Вина

Команда  у нас подобралась отличная: три бородатых парня физика и три трепетных девицы программистки. Ещё учась в университете мы подружились на почве взаимного увлечения пешим туризмом. Тогда же сложились пары, ставшие супружескими. После окончания вуза трудились мы примерно в одинаковой области, на разных нивах, но в одном НИИ и продолжали крепко дружить. Кроме профессии объединяли нас  досуги. Все мы балдели от бардовских песен; что угодно готовы были отдать за поспешно изъятый цензурой из продажи журнал с новой крамольной повестью Стругацких; зачитывались Ремарком; украшали стены своих скромных квартир портретами Хемингуэя. Мы безусловно любили свою страну и свою работу, но, как модно было тогда,   слегка фрондировали. Устраивали на кухнях жаркие дебаты,  критикуя так сказать, основы, осуждая непонятные для нас действия правительства. Хохотали над политическими анекдотами. Например: «Советские люди возмущены тем, что трудящиеся в капиталистических странах не доедают. Нельзя ли присылать нам то, что они не доедают?» и т.д.  Слушали магнитофонные записи и не только Высоцкого и Галича, но и белоэмигрантских певцов – Реброва, Лещенко.  И очень себя за это свободомыслие  уважали. 

Мы во многом были согласны. Но главное нас объединяла любовь к странствиям.  Ни одного выходного, ни одного праздничного дня мы не проводили в городе.  Прилагали огромные усилия, чтобы оказаться в отпуске одновременно. Какое это было счастье  – идти на лыжах, как говорили мы «по ненаселёнке», то и дело сверяясь с картой, рассчитывая только на себя. Вдруг оказаться на высоком обрыве и помчаться с него, сидя верхом на лыжных палках, бороздя ими снег и управляя своим стремительным движением. Помню, съехавший первым Феликс хохотал, глядя на нас,  приговаривая, что мы в своих чёрных очках неслись, как стая нечисти на помеле. А после шли след в след по глухому лесу и, поскольку уже вечерело, зорко глядели по сторонам. Когда раздавался торжествующий крик: «Сушина»» - первого, заметившего подходящее сухое дерево, все разом сбрасывали тяжёлые рюкзаки. Первое ощущение после освобождения от тяжести – чувство лёгкости и полёта. Тут же слаженно приступали к устройству бивуака. Каждый знал своё дело. И, когда сушина превращалась в потребное количество дров, у нас уже стояла палатка, к потолку которой надёжно крепилась печка, обязанная согревать нас всю  зимнюю ночь. Всё было готово для костра, и скоро уже булькал над огнём котелок с удивительно вкусной похлёбкой. И как же спалось потом. Утро приносило проблемы. Вылезать из спальника не хотелось, хотя необходимость настойчиво подгоняла. Каждый терпел до изнеможения. Потому что первый, кто не выдерживал, становился дежурным. Наконец кто-то выскакивал и, надев «дежурные валенки» (остальная обувь сушилась) отбегал за кусты «маркировать лыжню». Теперь ему или ей надо было разводить костёр. В отместку счастливец не отдавал валенки страждущим, демонически хохотал и всячески издевался.

Мы так любили эти походы, что готовы были пожертвовать и жертвовали очень многим. Страшно признаться, но в первый год замужества я сделала аборт, боясь, что ребёнок помешает походам. Муж мой, имевший в нашей команде прозвище Молчаливый Влад, тоже не возразил. Что-то пыталась сказать свекровь, но кто её послушал. Как  мы ругали себя потом: ведь детей у нас так и не случилось. Тем более, что друзья наши обзавелись детьми довольно быстро. Феликс с Викторией дали сыну имя Виктор, чтобы во взрослой жизни он повторил имена  обоих родителей – Виктор Феликсович. Иван да Марья  - те вообще родили близнецов и без затей их  назвали Иваном и Марьей. Имена в те поры редкие. Мальчиков все называли Андреями, девочек Леночками. И вот оказалось, что дети ничему не мешают. Малышей  с безрассудной храбростью таскали с собой в рюкзаках и с ними за спиной совершали на лыжах головокружительные спуски.  Летом таскали даже в вёдрах. Сохранилось даже несколько снимков – из огромного рюкзака на широкой спине выглядывают две головки. А к рюкзаку привязан ночной горшок. Это мы тогда на поезде «Здоровье выходного дня» выезжали в нашу пригородную Швейцарию, кататься на лыжах.  На другом снимке высоченный Иван шагает с рюкзаком, неся в каждой руке по ведру с ребёнком. Дети разделяли с нами все трудности походной жизни. Летом, уложив детей в спальниках в палатке, мы сидели у костра в тёплом, мерцающем красном круге, пели тихонько: «Мы детей своих вырастим в альпинистской семье, мы их запросто выучим, как ходить по земле». Мечтая о том времени, когда дети подрастут, и мы сможем брать их в серьёзные походы. Но со временем выяснилось, что известная песня не срабатывала. Или мы перекормили детей романтикой, или заставляли идти сверх их маленьких сил. Вот они и подняли восстание.  Иван и Марья наотрез отказались ходить в походы. Мальчик увлёкся теннисом, а девочка макраме. Бардовские песни они   не жаловали, бесконечно слушали каких-то битлов и группу АББА.  Нам и музыкой-то  это не казалось. Извечная проблема отцов и детей.  И на Кавказ с нами пошёл только  Виктор. Родители его были самыми  увлечёнными – буквально до фанатизма – среди нас. В квартире их имелся строго необходимый минимум вещей – железные койки, стол, самодельные табуретки и  полки. Зато походное снаряжение приобреталось самого высшего класса. Виктора воспитывали по спартански. Как-то зимой родители  собрались в Хибины, а Виктор приболел.  И подкинули его нам. В процессе общения выяснилось, что Виктору никогда не наряжали ёлку, не праздновали день рождения. Игрушками его были предметы походного снаряжения. С тех пор Виктор наш дом полюбил, особенно мою свекровь, которая над ним хлопала крыльями, называя десятилетнего парня «деточка моя». Старалась повкуснее накормить обездоленного, как ей казалось, ребёнка. Он был послушный, вежливый, приятный в общении. Поскольку мы вопреки обычаю остались дома, то и устроили  новогоднюю ёлку, позвали близнецов и других гостей с детьми. Мой молчаливый Влад оказался талантливым массовиком-затейником. Уж как только не развлекал он детей! Даже в шарады играли, устраивая  маленькие спектакли. Загадали слово БАЛБЕС. Очень натурально изобразили бал. Тут Виктор сказал: «Дядя Влад! А можно я буду бес? Я это сумею!» Конечно, ему разрешили, нарядили соответственно, придумали слова для роли. Глядя, как самозабвенно возится с ним мой молчаливый неповоротливый Влад, я серьёзно задумалась. Тоскует Влад без ребёнка. Как корила я себя за тот аборт. С годами всё чаще вспоминала. Считала: вот теперь бы в школу пошёл. Вот в другой класс перешёл. Моя тактичная и многомудрая свекровь ранее нас утешавшая, что врачи вполне могут ошибаться и всё в руках Божьих, советовавшая нам пожить пока для себя, в последнее время что-то примолкла.

Походный наш энтузиазм  годы не остудили. С горящими глазами составляли мы маршруты, подсчитывали количество продуктов, доставали с антресолей снаряжение. Роли в нашей, «крепко споенной» команде были распределены раз и навсегда. Бессменным капитаном считался у нас Феликс. Высокий, сухощавый, состоявший кажется из одних мышц, он имел на удлиненном своём лице глубокую  морщину вокруг рта, свидетельствующую об упорном жёстком нраве. А лоб его пересекала глубокая поперечная  «складка гордецов». Когда речь заходила о его имени, он резко возражал, что назван в честь Дзержинского и очень туманно намекал на прямое родство с Феликсом, убийцей Распутина.

Капитаном он был идеальным. Дисциплину поддерживал железной рукой. И насколько вольно вели мы себя в жизни, настолько беспрекословно подчинялись  в походах  дисциплине.  По общему соглашению в походах слушались беспрекословно. Даже курить можно только всем вместе с разрешения кепа.  Приказы не обсуждаются. За любое возражение – дежурство вне очереди. Главное правило – не спорить о дороге. Выбранной тропой идти до конца вместе. Иначе все разбредутся. Ещё одно, не менее важное правило: « идти по слабому». Т.е. в соответствии с возможностями самого слабого члена команды. Если не соблюдать это правило, то вскоре, если вы люди глубоко порядочные,  вам придётся взять у  окончательно ослабевшего товарища рюкзак, а возможно и его самого взвалить на плечи. Если же вы люди равнодушные, вы просто бросите его с рюкзаком и уйдёте вперёд. Если же вы люди непорядочные, то заберёте себе  его рюкзак, оставив хозяина в одиночестве умирать от голода и холода. Для непосвящённых это звучит странно. Однако  в походе свои законы и психология резко меняется. Помню, шли зимой по равнине, по целине, пробивая лыжню.  Внезапно налетел ветер с мокрым снегом, который тут же начал налипать на лыжи.  Остановки для их чистки становились всё чаще. Быстро стемнело. Мы совершенно выбились из графика и из сил. Труднее всего было первому. Феликс распорядился меняться через каждые 10 минут. Как пролетали те 50, что шёл в арьергарде! Как тянулись эти 10! И, грех сказать, но как я злилась на несправедливость. Могли бы женщин пощадить! Вот Виктора вперёд не пускают. Злилась, чего уж там! И злилась, когда идущий сзади наезжал на мои лыжи. Когда мы всё же дошли и отдохнули, я спросила Влада, не злился ли он, когда на его лыжи наезжала я. Он ответил, не по обычному пространно: « Слышу – стучишь. Значит не отстала!» Ещё одно правило: у дам в определённые дни полагалось забирать часть груза. Случилось однажды так, что  потихоньку к завхозу Ивану обратились в один день все три  женщины. «Дамы! – возопил Иван - да вы что!? Нарочно сговорились?» Но всё-таки нас разгрузили. Это входило в обязанность завхоза, хозяйственного, основательного Иван. Именно он составлял рацион, закупал продукты. Его ремнабор оказывался всегда наиболее полным. В нём имелись, кроме всего прочего, и пуговицы,  и шнурки, и резинка для вздёржки. Мой молчаливый Влад оказался идеальным костровым. Хотя костёр и был обязанностью дежурного, Влад всегда помогал. Умел одной спичкой развести огонь в самую сырую погоду. Ещё одно бытовое правило: во время дождя, находясь в палетке ни в коем случае нельзя касаться головой брезента. По какому-то подлому закону  не только на неосторожную голову, но и на всех остальных проливались струйки холодной воды. Виновник обязательно получал по затылку от дежурного. Кроме того все дежурил в свою очередь. То по палатке,  то по приготовлению пищи.

Утром мы обязательно ели кашу и пили какао с сухарями. На дневном привале питались всухомятку, прихлёбывая из фляжек то же какао. Вечером разводили большой костёр. Варили  гречневый концентрат с тушенкой, бесконечно пили чай, курили, пели, чувствуя себя в красноватом кругу костра уютно и безопасно. Со временем образовалось много традиций, «свои словечки и привычки».  И ещё мы играли. То считали себя пиратами. То индейцами. Тогда мужчины украшали шапки пышными перьями. Нас  не замечали и называли презрительно: «скво». Одну  звали жрица, потому, что любила, извините, пожрать. Другую скво называли спица. И не за худобу, а за пристрастие ко сну. Разные выдумывали хохмочки. Как-то ребят мы нарекли мушкетерами. Молчаливый благородный Влад  считался у нас Атосом,  мощный Иван  Портосом, иезуит Феликс, конечно, Арамисом. Д,Артаньяном назначили за неимением лица мужского пола, Викторию. Виктор пока у нас считался   шерпом. И ещё  он - самый мелкий поросёнок в стаде. Маша, окончившая когда-то курсы медсестёр, была у нас санинструктором. Мы с Викторией – пресс-центром. Она рисовала  смешные, похожие шаржи. Я чертёжным шрифтом оформляла  Походный листок, выходивший  обязательно каждый вечер. Доставалось  в нём всем, не взирая на лица:  «Дрых весь день на кулаке Кеп усталый в холодке. Капитан, капитан! Пробудитесь! Ведь команда Ваша с голоду помрёт. Капитан, капитан, Вы проснитесь! Ведь с тоски команда Ваша пропадёт! Но не слышит и лежит, словно плашечка, сном глубоким сладко спит Капиташечка».  На «капиташечку» Феликс вызверился, но срывать с дерева «стенную печать» не посмел. Как-то мы установили палатку на крутом склоне холма:  «Наклонной плоскости каприз. Мы все катались сверху вниз. А капитану Арамису пришлось забраться на Раису». Всё эта чепуха, перемежавшаяся карикатурами очень нас веселила.

Так бродили мы в основном по равнинам. Но Феликс стремился к большему. Ему удалось познакомиться с альпинистами – этой аристократией в мире туризма. После этого  несколько раз они, оставив нам Виктора, вдвоём с Викторией уходили в горы или  сплавлялись по горным рекам в других командах. Мы относились с пониманием. Завидовали немного. Поэтому, когда Феликс предложил всем нам пройти разведанный им  горный маршрут – лёгкую единичку – мы согласились и начали готовиться освоить туризм горный.

Сомневались, брать ли  двенадцатилетнего Виктора. Ведь по самым скромным прикидкам в этом маршруте груза набиралось столько, что женщинам  полагалось нести в рюкзаке 30 кг, а мужчинам все 40. Шерп, конечно,  много нести не мог. В его рюкзачок загрузили кроме его вещей сигареты и чай.
В это путешествие отправлялись мы с каким-то особым горделивым чувством. Без приключений достигли  Теберды. Договорились с руководством  и нам позволили поставить палатку рядом с турбазой. Здесь прожили мы несколько дней, привыкая к горам. Конечно, на равнине жилось гораздо комфортнее. Здесь ночью под боком обязательно оказывался какой-нибудь камень, который мы именовали «глюковиной скверной». Проблема с дровами. Проблема с утилизацией мусора. Но всё искупалось красотой неописуемой. Вечерами  мы пили бесконечный чай, который наливали прямо в миски. Ничего, что  после похлёбки или каши с жирком. Зато мыть миски потом не надо.  А в чаю плавали звёзды, луна и вершины гор. Мы не спешили в тесную палатку, где  спали все на боку и переворачивались по команде. Долго курили, прикуривая от уголька, пускали дым в лунные лучи.  За переменчивым кругом, освещённым пламенем костра стояла тьма, сверкавшая светлячками.

На турбазу мы не ходили. Но она регулярно услаждала наш слух музыкой с танцплощадки, концертами самодеятельности.  Утром нас будил марш «Прощание славянки», под звуки которого уходили группы на восхождение. Мы пока не спешили к вершинам, совершая радиальные выходы. Палатку мы просто застёгивали на молнию и уходили, оставляя безо всякого присмотра. И ничего не пропадало.  Постепенно мы обошли окрестности. Начали с  местного базарчика, где смуглые женщины, сидя у разложенного на земле товара, непрерывно вязали шерстяные вещи.   Готовые они и продавали. Мы не устояли. Все накупили себе  чудесные, объёмные баснословно дешёвые свитеры. А дамы ещё и кружевные белые невесомые шарфики.

Сходили мы на речку Шумку, на Бадуки – синие ледяные озёра, в которых дамы купались, но мужчины не решились. Прошли через висячий мост, качавшийся под нами так страшно. Нашли в горах странный дом – круглый, приплюснутый, как двояковыпуклая линза. Что-то из фантастики. Стоял он на высоких ажурных ногах. Дверь не заперта. Внутри вполне реальные нары. Стол подвешен к потолку. Запас еды. Много стенных газет. Зимой здесь обитали горные лыжники. Это они написали всякие хохмочки: «Инструктор не  роскошь, а средство передвижения». « Если упав ты слышишь хруст, не пугайся. Может это не ноги, а лыжи!» «Как говорят французы: па де клозет». «Да, французы  счастливые! Ах, если бы па! А то иди на шхельду!» «Мы думали, что Шхельда – это вершина, а оказалось - так здесь называют туалет! Хи-хи!»

На горных извилистых дорогах встречались в нишах портреты мрачных мужчин. Рядом с портретом – бутылка водки и стакан. На поминовение. Женских портретов не попадалось. На тропах тут и там стояли щиты с разными стихами про горы и водопады.

Привёл нас кеп к альпинистскому погосту. На скале у входа строчки из известной песни: «Нет алых роз, нет траурных лент. И не похож на монумент тот камень, что покой тебе подарил». Из-за жары шли мы в шортах и маячках. Но тут надели ковбойки. Из уважения к альпинистам, погребённым здесь. Могил было немного, а вот недостатка в алых розах и траурных лентах не ощущалось. Кто-то за этим кладбищем ухаживал. Нарвали мы горных цветов, положили на камни.

Особенно  понравился нам поход к источнику нарзана. Камни вокруг родника пламенели от окиси железа. Сама вода, как алкоголь ударяла в голову и в ноги. Ничего похожего на «Нарзан» в общепитовских бутылках. Мы просто все почувствовали силы богатырские. И вдруг Иван запел: «Пятую неделю я не сплю с женой, пятую неделю я хожу больной!» И все мы ощутили ту же тоску по своим любимым. Такую, что вечером, когда Виктор уснул в палатке, не сговариваясь, разбрелись парочками по зарослям. Несколько вечеров после этого мы чувствовали себя буквально молодожёнами. Наконец, запасы воды иссякли и как мы не намекали кепу, он приказал двигаться дальше.

На Домбайской поляне нам не пожилось. Она напоминала цыганский табор с коммунальными кострами. Под костры здесь отвели несколько мест, и у них всегда толпился народ. Кто кипятил чай, кто варил кашу, а кто и  прямо над  котелками сушил  носки,  сомнительной свежести. Мы, побывав на смотровой площадке, поспешили покинуть Домбай. И как же приятно оказалось нам посидеть одним  среди гор у своего костра.

 С утра начались настоящие подъёмы, которые наш  многоопытный кеп именовал «дерябочками». «У кошки четыре ноги!» - запевал  он перед каждой «дерябочкой».    И мы дружно лезли вверх на четвереньках. «Дерябочки» встречались всё чаще. Вдоль тропы появились памятные знаки. Их ставили в честь погибших здесь защитников Клухорского перевала. На глазах менялась природа.   Оскудела растительность. Изменилась и погода. Похолодало.  Внезапно налетал дождь. Короткий, но сильный, он успевал промочить насквозь. Впрочем, на ходу, под горным солнцем одежда быстро высыхала. Тропа становилась всё труднее. Потом, по прошествии времени, мы поняли, что кеп наш был авантюристом. Не имея достаточного опыта сам, с апломбом невежества, он повёл новичков без всякой страховки. Страшно сказать, но у нас не было даже репшнура. Без связки, без страховки перебирались мы по скользким камням через горные речки, траверсировали склон по фирну. Как обошлось? Видно правда Господь дураков любит.

Дышать становилось всё труднее. Я видела, как хватают воздух посиневшими губами мои спутники и сама была на пределе сил. Влад, идущий сзади, потихоньку поддерживал мой рюкзак. Мы добрались до снега. Мы взошли на вершину. Нестерпимое солнце и  непередаваемый восторг.  По традиции альпинистов вскрыли банку сгущёнки и, смешав с чистейшим горным снегом, ели это своеобразное мороженое. Но главный праздник для новичков, впервые перешедших перевал, обещал нам кеп, когда придём в Сухуми.

Вдохновлённые этой перспективой, мы начали спуск. Он оказался труднее и опаснее подъёма. К тому же  часто налетали снежные заряды, при которых видимость равнялась нулю.   Дорогу  мы потеряли. Пришлось продвигаться по карнизу над пропастью. Тропинка такая узкая, что каждый шаг необходимо было делать очень осторожно. Шли цепочкой, с трепетом и опаской, прижимаясь к скале. Внизу, в очень далёком низу скакал горный поток. И в довершение дорогу перегородил огромный валун, покрытый тонкой ледяной коркой. Пробираться кеп приказал строго по одному, ставя ноги в углубления, обнимая камень, прижимаясь к нему изо всех сил. Сперва держаться за руку сзади идущего, вернее стоящего, потом за руку  стоящего впереди. Это создавало хоть какую-то иллюзию надёжности. Но сзади меня шёл  Виктор, и я на  какое-то время оказалась без страховки. Наконец твёрдая рука Влада. Шаг на относительно  ровную и просторную площадку. Я перевела дух и оглянулась, чтобы позвать Виктора. А он уже на самой середине валуна.  Поспешил. Этот ребёнок над пропастью на ледяном валуне, глядящий на меня прозрачными голубыми глазами потом долго мне снился в кошмарах. «Витя! – тихо и ласково сказала я – давай руку!» - «Благодарю Вас, тётя Рая, - благовоспитанно ответил мальчик – не надо!» И через мгновение, показавшееся мне вечностью, встал рядом. И тут тишину взорвал крик. Кричала Виктория. Да как! Подпрыгивая на месте от ярости и невозможности дотянуться и отколотить, она – эта  сугубо интеллигентная женщина – изрыгала такую ужасную матерщину, что и у мужиков уши завяли. Благо на узкой тропинке она не могла добраться до сына и осуществить немедленно свои угрозы: «убить, голову оторвать, выдрать, как Сидорову козу и т.д.».  Карниз все миновали благополучно. Но погода ополчилась на нас. Заряд следовал за зарядом. Мы выбились из сил. Выбились настолько, что, когда – очень не скоро -  спустились туда, где уже появилась растительность и вышли всё же на дорогу, горную, неудобную, она показалась нам прекрасной.  Прямо на дороге поставили мы палатку, не разведя костра, не поев, мокрые забрались в спальники и заснули, как убитые. Могли бы оказаться и убитыми. Нам сказали потом, что  здесь промышляла банда, грабила диких туристов. Но у нас взяли только топор, забытый у входа в палатку. Кто взял? Мы не слышали. Оказалось, что мы заснули, немного не дойдя до нужного места. Дальнейшая дорога показалась нам пустяком. Вскоре мы уже вошли в деревню, где купили лепёшек и айрана и успели на автобус, который, скрипя всеми членами, с крейсерской скоростью 5км в час повёз нас по горным дорогам, вытрясая душу. Становилось всё теплее и красивее. И скоро побежал автобус порезвее.

В Сухуми мы попали вечером. Быстро договорились на турбазе – нам разрешили пожить  здесь в своей палатке, разрешили готовить на костре или же, за плату, естественно, питаться в столовой. Мы быстро палатку поставили, развели костёр и уселись вокруг в ожидании обещанного кепом праздника  - посвящения новичков в горные туристы. Вместо этого родители Виктора устроили «разбор полётов». Мама ругала сына очень эмоционально. Папа сказал спокойно и жёстко: «Тебе не пришло в голову, что это тётя Рая нуждается в твоей руке? Если в горах просят руку, сразу надо протягивать, а не делать реверансы, вежливый ты наш! Вина велика. Поскольку  у нас девиз: «Один за всех и все за одного», то и накажем  ВСЕХ новичков. Праздник новичков из-за тебя отменяю. Всех лишаю и праздника, и  вечернего купания». На Виктора больно было смотреть. Он просил наказать только его. Тщетно. Он едва сдерживал слёзы. Мы все, помня о безоговорочном подчинении,  молчали. Влад, молчаливый Влад, не выдержал, вступился. Получил ровным голосом: «За споры с капитаном завтра будешь дежурить вне очереди. Купаться не пойдёшь». Влад, как положено, ответил: «Есть!» Быстро и невесело улеглись мы спать. Хоть и не было  «глюковин скверных», а долго не засыпали.

Утром  мы – дамы – сходили в душ, причесались, надели долго лежавшие на дне рюкзаков платья и босоножки и предстали перед своими рыцарями в новом блеске женского наряда. Рыцари восхитились. Наговорили нам комплиментов. После завтрака в столовой пошли в город и на море. Жизнь началась совсем другая – пляжная, курортная.  Столовая, душ, нормальный туалет. Концерты  или кино по вечерам. Походный листок выпускать перестали. Зато любовались  местной стенгазетой. Там была восхитительная рубрика «ПОЗОР!» В ней сообщалось о туристках, которые приводили в  свои комнаты посторонних мужчин и ложились с ними спать. Назывались и фамилии. Рубрика регулярно обновлялась. Т.е. текст оставался прежним. Менялись лишь персонажи. Мы откровенно веселились.

Виктора ничто не радовало. Он старался быть в стороне. Как-то мы с Владом заговорили с ним, объясняли, что никто на него не сердится. «Нет, - сказал Виктор. Наверное я родился в чёрной мантии. Я всех подвёл. Из-за меня вех наказали и все меня теперь ненавидят. Мой папа герой, а я никто. Он меня презирает». Я даже как-то растерялась перед беспросветным отчаянием. А Влад убеждал его долго и горячо. Прежде всего уверил, что никто на него не сердится. Мы сами выбирали правила и готовно им подчиняемся. Ошибиться может каждый. Из проступков надо просто извлекать уроки на будущее Наказание, конечно суровое, но теперь Виктор на всю жизнь запомнит, что с горами шутить нельзя. Отец его наказал, так, как любого из нас. Значит считает взрослым и сильным, не делая скидки на возраст, уважает и любит.  И не надо раскисать: если в бурю песней славишь море, значит ты не даром у руля. Я слушала это, удивлялась многословию Влада, его умению понять детскую душу.   Опять очень остро ощутила тревогу. Кто знает, не уйдёт ли мой дорогой муж к женщине, способной дать ему счастье отцовства.  Виктор  совершенно утешился, наслаждался морем и югом, как и мы все. Но у нас – в команде нашей - что-то разладилось.

Попав наконец домой я впервые не пожалела, что поход окончен, что мы сейчас «наденем фраки и закружимся в судьбе». Даже с Владом поделилась. Сказала, что от трудности пути уже не замечала красот и, пожалуй, больше в горы не пойду. Как ни странно, Влад оказался со мной солидарен. Феликс же с супругой только горами и бредили. Мы  не знали, как и быть. Но тут вмешалась судьба и всё изменила. Оказалось, что я беременна. Этого не могло быть, но это случилось. Мы привезли ребёночка с Кавказа.  В положенный срок родилась у нас девочка, которую мы между собой называли Тебердинкой. Понятно что ни о каких походах я более не думала. Феликс с Витой нас не поняли. Ну ладно, я. Но Влад? «Нет,- сказал Влад, прижимая дочку к груди, - нет: вот теперь мои походы, горы и долины». Конечно, мы не собирались таскать нашу крошку с собой ни в рюкзаке, ни в ведре.  Правда, имелась вполне дееспособная свекровь. Но мы сами не хотели ни на минуту расстаться с нашим счастьем. Надо сказать, что после горного похода и Иван да Марья как-то утратили энтузиазм. Может уже сказался возраст. Не знаю. Но Феликс и Вика продолжали ходить в походы, горные и водные всё более трудные и сложные. Виктора брали с собой редко. Чаще подкидывали нам или Ивану. Конечно, в других командах совершенно не рады были нахлебнику.

Виктор жил у нас, когда его родители отправились сплавляться по капризной  алтайской речке. Из этого похода Виктория вернулась одна. Феликс  упал в воду, ударился о камень головой. Не спас и шлем бедного Феликса. Привезла его Виктория в закрытом гробу. Тяжёлые настали времена. Виктор всё твердил, что если бы он был с родителями, то спас бы отца. Вика за короткое время превратилась в старуху. О Викторе, безумно горевавшем об отце, совсем не заботилась. Он жил то у нас, то у Ивана. Через какое-то Время Вика  будто опомнилась. Прежде всего поменяла квартиру на загородный дом и снова  начала ходить в походы, трудные, порой безрассудные. Мы собирались у неё по памятным датам. Однажды она представила нам мужчину – инструктора  по парашютному спорту. Оказалось, что она прошла  наземную подготовку и уже один раз прыгнула. Инструктор её прославлял и восхищался, по-хозяйски обнимая за плечи. На Виктора трудно было смотреть. К нам его Вика более не посылала. Оказалось, что она сдала  одну комнату местной продавщице, довольно разбитной девице, лет двадцати пяти.   Плату не брала, договорившись, что та  займётся хозяйством и будет присматривать за Виктором. В очередной приезд  я заметила, что Виктор смотрит на эту Нону с обожанием.  Я попросила Виту проводить меня. По дороге сказала, что зря она пустила в дом Нону. Вите, правда, только 15, но он рослый и развит не по годам. И возраст у него самый опасный. « Может не надо их оставлять одних? Не боишься? Как бы чего не вышло». «Ну знаешь – возразила Вика - я своим друзьям привыкла доверять». – Меня, как кипятком окатило. Сравнить  Машу, меня, свекровь мою, наконец, с этой вульгарной девицей. Я холодно попрощалась, уехала и более к общению не стремилась. Но пришла скорбная годовщина и я поехала. Влад не смог. Не было и Вани с Машей. Зато за столом оказался  не только  инструктор из авиаклуба, чувствовавший себя хозяином, но и ещё один лётчик. Этот  явно оказывал внимание Ноне. Она зазывно хохотала и кокетничала. Виктор сидел, как в воду опущенный. Мне не очень уютно  оказалось в этой компании. И беспокоилась я о том, как справляется не совсем здоровая свекровь с нашей подвижной, как горная речка, крошкой. Потому я сократила визит. Виктор пошёл меня провожать. Я спросила, почему он такой грустный. Если из-за того, что у мамы появилась личная жизнь – то зря: « Ты уже  большой. Пройдёт  совсем немного лет, и ты встретишь любовь». Он как-то болезненно дёрнулся. « Создашь семью, - продолжала я - уйдёшь в свою жизнь, а мама останется совсем одна». - « Ах, тётя Рая, тётя Рая, ничего Вы не знаете!» - « Так скажи!» Но пока он собирался, подошла электричка, и я вошла в вагон. Из окна увидела, как он бежит за поездом. Не машет, не кричит. Просто бежит и бежит. И глаза у него такие же голубые, прозрачные, как тогда  на скользком камне.

Вскоре позвонила Маша. Спросила заботливо: «Ты там стоишь у телефона? Ты сядь! - я опустилась в кресло - мне Виткин инструктор позвонил. Виктора больше нет!» - «Он сам?» - спросила я. Почему именно это первым пришло в голову? Да, он сделал это сам. Из ревности. Нет, не мать он ревновал к инструктору. Он ревновал Нону, которая его соблазнила, вступила с ним в интимную связь. Мальчик отнёсся к этому крайне серьёзно. Собирался бросить школу, идти работать, чтобы жениться и содержать семью. Нона закрутила роман с летчиком и жестоко издевалась над бедным подростком. Конечно, доказать  ничего было нельзя. Виктор  благородно написал стандартное: «Прошу никого не винить». Нона благоразумно скрылась. Вика контакта с нами избегала. А я казнила себя за то, прежде всего, что позволила себе роскошь обидеться и устраниться. Что не трезвонила во все колокола, что не собрала всю нашу команду и не выгнала эту Нону. Что занятая мыслями о своём ребёнке, поспешила, уехала, не выслушала. Может я бы сумела его убедить, что это не трагедия,  убедила бы посмотреть на дело иначе: ведь князья всегда начинали интимную жизнь с горничными. А Виктор, как ни как, потомок князей. Может быть он поверил бы мне? Влад сказал, правда, что я зря себя поедаю. Если бы мы начали прогонять Нону, Виктор нас просто бы возненавидел. И уж нашёл бы возможность встречаться с ней не дома, но где-то. Может Влад и прав, но я всё вижу мальчика, бегущего за поездом. Mea culpa. Mea maxsima culpa. Моя вина. Моя большая вина.