Владимир Авдошин Старые Глаговки Главы 6 - 8

Глава 6.   Томников

До  Томникова с любовной интригой  в чистом виде Лидка не встречалась. И как человек в этом вопросе  неопытный, восприняла его любовную интригу как приятную историю с обоюдной симпатией, не предупредив себя: «Да полно верить-то!»  Как это тяжело себе сказать: история  будет  с  ужасами и несчастным концом. И как приятно согласиться: это просто история, которую приятно проживаешь и одновременно глядишь, не отрываясь,  со стороны.
 
Надолго и прочно забыв о других людях и о других сюжетах в жизни,  однажды  утром  Лидка услышала  стук в  дверь и, недоуменно  открыв  её – кто бы это мог быть? -  увидела перед собой маленькую сутулящуюся пожилую женщину, которая – нет, это неслыханно! – заявляла права на две роли в её, Лидкиной,  жизни. Не только на роль  еще одного зрителя этой красивой истории, но и человека, имеющего все полномочия разбить эту картину.

-  Вы меня простите, - сказала  женщина, - но мне указали, что та женщина,  которая  связана с моим мужем,  - это вы. И если это действительно  вы, то я хотела бы в спокойных тонах сказать вам, что вы неправильно делаете.

Она еще говорила,  что так делать нельзя и что она ему законная жена и что он большой человек на железной дороге, его нельзя в это вляпывать, а вы поступили, как молоденькая девочка, необдуманно. От возмущения, что поломана вся приятная история и в одночасье рухнули связанные с ней надежды,  – роспись и второй брак,    от её гадких слов и смазанной   полугодовой прекрасной  картины, в правдивость  которой она  верила,  она схватила её в охапку, ничего не говоря, как крупная, сильная, здоровая женщина, выбежала  с ней  на руках из дома и, не зная, что со всем  этим делать,  посадила прямо на помойную кучу перед дверями в сугроб.

Развернулась и, ни слова не говоря,   защелкнула  дверь на засов. Затворившись, вне себя от ярости, она поняла, что всё, что он говорил, - ложь.   А она как была ему никто, так и  осталась, несмотря на все его заверения и обещания. Это крах. Что же теперь делать  – она не знала.

А что делать  в глухом поселке на краю леса? Известно что. Соседка  рассказала ей через несколько дней, как плакала и причитала какая-то женщина на сугробе  у   двери, когда  она  шла мимо. Женщина, мол,  ругаться и драться с тобой не хотела,  а ты  наваляла ей  горяченьких и теперь по всему телу и лицу у нее, наверное, синяки и всё горит. Женщина спросила меня – не скажете, как мне лучше из этого медвежьего угла незаметно уйти к железной дороге? А то ведь люди скажут – «смотри какая пьяница, набралась да навалялась». Нет ли другой  дороги  на электричку? Я сказала  ей, что другая дорога  есть, но вам её не найти, потому что это тропинка, а вчера был сильный снег, всё занесло. Лучше я вам свой старый платок дам. Вы укутаете лицо и так по той дороге, что пришли сюда, и вернетесь. А возвращать платок не надо, он золовкин, с лета остался, забыла она его в сарае, а я такие не ношу. Так что с отдачей  не волнуйтесь, идите с Богом.
- Ну, бывай здорова, - бросила соседка,  и, гремя ведрами, начала спускаться к   колодцу.

 А еще через несколько дней разнеслась по  всем железнодорожным площадкам их направления весть, что-де сын Томникова, нарочно встретив его утром в депо в  час пик, а это восемь тридцать, накостылял ему по хребтине и надавал по щекам наотмашь, повторяя прилюдно:  «Это тебе за мать, скотина!»

А еще через какое-то время Лидку  вызвал возбужденный начальник, которого она  знать не знала, но который, как оказалось, сидит в своем кабинете в депо, и   наговорил ей всяких возмутительных нелицеприятных слов. Она их как-то стерпела, потому что это было грубо. А когда  услышала  то же самое в обтекаемых  выражениях – «за аморальное поведение в служебное время уволить с такого-то числа», то подскочила на стуле.   
 
«Как это меня за аморальное поведение, если  он сам меня соблазнял?» - едва не выпалила  она начальнику вслух и, выбежав, понеслась в отдел кадров, с  ужасом предчувствуя, что прочтет то же самое в трудовой книжке. Но оказалось,  то, что кричал начальник при других в кабинете и что потом  поставили в трудовой книжке – разные вещи. В трудовой стояло: «По собственному желанию». Это хоть как-то помогло ей не расплакаться и уехать домой, повторяя: «Куда же мне теперь? У меня всего одна работа и была, которая мне подходила».

- Куда? – спрашивала она себя, выйдя из электрички и идя пешком, и опять говорила:  «У меня была одна работа, он меня соблазнил, а теперь  я лишилась её, а его, соблазнителя, не уволили, а перевели. Мне  не себя жалко, а несправедливость  задевает!»

Томников  встал за ней в очереди  за получкой  в депо как бы случайно.  Во всяком случае,   лучшей попытки  анонимно познакомиться на публике, когда за делом никто и не заметит, и не было.  Надо только вдыхать аромат цветущей женщины  тридцати  лет. Это же видно: цветущая – это давно втянутая в сексуальную жизнь женщина, но свободная по каким-то своим обстоятельствам и  изнемогает от этого, даже,  может быть, себе не признаваясь. То есть как раз готова для флирта.

Он получил свои деньги  и  подождал её недалеко от выхода, а она зацепилась там за подруг и что-то  говорила с ними. А когда она вышла, он представился и предложил ей пойти к нему работать маляром. Закинул, так  сказать,   удочку.
Она ответила, что она знает, кто он -  Томников с Алексеевского поста, мастер, а маляром она не умеет.  И смутилась. Но он не поддался на её смущение:   «А что там уметь?  Я покажу прям сейчас. Макаете кисть на полную, но не через край. И аккуратно, как бы некий квадрат -  площадью с  небольшой столик, -  три-четыре раза кистью – сверху вниз. И то же самое, обмакнув аккуратно кисть, но не через край, три-четыре  раза по тому же квадрату слева-направо. Вот и  вся наука. Остальное – только количество таких квадратов».

И пока она еще  раздумывала, он уже втолкнул ей, что она  будет  в  хорошей  компании  и посиделки с вином будут,  а иначе  зачем хорошенькую женщину сманивать? Ведь раз всё советское и всё государственное  - значит всё должно уместиться в  трудовую смену - и ухаживания, и приятная компания с  вином.  А остальное он уже объяснил  - иногда выйти и что-то там помазать.   Рабочий  по ремонту контейнеров есть, а  нужен еще маляр, чтоб его работу покрасить, вот и всё.  А кто будет  четвертым? Табельщица, она же отправитель входных-выходных  бумаг с Алексеевского поста.

Томников – лет сорока пяти,  хороший рост, начальнический вид, представительный, был как раз в её вкусе, хотя  с   такими у нее ничего не было, так, издали.  Когда он   устроил ей первую прикидку,  они зашли в дежурную часть. Кабинет-то маленький, а в дежурной части стол как раз для четырех человек. На столе уже стояли бутылки,  закусь, до конца рабочего дня оставалась   пара  золотых часиков, в которые они в теплой компании  вполне  продавят наличие стола.

Ну что сказать? Крупная женщина в халате  - табельщица. Молчаливая, когда трезвая, а выпьет – говорунья и  заводила. Рабочий -  человек,  конечно, типично деревенский. Что скажут – то и делает. Скажут работать – работает, скажут – хорош, иди, выпьем – не отказывается. Вперед с рюмкой не лезет, но и сзади не отстает, всё, что  положено, выпьет, что вспомнит – сбалагурит, но может и так посидеть, раз вызвали. То есть  нормальный мужик, очень в таких компаниях нужный  для фона.

Ей было немного стеснительно, зато приятно. Если уж говорить честно, она всегда подозревала начальников   в  том, что у них кроме обычной жизни есть еще своя, потайная, за закрытыми дверями. И если уж совсем-совсем честно, то она бы хотела  её увидеть одним глазком и  приобщиться. А уж участвовать и не мечтала!

Для него, конечно, это был первый шаг в их отношениях – провернуть служебную пьянку с небольшим оттенком ухаживания. Чтобы расставить все точки над  i,  к  концу работы по радио был «Концерт по заявкам радиослушателей», и он включил на пробу, подойдет какая песенка или нет. Ну и давали, конечно,  «Сердце» Дунаевского из «Веселых ребят». Пел, конечно, Утесов:  «Сердце, тебе не хочется покоя! Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить».

Подошло на все сто. Он  как бы в шутку, больше для форсу,  пригласил её  танцевать. Ведь это самое главное – почувствовать друг друга физиологически, в меру советского,  разрешенного. И незаметно положил ей в карман записочку: «Со следующей электричкой буду на вашей станции, ждите».

А куда ж? К себе некуда: ведомственная трехкомнатная квартира,  сын в одной  комнате,   дочь – в другой, жена. Вести в кафе – это смешно. Свои работники донесут, сразу ославят. А тут надо воспользоваться данными. Он знал её  возможности - комната есть.  А не согласится – её дело.  Приходилось разыгрывать   не только  её комнату, но и учитывать,  что она разведена. У него из задумок  была только одна -  показать свой начальнический портрет. Женщины падки на это, как на медали. Лидка была уже внутри интриги, и его слова  ей были дороги.  Ну как же, связь с начальником! 

Она  оценила его крепкие руки и умение вести партнершу в танце. Он назначил ей свидание на её остановке, в её комнате, зная её гражданское состояние. Она вольна была подождать следующую электричку и встретиться или не согласиться  и уйти. Комната её, конечно, убогая. А чувства были горячие. 

Как выпускнику МИИТа, Томникову  сразу доверили участок дороги   сначала в нашей стране, потом в Китае в 50-х годах.  Приехал в Китай  с женой и детьми. Приказывали одеваться – пиджак, брюки, белая рубашка – всё, чтоб  соответствовать  инженеру железнодорожных войск. Лидка и сама любила плакатики с китаянками,  китайские  термосы и вышивки   наивно и приятно украшали её комнату, и волшебные цветы – страстные розы и  белые ромашки – все  были  вышиты китайскими нитками.

Конечно, с  какого-то времени Лидка  начала спрашивать его, а что же дальше? А дальше он притащил сломанный радиоприемник из дома, раз её сын учится в радиотехническом училище, пусть попробует починить.  Он подкидывал идеи всё время, и она тоже выучилась  продвигать их отношения. Повела его к протезисту посмотреть, как и что у него, косвенно готовила к   женитьбе. Он ведь на вопрос, как у  нас дальше – сказал: «Всё путем, уже марки  купил для  развода».

Тогда сначала нужно было заплатить 25 рублей  за две марки, предоставить их, тогда подавать заявление. То есть еще одну идею  подкинул. Рабочий, практический ум  у  него  был.

    Высшей точкой их отношений было  предложение съездить вдвоем на Черное море.  Сначала  очаровывают отношения, а потом  как наваждение – идешь, ничего не замечая, видя только его, только их отношения, и  в  конце концов  живешь  подачками, каждый раз упиваясь ими  и считая это жизнью.

Придя на вокзал  и  в  вагон по своему билету, Лидка с удивлением и брезгливостью увидела, что он пришел с большой двадцатилитровой канистрой (практический ум!) Смикитил, чем расплатиться. Ему же,  как мастеру железнодорожного пункта,  всё  ту же краску выписывают.

 Господи, подумала она,  неужели он повезет краску на Черное  море? Но когда они приехали в Гудауты и их встретила хозяйка того дома, у которой Лидка была  пять лет назад, когда её сын еще учился в школе (надо же, к моей хозяйке приходится его везти!), хозяйка посмотрела на краску   скептически, но сказала – мужу отдам, он посмотрит. Ну, Томников молчал. Вошли в комнату – хозяйка приходит  радостная. Хозяин  сказал – «Хорошая краска! Если будет ещё – привозите!»


А  как ещё  он мог поехать на  Черное море? Только отдав получку и оплатив государственной краской их постой там, а жене  сказал, что  уехал в командировку. И жена  не кинулась   подозревать, потому что гарант – получка – был у нее в руках. Что-то он сэкономил по ходу дела  перед Черным морем, а частично поехал  на Лидкины деньги.

Конечно, приятные чувства  приятны, а неприятные – неприятны.  Жаль, что всё кончилось, развалились надежды составить  законный брак, а муж и жена   получили по мордасам за похождения начальника по квартирам своих подчиненных.
Что же всё-таки осталось? Да, конечно, фотка с  Черноморского побережья, где они  стоят вдвоем. Но это  только в её домашнем архиве. А  еще – песенка, что по вагону крутили:   «О пальмы в  Гаграх, о  море в Гаграх! Кто там бывал, тот не забудет никогда!»

А его ждал перевод в дежурные по вокзалу - собачья работа! Каждый начальник  может послать его в любую точку Москвы  как простого курьера. Жена  получила сатисфакцию за  Подгороднее  у начальника  дороги.   Добилась, чтоб наказали собственного мужа.

А он не выдержал – отомстил ей за то, что она ходила по начальству и добилась его понижения,   и развелся с ней. И сыну он отомстил за то, что тот устроил  ему публичную порку в депо – разменял трехкомнатную квартиру. Но так как без водочки-то уже не мог на голодном месте, то  в  выходные устроился грузчиком в магазин. 

К Лидке не объявлялся, а  уехал к сестре в Саратов. Простые люди его любили и жалели, и спрашивали: «Кто там у тебя, в Саратове?»  А  он отвечал:   «К единственной в своей жизни любови  уезжаю, к родной сестре своей».
И там он  через две недели – хотите умер, хотите  преставился – на выбор.

Узнав о его смерти, Лидка подумала: зачем же тогда  крутил, обманывал меня? Сразу бы развелся и сразу бы  разменялся, на  работе бы остался, и  со мной бы всё получилось. Чего мужчинам надо?  Что очевидно – не делают, а делают что-то немыслимое, и  потом всё вдребезги разбивается.

Тогда три дня после увольнения  Лидка не выходила из дома и тупо убиралась в своей комнате. Потом яростно стирала в корыте, потом вставала на табурет на улице, развешивала на проволоку между двумя соснами простыни и пододеяльники, которые накопились за последнее время, всё время стараясь не думать ни о работе, ни  как там вообще. Но сознание неумолимо возвращало ее туда.

Да, нужно будет   брать трудовую книжку в администрации и увидеть тем самым всё начальство. Нужно будет  заполнить бегунок и тем самым увидеть весь коллектив. Стоять за зарплатой в депо в общей очереди и даже, возможно, увидеть его, и его сына и вообще всех, кто охвачен этой сплетней. Возможно,  у нее уже  есть  продолжение ( ненавистников-то много!) и придется  отвечать на вопросы: «Ну что, нашла себе работу? Скажи спасибо, что по статье не уволили!» Ну и, конечно, попрощаться  с подругой. Наверно, к другим переметнется, меня  и не заметит. А чего замечать? Я  теперь там – никто.

И опять  ворошилась прежняя  обида. Ну хоть бы переводом на другую площадку, а то как собаку выгнали на улицу. Иди, куда знаешь, кормись, чем хочешь.

Потом она пошла за хлебом, но не туда, куда двенадцать лет жизни  в Подгороднем они ходили со времени своего приезда – через турнепсное поле,  на птичник  со стогом  сена возле него, через дом многодетки, поворот у пустой конюшни с допотопной единственной конягой со спутанными ногами – всё колхозное богатство, далее пустое зернохранилище, сарай химудобрений, белесый, с оторванными воротами и брошенными как попало мешками. К плотине зеркального пруда, который с трех  сторон обставлен фасадами деревенских домов. К деревянной  синенькой палатке, где соль, спички и хлеб, крупа и сахар, всё остальное – пожалуйте на железнодорожную станцию.

Вчера еще так было, а теперь уже нет, а есть прямая асфальтовая дорога до комбината бытового обслуживания на месте «птички», на первом этаже которого продуктовый со всеми отделами.

Но она хотела только хлеба и так, чтоб никого не встретить. Взять необходимое и уйти, чтоб не стоять в очереди и ни с кем не разговаривать. И главное, чтоб не видеть подругу свою Асю по  той,  прежней жизни.

Но именно с Асей она и столкнулась в дверях. Нюх у них, что ли на беду, посетовала она про себя.

- Ой, Лида, ты что в такое время? Я так давно тебя не видела. А Крылиха  сказала, что ты с работы ушла.

С тяжелым сердцем она решила не  сопротивляться, ибо бесполезно, и, заведя за угол товарку и чуть отойдя на газончик к детской площадке,  рассказала ей, как могла короче:
- Так и не женился, с женой остался, хотя и обещал   со мной жить.
- Ну да, ну да, - затараторила свою присказку товарка.
- Ищу работу, - продолжила Лидка.
- Да, да, какие начальники бесстыжие, какие бесстыжие! Семейную женщину так при всем коллективе полоскать! Это же надо! А чего тебе искать работу? Иди к нам в лифтеры в домоуправление. Или кладовщиком. Сама-то я уборщицей  в кабинете  Вил Иваныча убираюсь. Когда актовый зал промету,  да и лесенка моя, помыла -  да и домой.
- Нет, спасибо, Ась, я  пока погожу, может, в город съезжу, там  что себе найду.
- Да, конечно-конечно, ты еще молода,  может в контору какую,  - с готовностью согласилась товарка.
- Ну  ты скажешь! Я бумажек не люблю! Правда, мастер всегда просил меня  переписать заметку  в стенгазету моим почерком.

И Лидка  хотела идти, но подружка опять остановила ее.
- После того, как ты жену-то, ну, этого, вытолкала, она по всем соседям ходила и искала, кому из них можно пожаловаться, но никто ее на порог не пустил. Кроме  Потютюихи, которая, правда, выслушала ее на улице. Правильно, что ты ее недолюбливаешь. Я тоже их  недолюбливаю. Раньше, когда у меня корова была, как день – Потютюй в окно смотрит.  Это Цветковская корова на поляне кучу наделала? Я на нее в исполком пожалуюсь. Вот и приходилось  корову в стадо выгонять, зажавши  хвост, чтобы  корова-то дальше свои дела делала.

- Ладно, Ась, какой микрорайон хороший выстроили. Может,  и нам  скоро в нем дадут по квартире? Или ты не согласна?
- Нет, почему же? Но мне жаль мою терраску.  Я всегда в ней на стол  большой букет  цветов из лесу или из поля ставила, будь то апрельская черемуха или июньские ромашки.  А еще я люблю, когда в мае мне  пионы бордовые дарят. Они пахнут хорошо. А ты  сама-то поедешь?
- Жду не дождусь от топора и пилы отделаться.  Как осенью  дрова пилить, мы с сыночком ссоримся.
- А что?
- А не знаю,  нигде так не ссоримся с ним, как за пилкой дров. Пилим и ссоримся.
- А чего?
- А не знаю. Я всё время ему говорю: держи ручку пилы по-рабочему, рукой за верх, а он  ее, стервец, всегда за низ, двумя пальчиками держит. А он сердится, что я, видишь ли, не так пилу наклоняю, и её зажимает.
- Ну да, ну да, надо же! А  та женщина, ты недослушала, Потютюихе всё говорила: «Какая грубая женщина, какая грубая женщина», имея в виду тебя.
- Ну ладно, Ась, мне это не интересно, сына еще кормить, с работы сейчас придет.
- Ну да, ну да, счастливенько, - протараторила подружка.

И Лидка  опять вернулась к двери продуктового. Но когда она взялась за большую ручку двери, завернутую каким-то проводом,  чтобы не стучала о другую половину,  именно провод-то и привлек ее внимание и она увидела  объявление: «Военторгу на сезонную работу требуются продавцы кваса. Обращаться в дирекцию».

Глава 8. На квасу

«А чем черт не шутит? Возьму да пойду квасом торговать!» - подумала Лидка. Будто что толкнуло ее авантюрную крестьянскую жилку. Позвало, в общем,  её это объявление. Не без напряга она зашла  в кабинет дирекции, закрывая свои руки сумкой.

Кукольная,   средних лет женщина, очень осмотрительная, но деликатная, ровным голосом, что ее удивило (на железной дороге все привыкли перекрикивать проходящие поезда)   спросила ее  о документах, объяснила правила, сказала о зарплате  с выручки, а  если хорошо будете работать  – премируем. И отпустила.
Такого обращения с собой она никогда не видела, и ей показалось, что к ней проявили участие. 
Ей это очень понравилось, и она уже окончательно решила, что да, пойдет торговать квасом.  Надо же, в три раза больше, чем я получала! Если, правда, погода будет, но всё вроде идет к тому, что лето будет жаркое.

Утром, как и условились с кукольной женщиной (попадаются же такие, даже и не скажешь, что красавица, потом уже,  работая в Военторге, она поняла, что за прилавок специально таких отбирают. У прилавка  от кукольного лица неприятное легче слышать) она  подошла к остановке автобуса, что была напротив продуктового. Туда подъехал газик с прыгающей сзади ярко-желтой квасной бочкой.
Большая какая, подумала она. Тертый оборотистый мужик открыл  дверцу:

- Ты, что ли, квасом-то будешь торговать?
- Я, - ответила неопределенно она.
- Ну, тогда садись, поехали и знакомиться будем.
- А чегой - то она так прыгает? - садясь в кабину, спросила Лидка.
- Пустая, вот и прыгает, зальют  ее по полной, она и присмиреет, как баба, - и засмеялся опять.
Лидка, поняв шутку, она вообще любила шутки на эту тему, тоже засмеялась. Так и поехали.
Выехав на большак после микрорайона, ещё  покрутили, и надолго ровно поставив руль, мужик сказал:
- Я – Андрей. А ты кто?
- А я – Лидка.
-Ну так слушай, Лидка, наш сегодняшний распорядок. Сначала заедем ополоснемся. Потом зальем бочку. Раз погода хорошая – по полной. Всё это –  в Голицыне, через сорок  минут. Ясно?
- Ну что, всё моетесь, утки Вязёмские?  - пошутил Андрей, подогнав под мойку бочку.

Девки, пожилые, жилистые, некрасивые,  затащив шланг с горячей водой в люк, открыв крышку и рукой  направляя на стенки,  кричали:

– Да уж моемся, моемся, тебя поджидаем, ждем, когда на сватанье пригласишь.
- Я приглашу, ой приглашу, вы только  мойтесь основательнее, чтоб чистые были.
А когда подал наливать – заговорил иначе  с крупной оплывшей женщиной, державшей  перед собой часы -  измеритель литров.
- Ты, душа моя, всё, небось, книжки  читаешь? И,  поди, про любовь? Про интересное? Вот, знакомься, новенькая.

Крупная флегматичная женщина  изрекла из  внутренностей:
- Полбочки, что ли, для начала? – глядя на Лидку через очки.
- Я не знаю, - нерешительно,  в замешательстве  отвечала Лидка.
- Почему это? – сказал Андрей. - Она баба проворная, погода хорошая,  и бочку  потянет.   А чего мне ездить размазывать по полбочки? Бочку! Бочку давай!
- Ну, дело ваше,  налью, только потом не жалуйтесь.

Своими маленькими толстенькими пальцами зашелестела  квитанциями и вывела ручкой цифирь.

- Поди, закинь шланг!
Потом что-то  загудело,   по шлангу, напрягая его,  потекла жидкость, глухо шумя в бочке.
- А не перельется? - тревожно  спросила Лидка, - сверху-то?
- Да нет, - рассмеялся Андрей, - у нее все меряно.
Вдруг мотор  замолчал. Андрей  вернул шланг на крюк, закрыл крышку люка, схватил у толстухи квитанцию, сам шлепнул печать и  вскочил в кабину:
- Давай, давай, открывай! - крикнул привратнику и ему, проезжая,  – «До свиданья, дядя Вась!»

И погнали в обратную сторону.
 
Бочка, как Андрей и говорил, спервоначалу шла за машиной как вкопанная. Как преданная и терпеливая жена, никуда не виляя и нигде не взбрыкивая. А он, Андрей, прочел Лидке  вступительный ликбез по ее работе.

-  Сначала не спеши, узнай все емкости, что приносят, терпеливо и внимательно, четко наливай мерной кружкой все эти трехлитровые стеклянные банки, четырехлитровые алюминиевые бидончики, пластиковые бурдюки на восемь литров, обливные кастрюли разных размеров. И  Боже упаси  с кем-нибудь рассориться! На все неудовольствия - указывай на мерную кружку, как на высший авторитет. Это нулевой цикл. Там дохода   себе в карман нет. Но без него нет и здания твоего благополучия потом. 

А когда таким образом, как говорят, наблатыкаешься, лей на глазок, никого не слушай, делай свое дело и умей осадить оспаривающих. Как – это твое дело. Сумеешь – значит,   всё получится. Нет – лучше тебе уйти. Но знай, самые заядлые спорщики – старушки и женщины с разбитыми сердцами. С ними лучше не связываться.  Или перелей по кружке – или возвращай деньги. Никогда не иди на поводу.  И умей поглотить всю очередь – это самое главное. Психологически поглотить, чтоб  сил осталось всех обслужить, но так, как тебе надо, а не так, как они хотят. Если ты будешь отпускать только от бидона к бидону – никогда ничего не получится. Сможешь – тогда деньги  тебе потекут  и жизнь у тебя и  - что не менее важно -    вокруг тебя -  наладится.

 
Не буду скрывать – за одну зарплату я бы эту бочку не возил. А чем ты будешь делать свои деньги – это у кого какая рука. Кто умеет  недолить, кто на пене. Хотя, конечно, квас – не пиво, на пене много не  сделаешь. А кто и валом. Есть  такие. Просто впрягаются и делают по бочке в день. Деньги делать надо. Для того и лето, для того и посвящаешь себя этому проклятому промыслу от зари до зари. А иначе  зачем? А в остальном – собрала деньги в банк,  перед этим  свою выручку - дома отложи. С общими деньгами в сумке  не таскай, Мало ли  ОБХСС какой набежит.  Когда в администрацию заходишь – всегда коробку шоколадных конфет неси, обязательно большую, не скупись, они выдают квитанции. А квитанция – это право этим промыслом заниматься.

- А тебе что? – преодолевая смущение, спросила Лидка.
– Ну пока в дело не вошла – ничего не нужно. А потом – сговоримся, я думаю. Я не очень требовательный, но  и не лопух. Мне за оборотистость положено и за мастерство  подачи  бочки.

Развернув и отцепив бочку, он уехал.

-  Хорошей тебе погоды. Это в квасном деле самое важное, что не от нас зависит. Да, если чего из дефицита - гречку или чай цейлонский или там из одежды нужно – мало ли, джинсовый костюмчик там, если сын есть взрослый…
- Да, взрослый.
- Ну вот, с нужным человеком сведу. Но это позже.
- Да, взрослый, а ходит у меня,  как охрёпочкин, -  стесняясь, произнесла она.
- И не жалей народ, струни его, но  без нахальства,  чтобы он не сел тебе на голову.

Действительно, как подъехали, народ стоял, как гидра. Не успели подать -  заволновался, начал напирать.

- Ну  не подключила еще, отойдите, я же не достану. Затоптали колодец-то.
Она достала шланг и начала подключать его  в колодце к распределительной трубе, которая находилась в деревянном бордюре с угла барака.

Народ немножко оторопел и молча подвинулся на полшажка. Но как только она начала, нагнувшись, подсоединять шланг, толпа опять начала  наседать.
- Ну что, мне?  Метлу  у уборщицы что ли брать, чтоб вы отошли?
Толпа оторопела и молча вновь сделала два полшажка.

Потом  Лидка  пошла,  открыла бардачок  бочки, выставила мелочь, кружки, попробовала ополаскиватель, взяла стул, села, посмотрела, где солнце,  передвинула стол.

- Тёть, а правда вы сейчас будете квасом торговать? – пропищал какой-то юнец у нее из-под руки.
- Так. Всем три шага назад или я закрываю.
Толпа молча сделал три полшажка на месте.

- Ну что ты с ними будешь делать!  Ладно, кто первый?

Многие  поприехали  из деревень сами – там ничего не было. Из дальних гарнизонов переводом – там были только бараки и консервы. Все мечтали, что когда-нибудь  получат квартиру  со всеми удобствами,  и уж тогда поживут счастливо. То есть: горячая и холодная вода, центральное отопление, у некоторых мусоропровод и лифт. А также продуктовые, промтоварные магазины, кулинария, прачечная, парикмахерская и столовая. И дежурная ДНД (добровольной народной дружины).

Но оказалось, что это не все удобства, что дает  город, оказалось, их значительно больше, чем у них в микрорайоне, и что борьба за следующие городские удобства, например, такие, как рейсовый автобус до станции или  собственная квасная бочка на углу, стали  составлять значительную часть их жизни.
- А вот в нашем Алапаевске, где муж десять лет в гарнизоне служил…
-А когда я в военной академии в Ленинграде учился, то там…
Автобусный маршрут ещё не открыли, а уж квасную бочку у Военторга они себе вытребовали  жалобами и угрозами написать письма в вышестоящую организацию.

Хорошо, когда работа вошла в колею. Полную  налей и продай за день. И в следующий день полную. И махни сразу. Какой разгон, азарт, оптимизм, занятость большим делом! Куда подевались мрачные мысли! Никакого железнодорожного прошлого, только:  «Кружку, полный бидончик, налейте банку, но чтобы с горлышком, с горлышком, пожалуйста!»

И вдруг всё кончилось. Осенью, как отрезало. Будто удача отвернулась, а люди предали. Очередь алкающих и жаждущих ее кваса, ее энергии, ее оборотистости, ее напора, как зритель  от актрисы на бенефисе, отвернулась  от нее.

Она была оскорблена, возмущена, взбешена. Где эти привередливые допотопные старухи, где благонравные домохозяйки, где робкие школьники с родительскими бидончиками?

Школьники ушли в школу, старушки забрались под  зонтики, домохозяйки сплавили, наконец, своих малых детей в ясли,  солнце выходило лениво и необязательно, часто стал накрапывать дождь, а ночи были такими холодными, что с утра квас был, как из холодильника.

- Ну что, полбочки сегодня? – спрашивала толстуха в  наливной.
Не хотелось Лидке сдаваться, но пришлось.
- Да, полбочки,  намучилась я с последней-то полной. Еле продала. Даже в конце многие ругались, что кислый.
- И-и-и, милая, в нашем квасном деле  лето на сентябрь – жди попреков да жалоб, это уж известно. А там гляди уж и весь сезон, - улыбчиво проговорила гадости толстуха.
- А  со мной-то что будет?  - вдруг опешила Лидка.
- А я почем знаю, ты свою администрацию спроси.

Вот так, не столько успокоила, сколько разволновала Лидку толстуха, наливая ей полбочки, всё также  флегматично перебирая квитанции на столе своими толстыми пальчиками.

Ну что тут за работа теперь? Кто-то случайный, любитель окрошки ещё придет. Да шофер издалека  сгоряча остановится, выпьет кружку, поговорит о погоде, пошутит, даст газу и уедет.  И это – всё. Сиди,  кукуй с полбочкой. Нет, она так не привыкла.  Но делать-то нечего. Пришлось пробавляться теми, кто за углом.  А за углом известно кто - выпивохи. Там они и гоношат на бутылку. И у нее занимают,   когда нечем закусить. Б ерут у нее кружечку, не  глядя на погоду. Ведь её закуска стоит дешево – шесть   или три  копейки.

Но ухо  с ними нужно держать  острее, чем с простыми покупателями. Чуть что – она сразу налитую кружку демонстративно наземь. Бери свои три копейки и уходи. «Ну Лид,  я ничего, ну что ты?!» - «А не надо мне так говорить. Сказала уходи – значит уходи».

Право наливать и распоряжаться квасом она не уступала  им.
Конечно, это не работа.  Но сезон-то  заканчивать нужно.  Кстати, она сходила в администрацию и спросила кукольную женщину, что с ней будет дальше, когда сезон закончится. 

- Так как вы хорошо и без нарушений себя зарекомендовали в сезоне, вы не будете уволены, не волнуйтесь. На зиму мы вас пристроим в овощной магазин, например. Работайте, не волнуйтесь.

Мда, оттуда же, из-за угла выплыл   и Валька с бабы Сашиной горки, летчик тридцатых-сороковых, теперь ветеран и пенсионер, всегдашняя ее симпатия по  жизни в Нижнем Отрадном. Правда, была  ли в Нижнем Отрадном до микрорайона собственная аборигенская жизнь или её,  полноценной,  все-таки, не  было? Кто теперь скажет? Все свалились в микрорайон, все дела свои делают здесь, а  в свои дома  ночевать ходят. Ведь строители – они хитрые, позанимали быстренько все поля колхоза,  а старые дома ломать не спешат.  Подошли  к Нижнему Отрадному вплотную и всё застопорилось.  И  сколько это двустояние  будет  продолжаться – никто не знает, хотя  все любопытствуют.

Что  помнится  из аборигенской самостоятельной жизни  Нижнего Отрадного? Может быть, только Лёва-дурачок, что сильно пил и работал грузчиком в сельпо на станции. Таскал мешки  с хлебом, ящики с ситро и водкой,  а вечером,  выпивши, сильно качаясь,  шел домой, разговаривая сам с собой.

- Нет, что она мне говорит? Не пей, Лёва, я от тебя уйду! А как тут не выпить, когда я работу сделал, а никто платить деньгами не хочет? Все говорят – вот тебе стакан водки, Лёва. Должна она это понимать или не должна? Муж я ей или не муж? Я же не гортоповская лошадь, чтоб молчать! Я приду и всё ей скажу.  И пусть она это знает заранее, - тыкал он слова в поле.

Да,  в Верхнем Отрадном летом был  пионерлагерь. С дудкой  на завтрак, обед и ужин,  по всей округе.  В Нижнем Отрадном - геодезический студгородок МИИТа и самоприезжие дачники  - вот и вся жизнь аборигенская. Все взрослые уезжали в город. С утра и до вечера отсутствовали. И подрастая, дети рвались туда же, в город. Вот  там – жизнь. Вот  там – работа.  Там  всё, всё, всё.  И вдруг,  как   вкопанный,  рядом с ними встал микрорайон. Без объявлений о намерениях, просто так – встал и всё. И аборигенский народ стал мараковать. По одному, по двое стал искать  уже здесь себе работу. Кто в домоуправлении, как подруга Ася,  или теперь Лидка.  А мужики в  Водоканал или на ТЭЦ пошли. А многие просто ходили в микрорайон  за продуктами или выпивать.

Глава 9. Валька

Муж  привез Лидку сюда, в  Подгородний,  с кучей своих прожектов, а потом погиб. Осталась она  одна с ребенком на руках,  с  работой на железной дороге и съемной квартирой. Ходила, добивалась государственной комнаты под потерю кормильца.  Мотали нервы, пересылали от одного к другому, не выдержала, ударила кулаком по столу и расплакалась. Да сколько  же можно человека гонять туда-сюда в таком состоянии? Начальник исполкома сильно испугался, вызвал милицию, её вывели под руки. В милиции, которая находилась за стеной  исполкома депутатов трудящихся, наложили пятидесятирублевый штраф за хулиганство. Шла домой раздавленная, не знала, что думать, что сообразить.

Через неделю по почте пришла   «смотровая»  на комнату в семь метров.  Не верила  своему счастью. Как раз в это время вышла замуж по совету своей старшей подруги,  Кати Тимохиной,  и по её аттестации: пусть и постарше, зато серьезный, без жилусловий, но берет с чужим ребенком. И конечно, когда она с ним переговорила, подкупило то, что он хочет главным в семье  видеть достаток. В голодное время ей  с ребенком на руках человек предлагает достаток как смысл семейного существования? Это прозвучало.

Но не ужились.  Сваха ли плохая или под сваху не подошли? Сначала вроде ничего, разок даже этот достаток увидели: выкормили свинью и пятнадцать кур. Но потом,  все остальные годы, а прожили они  восемь  лет,   - одни   мучения. 
Жили тогда поселком. Почтовый адрес стоял: улица, а   жили поселком.  Все ходили с  сумками два километра от железнодорожной станции через один  двор. Не  было у них другой дороги, не хотели они другой.  Кроме одного человека, который ходил налегке, безо всяких свертков. Про него всезнающая  Ася говорила, что он бывший летчик, сталинский сокол, которого, как и многих других военных летчиков,  Хрущев  отправил на пенсию, заменив самолеты на более перспективные ракетные  установки.

Этот  ходил легко, был строен, как юноша. Вот такого бы мне – мечтала она. Но стеснялась даже поздороваться с ним, когда он проходил в  двух шагах от нее. Шел он далеко,  на бабы Cашину  горку,  к лесу. Там у него  была двухэтажная личная дача  и жена-ленинградочка, еще с летного училища взял. Она также никогда  ни с  какими  сумками  не ходила.

И вдруг, когда Лидка  ушла  с железной дороги и пришла  работать на квас ( да, много прошло уже, лет восемь, сын тогда подростком был, а теперь   с женой и ребенком), подходит  Валька-летчик.

 Надо же, думаю, как и где встретились! Нарочно не придумаешь. Тогда-то я – весовщица, восемьдесят  рублей красная цена,   и посмотреть-то на него боялась. А теперь-то  я – хозяйка всего микрорайона! Что скажу – то и будет! Конечно, хозяйка в размере квасных благ. Но двести пятьдесят рублей могу заработать.  Это надо понимать.

Это целая история –  первые блага микрорайона, выстроенного на колхозных  полях:  первый автобус, первый магазин, первая парикмахерская и, конечно, летний квас.  Всё воспринималось «на  ура», всё сметалось  бочками сразу. Кто не был первым поселенцем, тот не знает, рассказывай ему – не поверит. Ему не понять ажиотаж первых лет жизни микрорайона. А я в этом участвовала.   Квартиры  давали всем сразу, а блага подключали по очереди: то одно, то другое. И ажиотаж на   них был страшный.

Вот Валька из-за угла овощного и  вышел.
- Привет, Лид.
- А, Валя, какими ветрами?
- Да вот, увидел, что ты на квасу работаешь, обрадовался и подошел. Давно ведь не виделись, я ведь теперь на пенсии.
- А если бы не на квасу, то и не подошел бы?
- Ну почему так-то? Ко всем отрадненским, укоренившимся в микрорайоне, у меня особое чувство. Даже и к тем, кого здесь просто встретил, ведь мы последние аборигены этого края, после нас никакой истории здесь уже не будет, и народу не будет, а будет разношерстное население и улицы.
- Чего ты такой сердитый?
- Да поломали весь забор, яблоки все стрясли, порядку нет, вот и сердитый.
- Ну не обижайся, говори что надо, а то у меня очередь.
- Да нет, я  лучше  позже подойду, так сразу и не скажешь, настрой нужен.
- Ну ладно, ладно, подходи.

Спустя пару часиков Валька подошел  к квасной бочке:

- Ну что, не переехала еще  в микрорайон-то жить?
- Нет, я только тут работаю.  А ты?
-А нас у  леса, может, вообще  ломать не будут.   Представляешь, Лид? - обратился он  к ней доверительно, - жена не дает, отказывает. Прямо не знаю, что делать, хоть в туалет иди и о* занимайся. Не можем ли мы с тобой встречаться?
- А раньше-то как было? Или раньше давала? Или, может, у нее теперь какая болезнь обнаружилась? – спросила она,  еще не включившись, перемывая по ходу дела кружки и ставя их по привычке справа от себя к бортику.
- Нет у нее никакой болезни. И  раньше  не давала.  Говорит, надоел ты мне каждый день со своими домогательствами, пора бы и остепениться, А мне-то что делать, сама подумай?

Но Лидка не дала сбить себя с толку. Не дала после Томникова разжалобить себя.

- Если и раньше не давала, то как же ты раньше выходил из положения? – спросила недоуменно.
- Ну, раньше…  - мечтательно сказал он, -  я летчицкую зарплату получал, а она была большая, да за вылеты приплачивали. На всё хватало – и жене отдать, и с любовницей в ресторан сходить, и про водочку можно было спокойно думать. Не то, что теперь, на одну пенсию –  жене её  отнес, а сам живи,  как хочешь.
- Ну ты же говоришь, что устроился на работу?
- Ну, рабочих-то денег только на водку хватает, этих денег  я уж  никому не даю, если только дочке иногда.

Всю свою женскую жизнь Лидка была неравнодушна к начальникам и офицерам, а Валька был к тому же еще и летчик-офицер, красавец. Рост и стройность были у него и сейчас,  на пенсии. В военном училище даже ногти маникюрил, сам хвастался, такой форсун был. В тридцатых-то они летали в Германию и немецкие асы к ним летали дружить, а немецкие асы все были породистые богатые люди. И  наши летчики и быстро их аристократизм стали перенимать.

Но вся её симпатия к нему в той отрадненской жизни прошла на расстоянии. Все  были  слишком   патриархальны,  чтобы заявить о себе другому  через семью, через жену. А в новой,  микрорайоновской жизни,  после того, что случилось у нее с начальником на железной дороге, она  была начеку, чтобы   не сесть в лужу при всем честном народе  от таких мужских предложений,  на радость и улюлюканье  жен.

- А жена узнает? –  посерьезнев и полностью включившись, спросила она.
- Ну можно же ведь  не здесь, в микрорайоне, а в Москве встречаться.
- Нет, Валь, это не разговор, не хочу больше с женатым встречаться.
- А что? Было?
- Да всяко было, Валь, не хочу об этом говорить, ты мне лучше одинокого какого найди.
- Да? – не ожидал он  такого четкого и скорого ответа от женщины.

Заложить вираж – вы знаете, что это такое? Когда борются две стихии – воздуха и мотора, а летчику между ними в тонюсеньком зазоре предоставлено только кожей чувствовать,  кто победит,  только угадывать и предвидеть - воздух или мотор? Кто победит? И  своим умением и чутьем в нужное время пробовать влиять на обе стихии, но ни в коем случае не перебарывать ни одну из них.  А  когда третья сила - противник? Да какой, да в каком числе? И это еще всё, что  надо учитывать, ибо идет война.  Кожей чувствовать -  быть тебе распластанным на земле или дотянуть до аэродрома. Это говорю вам я, летчик с пятидесятилетним стажем, говорю от себя, хотя в реляциях пишут совсем-совсем другое. Пишут:  он штурмовал небо, а нужно – он сумел заложить вираж между двумя стихиями. И всё. Поэтому он устоял на ее «нет», устоял по профессиональной своей привычке никогда не переть на стихию. Женщина ведь тоже стихия.

Ответил почти образцово, как и положено летчику-асу:

-  Ладно, найду тебе одинокого.

И пошел опять за угол овощного  пропустить с приятелями еще по стаканчику, а там можно  потихоньку и домой двигать, на боковую, телевизор   немножко посмотреть. А можно и без телевизора, лишь бы с женой не встречаться. Приду, лягу и всё.

«Вот! Все они такие,  – идя домой, сердилась Лидка, закрыв, разумеется, бочку, собрав деньги, высыпав в сумку мелочь из железной коробки,  – деньги жене почему-то несут. Любят, чтоб жена была представительная, культурная, интеллигентная. Из ленинградок  берут. А за постелью идут без денег или,  в крайнем случае, прихватив бутылку водки,  к крупным и   здоровым москвичкам. А  это несправедливо! Вот что меня задевает!
И почему у меня всегда всё так  получается? Почему я всегда зарабатывать должна  сама? Мне ведь еще сына двадцати лет, мечтателя,  тянуть  да тянуть.  Никто из них не спросит: как ты? Может, тебе помочь? Нет, скорее свое дело сделал и туда, к жене бежать. Там всё  до нитки отдадут».

Дома она  пересчитала  деньги,  поужинала, но торкалось в ней всё одно:    презентация  семьи  мужчиной   перед родом и перед социумом идет   без любимой женщины, но с титульной женщиной, вовсе этого не заслуживающей. Тогда как  по праву партнерской жизни с мужчиной   она -   любимая женщина-    должна представлять их семью  на встречах,  в его и в своем роду, а также на встречах с его и её  друзьями,  а не та, фасадная, постылая, которая только по праву какой-то росписи в какой-то никому ненужной книжке представительствует в этих двух главных  институтах жизни.  Налюбившись и натешившись здесь, а не там, со своими холодными и презирающими их женами, хотя и не спят с ними, они будут праздновать общественные триумфы, корпоративные пикники, любовь сынов и дочерей, получение дач и квартир.  Нет, не хочу я такого себе  во второй раз, пусть уж он мне какого одинокого найдет, хотя, может, и сболтнул.

Потом через месяц уж, когда она была переведена в овощной,  и также  вечером  он брал бутылку,  она зацепила его из-за прилавка:

- Ну что, сват, будет жених или нет? Или забыл свое обещание?
- Да нет, как же,  – аккуратно кладя в боковой карман пиджака купленное  и прикрывая его пальто  с намерением выйти, будто и не брал ничего.
- Всегда,  черт, чисто и опрятно одет, - усмехнулась она.
- Жених согласился, но сказал, что это очень ответственный для мужчины шаг и ему нужно купить новый костюм для такого дела и сделать зубы.
- Ну, давай, давай, наряжай жениха, потом скажешь,  когда будет готов, -  и Лидка отошла.

Месяца через два она встретила его уже на улице, идя с работы. Как раз в том месте, где девятиэтажка   и автостоянка  поджимают  сарай подруги Аси,   у  старого   отрадненского дома. Там  рабочую тропку всего поселка, аккуратную и убористую, разбили и растоптали  строители,  повадившись  бегать наискосок   от    девятиэтажки   в соседний котлован через  студлагерь и дом Капустихи.  Там тоже что-то строилось, но что -  непонятно. Хотя Крылиха говорила, что видела в администрации план, по которому весь старый  дом будет переселен именно туда.

- Лид, ну когда зайти-то можно? Жених готов, ждет - не дождется.
- Да вот незадача, Валь, меня на Власиху, в бункер перевели,   в приказном порядке. Всех военторговских девчат.  В буфете сутками  работаем,  под землей, так что голова тяжелая, а о вояках и говорить нечего -   ходят, курят, ждут приказа, вот-вот может начаться.
- Что начаться?
- Ты что, газет не читаешь? Мы в Чехословакию вошли.
- А чем это помешает нам втроем встретиться?
- Нас перевели на военное положение, мне сейчас не до жениховства, ноги гудут и на себе не сосредоточишься.
- Я пенсионер, я свое отвоевал, когда же теперь?
- Ну, я не знаю, когда закончится, наверное, когда вернутся наши танки, если конечно, ракетами не пальнем, а они нам свои не пришлют, да отоспаться надо, тогда и приходите.