Лесовик

Лесовик.
                Декабрь 2019.
               

Расскажу вам сейчас коротенькую жизнеутверждающую былинку
(здесь, уменьшительное, ласкательное от «были»), оставляя за собой
право использовать её и в другом месте. Ведь у меня есть и «профильная» книжка.
Повод к воспоминаниям появился.  Встреча через сорок лет.
 
Больница, очередная моя,  самая обыкновенная, нет ничего удивительного в том, что пациенты лежат и в коридорах.
Собственно, у меня  ничего  особенного.   Мениск. Больно, конечно, но не страшно.
И с привычкою повторятся.   Не первый раз я здесь.
Только моё «не страшно», отнюдь не означает «не страшно» во всём отделении.
Не пугайтесь – обещанный позитив будет!
В отделении всё знакомо.
За четырёхгодичный перерыв, вроде бы ничего не изменилось.
Но при первом  же своём выползании  из палаты, обращаю внимание на некую,
явно новую перепланировку. Часть коридора у торцевого окна отделена  весьма продвинутой по материалам и дизайну перегородкой с широкими дверями.
В результате получилась  комфортная палата – бокс на одного  больного.
Двери почему-то всегда открыты настежь.  И сначала я вижу там высокую койку, окружённую врачами, но уже при втором   выходе «на люди», я обнаруживаю в торце лишь пустое помещение.  Никто, кроме меня даже не смотрит в эту сторону,
а на мой   любопытствующий вопрос мужики – соседи  хором отвечают нечто совершенно несуразное и громко гогочут.
Фраза «а там обезьяна» заставляет меня чаще высовываться в коридор.
Наконец, к вечеру, после ухода основной массы врачей и сестёр, я наблюдаю изменившуюся картинку.  Дверь всё также открыта, а за ней на необычной,
но уже знакомой мне по реанимации кровати лежит на животе мужчина лет сорока.
Глаза его  широко распахнуты, и со своего постамента он, конечно, просматривает весь коридор.  Он сразу напоминает мне моего дядю Витю, которого я всегда очень любил. И этот факт вообще заставляет меня приостановиться.
Его реакция незамедлительна.
- «Эй, парень, тащи сюда шахматы. Вон они, на тумбочке».
И вот мы уже играем с ним.  Виктор (да, он оказался тёзкой моего любимого дяди) сразу предупредил меня, что руки у него «пришпилены», поэтому я делаю по очереди
то озвученный им, то свой ход. Что я думаю о шахматах и о себе, как шахматисте (поверьте, мало лестного) я ещё, при случае напишу.
А пока, о начавшейся только-только партии.
Игрок он явно слабенький,  даже никакой, к тому же заметно нервничает,
и уже на четвёртом  ходу я думаю, не как сыграть, а как себя повести.
Мне больше хочется просто поговорить с ним…
Двери моей палаты открываются и трое  моих соседей, полным составом,
не очень вежливо прерывают наш, вроде бы налаживающийся контакт.
Первый: «Давай, завязывай». Он просто подталкивает меня к палате.
Второй: «Витька, ты что, хочешь, чтобы у парня были неприятности»
Быстро собирает  шахматы.
Третий: «Что, сестру прислать?»  Не дожидаясь ответа, уходит в сторону
столика дежурной медсестры.
За дверьми  ощущается тихий переполох, который, впрочем, быстро затухает.
Соседи мои не проявляют никаких признаков беспокойства.
Некоторое время мы лежим молча, а потом будто бы по команде, синхронно
лезем в тумбочки.  Через пять минут у нас уже организован праздничный ужин, сильно не соответствующий принятому в больницах рациону.
Теперь я, наконец, могу выслушать их коллективный  рассказ.
Наверное, месяца  семь назад, точную дату здесь можно в истории болезни  посмотреть, пожалуй, Виктор, бригадир монтажников, сорвался с шестнадцатого этажа.  Где-то недалеко от нашей больницы построили какой-то уникальный дом.
И мне сразу есть, что вставить.   
Они, не знают, что это за строительство, но мне понятно, о чём идёт речь.
Мне довелось наблюдать строительство, начиная с нулевого цикла
до самого двадцать пятого этажа.
Дом ведь прямо по пути на дачу, в Серебряный Бор, на пересечении Хорошёвки
и улицы Народного ополчения.  (Может быть, уже тогда Хорошёвское шоссе
 стало проспектом маршала Жукова.)
Я даже слышал о несчастном случае.
Дом, действительно, необычный,  второй  или третий в Москве, притягивающий взгляды.  Но мой интерес к нему особый.
Я ведь прожил в самом первом таком доме на Втором  Сетуньском проезде, на Потылихе, два с половиной  года.   
Сейчас этот проект, датированный во всех справочниках тысяча девятьсот семьдесят пятым  годом, естественно, числиться серийным.
 По нему построены сотни  домов, но мы-то въехали как раз  на шестнадцатый   этаж, осенью семьдесят пятого, а стройка, понятно, началась года на два,
если не три  раньше.   
В названии конструкции присутствуют  «башни»  - точно, башня,
и  «унифицированный каркас».   
И, по-моему, это означает, что сначала поднимается высоченная  колонна
с дырками;  её заливают снизу доверху, как единый  железобетонный  монолит;
а затем, на неё «навешиваются» этажи.  Я знаю, я видел, я жил.
У меня и доказательство есть, фотография.
Сыночка у меня на руках, мы с ним смотрим на город  с высоты.  Красота.

             (7.1.77)   
    Атрибуты ночи.
                (Сыну Олежеку.)
Ночь своей темной тяжестью
Дома заставляет сутулиться.
Галактики окон - улицы.
На маскарад наряженный,
Город в плаще астронома.
Новоселья - вспышки сверхновых.
               
Мальчишка наш громко заплакал,
В сторону этих галактик
Показывает пальчиком на окно.
Глядя в окно, улыбается,
Привык маленький баловень
Прощаться с городом перед сном.
 
Здесь ему год, месяц  и девять  дней.
А привезли его из роддома уже сюда, на шестнадцатый.
Соседи меня слушают, им интересно узнать побольше про новенького.
Про меня, то есть.
А мне, наоборот, продолжения хочется.
Так вот этот, по пути, второй  или третий,  уже заселили. Я ехал – видел.

Упал Виктор в середине дня, дом на самом виду, и как он летел видели,
наверное, десятки, если не целая тысяча  людей.
И все в один  голос отмечают, что он цеплялся за всё, ногами, руками, за какие-то доски, тросы, сетки.  Ловко так цеплялся, переворачивался в воздухе.
Ну, прямо обезьяна.   Поэтому, конечно,  всё переломал, но жив остался.
Вот так к нему, пока он без сознания лежал (долго)  и прицепилось
«Обезьяна».  А он и не обижается. Отличный мужик.
Он уже в четвёртом, кажется, отделении лежит.  Операций ему сделали
не меньше десяти.  Сначала сплошная реанимация, никто и не надеялся.
Потом в спинальное отделение, но и с позвоночником обошлось, как нельзя
лучше, ну при таком-то раскладе.  А теперь штыри, болты, спицы, аппараты.
Там, у него под балдахином, целая система. Он тебе ещё покажет.
Да, есть доктор, который считает, что ему уже полезно общаться.
В его дежурство сидим там и болтаем.  Ты ему про дома расскажи, уж он такой
строитель – строитель.  А так Витьку каждый день прямо на кровати возят на разные этажи. И весь день от него врачи не отходят, многое ещё надо сделать.
А после смены он спит на уколах, заведующий отделением запрещает с ним даже разговаривать. Но иногда ничего не помогает, пробивает. Как сегодня.
Вот тогда он и зовёт. Так ему легче.  Да, иногда у него и с головой непорядок.
Бывают припадки. Так что ты до Мишиного (понял – доктор) дежурства  к нему лучше не подходи.  А бокс такой соорудили ребята из его строительного управления,
за три часа, Могут, когда хотят.   
А вот загадка: как он дверь в коридор открывает? Никто не знает.   
Его в управлении любят. Говорят, он всю вину на себя взял, дескать,  грубо нарушил технику безопасности.  Хороший мужик.
Мне повезло, я увидел самый эффектный завершающий период восстановления, когда человек избавляется, наконец, от мучительных болей, начинает снова управлять своим телом.  Буквально на следующий день врачи сняли часть железок
с его правой руки.  Теперь ему надлежало интенсивнее ею махать, что он
с удовольствием  и выполнял.  Потом, как бы сам собой, исчез запрет на общение.
Мы подружились.  Он был в полном восторге, когда я показал ему кооперативный мат белым, на втором ходу, который не только в обиходе, но и во всей шахматной литературе, называется «дурацким».  Мат быстрее «детского».
- «Так и пишут – «дурацкий»?
- «Так и пишут».
- «Нет, серьёзно?»
Пришлось притащить ему соответствующую книжку.
 «В шахматы» Витька больше мне не предлагал, зато оказался весьма
серьёзным противником в «дурака» и «козла».   
А вот мой  околостроительный рассказ ожидаемого успеха не имел.
Что нового  я мог ему сообщить о доме на Потылихе, когда он сам его строил.
Это был предпоследний его объект.
Наоборот, от него я узнал, почему наш, намеченный на июнь переезд, осуществился только в октябре;  как случилось, что лифты (лифт?) и лестница подъезда не углубились, как планировалось, до подземного гаража; и выслушал серьёзные опасения  по поводу, не дай Бог, возможного пожара в доме.
Он, к сожалению, оказался абсолютно прав.
Спустя много лет пожар - таки случился на двадцать пятом  этаже.
Погибли люди.
А  я с ужасом наблюдал, как полыхает. От нас прекрасно видна та моя башня.
Так завершается моя новелла «об обезьяне».
Кстати, отношение Виктора, к кличке, с выздоровлением стало быстро меняться.
Он уже не откликался, а наиболее настырным возражал:
- «Какая я тебе обезьяна? Я – орангутанг. Вот Славка, говорит,
что в переводе с малайского «orang-utan» - «лесной человек».
- «Да» - я рядом, отзываюсь сразу, - «Лесной,  человек лесов, лесовик
от слова «леса», «строительные леса».  Что, неправильно!?»