающие.  Не составил исключения и  Идеал, плавно приведший свою речь к требованию для поправки прямо сейчас налить стакан. Стакан он получил, но увы! С рассолом. Сталина оказалась непреклонной: «Не хватало ещё, чтобы ты на председателя приёмной комиссии сивухой дохнул!  - взвилась Сталина  и распорядилась, - Рассолу ему дай! Завтракать всё одно не будет!» И получил Идеал стакан рассола от вчерашних разносолов. Дамы его позавтракали с аппетитом и поспешили в вуз, хотя было ещё рано: «Да боюсь не захватим!» Отправились они в педагогический, куда Уля, золотая медалистка, имела право поступить не только без экзаменов, но и без собеседования.

К завтраку Валя привела ребят. Естественно, разговор зашёл о вчерашнем. Я пожалела Сталину. Валя со мной не согласилась: «Люди, считающие себя неприспособленными, очень точно находят тех, кто готов им помогать!»  А сестра моя родная выразилась прямо: « Сколько лет тебе, сестричка, а ты всё ума не нажила. Да гони ты их в шею вместе с их курицей и Улей. Да поскорей и потвёрже. А то они тебе эту самую Улю на шею накачают. Вот посмотришь».  И  как в воду глядела! Сталина, как о деле решённом, заговорила о том, что Уля будет жить у нас: « Не сомневайся! Мы вас буквально завалим продуктами!» Я пришла в отчаяние от такой перспективы. Но как откажешь? Помог мой мудрый папа. Пригласил Идеала, которого всё ещё заглазно именовал Суржиком,  в беседку, куда захватил закуску и маленький, очень маленький графинчик «крепкой». Так, чтобы и разговор вышел откровенный, и Суржик ясности мысли не потерял. Папа сразу взял в этом «мужском разговоре» верный доверительный и чуть пафосный тон: «Я как никто понимаю ваше сердце отца. Сам вырастил двух дочерей!» Далее он отдал должное  Уле, восхищался её  красотой и очарованием и сказал, что такую красавицу опасно селить в доме, где два парня-молодца, два бравых кавалера в самом том возрасте: «Долго ли до греха. Не уследишь, не удержишь. Как отец вы меня поймёте!»

Идеал с важностью согласился и твёрдо противостоял желанию Сталины поселить Улю у нас. Тем более что мы порекомендовали хорошую квартиру, прямо рядом с институтом, тогда как от нас  было далеко ехать и с пересадкой. Хозяйка квартиры традиционно сдавала комнату двум девочкам-студенткам. Квартира семейству понравилась, и вопрос решился к моей великой радости.

Итак, Уля стала студенткой. К нам она появлялась редко, вся захваченная новизной жизни.  Впрочем, наслаждалась она не долго. То ли более упивалась соблазнами большого города, нежели занималась учением, то ли медаль оказалась густо позлащённой пустышкой, но с первой же сессии Уля вылетела с треском и без всяких перспектив  для дальнейшего образования. Сталина, приехавшая за ней, упрекала меня, твердила, что если бы девочка жила у нас и я бы её контролировала, этого бы не случилось. Свои-то небось на пятёрочки учатся. На это мне возразить было нечего. Мои ребята, действительно, учились хорошо. «Конечно! – продолжала Сталина, – городские, образованные. А наша сельская! Затёрли, затоптали!»  Я молчала. Но случившаяся здесь Катерина большая просто взорвалась: «Да что ты всё виноватых-то ищешь? «Сельская!»  Кто виноват-то, что она сельская?   Вас куда после института направили? И по большому блату, заметь! Спецбольница, условия санаторные, льготы. До города полчаса, транспорт регулярный. Каждый бы жил да радовался.  И почему ты оттуда сорвалась? Кто тебя в эту деревню загнал?   Ты всё бросила, и тебя по всей области носило, нигде ужиться не можешь! Так что виноватых не  там ищешь!» - «А, правда, мамка! Зачем вы  в эту деревню уехали?» - вмешалась бдительная Уля.  Я впервые увидела, как покраснела Сталина – тяжело и жарко: «Да что вы все о моей жизни знаете!» - воскликнула она и не попрощавшись гордо ушла, уводя своё не в меру любопытное дитятко.

«Зря ты, Катя! Она ведь и вправду очень несчастна!» - сказала я. – «Да, пожалуй ты права. Просто сердце не выдержало. Вообще-то жалко её. Такой был апломб, такие амбиции»,  - вздохнув, заключила Катя. Я, признаться, удивилась. Впервые в жизни Катя большая, Катя, которую мы в полушутку но и в полусерьёз называли « Катерина Поперековна», согласилась со мной.