Антропология музыки

Сергей Минутин

Антропология музыки


«У меня ты, Россия, как сердце, одна».

Начало
Песнь первая

Этот грустный рассказ можно было бы назвать антологией звуков от зарождения до наших дней, конечно, в среде людей. Но, кому по силе такой труд? Великому литератору или великому музыканту? Вряд ли. Слишком большая задача. На решении такой задачи можно надорвать творческие силы и потерять репутацию. Большие люди уже создали библиотеку Всемирной литературы из 200 томов и, кто из не вошедших сказал им спасибо?
Но, я не литератор и не музыкант, я антрополог, поэтому уронить своё лицо не могу, а уж тем более испортить репутацию. Все антропологи  мира меня не знают, литераторы и музыканты тем более. Следовательно, я свободен в своём творческом подходе и к музыке, и к литературе с позиций антропологии.
Когда-то, давно, антропологи начали измерять черепа, причём все подряд, и делить людей на основании своих измерений на умных и не умных, и такое началось и никак не может остановиться…. Так почему бы мне не подбросить дровишек в этот костёр, черкнув что-нибудь нетленное, антропологическое и о музыке? Люди, вряд ли поймут правильно, так как они, вообще мало что понимают правильно, а Господь может и простит мои антропологические грехи.
Незаменимое орудие раскопок – экскаватор. Огромный железный ковш экскаватора сильно облегчает работу антропологов, обычно вооружённых большими совковыми лопатами. Впрочем, капают только умные и не искушённые, жаждущие новых открытий,  неумные и искушённые  используют свои лопаты в основном как стойки для поддержания своих неумных голов, упираясь в них подбородками, завороженно глядя на работу экскаваторщика.  Хотя, среди разношёрстных антропологов есть и такие, кто старательно разгребает грунт, вывороченный экскаватором на поверхность.
Труд антропологов, несомненно, творческий и, как в любом творческом труде, огромную роль в нём играла интуиция. В любой экспедиции всегда есть человек с интуицией. В экспедиции, о которой я повествую, она была у Лены.
- Нашла, - вдруг заорала эта неугомонная блондинка.
Главный антрополог устремился к ней. Антрополог давно искал повод для устремления к ней, прочие герои просто последовали за ним.
Елена держала в руках предмет, который судя по её до посинения  стиснутым на нём пальцах, стал предметом её обожания.
Антрополог крикнул: «Не раздави».
В своих руках она держала два хитроумно спаренных человеческих черепа. Скрепляли их две локтевые кости на уровне височных костей. Этот черепной ансамбль сохранился в прекрасном состоянии. Каким-то чудом его не разбил ковш экскаватора, не раздробили большие совковые лопаты. Вот что значит правильный ход истории и интуиция, умноженная на археологическое и антропологическое счастье.
Антрополог с трудом отодрал от рук, уже влюблённой в свою находку, Елены эти черепа и стал их внимательно рассматривать.
- Елена. Я поздравлю вас, - пафосно произнёс он. – Вы нашли черепа людей каменного века. Они тянут на диссертацию по антропологии. Я готов быть вашим научным руководителем.
- И я готова, - потупив очи, произнесла Елена. 
Воодушевлённый согласием Елены антрополог продолжил.
- Только однажды я видел подобный ансамбль черепов. Это было на заре моего пионерского детства, когда я учился играть на пионерском барабане в пионерском лагере. Мама взяла меня с собой на Первую Всероссийскую инструментоведческую научную конференцию Союза композиторов. Она очень хотела чтобы я стал композитором, или хотя бы музыкантом. Именно там я увидел черепа, которые наполнили смыслом всю мою жизнь и указали мне правильный жизненный путь в мире бесконечной музыки. Елена, я поздравлю вас. Вы нашли первые ударные инструменты каменного века. Вы нашли первый барабан.
Люди каменного века, Леночка, не отличались красноречием и точно также, как и мы сегодня опасались всего нового. Поэтому тех, кто говорил слишком много, приносили в жертву и делали из их черепов барабаны, считая, что эти черепа лучше звучат. Наши далёкие предки били по ночам в эти черепа, отгоняя злых духов от своих пещер. Это были зачатки религии кроманьонцев.
Эх, Леночка, было бы замечательно, если бы барабаны из этих черепов одолели краснобаев, но, увы, краснобаи победили, и навык изготовления барабанов из черепов был утрачен. А вместе с утратой этого навыка расцвели, как цветы, краснобаи – политики, журналисты, священники, окончательно одолевшие молчунов. Во главе всех встал Чарльз Дарвин и теперь человечество знает только его историю своего развития.
Антрополог интуитивно почувствовал, что для пробуждения энтузиазма экспедиции нужен митинг. Он вскарабкался на гору земли как на трибуну, и высоко подняв два спаренных черепа, кричал: « Она нашла часть неизвестной ранее жизни. Главная ценность её находки ни в том, что это черепа древних людей, возможно, даже, двух друзей. Главная ценность её находки в том, что она подтверждает наши устремления. Мы на правильном пути. Это знак свыше. Этот барабан, а именно, барабан нашла Елена, зададут нам верный ритм к дальнейшей работе.
- Может мы на него натянем кожу, - предложил кто-то из неумных.
- Кожу с живых людей на барабаны научились натягивать позднее. Первые барабаны и так прекрасно издавали живой звук.
Смеркалось.
С наступлением темноты антрополого пришёл в прекрасное расположение духа. Толи от согласия Елены, толи от её находки и воспоминаний о своём детстве, но он стал необычайно разговорчив.
- Наши предки из каменного века знали толк в жизни, - обращался он одновременно к двум приятелям по антропологическому счастью: геологу и археологу, – Представьте себе пещеру, костерок, вокруг сидят разомлевшие от тепла и скинувшие с себя шкуры мамонтов женщины и мужчины. И все они слушают джаз. Могучий кроманьонец лупит костью северного оленя по костяным бедрам мамонта, подобно современному ксилофонисту. Черепа бывших вождей стоят вертикально, теменной частью вверх, опираясь на носовые кости. Это не наши хрупкие черепушки, это настоящие крепкие черепа защищавшие мозг от когтей хищников и каменных топоров современников. Звук резонирует по внутренним полостям черепов, радуя нового вождя и его ближайшее окружение. Под чистейший звук кости о кость все предаются радостным размышлениям о светлом будущем.
- Каменный век, - сладко потянувшись, произнёс геолог. – Черепа, кости и камни. Хороший товар, основное сырьё для эволюции человечества. Средства производства, так сказать. Каменные топоры, костяные ножи, каменные наконечники стрел и копий. Но чтобы люди каменного века сочиняли и слушали музыку. Тут ты явно врёшь.
- Не врёт, - поддержал антрополога археолог. – Это сущая правда. Образ жизни кроманьонца был теснейшим образом связан с использованием костей, потому что костей вокруг было завались. Из костей мамонта строили дома и заборы. Из прочих делали мебель и орудия производства. Собственно и дальше ничего в жизни эволюции человека сильно не поменялось. Кости и камни заменил металл, затем к металлу добавилась пластмасса. Только совсем недавно, уже в нашем веке в эволюцию человечества вмешалось виртуальное пространство. Но, вместо движения вперёд оно устремилось назад к динозаврам и ящурам. Увы, пока не понятно кто мы, где мы. Если в каменном веке лучшие кости собирали и складировали до лучших времён, в железном то же самое делали с железом, затем стали складировать всё подряд и всё это можно было потрогать, то нынче складируют информацию. Это либо путь в никуда, либо отрыв от земли. Не забывайте, что мы ищем ответ именно на этот вопрос.
- Нынче бивень мамонта стоит огромных денег, - невпопад произнёс геолог.
- Это один из плюсов наших профессий, - ответил ему археолог.
- Кости, а особенно черепа - это серьёзно, - заметил антрополог. – Ещё самые первые люди заметили, что их черепа дают звук чище и звонче, чем черепа мамонтов, горных козлов, динозавров и прочей мелкой и крупной скотины. Уже тогда, в древние времена человек выделялся среди прочего животного мира своим умом и пустозвонством. Если бы я был дарвинистом, то я бы начал убеждать вас в том, что именно звук издаваемый черепами людей служил переходом человека из одной эпохи в другую, от камня к железу и т.д. Я бы вам доказывал, что именно звук музыки и танец воспитали в кроманьонце социальные качества, сделавшие из него нынешнего разумного человека. Но я не дарвинист. Я не хочу вести своё жизненное древо ни от обезьян, ни от прочей живности. Поэтому, мы ищем не преемственность черепов и костей, мы ищем начало нашей черепной жизни.
Всю ночь геолог, антрополог и археолог вели задушевный разговор о происхождении человека. Всю ночь их тянуло в палатку к неумным барышням, но тяга к знаниям была сильнее. Возможно, именно эта ночь была судьбоносной для всего человечества, а возможно, она нанесла человечеству невосполнимые потери. Всё-таки, дух человеческий должен что-то оплодотворять, а не просто парить в пространстве.
- Надо обмыть находку Леночки, - неожиданно предложил антрополог.
- Её возьмём? – поинтересовался геолог.
- Её не возьмём, - категорично заявил археолог, - Ей надо в профессию входит, следовательно, от черепов не отклонятся.
- Согласен, - резюмировал антрополог, - чтобы извлекать пользу из мёртвых, живым приходится много трудиться. Пусть трудится, вживается, так сказать, в мир мёртвых. Ну, а мы идём в кабак… 

Песнь вторая

  «Плохие записи для современников – хороши для потомков», - однажды воскликнул бьющийся за светлое будущее в Государственной Думе до 1917 года, публицист В.В. Шульгин. Что он имел в виду? Но, несомненно, одно: черепа бьются между собой за светлое будущее не за страх, а за совесть. Каждый старый череп усматривает для молодой черепушки лучшую, отличную от своей, жизнь, и, не может с этим смириться. Это байки, что старые черепа хотят счастья для молодых черепушек.
Геолог, антрополог и археолог жили в стране, в которой эта истина подтверждалась чуть ли ни в каждом текущем поколении черепов. Старые черепа в этой стране последовательно, век за веком, разрушали всё созданное сами же, но в буйной молодости, чтобы молодым черепушкам, после них, было чем заняться. И молодые черепушки всё создавали заново, но начав стариться, опять всё разрушали. Ближайшим соседним черепам от этой игры тоже доставалось на орехи, зато дальние черепа, за высокими горами и синими морями, были счастливы. У них всё было по-другому, они не разрушали, они накапливали. А так как в сказочной стране антрополога, геолога и археолога всё время штормило, то на чужие берега много чего выбрасывало. Эта сказочная страна буквально «захламила» своими отбросами весь прочий мир. От неё отбросило и унесло лампочки, вертолёты, телевизоры, радио, видеомагнитофоны, парашюты, мобильные телефоны и прочий мусор, часто вместе с черепами их создателей. Похоже, что в мире не было другой такой страны, где бы старшее поколение так ненавидело младшее и наоборот, где бы темы «Отцов и детей», «Горя от ума», «Мёртвых душ», «Бесов» были столь актуальны и постоянно востребованы.
Во времена, в которые мой, стареющий, череп пишет этот рассказ, очередные старые черепа разрушили своё очередное общество, расчистив дорогу молодым черепушкам.
Мир черепушек звучал и куда-то катился.
Господь, конечно, был доволен. Всё материальное, от заборов до людских тел, в России лежало вповалку, на последнем издохе, сразу за МКАДОМ, зато всё духовное и опять же за МКАДОМ упоительно стремилось вверх. Местный смотрящий – Падший ангел, в качестве презента Господу, отправил в небесную канцелярию пару песен, в которых пелось о текущем моменте:

«Как упоительны в России вечера
Любовь, шампанское…..».
и
«Наверно всё от глупости,
Но ведь не все мы дураки…».

Вторая песенка заставила задуматься всю Небесную канцелярию.
Антрополог, археолог и геолог шли на звуки влекущей их музыки. Среди разных музыкальных шумов исходящих от шоу-бизнеса, один шумок звучал громче остальных:
«Гуляй страна, ненаглядная моя Россия…».
Эти слова, вместе с успокоительной мелодией, подтверждали, что всё идёт по плану, что по-прежнему, те кто знают больше, обтрясают «новых русских» в казино, в налоговых полициях, на «стрелках».
Россия пила и пела во всех кабаках сразу и обогащала земную и мировую культуру новыми творениями. 
Москва мелодию не меняла, она меняла только слова, в зависимости от того, куда надо было направлять «замкадышей» – в грамотное потребление или прямо в патриотизм.

«Москва, звонят колокола, Москва, ночные купала...».

                и сразу

«Москва почём твои златые купала»….

Но, главное, мелодия…

«Вчера приснился сон прекрасный…
 
Питер пытался дотянуться до Москвы, но и мелодии, и слова всё время скатывались к «Чижику-Пыжику», «Яблочку на тарелочке» или сразу в криминал:

«Лиговка, Лиговка родная, мы ещё с тобою попоём…».

Владимир хвалил свой централ,
Сибиряки пели все песни сразу, и на всех языках. Только один город, Нижний Новгород, в конец испаскудился и жалобно скулил «Нижний Новгород – называется он…», что означало полное забвение песни и мелодии «Сормовской лирической» и, как результат, резкий спад рождаемости и увеличение смертности. Проще говоря и город, и область вымирали. Жители недоумевали, ибо разве этот скулёж про название города, с приставкой «нижний», что означает кладбище, сравним с песней, несущей радость: «… девушек краше, чем в Сормове нашем…» или «Привет тебе, мой город Горький, моя любовь, моя судьба…». И всматривались небесные чиновники в земные дела, и потихонечку охреневали...

Песнь третья

Места для музыки и песен тоже разняться. Одно дело слушать гармошку в деревне, и совсем другое шляться под музыку улиц, особенно больших и важных в понимании человечества. Например, идти по Арбату. Арбат, одна из самых известных магистралей Земли. Бог однажды позволил  одному мелкому представителю тёмных сил создать очаги своего влияния в нашем мире. И этот представитель постарался на славу, создав улицы ярких реклам, шумных ресторанов, казино, немыслимой роскоши и громкой музыки. Весь мир пересекался этими очагами-магистралями:

Бродвей: «А по Бродвею тихо тучи проплывают…»,
Арбат: «Ах Арбат мой Арбат…»,
Крещатик: «Хрещатик, я по тебе иду на дело…»
Пикадили: «Я вышла на Пикадили…»,
Невский проспект:..

Это всё вотчины Сил зла, но на этих улицах они и выдохлись, рекламируя свою, альтернативную, жизнь.
Бог делал на этих мировых магистралях замеры падения нравов землян, он наблюдал, на какие подлости готовы пойти люди, чтобы удержаться на них или, как они сами говорили, «на плаву». Его представитель на Земле искушал, а тех, кто искушение выдержал и не оподлился, что означало изгнание с улицы, не оставлял без своего внимания и чем-нибудь одаривал.
Грядущий конец света многих, изгнанных с мировых магистралей,  даже радовал. По углам шептались: «Уж лучше ужасный конец, чем ужас без конца». Всех осеняла длань лжи, серости и бесконечной пошлости. Серость плодилась невероятно быстро, поэтому всё вокруг становилось маленьким и мелким: маленькие премии, маленькие композиторы, маленькие поэты, маленькие критики, маленькие тусовочные министры, маленькая страна вокруг которой большие партнёры. 
Маленькая страна – это был первый вывод, который сделали геолог, антрополог и археолог, глядя на «большое из далека». А большим для них была Леночка. Они для неё нашли большую песню о любви:

Льёт за окошком дождь осенний,
В доме сижу одна.
Верю в тебя, моё спасенье,
Маленькая страна
 
Маленьких премий и маленьких людей стало очень много. Если человек был хороший, то есть свой, клановый, тусовочный, готовый делиться, но совсем не знавший родного или иного языка, но очень хотевший получить премию, то учреждали премию за самое дурное, глупое и т. п. произведение. Критерий был один: человек должен быть серенький, свой. В остальном был бы повод для премии. У умных это вызывало уныние и даже зевоту. Они напевали потихонечку:

Сейчас по Нью-Йорку холодному,
А может быть по Лондону,
А может по Мюнхену бродит он,
Смоленский мальчишка Иван….

Бывали дни, когда геолог, антрополог и археолог от всеобщей лжи и уныния допивался до чёртиков.
Из запоя их выводил рано ушедшего с земли Володя Высоцкий. Одна его песня, как мёртвая вода успокаивала и вылечивала их:

Тут за день так на кувыркаешься,
Домой придёшь, там ты сидишь.

Вторая песня как живая вода вдыхала в них жизнь:

Лучше гор могут быть только горы,
На которых ещё не бывал.

Следует заметить, что некоторые песни бальзамом проливаются на души: Высоцкий, Визбор, Митяев. И даже старые песни с голосом Николая Рыбникова звучат как новые:

Ковыряй, ковыряй, ковыряй.
Суй туда палец весь.
Только ты этим пальцем
В душу ко мне не лезь…

Песнь четвёртая

Геолог, антрополог и археолог пришли в кабак. Зал был большой. Посредине зала, под потолком, на растяжках висел плакат, на котором с двух сторон было написано: «WELCOM ВЗМОРЬЕ». Пока они пили, проникаясь атмосферой счастья,  соседи сменились несколько раз. Они давно смирились  с тем, что их судьба - безучастно наблюдать мир. Они просто регистрировали события: это поминки, это день рожденья, это второй день свадьбы: все пожилые, все орут: «горько» и целуются, но невесты с женихом нет. Ближе к ночи дневные группы стали расходиться, оставляя по три-четыре человека, ещё не добравших своего счастья.
Ровно в одиннадцать часов вечера на сцену вышла разбитная девица с пышными открытыми грудями и плотными ягодицами, которые облегало красное платье. Платье облегало ягодицы так естественно, что создавалось впечатление об их самостоятельном существовании. Её зад же, в целом, вообще вызывал бурный восторг. Раздались дружные аплодисменты. Девица, упёршись руками в бока, запела по-французски, и под аккордеон.
Аккордеон был тем инструментом, который больше всего мог растревожить души геолога, антрополога и археолога. Клавиши хорошего аккордеона были сделаны из костей. Ночная жизнь била ключом. Им хотелось бесконечно долго оставаться в этом состоянии радости и счастья. Отовсюду орали на бис: «Веруня, давай Марсельезу».
Веруня немного пококетничала и опять запела. Её голос звучал легко и свободно. Голос был чертовски красив и силён. Они слушали и слушали Веруньку. Аккордеонист играл виртуозно. В его игру вплеталась «Варшавянка», «В землянке», «Очи чёрные» и даже «Вставай страна огромная // Вставай на смертный бой». Но, заканчивается и счастье, вместе с закрытием кабака.
Свежий воздух, тишина и тонкий провинциальный аромат, в котором ощущается запах цветов и долго не убираемого мусора, усилили благодушие геолога, антрополога и археолога. Городок освещала только луна. Городок был пуст. Городок спал. Они были наедине с созданным людьми творением. Это было чудом. Оказаться в рукотворном мире, покинутом на ночь его жителями начинается  настоящее чудо. Рядом с кабаком был рынок. Рядом с рынком администрация города и магазины. Культуру города отражала доска почётных граждан города, начинающаяся с портретов директоров местного завода и заканчивающаяся их замами. Доска была грязной, а портреты на ней давно выцвели до абсолютной белизны. Всё это венчалось памятником великому вождю пролетариата. Вождь стоял спиной к зданию администрации местной власти и лицом на большую дорогу. Именно так было принято ставить вождей на его родине. Луна была почти единственным источником света в городке, поэтому жители предпочитали ночью спать. Вдруг из-за очередного дома ярко засветилась реклама. Это был американский «$». Доллар сиял, освещая всё вокруг синим светом. В его свету чернел крест. Геолог, антрополог и археолог обомлели. Доллар сиял над православной церковью, очень сильно напоминавшей осколок католического костёла. Наши герои, как мотыльки пошли на этот свет, и то что они увидели, стало их озарением.
Церквушка, в виде непонятного готического сооружения была пристроена к огромному панельному зданию, в котором размещался сбербанк, прокуратура, фонд содействия налоговой полиции, нотариат и ещё целый ряд государственных и не государственных учреждений. Вся эта конструкция упиралась в грязную привокзальную площадь. Этот памятник людскому маразму открыл им тайну людских душ. В их душах было примерно так же, как в этом панельном доме. Это открытие потрясло их. Они пытались себя успокоить, типа, не они первые увидели и поняли, что город «Глупов» - это и их души. Но они то поняли, а Верунька для чего-то разучившая Марсельезу, а аккордеонист…
Ноги несли их на берег реки, озера, моря…

Песнь пятая

И вот, наконец, сосны, ели, белки, костры и безбрежные воды.
Геолог, антрополог и археолог знали три аккорда. Со своими тремя аккордами они неплохо вписались в палаточный городок маститых бардов. Сначала они побаивались стать навязчивыми авторами исполнителями. Но, призыв: «Есть мнение» звучал всё чаще, пустых бутылок становилось всё больше, и они разошлись не на шутку. Геолог с песен он перешёл на матерные частушки и пустился в пляс. После частушки:

Я свою любимую,
Да из могилы вырою,
Похлопаю, пошлёпаю,
Поставлю кверху попою,

барышни перешли на визг, а мужчины их ещё крепче обняли. И снова звучал призыв: «Есть мнение». И снова булькало в стаканы, и звучали тосты. 
Археолог всё ещё пребывая в задумчивости от «Марсельезы» и обессиленный поиском смысла жизни, напевал старую, забытую песню о русские доли:

Сейчас по Нью-Йорку холодному,
А может быть по Лондону,
А может по Мюнхену бродит он,
Смоленский мальчишка Иван…
Войной от России отринутый,
Слоняется по миру он
И знает одно лишь о Родине,
Что Родина есть у него.
 
После него слово взял московский бард Валера. Он запел о своём:

Вспомни как горят костры в лесах,
Ветер меж стволов свистит.
Брось, дружок, в огонь свою печаль,
О прошедшем не грусти.
Нам с тобою в мокрый лес идти,
Под осенние дожди,
Песни недопетые допеть
Или новые сложить…

Наступила всеобщая одухотворённость, когда всё нипочём, всё высоко, всё сказочно прекрасно. Все так искренни, что точно известно - всё получится. Иначе, зачем костёр, зачем песни, зачем счастливые лица.
Антрополог не выдержал давления очередного счастья и сгрёб Валерку вместе с гитарой в охапку и заорал на вес лес: «Я люблю тебя Валерка». Заорал и Валерка: «Я люблю тебя и всех».
Гитара поскрипывала и попискивала. Антрополог не унимался: «Я тебя так люблю, так люблю…». Он посмотрел вокруг в поисках того, чем он мог бы доказать свою любовь. В ночи горел костёр.
- Валерка, я пойду и сяду в костёр.
- Не садись.
- Нет, я сяду в костёр, - со слезой в глазу бормотал антрополог, не выпуская из своих объятий друга.
Пошёл и сел.
Палаточный городок заметно ожил и пришёл в движение. Антрополога подхватили сильные женские руки, как наиболее трезвые. В костре осталась традиционная сидушка туриста и часть штанов. Антрополог, повиснув на женских руках, был счастлив. Начался новый отсчёт. Начался прилив сил. Это был новый вдох. Начинался новый путь в высшие музыкальные сферы. 
Антрополог, забыв о коллеге – Елене, осмотрелся и сразу влюбился. Она была - небесное создание. С родными для него именем Аня. Так звали его бабушку, которую он запомнил по бутербродам из ржаного хлеба с маслом и черничным вареньем, которое бабушка черпала из больших эмалированных вёдер. Аннушка казалось ему пришелицей из его детства. Такой же сладкой и тёплой, как бабушкино варенье. В мозгу антрополога  выстроился ряд нот: начало - бабушка Нюра – варенье – Аннушка – тепло – светло…. 
Создание было юное с чистым личиком и тонкими пальчиками, обнимающими гриф гитары. Антрополог  забыл всё. Он свернулся калачиком в ещё дымящихся штанах у её ног и сладко заснул. А она пела. Господи, как она пела. Очнувшись через полчасика, а может быть больше, он обнаружил возле своей головы грязные мужские ноги, а подняв голову увидел такие же руки, обнимающие его Аннушку. Антрополог вернулся в реальный мир из мира грёз и сказок. Даже его слегка закопченный зад был не в состоянии восстановить баланс мироздания.
Такой голосок, такое личико и грудь не знающая лифчика… Хоть бы руки вымыл … скотина. Но Муза уже была рядом. Она в дыму костра поведала ему, примерно, следующее: «Антрополог, люби этот мир и всех в нём. Одна Аннушка была страстна необыкновенно, и страсть ей не простили. Отсутствие любви и стремление к счастью привели её на рельсы. Другая Аннушка была рассеяна и пролила на эти рельсы растительное масло, но и возможность отмщения не будем исключать. Возможно, эта Аннушка их продолжение. Не мучься над вопросом: какое именно? Просто живи, просто люби. Допустит к телу – хорошо, и не допустит – хорошо. Ты лучше помни то, о чём я говорила раньше и тебе и археологу с геологом.».
Подул ветерок, и образ над костром исчез.

Пролог

Антрополог, археолог и геолог, вернувшись из музыкального путешествия в свою палатку, вели непринуждённый разговор, как всегда, о вечном.
- Странно, заметил антрополог, - в человеческом обществе принято говорить и национальных традициях, о национальных особенностях, о патриотизме и гуманизме, но почему-то никто не говорит о национальной дисциплине. А именно дисциплина делает из толпы народ, а из народа нацию.
- Я хочу вас спросить, - повышая голос, продолжал антрополог, - чему обязаны нации своим возникновением?
Геолог и археолог сделали вид, что задумались.
- Вот, - с видом победителя, так, как вбивают гвоздь в доску с одного раза, подвёл черту антрополог, - нации своему возникновению обязаны барабану. Именно барабан задаёт ритм дисциплине.
- Похоже, антрополог прав, произнёс геолог, глядя на археолога, – Я в ваших изысканиях не сильно силён, но даже я понимаю, что если бить суставной костью по черепушке, задавая ритм ещё живым черепушкам, то их можно настроить и на бой, и на труд.
- Вот, - обрадованно подхватил мысль антрополог, - Всё шло хорошо, пока не появилась ударная установка со сборищем саботажников, назвавших себя вокально-инструментальным ансамблем. Это разнообразие раз и навсегда покончила с дисциплиной. Музыка превратилась в шабашку.
- Поэтому мы и роем землю, - вступил в разговор археолог, - чтобы найти ту грань, за которой антихрист-разрушитель перехватил инициативу по развитию человека у Бога.
- Хорошо сказал, - произнёс антрополог, - Нынче весь мир сплошная шабашка, ничего не дающая не уму не сердцу. Нет новых ритмов, некуда стремиться.
- Стремление к деньгам туманит мозг, замыливает глаз, отшибает слух, - с сарказмом заметил геолог, - откуда в нашем мире может возникнуть новая музыка. Она кончилась во времена СССР. В СССР многое было прекрасно. Были пионеры, как начало, как дети новой музыки.
Геолог запел: «Взвейтесь кострами синие ночи//Мы пионеры дети рабочих» и продолжил, - были комсомольцы, как молодость мира, как продолжение музыка: «Любовь. Комсомол и Весна». Эх, всё было.
- Звонкие были черепушки, - произнёс антрополог, - и пионерский барабан – такая прелесть, но он не задал правильного ритма, не сделал нас свободными. Увы, где нет свободных людей, там нет и развития культуры, государства, есть только заимствования. Окна в Европу, джинса, кока-кола. Поэтому, я бы вернулся к барабанам из черепушек. Дух материализует себя в материи и пока она живая – она спасается духом святым, а затем…
- Мудрёно, - перебил антрополога археолог, - спать пора, а то у нас скоро видения начнутся.
Антрополог вовсе не хотел упускать и нравоучительную инициативу и решил оставить в разговоре заключительную точку за собой.
- Я вас спрошу, как ваш соплеменник и современник, - есть ли у нас перспективы?
Не дожидаясь ответа, он продолжил
- Нету, ибо мир заполонила не та музыка, которая ему нужна. Повсюду праздность, мусики-пусики. Детишек начинают втягивать в празднества с детского садика. Выпуск в детском садике, переход из 4 класса в пятый, выпуск из 9 класса, выпуск из 11 класса. Праздники, праздники. Дети не понимают, что и зачем за них празднуют. Кому выгодно держать детство и молодость в состоянии вечного праздника? Старикам, лишив молодёжь деятельности, заперев её в феликсологии? Видимо, старики решили, что смогут править ей пока не сдохнут. Проблема в том, что вместе с ними сдохнет и страна. Но, может быть, молодость опомнится благодаря музыке, Богу. Может быть…    

Сергей Минутин