А жизнь продолжается. Гл. 35. Послегрозье

    Монахом на берегу пришлось спасать припасы, часть которых воры уже погрузили в долблёнки. Трюхайло ещё нёс свой мешок, когда услышал одинокие вскрики. Подумал, что Хорь разозлился на неповоротливость деда или парнишек и «попотчевал» их тяжёлой плёткой. Сизоносый опустил свой мешок на песок у куста вербы, развернулся, чтобы посмотреть на выселки и тут прямо ему в лоб прилетел округлый камень и сбил татя с ног. Из-за самого высокого дерева, росшего выше прибрежных кустов, внезапно выскочила девушка в льняном сарафане. Подол её одежды справа был подоткнут за узорчатый тканый пояс, волосы на лбу скреплены красным повяслом, а в руках она держала пращу, из которой и выпустила камень. Красава, а это была она, с трудом перевернула толстяка на живот, завернула ему руки на спину и связала их верёвицей для копёнок. Пока Трюхайло приходил в себя, к нему подбежали два монаха, спутали ноги, заткнули тряпицей рот и приказали лежать тихо, не то проткнут вилами его надутое пузо.
     Пять лодок-долблёнок покачивались на лёгкой Окской волне, носами уткнувшись в песок. Три из них были нагружены ворованными из выселок припасами. У двух других прохаживался низкорослый щуплый сторож с татарской саблей на боку, поджидая новые мешки с добычей. Услышав шум и возню за кустами, Заяц, так звали сторожа, окликнул подельника:
     – Трюхайло, ты что там мешкаешь, тащи мешок, надо то темноты всё уложить. Ну, где запропастилси-то?
     – Иди, подмогни, мешок порвался, – прокричал за сизоносого один из монахов.
Не ожидая никакого подвоха, Заяц, сплёвывая и негромко ругаясь на неповоротливость подельника, зашагал к кустам. Иноки сбили его с ног рукоятями вил, а Красава ловко связала руки и ноги, заткнула  рот тряпицей. Пойманных татей положили рядом, потом монахи стали переправлять две гружёные лодки не к Оке, где скрывались разбойники, а вдоль старицы в сторону Бычка. Красава осталась сторожить пленников.