Война

Иду пешком с кладбища, погружённый в свои думы об ушедших близких. На родине бываю теперь нечасто, вот и решил наведаться. На душе неспокойно, словно кошки скребут. Вспоминается прошлое и люди, связанные с ним. На улице лёгкий морозец покусывает щеки. На пронзительно голубом небе светит маленькое, далекое и по-зимнему яркое словно фонарь, солнце. Его лучи отражаются в скудном ноябрьском снеге, будто случайно рассыпанном по земле. Редкая белизна слегка припорошила серые могилы, немного скрашивая кладбищенскую унылость. Гроздья красных рябин нависают над могилами, склоняя ветки под тяжестью ягод. На них сидят крупные вороны, высматривая добычу. Эти мрачные птицы не упускают возможности поживиться: съедают все, что приносят на могилы, оставляя после себя разорванные обертки от конфет и упаковки печенья, которые валяются между надгробий. Среди недели, днём, кладбище пустынно, и вороны безбоязненно хозяйничают, не обращая никакого внимания на меня, словно я тень. Иду по дорожке между покосившимися крестами, старыми памятниками, свежими холмиками, и этот город мёртвых простирается, покуда видит глаз. За мной c надгробий наблюдают тысячи ушедших в вечность немых, неподвижных, незнакомых лиц. Глядя на запечатлённых некогда людей на этих фотографиях, сложно представить, что кто-то из них при жизни мог быть преступником, злодеем или подонком. Все они со своим степенным видом на фото представляются достойными гражданами, благочестивыми людьми, лишёнными пороков и страстей. Хотя наверняка многие из них были далеки от идеала. Теперь же все они одинаковы, равны, как в песне о коммунизме, независимо от того, кем были при жизни: преуспевающим бизнесменом, директором крупного предприятия, инженером на заводе, кухаркой или водителем. Могила всех уравняла, превратив их в простые отпечатки на памятниках. Вот где по-настоящему исполнена мечта о коммунистическом равенстве, подумалось мне. Для этого всего-то и нужно — прожить жизнь и умереть! Я иду под взглядами всех этих незнакомых мне людей, а под ногами мерно скрипит снег, нарушая вечный, скучный покой. Щурюсь от солнца, холод щиплет щеки, глаза влажные, а в груди сидит тоска. Она давит, будто нарыв, который хочется выдавить, чтобы стало легче. Прибавляю шаг, стремясь поскорее покинуть это место.                Покидая заросшее старое кладбище, выхожу на асфальтированную дорогу нового кладбища — лысого, без растительности, словно оно неземное. Здесь только каменные памятники, чёрные железные ограды и мерзлый, скользкий асфальт, сияющий на солнце под голубым, далёким куполом неба.  Вдалеке впереди замечаю яркий пестрый островок, резко выделяющийся на фоне серой окружающей монотонности. Удивляюсь, невольно ускоряю шаг и щурюсь, стараясь разглядеть, что же там. Постепенно, по мере приближения, этот островок занимает всё больше пространства. Я замечаю, что его краски переливаются и словно живут своей жизнью, находясь в движении. Щурюсь, силясь лучше разглядеть, что это за странное явление впереди, иду навстречу, осторожно шаркая ногами, чтобы не поскользнуться на заледенелом асфальте. Подойдя ближе, различаю знакомые цвета национального флага и флагов разных родов войск. Они утопают в искусственной зелени свежих венков, трепеща на ветру. Их шелест напоминает шум сотен крыльев птиц в бескрайней дали неба.                Все могилы здесь свежие. Над серыми холмиками возвышаются деревянные кресты, у основания которых портреты в рамках, с чёрной траурной лентой, прикреплённой в уголке рамки. Это «Аллея героев», превратившаяся в целый город. На аллее давно не хватает места, и захоронения тянутся уже в шесть рядов. Могилы кажутся одинаковыми: стандартные размеры, простые черные, железные ограды, одинаковые деревянные кресты и яркие, даже нелепые венки с траурными лентами. Различие только в именах на табличках и лицах на портретах. А над всеми ними, словно вопреки, легкомысленно трепещут разноцветные флаги, придавая этому месту странную, торжественно-пафосную, атмосферу. Вместе с яркими венками они создают ощущение какой-то протокольной, государственно-парадной пестроты, будто это не кладбище, а декорация к параду.                Я иду вдоль рядов, вглядываюсь в лица, читаю даты рождения и смерти. Среди погибших есть совсем юные — мальчишки, ещё почти подростки. На фотографиях они в военной форме, с оружием, улыбаются с задором, каким только юность и может улыбаться. А есть мужчины постарше, некоторые совсем взрослые, даже, можно сказать, пожилые. Их лица другие — серьёзные, с житейской мудростью во взгляде. Эти совсем не похожи на воинов. Они напоминают мне соседей: мужиков, которые чинят свои старенькие «Жигули» в гаражах, слесарей, водителей, тех, кто выпивает во дворе по выходным. Обычные, знакомые лица. Смотрю на них — и возникает странное чувство. Будто я всех их знаю. Да я ведь рос среди таких же людей! Каждый день видел их вокруг себя! Война тогда была таким далеким словом из прошлого, чем-то из старых фильмов из песен. Казалось, с нами такого не может случиться. Ведь люди стали цивилизованнее, нравственнее, мудрее, наконец! Да какая там война! Так думалось мне. Нам. Да... Но для них это стало реальностью. Для меня — нет, а для них — да.                А эти мальчишки! Они ведь совсем недавно гоняли на велосипедах по двору, гоняли шумно футбол, дрались на переменах и получали двойки! Это же они, кто вечерами во дворе галдел под громкую музыку до самого рассвета и обнимал девчонок потягивая пивко! Я их всех знаю, они неотъемлемая часть моей жизни, часть моего дома! Я иду, словно разговариваю с ними. Разговариваю вслух, сам того не замечая. Ругаюсь, выплёскивая горечь. Для случайного прохожего я, наверное, выглядел бы странно, может, даже сумасшедшим. Но я словно в трансе, ни на что вокруг не обращаю внимания. Так, сам не заметив, дошёл до последнего ряда могил и вновь оказался на основной асфальтированной дороге.  Иду, проклиная войну и тех, кто ответственен за её начало, вслух и сквозь зубы.                Почти поравнявшись с последней, самой свежей могилой, я вдруг увидел фигуру. Этот образ сразу потряс меня. Она, словно вобрав в себя всю кладбищенскую тоску, сидела на лавке. На первый взгляд было невозможно понять, кто это: мужчина, женщина, подросток или старик. Фигура словно сливалась с пространством, как будто серый призрак, очертаниями напоминая человека. Я увидел женщину в сером пальто и бесцветной шапке, прижимающую портрет к груди. Лицо и руки её тоже были землистого цвета. Голова склонена над портретом. Потухшие глаза, в черных, глубоких, впалых глазницах, застыли в безучастном безразличии. Она сидела молча, бездвижно, сливаясь с серым земляным холмиком, асфальтом, корявыми голыми деревьями и небом, которое начинало сереть к вечеру. Она держала портрет, как будто пытаясь поглотить его, прижать поближе к сердцу, согреть грудью. Не было слез, не было движений, не было жизни. Я отошел немного в сторону, продолжая наблюдать за ней в ожидании такси. Мое такси отменили, и было назначено другое, но время ожидания затянулось. Видимо, не многие таксисты хотели ехать на кладбище за город, да ещё ближе к вечеру. Смеркалось. Я переминался с ноги на ногу, мороз крепчал. Она всё сидела в неизменной позе, не шелохнувшись. Я так и не смог понять, стара ли она или молода, мать ли это или жена. Вороны летали невысоко над ней, вероятно, не замечая её, и громко кричали своё противное карррр-каррр. Когда подъехало такси, уже почти стемнело. Я сел и последний раз оглянулся. Силуэт почти исчез в сумерках. Всю дорогу домой я ехал молча, несмотря на то что таксист был болтлив и всё пытался меня разговорить неуместными вопросами и бестолковыми рассуждениями. Он действовал мне на нервы своим трынденьем и вероятно, это отражалось на моей физиономии. Скоро он умолк, не добившись от меня желаемой реакции.                Ночью я долго не мог уснуть. Женщина не выходила у меня из головы. А когда наконец уснул, сон был тревожным, неглубоким. Где-то в сознании вертелись ребята, смотревшие на меня с портретов днем, и эта женщина, сидящая за оградой вокруг зеленых венков из искусственной хвои с пестрыми лентами. Сон был тяжелым, мутным, как бред, а когда я проснулся чуть свет, то ощущал себя совершенно разбитым, словно и не спал совсем.     Через несколько дней я снова приехал на кладбище. Что-то тянуло меня туда. То ли попрощаться с ушедшими близкими перед отъездом, то ли что-то другое. Был такой же погожий, ясный день, и так же прохладно, как и в прошлый раз. Я попросил таксиста остановить меня у церкви перед кладбищем. Захотелось пройтись, подышать морозным воздухом, вдохнуть запах родных мест. Не знаю, обращают ли на это внимание другие, но в каждой стране, городе, месте есть свои особенные запахи, которые больше не почувствуешь нигде. В моем городе есть такой запах, ни с чем не сравнимый — сочетание зимней свежести, выхлопных газов, костра и дыма заводских труб. Знаю, звучит странно, но он близкий и родной, откуда-то из детства, из той жизни, которая уже стала далекой.                Я вышел, вдыхая полной грудью, этот горелый с химическим привкусом, но родной запах и направился к кладбищу. Еще издали я увидел серые очертания у той могилы. Она опять сидела там же, в той же позе. Все в том же сером пальто на холодной скамейке плотно сжав колени, как и тогда, прижимая к груди портрет. Я поравнялся с ней. Она не обратила на меня никакого внимания. Я прошел мимо и больше не оборачивался…..