Фантассагоричный вечер в баре

 
Бар "Лимб" напоминал желудок опохмеляющегося тролля. Пол, покрытый субстанцией из воска от сыра бри и слезами одиноких философов и прочих чучел, хлюпал под ногами. Стены украшали чучела животных в унизительных позах: лиса в свадебном платье цеплялась за енота-шафера, а с потолка свисал скелет бывшего владельца бара, Владимира "Горгульи" Петровича, чей череп служил абажуром. За стойкой, усыпанной окурками и пропитанной несбыточными мечтами, стоял бармен Григорий — горбун с татуировкой лица своей матери на вокруг глаза, которая подмигивала каждому, кто заказывал текилу, вместе с ним.

Персонажи-призраки заполняли зал: старуха Матильда вязала свитер из колючей проволоки, попутно рассказывая о своей молодости в цирке уродов; бородач по кличке "Кашалот" тихонько жевал стейк из собственной ботинка, а в углу юноша с лицом мопса, подавившегося осой, декламировал стихи про любовь к грибам-поганкам. Среди этого безумия сидел Регинальд фон Блистакунст III — поэт-неудачник в вельветовом пиджаке, чьи локтевые заплатки были сшиты из хвостов белок, павших в битве за его самолюбание. Его монокль, на деле крышка от стеклянной бутылки "Кока-колы", тускло поблескивал под неоновым светом, освещавшим его главное сокровище — томик стихов, написанных им же на салфетках из Макдональдса.
 
Она вошла, и время застыло, как желе из пакетиков в дорогой морозилке. Брунгильда Зубоворотьева — женщина, чья внешность могла бы остановить апокалипсис, ибо даже Четыре Всадника скромно попросили бы автограф. Ее нос изгибался вопросительным знаком, будто спрашивая: "За что мне это?". Уши, похожие на украденные у Чебурашки, ловили радиоволны из какой-то далёкой галактики. Волосы — вихрь из застывших спагетти, забытых на плите в 1999-м, — вздымались к потолку, цепляя пару летучих мышей, принявших эту конструкцию за гнездо. Ее платье, сшитое из занавесок дешевого похоронного бюро, шуршало, как мешок с костями.

— Могу я предложить вам д-дринк? — заикаясь, пробормотал Регинальд, уронив импровизированный монокль в стакан с виски. 
— Только если это не твоя слеза, — прогремел ее голос, напоминающий звук точилки для карандашей, перемалывающей гранитные камни. 

Она села, и старый стул застонал, как одержимый на исповеди.
 
Первый коктейль — Московский сюрприз, поданный в унитазной чаше с соломинкой из медной трубки, — превратил нос Брунгильды в абстрактную скульптуру, достойную самого Лувра. Регинальд, глядя на него, прошептал: 
— Это… это как Бранкузи, но с душой! 

Второй напиток — Кровавая Мэри, замешанная на томатном соке и терпких слезах клоуна, — сделал ее уши изящными раковинами, в которых он услышал шепот сирен. 
— Вы… вы словно Афродита, рожденная из пены пивной кружки! — воскликнул он, вытирая пот ладонью с лица. 

Третий глоток — Адское пламя, горилка с перцем чили и сажей из трубы крематория, — преобразил ее голос. Теперь Брунгильда говорила, как виолончель, играющая на лучших концертах Мариинки. 
— Ты… ты гений! — рыдал Регинальд, слушая ее рассказ о том, как она разводила тараканов-альбиносов в чулане. 

К четвертому стакану — Слеза русалки, на самом деле уже бензин с сахаром, — он уже рисовал в голове свадьбу: она в платье из мусорных пакетов, он — в костюме из обоев с красными розами. Гости — крысы в цилиндрах, оркестр — слепые скрипачи с сурдодирежерами.

Когда утро лизнуло бар грязным языком через закопченное и грязное окно, Регинальд очнулся под столом, обняв пустую бутылку с запиской: 
— Уехала. Твои стихи ещё хуже алкоголя.   

Он выбежал на улицу, где лужа отразила его истинное "я": волосы — гнездо дрозда, зубы — кладбище редких желтых надгробий, а из ноздрей росла борода. Брунгильда, уезжая на велосипеде-тандеме с воображаемым другом, крикнула в ночь: 
— Красотаааа — эт шлюха с фонариком в туннелееее! 

На следующий день Регинальд писал в дневнике: 
Любовь — это когда ты пьешь до тех пор, пока чудовища не становятся музами, а мухи — певчими птицами. Но трезвость — сука, которая всегда звонит в дверь, когда ты раздет душой

Бар "Лимб" закрылся через неделю. Говорят, теперь там живет призрак с моноклем, который ищет в темноте огромные уши и смех, похожий на бензопилу.