Знойный холод тлена

    Я мог бы быть, а мог бы и не быть. Пока что мне выпадает нейтралитет между тем и этим.
группа «Свидетельство о смерти»

Эпизод 1

    Донельзя выработавший свой ресурс автобус летел по федеральной трассе, уставшее покрытие которой приобрело алюминиево-серый цвет. То и дело попадая в ямы, мы подпрыгивали в аккомпанемент амортизаторам. Внутри автобуса бренчала гитара под веселое урчание храбрецов, почему-то посчитавших своим долгом, как в последний раз упиться водой жизни, что текла по салону от одного к другому, заставляла улыбаться и косить глаза. Мой сосед тоже повеселел, переключив сознание в режим первородного блаженства, открыв двери в мир, где нет ничего прекраснее, чем слиться в едином порыве, где все равны, где самый сильный тот, кто, испив до дна, требует «ЕЩЁ!». Кто не упадет, испробовав добавки… Я деликатно отказался. Хотя, что значит деликатно в автобусе небесно-голубого цвета с погрызанными сидениями, ржавым потолком, замызганным советским вымпелом, висюльками в стиле «первым закупился в сельпо» и эротическими календарями на стекле кабины, девушки с которых словно намекали: не отрывайся от коллектива, ты в жестяном гробу, тебе не вырваться из запечатанной консервной банки. Как выяснилось, отказался я по причине полнейшего непонимания обстановки. Выказал неуважение. Тронуло ли меня это? Ничуть.
    Сколько же мы ехали? В голове крутилось: конец — это только начало… Если «это» начало, то какой же будет конец? Наверное, тяжелый, похмельный, как утро после Нового года.
    Сосед толкнул меня, оторвав от мыслей, и протянул телефон.
    — На!
    — Зачем?
    — Ну, ты же не пьёшь, а я по-пьяни вечно что-нибудь теряю. Да ты не парься, приедем, — вернёшь.
    Убрав его промасленно-склизкий, словно газетка с завернутой килькой, телефон в дополнительный карман на плече, я глянул в свой, — зарядка на нуле. Ай, ладно... Водитель включил нейтралку, мы докатились до некой безымянной высоты, до пригорка, где наша импровизированная банка остановилась и отворила двери. Мальчики налево, девочки остались в прошлом. Пьяное войско познавших «морепоколеновский» синдром бросилось в бой. Мой сосед тоже. Вслед за ним и я вылез на улицу. Однополчане хохотали над юнцом, ещё с пушком под носом, что напился и изрыгивал теперь мамкин суп. Кто-то уже отлил, кто-то находился в процессе. Все гримасничали, потягивались, распрямлялись, как пожухлая листва после проезда трактора. Будто разминая ноги, я прошёл несколько десятков метров, чтобы не стоять рядом с ними, и едва не упал, наскочив на арматуру, торчащую из земли. Вокруг звонко жужжали мухи, пахло травой, запечённой на июльском солнце. Я прикрыл глаза. Зажурчало, словно в детстве зашел за гаражи, опёрся о горячую сталь, вступил ботиночками во влажную землю. Эх, хорошо! Вдруг завибрировал телефон. Я вытащил свой, но вибрировал соседский. Достав его, я уже было закричал соседу, но в этот момент услышал его блеяние:
    — Эй, иди за кустики, пися мамина!
    Для убедительности он поддал пинка юному соратнику. Я посмотрел на разрывающийся телефон, — звонок шёл через какое-то странное приложение. Нажал заветную кнопку:
    — Аллё… говорите, вас не слышно. Алло!
    Ответом мне были какие-то невразумительные звуки. «Наверное, связь здесь ни к чёрту…» Я машинально пошёл дальше и, когда до автобуса было уже метров сто, наконец услышал:
    — Ты здесь?! Ты здесь?! — кричал хрипловатый голос пожилой женщины. Впрочем, я знавал и девушек с похожими прокуренными голосами.
    — Да! То есть, нет, — подтормаживая, ответил я.
    — Как ты там?
    — Вы не поняли! Я его знакомый. Алло!
    — Что? Так передайте ему трубку! О, господи! Напился он уже что ли? Алкашина! Не успели отъехать…
    — Да, собственно, нет, — инстинктивно начал покрывать я товарища.
    — Вы хоть где едете?
    — Мм, сложно сказать... Но мы не едем, остановились на привал.
    А ведь надо вернуться в автобус! Уедет же без меня! Я направился было обратно, но запнулся, — трубка выскользнула из руки... Когда поднял, — услышал только:
    — Извините, связь прервалась. Sorry, the connection is lost…

    И тут взбудораженные мухи внезапно полетели прочь. Жужжание прекратилось. Вообще всё прекратилось. Стало тихо, как в безэховой камере. А затем нарастающий свист порвал тишину…
    …Точка-тире—тире-точка-точка…
    …Отхаркнув землю, я попытался встать. За кустами клубился густой дым. Идти к автобусу было уже не нужно. Я переждал, сам не знаю чего, и бросился подальше от дороги. Стайерская дистанция по пересечённой местности закончилась посреди поля. Я несколько раз выдохнул и просто пошёл, не сворачивая, всецело полагаясь на что-то. Птица приземлилась неподалёку. Не моргая, посмотрела вглубь меня… «Тварь… Божья... Ну чего смотришь?»
    Она подмигнула, показала острый язычок и взлетела. Я пошёл следом. Казалось, солнце катится быстрее обычного. «Если Земля так вращается, я не успею выйти засветло. А мне надо выйти из этого места. Добраться до его границ. Перешагнуть границу».
    Я брёл то ли за птицей, то ли за голосами в голове. Пейзаж не менялся. Солнечный диск предательски заползал за горизонт. Представлялся дымящийся автобус… Чтобы отвлечься, я попытался вспомнить, как шёл по похожей местности со старшим братом. Удочки, ведёрки, черви, — всё как полагается. Порыбачили от силы час. Затем брату понадобилось уйти. Я посидел ещё час. И ещё. Результат нулевой. Когда все рыбаки разошлись по домам, я тоже пошёл. Не зная дороги. Спросил у прохожих. Мне сказали: «иди через лес». А у кого сейчас спросить?
    Я вытащил свой разряженный телефон и засунул обратно. Полезный как кирпич. Достал соседский, подержал в руках. Вокруг таяли последние светлые минуты. Я остановился. Не чаща — перелесок, но можно спрятаться, если что. Сел на землю, прислонившись к дереву. Итак, телефон, батарея: сорок процентов. В контактах — ни одного номера. Хотел полазить по приложениям, но установлено только одно — и то какое-то странное. Набрал 112. «Пик, пик, пик. Неправильно набран номер». Во входящих — пустота, даже телефон той женщины не отобразился. Ткнул в приложение. На странной иконке — то ли дверной глазок, то ли белые кружки на чёрном фоне. Название тоже странное — «Goral». И вдруг через него пришло сообщение: «Что ты здесь делаешь? Всё должно быть иначе». Высветился номер. Может позвонить? А вдруг скинут мою сбивчивую речь? Лучше напишу:
    «Помоги, я в лесу. Мне нужно, чтобы ты…»
    Стоп! А почему, «ты»? Поправил:
    «Я в лесу. Мне нужно сообщить начальству, чтобы меня отсюда забрали».
    «Начальник уже забрал всех, кого следовало», — сразу пришло в ответ.
    Я тупо посмотрел в экран.
    «Помоги! Я неподалёку от дороги, по которой мы ехали».
    Следующее сообщение пришлось ждать долго.
    «Начальник занялся твоим делом. У тебя необъяснимый дар».
    «Когда они найдут автобус, я в лесу неподалёку».
    Окончательно стемнело. Стало холодно. Что делать? Ну спасут, а дальше?.. Посадят в другой автобус. Отправят домой? Где он, этот дом? Неужто та квартирка, из которой я боялся выходить. Может, мой дом в этом перелеске?
    Холодно. А в Аду — жарко? Вот бы немного того тепла. Когда заходит Солнце мёртвых, — выходит ли Луна живых? Если я жив, значит это кому-нибудь нужно… Совсем рядом послышался треск сухих листьев, словно гигантские ботинки ступали, не зная дороги. Я вжался в дерево, сросся с ним. Пустил корни. Прикрыл глаза. Вдруг в них отражается лунный свет? А что, если у этих — тепловизоры? Может, я так остыл, что не излучаю тепло? Внутренности задрожали… Но поблизости лишь взлетели птицы. Я лёг, почти успокоился, почти согрелся и задремал.

    Разбудил голос тётки. Она была не в настроении, бубнила что-то. Куда же мне двигаться, если это бег задом наперед, по крутой лестнице, поднимающейся вниз. Пощупал по карманам, не потерял ли чего в темноте. Всегда помню эту дурацкую привычку. Как-то пошёл с тёткой на прогулку, взяв пару игрушечных машинок. При каждом удобном случае проверял, на месте ли они. Тётка не выдержала:
    — Ну чего ты там постоянно проверяешь? Боишься свои драгоценности потерять?
    — А что, если я обронил и не заметил?!
    — Ты уже давно обронил, дурачок!
    — Что обронил?
    Тётка заколыхалась в припадке смеха, и только теперь я понял, что лес мне знаком. Здесь каждое дерево имеет свой собственный, ни на что не похожий лик. Я посмотрел под ноги и осознал, что сам стал деревом, что уже не могу пошевелить руками. Повернул голову в последний раз. И замер. Тётка всё хохотала, всё хохотала. А я мечтал о ветре, о спасительном ветре, который раскачает меня…

    Проснулся перед рассветом под тёмно-синим куполом с кучей расходящихся звёзд. Попытался встать, но ужасно затекли ноги, правая рука стала пластилиновой, кисть неестественно болталась. Я полежал, уткнувшись в звёзды. Когда конечности отошли — поднялся, похрустел позвонками и пошёл. Долго. Где-то часа два. Пока не заприметил заброшенную деревню. Подошёл к разлагающимся домам. Брус местами высох, местами порос мхом. В одном доме сохранились стёкла. Будто он ещё хранил тепло, что оставили хозяева, прежде чем покинуть.
    Дверь поддалась без усилий. Внутри меня ждал толстый слой пыли, заволокший половые доски. На стене комнаты висела послевоенная фотография, разукрашенная красками, — у девушки — ярко-рыжие, огненные волосы. Там были ещё лица… На других фотографиях. Они не то, чтобы грустили, но и не выглядели счастливыми. Скорее, смирившимися, может даже, уставшими. «Чего я так бесцеремонно вломился? Если хозяева сейчас вернутся, что им скажу? Зачем я здесь? А если мертвы… выходит, потревожил без спроса. Но не по собственной же воле?! Меня вскоре отыщут и заберут».
    Я порылся в кухонных шкафах — ничего съестного: ножи, вилки, гнилая поварёшка. На полке — застывшие во мраке необычные часы. На одной половине циферблата — лик солнца, ласковый, материнский. На другой — луна, строгая, нахмурившаяся. В платяном шкафу следующей комнаты висела старая одежда — болоньевая куртка с зияющим из прорези синтепоном, грязно-чёрные спортивные штаны… Я переодел свои казённые шаровары. Снял неудачные ботинки, что начали натирать. Надел болтающиеся при входе протоптанные кроссовки. Уставшие ноги, соприкоснувшись с мягкой тканью, отозвались приятным облегчением. Завибрировал телефон:
    «Сегодня вечером не придут. Начальник не одобрил».
    «Что же сделать?» — написал я в ответ.
    «Заяви о себе…»
    «Каким образом?»
    «Подожги что-нибудь. Иначе тебя не заметят».
    На улице начал душить дневной зной. «Кто же за мной придёт?.. Ведь убьют!» «Да-да», — отозвались деревья. Страх до оцепенения, до рвотных позывов возобладал мной. Я покрутился вокруг своей оси, пытаясь выбрать направление.
    — Дай мне знак! — шёпотом проговорил я, и не в силах справиться с накрывшим порывом, побежал, не успевая проглатывать воздух, залетающий в рот. Сердце качало так сильно, что я, не чувствуя ни боли, ни усталости, подпрыгивал на метр вверх, будто Боб Бимон взлетал над землёй, смотрел на солнечный диск, представляя циферблат часов, на которых секундная стрелка накручивала мои минуты. Ожидание смерти хуже самой смерти. Пусть вся тяжесть останется в этом теле, не хочу забирать её с собой. Пусть останется там программа, ведущая к разрушению. Пусть насос гоняет кровь, процессор-мозг посылает сигналы. Желудок, будто шредер, перемалывает. А руки-ноги — дрыгающиеся марионетки… Сила, практически бескрайняя, подталкивает заглянуть за обрыв. Всё ли разрушится, если сдвинуть его? Свернётся ли повествование? Яркий луч вырвался и оторвался от Земли. Белый. Всё белое. Но есть чёрная точка, что осталась внизу, — там, откуда вылетела моя мысль. От бега стало почти легко. Я споткнулся и покатился по траве. Замедлился. Замер. Бешеное сердце заглушало шум леса. Однако ритм потихоньку восстанавливался. Одежда подсыхала. Я продолжил бы лежать, но дзинькнул телефон. Приподнявшись, увидел всё те же заброшенные дома и понял, что уже вечер. Телефон казался непомерно тяжёлым.
    «Тебе нужно это сделать», — прочитал я в сообщении.

    Внутри дома почти потемнело. Дальние углы казались чёрными. Появилась какая-то всепоглощающая сырость. Почему бы не затопить печь? Поленья лежали тут же. И спички на печи словно дожидались меня. Однако в коробке оказалась всего одна спичка. Я включил телефонный фонарик. Подсветил потемневшее помещение. Наткнулся на фотоальбом. Вырвал оттуда несколько пустых страниц. Положил вместе с дровами в печь. Открыл дымоход. Аккуратно достал спичку. Чирк. Пара мгновений, — и бумага загорелась. Занялось очень быстро. Однако наслаждался я всего пару минут, а потом начал задыхаться, — весь дым пошёл внутрь. Тяги — ноль. Отворив дверь, постоял на улице, дым всё не заканчивался. «Странно». Снова зашёл в дом, — а там полыхали уже и пол, и кухонные шкафы… Тушить было бесполезно, я выбежал и, стоя около леса, глядел, как огонь распространяется на соседний сарай. «Одна спичечка. Ладно, всё равно никто не жил. А меня ведь спасут. Ну или убьют».
    Огонь, перекинувшийся на гнилые постройки, вот-вот должен был зацепить соседний дом. Я засматривался на подлетающие вверх лоскутки. Заслушивался треском. Внезапно зазвонил телефон. Поднеся трубку к уху, почувствовал вселенский холод. Телефон молчал. Звонок сбросился. И вдруг раздался голос из-за спины:
    — Красиво?
    Я стал деревом: ни дёрнуться, ни шелохнуться. Только кивнул, не оборачиваясь.
    — Вот и мне кажется, красиво. Теперь нас можно разглядеть.
    Он обошёл меня. Я увидел молодого парня. Он сделал несколько шагов к пожарищу. Звук будто запаздывал за ним.
    — А что часто горит здесь? — спросил я.
    — Теперь — да. Теперь — хорошо.
    — А я переживал… В общем, всё нормально, да?
    Он посмотрел в мою сторону.
    — Разумеется.
    — Вы здесь живёте?
    — Нет, ни в коем случае.
    — А почему — нормально?
    — Потому что иначе нас не видно.
    — Значит, вы меня не убьёте?
    — Каким же образом мы можем тебя убить?
    — Да мало ли…
    — Не в техническом плане. Такое действие в принципе невозможно.
    Неожиданно из леса подул ветер. Фигура парня начала тускнеть и вскоре растворилась. Щёлкали ветки под удаляющимися шагами. Я закрыл глаза и услышал вой сирены вдалеке. Вой приближался. Появились мелькающие фары, подпрыгивающие на неровностях. Я увидел, как с противоположной стороны у домов остановился пожарный ЗиЛ. Двигатель пыхтел, пожарные разворачивали рукава, доставали оборудование. Один (вероятно, старший) задумчиво смотрел на пожарище, оценивая масштаб бедствия. Двое, облачённые в обмундирование, размотав рукав, стали поливать огненные волны. Я медленно вышел им навстречу.
    — А это ещё кто?! — спросил командир.
    — Так это ты поджёг что ли? — подключился водитель и направился в мою сторону.
    Он был немолодым и подкопчённым, с круглой рожей и неаккуратными усами. Подойдя вплотную, почесал щетину и тихо, чтобы остальные не услышали, спросил:
    — Ты откуда?
    Я что-то промычал в ответ.
    — А? — он подошел ещё ближе и спросил ещё тише, — не от автобуса ль отбился?
    — Нет…
    К нам подошёл командир и неожиданно врезал мне в подбородок. Потом прилетело ещё пару раз, но это было не страшно.
    — Давай его в огонь кинем, пока не догорело.
    — Задохнёмся!
    Я взялся за голову, прижал пальцы к глазам. Пожарные пошептались. Водитель, взяв меня за шиворот, потащил к машине.
    — Слушай сюда, сука, — обратился он, снабдив речь несколькими несильными тычками, — поедешь с нами. В полиции всё расскажешь. И про поджог, и про автобус.
    — Обшмонай его, — приказал командир.
    — Нет у него ни хрена, телефоны только, — ответил водитель.
    — Оставь. Там разберутся.
    Оказалось, что дома находились совсем рядом с асфальтированной дорогой. Мы плавно поскользили по ней. Я сидел между двух молчаливых пожарных. В салоне пахло потом, гарью и мыльным раствором. Болтающаяся под зеркалом вонючка, в виде бородатого хипстера с надписью «борода для мужчины честь, а усы и у бабы есть» едва ли могла здесь помочь. Данная надпись хорошо смотрелась рядом с усатым водителем. Я покосился на соседей. Обычные работяги. Вылазка их вымотала, они были в секунде от засыпания. «А командир у них — козёл тот ещё», — подумалось почему-то. В общем-то мне на него было всё равно, но раз он решал мою судьбу… Командир, будто уловив мой пристальный взгляд, резко повернулся. Я, пытаясь не растерять остаток достоинства, изобразил подобие улыбки. Это его разозлило. Он сжал кулак, но передумал. Щёлкнул по обгоревшему вымпелу и отвернулся. Вымпел плавно закачался. Мне показалось, что я уже видел этот вымпел недавно...
    Водитель закурил. Едкий дым не нравился командиру, который прилип к приоткрытому окну. Я глядел на ночную лесополосу, пролетающую вместе с редкими дорожными знаками. Вскоре мы свернули в какой-то посёлочек. В одном из домов горел свет. За решётчатым окном маячил полицейский.
    — Приехали… — сказал водитель.
    — Вижу, не слепой, — проворчал командир.
    — Комендатура, — неожиданно вставил пожарный, что сидел слева от меня.
    Некоторое время они смотрели друг на друга, словно опасаясь подходить к этому дому с пустым флагштоком на крыше. Наконец командир выпрыгнул из машины и направился к полицейскому. Тот, бросив недовольный взгляд в нашу сторону, скрылся в недрах. Командир посмотрел на водителя и рукой показал выключить фары. Через минуту вышел полицейский, они поговорили и направились в комендатуру. Водитель, тихо матерясь, выпрыгнул из машины. Мои сопровождающие по очереди зевали. В момент их перезёва, я дёрнул ручку справа и вытолкнул соседа. Тот даже сгруппироваться не успел. Я выпрыгнул вслед за ним и побежал. Позади послышались перекрикивания. Я перемахнул через забор и прокрался к дому. Хорошо, что собак нет. Огород тут порос бурьяном. Я дёрнул дверь, ведущую в подвал, — та легко поддалась. Молясь про себя, медленно спустился, прикрыв дверь, и сел на пол. В окно периодически попадал свет фар, доносилось тарахтение то ли ЗиЛа, то ли ещё какой машины. Вскоре всё утихло. Ни свечения, ни голосов, только я и подвал.
    Я положил голову на какую-то рогожку. Картинки в голове метались, будто болиды на гоночной трассе. Я проваливался в сон, просыпался. Иногда, казалось, от меня исходит исподний пар, потом, наоборот, леденел, как в морге. На рассвете наконец смог осмотреться — большой подвал, казалось, зажиточного дома. Только обильные запасы давно закончились. Остались лишь две стеклянные банки с неясным содержимым. Ощущение дикого голода мешало думать. В последний приём пищи… мы пили кофе… с Ней… В её глазах я видел лишь жалость. Возможно, любовь там тоже была… Но что я знаю о любви? Она смотрела на меня и говорила: «ты ешь-ешь». Словно подливала воду в море, — я не чувствовал ничего — ни к ней, ни к жизни… Потом — синхронное топтание и посадка в автобус. В него мог сесть кто-нибудь другой. Мало ли людей на остановке?
    Я взял одну из банок. Вооружившись тупым ножом, лежащим тут же, потратил с десяток минут и всё-таки открыл. Непонятные бобы в плесневелом соусе напоминали внутренности покойника. Однако я съел почти всю банку, получив удар по кишечнику. Меня начало мутить, и муть, поднимаясь через всё тело, добралась до мозга, отправив меня в пространное состояние. Если бы в этот момент кто-то спустился в подвал, я не смог бы объяснить, кто я и что здесь делаю.
    Вдруг раздался скрежет. В приоткрытое подвальное окно влетела ворона и вперила в меня свои чёрные глаза-пуговицы. Через несколько секунд, она медленно развернулась и выпорхнула. Я подошел ко второй двери, ведущей в жилые помещения, и с удивлением обнаружил, что петли совсем проржавели. Дёрнул, — дверь упала мне на плечо, осыпав кусочками старой краски и прогнившего дерева. Я прислонил её к стене и зашёл в дом. Здесь когда-то было уютно. Но уют безвозвратно исчез. Картину, лежащую на полу, покрывала пыль. Сверху — тёмный квадрат на обоях и большая головка гвоздя. Я поднял картину, на меня взирала угольная бездна с двумя зелёными точками, похожими на глаза, — то ли шахта с двумя мерцающими фосфорными огоньками, то ли чёрная как смоль кошка. Словно две виноградинки бросили в битум. И они лежат теперь, смотрят куда-то вглубь, будто не замечая никого. Половые доски отражались едва уловимым скрипом. Напротив комода висело зеркало в ажурной деревянной раме. Стекло разошлось сеткой трещин. Издали они показались паутиной, но вблизи я увидел несколько своих отображений, будто мою сущность разделили на несколько несоразмерных частей, и теперь они, обособленно друг от друга, путешествуют по мирам, каждая заходит в свой дом… Я попятился, пока не упёрся в лестницу, стоявшую у стены, и уже собирался было выйти на улицу, как вдруг с громким звоном упала подвальная дверь. Я так сильно вздрогнул, что задел банку на столешнице. Банка упала с отвратительным шумом. Крышка звонко покатилась. Из банки высыпался белый порошок, похожий на соль… Я спустился в подвал и лоб в лоб столкнулся со старой женщиной, облачённой в замызганный халат. Лицо её перекосилось от ужаса. Морщины углубились, будто поверхность плохо уплотнённого грунта, размытого весенними ручьями; глаза почернели, рот открылся, оголив редкие, почти что младенческие зубки.
    — Не бойтесь! — произнёс я.
    — Ты кто такой? — шёпотом спросила она.
    — Я из соседней деревни. Пожар там был, может слышали? Это я поджёг, случайно. Пожарные сюда привезли. Хотели ментам, то есть полицейским, сдать. Но я сбежал. Вы на меня не доносите, умоляю…
    — Ага, ага… — она попятилась, упёрлась в стол, застонала и опустилась на колени.
    — Вам плохо?!
    — Валерьянки мне принеси, сынок. На кухне посмотри.
    Я метнулся наверх, дошёл до кухни, но на секунду задумавшись, вернулся обратно. Старушки не было. «Вот зараза!» — бросил я, выбегая на улицу. Под солнечными лучами остановился. А куда я, собственно, бегу? Днём заброшенность участка бросалась в глаза ещё сильнее. Со стороны дороги участок был обнесён забором из профлиста, с противоположной — реденьким деревянным, за ним виднелся соседский сарай и огород, в таком же плачевном состоянии. Я перелез и, зацепившись за куст колючего крыжовника, врезался в сарай. Из дома выбежал дедок и с криками накинулся на меня. Я оттолкнул его. Дедок разозлился, но больше не нападал.
    — Слушай, давай я просто уйду?! Зачем тебе неприятности? — сказал я.
    — Ха, ты ещё и наглый!
    Во двор, крича и матерясь, вбежали ещё несколько престарелых мужичков. Я увидел вилы у сарая и, лихо подхватив, стал размахивать ими. Но тут во дворе появился полицейский. Мы пересеклись с ним взглядами. Я почти успокоился, — его глаза выражали какое-то умиротворение. Опустил вилы. Но мужики продвинулись в мою сторону. Пришлось поднять вилы обратно.
    — Отвалите! Пусть полиция разберётся!
    — Да-да, отойдите от него, — монотонно произнёс полицейский.
    На металлический забор взгромоздились несколько старичков.
    — Поймали поджигателя! — крикнул один.
    — Да если бы поджигателя, этот с автобуса!
    — Этих ничего не берёт. По лесам разбрелись… — тихо произнёс третий.
    — Так, всё. Отойдите от него. Вообще расходитесь, — сказал полицейский и подошёл ко мне, — вилы поставь на место. Как зовут?
    — Тимур Верхоланцев. Я, действительно, с того автобуса…
    — Ладно, пошли, — спокойно сказал полицейский.
    Он был в ещё пахнущей ателье новой форме с почему-то совершенно пустыми погонами.
    — Придётся надеть наручники.
    — Надо, так надо, — отозвался я.

    В кабинете комендатуры он снял наручники. Я посмотрел в окно, пытаясь определить место, где ночью стояла пожарная машина.
    — Если что, меня зовут Михаил. Местные кличут Мишаней, — начал он.
    — Тимур, — ещё раз представился я.
    Он достал чистый лист бумаги и попросил телефон. Я протянул ему оба:
    — Там ничего нет.
    — Разберёмся.
    Он посмотрел мне в глаза, потом на телефоны:
    — Хм, этот умерший, а здесь два процента осталось… Ты всё правильно сделал. Моя оплошность, — не сразу понял, в чьих он руках. Начальника отговаривали, но вроде он определился…
    — Что? — удивлённо спросил я.
    — Читал сообщения в Горале? Яблоко хочешь?
    — Можно.
    — Только полностью не съедай — живот опять скрутит. Держи нож.
    Он посмотрел на меня, словно ожидая мою реакцию, словно от моей реакции многое зависело. Я взялся за липкую рукоять ножа. Полицейский улыбнулся:
    — Ты что же нож сюда притащил?.. За попытку сопротивления вы будете расстреляны!
    Тут же в кабинет вошёл парень в охотничьем камуфлированном костюме. У него были некрасивые черты лица. Он посмотрел на нож, который я сразу же отбросил. И, будто ничего не заметив, заикаясь, сказал полицейскому, что кто-то приехал.
    — Да ну нахер… — полицейский показал на меня. — С этим поможешь?
    — Ку-куда его?
    — К дэбилу.
    Они взяли меня под руки и повели в погреб, что был обнесён кирпичами с абсолютно кривой кладкой. Там жутко воняло. При входе стояло оцинкованное ведро с подтёками: то ли краски, то ли… Сверху гудела старая лампочка с характерным вольфрамовым запахом. Под ней я увидел огромного детину с взъерошенными и поседевшими (не по возрасту) волосами, остекленевшим взглядом и будто слёзными подтёками на щеках. На детине были спортивные штаны грязного цвета. Вязанная кофта с протёртыми локтями свисала как брюхо только что родившей собаки.
    — По-по-двинься… — прикрикнул на него заикающийся.
    Тот повиновался, не обращая на меня внимания. Нас оставили, задвинув тяжелый засов. Дверь была сколочена из кривых сучковатых досок… Это последнее, что я увидел. Лампочка погасла. Стало так тихо, что, я, сглотнув, создал эхо. Однако вскоре глаза привыкли, появились очертания ведра и сокамерника.
    — Привет, — начал было я.
    Ответа не последовало. Я решил продолжить.
    — Даже не знаю с чего начать. Ехал в автобусе, сжёг дом, потом пожарные, полиция…
    Тишина.
    — Давно ты здесь?
    Он по-прежнему не отвечал. Я сел на корточки, опёршись спиной об дверь.
    — Мне сказали, что в этом подвале сидит Дэбил, но я хотел бы узнать твоё имя.
    — Илья.
    Я даже привстал.
    — Ё-моё, я думал, ты немой.
    — Ду вил саннсунлигвис икке форшто май. Мен ин вентет по дай хар.
    — Чего?
    — Не понимаешь? Я так и думал.
    — Даже не знаю, что сказать.
    — Вот и я о том же.
    — Я тебя напрягаю?
    — Ты — нет. Те наверху… Напрягают. Удавить бы их!
    — Их же двое всего, а ты даже не связан. Боишься?
    — Боюсь… Не за себя…
    Он осёкся, и я не стал продолжать. Минут через десять на улице послышались крики, потом стрельба. Сосед неожиданно поднялся и, отодвинув меня со словами «а, ну-ка», дёрнул изо всей силы дверь. Я видел такую силу только в индийском кино. Дверь открылась. Сосед, будто мы были на курорте, не спеша пошёл наверх. Я поплёлся за ним. На месте, где вчера останавливался пожарный ЗиЛ, стояла защитного цвета «буханка» с разбитыми фарами и пулевыми вкрапинами в лобовом стекле. На крыше развевалось знамя с серебристым орлом, на двери были наклейки с черепами и какими-то лозунгами.
    Трое товарищей что-то объясняли Мишане и заике, который стоял на коленях. На их атамане, скорее напоминавшем зэка, маячила казацкая кубанка. У всех троих были тяжёлые рожи, наколки на руках, а у одного — даже на лице. Где-то я их видел? Точно. Я сидел тогда безвылазно дома, а, едва выйдя, наткнулся на них. Они не обратили на меня внимания. Не обращают и теперь. Ну и хорошо! Я нагнал Илью:
    — Илья, что здесь вообще творится?
    — А?.. — он смерил меня взглядом, — пойдем быстрее. Эти прихлопнут не задумываясь. Заикающегося видел?
    — Ну…
    — Он у них что-то вроде могильщика. Ладно, будет и на нашей улице медведь пердеть.
    Мы почти вышли из посёлка. Поле, засеянное чем-то неплодородным, переходило в небо. К участку, у которого мы остановились, примыкал лес. Илья отворил калитку. Во дворе было словно после нашествия гигантских муравьёв: хаотично перекопанная земля, доски, как на лесоповале, среди них — напрочь выгоревшая легковушка.
    — Обожди здесь.
    Подумалось, он сейчас наденет трико, набросит плащ, выйдет в маске и с пулемётом наперевес, чтобы спасать мир… Но он вышел всего лишь с пистолетом и ножом. Протянул мне нож. Я отрицательно покачал головой:
    — Может мне пистолет?
    — Ты стрелял когда-нибудь?
    — Стрелял.
    — Давно?
    — Давно…
    — Шептало от затвора отличаешь?
    Я промолчал. Илья убрал оружие, и через заднюю калитку мы пошли к лесу. Ветви легонько колыхались от тёплого ветра. Шуршала высокая трава. Жужжали мухи. От лесных воспоминаний меня замутило. Я остановился.
    — Ты чего?
    — Не хочу в лес возвращаться!
    Почувствовав неимоверную усталость, я присел на корточки и закрыл глаза.
    — Ви вил дефинитивт се варёндра, — сказал Илья.
    Я смотрел, как он отмеряет широкими шагами землю, обходит заросли можжевельника. На огромной спине — связка свеженарубленных дров, по которым стекает смола. В руке — топор. Другой он поглаживает бороду. Свою длинную густую бороду. Ступает по валунам, покрытым многовековым мхом, раздвигая мясистой голенью карликовые сосенки, садится в драккар. Кидает клич на своём древнем языке и уплывает по фьордам. И зовут его — Норвежский Лесоруб…, а не Дэбил.
    Когда Илья скрылся, я протёр заплывшие глаза и вернулся к его дому. Сел в зарослях. Невдалеке пролетела, запылив всё вокруг, казацкая «буханка». Флажок на крыше трепетал, из заднего окна, мне показалось, торчало длинное дуло пулемёта. Но вот небо стало чистым. Вымерший посёлок наполнился звуками насекомых. Куда делись все старики и старухи? Наверное, ушли к синему морю. Над посёлком алел закат, окрасив заборы из профлиста вулканически-красным цветом. Я вытянулся на траве и уставился в небо…

    Белый луч больно ударил в глаза. Я дёрнулся, будто ушибленный током.
    — Эй, эй! — шёпотом проговорила девушка.
    — Убери, пожалуйста, свет!
    — Ой, прости!
    Девушка выключила фонарик и замолчала. Повисла неловкая пауза. Поэтому заговорил я:
    — У тебя красивый тембр. А имя?..
    — Нина.
    — Тоже красивое…
    Вдруг в паре метров от нас раздался возглас:
    — Ага!
    Я вздрогнул и почти закричал:
    — О, господи!
    — Тише вы, — зашикала Нина.
    — Илья?! Зачем вы меня так пугаете?
    — А зачем ты здесь спишь?
    — Задремал.
    — Ну да, всяк лучше, чем помогать.
    — Я думал, ты не вернёшься.
    — Надо было сестру из темницы вытащить.
    — Классная у тебя сестра, — почему-то облегчённо выпалил я.
    — Ты правильно разглядел в темноте, — ответил Илья.
    — Пошли с нами, — сказала Нина.
    — Запросто… — я поднялся и поволокся за ними по темноте. Вскоре мы оказались у знакомого здания.
    — Комендатура, — показал я пальцем вперёд.
    Илья с Ниной переглянулись.
    — Ты это так называешь?
    — Пожарные так называли.
    — Какие ещё пожарные? — удивилась Нина.
    — Ну… местные…
    — Нет здесь никаких пожарных.
    — Ладно, пойдём, Нина, — вклинился в разговор Илья, — а ты из окна их лови, если что.
    Моя отвага улетучивалась по мере их удаления. Они подошли к двери, постучали, — над дверью зажглась лампочка. И я наконец увидел Нину освещённой, — по рыжим волосам стекал жёлтый свет, падал к ногам. Она была в берцах, форме защитного цвета, на туго затянутом поясе болталась кобура. Если б не мандраж, я бы лучше рассмотрел кобуру. «Зачем она ей?» Я подобрал увесистый камешек, который удачно лёг в руку. Но тут дверь открылась. Высунулся Мишаня-полицейский и получил от Ильи по голове каким-то тупым предметом. «Господи, всего день здесь, а они — будто родные…» — почти с умилением подумал я. Илья склонился над Мишаней. Нина юркнула внутрь.
    И тут я увидел, что по моей дорожке к зданию несётся заика с чем-то блестящим в руках. Когда он приблизился, я, громко присвистнув, запустил камень ему в голову. Есть! Заика, охнув, приложился к земле. А от комендатуры уже бежали Илья с Ниной. Через несколько минут мы скрылись в лесу, который почему-то перестал вызывать у меня сложные чувства. Почти во мраке прошли по тропинке и вскоре оказались на просеке, где стоял наполовину вкопанный в землю вагончик. Окна были заколочены фанерой.
    Илья обернулся ко мне:
    — Ну… Ты дальше как?
    — Что как?
    — С нами?
    — С вами. А куда же мне ещё?
    Он подсветил фонариком. По вырезанным в земле ступенькам мы прошли внутрь. Там было душновато, но терпимо. Нина показала мне сесть на топчан. Илья завозился, что-то куда-то переливая. Упав на пол, звякнула алюминиевая тарелка. «Будто ресторан в темноте. Из прошлой жизни». Я улыбнулся от такой мысли. Илья зажёг спичкой керосиновую лампу:
    — Ты чего лыбишься?
    — Счастлив, что всё обошлось, — ответил я и посмотрел на Нину.
    Она разглядывала мои кроссовки.
    — Что? — спросил я.
    — Ничего. Кроссовки знакомые. Но это я так. Не бери в голову. Чудится.
    — Илья, а мы заику не обыскали… — сказал я.
    — И что?
    — Оружие можно было взять. А у Мишани забрали оружие?
    — Оружие… серьезный какой! — он прокрутил на пальце Макаров.
    — Дашь мне?
    — Это трофей Нины. Да всё равно патронов с гулькин клюв. Тебе-то он зачем? Застрелиться?
    После лёгкого перекуса, благосклонно принятого моим организмом, Нина расстелила спартанский матрас на паре старых чемоданов. Илья помог ей, потом взял другой матрас с топчана, и, отделив от него тряпку — подобие простыни, передал мне.
    — Ложись на пол. Лучшего предложить не могу.
    Я скинул верхнюю часть своих одеяний и положил их под голову. По крыше забарабанил дождь. Илья надел дождевик, погасил лампу и вышел. Бахнула дверь. Шаги удалялись.
    — Куда это он? — спросил я Нину.
    — Пошёл общаться с лесом.
    — Как это?
    — Да к Ваське пошёл, к нашему младшенькому.
    Дождь стучал, будто по голове. Капли, просачиваясь, падали на пол. Я находился в полудрёме, когда со стороны Нины раздался шорох.
    — Мне холодно, — прошептала она и легла рядом.
    Я коснулся её обнажённого тела, покрытого мурашками. Обнял. Какое-то время мы слушали музыку дождя и дыхание друг друга.
    — Давай займёмся любовью… — произнесла она.
    Я скинул оставшееся на мне. Дотронувшись до её ноги, почувствовал волоски. «Конечно, где же она тут побреется?» Мы сплелись в поцелуе. Думать не хотелось. Она легла на меня. Аромат женщины, лишённый парфюмерных примесей, казался невероятно прекрасным. Я почти не видел её. Лишь ощущал. Хотелось чувствовать её бесконечно. Всегда. Она застонала. Вагончик отъезжал вместе с нами. Лопалась фанера в окошке, разваливался пополам металл, исчезали и появлялись звёзды… Её горячие волосы, обнажённое тело, острая грудь навсегда вонзились в память…

    Дождь продолжал накрапывать где-то вне. Мы сидели, завернувшись в одеяло. Она, протянула мне что-то:
    — Будешь?
    — Что это?
    — Не всё ли равно?
    Я пригубил из металлической фляжки. Выдохнул горящий воздух. Меня накрыл прилив невообразимого счастья.
    — Спасибо…
    — За что?
    — За всё…
    Я поцеловал её. Ещё. Потом ещё. А потом она собралась уходить…
    — Тебе же холодно, оставайся со мной.
    — Ну нет. Илья вернётся, а мы тут…
    — Ты же не маленькая.
    — Маленькая. Он тебя убьёт. Я вообще удивляюсь, как он нас одних оставил. Чем ты ему приглянулся?
    — А тебе?
    — Мне?.. Мне кажется, ты уравновешенный, — она щёлкнула пальцами, — как герой книжек Ремарка.
    — Нина, давай убежим.
    — Куда?
    — О! Дождь закончился. Пойдём на улицу?
    Приподнявшись, я отогнул верх фанерки на окне. Так и есть. Оделся и вышел из вагончика. Лунный свет слепил глаза. И звёзды, везде были звёзды. Казалось, нет ничего, кроме этих звёзд, никаких преград между ними и мной, между ними, мной и Ниной. Миллиарды светил, миллиарды лет. Я ощущал глубину воздуха вокруг.
    — Посмотри, сколько звёзд! Такого нет в большом городе, — сказал я Нине, когда она вышла.
    — Ты хочешь убежать со мной в свой большой город? — усмехнулась она.
    — Да нет. Некуда возвращаться… Но я вытащу тебя.
    Мы помолчали.
    — Что это за вагон?
    — Легендарный вагончик! С него все ценные побрякушки сняли и приволокли сюда. Военные. Типа воинская часть здесь была. Только они быстро свернулись, всё забрали и уехали, а вагончик остался. Мы здесь играли, лазили везде. Можно сказать, я всё детство здесь провела. Теперь мы привели его в порядок. Иногда ночуем.
    — А Мишаня или другие сюда что же не могут прийти?
    — Боятся.
    — Вас?
    — Леса боятся. Это у них там сила, а здесь тени сторожат.
    — У нас бы давно на металл распилили.
    — Здесь тоже местные пытались, но всегда что-то останавливало. Последний раз — наш бывший глава остановил. Его, кстати, тоже в подвал посадили.
    — Хмм…
    — Ты-то как в подвал попал?
    — Спалил дом…
    — Дом?
    — Нежилой. Случайно. Нас везли на автобусе…
    — Так ты с автобуса?!
    Она застыла, глядя на меня обалдевшими глазами.
    — А что… что это меняет?
    — Всё меняет. Ладно, я спать.
    — Подожди…
    Но она ушла. Я сел на сырую корягу. М-да, автобус… Если едешь в автобусе, за который не нужно платить, значит кто-то уже заплатил. Ещё немного посмотрев на звёзды, я вернулся в вагончик и быстро заснул.

    Утром долго не мог понять, где нахожусь. Было душновато. От ночного дождя не осталось и следа. Испарина покрывала лоб. Внутри никого, только солнечные линии, выискивая прорехи в фанере, прочерчивали пространство. Липкая лента для мух болталась под потолком рядом с какими-то оберегами. Я видел похожие у алтайских шаманов. Фигурка то ли женщины, то ли бабушки с серьёзным лицом, передразнивающим лица с острова Пасхи. Над окошком висели приклеенные православные иконки, напрочь выцветшие. Чуть поодаль на столике стояли: керосиновая лампа, дешёвый китайский приёмник из нулевых и эмалированный чайник, покрытый чёрными полосками обжига. Очень хотелось пить. Но в чайнике — ни капли. Одевшись, вышел на улицу. Никого. Только ветки слегка качались над поляной. Страх одиночества начал душить меня… Я сделал десяток шагов вокруг вагончика.
    — Эй, ты чего тут трёшься? — неожиданно раздалось из кустов.
    — Кто это?
    Металлический скрежет затвора взбодрил меня.
    — Дед Пихто! Чего шаркаешься здесь?
    — Я друг Ильи и Нины.
    — Каких ещё Ильинины?
    — Ты бы вышел, я-то безоружный.
    Из кустов с автоматом наперевес вышел парень лет двадцати. На полуденном солнце его молодое лицо блестело как пирожок с походившими на кунжут мелкими рубцами. Он был очень худым, но, похоже, жилистым. Автомат поднялся и уставился на меня.
    — Что ты здесь делаешь?
    — Илья привёл. После подвала.
    — А… В подвале сидел? А где Илья?
    — Ты, видимо, Васька?
    — Так.
    — Илья ночью пошёл к тебе.
    — Ну не нашёл, значит.
    — Ты автомат-то опусти.
    — Это не автомат, это Сайга.
    — Без разницы.
    — Поверь мне, разница есть. Стреляли в тебя из Калаша?
    — Нет.
    — Как ты вообще живешь?!
    — А ты откуда всё знаешь?
    — Партизаним поневоле.
    — Слушай, у тебя вода есть?
    — Нет, только кола, и та тёплая.
    — Сойдёт.
    — Что значит, сойдёт? С чего взял что я тебе её дам?
    Разговор с этим сумасбродным зашёл куда-то не туда. Ужасно хотелось пить. Прислонить ладони под ледяную струю. Слизать с рук охлаждающую влагу.
    — Может тут ручей какой есть?
    — Есть. Вон там.
    Я пошёл по указанному направлению.
    — В мину не наступи! — закричал Васька.
    Я остановился. Ещё секунду назад мне казалось не страшным, если он зарядит мне в спину, но вот на мину наступить…
    — А где мины?
    — А я знаю? Тут всё заминировано.
    — Кто заминировал? Ваши?
    — Какие ещё «ваши»? Здесь пастбище было.
    Мы молча посмотрели друг на друга, потом он заржал и пошёл к вагончику. А я — в лес, стараясь запоминать дорогу. Через несколько сотен метров уловил лёгкое журчание. Между двух поваленных деревьев тёк ручей. Я напился, сел на траву и подумал, что неплохо бы поесть. Вдруг с подветренной стороны донеслись приближающиеся шаги… голоса — мужской, женский.
    — …ага, и куда? — спрашивал мужской голос.
    — Мне кажется, куда угодно, лишь бы подальше.
    — Но здесь родительский дом.
    — И что с ним делать? Этим продать? Они и так заберут. Хотя зачем он им?..
    — А с ним что?
    — С собой заберём.
    — Ты уверена?
    — Да. Я с вами, — громко отозвался я.
    — Уф… Напугал, — сказала Нина.
    Я поднялся. Несколько сотен метров мы молчали. От затянувшегося молчания стало неловко.
    — Сбежим?
    — Некуда бежать, в том то и дело, — неожиданно по-доброму отозвалась Нина, — мы вроде бы есть, а вроде нет. Живы ли — непонятно.
    У вагончика в тени сидел Васька. Мы присели к нему. Васька достал самокрутки, протянул Нине. Они закурили.
    — Так сайгу и таскаешь? — усмехнулся Илья.
    — Не выкидывать же теперь?
    — Так патронов всё равно нет.
    — Тут у меня дружок, дальнобойщиком раньше был, — переменил тему Васька.
    — Бычок что ли? Скользкий тип, — сказал Илья.
    — Скользкий-нескользкий, да хоть липкий… Тебе-то что? Добросит и в расход.
    — Куда добросит? — поинтересовался я.
    — Аэродром неподалёку. Правда, пилоту нужно будет чем-то заплатить, — сказал Васька.
    — Сайгу свою загонишь, — снова усмехнулся Илья.
    — Нужно что-то посолиднее. В рабство кого-нибудь сдать. Говорят, у него тоже свой подвал есть.
    — И кого же сдать? — всерьёз спросила Нина.
    — Да вон, его, — Васька показал на меня.
    — Пистолет Мишани загоните, — предложил я.
    — А это мысль!
    Васька отошёл, поговорил по телефону и вернулся:
    «Бычок приедет за два часа».
    Мы расположились вокруг самодельного столика. Васька достал банку тушенки, разделил между Ильёй и Ниной, себе выскреб чуть меньше, а мне отдал практически пустую, с небольшими остатками жира. Я не стал возмущаться. Последовал совету Мишани: не налегать на еду. Однако смотреть на всех было в тягость.
    — Грибы-то у вас в лесах есть?
    — А то! Вон там — самое грибное место, — ответил Илья, показывая правее.
    Я побрёл в указанном направлении. Хотя грибник из меня — так себе. Под листочками увидел шляпку. Склонился. Есть! Срезал и с чувством собственного достоинства поднял взгляд. О, чёрт! Прямо передо мной стояла старуха. Она приветливо кивнула и раскрыла лукошко.
    — Смотри, какие грибочки насобирала, — один — белый, этот вот — тёмненький, третий — рыжий. А вот и бледненький. Отщепенец я таких называю.
    — Держите, — я протянул ей свой гриб.
    — А как же ты?
    — Мне не нужно…
    — Как же не нужно грибов, сынок! Они всем нужны, — старуха тем не менее взяла гриб и пошла дальше. А я на железобетонных ногах вернулся к своим.
    Троица лежала в тени на плащ-палатке. Я нарушил их покой.
    — Бабка там странная…
    — Чего? — приподнял голову Васька.
    — Бабка страшная грибы собирает.
    Они заржали.
    — А белочки там не было?!
    — Ай, ладно.
    — В этих лесах никого нет. И бабок здесь нет. Сядь, продышись, бывает, — спокойно сказал Илья.
    Я прилёг на траву. Мысли раздваивались как полено под колуном. Я проваливался в бессознательное.
    — Всё. По матрёшкам! — скомандовал Васька.

    Мы шли минут десять. Я обернулся и спросил у Ильи:
    — Это когда-нибудь закончится?
    — Что именно?
    — Ну, вот это всё, чтобы стало, как раньше?
    — Сколько ты здесь?
    Я начал подсчитывать дни. С того момента, как сел в автобус:
    — Четыре дня, наверное, может, пять. Я уже сбился.
    — Ха, сбился… Это продолжается уже много лет, а, может, — всегда так было, а если всегда было, то никогда и не закончится.
    — Посчитать время, которое я у глазка проторчал?
    — Какого глазка?
    — Да так… Дурацкая шутка.
    — Шире шаг! — обернулся на нас Васька.
    Безмолвие леса нарушали, разве что, мухи. Только наши шаги и мухи. Нина шла за Васькой. Мы с Ильёй замыкали пелотон. Больше никого.
    — Ушли все отсюда, я же говорил, — прочитал мои мысли Илья.
    За просекой показалась старая дорога. Через десяток минут мы были на обочине.
    «Ах, погодка райская. Где же этот, сука, Бычок… А вон он», — выдал монолог Васька.
    За горизонтом показался ЗиЛ, небесного цвета, с фарами, словно глаза доброго телёнка. Он перекатывался через неровности. Передний бампер трясся в такт. Расхлябанная подвеска дребезжала похлеще казацкой «буханки». Будто с небес спустившийся телёнок одарил нас терпким запахом машинного масла с примесью солярки.
    — Василий, — закричал водитель, ещё не затормозив до конца, — давай пулей в кабину и погнали, дел дохрена.
    Мы подбежали к кузову, на что водитель закричал ещё сильнее.
    — Эй, провожающих просьба покинуть вагоны.
    — Ты чего, Бычок, охренел?
    Для наглядности Илья приподнял футболку и показал рукоятку пистолета.
    — Четверная такса тогда с вас, — спокойно сказал водитель.
    — С меня мог бы и не брать, — ответила Нина.
    — Дык я за тебя и не беру. Я за этого урода, — он показал на меня, — двойную возьму.
    — Почему урода? — спросил я.
    — А кто ты? Я же вижу. И не надо мне ничего рассказывать. Этим можешь вешать, со мной не пройдёт. Я могу о тебе всё рассказать.
    — Вот мне и расскажешь, — сказал Васька, садясь в кабину.
    Мы жёстко подпрыгивали на кочкарях. Я сидел посредине. Когда свернули в лес, началось родео. Пользуясь случаем, я обнял Нину. Она прижалась ко мне. И когда её волосы при подпрыгивании ударяли меня по лицу, я испытывал кайф. На одной из кочек что-то холодное ткнулось мне в бок.
    — Ты пистолет-то подбери, — сказал я Илье.
    — А это, чтоб ты не забывался, — Илья усмехнулся, спрятал пистолет и ткнул локтем мне в бок.
    Мы прогарцевали ещё некоторое время и выбрались на ровную дорогу, где я почти сразу же задремал.
    «Подразделение! Стройся!» — заорал Васька, вываливаясь из кабины.
    Водитель вытащил заляпанную бутыль из-под «Карачинской» с мутноватой жидкостью, отпил и протянул Ваське, тот тоже пригубил, Нина едва притронулась, Илья сделал пару мощных глотков, когда очередь дошла до меня, водитель выхватил бутыль…
    — Да ладно, ты обиженный что ли? — сказал я.
    — Кто я?! Ты что, падла? Да я тебя!..
    Водитель достал из двери мачете и улыбнулся.
    — Ну что, в штаны наложил?
    — Так! — заявил Илья, — убирай мачете, дай ему бутылку, если допьёт и не поморщится, отпускай нас с Богом.
    — Ха, да он упадёт!
    Водитель, не убирая мачете, протянул мне пойло. Все разом посмотрели на меня. Я, скрывая своё отвращение и страх, прислонил «Карачинскую» к губам. По горлу потекла отвратная маслянистая жидкость с привкусом то ли бензина, то ли уайт-спирита. Тяжело отрыгнув радиоактивными газами, я отдал бутыль, как ни в чём не бывало.
    — Ну ладно, бывайте, хлопцы, — будто даже растроганно сказал водитель, — привет большой земле.
    Он сел в кабину, ещё раз внимательно посмотрел на меня и поехал в свою сторону.
    — Сколько ты ему заплатил? — спросил Илья.
    — Да четверть где-то, остальное тому, — Васька ткнул вдаль.
    — Ладно, пошли, — сказал Илья.
    Поначалу я держался вместе со всеми, однако вскоре стал отставать. Вслед за отрыжкой появилась одышка. Около грязной канавы сидела жаба. Большая, шершавая, какая-то приторможенная. Посмотрела на меня, усмехнулась и прыгнула в воду. Разошлись радужные маслянистые круги, в стиле Афремова. Я вновь вспомнил привкус бензина, и меня вырвало.
    — О, блять, Илья, ну зачем ты напряг его выпить? — крикнул Васька.
    — Вась, ну…
    — Ладно вам. Ему сейчас полегчает. Тимурка, за тропинкой — ангар. Мы там тебя подождём. Догоняй! — закрыла разговор Нина.
    Однако лучше не становилось. Я кое-как добрёл до ангара, за которым виднелась взлётно-посадочная полоса, поросшая дикой травой. Между бетонных плит пробивались колючки, одуванчики и подорожники. Васька что-то живо обсуждал с невысоким человеком с небрежной растительностью на лице. Копна соломы заместо волос. «Не человек, а собака какая-то», — подумал я.
    Человек завёл нас в ангар, взял тяжёлый металлический чемоданчик, надел кожаные перчатки и солнцезащитные очки. Моё воображение нарисовало первых авиаторов: брюки-галифе, плотно засунутые в коричневые, натёртые до блеска, сапоги, чёрная кожаная куртка, грубый шарф и очки, что были у сварщика дяди Вани из соседней квартиры. Я повертел головой, — авиатор с дядей Ваней тотчас вылетели. Едва не упав, я присел у ангара. Пока собирался с мыслями, донёсся звук заработавших вертолётных лопастей.
    Через несколько минут мы поднялись в белый с двухцветной полоской Ми-8. Его хвост был чёрным от сажи. Некогда вертолёт наверняка принадлежал спасательным службам. Авиатор в очках выглядел брутально. Рядом с ним сел было Васька, но Авиатор выпроводил его из кабины. Нина показала мне на место возле себя.
    Когда взлетели, вдруг стало легче. Захотелось спать. Голова упала на плечо Нины. Монотонная работа винта едва прорывалась в мой сон.

    Ступаю на воздух, словно на асфальт. Он пружинит. Захотел повыше — просто подогнул колени, оттолкнулся, прыгнул на метр, а то и на три. Я над каким-то городом. Стокгольм, подумалось. Почему Стокгольм? Ну пусть так. Огибаю шпили, заглядываю в окна. В одном из них замечаю Нину. Обнажённую. Всматриваюсь, протираю глаза, которые начинает щипать, от пальцев несёт бензином. Её интимные места будто заблюрены. Приближаюсь почти вплотную. А она как закричит:
    — Фёршвинна!
    — Чего?!
    — Фёршвинна, Кёрлсон!
    Я посмотрел на своё отражение в окне её мансардной квартиры. Нажал красную кнопку. Пропеллер остановился.

    Я вздрогнул так сильно, что Нина невольно вскрикнула.
    — Ещё не приехали?
    — Чего? Говори громче! — закричала она.
    — Сколько нам ещё лететь?
    — Не знаю, но очень смущает вот это!
    Пока я возвращался ото сна, рассматривая дым, затянувший иллюминаторы, мы сели на территории какого-то старого завода. Авиатор выпорхнул из кабины и, матерясь, стал стучать ногами по бетонному покрытию. Потом скинул очки и начал бросаться на невидимого противника. Мы смотрели на его отчаяние, не в силах уменьшить боль. Васька подошёл к нему, приобнял за плечи. Тот немного успокоился…
    — Где мы сейчас? — спросил Илья у Васьки.
    — Ну чего ты его спрашиваешь?! Ему-то откуда знать?! — раздражённо прорычал Авиатор.
    — А ты знаешь?
    — Лучше вам не знать! Это лучше никому не знать!
    «Знать и холопы», — подумал я, но промолчал, довольный уже тем, что не штормит и не тошнит, что вечер медленно опускается на территорию заброшенного завода, — неподалёку: Нина, два её чудесных брата и пёс-авиатор…
    Было не жарко. Я посмотрел на вертолёт. Неисправна какая-то мелочь, — и всё. Как с человеком.
    Оставив Авиатора разбираться со своим транспортным средством, мы зашли внутрь одного из корпусов, — высокий потолок отозвался эхом. Воняло металлом и серой.
    — Вон там почище местечко... Разведём костер, чтоб на улице не светиться, — сказал Илья.
    — Ужин при свечах, — добавил Васька.
    Илья расстелил плащ-палатку, на которой уселись его родственники.
    — Тимур, притащи каких-нибудь дров для очага.
    — Пошли вместе.
    — А я не могу.
    — Почему ты решил, что я должен идти?
    — Это в счёт оплаты за горящую путёвку, — подытожил Васька.
    Я вышел на улицу. Начало смеркаться. Нашёл несколько деревяшек. Сложил у входа. Заглянул в окно. В темноте, над всполохами костра рыжие волосы Нины, казалось, сплетаются с языками пламени. Розовая футболка шла её загорелому телу. Она, уловив мой взгляд, подмигнула и вышла.
    — Так и быть, помогу тебе.
    Я посмотрел на неё, потом наверх, уверенными гребками выплывая из пучины безвременья.
    — Помню конфеты раньше были. «Южная ночь», — сказал я.
    — Вкусные?
    — Дело не в этом. Упаковка у них была такая же — синяя-синяя, как эта ночь.
    — Чем ты раньше занимался? — неожиданно спросила Нина.
    — Да ничем особо. Музицировал… для души.
    — Ну а работа была?
    — Была.
    — И что ты там делал?
    — Менял время на деньги.
    — А здесь ты зачем?
    — Не знаю. Мне кажется, с определённого момента я живу не свою жизнь.
    — Такое многих преследует. Наверное, мозг так устроен, — ответила Нина.
    — Может быть. Чем дальше, тем больше чувствую, что это всё должно происходить не со мной.
    — У тебя есть кто-то там, на большой земле?..
    Я внимательно посмотрел на Нину:
    — В моём телефоне она записана «НЕ БЕРИ ТРУБКУ».
    — Почему?
    — Потому что ни к чему хорошему это не приводит.
    — Ясно, — улыбнулась Нина, — меня ты так записать не сможешь.
    — Откуда такая уверенность? — усмехнулся я.
    — У тебя сейчас нет телефона.
    — Ну да, их полицейский забрал.
    — Их? Ты несколько с собой взял?
    — Два. Второй — соседа по автобусу.
    — Всё равно непонятно.
    — Ну он отдал… Боялся потерять. Да там ничего полезного, только приложение странное… Название не могу вспомнить.
    — Горал?
    — Да! А ты откуда знаешь?!
    — Ты серьёзно? Это приложение поисковиков. Оно практически у всех установлено.
    — Зачем?
    — Хранить номера близких, служб каких-нибудь экстренных, может ещё что-то. Я слышала, туда сильная нейросеть вшита. Действия отслеживает… Мысли…
    — Да ну!
    — Ничего мистического. Ты пишешь, говоришь — оно фиксирует.
    — Разговоры записывает?
    — Вроде как просто анализирует. Но я мало понимаю в этом. Говорят, по нему можно отследить путь потеряшки. Оно даже сообщения пишет, позвонить может, голоса там разные… Ладно, пошли, Васька зовёт.

    За консервами и растворимым кофе из припасов Авиатора мы почти молчали. Даже Васька был немногословен. Наверное, потому что Авиатор разложил инструкции, схемы и прочую документацию. В глаза бросилась стопка новых тетрадей, которые он с собой таскал.
    — Возьму одну?
    Он недоверчиво посмотрел на меня, перевёл взгляд на Нину и кивнул.
    — И ручку?
    Авиатор кивнул, уже не поднимая глаз. Я упёрся об стену и начал выводить слова. Стало тепло и отстранённо. Через несколько минут я забыл про окружающую нереальность. Предложения потекли по бумаге безостановочным потоком, словно пища, которую чревоугодник впихивает в себя.
    — Что пишешь? — Нина вывела меня из полузабытья.
    — Про всё это, — я обвёл рукой пространство.
    — Дай, — сказала Нина и, забрав тетрадь, открыла чистую страницу. Глаза её следили за ручкой, волосы падали на листок, выводя невидимые линии. Они примагничивали меня.
    — Вот, — Нина протянула мне тетрадь.
    Косой линией лист был поделён на две одинаковые части. На одной стороне — лик Солнца, на другой — Луна. Солнце — с ласковой улыбкой. Луна — строгая, нахмурившая брови… Где-то я уже видел такое изображение:
    — Это какая-то известная картина?
    — Это мой рисунок.
    — Но ты срисовала его с известной картины?
    — Нет, у меня такие часы были. Иллюстрация для рассказов обо всём этом, — передразнивая меня, она покрутила пальцем по воздуху.
    Поужинав, мы вернулись в салон вертолёта. Авиатор в одиночестве расположился в кабине. В иллюминаторы до самого утра барабанил дождь. Когда братья уже спали, Нина, подойдя ко мне, прижалась губами к уху, так что я почувствовал горячее дыхание. Я попытался притянуть её к себе, но она не поддалась и, растворяясь во влажном воздухе, сказала:
    — Знаешь, тот секс был лучшим в твоей жизни.

    Мы проснулись от стуков по фюзеляжу. Будто назойливый сосед воскресным утром долбит что-то в своей квартире.
    — Доброе утро, — сказал я Нине.
    — Да уж, доброе.
    — А где Илья с Васей?
    — Без понятия, я только проснулась! — зевая, она поднесла ладонь к лицу. Потом неожиданно повернулась ко мне и каким-то не своим голосом продолжила, — Тимур, а теперь быстро, быстро идём со мной.
    Она резко встала, схватила меня за руку, и мы выскочили из вертолёта. Авиатор копался в инструментах. На нас даже не взглянул. Братьев нигде не было. Мы добежали до тянущегося на сотни метров забора из железобетонных плит с надписью «МИРУ МИР». Влажная от дождя тропинка вела к дырке как раз между двух слов. Я заметил на тропинке следы.
    — Нина, стой! — крикнул я.
    Мы остановились. Она хлопала длинными ресницами и расщепляла меня взглядом. Затем протянула ладони, с которых крупными каплями скатывался пот. Внезапно где-то на другой стороне завода раздалась канонада выстрелов. Потом ещё и ещё. Всё ближе. Страх обжёг меня, я бессознательно прижал Нину к себе.
    — Может, это просто салют?!
    — Фейерверк, — усмехнулась она, — а ты до сих пор воняешь бензином!
    Не в силах преодолеть прилив нежности, я поцеловал её.
    — Прыгай за мной! — сказала она и перешагнула на другую сторону.
    За забором тянулись, словно побритые, оголённые верхушки деревьев. За ними открывалась река, по которой медленно проплывал буксир. Чёрный, с белой рубкой. Буксир был обвешан покрышками со свисающим склизким илом. Впереди над рекой виднелся железнодорожный мост. В утреннем тумане он напоминал гигантскую металлическую паутину.
    — Буксир? — остановившись, спросила пустоту Нина.
    — Бежим сюда! — крикнул я, крепко вцепившись в её мокрую ладонь.
    Пришло время брать инициативу. Эх, не выпускать бы никогда эту прекрасную руку. Я — либо спасу, либо подведу. Мы побежали вдоль берега, ноги утопали, мокрый песок разъезжался в стороны. Забор местами обрывался, стала заметна железная дорога, ведущая от завода куда-то вдаль. Поравнявшись с буксиром, я помог Нине прыгнуть в воду. Она поплыла к буксиру. А я, подбежав к забору, вскарабкался по пробоинам в плитах… и заметил ИХ. Над головой просвистела совсем не соловьиная трель. Я спрыгнул. Ноги очугунели. Пытаясь отвлечь внимание от Нины, помчался к железной дороге. Шпалы мелькали как старая киноплёнка. Об рельс что-то звякнуло и отлетело в сторону. Впереди было кирпичное здание, настолько старое и заброшенное, что на крыше выросла берёза.
    Здание оказалось бывшим заводским цехом. Я закрыл засов на входной двери. Осмотрелся. Повсюду валялись кирпичи и какой-то мусор. Цементно-известняковый смрад съедал остатки кислорода. Коридоры, естественно, не освещались, — видны были только их окончания. Путь следовало пройти в абсолютной темноте, видя только отблески конечного сияния. Захотелось вернуться, но в дверь уже ломились. Оглядев все пути, я решил идти через центральный. «Прямо пойдёшь…» Пока пол хоть немного освещался, я двигался уверенно. Потом замедлился. Где-то на половине — оглянулся. Тяжело выдохнув, ступил вперёд, — дальше оказалась пропасть, полностью меня поглотившая. Больше никакого света я не видел.

Эпизод 2

    Битое в пыль стекло просачивается сквозь пальцы. Звон упавшего металлического подноса. Покатились пробирки...
    — Снилось что-нибудь? — спросили рядом.
    Я медленно повернулся, посмотрел на соседа. Он читал книжку, с обложки которой на меня глядела женщина с рыжими волосами.
    — Да чушь всякая, — хрипло ответил я.
    — Это от психотропов…

    Я поднялся с постели. Надел тапочки. Посмотрел на ярко-оранжевый пол. Походил по палате. Никто из остальных лежащих не обратил на меня внимания. Дверь показалась невесомой. В коридоре сидел широкоплечий человек с чёрной повязкой «ВОЕННАЯ ПОЛИЦИЯ». Ни единого волоска: ни бровей, ни ресниц. Складок и морщин — тоже. Кожа натянута на череп, как на барабан. В руках он держал телефон. На коленях лежала толстенная папка, из которой вразнобой торчали бумажки. Едва меня заметив, он убрал телефон.
    — Оклемался?
    — Более-менее. Пройтись можно?
    — Пройдись.
    Голова кружилась. Коридор покачивался. Но было сносно. Сколько я здесь? Зашёл в коридорный туалет. Пока возился, снаружи послышались шум, беготня. Я приоткрыл дверь. Мимо тенью пронёсся какой-то чёрный персонаж. Я едва ли успел его разглядеть. Появились одинаковые, как роботы, полицейские в балаклавах. Они заполняли больничный воздух. Во взглядах считывалось презрение ко всему движущемуся. Они внушали страх. Кошмарная эстетика, вызывающая противоречивые чувства, — смесь подобострастия и ненависти. Противостоять им невозможно. Мимо прошагал кинолог с чёрной, как битум, собакой. Пациенты выгонялись из палат. За моей спиной кто-то негромко бросил:
    — Твари…
    Один из полицейских резко остановился и подошёл ко мне:
    — Пойдём!
    Его глаза глядели не на меня, куда-то за... Словно накаченный убивающими нервную систему веществами он быстро дышал, что выдавало крайнюю степень раздражения. Он схватил меня за руку и потянул к себе.
    — Зачем? — я попытался вырваться.
    — Что ты там говорил? Твари, да?
    — Я ничего не говорил! Я не говорил!
    — А кто говорил?
    — Не знаю. Точно не я.
    — Пошли!
    Меня отвели в строй к полицейским. Я услышал позади тяжёлый вздох, но старался не думать, что он адресован мне. Меня безмолвно спустили на первый этаж. Надели наручники. На голову повязали чёрный полиэтиленовый пакет, прикрепив скотчем к шее. Один из полицейских бережно сделал надрез для доступа воздуха. Причём, в районе затылка. Поэтому я ничего не видел. Только потный холод. Что-то железное упёрлось в позвоночник, я неестественно изогнулся. Наверное, в этот момент я походил на шахматного коня. Всё было сделано без слов. Потом — машинный гул, шаги, обрывки фраз. Продолжала кружиться голова, однако адреналин придавал осмысленности моим движениям. Пакет сняли у входа в серое здание. Сделал это знакомый с барабанисто-лысым лицом. Свет окатил меня. Я зажмурился. Лысый доброжелательно похлопал по плечу:
    — Ты как на заводе-то очутился?!
    — На каком заводе?
    — Ха, ну выясним.
    Пока мы шли по коридору, люди будто старались отдалиться от меня. Как от заразного. Они сторонились, доброжелательно улыбаясь моему спутнику. Вдалеке я заметил человека, напоминавшего профессора Преображенского. Он собрался было ускользнуть...
    — Виктор Михайлович! Не уходите, вы нам понадобитесь.
    — К вашим услугам, Ждан Жданович, — сказал Преображенский.
    — Сопроводите нас в кабинет и побудьте с нами.
    — В какой кабинет, простите?.. — профессор напрягся.
    — К вам в кабинет, Виктор Михайлович.
    Профессор кивнул, и мы направились по этажам и коридорным закоулкам. Наконец подошли к кабинету с табличкой «Вик. Мих. Вас.»
    — Пожалуйста, проходите, — профессор запустил сначала меня, потом лысого, — Ждан Жданович, прошу меня извинить, но мне необходимо вас покинуть. Полно неотложных дел.
    — Мне что снова обратиться к начальнику?
    — Нет-нет. Я же не отказываю. Надо, значит, надо.
    За окном пыхтел военный грузовик, около которого курил молодой парень, периодически помахивая, словно веером, тёмно-зелёной кепкой. Профессор подбежал и задёрнул окно шторой, не пропускающей свет.
    — Ну, садитесь, господин Верхоланцев.
    — Прямо сюда?
    — А почему нет?
    Шумно приземлившись на место профессора перед заставленными какой-то незнакомой литературой шкафами, я по инерции крутанулся. На столе из дребезжащей фоторамки смотрел на меня валет червей, покачиваясь около пепельницы, полной окурков. В мусорном ведре, заполненном документами и паспортами, копошились мухи, жужжащие словно мототрек.
    — Начинайте, — сказал Ждан Жданович.
    Я молчал. Профессор — тоже.
    — Виктор Михайлович! — повысил голос Ждан Жданович.
    — Ах, да, — профессор порылся в документах, — Тимур Верхоланцев, это вы, верно?
    — Да.
    — Вы в благоприятном состоянии, чтобы пообщаться с господином военным полицейским?
    — Нет. Нужно на свежий воздух. Голова болит.
    Профессор подошёл ко мне, нащупал пульс, заглянул в глаза, уши, нос, осмотрел рот и в итоге заключил:
    — Всё хорошо. Пациент готов к общению.
    — Фиксирую, — Ждан Жданович что-то записывал.
    Я только сейчас заметил, что он обложился бумагами и печатями. Среди бумаг я, кажется, заметил «свою» тетрадь.
    В моей голове тоже зажужжали мухи: то ли от высокого давления, то ли из-за мусорного ведра.
    — Опять дезертирство, — спокойно, на выдохе произнёс Ждан Жданович.
    — Можно воды? — попросил я.
    — Расскажите об автобусе, — проигнорировал он мою просьбу.
    — Да, собственно, нечего рассказывать.
    — Как же нечего?!
    — А что рассказывать?
    — Скажите, ну как вам это удалось?.. — вставил профессор.
    — Не знаю…
    — А что если он действительно не знает? — сказал Ждан Жданович профессору.
    Они переглянулись и громко рассмеялись. Ждан Жданович замахал руками и случайно зацепил стакан, опрокинув воду на документы. Пытаясь их спасти, он резко поднял папку, один из листков полетел к моим ногам. На нём среди непонятных слов выделялся жирным шрифтом триумвират имён — Vasilii, Ilhat, Nina…
    — Позовите, чтоб убрали…
    Профессор вышел.
    — Лик солнца материнский? Луна нахмурившаяся? Виноград в битуме? — Ждан Жданович наклонился через стол, — ловко!
    — Что? — не понял я, — давайте я лучше напишу…
    — У вас уже всё написано. Более чем. Жжж. Гляди-ка мухи жужжат.
    — Где?! — почему-то испугался я.
    В кабинет вернулся профессор. Я машинально перевёл взгляд на мусорное ведро.
    — Мухи у вас в голове, Тимур. И дальше будет только хуже. А учитывая ещё и невыносимые боли. Боюсь, операцию надо провести. Причём, безотлагательно!
    — Да я бы не сказал, что боли невыносимые…
    Но они встали, подошли ко мне, взяли под руки. Только теперь я заметил, что в кабинете была ещё одна дверь. За ней оказалась то ли подсобка, то ли палата. Без окон, с потёками на грязно-жёлтых стенах. Посредине стояла кушетка с ремнями для рук и для ног. Меня положили на кушетку, сняв одежду. Пристегнули. Профессор щёлкнул выключателем. Над головой жутковато загудел прожектор. Он слепил меня. Я завороженно смотрел на лампу. Смотрел так долго, что при малейшем отводе глаз видел её всюду. Профессор завозился с инструментом. Потом взял мою руку. Что-то потекло по вене. В какое-то мгновение мне показалось, что это игра, что сейчас я надену свой старый вельветовый костюм, сяду за синтезатор и сыграю Ей. Она ничего не будет спрашивать. Просто позовёт в кафе. И там под репродукциями Моне мы станем обсуждать какие-то пустяки.
    — Точно Моне? Может, Гойя? — спросили сверху.
    Я почувствовал, что профессор скальпелем прикасается ко мне.
    — Вы, что уже начали? Может подождать пока подействует анестезия?
    — Тебя уже режут вовсю, а ты не чувствуешь! — сказал за краем зрения Ждан Жданович женским голосом.
    Я не проваливался в бездны, явственно всё ощущая. Страх, словно наркотик, случайно попавший в вену, распространялся по организму, отравляя его, заставляя учащенно дышать и усиленно потеть. Я представлял себя столитровой цистерной с ледяной водой, занесенной в котельную, где кочегар с дьявольской улыбкой подбрасывает уголь, уголь, уголь… Капли выступали и, быстро скатываясь, накапливали подо мной лужицу страха. Я принялся считать потолочную плитку, каждый раз сбиваясь… В умывальнике падала вода… За каплей капля, за каплей капля… Профессор подошёл к умывальнику, повернул кран. Но вместо воды хлынула кровь. Потоки красной жидкости заполняли раковину. Казалось, вот-вот умывальник рухнет и забрызгает всё. Ждан Жданович включил на телефоне какую-то панк-группу:
    «Я мог бы быть, а мог бы и не быть...»
    — Глубоко вдохните, — сказал профессор.
    Я вдохнул, и кругом потемнело.

    Очнувшись в подвальных казематах, я обнаружил, что в камере больше никого нет. Но тут скрипнули сапоги, сталью лязгнули медные засовы, и вошли два охранника в нарочито-театральной форме, похожей на красноармейскую. Они жестом велели мне подниматься. Вывели в узкий коридор, наверное, в несколько сотен метров длиной. По пути нашего следования периодически открывались двери камер. Оттуда показывались лица то ли охранников, то ли заключенных. Завидев нас, они мгновенно скрывались, с грохотом захлопывая тяжёлые двери. Металлический звук преследовал на протяжении всего маршрута. На обуви конвоиров, кажется, были металлические шипы. Они звонко стучали об обнажённую арматуру стёртого бетонного пола. Левый конвоир, чавкая, жевал жвачку, так сильно, что во флуоресцентном свечении поблёскивали его напомаженные усики. Другой шёл чуть позади, держа продолговатый предмет, похожий на чёрный фаллос с тоненькими металлическими навершиями. Вдруг я почувствовал, что он резко остановился. Я взглянул на конвоира слева и тоже остановился. Однако левый продолжал шагать. Казалось, чавканье его отражается от стен коридора. Правый, широко расставив ноги, постукивал дубинкой о колено. Какое-то время мы просто стояли рядом. Когда мне надоело, я пошёл дальше. Меня никто не останавливал, не пытался окрикнуть. Я добрёл до раскрытой камеры. Камера была совершенно пуста, просто бетонный куб — ни окна, ни стола, ни кровати. Я осторожно зашёл. В углу стояло пустое оцинкованное ведро. Зеленоватая люминесцентная лампа давила на зарю наступающего дня. Больше, чем равнодушные стены, что охватили наш человеческий мир. Но это не равнодушие, а большая жизнь, великий путь, предоставленный муравью: иди этим путём — и ты, муравей, станешь тем же самым царём природы, каким мнит себя человек.
    — А, добрались наконец-то.
    Я обернулся. На меня благосклонно смотрел Виктор Михайлович. На нём были белые брюки, белоснежный халат и такая же шапочка.
    — Что со мной будет?
    — Ничего страшного. Вы ведь понапридумывали себе. Вероятно, утром начальник вас отпустит. Но это будет утром. А пока следует поставить пару уколов.
    — Где мы? В тюрьме?
    — Ну что вы! Какая же это тюрьма! Это — карантин, — улыбнулся Виктор Михайлович.
    — Тюремный карантин?
    — Так-так, спустите штаны. Укол безболезненный. Расслабьтесь.
    — Не нужно мне никаких уколов!
    — Нет-нет, это обязательная процедура для вновь прибывших.
    — Но я не преступник, которые, видимо, сюда попадают…
    Он непонимающе посмотрел на меня.
    — Да нет, вы самый обычный, такой же, как все. Посему правила, действующие для всех, должны быть применены и к вам.
    — Почему-то я вижу калитку и домик слева с тремя трубами... Что за дрянь вы мне колете?
    — Это не дрянь, как вы выразились, это — Горалтин. Вам стало легче от такого знания?
    Он достал шприц, спустил воздух и воткнул. Я ничего не почувствовал. Заправившись, посмотрел на врача. Тот поглядел мне в глаза. В его взгляде читалось непредвзятое любопытство.
    — Как вы здесь оказались? — спросил он.
    — Я…я…бежал.
    — Куда?
    — Никуда. Скорее, от…
    — Думаю, вам станет легче, если выполните одну мою просьбу, — он кивнул на оцинкованное ведро, — знакомо?
    — Нет.
    — Туда надо собирать люм.
    — Люм?
    — Люм. Вы не знаете, что такое люм?
    — Нет.
    — Это вещество такое, — профессор улыбнулся и указал наверх, — из люминесцентных ламп.
    — Как же его собирают?
    — Просто складывают туда, — он указал на ведро.
    Я взял ведро и пошёл по коридору. Мне казалось, все смотрят на меня. За поворотом коридор не был таким длинным, а главное, — заканчивался крутой лестницей, поднимающейся вверх. По пути мигали лампы. Чем ближе к лестнице, тем сильнее мигали. Наверное, в них действительно недоставало люма…
    У лестницы было темнее всего. Я поставил ведро на пол. Ступеньки вели прямиком на улицу. Из прямоугольного окошка заливалась чёрно-синяя ночь. Казалось, звёзды заползают в подвал. Кусочек Луны показывался тем больше, чем выше я поднимался. Я вышел на обшарпанный бетон. А как же ведро?.. Может, спуститься и начать собирать люм? Хотя какое мне дело до неработающих ламп? Да и глупо лезть обратно. Издали на меня смотрели несколько лиловых фонарей (или глаз). Высоченные стены оканчивались колючей проволокой. Они расходились в обе стороны и упирались в башни. Куда бы я не глядел, повсюду видел своих сопровождающих, стоявших так далеко, что их лица едва ли можно было различить. Я вспомнил о Норвежском лесорубе. Представилось, как он садится в драккар и отправляется в путешествие. Вода плюхается по сторонам. Чуть поодаль — водопад. Тихо. Подставил руки воде…
    — Где твоё ведро? — спросил надзиратель, оказавшийся вдруг рядом.
    — Вот оно, — я протянул скрещённые ладони.
    — Где?
    — Прямо здесь. Я насобирал люм сюда.
    — Достал всё-таки?
    — Достал. Я могу пойти?..
    Надзиратель вытянул чёрную палку, что блеснула молнией. Это был электрошокер. Я кивнул и пошёл следом за ним к соседнему корпусу. Мы поднялись на второй этаж. Он сопроводил меня в камеру. Закрыл дверь. Хотя запирать не стал. Лениво горел свет. Я посмотрел на свои вены, истыканные иголками шприца. На тумбочке лежал запаянный пакет, словно подарочный набор. В нём оказались: небольшая пластиковая бутыль с надписью «спирт», пачка тонких сигарет, спички, одноразовая щётка и крохотный тюбик зубной пасты. Также была визитка, исписанная незнакомыми буквами. Я повертел бутылку и опустил в глубокий карман хлопчатобумажной робы. На окне не было решётки. Я подошёл и посмотрел вниз. «Вот бы спрыгнуть и убежать. Далеко-далеко». Зажав голову руками, я принялся ходить по камере. Свет погас. Только Луна теперь освещала пространство. На подушку падали чёрные полосы, словно тень несуществующих решёток. Я вытянулся на топчане и долго-долго смотрел на бетонный потолок. Похоже, здесь не было люма.

Эпизод 3

    Бежать было тяжело. Когда появилась одышка, переступил раскалённые рельсы и перешёл на шаг. Жара! Вдали асфальт создавал фату-моргану. В голове крутилась музыка, непременно сопровождающая любой фильм про Латинскую Америку. Всё вокруг — словно в сепии-фильтре, трансформирующем тёплый воздух в зной. По обе стороны от меня парни с лёгкой щетиной чёрных усов музицировали на гитарах. Две пары танцевали, передавая мне вибрации. Посмотрев на свои ноги, я вспомнил про пижаму. Взглянул на парней. Они были в радужного цвета одеяниях. Один подмигнул мне и показал на прилавок. Я подошёл к накиданной куче поношенной одежды.
    — Камбиамос? Си! Даме ту пихама, — парень потянул меня за рукав.
    Я начал было водить пальцами по прилавку, но он зацокал:
    — Трахе эспесиаль пара эль сеньор!
    Передав мне рваный пакет с одеждой, он поклонился. Я надел льняные, местами протёртые, брюки и поношенную футболку мексиканской сборной. В зеркалах отразилась надпись «Бланко». И десятый номер. Только вот единица отвалилась, остался лишь ноль.
    Я поблагодарил и побежал дальше. Меня не волновали машины. Перепрыгнув низкое пешеходное ограждение, оказался посреди дороги. «Буханка», летевшая не меньше ста в час, юзом затормозила, выдавливая искры из асфальта. Водитель заорал на меня сквозь изрешечённое лобовое стекло, затем выскочил из кабины. Он походил на Дэнни Трехо. В уголке рта дымилась толстая сигарилла. Наколотый на груди скелет держал свиток с мелконабитым текстом. Среди латинских букв показались знакомые... имена…
    — Ты чо, баклан! Тебя здесь задушить или в лес вывезти?!
    — А ты куда так летишь?
    — Чего?!
    Из салонной двери «буханки» вылез ещё один с наколками на лице и на загорелой груди. По телу стекали капли грязного пота. Он напоминал измазанного гримом бодибилдера. Только тощий. Под сырой прилипшей к груди майкой скрывались ожоги, начинающиеся от кистей. Он напоминал члена Мара Сальватруча. Про себя я назвал его сальвадорцем. Но тут моё внимание отвлёк проезжающий мимо военный грузовик с лысым офицером на пассажирском сиденье. К счастью, тот отвернулся в другую сторону.
    — Давайте лучше в лес, — громко сказал я и залез в «буханку».
    Обалдев, они посмотрели сначала на меня, потом на тент проползшего грузовика и тоже запрыгнули в машину. Двери захлопнулись. Мы со свистом и грохотом тронулись с места.

    В салоне оказался ещё один. По манере держаться, мне показалось, — главный. Несмотря на пекло на нём была каракулевая казацкая кубанка. Наверное, он был немногим старше меня, однако казался почти пожилым. Он, действительно, напоминал настоящего казака, каких писали художники позапрошлого века. Усы — полуседые-получёрные, будто измазанные мазутом, свисали, словно ветка ивы. От него пахло чесноком и потом. Он с интересом рассматривал меня:
    — А ты вообще кто такой?
    — Девушку ищу.
    — За Мексику болеешь? — он посмотрел на мою футболку.
    — Да, — соврал я.
    — Я тоже. С детства, — вставил водила.
    Казак на минуту задумался.
    — Я их в детстве тоже обожал. Как Бланко хорватам заложил в две тысячи втором, а?
    — Так он лучший пенальтист! До сих пор, — сказал водила.
    Я был не в состоянии поддержать их интересную беседу...
    — Кого ты всё-таки ищешь? Как её зовут? — разрядил ситуацию сальвадорец, оголив кривые коричневые зубы, как на пачке сигарет с надписью «пародонтоз».
    — Нина.
    — Рыжая?
    — Рыжая.
    Они переглянулась. Мне показалось, они общаются молча, едва шевеля веками. Казак повернулся к водителю:
    — Слышь, Ковбаса, поехали на наше место.
    На минуту воцарилось молчание. Мимо проплывали дома частного сектора.
    — Она тебе должна что-то? — продолжил казак.
    — Нет, просто пообещал ей...
    — Ей?.. — усмехнулся казак.
    — Нинка с кем только не была, даже с Ковбасой, — закуривая, сказал сальвадорец.
    Я посмотрел на его наколки. Дышать стало тяжело, будто перекрыли кислород.
    — Да шучу я! Чего ты так напрягся?! — заскрежетал металлический смех сальвадорца.
    Я вздохнул и достал пузырёк спирта.
    — Может, за встречу?
    — А давай. Сейчас только доберёмся до места, — сказал казак.
    Мы припарковались у старых домов с видом на выжженное поле. Звонкий звук дёрнутой резиновой крышки придал мне уверенности. Я протянул бутыль казаку.
    — Не-не, сам сначала.
    Я отпил и, поморщившись, выдохнул ядовитый запах. Передал казаку. У него заиграл кадык, лицо преобразилось:
    — Смелый ты. Нас вообще-то боятся.
    — Может я вас плохо знаю?
    — Не. Тут другое. Это сразу видно, — заключил казак.
    — Да и Бланко надо уважать, — подхватил Ковбаса, показав на фотографию, аккуратно примостившуюся среди иконок.
    — Ты его любишь больше всех, — сказал казак.
    — Так я тогда последние поставил. И ведь зашло!
    — Я думал, ты всегда при своих, — усмехнулся сальвадорец.
    Спирт недолго ходил по рукам. Потом Ковбаса достал канистру с мутной и ароматной брагой, что стала во главе угла. Казалось, всё пропиталось её теплотой. В машине чудесным образом нашлась закуска. Разговор о футболе тянулся до бесконечности. Пейзаж расфокусировался. Плыли лица попутчиков. Последнее, что я помню, — нежная мякоть металлического пола.

    Запах фар проезжающей машины ударил по ноздрям. Я хрюкнул, потянулся к зачесавшемуся уху, извлёк оттуда муравья. Приподнялся. Голова немного кружилась, но в целом всё было хорошо. Я располагался на земле. Невдалеке от дороги. Жёлтый диск освещал ночное поле, уходящее чёрной пустотой к горизонту. «Буханки» не было. Моих новых друзей — тоже. Невдалеке ответвлялась от шоссе грунтовая дорога, ведущая на возвышенность. Мне вдруг захотелось подняться туда. Осмотреть окрестности. Вдоль дороги журчала живность в траве. На склоне веял тёплый бриз. Вдалеке тускло мерцал свет в каком-то строении. Строение оказалось треснутым напополам кирпичным домом. В окне горел свет, скрытый за шторкой. В кустах напротив дребезжала «буханка» с включенными фарами. Я подошёл к окну и прислушался.
    — Где она?!
    — Режьте… всё равно ничего не знаю...
    — Что будем делать?
    — А чего? Первый раз что ли?
    — Не в первый. Но всегда тяжело, — голос замялся, — да неважно какой раз.
    — Всё равно когда-нибудь привыкаешь.
    — Где Дэбил? Где Дэбил?!
    Алкогольный налёт слетел с меня. Я увидел около стены топор, взял его и направился к входной двери.
    — Ты чего задумал? — спросили сзади.
    Я обернулся. В синеве ночи краснел уголёк, освещая поднимающиеся струйки дыма. В потустороннем свечении фар сальвадорец казался нереальным. Автомат в его руках отбрасывал странную тень. Моя деградация дошла до верхней отметки, я физически ощутил её в трясущихся руках. Какой-то слепой страх, сравнимый с поклонением. Я упёрся спиной в стену, продолжая держать топор. Из перелеска за домом раздался шелестящий свист. Мы повернулись. Там мелькали огоньки, подобные приманкам на головах глубоководных рыб. Свет, водружённый на тонкую леску длинных удочек, неспешно перемещался, сходился и расходился на десятки метров. Над верхушками вспорхнула золотистая пыль и упала с оглушительным треском. Я взглянул на сальвадорца, тот стонал на земле. Позади возвышался... Илья.
    Выпорхнув из трусливой шкуры, я отбросил топор и схватил автомат сальвадорца. Илья плечом высадил дверь и залетел в дом. Лампочка сразу же погасла. Я подбежал к дверному проёму. В темноте опускались и поднимались кулаки Ильи, смешивая лучи горчичного света фар с заливающимся сквозь прорехи штор лунным сиянием. Преломляющиеся потоки освещали то Ваську, то отлетевшую на подоконник кубанку.
    — Падла! — рявкнул казак.
    Из сумрака дома на волю кинулся было Ковбаса, в его руке угадывалось лезвие.
    Я попятился и машинально нажал спусковой крючок… Металл ударил об металл — выстрела не произошло.
    — Предохранитель сними! — закричал Илья.
    Я отщёлкнул предохранитель и направил автомат на Ковбасу. Руки тряслись, круговерть мыслей заполонила голову. Ковбаса картинным жестом бросил нож в пол, и тот воткнулся в древесину.
    — Ты представляешь, как тебе повезло?! — заорал я, не до конца понимая кому именно.
    Илья забрал нож и стал разрезать веревки, стягивающие кисти брата, помог ему подняться, и они вывалились на улицу. Моему взору открылся уткнувшийся в пол казак, усы распластались по ковру.
    — Дай сюда, — Васька, доковыляв до меня, выхватил из рук автомат, посмотрел магазин, вставил обратно, передёрнул затвор. Я вышел на улицу. Посмотрел на лежащего сальвадорца. «Интересно, он живой?»
    Илья грохнул водительской дверью.
    «Хлопцы, едем!» — крикнул он.
    Мы с Васькой подошли к машине. Тарахтящий мотор возбуждающе ударил мне в мозг. Я залез в салон. В темноте снаружи раздалась автоматная очередь.
    — Васька, ты в кого?
    — В пустоту, — ответил он и тоже вскарабкался в машину.
    Мы выбрались на шоссе. Я облегчённо выдохнул в приоткрытое окно. Ночной прохладный воздух приносил осознание. Я задумался о трясине, чёрной и вязкой, втягивающей всё глубже, оставляющей всё меньше шансов на спасение.
    — В кого ты стрелял? — ещё раз спросил я Ваську.
    — Говорю же, в пустоту. Не знаешь, может здесь аптечка есть?
    Я пошарил под лавкой. Выкатились гильзы, пластиковые бутылки с остатками жидкости больше похожей на желе. Из небольшого деревянного ящика, прибитого к полу, достал пропитанную соляркой ветошь. Под ней нащупал потёртую металлическую аптечку. Протянул её Ваське.
    — Эх, жаль Нинки нет, — сказал тот.
    — Она уже у границы, — вставил Илья.
    — Может помочь? — предложил я.
    — Да ладно, — ответил Васька.
    Я чувствовал, что ему становится хуже.
    — Илья, чего делать будем?
    — Сейчас заедем к одному человечку.

    Вскоре мы въехали в какой-то посёлок. Васька остался в салоне, а мы направились к ближайшей калитке. Илья позвонил. Зажёгся свет на крыльце. Из дома почти сразу вышел мужчина лет шестидесяти с лицом киноактёра.
    — Ван Дамм, — вырвалось у меня.
    — Ван Дамм, — согласился мужчина.
    Илья посмотрел на меня, будто я должен был что-то сказать.
    — Я в окне фортепиано увидел, — выпалил я.
    — Так.
    — Можно сыграть?..
    — Про Дэбила слышал? — перебил меня Илья.
    — Кто же не слышал?! — ответил Ван Дамм.
    — Дэбил это я.
    Ван Дамм поднял вверх большой палец правой руки:
    — Излагай, легионер.
    — Слушай, я сейчас брата приведу. Зацепило его… Организуешь? — сказал Илья, — Тимур, вода понадобится. Сходи до колонки.

    Сваренная из чугуна тележка противно скрипела. Казалось, в домах вокруг должны были спать. Но возникло ощущение, что не спят, следят за мной из укрытий, просчитывают мои шаги, внимают тележной скрипке. Я добрался до колонки и подставил канистру под струю. Пока вода набиралась, в ближайшем дворе распахнулась калитка и вышла женщина в серебристом халате.
    — Зайди, — негромко сказала она.
    — Не могу сейчас.
    — Давеча такой приходил, с пушком под носом. Очень мне понравился, — она засмеялась.
    — А я здесь причём?
    — А ты заходи, увидишь…
    Я поставил флягу на тележку.
    — Не заинтересовала.
    — Нехорошо телефоны воровать…
    — Ты о чём? — остановился я.
    — Да ты зайди, увидишь, что со мной сделали…
    — Мне, действительно, некогда. Давай попозже.
    От неё тяжело пахло. Я отвернулся и покатил тележку назад, ощущая её взгляд на своей спине. К её взгляду примешивались взгляды из тёмных окон. Из каждого дома они следили за мной.
    Вернувшись, я прислонился к забору и посмотрел на звёздное небо.
    — Заходи, — сказал Ван Дамм из темноты.
    — Почему-то так хочется спать. А где Илья с Василием?
    — Василия увезли в больницу. А Илья просто уехал. Да ты заходи, раз хочется спать.
    В коридоре он показал мне на диван. Едва я накрылся байковым одеялом, как сразу куда-то провалился…

    По бескрайнему полю, покрытому невысокой травой, мчался чудовищных размеров табун. Полномасштабное лошадиное ржание сводило с ума. Движение со всех сторон, — по воздуху и под землёй. Чернозём под ногами сотрясался от топота. Я находился на окраине сгоревшего посёлка. Невдалеке, в кабине пожарного ЗиЛа Нина целовалась с командиром. Заметив меня, они, счастливые вышли из машины. Командир был ростом с Авиатора и почему-то в его одежде. Он улыбался. Нина подбежала ко мне, широко расставив руки:
    — Васечка! Васечка! — кричала она.
    Оббежав меня, она бросилась к брату, стоявшему позади. Командир надменно посмотрел на меня:
    — Где твой инструмент, музыкант?
    — А где твоя команда, командир?
    — Какая команда?
    — Чтобы тушишь пожары.
    — С чего ты взял, что я тушу пожары?
    Вихрь из скачущих лошадей сузился и плотным кольцом приблизился к нам.
    — Прощай, Тимурка, ещё раз попадёшься — шлёпну! — закричал командир.
    — Или отшлёпаю! — добавила Нина.
    — Нина, — я распростёр руки.
    Она подошла. Мы обнялись. Её волосы пахли электрическими полями. Как же я мечтал о них все последние годы. Грудь впилась в меня. Командир двинулся было к нам. Но я раскрыл кобуру, что висела на Нининой талии и вытащил пистолет:
    — Стой, где стоишь!
    Тут я увидел, что в кабине ЗиЛа ещё кто-то копошится. Одевается что ли? Неужели с ними был кто-то ещё?!
    — Эй, в машине! Выходи! — крикнул я.
    Из кабины вылез Ковбаса в окровавленных штанах и синим животом. Наколотый скелет растёкся от слёз.
    — Зачем вы это сделали, мужики? — спросил он, смотря на меня.
    Мне стало жалко его. Я хотел было… Но Васька заливисто захохотал. Я выстрелил. Табун содрогнулся эхом и поскакал прочь…
    — Ты, ты… — заплакала Нина.
    Её глаза покраснели, кожа побагровела и от сильного напряжения пошла в крапинку. Затем всё сошло, она побледнела и стала серой лошадью. Присоединившись к табуну, она ускакала прочь. Я выстрелил дважды. Ударила молния и начался ливень, пробивающий насквозь. Из ближайшего здания вышел Илья. Он направил на меня автомат и закричал:
    — Дет ер ам! Дет ер ам! Дет ер ам!

    На репродукции Шишкина медвежата сидели на половине палки. Мимо проходил Ван Дамм с каралькой краковской в руках.
    — Не проходи мимо, угости!
    Ван Дамм отломал половину и протянул мне.
    — Ты чего не спишь? — спросил я.
    — Зарядку нужно делать каждое утро в независимости от обстоятельств.
    — А можно с тобой?
    — Пошли, коли хочешь.
    Мы положили половинки колбасы на скамейку и вышли на задний двор. Лёгкая утренняя дымка окутала нас. Я смотрел на Ван Дамма, повторяя каждое его движение. Размяв кисти, он размахивал руками в разные стороны, подпрыгивал поочередно то на одной, то на другой ноге, захлестывал голени... В соседнем дворе мальчишки тоже повторяли каждое его движение.
    — Кто это такие? — спросил я Ван Дамма.
    — Мексиканцы.
    — Почему они не уехали?
    — Куда?
    — Не знаю, все куда-то уезжают.
    — Не отвлекайся. Сейчас поспаррингуемся!
    Он поклонился, занял стойку и занёс ногу над моей головой… Я увидел влагу на утренней земле. Мальчишки подбежали к нам. Ван Дамм снова встал в стойку. Но я отказался продолжать:
    — Ты запредельно машешь ногами. Особенно, для своего возраста.
    — Просто я — кумир поколений! Нужно соответствовать.
    На улицу вышла молодая женщина и, что-то крикнув мальчишкам, загнала их домой.
    — Ты давно здесь? — спросил Ван Дамм.
    — Многие спрашивают. Сколько бы я не ответил, — всё равно недавно.
    Он отворил калитку. Я пошёл следом. Невысокий, щуплый, с залысиной, Ван Дамм казался теперь совершенно другим человеком. Но жизни в нём всё равно было больше, чем во мне.
    Около соседнего дома сидел старец с трубкой и плевал себе под ноги. По кумару, стоявшему над ним, и по трясущемуся выражению его лица мне показалось, что курит он несколько часов к ряду. Ван Дамм уважительно поздоровался с ним. Они что-то долго обсуждали. Старец иногда косился в мою сторону.
    Потом Ван Дамм махнул мне, и мы прошли на кухню соседского дома. Грязная посуда, объедки, разнообразные нарезанные колбасы и нетронутые, будто искусственные, фрукты: жёлто-зелёные бананы, кислотный виноград… Ван Дамм взял один из стаканов и заглянул под стол, где стояли огромные бутыли с бордово-зеленоватой жидкостью. Наклонив одну из них, он наполнил стакан. Запахло ладаном, малиной, хмелем и карри. Напиток неприятно продрал горло, я поморщился. Ван Дамм расплылся в улыбке:
    — Если будешь пить это вместо водки каждый день — станешь, как я.
    — Не люблю алкоголь, — ответил я.
    — По твоему перегару и не скажешь!
    Он демонстративно встал в стойку и хлёстко ударил ногой по стене. Полетела вниз фотография. Я попытался поймать, выронил стакан, стакан разбился. Тут же выбежали четыре девчушки и принялись подтирать пол. Они что-то напевали. Ван Дамм, подхватив их песнопения, обнял за талию одну совсем юную девочку и стал с ней танцевать. Песнопения нарастали. Девочки пели теперь совсем громко. Я поднял фотографию, — чёрная кошка там играла с виноградинкой. Одна из девчушек подошла ко мне, но я, выставив вперёд руку, отвернулся, повесил фотографию на место и вышел из кухни. Хотелось на улицу, но старец, оказавшийся тут же, бросил мне:
    — Ту обхетиво?
    — Не понимаю.
    — Обхетиво!
    Старец тыкал в меня жёлтыми пальцами. Он похоже злился, что я не понимаю.
    — Финалидад?
    — Финал? Финальная цель?
    Старец радостно закивал.
    — Моя цель?
    Старец многозначительно поклонился и показал на дверь.

    Впервые за несколько лет я не избегал чего-то. Пусть и без точного плана, но я двигался к цели. Она стала для меня той ветвью, до которой нужно дотянуться. Я бродил между домами, заглядывая во дворы. За высоким забором одного из них услышал:
    — Устал… так устал, как же я устал.
    — От чего ты устал? — через забор спросил я.
    — А кто это?!
    — Не всё ли равно?
    — Вы случайно не капеллан?
    — Допустим.
    — Тогда я на исповеди?
    — Да. Ты на исповеди. Поведай, почему ты устал.
    — Грехов много, устал с ними жить.
    — Чтобы облегчить душу, тебе следует помочь кому-нибудь. Не важно кому, Бог это обязательно увидит и в нужный момент окажется рядом. Можешь, например… помочь мне.
    — Чем же я могу помочь тебе, капеллан?
    — Скажи, куда отсюда скорая увозит?
    — На тот свет увозит, господин капеллан…
    — Как?! Чёрт…
    — Господин капеллан, не поминайте…
    Я хотел было броситься к Ван Дамму, точно всё узнать, но меня окликнул женский голос.
    — Не слушай его. Здесь нет скорой. Просто Бобыль отвозит иногда в райцентр.
    — Моего друга сегодня ночью увезли…
    Она смотрела на меня, хлопая длинными накладными ресницами. Она напоминала знакомую стилистку. Такая же короткая стрижка. На округлом теле — одежда меньшего размера. Умопомрачительная обувь с толстым каблуком. Кулончик на широкой ножке. Помнится, при стрижке стилистка порезала мне ухо.
    — Вот его машина, — она указала на Ладу одиннадцатой модели, грязно-бело-ржавую, с отклеенными значками медицинской помощи. Теперь эти места были грязными и походили на чёрно-серые кресты.
    — Бобыль! Бобыль!
    Дверь распахнулась, к нам выглянул крепенький мужичок с круглым лицом.
    — Ты чего кричишь?
    — Куда ты парня отвёз сегодня ночью?
    — Тебе зачем?
    — Это его друг.
    — В райцентр отвёз. Куда же ещё? Корешу твоему совсем хреново стало. Кто ж его так отметелил-то?
    — Да был бы человек, а уж кому — найдётся, — сказал я.
    — Это точно.
    — Можешь меня туда же?
    — Я тебе не такси, по два раза на день туда гонять!.. — он пригляделся, — хотя… Сколько?
    — Что сколько?
    — Денег сколько дашь?
    — У меня нет денег.
    — Парень, ты здоров? За бесплатно — только пешком.
    — Давай, помогу чем-нибудь… Воды натаскаю, например. Я — спец.
    — Воды? А чего, натаскай! Только не мне. Жанне. У неё там несколько бочек. Заполнишь — подходи. Отвезу.
    У Жанны во дворе стояло несколько гигантских цистерн. Не знаю, зачем нужно столько воды. Возможно, роту солдат помыть. По двору взад-вперёд ходил мужчина неясного возраста. На его лицо опускались грязные липкие волосы, покрытые перхотью, на плечи накинута была длинная куртка с выбивавшимся из дырок синтепоном. Штанов не наблюдалось. Ступни болтались в гигантских галошах. Из внушительной дырки торчал большой палец. На ногте красовался грибок.
    — Я их всех… Я не знал! Я не знал! Простите меня... — он шагал взад-вперёд, заламывая кисти, дёргая пальцами, — Простишь? Простишь, нет?
Подойдя к дому, он замахал руками, словно мельница, потом замолотил ими по стенам с такой силой, что отскакивала штукатурка. К нему подошла Жанна, успокоила и отвела в дом. Я же принялся перетаскивать воду. Казалось, прошёл не один час, прежде чем я наполнил цистерны и выжал мокрую футболку с именем Бланко на спине.

    А вот поездка до райцентра заняла всего минут двадцать. Я даже немного расстроился, когда Бобыль остановился у длинного одноэтажного дома. На приусадебном участке был идеально выстрижен газон. По двору с метлой в руках и красной повязкой на рукаве ходила молодая женщина.
    — Моего друга ночью привезли! — крикнул я.
    — Тимур!
    Васька с крыльца замахал мне. Его будто чем-то накачали, организм переполняла живительная сила. Хотя на лице ещё видны были следы побоев.
    — Как ты? — спросил я.
    — Огурцом.
    — Когда поедем? Илья-то где?
    — Поедем — не поедем. Когда поедем — не знаю, — он лукаво посмотрел на женщину с красной повязкой, — но, думаю, к завтрему заштопают.
    — Ты что кукла, чтобы тебя штопать? — сказала женщина.
    — А я Васечку не брошу, потому что… — он показал ей язык и снова переключился на меня. — А насчёт Ильи… Он с этой стороны останется…
    — Как это? — не понял я.
    — Да ты не волнуйся. Поможешь к обеду?

    Мне достались ведро картошки и туповатый нож. Других пациентов не наблюдалось. На стенах висели фотографии тех, кто лечился здесь раньше. Во всяком случае, мне так показалось. «Оазис альтруизма», — подумал я и представил неоновую вывеску на крыше. Её видно из соседних деревень. И даже из окна профессора Преображенского. При воспоминании о нём меня передёрнуло.
    Оставшийся день я помогал по хозяйству, участвовал в обеде и ужине. Когда солнце ушло, к дому подъехал японский микроавтобус, серебристый и пыльный, с белыми иероглифами на кузове. Целый трактат! Только кто ж прочитает? Хмурый водитель, похожий на мастера Накаяму, оглядел нас и открыл багажный отсек. Однако вещей у нас не было, мы лишь развели руками. В салоне я тихонько спросил у Васьки:
    — А чего он такой хмурый?
    — Потому что — немой.
    — Ты серьёзно?
    — Да не знаю я. Он же японец, не понимает по-нашему.
    Водитель без эмоций посмотрел на нас, и мы двинулись в сторону границы под завораживающие мотивы восточной музыки. Васька задремал. Не верилось, что уже утром мы сможем вырваться отсюда.
    — Конкай мо ракки да то омоймасу? — спросил водитель.
    — Я не говорю по-японски.
    — Жаль, — произнёс он.
    По пути попадались какие-то странные люди на обочинах. Порой мы сворачивали с основной дороги. Плутали по второстепенным. Водитель, похоже, прекрасно здесь ориентировался. Иногда мимо проскальзывали мигалки. Но, как ни странно, нас ни разу не остановили. Под утро я немного поспал. Когда открыл глаза, Васька тоскливо глядел в окно. Он повернулся ко мне, и я уловил блеск в его глазах.
    — Что с тобой?
    — Боюсь, что больше сюда не вернусь… Убегаю, как шакал.
    — Мы все бежим. Может быть, жизнь и есть бег? Разница лишь в скорости.
    — Тебе не понять. Ты вроде и не бежишь вовсе, а так… играешься в спринт.
    — А кто определяет? Главное, когда слишком долго стоишь на старте, не обосраться от сигнального выстрела.
    — Да уж.
    — Зря расстраиваешься. Через пару лет мы с Ильёй и Ниной придём на твой концерт. Она будет в зелёном облегающем платье, на высоких каблуках... И кудри завьёт себе! Обязательно!
    — Какой ещё концерт?
    — Ты ведь станешь популярным стендапером.
    — Ну да, собственно, когда же ещё мечтать, как не в пять утра под розоватым рассветом, что отделяет прошлое от будущего.
    Тем временем мы плавно подкатились к дому необычайной красоты. Конечно, основную роль этой красоты сыграло рассветное солнце, шевелящее лучами верхушки деревьев и, бликуя в зеркале воды. Дом был яркий, будто кукольный. Кислотно-жёлтый фасад и ярко-красная крыша. У пристани неподалёку поднималась и опускалась лодка. Всё вокруг было покрыто розовым цветом. И я понимал, что сейчас увижу Её...
    — Скажу, чтобы посигналил, — сказал Васька.
    — Не надо!
    Я на цыпочках подошёл к двери, по пути сорвав какие-то васильки. Сквозь занавески увидел Нину, лежавшую на диване. Она спала в одежде. Я постучал в окно, подставив полевые цветы к окошку. Послышался лёгкий возглас. Нина выбежала из дверей и крепко обняла меня. Затем прыгнула на шею Ваське.
    — Я думала, что больше никогда не увижу вас! Ну и потрёпанные же!
    Мы снова обнялись. Её сильные руки крепко-крепко сжали меня. Я даже не ожидал, что она так обрадуется.
    — Ты не представляешь, чего мне стоило попасть сюда, — прощебетала Нина.
    — Не представляю... Ты мне сейчас снилась...
    — Потом поворкуете. Машина ждёт. Нина, собирайся, — приглушенно произнёс Васька.
    Через несколько минут она вышла и протянула брату спортивную сумку:
    — Держи, там всё, как ты просил. А у тебя что с документами?
    — Пусто, как и в голове, — сказал я.
    — Ладно, что-нибудь придумаем...
 
    Чем ближе японец подвозил нас к границе, тем больше Васька мрачнел. Хотя куда уже больше? Нина перекладывала вещи в сумке. Достала папку с документами и три комплекта одежды. Разложила на сиденье. Одежды были одинаковые — белые футболки и такие же штаны. Нина достала футболку из последнего комплекта.
    — Нет, ты в ней утонешь, — она оглядела меня.
    — Это больше, чем на Илью, — заметил я.
    — Так и есть. Что же делать?..
    — Могу и в своей остаться.
    — Ты что же и там будешь «ноль»? — оторвался от грустных мыслей Васька.
    — Когда-то мне это помогло.
    — Ну хоть не хаки. Сойдёт, наверно.
    — На Большую землю — в новой одежде! — улыбнулась Нина.
    Не понимая, почему столько внимания уделялось «одеждам», я попытался сменить тему:
    — Нина, ты говорила, чего тебе стоило добраться сюда...
    — Говорила. Потом расскажу.
    — Когда?
    Она посмотрела на оставшийся позади огромный дуб:
    — Да мало ли у нас будет времени?

    Через несколько минут японец высадил нас на обочине. Васька застегнул сумку, и мы пошли через пролесок, через совсем другие леса, насыщенные жизнью, где трава отзывалась приятным шуршанием. Мы шли молча, находясь в лёгком волнительном возбуждении. Оказавшись у реки, огляделись. Каких-то тридцать метров, и мы по ту сторону. Так всё просто. Да и должно было быть просто… Кто провёл эти границы? Застучал дятел, отсчитывая наши последние перед переходом секунды. Мы сбросили верхнюю одежду. Нина переправлялась первой. Я смотрел на её божественную талию. Ваське, кажется, на мой взгляд было всё равно. Он трясся от холода. Что только не сделает с человеком тоска по родине? Подхватив сумку, я помог ему перебраться. Незнакомая земля ласкала ступни. Манила в свои сады.
    Удивительным образом сумку удалось не замочить. Повернувшись друг к другу спиной, мы переоделись. И пошли дальше. По совершенным и пустынным полям. Нина и Васька светились в новой одежде, как улыбка в рекламе зубной пасты. Когда до дороги осталось несколько шагов, мы увидели приближающуюся машину, серебристо-синего цвета. Я было дёрнулся, но Васька приказал:
    — Стоим! Пронесёт, жопой чую.
    Включилась мигалка, машина подкатилась к нам. Из неё вышли четверо здоровенных полицейских в бронежилетах и касках. Двое были вооружены пистолетами, ещё двое — небольшими автоматами.
    — Чесць! Доконд змежаш?
    Мы переглянулись.
    — Вот наши документы, мы не перебежчики, просто заплутали. Виза есть, всё в порядке, — сказал Васька.
    Трое полицейских покосились на четвертого, тот сказал:
    — Давайте моя. Здесь не иметь право ходить.
    — Понятно. Мы сейчас пойдём отсюда куда подальше, — Васька протянул им документы.
    — Так. Ты. Иди, — он отдал Ваське документ, — ты… иди, — сказал он Нине.
    Заглянув в мой паспорт, он внимательно посмотрел на меня:
    — А это что? Ты не быть похожим?
    — Не может быть!! А! Это брата документ. По ошибке взял.
    — Ладно. Иди.
    Я направился к Нине с Васькой, но полицейский рукой остановил меня:
    — Стоп. Иди здесь. Садись. Машина.
    — Зачем?
    — Машина двигаться в коменданта.
    — Куда?
    — Полиция.
    Мы втроём переглянулись. Васька потянул Нину за рукав, та нехотя, но всё же поддалась. Она несколько раз обернулась на меня. Васька словно тащил её, сильную и непреклонную. Она удалялась, словно уходящая под небольшой склон вагонетка, наполненная ярко-рыжим золотом. Я перевёл взгляд на полицейских. Они совещались, махая руками так, словно от силы этих взмахов зависело, как быстро они смогут от меня избавиться. Васька и Нина растворялись в лучах солнечного света, ведь у них имелись заветные маленькие книжечки, дававшие право проследовать в элизиум. Когда наконец полицейские наговорились, они снова делегировали русскоговорящего:
    — Ты ехать нелегал?
    — Нет.
    — Как твой имя?
    — Не помню.
    — Амнезья?
    — Ага, — улыбнулся я.
    На меня надели наручники, согнули лебедем и загрузили в автомобиль. Прежде чем он тронулся, я в последний раз посмотрел туда, где исчезали мои попутчики, ставшие частью меня. Существовали ли они вообще? А пересечённая местность, по которой катилось наше соревнование?
    Визг стартующих шин взбудоражил птиц. Вслед затухающе прокрякал чирок, будто прощаясь со мной навсегда. Недолго я пробыл на его территории. Меня удалили с поля, едва выпустив на замену. Ничего, команда справится без меня. В подтрибунном помещении: темновато, сыро и занавешены окна. Но мне не привыкать.

Эпизод 4

    «Вокруг — никого. Надо пройтись, ведь дверь не заперта». Сквозь ситец занавески глубокая ночь заглядывала лунным светом. Я пробрался к огромным окнам на площадке у лифта. Всмотрелся в незнакомый город. Бесчисленное множество домов, каждый — отдельная вселенная. Вызвал лифт, но тот не отозвался. Спустился по лестнице. Первый этаж бросил мне в лицо зеленовато-фосфорный отблеск. Я вышел на улицу. Безмолвные машины скорой помощи. Ни пациентов, ни родственников. Никого. Только около одной из машин на каталке, наполовину поднявшись, сидел мужчина. Когда наши взгляды встретились, — он отвернулся. Пройдя несколько шагов, я посмотрел назад, — человек лежал на каталке, укрывшись с головой одеялом. Мне показалось, что это не одеяло, а чёрный полиэтиленовый мешок.
    До дороги было метров триста. Обычная улица с разбитым асфальтом и тусклыми фонарями. Облака будто остекленели. Автобусная остановка с надписью «Больница скорой медицинской помощи». Сидевший на скамейке голубь меня не испугался, скорее, наоборот. Я смотрел на него пару минут. Потом подошел ближе, протянул руку, прикоснулся, — голубь упал на асфальт. Я посмотрел по сторонам, пытаясь уловить хоть какую-нибудь жизнь. Вдруг услышал бутылочный стук мотора, — бело-синий автобус полз в мою сторону. Дорожные ямы под его колёсами напоминали лунные кратеры. Водителя не было видно. Я не увидел его, даже когда автобус, поравнявшись со мной, остановился. Несколько секунд мы глядели друг на друга. Я и автобус. Затем гулко отворились двери. Одна створка западала, пришлось её подтолкнуть. «Раз, два, три — все ступени позади».
    Внутри сидели однополчане, что ехали со мной. Когда-то очень давно. Веселья теперь не наблюдалось. Их лица были наполнены отрешённостью. На меня не обратили внимания. Я опустился на «своё» место, продавленное тысячами ягодиц.
    Ночь содрогалась от бутылочного звона двигателя. Красно-оранжевые висюльки болтались из стороны в сторону, подпрыгивая, словно арахис в пластиковой банке.
    — Не смогу вернуть тебе телефон, — сказал я соседу.
    Он посмотрел на меня пустыми глазами. В уголках глаз застыли то ли капельки пота, то ли крошечные слезинки.
    — Телефон потерял.
    — Я тоже свой потерял, — равнодушно ответил он.
    — Так я про твой и говорю!
    Он непонимающе посмотрел на меня и вновь перевёл взгляд на спинку впереди стоящего сиденья. За окнами плыли дома. Я встал, прошёлся по салону, и наклонился к парню с пушком под носом.
    — Ты так больше не пей, а то зарыгал там всё!
    Он кивнул.
    — Чего вы все такие грустные?!
    — Я — не грустный. Просто не понимаю…
    — Чего не понимаешь?
    — Да вот, флягу дали, воды попросили принести…
    — И что?
    — Всё.
    — А вода зачем?
    — Пожар тушили.
    — А потом?
    — Потом какой-то мопед ехал. Шумно было. Да я в этом не разбираюсь. Сказали, что мопед едет.
    — А здесь-то ты как оказался?
    — Так же, как и ты.
    Я внимательно посмотрел на него и вернулся на «своё» место. За окнами плыли дома.
    — Автобус сгорел, — сказал вдруг сосед.
    — Какой автобус?
    — От которого ты отбился. Мы знали, что ты не спецом убежал, просто отбился. Но вместе-то веселей. Страшно тебе было?
    — Да не особо. Я по твоему телефону разговаривал.
    — Ну да, — согласился он.
    — А можно я у окна сяду?
    Сосед встал и пропустил меня к окну. Мы плавно скользили. Город казался мне приятным, только электричество сегодня пахло как-то странно. Многие подмечаемые детали я уже видел, но некоторые видел столь давно, что было удивительно: как же я могу их помнить? Было ли это на самом деле? Может, приснилось? «Странно, что в этом городе нет людей. И птиц нет. И собак. Только вывески. «Продукты 24». Интересно, для кого они работают?» Вдруг захотелось пить. Я тяжело сглотнул. Автобус проехал ещё одну остановку. И ещё одну. Бесконечность с одинаковыми домами, магазинами, остановками. На очередной я увидел двух парней. Они спали, сидя на скамейке в неестественно-неудобных позах, оперев головы друг на друга. Синеватые и холодные. Илья и Васька! Моё отражение поравнялось с ними и поехало дальше. Я перелез через соседа и пошёл к водителю. У него был выключен свет. Горела только тусклая лампочка надо мной. На стекле, отделявшем кабину от салона, в полумраке качались эротические календари. Они не позволяли увидеть водителя. Одна из девушек выделялась среди других, она стояла спиной, длинные рыжие волосы прикрывали её изгибы.
    — Тебе нужна остановка? — донёсся из динамиков голос Нины.
    — Нужна. Впрочем, я не спешу.
    Ответа не последовало.
    — Куда мы едем? — спросил я.
    — Разве ты не знаешь?
    — Нет.
    — Зачем же ты сел?
    — Двери открылись … Я и зашёл.
    — Видишь надпись над стеклом?
    На белой наклейке голубыми буквами было написано: «При аварии разбить перегородку кабины водителя».
    Я обернулся, посмотрел на каменные лица попутчиков, что раскачивались в такт движению, потом вернулся на место и снова прижался к окну. Мимо пролетали: дома, магазины, остановки, дома, магазины, остановки, дома… Когда мерцание надоело, закрыл глаза. Из темноты под софиты выходила Нина. Медленно. В коктейльном платье. На каблуках. Огненные локоны окрашивали пространство в ещё более яркие цвета. Не открывая глаз, я сказал соседу:
    — У меня — просьба… Если вдруг когда-нибудь встретишь рыжеволосую девушку с именем Нина, передай ей, что она — моё лучшее воспоминание.


2024 г.
Санкт-Петербург