Согретые Луной

                Согретые Луной

Лжи без последствий не бывает! Кто обещал прекрасное завтра - остался в прошлом навсегда, потому что не знал третью формулу проникновения тонких событий в будущее...

«Совместная вечность» (1991)   

               

   Осень едва улыбалась, потому что осень — это мрачно и не очень весело… Обыкновенное межсезонье, как осенняя комбинация новых человеческих хитростей и тихих, часто незаметных смертей. Очередная ночь подкрадывалась с точностью деревяных часов застывших «земляных королей». Вездесущее время, как самый драгоценный ресурс всего живого, летело над городом быстро, но совершенно бесплатно, внимательно наблюдая за каждым живым и фиксируя количество будущей платы за потоки бесконечной лжи и ненужных грехов...
В очередной раз на темном небе отпечаталось всегда любопытное полнолуние. Новый вечер уже лежал на земле и, отражая яркий свет полной Луны, поблескивал огоньками «ядовитых» луж. Мелкий дождь был везде, быстро выбирая ночлег у множества крыш и пульсируя во внутренностях сточных труб. Дождь барабанил по квадратным крышам телефонных будок, пытаясь набрать один и тот же, дружественный ему, старинный номер - 01. На тротуарах на мокрый асфальт прилипли листья клена, как-то странно похожие на остывшие следы давно улетевших самолетных уток. Вместо живых птиц повсюду летали слабые сквозняки: городские…, бездомные…, никем нелюбимые, страстно желающие заползти в чье-то горло и звуками кашля настойчиво поведать о своем одиночестве. На деревьях извивались и плакали последние листья, изо всех сил стараясь оторваться от веток и выбрать последнее пристанище в бесконечности. Эти листья были уже никому не нужны по причине постоянного расширения Вселенной. В темных подворотнях слезились собачьи глаза мечтая о человеческом друге с кастрюлькой бульона и свободном местечке у теплых, многократно перекрашенных батарей.
Город не трещал сверчками и не шумел топотом голодных ежиков. Это была территория, загрязненная не природой, а тревожными людьми. Он гудел от паталогической бессонницы, потому что был безразличным денежным Вавилоном, затерянным в каких-то коротких веках и убийственной бесконечности пространства. Город, как громкое кладбище здравого смысла, как получатель постоянной выгоды, ускорял старение своих жителей, качественно портил им нервы, часто моргал огнями, забавляясь глупой рекламой торговых предложений по отъему денежных масс у носителей глупой алчности… Город был кладбищем здравого смысла, никогда не излучал сострадание и постоянно предоставлял неопровержимые доказательства своего превосходства над его обитателями.
 Качество жизни человеческих душ город никогда не интересовало. Город был совсем не стар, но мудр и хитер, он занимался накоплением чужих «случайных» ошибок, от этого и питался: жирно, сытно, взахлеб, с придыханием сладострастия…, не отказывая себе ни в чем, то есть, совсем… Город сигналил дорогим машинным железом, громко угрожал всем подряд, зазывал в свои подвальные дыры и высокие стеклянные башни и всегда безразлично улыбался, коллекционируя широкие потоки человеческой глупости и последствия дурацкого высокомерия от отсутствия сакральных знаний из умных книг. Это потому…, что миллионы не знали абсолютные «Правила скользких стен» и продолжали скользить вниз…
И обязательно хочется заметить, что из-за дождя вся «ночная пехота», то есть, проститутки- индивидуалки, расходились по домам на радость их маленьким детям… Так небесная вода положительно влияла на судьбы будущих взрослых…

Для дальнейшего повествования необходимо сделать экскурс в семью хитрого беглого дипломата на закате его существования.

                Ленка

    Ленка еще спала. Ее длинные ресницы сцепились, как очень качественный зиппер от американских джинс умного Леви Штрауса. До времени пробуждения оставалось пятнадцать минут или, с учетом секундной стрелки, немного больше… Обычно ее активная жизнь начиналась только вечером, медленно переходя в ночь, а днем она отсыпалась, и так продолжалось уже целых восемь лет. Она была ребенком «золотого пошива» из верхнего ателье, она была ребенком от золотого сперматозоида, то есть…, еще до рождения получила и старт, и собственную красную дорожку, и танковый парашют, и железный тыл с песнями почти райских птиц…
Никем небеременная и ничем необремененная на едине с собой она жила без здравого смысла и без оглядки на собственное здоровье. Как любимая младшая дочь, получив доступ к тайным запасам денег удравшего в Англию отца, она как хотела так и жила в постоянной охоте за положительными потоками…, одним словом, ничего нового…, все…, как всегда… – обеспеченная «гедонистка» в погоне за эмоциями с вяло-безразличными рассуждениями о грустном окружающем мире. Она была вторым ребенком в семье дипломата и рано стала понимать, что билет с самого рождения уже выписан во все направления жизни: и к сладким холодильникам, и к путешествиям, и к знакомствам с отпрысками высших эшелонов полета, игравшим на финансовом «рояле», а не на обыкновенном «мангале» в районе Сочи. 
В её спальне стояло старинное совершенно расстроенное пианино с двумя скрипучими пустыми подсвечниками из давно нечищенного серебра с печатью - (Mullens -1803). Нужно отметить, что не у каждого в доме есть свое частное пианино с серебряными стволами для свечей, а если и есть, то оно стоит не в спальне, но Ленка — это совсем другое распределение своих интересов в замкнутом пространстве…
Однажды во сне, кто-то откуда-то свыше подсказал ей поставить громоздкий музыкальный инструмент в спальне напротив кровати, и она поставила. В отместку той озлобленной старой дуре из музыкального училища с неправильно накрашенными старческими губами и полумертвыми глазами, похожей на бродячего астролога с лицом крокодиловой черепахи, которая десять лет назад назвала ее:
 «пианистка-аферистка, играющая на фо-но с позорными дегенеративными ошибками и путаницами волшебных звуков…»
Было это давно, но запомнилось надолго…, из-за злого «панцирного» лица, изрезанного мелкими морщинами без употребления дорогих французских кремов. Старинное пианино в ее спальне выглядело, как очень надежный лакированный ящик с крышкой, постоянным мудрым молчанием и блестело, как редкий лак «рубио-монокот» на свету. Когда бы она не просыпалась, она сразу же бросала взгляд на это сооружение для звуков и ощущала чувство уютного одиночества и умиротворения где-то в грудной клетке с внутренними цветами из чугуна, медленно и постоянно растущими в темноте.
Сейчас Ленка все еще спала на широкой кровати, сделанной испанским мастером где-то в предместьях Аликанте или Бильбао. Она лежала некрасиво и с отрытым ртом, как смертельно уставший солдат в сюрреалистичном очень чистом окопе. Левая нога была неестественно поджата под себя, а правая свисала с кровати, так и не дотянувшись до пола… Большой палец на правой ноге смешно подергивался, как будто к нему был подведены провода с совсем небольшим электрическим напряжением. Яркое японское одеяло было сморщено, как упавшее на дно очень чистого окопа чужое, выглаженное, багровое знамя с пожеланиями «гамбаттэ кудасай» и жирными иероглифами счастья и пожелания сладкой туманной вечности. Руки были разбросаны по сторонам, итальянская ночнушная рубашка из нежного шелка с огромным вырезом на спине некрасиво задралась, как никому ненужное тонкое полотенце для клетки с хулиганским попугаем. Волосы закрывали ее лицо и полностью ее обезличивали до уровня совершенно резиновой куклы из игрушечного магазина полумертвых и пожизненно глупых кукол. Она дышала неровно, а рывками, иногда подергивая пальцами рук. В этом своем физическом положении Ленка была некрасивая, некрасивая по-настоящему…, хотя это утверждение спорное и в духе Пабло Пикассо, и в духе Карла Брюллова. Рядом с ней, подергивая страницей номер 77, возлежала мягкая и толстенькая книга с какими-то картинками любовных сцен с поцелуями.
 Она спала бесплатно, что случалось весьма редко. Обычно перед тем, как заснуть, она платила своему воображению собственными нервами, навязчивыми мыслями, красными глазами и укусами губ, неудобными позами и силовой перекличкой со своенравной подушкой. В этот раз, это был глубокий сон далеких и никому непонятных перемещений в чужих пространствах…
Ленка сидела за старинным пианино, а вместо ее красивых ладоней с длинными пальцами на обеих руках восседали два огромных волосатых паука и, быстро перебирая сразу восемью лапами, они играли сложнейшую божественную мелодию «Поцелуй меня на память» японского композитора Ёрицюнэ. В звучащих в воздухе нотах, похожих на тетрадь из паутины совсем не было фальши, потому что пауки тщательно настроили пианино до ее пробуждения. Эти волосатые увеличенные тарантулы были продолжением ее собственных рук. Так хотело ее вычурное воображение, так и случилось…
 Мелодия была что-то среднее между чувственностью Гайдна и кладбищенской монументальностью Бетховена, плюс что-то непонятно-гремящее и какофоничное от Радиона Щедрина с гениальной нежностью Петра Ильича Чайковского… Это были звуки - подлинные Лунные паруса с огромным маятником глупой надежды долететь до пункта назначения. В Ленкином воображении показались никогда не прочитанные мамой сказки на ночь и не осуществленные полеты из папиных рук к комнатным потолкам, когда уровень детского восторга оставляет следы на всю жизнь… В ее воображении показалась горечь от того, чего не было, но могло бы быть, если бы все было иначе…
На пианино сверху возлежал пятнадцатый том воспоминаний Герцогини Абрантес о жизни Наполеона и его окружения и совсем не пользованная книга «Методология прочтения токсических признаков», автор Анжелика Хрусь (имя и фамилия автора — это сочетание звуков Ада обыкновенной Антропонимики), но автор книги понятия не имела, что такое Антропонимика, поэтому опрометчиво называлась в пространстве абсолютным фонетическим абсурдом - Анжелика Хрусь, убивая любой допуск к наличию разума, гармонии созвучья и подлинную осознанность себя. Над пианино висела какая-то очень старая картина вся покрытая кракелюрам с четкой подписью мало известного французского художника Лэлюнт. Там было нарисовано большое открытое окно с линией горизонта, тучами и солнечными лучами. Летом все домашние мухи в комнате Ленки на скорости влетали в нарисованное окно на полотне картины и разбивали себе головы. Мухи были обмануты подлинной живописью, что сразу восхищало любое воображение и заметно повышало стоимость картины на все времена.
Холодная мелодия пролета синеватой паутины над городскими постройками, которую играли пауки, выливалась из пианино на ближайшие стены огромной квартиры, как тонкая струя раскаленного олова из невидимого ковша. Старательные музыкальные пауки, как мастера паутинного шелеста и шепота, быстро перебирали лапами по клавишам и закатывали вверх массу своих шариковых глаз в получении умопомрачительного удовольствия без единой фальшивой ноты. У пауков не было глазных яблок и даже груш, не было век, слез и ресниц, но Ленке казалось, что они все-таки были... 
Под музыку членистоногих арахнидов она разглядывала свое лицо в лаковом отражении инструмента и сразу же прочла признаки накатившей липофрении, как чувства печали без видимой на то причины. Она не помнит, когда закончилась эта навязчивая мелодия развивающихся ничейных знамен. Она вздрогнула. Оба паука с омерзительным шелестом быстро спрыгнули на пол и исчезли непонятно куда… Ленка внимательно посмотрела на свои руки, они были такими же без изменений, без волдырей, без укусов и без следов волосатой паучьей пыльцы. Позади левого плеча кто-то зловеще шепнул скрипучим голосом:
«… выпьешь полную чашу своих заблуждений, у каждого есть кто-то, кого в природе не существует…, ищ-щ-щ-щ-щ-щ-щи…»
Она быстро открыла глаза и увидела перед собой все то же молчаливое пианино и одинокий фигурный бокал на клавишах, оставленный еще вчера. В голове взорвалась память о старшей сестре, которая поднималась рано утром, в любую погоду открывала настежь балкон и громко включала уже старинную, но до сих пор ужасно задорную советскую песню:

Утро, утро начинается с рассвета…
Здравствуй…, здравствуй необъятная страна!
У студентов есть своя планета…
Это…, это…, это целина!

Разница в возрасте у них была пять лет. Для обоих сестер это была целая жизненная пропасть с тонкими дырными простынями вместо надежных мостов. Ленке, которая постоянно жила в тиши внутренних аллей и в режиме высокого уровня размышлений…, с самого детства казалось, что ее сестра была сумасшедшей и сделана из метеоритного железа с добавлением урана, ртути и калифорния. Такое сравнение она сделала после удачных уроков по химии в седьмом классе. Все свои тридцать семь лет она так и не смогла разобраться любит ли она свою старшую сестру или нет? Если любит, то любовь эта какая-то далекая, лошадиная, не человеческая. Почему лошадиная…, Ленка не знала сама, просто любила лошадей на картинках и в кино про хороших индейцев с красивым товарищем Гойко Митичем в главных ролях. Но тот, кто сидел у нее внутри на чугунных цветах с красивыми карандашами в темнеющей коробке, знал о ней все… и знал почему.
В те времена по утрам ее сестра выходила на большой балкон последнего жилого этажа сталинской высотки в обтягивающих трусиках и в черном топе без лифчика. При любой погоде она делала настоящую пионерскую зарядку, которой ее научила мама: улыбалась, потягивалась, подпрыгивала, напевала слова громкой старой песни про какую-то там странную непонятную целину и, уже порозовевшая и разогретая, бежала в ванну обливаться заранее приготовленным ведром совершенно холодной воды. Мамино воспитание. Из ванной раздавались писклявые крики дикого восторга, похожие на визг поросенка, молодой собаки и развеселые тревоги утреннего петуха, одновременно… «Полное сумасшествие так начинать свой день», как тогда казалось Ленке. Но однажды она услышала слова отца за вечерним чаепитием на огромной кухне. Ход его мыслей поразил сразу и мгновенно дал понимание, почему отпрыски, живущие в семьях дипломатической среды, в основном, ни к чему неспособные моральные уроды с железобетонной манией величия с самого детства и ненасытными аппетитами алогичных желаний. 
 «… они сами своих детей считают слабыми, без усилий давая им все и самостоятельно делая их слабыми ежедневно…, если вы будете слабыми – такой же слабой будет и ваша жизнь…»
Вот почему младшая Ленка с того самого вечера стала ужасно уважать старшую сестру и восхищаться её силой воли и танковой целеустремлённостью куда-то в верх в сторону пятнистой Луны.
Ольга – ее старшая сестра, давным-давно переехала в другой район за городом, в частный двухэтажный дом с постоянно угрюмым мужем - генеральным директором каких-то многолюдных фирм, ворующих где-то что-то у кого-то… После быстро подготовленной и совсем непонятной эмиграции отца, сестра умчалась в другую жизнь и в другую судьбу иногда позванивая младшей, давая наставления и напоминая о себе, что она где-то все еще существует в этом широком запутанном мире. У Ленки жизнь была совсем другой, но громкий ритуал встречи каждого нового утра старшей сестрой остался навсегда, как память о родном человеке, с которого не мешало бы брать пример, чтобы никогда не стать слабой.
     Она посмотрела на большие деревяные часы, которые много лет назад отец привез из Веймара. Было ровно пару секунд вечера после пяти. Ленка зевнула, отбросила одеяло, вскочила на пол двумя голыми ступнями и нажала на кнопку серебристого «Шарпа-700», который отец привез из Киото…, и течение времени сразу наполнило эфир.
В комнате зазвучал The Rubettes – «Sugar Baby Love».
Как считала Ленка, ничто так не подходило для ее личного вечернего пробуждения, как мощный музыкальный поток этой знаменитой песни, похожий на массовый огонь собственного производства. Это была альтернатива той старой песне, каких-то совсем непонятных и давно ушедших времен про какую-то там дурацкую и непонятную чуждую ей целину. Она открыла большие балконные двери, сбросила ночную рубашку, и голая босиком выскочила на пространство большого балкона. Была осень, конец октября, на уровне высокого здания дул какой-то закономерно холодный ветер и где-то пролетали изуродованные капли дождя или раннего снега по вкусу напоминающие засекреченное небесами драгоценное лекарство не для всех. Наперекор погодным условиям она стала прыгать под громкую мелодию веселых парней, подпевать им на английском языке и улыбаться.
Подражая старшей сестре, едва прикрытая итальянскими «нитками», она танцевала по всему балкону, вереща и улыбаясь, заряжая себя прикосновением холодного ветра и капельной воды к ее телу. Они были только втроем: балкон, небеса и она. Такая личная первобытность ей нравилась со дня окончательного переезда старшей сестры в другое жилье. Парочка постоянно странствующих вороватых ворон сидели на дальнем карнизе и внимательно смотрели на голую женщину, прыгающую в пространстве. Где-то в стороне под выступом устроились пятьдесят пять голубей и тоже наблюдали за прыгающей самкой человека.
Метрах в десяти над балконом заметно висел новенький дрон с видео камерой. Он, конечно же, постоянно жужжал, но музыка была громче. Ленка давно знала, что за ее вечерними танцами едва одетой женщины на балконе в одно и то же время наблюдает какой-то техно грамотный хулиган с любопытством и скучностью личной жизни. Ей на это было высоко наплевать. Весь город был внизу у ее голых ступней, потому что отцовская пятикомнатная квартира была на самом верху каменной советской пирамиды для семей дипломатов.
Неспящий город копошился на своих улицах и сердито сигналил железными коробками на колесах. Город ругался, постоянно куда-то спешил и редко куда-то успевал. Он был зациклен на постоянстве собственного хаоса и на постоянном расширении собственных границ.
Закончив вечернее физическое пробуждение, порозовев и часто дыша, она подняла голову вверх, заметила дрон и поманила его пальцем спуститься ниже. Дрон через камеру «понял» жест, спустился метров на пять и застыл, как стрекоза, продолжая жужжать. Невидимому оператору жужжащей машинки Ленка показала славянскую комбинацию из трех пальцев, затем…, средний палец, как международный общепонятный хамский знак указания дальнейшего направления и, напоследок, резко согнула правую руку с кулаком. Дрон быстро взлетел вверх и исчез в пасмурном мареве пространства. Довольная, она бросилась в комнату, закрыла балконные двери и с радостным визгом убежала под холодные и горячие струи финского душа. Ленка ощущала чувство уверенности в своем будущем, но на чем основывалась ее уверенность, она не понимала, потому что уверенность – это фантазийная мысль, а не чувство. Ее вечер начинался по плану, который был прописан нечеткими первобытными фигурами где-то у нее в голове.
Ей так казалось, как ежедневно что-то кажется абсолютно всем…, покажется и исчезнет без знаков препинания… 
 Уже в ванной перед тем, как облить себя холодной водой и разглядывая свое лицо в вечернем зеркале, Ленку посетили тонкие пунктирные линии разных мыслей: 
«… пожалуй, я родная сестра дисциплинированной анаконды, выгляжу, как нечесаная торба…, на лице наигранная бодрость и долговременный «не-до-фак», зато волшебная на всю голову…, меня ждет вечерний город…, хотя, он даже не знает о том, что я существую в своем - «навсегда» …, а что будет после моего «навсегда»? Понятия не имею…, мне сегодня нужно утолить мой романтический голод, потому что я убедительно гармоничная и могу составлять прогнозы моих проблем…, а миллионы этого не могут…»   

                Папа

     Ленкиным отцом был Федоров Андрей Иванович. Дипломат высшего эшелона с лицом медлительного отмороженного бухгалтера, который втайне мечтает стать финансовым директором основных банков страны с интересами в богатых, и совсем виртуозно завуалированных фармацевтических кулуарах с жирными финансовыми потоками…
Слегка выпученные глаза желтеющего цвета с подвальным безразличием брошенной собаки и постоянная улыбка сарказма с конфигурацией бывшего Молотова, но без глубины взгляда «Мистера НЕТ» (Громыко), мол…, «что бы вы не делали - я все равно знаю больше, чем кто-либо из вас». Небольшого роста, узкоплечий, щуплый, физически неразвитый, с желанием и способностью вездесущности, с вкрадчивым голосом с хрипотцой, с умением увеличивать глаза и по лисьи сказочно притворяться удивленным и неосведомленным по ряду вопросов, которые давно прочитаны, понятны и многократно проанализированы в свою личную пользу.
Подлинный «флюгер» для всех паркетных и линолеумных «сквозняков», балансировщик нехоженых дорог, ходок по асфальтированному канату, канатоходец в скафандре из лебяжьего пуха, страстный (ельцинский) угодник, профессиональный лицемер, любящий власть на извращенном уровне физического показателя Муссолини, умеющий…, если надо, держать язык далеко в горле за гландами и выразительно помалкивать в пространстве. С ярко выраженным пятым признаком физиогномики мужского лица круглой формы. С многочисленными многоцветными родинками и пятнами на лице и на лысом черепе, что читается сразу о работе его измученной печени.
Он был человеком умеющим жить тихо, но шикарно, с подконтрольным минимальным страхом и максимальным контролем утечки информации о его личной жизни. В тайно-корыстной дипломатической среде Ленкиного отца называли «умельцем прогрызать дыры в чужой воде», что поднимало его на уровень коллективного комплимента и даже опасной личности для решения скользких вопросов с обязательными заграничными последствиями. Такие люди опасны, потому что они проживают свой ресурс времени в лабиринтах «шахматных» ходов и никогда и нигде не сажают деревья по собственному желанию. Федоров соблюдал один из главных принципов истинного дипломата:
«… чтобы не происходило, быть неэмоциональным и не агрессивным…»
 Это был принцип успеха и достижения любых целей как в среде низов, так и в среде верхов, как бы они не назывались и какими бы мифами не были вскормлены с самого детства.
Ленкина мама в домашней среде называла его «Мурлысик», что Андрею Ивановичу Федорову очень нравилось, так как на работе его так тепло никто не называл и даже не мог в мыслях предположить подобное обращение. Мама всегда над ним доминировала в извращенных женских фантазиях и жила своей развеселой жизнью с хитрыми, очень качественными любовниками, увлекательными путешествиями и вкусными застольями с дорогим вином и ярким эмоциональным фоном чьих-то прожитых историй. Ленкин папа знал не все, но то, что он знал было вполне достаточно, чтобы однажды в постели прострелить маме голову, но таких мыслей у него не было и не могло быть, потому что он тоже вел свою тайную жизнь, на которую его жене было совершенно наплевать с высоты балкона сталинской высотки в центре огромного города, в (не) центре большого государства.
Отец семейства всегда жил по глубинным постулатам его образования и убеждений и хорошо помнил значение судьбоносных слов: «Мене, Текел, Уфарсин – исчислено, взвешено, разделено», из книги пророка Даниила. Из-за этих слов, изображенных великим Рембрандтом на стене во время пира царя Вальтасара, Федоров понимал, что рано или поздно участь потери, как аксиома, неизбежна…, потому что он на контроле у верхних слоев огромного торта и, кому надо, о нем знают все и даже больше, чем всё.
Они жили по обоюдовыгодной и весьма продуманной схеме долгоиграющего домашнего мира. Прежде всего: сохранность семьи, охрана внутреннего достатка, тихая жизнь ради двух дочерей, а остальное никого не касается, потому что остальное – это рельсы личных поездов без конкретного расписания на туманных полустанках без названий. Папа жил под девизом:
 «для выгоды выходных дней не бывает»
 И поэтому часто в шестой и седьмой дни недели его не было ни в трех квартирах, ни в двух загородных домах. Он с самого утра просто испарялся в неизвестно куда и неизвестно где.
Но, все-таки…, кто-то умный и «находчивый», из государственных надзирательных органов, ненавязчиво вел папино личное дело и глазами, и старомодной чернильной ручкой, где было ясно прописано, что Андрей Иванович не был орденоносным завсегдатаем тупой обжираловки американского «Мака и Дональда» по выходным дням и всегда мог «торпедировать» и «порнографировать» ситуацию в свою сторону, потому что у него внутри черепа между глазами всевышним было отведено место мозгам. Тем не менее, в личном деле было сказано, что он имеет частные встречи с прима-доктором центральной больницы в «Бибирево» – подлинной брюнеткой Расцветаевой Еленой Вениаминовной, с очень приятной глазу фигурой, второй раз замужней, с матерым одиночеством в тонкой романтической душе, на работе злой и властной, с красивыми глазами и густыми волосами в модной прическе и пахнущей очень редкими и дорогими духами, которые в стране найти весьма проблематично из-за малого тиража выпуска в весьма далекой Новой Зеландии.   
 Папа часто проводил ревизию и дезинфекцию мышления мамы и родных дочерей, беседуя с ними о непосильной «тяжести» его работы на благо их бриллиантов, немецко-английских машин, глупых новеньких шуб из Миланских «подвалов», разноцветных туфель и дорогущих сумок по цене двухгодового пищеблока для любого интерната для детей сирот. Такие мудрые разъяснительные инъекции в женские головы давали свой результат ровно до следующей ревизии и дезинфекции для сохранения идентификации самок своей личной стаи и полного отсутствия любой утечки из семейного гнезда. Его две дочки всегда помнили папины слова:
«… пока у нас все хорошо, но…, уверяю вас, так может быть не всегда…, благополучие всегда зависит только от постоянно продуманных поступков…»
 Андрей Иванович был бдителен, как лихой испанский идальго на южноамериканской тропе у входа в джунгли. Он проживал свою жизнь измеряя ее ночью в сантиметрах, а днем в миллиметрах и всегда правильно оценивал любую угрозу для достатка его семьи.
В Министерстве иностранных дел, расположенном в такой же сталинской высотке он тихо подстраивался под фокусы государства, у которого часто менялись и ветер, и паруса и потоки кратковременных чужих правд… Хилый на вид, но еще внутренне крепкий, как гвоздь…, на любом новом месте Ленкин папа сразу же начинал «окапываться» и создавать свой «идеальный миг» и это мгновенно давало свои плоды от Сеула, до Рио-де-Жанейро, от Лондона и Нью Йорка, до Йоханнесбурга и Бейрута.
Добравшись до самого верха Министерства Иностранных Дел он стал подлинным мастером гибкости человековедения, потому что любую «бурю в пустыне» он воспринимал, как бурю в старой пыльной бутылке, оставляя позади себя «ухоженных овец» с полным непониманием происходящего, отмытые в личной стиральной машине чужие «измы», и ровные обрезки бывших яблок в пустой антикварной вазе для фруктов. Это все потому, что он «страдал» ассортивностью, то есть, независимостью от чужого мнения и внешних официальных оценок. И еще нужно отметить, что целый участок его головного мозга был забит обрывками текстов из книг (полу или четверть-колдуна) Карлоса Кастанеды, которые были присолены жизненным опытом, прочитанной классикой русской литературой, удобрены наблюдениями за окружающими и постоянным анализом происходящего. Необходимо добавить, что…, продвигаясь наверх, на каждой своей должности, отмечая про себя правильно ориентированных сотрудников, он всегда раздавал им, так называемые, медальоны Кука. Кто добросовестно изучал историю завоевания Америки, тот понял, что я имею в виду.
В то смутное время энтропии власти он и выиграл гонку на самые верха, скользя по чужим перилам вверх, а не вниз, хотя всегда помнил, что, добравшись до вершины…, все дальнейшие дороги будут вести только вниз и это аксиома, а не какая-то там детская теорема на арифметическом утреннике. Это смотря, что называть «низом», помойную яму алкоголизма с черным копанием в личном прошлом или обязательный милый домик под Лондоном на берегу чистого озера без пьяных орущих дураков-рыбаков. Он шел своей дорогой руководствуясь личным Манифестом судьбы, часто заляпанным чужой дипломатической слюной в беседах за дорогим коньяком или за микрофоном различных брифингов с сонными лоснящимися весьма неприятными лицами с пятью классическими признаками измены, которые могут прочесть от силы только три специалиста…, ныне еще живущих, но государству не нужных. 
Вдоволь наевшись пресловуто-модного, многим непонятного - (когнитивного диссонанса) от постоянных многочисленных инструкций сверху, Ленкин папа стал опасен для особых потоков здравого смысла его государства. Но это обобщенное понятие того, что составляют только натасканные знаниями люди и их сформулированные точки зрения в особых прицелах. У кого-то из его окружения такое мнение по важным вопросам было пустым, как коробка без кота, у кого-то был пиксельный взгляд молекулярной оценки всего, что происходит и будет происходить, кто-то был готов к «скачкам на джейранах» и всегда помнил о временах, когда крысы подрывают домашний паркет и сломя голову бегут на берег моря, чтобы посмотреть, как тонут корабли с обязательно награбленным «добром» мало живущих людей…
В результате он удрал в Англию, негласно подписав со своей страной - «Соглашение о несогласии». Не уехал, а именно, однажды…, удрал.
В совокупности происходящего он сбежал еще и от жены…, убежал почти навсегда, от ее унижений по телефону, приятного хохота ее навязчивой и постоянной веселости, от хитросплетенных разговоров о спрятанных деньгах и симптомов легкой ненависти… Когда он говорил, что в Лондоне смог, Ленкина мама, включая ядовитые каналы головного мозга, всегда переспрашивала его: «… здесь ты не смог, а в Лондоне смог?» и смеялась громко от души в ночной тиши.      
В конечном итоге и в мокром остатке ее папа познал горячий ветер кем-то управляемых перемен и быстро, и очень заметно для особых государственных структур эмигрировал в Англию, пожелав всем оставшимся тот самый - «гамбаттэ кудасай». Андрей Иванович получил паспорт с новым именем и фамилией, немного поправил свой нос у пластического хирурга в городе Исмасе, выкрасил брови в рыжий ирландский цвет, удлинил бакенбарды с острыми очертаниями, отпустил рыже выкрашенную небольшую бородку и стал похож на матерого, потомственного, шотландского дровосека на пенсии. От его бывшего облика практически остался только голос и выражение глаз.
А после побега с дальних просторов бывшей «Родины» он оставил целые ручьи утечки секретной информации, что никак не повлияло на образ жизни двух дочерей и очередной мамин отдых с крепким любовником на Паданг Паданг Бич в Индонезии, где Ленкина мама старалась трахнуть жгучее Солнце, много хохотать, есть, пить и оставаться живой и здоровой на фоне энергоинформационных осуждений туристических некрасивых женщин... и некрасивого местного населения.

                Мама

       Изначально она была родом из какого-то дальнего далека…, где очень много лесов, полей и рек… Географически это можно определить следующим образом: Ленкина мама была из какого-то городка, лежащего далеко от другого городка, который был на 480 километров ближе к городу Кемерово. Ее маме со школы не повезло, а посчастливилось пройти так называемую «ведьмотерапию» у своей мамы, то есть, Ленкиной бабушки, и быстро научиться навыкам выживания среди людей и манипулирования этими же разнообразными мужскими людьми. С самого детства Ленкина мама хотела стать русалкой и даже несколько раз напрашивалась с отцом на рыбалку в надежде встретить там девушку с милым личиком, хвостом в чешуе и длинными густыми волосами, чтобы узнать нужные рецепты по превращению в счастливую полурыбу. Но встреча так никогда и не состоялась по логическим очевидным причинам мироздания и обязательной логики.
 У самой же голова была густо пронзённая льняными потоками волос, тело с хромосомными хитроумными трюками природной стройности и, как сигнал опасности для редких умных, на самом кончике носа у нее была маленькая родинка и странный, пристальный, притягивающий взгляд с болотной глубиной, где всегда стоят в ожидании добычи колючие хищные рыбы. Глаза у Ленкиной мамы, по мало кому известной международной таблице Всемирного Союза Окулистов, были класса - «хэйзел», то есть, состоящие сразу из четырех или пяти оттенков, меняющихся при попадании света с разных углов пространства. Она рано поняла, что в совокупности наличия внешних подарочных данных ДНК— это дает ей преимущества на старте любых беговых дорожек на свои и чужие дистанции…
 После двадцати трех лет она отправилась в огромный денежный «Вавилон», где в различных «беличьих» колесах ежедневно крутились судьбы миллионов и миллионов совершенно непохожих друг на друга не белок, а людей. Она научилась много не есть, вовремя включать оперенье, в нужное время облизывать языком губы, загадочно улыбаться авансом в сторону всех прилично одетых мужчин, летом акцентировать внимание на своем ярком педикюре, как у летающих черных «фей» девятого поколения Вальпургиевой очистки. Наблюдая за ярко-удачными столичными «штучками» в дорогих цветных машинах, она быстро училась навыкам производить мгновенное впечатление и сетевой охоте на мужчин с причудливыми приманками, блеснами, мормышками и выдумками. Ее не устраивала роль девушки с лицом пираньи, которая бы неожиданно появилась в чьей-то богатой жизни, блеснула чешуей, немного чего-то откусила и поплыла дальше, точить зубы о коралловые рифы и затонувшие якоря… Этого ей было слишком мало.
Ленкина мама понимала главное - всё, что её окружает — это безусловный ежедневный урок: «или быстро учись один раз и навсегда…, или уходи в отрицание со всеми последствиями из-за личной недоразвитости и вяло-ленивого склада ума». Она, как взрослая горгулья, вцепилась во фразу из Библии, для себя ее немного исковеркав, но оставив личный смысл:
«… как я отмеряю для себя, так мне и отмеряется от мира сего…».
В те далекие времена завоевания большого города Ленкина мама, обязательно анализируя свой минувший день, быстро сделала еще один простейший вывод: что в судьбах людей всегда виноваты сами люди…, а не их контурные приведения, поэтому мир заметно гниёт Благодаря постоянно голодной, вездесущей, хитрой «грязи», но не Благо Даря, а из-за… Наблюдая на холодных улицах «Вавилона» оголенные всем на показ девичьи тела, она понимала, что эти доморощенные «охотницы» еще не прошли свой звериный период и не блещут логикой и умом во время личной охоты на СМ (состоятельного мужчину). Она одевалась модно, но теплей, дабы не пробивать себе дорогу в пиелонефрит с печальной перспективой музыкальной боли для личных почек. Ленкина мама задавала себе массу правильных вопросов и, собирая логику и опыт в личный думающий узел, иногда не находила ответы. До сих пор она не могла понять, в чем смысл миллионов фотографий современных девиц, стоящих на фоне вечернего моря полуголой в облегающем коротком платье с бокалом какой-то жидкости в руке с наклоненной набок головой с распущенными волосами и улыбкой колированной пустоты…? В таких фотографиях она читала совершенно умопомрачительно дурацкую фразу – «Вот я какая!». Она не понимала в чем было счастье в таких показных зазеркальях? Это высочайшее достижение личной жизни? В возбуждении чужих ядовитых выбросов зависти? Какая фальшивая космическая бессмыслица личного масштаба! Но ответ на этот и другие внутренние поиски пришел к ней гораздо позже, после времен тонкой охоты на «жирных танкистов», как она называла всех СМ.
Через два года в огромном шумном «человейнике» она изменилась до неузнаваемости, потому что по логике бытия всё меняется постоянно. Не исключение и те, кто попадает в новую среду обитания, как аквариумные рыбки, неожиданно по воле небес и с помощью человеческих рук попавшие в огромный пруд. В конце концов, она сделал еще один вывод:
«… миром правит выгода и страх, а любовь там и рядом не живет…»
 Или медленно умирай или превращайся в хищника или его подобие. И в конце концов, формула огромного города приняла ее за самостоятельную единицу хаотичных женских уравнений для дальнейшего рисунка судьбы. Изменился ее взгляд… Он стал не голодно-хаотичным, а сдержанно читающим. Благодаря различным урокам большого мегаполиса, она получила в личное пользование взгляд курсирующей в морской тишине молодой рыбки-прилипки, внимательно рассматривающей днище мимо проплывающих кораблей, как площадки ничейной кукурузы, где можно либо откусить небольшой кусочек, либо прицепится навсегда до самого финиша жизни, что еще раз подтверждало ее многократно проверенное убеждение:
«… ошибок нет, есть правильный или неправильный личный выбор…»
И в конце концов она вывела самый главный вопрос женского существования: «что я делаю?». Именно после осознания этого вопроса с ней и случилось то, к чему она шла. Как позже она расскажет доверенному лицу, к ней…, в конце концов, пришла двоюродная Племянница Богородицы и быстро направила драматургию судьбы в нужное и давно ожидаемое русло судьбоносной воды и сформировала горизонт дальнейших событий.

                Жирный танкист   

    Дни тянулись томительной столичной виселицей..., сплетаясь обыкновенной веревкой в череду мелких и мало значимых событий. Это потому, что Ленкина мама в силу молодости не знала простейшие законы существования, один из которых гласит:
«все хорошее, а также и все плохое, всегда происходит неожиданно и других вариантов не существует…»
Знала бы, жила бы не волнуясь... Однажды в начале лета это и свершилось. Где-то что-то скрипнуло, сложились какие-то колоды карт, то ли контурных, то ли игривых, где-то остановились планеты или наоборот, увеличили свой бег, ударили куранты, сместились какие-то стрелки…, зажглись костры…, словом, что-то обязательно повлияло на ход событий. Ленкина мама попала в Большой театр на оперу «Борис Годунов». Конечно, она туда пришла не для того, чтобы наслаждаться нотными фантазиями бородатого алкоголика Модеста Мусоргского и вникать в отношения царя и народа с точки зрения А.С. Пушкина, а бросить очередной взгляд охотницы на пеструю столичную публику в золоте и бриллиантах, выгуливавших свое Эго на прокорм, с поведением плебейства, но с желанием изображать патрицианство, одним словом сплошные - «Парвеню», которым невозможно доказать, что аристократ - это Арий Сто Крат, а не единожды вообразивший себя таковым…
Ленкина мама с удовольствием наблюдала за тем, сколько телесного пространства у некоторых женщин было оголено на обязательное всеобщее обозрение для включения механизма зависти у других женщин, которым оголять даже один процент своих тел было бы категорически неуместно... Такие особи слишком эмоционально вкладывались в себя ради мнения совершенно им незнакомых людей. Какая вычурная глупость! Ни черта не изменилось со времен кроманьонцев… Но, ничего не поделать…, здравый смысл редко побеждает среди разнообразных переломанных смыслов из-за навязчивых женских сигналов нейро-трансмиттера личных удовольствий. Ленкина мама помнила и хорошо понимала тихое наставление своей колдовской бабушки:
 «чтобы точно знать, что кто-то умирает от зависти, нужно самой однажды попробовать умереть от зависти, потому что смерть от зависти смертельна своим черным наслаждением, а не дорогой на уютное кладбище…» 
Ко второму акту она не спешила, потому что в одиночестве допивала второй бокал гранатового армянского вина у стойки. И когда ей уже стало казаться, что она ищет здесь подснежниковый мёд, туда же неспеша и подошел невысокий мужчина в дорогом костюме и обязательных итальянских туфлях какой-то надежной добросовестной фирмы. Подойдя к стойке, он повернул голову и всмотрелся в молодость Ленкиной мамы и в глубину ее необычного глазного пространства. От него пахнуло имбирем и мускатным орехом на сладком фоне растоптанных виноградных бусин с нотами шелковицы, что было совершенно неожиданно и необычно — это был весьма редкий десерт для обоняния её носа, головного мозга, души и пупка... Она, с вожделением близости добычи и легким головокружением, внимательно посмотрела на него взглядом космонавта-исследователя, уже ощущая зажигание и внутренний старт ракеты для новых событий. Улыбнулась, выпрямила позвоночник, обязательно облизала губы языком и, как часто поговаривают подлинные лесные Феи –«разлакомилась на цветочный пестик с пыльцой и медом».
«… у таких мужиков есть личные договорные Боги, которые им всё прощают…» - подумала Ленкина мама, разглядывая уверенного мелкого мужчину.
 Так иногда бывает, когда четыре глаза сливаются в потоках восприятия света и глубины, задуманного свыше. Взгляды неприлично долго задержались друг на друге с частыми импульсами улыбки. Он остался в глубине ее «хэйзел» глаз, а она в запахе его колдовского «Ульрих дэ Варанс» смешанным с виноградным «Империалом». Что-то негромко щелкнуло под потолком и свершилось просветление чужих мироощущений… Она забыла дышать, он забыл, как и зачем оказался в Большом Театре. И так бывает…
«…какая глубокая первозданная чистота…, минимальный налет большого города, такая не прошла техосмотр у клубных мутантов, совсем несовременная обнаженка…, бьюсь об заклад она издалека…, какой чистый листок без помарок для моего личного диктанта…, все, что у меня есть — это сейчас…, если это бессмысленно, то смысл я придумаю сам…, не отходя от кассы…» - быстро прочувствовал Федоров, отметив частое сердцебиение в районе центра грудной клетки.
Он ощутил себя зябликом на неожиданной бельевой веревочке и, одновременно…, поэтом, бегущим голым по берегу океана с листком, исписанным гениальными стихами, обдуваемый теплым стерильным бризом. Если бы Ленкина мама тогда смогла бы прочитать эти его мысли, она бы была очень довольна и упала бы в обморок, но обморок отменялся в виду уверенного расчета и очень хорошего здоровья.
Дальнейшее произошло быстро в прекрасном тумане и неописуемой нечитаемой мгле, пахнущей удачей, чистыми простынями и куском жирного масляного счастья в чистой душевой с небольшим бассейном. Ей тогда показалось, что она руками поймала круизный лайнер за гребной винт и это понравилось капитану. Он не курил, потому что счастливые люди никогда не курят из-за принципиальности многократно подтвержденного счастья и самосознания бытия. Она тоже не курила, потому что незаметно быстро бросила, получила яркую визу в долину страсти, стала беременной бывшей Золушкой, желанной, мечтательной и абсолютно спокойной за любой завтрашний день, вечер и ночь…. В животе уже плавала первая дочь, как подтверждающий абордажный крюк для ее скромной лодки и его большой каравеллы…
Удалось…!
До встречи с Ленкиной мамой Андрей Иванович любил три вещи: деньги, сон и куриные крылышки в томатном соусе с грубо нарезанным чесноком… После рождения старшей дочери Ольги, его любовь быстро расширила свои границы до самой Луны, а может быть и дальше. Кто знает?
 
                Паб - «The width of her back»

      Этот лондонский бар назывался «Ширина ее спины». За последние десять лет, которые Федоров посещал это место, ни у кого не возникало ни малейших претензий к замысловатому названию паба. Хозяин был милый ирландский толстяк-вдовец с рыжим лицом и лысым черепом, усеянным желто-песочными веснушками, цвета яиц аргентинской перепелки. Он часто подменял старшую дочь и весело суетился за стойкой обслуживая всех быстро, качественно и, говоря старыми коммунистическими штампами, «с огоньком». Вновь прибывшим попить пива, он задавал массу вопросов из разряда приятного любопытства. Те всегда отвечали. Так он проверял наличие воспитания, культуры поведения, цивилизованности и терпения к его персоне. Паб был такой же, как и в Стратфорде на Айвоне, Ливерпуле, Кардифе, Истмате, Дублине и еще «черти где…» в Англии.
В пабе веселого толстяка, навсегда запомнившего ширину спины своей ушедшей жены, висели яркие огоньки-гирлянды, а не трупы, что уже было реальным счастьем, которое никто почему-то не замечал…
Таких пабов было сотни тысяч по всему королевству, работая с одной целью: напоить, накормить, дать возможность посмотреть очередной матч по ТВ и обязательно поорать во все горло, громко высказываясь либо средне-культурно, либо с использованием матовых словечек сленговых отклонений от литературной нормы. И вообще, все английские пабы – это больше похоже на временное радостное убежище с пивом, снаружи всегда усугубленное осенней мутью, грозой, дождем, вечной сыростью и асфальтовыми разводами.
Как обычно у самого края стойки сидела красивая Надин, попивая пиво и бережно держа бокал, как Пако де Люсия держит свою гитару. Она снова была в той самой кофточке, похожей на гардину, аккуратно пробитую бывшими мухами. В ее глазах читались безразличие Антарктиды и зимнее одиночество молодой ведьмы. Надин была двоюродной сестрой хозяина паба и сутками проводила свое время на виду у всех, в засаде на какого-то приличного мужчину с добрым сердцем и толстым «порт-МонЭ». На ее лбу постоянно находились очки в красивой оправе и Федоров, глядя на нее в очередной раз, всегда вспоминал чье-то остроумное грустное изречение:
«Очки на лбу, а мы их ищем – со счастьем та же ерунда…»
 О ее засаде знали все посетители, об этом знал бывший Министр Иностранных Дел, о котором никто ничего не знал, кроме того, что этот приятный джентльмен с рыжими бакенбардами и с хриплым голосом имеет какой-то польско-словацкий акцент, дорого одет и всегда при деньгах. Надин пару раз самостоятельно подходила к Федорову и пыталась что-то ему поведать по философской теме отношений двух полов: «разлюбовь или нелюбовь…». Бывшему Министру тема сразу же показалась скучной и заумной даже в качестве развлечения, он ее культурно отверг, как и саму Надин, ссылаясь на не глубокое знание речевых оборотов английского языка. Он навсегда запомнил громкий запах ее пышных волос из-за ассоциативного мышления внутренних пониманий. По его мнению, они пахли небожественно: на 23% – навязчивым сексом, мокрой сиренью, визжащей истерикой в ванной и медленно-бездонным утром с глупым невкусным кофе в давно немытой чашке. 
 В тот вечер, оглядев посетителей паба, Федоров отметил про себя все давно знакомые лица английских женщин и мужчин. Кто-то в очередной тысячный раз упивался своим одиночеством, пуская сигаретные дымы в вытяжку под потолком, кто-то громко смеялся, тренируя свои морщины и пробуя окружающее пространство на «внутренний круг от бублика», кто-то в очередной раз тренировал свое эмоциональное состояние, наслаждаясь теплотой свитера из качественного мериноса с узорами постоянно куда-то бегущих оленей, тюленей, мохнатых коровьих бизонов и даже медведей белого цвета. Такой же качественный свитер носил и бывший министр. У него их было десять и все разные. Он их купил в одном магазине в одно время по принципу: купил-забыл, навсегда хватит, больше не надо, этого достаточно на множество лет холодных дней…
 Заказав (шат) виски и по старой привычке бокал темного «Гиннеса», Федоров задумался, уставившись в одну точку. Он формировал новую личную идею продолжения скучной жизни в Англии и со стороны был похож на человека, который занимался «проблемами» сброса античных статуй на парашюте в открытый океан в районе точки Немо.
В голове в который раз появился ушедший Барыкин с чистыми глазами и задором. Он вдохновенно и в удовольствие пел:
«в моей душе, плененной лишь тобой, есть место только для тебя одной…, знай, что занять его, ты бы могла давно… Свеча, зажжённая мечтой моей…, еще горит, но светит все слабей … тает мечты свеча …»
Это было в тему одиночества и воспоминаний…, как по заказу от Бога и Архангелов. Песня была в голове, исполнялась на русском языке и английское окружение паба ничего не могло услышать. Что-то ощутимо заныло в том месте, которое все поголовно называют «ложечкой», хотя никакой ни ложечки, ни вилочки, ни ножичка там никогда не было. Так назвали это место вечного чувствительного нытья какие-то не очень оригинальные люди, установив клише для большинства других не очень размышляющих.    
Уже минуло десять лет, как он уехал, умно удрал, вовремя ретировался…, называть можно как угодно… Просто исчез из списков граждан огромной страны. Не будучи глупым человеком, прочитавшим горы литературы с чужим опытом и разными мнениями на все случаи жизни, бывший Министр все больше и больше понимал, что он - дважды ссыльная Душа с «коварной улыбкой» совершенно неулыбчивого и гладко выбритого Ф. М. Достоевского. 
Первая ссылка из каких-то сияющих и навсегда зачеркнутых счастливых мест, где он каким-то образом провинился и Душа его, по невидимому никем приговору, была сослана сюда…, на планету «ВиХ» (Воды и Хаоса), и вторая ссылка, когда он тихо уехал из насиженных мест в мир иной, где все…, даже через десять лет…, оставалось чужим, не своим, не близким, нудным и плохо принимаемым второй ссылкой. После первого (шата) у него, как всегда, просыпалась ржавеющая совесть и внутренний диалог одинокого человека. Его единственная и на Родине почти полусонная неощутимая Совесть, после переезда в Англию нечаянно обнаружила в своем распоряжении острую костяную стамеску, которая рубила по сердцу и по его окрестностям, надрывала грудную клетку, поднимала волну внутреннего рыда, самокопания, обвинения и пластмассовой безнадеги, вырабатывающей качественное топливо для депрессии… Привыкнуть к этому было невозможно в виду яркости и откровенности чувств на особой волне восприятия, отбивающей его личные берега.
Частенько на английской чужбине…, бывшего Министра терзали и разрывали на мелкую бахрому навязчивые воспоминания о прекрасных временах тесного общения с Расцветаевой Еленой Вениаминовной из больницы в Бибирево. Их отношения были настолько простыми, понятными, чистыми и откровенными, что проникли заточенными иголками не только в его душу, а и в мозг и там остались на долгие времена рассуждений и внутренних улыбок. С ней было постоянно и неизменно легко, как ни с кем… С ней появлялось какое-то чувство с дурацким и многократно истерзанным словом – «счастье», которое живет недолго и никогда не рассчитано на долговременное ощущение. В те времена в потоках инфернальной эйфории у него даже возникали слабые мысли развестись с женой и жениться на Расцветайке, как он ее часто называл вслух. Но через пару часов такие мысли умирали и заметно растворялись в воздухе квартиры для встреч, улетая в японский кондиционер с пылью. Федоров боялся признаться себе, что испытывал к Расцветаевой Елене Вениаминовне какое-то лунное притяжение и даже скучал по ночам, вспоминая запах волос и музыку их шуршания на подушке. Он вплетался в ее волосы своими мыслями и желаниями, он наслаждался внутренним умиротворением в подлинной благодати и время с ней пролетало незаметно, насмехаясь над глупостью молекулярных наборов их тел.
Он жил в совершенно понятном ему обмане, стараясь не замечать, как она постоянно выманивает у него деньги взамен на потоки сладких слов, которые он хотел ежедневно слышать и наслаждаться. И здесь равновесие его благоразумия взяло верх над осторожностью и алчностью. «… деньги – пыль, пришли – ушли, снова пришли и снова придут после того, как уйдут… Круговорот денег в природе, круговорот женщин, круговорот мыслей, выгод, рассуждений и желаний… Круговорот жизни, как альтернативы смерти и так бесконечно… Чертов калейдоскопный круговорот с целью получать удовольствия в мире проблем и, в конце концов, исчезнуть неизвестно куда...» Да, это была правда…, Расцветаевой не хватает в этом английском мире и такое положение вещей останется неизменным…»
С такими мыслями в его голову чернеющим супом наливалась тоска и сопутствующие элементы самоуничтожения… Стало горько и ничтожно до криков завывания, где-то под «ложечкой» или под «вилочкой» …       
Очнувшись от раздумий на фоне любимой песни Барыкина внутри головы и, отпив еще «Гиннеса», бывший Министр увидел за стойкой уже не краснолицего хозяина весельчака, а рыжего мужчину с рыжей бородой и бровями, закатанными рукавами рыжеватой рубашки в клеточку.
«…наверное родственника привлек к работе…, этот парень похож на веселый рыжий Ноль…» - подумал Федоров.
Новый бармен, как будто вышел из совершенно закрытого шкафа… Его глаза морщились от лживой улыбки, он работал механически быстро, обслуживая трех новоприбывших с веселыми лицами бездельников. Федоров следил за рыжим и стал читать его сущность с учетом своих давних способностей: похож на пятого персонажа справа снизу той самой картины Иеронима Босха. Черная родинка на рыжем лице — это плохая примета…, родинка - по всем канонам рыжих, «обязана» была быть голой рыже-красноватой, а не черной. Бармен был «амбидекстер», то есть, умеющий все делать двумя руками, в его движениях просматриваются не только навыки паука, но и рыбы, сумевшей подняться наверх сквозь потоки шумного водопада… Бармен ему не понравился на интуитивном уровне рассуждающего человека. Было в нем что-то от строжайшей дисциплины, холодного душа и военного воспитания. Неожиданно Федоров вспомнил очень полезное изречение Артура Шопенгауэра:
«… тягости и даже опасности влечет за собой каждое новое знакомство в этом мире…»
Он решил с барменом на широкие житейские темы не общаться и включил сменный пятнадцатый телефон, чтобы проверить наличие последних звонков и сообщений от посвященных в новый номер. Сбоку подсел толстый мужчина…
«…вера в холодильник больше, чем вера в телевизор…, сутками занят жраньём…, малоподвижен, гипертония…, ну, и черт с ним!» - пронеслась презрительная мысль в голове по отношению к вновь подсевшему.
- I'd like some more whiskey, but from a new bottle only…! – акцентировав внимание на себе, заявил Федоров.
 - Got it…  - по-военному быстро отчеканил рыжий с судачьей мутью в глазах и резиновой манекенной улыбкой выше подбородка.
В какой бы стране Федоров не был, профессионализм любого бармена он проверял визуально на том, как открывалась новая бутылка виски. Можно сказать, что это было его хобби везде и всегда… Рыжий кивнул в согласии, достал снизу новую бутылку 27 – летнего «Глэнфидика» и стал открывать. В итоге, на глазах Федорова он сделал сразу три ошибки при открытии той самой заказной бутылки.
«… странно, это не профи, а старается вести себя как Асс…, движения быстрые, но хаотичны, непродуманные, черти что и сбоку мой итальянский галстук за пятьсот евро…, странно. Можно списать на то, что это неопытный родственник хозяина…, ну, да и рыжий хрен с ним…, один черт нальет еще…, никуда не денется. У меня снова паранойя…, меня уже все давно забыли…, я никому не нужен, я обыкновенный беглец-предатель, которых в Англии поселилось сотни… Живут себе без мысли о подосланной «птице счастья» и пьют шотландский самогон, мечтая о водке в русской бане с дубовыми вениками и квасом из рябины… Пивал я и здесь квас из рябины у эмигрантов, обыкновенный «шмурдяк», не то это все, не то…, не русское… Даже в местном русском магазине селедка унылая, не волжская, а из Амстердама, не «залом» …, мать ее, не наше, чуждое…, бля… А про Петра Арсентьевича СмирноФФа вообще вопрос не стоит, этикетки на бутылках правильные, а внутренности чужие. А мне часто твердили, что эмиграция — это нечто позитивное? Все пьют, пьют много, потому что алкоголь - спутник бедности, а бедные пьют больше от тайного личного осознания своей бедности… по всем канонам здравой логики и очевидности.
Прошлое, как уже прочитанная мною пустота, будущее, как совершенная пустота стопки чистых листов, ежедневно я что-то делаю, а кто-то внимательно за мной наблюдает и пишет… Куда не глянь, везде предсказуемая пустота в живой пустоте… Домой хочу, там две дочери…, хочу домой очень сильно. Там моя кровинушка, а не здесь…»
Рыжий быстро поставил новый «шат» с виски из только что откупоренной бутылки и автоматически улыбнулся. Его улыбка напомнила след велосипедной резины на горячем асфальте. Внутренний диалог барабанил по каким-то пустым тарелкам и продолжал свой вербальный забег по головному мозгу. Федоров быстро опрокинул в себя виски. Вкус был идеальным. Тепло быстро разлилось по груди, а затем и по витиеватым лабиринтам внутри живота. Таких маленьких доз алкоголя в своей жизни он выпил немало. Это была уже привычка. Но, иногда, алкоголь отличается от предыдущего не только объемом, но и внутренним содержанием. Где-то в дальних углах организма что-то щелкнуло и прозвучал мерзкий писклявый звонок. Звонок был опасно-тревожный, предупреждающий и незаметно-тихий… От мысленных потоков в его голове неожиданно стала стучать мысль:
 «… мой трамвай или даже троллейбус едет уже в лунное «Депо». А это последняя остановка, у которой нет продолжения и нет света. Очень хочу домой, а домой никак нельзя…, ну…, вот просто никак… Безвыходных ситуаций не бывает? Странно…, весьма странно…, очень странно…, снова тусклый лунный бред посетил мою голову…»


                Старшая сестра

         Любой, кто когда-нибудь общался со старшей Ленкиной сестрой, про себя произносил фразу - «она ненормальная», хотя на их уровень непрофессионального развития, что такое норма…, мог сформулировать далеко не каждый. В отличие от Ленки она не была избалована, а с самого детства постоянно копалась в себе, страдала перфекционизмом и всю жизнь читала книги в удовольствие в отличие от других, читающих не в удовольствие, а ради получения какой-то информации. На уровень среднестатистической женщины в 45 лет у Ольги было везде все хорошо и поэтому включался проклятый железный закон:
«когда все хорошо обязательно становиться скучно…»
Ей нужна была драма для особых переживаний над внутренними простыми переживаниями, то есть двойной удар женского кайфа в мозг, грудь и изуродованный слезливый азарт на уровне личной неврастении. И нужен был «счастливый» момент, когда окружающий скучный мир загорается какими-то красками несоответствий, антагонизмов и страданий и сжигает внутреннюю скукоту и карликовое осознание своего существования. Ольга понимала, что в мире, битком набитом совершенно разными людьми…, в основном хамского поведения, оставаться одинокой и свободной от всех – это немыслимое сказочное чудо. И…, как это странно не прозвучит для многих – она каждый день боролась за счастье своего одиночества. Она помнила слова Будды из «Пятнадцатой книги, Девятой Главы Вактаришамипура»:
«… твои страдания вызваны твоим сопротивлением тому, что уже существует…»
Поэтому она не страдала от того, что уже существует в ее жизни, а стремилась к качественному одиночеству. Она давно курила, невольно и безвольно подражая вредной привычке этого мира, и поклонялась пеплу своих поступков и переживаний. Сказать профессиональным языком – Ольга страдала облегченным параноидальным состоянием своего убеждения в доманифестный период личного развития во временной отрезок застоя. Во как…! Но об этом она ничего не знала и ежедневно продолжала бороться за свое счастливое одиночество, целуя соль своих фрактальных слез ужасно критических потоков души. Ольга была сложная для окружающих и совершенно понятная для себя.
«Жить — значит обязательно страдать…  И здесь же скудный выбор страданий: или физическое или духовное…, кому как нравится…» - простейший сюрприз от бесконечных энергоинформационных вариаций для понимания своего появления в этой замкнутой окружности под названием – жизнь.
Несмотря на покуривание дурацких сигарет, Ольга выглядела очень молодо и спортивно, как заказной манекен в витрине дорогого лондонского магазина женской одежды, но что-то с ней было все равно не так, а что именно не так - никто не знал. Только она знала, что искренние слезы удовольствия от одиночества разглаживают морщины на её лице. Кто ей это внушил и когда…, история умалчивает. Это был ее тайный соленый «крем» для лица, известный всем под обыкновенным названием «слезы», а не под названием какого-то там элитного и никому неизвестного крема из спермы бобра, австралийского опоссума или неврастеника дельфина. Ежедневно, наслаждаясь качественным одиночеством, Ольга вела себя как хитрая сука, скрывающая от всего женского мира подлинный рецепт ее молодости – «искренние слезы».
Она жила под Москвой во Внуково. Там, где сплошной лес и качественно асфальтированы дороги, где жили и живут масса актеров и «вычурных» делаваров с черти откуда взятыми огромными деньгами, выдвинутых энергоинформационными полями наверх для более жесткого эксперимента над совестью и скоротечностью их жизни. Там дом с табличкой давно ушедшего Игоря Ильинского, где дивизии совершенно ручных белок с самого утра и до ночи воруют всё и везде…, загородная дача прекрасного актера Василия Ланового – царствие ему Небесное, где стоит деревянный трехэтажный дом моего большого друга - Зои Анатольевны Кутейниковой – царствие ей Небесное, где полно грибов, охраны с пистолетными пистолетами и очень много дорогих машин с изуверскими надписями вместо цифр. Где живут те, кто может себе позволить там жить, потому что удовольствие это не дешевое…, как, впрочем, и в Переделкино, Простоквашино и так далее по списку капканов и судеб…
Однажды Ольга проснулась от громкого тягучего воя снаружи. За окном был забор очередного неизвестного «человека», живущего в Лондоне, но имеющего обязательный дом во Внуково на всякий военно-пожарный случай быстрых побегов. Вой был не похожий на перекличку собачей стаи, а молящий о спасении. Из ночи в ночь, из утра в утро вой повторялся. В конце концов, подкупив местного не очень алкогольного электрика, Ольга получила информацию, что у соседа во дворе в клетке вместо больших собак сидит настоящая волчица. Получить логический ответ – зачем она там сидит…, не удалось. Ответ, как обычно был наполнен несусветной дурью…, привезли и привезли…, и все тут… У волчицы были набухшие сиськи, как у её скульптурной родственницы в Риме. Она была кормящая мать.
Ольга положила в пакет пять миллионов рублей, арифметически на цифрах и пальцах, с использованием убедительных слов, доказала охраннику, что это самое выгодное предложение в его жизни и больше таких предложений никогда не будет и быть не может…, и убедила бывшего милиционера на пенсии отпустить серую мать на свободу в леса. Отпустив живую душу в лес и, пересчитав плотный пакет с деньгами, охранник заблаговременно порезал ножом в двух местах свою руку, пустив обязательную кровь…, а затем бывший милиционер рассказал сменщику, не бывшему милиционеру, а инженеру с высшим университетским образованием, умопомрачительную историю о побеге серой зверюги на просторы лесов. Инженер был потрясен рассказом милиционера и при виде его крови чуть не потерял сознание. Милиционеры – они такие выдумщики, что нынешней жирной полиции и не снилось даже в после водочных снах.
 Ольга гордилась собой и, увидев по ТВ серых волков, всегда вспоминала свой поступок и пачку денег, которые ушли по божьему повелению и благому назначению. Рыжая бумага с картинками, цифрами и едва заметными дырочками…    
Ольга была замужем за суровым, многократно доказанным негодяем, для которого обыкновенная улыбка была чем-то тяжелым, глупым и совершенно ненужным в жизни. Его имя не имеет никакого значения для повествования данной истории. Ольга наслаждалась созерцанием одиночества и внутренней тишиной именно тогда, когда суровый силуэт ее мужа в темном пальто и черной шляпе полностью отсутствовал дома и в огромной кухонной зоне было слышно бурчание японского холодильника и шаги очень старого седого кота по имени Ай от сокращенного «Айвазовский», а не «Айболит».
Выйдя замуж по совету и протекции «высоко летающих» отцовских друзей за (нужного) человека, она сожгла у себя внутри всю любовную библиотеку, которую прочла во времена девичьих созреваний, мечтаний, внутренних созерцаний, прислушиваний к себе и размышлений об окружающей среде лжецов и гадов в дорогих итальянских костюмах с улыбками вечерних вомбатов. Сожгла былые убеждения быстро… без огня, без остатков пепла, без дымовых завес и запахов сожалений, потому что лояльно относилась к нетленному реализму действительности. Так делают умные уравновешенные люди не ожидающие от жизни чудес, которые встречаются лишь иногда…
Усиленной тренировкой любви она не занималась, потому что объект для совместного жития был на самом деле совершенно чужой, как любая неожиданность из коридорной темноты. Иногда ее совесть устраивала панику безумных мыленных атак, а иногда талантливо притворялась спящей с открытыми глазами безразличия. В свою очередь, ее уже зарегистрированный муж рассматривал Ольгу, как дочь большого властного человека в масштабах целой страны, но часто смотрел на нее, как взрослый хамелеон на совершенно несъедобную и опасную осу в расцвете осиных ядовитых сил. Он был обыкновенным бесчувственным бруском для заточки алюминиевых столовых вилок, для которого деньги и власть над людьми являлись высшим смыслом любого отрезка личного времени…
Ольга понимала, что такие экземпляры слушают и понимают только музыку отбойных молотков и в состоянии разрывать радугу грязными мыслями о ней. Она жила с намеком на хитрую и мудрую покорность, понимая, что душами они не срастутся и в дальнейшем — это категорически невозможно. Более того, однажды при лунном свете, на балконе второго этажа огромного загородного дома на ее лице, ни с того ни с сего…, появились слезы, липкие от подогретой внутренней горечи размышлений и предательского лунного света. Ее посетила мысль, что ее сердечный митральный клапан — это нора для его собственного домашнего тарантула. От такого омерзительного сравнения по спине кто-то быстро пробежал вниз и стало еще больше не по себе… Ее воображение часто пугало и уводило в какие-то дебри далеких опасных измерений для обыкновенного человека.
    Её юридически оформленный муж был ей тихо омерзителен. Тихо, потому что она получила достойное образование в МГУ и само воспитание от прочитанных книг, в отличие от ее далеких сверстников, для которых спрятанный смысл непрочитанных книг был пустым звуком хлопка одной ладони, когда их души из года в год наполнялись манией величия, чтобы ступить на темную сторону обыкновенности… Ей было за что его презирать и тихо, незаметно надсмехаться над ним внутри себя. Он был похож на забытый в пустующем зале старый свадебный торт, который так никто и никогда не попробовал.
Расхляба…, неряшлив, понятия не имел, как гладить брюки, чистил обувь на тяп-ляп, никогда не носил с собой ароматизированные носовые платки, брился невнимательно и без усердия, использовал какие-то совершенно дурацкие одеколоны албанско-вьетнамского происхождения в пёстрых изуродованных бутылках с надписями на ломаном французском, не умел завязывать галстук, ходил походкой раненого в задницу медведя и еще пятьдесят девять пунктов абсолютных раздражителей для умных женщин. Где бы он не появлялся – окружающая среда быстро загрязнялась его присутствием… Ольга про себя называла его:
 «кулек отрезанных селедочных голов»
 Они только проживали под одной крышей большого дома и больше ничего. Обоих устраивал молчаливый компромисс сосуществования до каких-то будущих времен, которые обязательно наступят и принесут сахарную юридическую свободу друг от друга.
Но основной минус — это была его речь. Речь - зеркало мышления у всех без исключения имеющих язык и часто хоть что-то говорящих. Его «зеркало» было мутным и замусоленным, идиотскими клише и штампованными фразами:
 «это самое…», «в принципе…», «если говорить правду…», «этого не может быть…», «это было бы нелепо…», «я в шоке…», «мой шок в шоке», «вишенка на торте», «прикольно», «де- юре», «де- факто» и остальные плебейские, проштампованные, грустные сигналы для миллионов: ограниченная, постылая, заезженная, ничего не значащая словесная плесень, ярко характеризующая ничтожный уровень её носителя. Но самый отвратительный показатель ничтожности его мышления, было знаменитое словцо «вот…», не указывающее на положение какого-то предмета в пространстве, а «вот» - как окончание мысли, как бессмысленный итог и подчеркивание того, что уже произнес… Он протяжно и многозначительно произносил «воооооооот…», как будто спускал на воду уникальный ледокол, умеющий летать в космос до звезды Рас Альхаге и обратно. Ольгу это раздражало до омерзительного осознания бессмысленного убийства личного драгоценного времени.   
И все это сопровождалось шизофазией, то есть, замедленным соусом продолжительных блеяний буквы «Э» с калейдоскопными вставками площадной брани внутренних канализационных потоков. В результате на экране ее жизни ежедневно появлялся персонаж для качественного презрения, к чему она уже давно привыкла по причине постоянного прихода на ее счета больших денег для трат на удовольствия и приобретения чего-то нужно-ненужного…
 Баланс плохого и хорошего был более менее уравновешен, и Ольга понимала главное, что ее юридический муж профессиональный мошенник в составе сыгранной (команды) или тихушного коллектива таких же мошенников, ведет бизнес нечестно и, рано или поздно, божья справедливость заглянет и в его черепную коробку и накроет прозрачностью «газовых клеточных платков».
А после этого по раскладу любой логики у него будет только две дороги: много лет шить сквалыжные онучи в трудовой колонии  в лесу под холодным Красно-Балабайском или молниеносно-удачный побег зарубеж в полном одиночестве и навсегда. По-бег… Ольгу устраивал любой вариант, потому что она умела читать законы логических закономерностей бытия и, в отличие ее сестры Ленки, не жила в выдуманном мире, где каждый шаг несет какой-то совершенно неуправляемый «сюрприз». Ольга знала, как и, приблизительно, когда закончится его прибывание в ее жизни, возбуждающее радость размером с откормленного японского сумоиста. Ее муж прошел совсем короткий путь от внутреннего состояния под названием «Я- Никто», до «временной» власти над сотнями и тысячами простых людей. Его неподготовленное и раздутое Эго превратились в резиновый мяч, готовый вот-вот лопнуть от осознания личной значимости в поле событий. Ольга, со своим высоким уровнем размышлений знала, что это путь абсолютного классического дурака…, путь не новый, тысячи раз описанный в классической литературе, а итог всегда только один… Он книг не читал и это была его личная не беда, а катастрофа на всю оставшуюся жизнь.
И последнее о муже Ольги… Все, кто на любом торжестве изрядно выпьет, делятся на два железобетонно доказанных вида людей: одни, как можно быстрей, стремятся принять вертикальное положение и уснуть, потому что их личные смеющиеся Ангелы исполняют программу сохранности таких душ. Другие – добавить алкогольные дозы еще, еще и еще…, творить паршивые «чудеса», руководимые темными рогатыми сущностями алкогольно-резиновых болот, нести всякую белиберду и вести себя, как дичайший вандал. Ольгин муж был из второй когорты темных пожирателей себя и после жестоких пьянок, вернувшись домой, изрыгал из себя потоки черных полотен расписанных невидимыми художниками потусторонних измерений. Под воздействием алкоголя в нем извивалась и кричала генетическая цепочка шахматных комбинаций очень злых, завистливых, невоспитанных предков. Такие люди выносят свой внутренний хаос во внешний мир, как мешки личного мусора… Он не знал, что ненависть всегда пожирает своих. Не знал, потому что не читал правильных книг. 
Для воображения Ольги эти картины были питательной средой для анализа его внутренних процессов. Ее бумажно-юридический муж, добираясь домой, переворачивал мирно стоявшие «кувшины с медом» на чугунные сковородки и жарил этот мед, бессмысленно поливая канализационной водой… А однажды ей показалось, что ночью, в порыве алкогольного коматоза и черного забытья, он съел черного таракана в ванной комнате…, а может быть и нет…
На полотнах воображения Ольги все это было нарисовано с использованием красок: вердигрис, розовый вытрезвитель «Бейкера Миллера», лиловый «Перкина», зеленый «Хукера», гуммигут «дети Эдуарда», берлинская лазурь и «Капут Мортум» …
Цветовой наборчик…, скажу я вам…, черт побери…, весьма странный, далеко не каждому художнику понятный, но таковым было воображение Ольги и ничего здесь не попишешь ни шариковой ручкой, ни китайской кистью, ни стамеской из старинного скобяного магазина. 

                Звонок         
       

- Ленка, как длинна твоего шнура, как кирпичик личного динамита…? Как сходишь с ума, как рельсы, как твой скоростной и постоянно ночной поезд…?   – с разбегу спросила Ольга, причмокивая какую-то вкусную заграничную конфетку во рту и, вероятно, улыбаясь от собственного остроумия в оболочке хорошего настроения.
Она переворачивала языком вкусную конфетку во рту и слова звучали с преднамеренной искусственностью и насмешкой…
Она всегда понимала, что все в этом мире рано или поздно выучат свои уроки. А кто поможет их выучить? Вот в чем вопрос для часто думающих о себе… Ольга была в настроении по четырем веселым причинам.
Первая – ее мужа вызвали в головной офис, чтобы высказать ему в лицо какой он дурак, осел и недальновидный придурок, проваливший какую-то очень важную финансовую сделку с какими-то очередными полу-порядочными негодяями…
А высказывать все это будет толстый, лысый, маленького роста, самовлюбленный и внутри червивый кусок мужского мяса с огромным банковским счетом в Лондоне, забитым деньгами, обязательствами и хитро-мудрыми юридическими описаниями с оправданиями всего происходящего… Толстый и лысый будет сидеть в огромном кресле, оббитом кожей Родезийского аллигатора и наслаждаться унижением высокого неулыбчивого Ольгиного мужа, вешая на него всех собак, гамадрилов и грязных утконосов последних сделок.
Вторая – прямо с утра на Ольгину карту пришло пару миллионов денег, которые тратить было практически некуда, потому что все было и никаких желаний с утра не было… Не деньги, а просто финансовая подушка самосознания и для отмены головной боли на ближайшее время.
Третья – Ольга одела новое итальянское пальто песочного цвета с большими белыми пуговицами, выпиленными из кости слоновьего и носорожьего позвоночников, которое купила вчера…, а в зеркале выглядела, как что-то невообразимо заметно блестящее и роскошное в окружающей серости бытия. Это потому, что пальто было сделано с выдумкой абсолютными профессионалами из Милана с подлинной любовью к качеству, логике созидания и с понятием умопомрачительной красоты и дороговизны, как таковых. Если кто понимает, как показатель высшего пилотажа в пошиве пальто присутствовали два кармана созданные в уникальном стиле «банкета». А это показатель высочайшего мастерства того, кто его шил. Одним словом – ди-ЗАЙН космический!
Четвертая – она всегда знала, что во время разговора со старшей сестрой, Ленка начинает включать головной мозг и что-то делать в правильную сторону своей пролетающей мимо жизни. 
- Здравствуй, сестрица и кем-то подосланная Птица-счастья! – съязвила Ленка и приняла горизонтальное положение на огромном диване, хрустнув суставом правого колена.
Она обрадовалась звонку сестры, как потоку горячей воды по зимней холодной батарее на окраине северного городка без семейных геологов энтузиастов.
- У нас с тобой общая взлетная полоса, поэтому не жужжи и не язви старшей сестре, пока не узнаешь цель моего звонка… Отложи свою язвительность и выключи мольеровский театр… Взяла голову в руки, включила тумблер внимания в оба уха, ибо я буду корректировать твои полеты на сегодняшний вечер.
Закончив фразу, Ольга ожидала тишину. На самом деле тишина наступила на секунд пять или даже шесть. Это ее младшая сестра включила мозговые волны и начала связывать полученную только что информацию с внутренним восприятием действительности и ее желаний. Пока все было логично.
- А у меня на вечер уже есть плюшевые планы… - весело огрызнулась Ленка.
- Отменяй…! Это планы неправильные, глупые и тебе ненужные… Сидишь там в выдуманном мире и ждешь кубышку перевернутого меда или черти чего еще…, а может и не ждешь вовсе. То, что предложу тебе я, ни в сказке сказать, ни пером начертать при свете свечи Александра Сергеевича. Включай разум и слушай, потому что у тебя с детства всегда только два состояния: или логика присутствует или отсутствует…
- Снова хочешь выдать меня замуж за очередного идиота с манией величия и раздутым счетом в банке? Ок, рисуй свое предложение, а я послушаю и буду представлять за кого ты меня принимаешь на текущий момент, чтобы включить логику и делать выводы о моей старшей сестре со скоростью полета ступы Бабы-Яги.
- Вспомнила несчастную бабушку без благодарных внуков? Это хорошо, за это хвалю… А сколько ей было лет от роду, знаешь?
- Конечно, нет…, а ты?
- И я не знаю, но при встрече, обязательно поинтересуюсь. Итак, мобилизируй мозг и слушай поэтическую перспективу твоей жизни, потому что я твоя вежливая Надежда.
- Снова вопрос чужих и спящих для меня сперматозоидов? Все стараешься найти мне того, кого на самом деле на белом свете нет и быть не может…? Я же смирилась и живу как хочу. Ок…, ок…, хватит меня интриговать, Олька-обожулька, рисуй картину…, я слушаю все твои мысли, как умная подводная лодка на дне Лебединого озера… Но слушаю я ради любопытства и не более того.
- Настрой свою волну на твои годы. Твои претензии к мужскому населению данного широкого региона Земли я знаю. Поэтому и звоню тебе в исключительных случаях, когда на горизонте заслуженных событий совсем закономерно появляется человек с головой Фаберже, достойным образованием и правильным воспитанием. Это в наше-то время, когда каждый первый не читал Достоевского и не копался в своем салате оливье, чтобы хоть что-то понять о липких стенах собственной Души. В любом случае и во все времена, большую часть судьбы женщины определяет мужчина и ничего здесь не попишешь… Вокруг одни пустые…, раздутые собственным Эго самовлюбленные оболочки наподобие мутного кокона. И никак непонятно, что там внутри: бабочка Бражника, паук-декоратор или хищная птица с пулеметными крыльями и отклонениями от нормы? Не живут, а существуют от холодильника до унитаза, от пива до водки, от злых шуток до постоянных жалоб на превратности судьбы, не хотят садиться на обыкновенного коня и мчаться вдаль в поисках лучшего будущего, одним словом, как писал великий Гумилёв - не «пассионарии».
У них пластилиновая физическая масса и на морозе, и в жаре…, они чаще попадают во власть, потому что их выбирают такие же безмозглые оболочки, у которых по воскресеньям никогда не растут деревья, они не умеют анализировать ни себя ни действительность, ни ежедневные подсказки извне. Все лучшее в этом мире создавали и всегда определяли единицы желающих идти вперед, а не валяться на диване перед трижды проклятым ящиком. Это раньше лучшие из лучших садились на корабли или лошадей и уходили за горизонт событий в поисках новой судьбы для себя и потомства. Сейчас таких нет, а если есть – то это антикварный мозг для Лувра, Эрмитажа, Гугенхайма и галереи Боргезе.
- Обожаю слушать твои опусы о реализме нашего глупого существования…, о вандалах личных судеб, о дураках с ненавистью к окружающей среде, о шизофрениках в дорогих костюмах, которых интересуют плоды чужого труда… Как его зовут? В прошлый раз ты меня познакомила с богатым существом с дурацкой фамилией - Чеснок, который в словах часто делал неправильные ударения, и полностью подтвердил свою ситуативную кличку в окружающем пространстве с лицом несостоявшейся трудовой пчелы, а в башке вместо Фаберже у него было резкое полнолуние и даже второй энергоблок Чернобыля. Не Чеснок, а Предисловьевич…, скисший ядохимикат в дорогом «Бриони». Да уж, правильно умные люди глаголят, что в чужой жизни ты психолог, а в своей – псих…
- Не перебивай старших…, и темной ночью под Луной принцесса стала Сатаной! В конце концов…, среди концов конец найдется наконец! Между прочим, Чеснок после встречи и беседы с тобой принял неправильный курс, сел в машину алкоголизма и поехал до последней заправки.
- Это его выбор, а не мой. Каждый живет так, как он мыслит, если мыслить научился…
 Что касается важной в нашей жизни Антропонимики то здесь все в порядке. Обозначение нового персонажа в поле событий - Геннадий Аристархович Верхов с ударением на (Е). Звучит, как бархатное знамя на ветру на самой высокой башне только что павшего города среди звуков литавр, труб, волынок, торжественных маршей и громких речей… Плюс – он умный и богатый, что является весьма редким сочетанием. Я имею в виду долгое умственное накопление и развитие с самого детства, а не заумные комбинации: как украсть вагон цемента или алюминия, чтобы никто не ничего не нашел и не понял, что случилось…
- Ох ты ж…, Святители Угодники…, вот это заявка…! На самом деле звуковой ряд с божьей печатью и гарантией на победу с самого детства. Звучит как генерал Верхов, как полярный летчик Верхов, как космонавт…, как президент, как герой всех Пунических войн. И папа не подкачал, подарил отчество что надо… А имя это мне нравится со времен Крокодила Гены, Чебурашки, Шапокляк и порядочных рассудительных пионЭров -метало сборщиков. Не имя, а теплые объятия навсегда исчезнувшего детства.
Ленка громко засмеялась. Ольга улыбнулась улыбкой Сесилии Пейн, быстро реанимировав в памяти совместные просмотры советских мультфильмов в детстве, которые обязательно формировали у детей особое мышление и отношение к реальной жизни. Ольга была женщина далекоглядная и хорошо помнила и понимала тему «Внедрение смыслов в голову сестры» и то, что правила удачи обязательно пишутся без чернил. Как часто говаривал её отец: «… моя старшая дочь умеет видеть очертания снега в будущем дожде». Ей даже показалось, что «пиа – нино» в квартире у Ленки, возможно, сегодня вечером сыграет форте, а может даже и пьяно и не будет молча стоять полированным истуканом с прикрученными серебряными подсвечниками по бокам. Она знала, что у Ленки прекрасная привлекательная фигура, но ее не любят приличные мужчины, не потому что она не жирная, а потому что по некоторым житейским параметрам она – больше осведомитель этого мира, чем они.
Утешением была только одна Ольгина мысль:
«только умная способна на вычурные глупости…, у глупой ума не хватит так глупить, как это делает Ленка»
 Парадоксально, но это был много раз проверенный факт. Хотя ее младшая сестра не увлекалась постоянным подтверждением личной значимости за счет подарков и получением всегда мертвых цветов со стороны от временных «Уха-Жоров».
- Скажу тебе больше…, о чем мне поведал один продуманный мужчина, выживший в мясорубке девяностых. Этот Верхов – тип ужасно редкий и, пожалуй, единственный в своем роде на фоне безмозглых масс финансовых вычурных мыслителей …
- Ну-ну…, удиви меня, сестричка!
- И удивлю… В 90-е для всех временно успешных, так называемых, бизМэсмэнов, временно сумевшим украсть, а затем умереть или сесть в тюрьму путь гедонизма и расслабона был один и тот же: новые машины, одинаковые костюмы, жратва, баня, кокаин, шлюхи, пьянки - Смерть…, снова жратва, снова шлюхи, снова пьянки, кокаин, машины – тюрьма. Все по обязательному кругу чужому беличьего колеса, по унылому замкнутому кругу без воображения, потому что воображение было на уровне амбарных мышей и не выходило за стены хуторского мышления, как подобие мыслеформы безграмотной пустоты. Это было сплошь и рядом самое обыкновенное кормление личного Эго без глубокого понимания двойного судьбоносного вопроса: как я живу и что я делаю?
- А этот…?
- Не перебивай старших…! А Верхов, на полученные незаконным путем деньжищи, покупал книги…, много дорогих книг…
- Ого…, а что, и так бывает? Оригинальный парень…
- Слушай дальше… Одно дело скупать редкие книги и расставлять их по цвету корешков на полках для восхищенных взглядов знатоков библиофилов и тешить свое дурацкое самолюбие, а другое - он все книги сначала читал и только потом ставил на полку. Представляешь? Наживаться на разных незаконных махинациях, давать взятки, возможно…, уничтожать разным способами самых упрямых и несговорчивых, а вечерами, укрывшись пледом и поглаживая котика, сидеть у торшера и читать Бунина, Кафку, Достоевского, Гончарова и редкие старинные фолианты уровня Чистяковой Софьи Афанасьевны … Вот тебе и современный «Фаберже»!
- Не верю… - буркнула Ленка.
- Вот ты это сегодня вечером и проверишь, а он, конечно же, проверит тебя… Помнишь, как наш папа говорил: «… всегда переоцени дураков, чтобы потом не остаться в дураках…». Итак, в восемь вечера будь в клубе «Аустерлиц», его приведет моя яркая давняя подруга манекенного вида. Она тебя знает в лицо, ты ее нет. У нее изуродованное имя обыкновенного Ангела.
- Анжела, что ли…? – спросила Ленка.
- Какая ты догадливая…, именно так ее и зовут со дня появления на свет от ламп родового зала. Там яркая физика, такую персону инопланетного вида не заметить невозможно. Она подведет к тебе Гену, познакомит и, как культурный человек, отправиться дальше по своим тайным делам, остальное по сценарию более или менее понятному для образованных и воспитанных людей, а не высокомерных идиотов. Никаких дальнейших от меня инструкций ты не получишь…, ты не маленькая и должна понимать, кто в этом мире желает тебе добра, а кто зла. Если бы я не проверила основные постулаты его прошлого и мнение о нем матерых людей, я бы не начинала эту пьесу. Надеюсь, у тебя хватит ума подружиться хоть с одним порядочным человеком на фоне черной массы твоих временных знакомцев и зудящих женских мух с канифолью в башке и валютным зудом между ног.   
- А если…- тревожным тоном хотела переспросить Ленка.
- Я тебя понимаю…, перебила её Ольга, - мир полон тревог, но сам мир об этом ничего не знает, а знаем об этом только мы с тобой. Запомни…, умный партнер – это супер-валюта в нашей некачественной жизни. После встречи набери меня…, я буду читать «Законы 3-й Золушки» до часу ночи, а потом лягу спать…
- Заинтриговала… Позвоню или не позвоню? Вот в чем вопрос! Целую, обнимаю, жди…
На другом конце огромного города Ольга отключила телефон и глубоко вздохнула. Она повернула голову в сторону двух молчаливых мужчин, сидящих в глубоких кожаных креслах и в ее глазах появился логический вопрос.
- Вы, Ольга Андреевна, молодец! Вы все сделали правильно, и мы убедительно просим вас не фантазировать и не предпринимать какие-то разнообразно неразумные шаги в сторону прояснения возникшей ситуации и создавшихся обстоятельств. Верьте, что при соблюдении только наших инструкций, вашей сестре ничего не угрожает. Будьте умной и логичной, как это отмечено много лет назад в вашей характеристике, подписанной Деканом философского факультета МГУ Чундриковым Николаем Сильверстовичем. Если вы хоть что-то предпримите без нашего ведома, ничего исправить будет уже невозможно. Вы же адекватная женщина и должны понимать в какой государственный сценарий вы только что вписались…
- Да, я все взвесила и понимаю вас лучше, чем кто-либо в данной ситуации… - с серьезным лицом ответила Ольга.
- Ну, и слава Богу во веки веков…! Как приятно иметь дело с умной образованной женщиной, умеющей анализировать и просчитывать возможный дальнейший ход событий… – произнес человек слева и, перед тем как кашлянуть, очень быстро вынул из кармана пиджака белоснежный носовой платок и прикрыл им рот.
Ольга ни раньше в своей жизни, ни в разнообразном просмотренном кино прошлого никогда не видела, чтобы хоть кто-то вот так вот быстро, как фокусник…, выдергивал носовой платок из кармана и закрывал им рот. Движение было почти молниеносным и мгновенно производило весьма необычное впечатление о владельце платка, как об опытном парашютисте фокуснике.
Эти двое работали там, где знают, при каких особых обстоятельствах муха может охотиться на паука. Не только знают, а и создают специальные обстоятельства для подобной охоты общепринятой жертвы на хищника.
Их железная логика была как будто бы проста – «… если кто-то ест конскую колбасу, то это значит только одно, что где-то обязательно убили лошадь», но это для умных…, всю жизнь читающих книги с намеками глубины и навсегда запоминающих для пользы собственной жизни бесценный опыт давно умерших авторов…

                Клуб «Аустерлиц»

     По обеим сторонам широкого и блестящего входа в клуб стояло двое больших и с простым умыслом обязательно небритых громил для начала вежливого запугивания и создания быстрого уважения к заведению за их спинами. У того, что был справа была ярко выраженная гиперэкстензия коленей и лицо обиженного диверсанта, но он об этом ничего не знал. У обоих лица выражали глубокое подозрение и были в постоянстве напряжения, недоверия и еще черти чего. Вышибалы и охранники были тщеславны, как боевые петухи за прозрачным забором двух ферм…
За их спинами тридцатью направленными лампочками был освещен большой цветной портрет Наполеона Бонапарта в «бикорне» (двууголка), сидящего на гвардейском маршевом барабане, украшенном по, конечно же…, всем известному регламенту «Бардена». Давно ушедший в мир иной командующий французскими армиями внимательно смотрел на поля ярко пылающей кукурузы на фоне каких-то каменных домов, а сбоку из дымки на него смотрело, мгновенно узнаваемое, добродушное лицо Франсуа Карло Антоммарки. Умопомрачительный намек дизайнера-создателя был понятен только осведомленным и прочитавшим труды Тарле хотя бы один раз в жизни, но таких посетителей было мало, ничтожно мало, запредельно мало или, скорей всего, не было вовсе…В основном, приходящий в заведение народ только узнавал лицо вечно молодого старика Наполеона и бросал мимолетные взгляды на антураж пылающей кукурузы, то ли где-то под Эйлау или под Смоленском, а связать картинку со вторым непонятным лицом или с ныне чешским городком и подавно не было никаких оснований и умственных возможностей.
Однажды одна размалеванная девица высказалась вслух, что клуб «Аустерлиц» — это уникальное место, где ловят редких устриц под названием «Аустерлиц», а родом они из морских плантаций не то Португалии, не то Антарктиды, не то какой-то там Старой Зеландии. 
Подавляющее большинство совершенно взрослых людей долго не задумывались и могли только сказать изуродованное, ничего не несущее, искусственное обозначение внутренних процессов головного мозга, декоративное «слово-плевок» для энтомологической коллекции тараканов, мух и жуков - «прикольно». Одно из слов общения кроманьонцев после удачной охоты на двухметровых бабочек. А что «прикольно», зачем, куда «прикольно» и почему, единственный в своем роде Здравый Смысл постоянно умалчивает…
 Напротив…, подъехала и остановилась чья-то длинная машина, странно чернеющая еще больше в преломлениях странной дисперсии бокового света. Шофер с приятным лицом услужливого и продуманного негодяя вышел из тела машины, высокомерно улыбнулся своему появлению, аккуратно закрыл свою дверь, неспеша обошел машину и заботливо открыл дверь заднюю. Оттуда появились сразу две ноги, а не одна, как это делают сотни тысяч абсолютно необразованных особей женского пола с голым апломбом и не осознающих своё поведение с детства.
Ноги в алых туфлях синхронно дотронулись до асфальта подошвой и каблуками и тут же появилась рука в алой перчатке. Эта рука, выходящей из машины женщины, быстро получила опору от руки тренированного шофера, и вся ее фигура в алом плаще появилась на свет. Она явилась у входа в «Аустерлиц» в свете ламп, как только что рожденное яркое чудо в свете акушерства родильного отделения развлекательной больницы для избранных, где у каждой рожающей женщины наконец-то останавливается движение судьбоносной рулетки и на свет появляется выигрыш или проигрыш… Третьего, по закону совсем малых воображений и всевышних сил, не дано…
Её лицо равнялось золотому сечению, что сегодня бывает максимально редко, по причине многолетнего уничтожения генной чистоты и поголовной безграмотности населенияв отношении себя и продолжения рода. Лицо и тело явно выиграли гонку в генетическом забеге и ДНК папы и мамы сложились в золотую выигрышную комбинацию для презентации себя этому миру. Избалованность геометрии была ярко прописана в читаемой комбинации признаков лица, но она жила привычкой и, дать полное обоснование или оценку своему появлению в этом мире, не могла. С длинной шеи Анжелы до самых колен струился тончайший белый шарф в назойливую алую точку. При близком рассмотрении алые точки были не чем иным, как медоносными пчелами, агрессивными осами и бесполезными мухами. В Великобритании для большего ажиотажа, слухов и эксклюзивности таких шарфов в год выпускается ровно 500 экземпляров и ни одним больше для всего мира постоянно голодной и кровожадной женской моды. 
От появления Анжелы у обеих парней у входа был «рак лица» и унитазная, очень напряженная улыбка непонимания, монтажного трепета и раболепия одновременно. Глазами они были готовы сожрать её с пуговицами алого плаща, который был похож на знамя победы Наполеона при Аустерлиц и позже…, но внутренняя дисциплина и железно-колючие инструкции держали их в рамках дозволенного и положенного. Анжела редкого манекенного вида, как громкая сексуальная заявка о себе, кормящая и выгуливающая в очередной раз свое постоянно голодное Эго, остановилась возле машины и стала манерно поправлять шарф, перебирая пчелиную канву с нежными рисунками полосатых ос…
С обязательно продуманным и умышленным опозданием из переднего сидения появился статный высокий мужчина в идеально сидящем костюме, черной рубахе и умопомрачительных лоферах бордового цвета с позолоченными пряжками. Он появился легко, как будто выпрыгнул из холодного душа после заплыва на триста метров в ледяной воде, после парикмахерской, массажа, сауны и набора всех витаминов из трех фиников. Туфли сияли так, как будто бы их последние пять часов вылизывали восемь конвейерных коров, специально обученных лизать туфли до монетно-казначейского блеска. Лицо у появившегося мужчины было каким-то совсем не местным, как будто бы сошло с западной рекламы не то горнолыжных курортов, не то фантастических дальних круизов для избранных и удачливых бездельников, не то с плаката героев космонавтов, зачем-то побывавших где-то в черноте космоса. Он не улыбался и был внимателен и даже сосредоточен.= на ситуации явления себя вечернему миру.
Анжела схватила его под руку, как будто набросила абордажный крюк на борт чужого корабля и уверенно вошла в заведение. В её походке любым безграмотным зевакой могло быть прочитано высокомерие в очертаниях линий спины, архитектуре её походки и амплитуде раскачивания ухоженных волос. Она бросила по сторонам лениво-презрительный взгляд, как будто требовала срочно выслать вертолет со свежими эклерами с тертой маракуйей и оставила двум парням у входа шлейф сладко-изумительных духов и неограниченное воображение с горячими мечтами обязательного неисполнения…
- Сука…, б……ь…! – с досадой негромко произнес тот, что справа, выразив данным набором слов свое внутреннее состояние подлинной досады от осознания самой настоящей досады…
- Согласен…, - подтвердил тот, что слева с печалью в надбровных дугах и переизбытком слюны во рту.
На том, окунувшись в нищету собственных мыслей, их эмоциональное воображение и закончилось. Они понятия не имели, что означает - «визуальное внедрение чужих смыслов в их головы», потому что…, дожив до тридцатилетнего возраста, они не прочли ни одной умной книги для осознания себя в этом мире. А зачем? Ну, и слава Богу! О чем знают тоже совсем немногие… И снова – Слава Богу!
Эта пара вошла в зал весьма заметно, ничего при этом не делая, а только появившись в свете продуманного пространства. Анжела была похожа на дочь князя из Лихтенштейна с пульсирующей золотой кровью в аортах, а Гена Верхов на породистого спутника из южной страны, состоящего возле Анжелы в качестве приятных французских запахов, физической поддержки и гарантированного отсутствия одиночества. Он не бросал частые взгляды на свои итальянские туфли немалой цены, что говорило о том, что подобной обуви у него было много. В толпе всегда легко узнаваемы те, у кого только одна подобная пара «на выход» …, они часто смотрят вниз на свои туфли, любуясь сигнальным осознанием того, что эти туфли есть не в мечтах, а присутствуют в жизни на самом деле. Это всегда неконтролируемый рефлекс самоудовлетворения после визуального подтверждения наличия…Это очень старый и быстро читаемый рефлекс о совершенно бесконтрольных людях.
Модная Анжела шла маленькими шажками, потому что знала, как это производит впечатление на окружающих и дает фору во времени возбудить любопытство и рассмотреть детализацию двух неожиданных образов. Анжела любила притягивать к себе чужие взгляды еще с седьмого класса средней школы, когда однажды остро осознала логику достижения малых целей в школьной среде. Со стороны любой умный человек с длительной практикой анализа, сразу бы понял, что это такая у Анжелы забава, внедрять свои образы в голодные глаза скучно проживающей и всегда любопытной массовой «рутины».
Съедобные для мудрого времени посетители первого зала перестали жевать и дергать вилками и ножами. Кто украдкой, а кто в упор стали рассматривать вошедшую парочку... Явление усугубилось еще тем, что Анжела тренированным движением быстро сняла алый плащ и явила миру заметную «ракетную» грудь с четкими очертаниями острых сосков под тонким материалом яркого платья. Только она знала, что внутри по предварительному сговору с модельером, в районе сосков были вшиты две маленькие конусные пуговицы для иллюзии того, что мгновенно бросалось в глаза и что рассматривали все не как пуговицы, а как природную характеристику ее груди. Мысли у наблюдающих, в процессе воображения, путались и превращались в переломанные вареные спагетти, домысливались, выпрямлялись и становились понятными, но все еще далекими от истины и точного определения:
«…кто это появился такой завораживающе интересный…, вот так вот…, слишком заметно и даже нагло…?»
Процесс внедрения смыслов вырезал подсознание каждого без наркоза. В первом зале абсолютно отсутствовал запах враждебности, замененный запахом еды и любопытства. Притворяющиеся джентльменами были в массе своей аккуратно небриты, они искусно притворялись небритыми мужиками, отдавая дань моде…, хотя навряд ли кто-то из них имел отношение к изнурительной работе с топором в тайге, холодной полярной пересменке, жестокой геологоразведке или опасной бензопиле, где борода уместна, как защита от укусов постоянно голодных комаров в шею и лицо по всем канонам логики и выживания. Это был тихий домашний антураж маскулинности для уютной, комфортной и теплой жизни, то есть массовый камуфляж и притворство с тихим нагнетанием мужественности там, где она редкий гость…, то есть, обыкновенный искусственный симулякр с волосами на лице. Большинство девушек были похожи на раскрашенный пластилин после генеральной уборки лиц, с приоткрытыми ртами, как у замерзающих снегурочек от невыносимости потока тупых вопросов внутри личных голов.
Пройдя первый зал клуба «для голодных», перед ними открылся зал второй, окруженный барными стойками с блеском бутылок, фужеров и белоснежных фарфоровых улыбок марионеточных барменов. Повсюду вверх взлетали бутылки и, следуя законам земного притяжения, переворачивались в воздухе, подхватывались тренированными руками, опрокидывались и наливались бокалы, хрустел лед и все это под музыкальный гипноз тупого ритма без слов. Это было пространство для интерпретаций, выдумки, фантазий и общепринятого выпендрежа с нагнетанием внутреннего состояния до какой-то эйфории, остервенелости и переизбытка уверенности в себе. Посетителей клуба было много и большинство их них дергались под бессмысленную музыку пяти аккордов и одновременно пили какие-то коктейли через пластиковые трубки, похожие на мини гофрированные трубки для маленьких эльфийских противогазов. Масса татуированных девушек обязательно поднимали руки вверх, как бы царапая незримый воздух заведения, растопыривая пальцы рисовали в воздухе инопланетные иероглифы, резко протыкали воздух указательными пальцами, часто трогали свои распущенные волосы и забрасывали их то назад, то вперед, то снова назад…, поднимали волосы на затылках в верх и сразу же опускали вниз, оголяя и демонстрирую наличие и длину шеи…, жеманно закрывали глаза в лживом порыве несуществующего оргазма, используя весь набор сексуальных игр и привлечения хищных вниманий со стороны.
Это был реальный гипноз для физики тела и давно доказанная эффективность влияния на пришедшие мозги для добровольной отдачи денег, за попытку ощутить хоть какой-то эмоциональный подъем поле пребывания в скучном мире постоянных обязанностей, долгов и рутины…
Ближайший густо татуированный бармен в белоснежной рубахе с видом небритого испанского «идальго после бани» еще издалека обратил внимание на вошедшую пару и стал подводить личный смысл под их обслуживание. Он создал на лице добродушную улыбку и помахал правой рукой в сторону Анжелы и Верхова, как будто бы он знал их лично и давно. Но это была обыкновенная лживая выдумка и чужая игра без правил «на авось прокатит» … Рядом с барменом на фигурном стульчике восседала весьма заметная особа высокого роста и с большим размером ноги в красных туфлях. Большая, белокурая, красивая и с чистой голой спиной без родинок, но с размером ноги… Она была, как маленький авианосец в громкой гавани перед заплывом в далекие, чужие постели.
Лицо Анжелы излучало абсолютное безразличие и к тупой музыке, и к окружающему народу, и к какому-то там татуированному бармену с резиновой театральной улыбкой. Она быстро посмотрела на свои платиновые часы «Grisogono», что-то сверила с инструкциями в голове, затем огляделась по сторонам и, увидев знакомое лицо Ленки в самой дальней «кабинке», направилась к ней, продолжая держать за руку Верхова, как поводырь. От количества и разнообразия лиц Верхов был слегка раздражен, но…, подойдя к столику, где сидела Ленка, он быстро пришел в себя, то есть, постучал в личную дверь, самостоятельно открыл ее и сразу же пришел в самого себя…
- Лена, я от твоей сестры Ольги…, это Гена Верхов…, моя миссия закончена, я исчезаю, меня ожидают, приятного общения…! – быстро и скороговоркой произнесла Анжела.
Она так же быстро развернулась и, виляя бедрами в обтягивающем платье, быстро исчезла в дергающемся людском потоке.
Они оба молчали. Гена имел дипломатический вид. Он без приглашения присел напротив и внимательно стал разглядывать лицо Лены. Ленка с нескрываемым интересом занялась тем же – стала рассматривать и обдумывать свои смотрины…
Она рассмотрела:
…его руки…, указательный палец был классическим и не превышал длину пальца безымянного, что очень важно для всех посвященных…, ногти чистые удлиненные и правильной формы, аккуратно подстрижены не у мастера, а самостоятельно, наличие четких белых луковиц, цвет ногтей соответствовал здоровому обмену веществ организма, ни одного пятна, на коже лица ни одной родинки, обязательное наличие шрама от ножа на указательном пальце левой руки…, правша. Глаза выразительные без изуродованных тавиальных точек, «не воняют», с осознанием себя и глубоким внутренним содержанием, лицо сосредоточенное на задачу, знает себе цену и аукционную тоже, правильная локомоция, идеальные прижатые уши, мочки вычерченные, второго уровня по таблице «Васнэ», из ушей не торчат волосы, из ноздрей не торчат волосы, кончик носа, как показатель здоровья печени, без единого пятна и воспаленного капилляра… Не пьет совсем или пьет очень редко и мало… В глазах яркий запах будущего и заводных механизмов неизвестного происхождения.
Быстрому сбору основных характеристик на интуитивно-подтвержденном уровне её научил папин бывший таинственный знакомый, который работал на какой-то секретной должности в какой-то секретной организации, о которой что-то знал только Ленкин папа. По известной Ленке информации этот папин знакомый три года назад уехал куда-то на север в Исландию, но почему-то прислал папе три фотографии на фоне бедной африканской деревни с черными детьми с виноватыми лицами, босиком, без штанов, без трусов и с пустыми бутылками Кока-Колы в руках. На обратной стороне фотографий были нарисованы какие-то причудливые «каляки», что-то среднее между рекламными иероглифами Южной Кореи и китайскими судебными письменами династии Мин плюс неразборчивая подпись на ломаном французском… Словом, ни черта не разобрать, что и преследовал автор фото. 
Он рассмотрел:
…мытые волосы, уложенная прическа, к встрече готовилась тщательно, рисовала перед зеркалом образы, хорошо читаемое желание понравиться, иначе пришла бы с мытыми волосами, но распущенными, как для всех… Слава Богу, маникюр не тараканно-черный, а бледно-розовый, брови не тронуты, губы свои, вентиляторных наклеенных ресниц нет, влиянию модных идиотизмов женской толпы не подвержена, уши пробиты один раз, а не десять, серьги подобраны со вкусом в соответствии с «геометрией» лица и длиной шеи, локомоция идеальная, глаза осознанные, судя по стабильной толщине ресниц никогда не пробовала наркотики и не курит… Ярко очерченный фильтрум под носом – склонна к фантазиям. Во взгляде нет нервозности, а только любопытство, азарт и предстартовое состояние на получение новой информации…
- Гена, вы пришли без цветов? Какое счастье, что вы мне не принесли трупы расчлененных живых существ…, которые могли бы расти и расти… Вы не принесли мне цветы, это не сарказм, это моя гранитная точка зрения… Всю жизнь ненавижу на второй или третий день складывать остатки цветов, запихивать из в мешок и выбрасывать прочь с мыслью, что они могли бы еще долго расти в месте их родины. А еще, все, кто ломают старые цветы и выбрасывают их на помойку, так же отрезают сегмент памяти о цели данных цветов… Один мой прошлый знакомый аквалангист, изучающий жизнь и умственные способности осьминогов, называл букет красных роз – «борщ в газете». Остроумно, не так ли?
- Весьма… Лена, я такого же мнения, вместо цветов, я принес вам в подарок 19-й том из полного собрания сочинений Льва Николаевича Толстого. Там его дневники и те самые знаменитые размышления о том несчастном крестьянине-пустыннике, которого прогнали со двора, не дав ему ни корки хлеба, ни капли воды, ни старых портков… Я перечитываю этот том один раз в год и наполняюсь эфирным совершенством и уважением к чувствам людей, жившим задолго до нас и пережившим свою личную смерть.
Гена достал идеальный сверток с ленточкой и бережно положил на стол.
- Смею признаться, что Толстого я читала много и даже несколько раз перечитывала «Анну Каренину», но историю с таким крестьянином не слышала даже отдаленно… Ваш подарок поможет мне закрыть этот постыдный пробел. Благодарю вас!
Они оба улыбнулись и в этот самый момент затихла дубильная музыка для быстро сгорающих «манекенов». Ленке мимолетно вдруг показалось, что в присутствии рядом Гены…, тишина зазвучала иначе. Возле их столика совершенно неожиданно возник официант с красным блокнотом, красной ручкой и угодливой улыбкой на лице. От него пахло свежестью качественных стиральных порошков. Гена не дал официанту произнести ни слова:
- Любезный, хотелось получить хороший и свежайший «ля вьёнд» два раза, залитое «лю бэхггг…», что-то наподобие горячего «viande au beurre», чистейший «лю ри», «ле легюмььь…» в разнообразии и свежести своей…, и «Петрюс» где-то между 1970 -1980 годами, безусловно, целую бутылку… И я вас убедительно прошу и передайте мои слова повару: я весьма плохо отношусь к минимализму на больших полотнах и навязчивой чужой вычурности для мнимых восхищений без причин. Все, что я заказал, прошу подать в пропорциях, чтобы пространство тарелок не было в пять раз больше, лежащей на них еды... Пространственная пустота в еде мне претит и неуместна в моем сознании. А сказать более понятным языком: все нововведения малых форм еды на огромных тарелках с разводами паприки или горячего шоколада по краям и упорная демонстрация больших незаполненных пространств, меня раздражают, злят и одновременно даже смешат. Прошу все оформить по-простому, как при Петре Первом со слов его комедианта Балакирева, если вы поняли, о ком это я…    
- Я вас очень внимательно понял и не потерялся в нюансах… А чтоб вы не сомневались, могу добавить, что шут Иван Балакирев служил еще и при Екатерине Первой и спас не одну провинившуюся голову от плахи. Я закончил исторический факультет Университета и заражен запоминанием нюансов. Заказ ваш будет исполнен, как можно качественней и во время, назначенное здравым смыслом, расторопностью поваров и совершенно позитивной обстановкой в нашей святая святых - кухне… - отреагировал официант, явно читавший правильные книги и понимающий толк в произношении нужных слов с правильной интонацией и подачей материала.
 Верхов слегка улыбнулся, отметив про себя, что официант вовсе и не официант, а кто-то большее в этой жизни.
Ленка внимательно выслушала требования Верхова к подаче еды и рефлекторно сглотнула слюну. Гена это заметил и остался доволен происходящим. 
- Заранее триста раз благодарю вас за понимание моего заказа и ваш профессионализм, да прибудет с вами осознанность происходящего и привязанность к абсолюту реализма.
У официанта на лице осталась все та же каменная угодливая улыбка с всепонимающими глазами. Он нисколько не растерялся. Сделал какую-то запись в своем красном блокноте, слегка вежливо качнул головой в знак понимания и уважения и красиво исчез выполнять задачу.
Ленке очень понравилось отношение к официанту со стороны Верхова. Она множество раз была свидетелем, как мужские «оболочки» с деньгами и полным отсутствием воспитания и наполненности, старались всячески унизить любой обслуживающий персонал, наслаждаясь чужим дискомфортом, растерянностью и обязательным молчанием в ответ. В заказе, который сделал Верхов она ничего не поняла и не хотела понимать, потому что обожала не контролировать ситуацию, а наслаждаться неизвестной сюрпризностью, как часто говорил ее папа. Ленка старалась радоваться по пустякам, никогда не понимая, кто определил маленькие радости в вербальный кокон каких-то там «пустяков». В данном раскладе ее интересовал не заказ и не еда, а мужчина с лицом Иоахима Мюрата, сидевший напротив и уже набравший супер-баллы в ее воображении.
Верхов показался ей гордым, сосредоточенным и осознанным, как Люцифер. Она поймала себя на мысли, что Гена слабо замаскировал свой запах иноземным одеколоном, потому что в запахе, который был уловим Ленкиным носом было что-то «родное» – это как помнить химическую формулу маминого молока с младенчества. В ее памяти осталось зерно, снова засеялось в почву, проросло и напомнило основы её существования с самого начала. Она умела обнюхивать ассоциативность своего прошлого и настоящего. 
- Несколько дней назад был дождь, - начала Ленка, - я ехала со своим бывшим знакомым в машине. Он был за рулем и всегда увеличивал скорость и приближался к автобусным и троллейбусным остановкам, чтобы обрызгать стоявших там людей. Он получал от этого большое удовольствие.
Она внимательно смотрела в глаза Верхову.
- Во вселенной происходит масса событий ежемгновенно… Эти события имеют одну неоспоримую особенность. Тот, кто несет зло всегда невидимо нажимает на кнопку включения, так называемых, отсроченных наказаний. Уверяю вас, если ваш бывший знакомый каждый дождь делает такие пируэты с обливанием людей из луж, он давно нажал на эту кнопку и в ближайшем времени вы узнаете, что он получил по заслугам от поля событий. Иначе в этом измерении не бывает. Дело только во времени и готовности новых событий выйти на сцену. Могу добавить, что каждому времени свои кладбища с ума сошедших от глупости…, «ибо это есть реквием глупости в незаполненной пустоте»
- Да…? – спросила Ленка, совершенно не понимая, зачем она вспомнила человека по фамилии Чеснок.
Гена бросил взгляд на необычную брошь на груди Ленки. Он отметил про себя, что брошь поразительно похожа на изделие Жакоба Бланка личного ювелира Людовика XIV. Сбоку за соседним столиком сидели двое. Она нравилась ему, и он нервно и методично дергал правой ногой, как будто давил бесчисленных муравьев под подошвой. Это не ускользнуло от глаз Гены, который замечал массу деталей в постоянно движущейся картинке вокруг. Девушке, сидевшей напротив «дерганного», парень не нравился. Она смотрела на него взглядом дотошного экзаменатора, заранее знающего, что этот «студент» экзамен не сдаст. Она зевнула, изящно прикрыв рот ладонью, она его «мариновала», а он распинался, набирая обороты внутренних моторов собственных желаний. Такие искусственно созданные ситуации, между двумя посторонними людьми, Верхов про себя называл «пустая бесполезная коробка без дна». Зевающей девушке предстояло вымыть «корону» хозяйственным мылом, содой, аммиаком и обязательным поворотом судьбы в другие стороны… 
- Я знаком с вашей сестрой. Она редкий человек, знающий цену себе и подлинную цену людям. В недолгой беседе со мной она опиралась на воспитание отцом, его знания и его мудрые советы. Она огорчена, что он исчез из вашей и ее жизни. Она мне сказала, что он поменял имя и фамилию на более англо-созвучную и не общается ни с кем, кроме дочерей и то…, весьма редко. Эвдомия – вечный спор о счастье. Где лучше, на берегу швейцарского озера, в английском пабе или на вологодской ферме под шиферным навесом…? Каждый выбирает самостоятельно и выбор этот основан на внутреннем душевном состоянии, логике, анализе и знании себя.
Ленка слушала внимательно и в ее позе, мимолетном движении руки и определенных микро выражениях лица обозначались внимание и интерес к рассуждениям совершенно незнакомого человека.
- Людей везде много. Где бы мы не появились – люди, как антураж на заднем плане, причем антураж шевелящийся, вредный, деструктивный, разрушающий любую идиллию. Не люди, а какая-то назойливая пыль, хотя…, люди даже не пыль, потому что пыль живет вечно. Хочется меньшей плотности народа, хочется тишины и достатка, птичьих песен и озерных всплесков хвостатых рыб, смешных криков лягушек, шелеста каких-то растений, жужжащего звука мимо пролетающего, подлинного, а не искусственного жука…, хочется ползаний божьей коровки по кончику пальца с нежным маникюром…
Ленка быстро взглянула на свои ногти. «Есть…, клюёт…» - восторженно произнес внутри себя Верхов и продолжил в другой модуляции. Чтобы изменить свой голос, он демонстративно прокашлялся, чтобы убрать любые сомнения или подозрения и настроить собеседницу на правильную волну его транзисторной шкалы.
- Хочется абсолютного минимума какой-то работы, минимума общений с идиотами, которые желают общаться и даже могут использовать любые современные методы внедрения в чужую жизнь.
Ленка быстро вспомнила утренний дрон, жужжащий, как пролетающий мимо подлинный жук.
- Они же не ищут способы обогащения ума, их можно найти только в книгах, но для чтения нужен ум. Квадрат замкнулся…
- Гена, а почему квадрат, а не круг?
- Потому что круг не имеет углов, а в квадрате их целых четыре. Четыре варианта, куда можно спрятать себя и свои мысли… При минимуме людей в ближнем квадрате можно радоваться по пустякам. И сразу же вопрос, а кто определил милые радости в «пустяки»? Именно люди. Один где-то что-то удачно вбросил, остальные подхватили, не умея высказать свое, сокровенное, ближе к истине своих пониманий. Ваш отец дал вам много. Это и есть неостывший след исчезнувшего человека. Вы и ваша сестра воплощение его мечты…. Большая редкость в большом городе быть представленным такой женщине, как вы из такой семьи и с таким прекрасным прошлым. Благодарю Вас!
- Эк…, вы завернули, Геннадий! Такое впечатление, что вы обо мне знаете больше, чем я о себе догадываюсь. Вы же не лакей Захар, который знал все о Илье Ильиче?
- Да, уместная аналогия… Гончарова перечитываю часто, он вкладывал в уста Обломова истины, которые помогли бы сегодня многим обрести подлинного себя, но народ нынче глуп от отсутствия опыта и знаний и безосновательно самоуверен до поры до времени, и я не открыл Индию этим своим утверждением. Жизнь – командировка с обязательными экзаменами, это не полеты на шоколадных лебедях, где миллионы стараются карабкаться на выдуманную гору или искать дыры в свадебном платье. И, однажды…, за визит в этот мир кто-то обязательно потребуют плату. Вы же давно поняли, что миром правит страх и выгода, а где-то там в подмастерьях ходит…, бродит или летает на кожаных крыльях выгоды – любовь. И прошу вас заметить, что большая редкость встретит ее на крыльях лебединых. А мир такой, какой он есть, постоянно предлагает скрытые мотивы, которые не замечает большинство.
У Ленки и Верхова неспеша и очень приятно для обоих струился разговор, потому что они оба были очарованы и заинтересованы в продолжении милых и ненавязчивых ощущений их душ. Их посетила интенсивность непривычных чувств с соответствием ожидания человека напротив. А пока они входили в глубокий диалог, где-то за поворотом толстой колонны в истерике билась неталантливо сконструированная музыка из четырех нот.
Какие-то подвыпившие полуголые девицы в провокационной одежде держали палки и делали много «селфи» - создавая искусственные мертвые копии себя в ложно-натянутой эйфории круговорота происходящего. Они кривлялись, махали руками, производили ужимки плечами, сотни раз трогали, поправляли и забрасывали назад распущенные волосы при этом визжа и хохоча, постоянно по-обезьяньи показывали языки, высасывая из трубочек коктейли в длинных стаканах с пошлыми надписями на английском: «идешь в клуб – постриги свой газон!». Они переминались с ноги на ногу и трогали друг друга за разные места, бросая якобы мимолетные взгляд на незнакомых парней…, и отмечая их реакцию на провокационное знаки лесбийских намеков.
Они поголовно радовались отключению света в их головах и считали, что психологически неотразимы и физически привлекательны в музыкальной амплитуде шатания бедер…, проживая себя в выдуманном мире выдуманных изысков и мимолетных желаний. Это была охота на будущие выгоды без анализа любых последствий. Это было время ошибочных экспериментов над собой. Верхов всегда задавал себе вопрос с очевидным для себя ответом: почему, делающие селфи не фотографируют свои пятки для будущих поколений…?
В зале перемешались запахи сигарет, каких-то неагрессивных кальянных дымов, одеколонов «Элизиум» и «Лейтон» с молекулами переработанного пота, паров алкоголя, напряженной имитации различных тщеславий, маний и завышенных самооценок. Девушки методично совали в свои рты какую-то выпускающую дым пластмассу с лицами повелителей ветров и Архаронских каравелл в Барромейских островах, при этом исполняли навязчивые движения бедрами, ногами, руками и волосами. Это была многочисленная толпа… Частью толпы быть всегда проще. Верхов обратил внимание на ту, что танцевала с дорогим китайским веером в левой руке и дымной пластмассой в правой. Она закатывала глаза под верхние веки, и извивалась как плющ у каменного забора. Ее руки были заняты, она обмахивалась от света, от тени, от чужих взглядов и якобы агрессивных мух и, как бронепоезд, пускала густой дым из рта. Мух в зале не было…, потому что для мух было шумно опасно и много глупых запахов чужеродного мира. Мухи предпочитают другие места, более сытные, тихие и безопасные.
Все эта палитра чужих шевелений была прочитана Верховым быстро и качественно, потому что не было в этом ничего нового, кроме разнообразия пустых лиц в замкнутом пространстве. В слове «стадность» он с детства читал глубокий смысл отсутствия истины и, находясь в разнообразном «стаде» по воле судьбы, ему было трудно симулировать свои таланты. Верхов помнил главный постулат:
«… нам всегда и везде предлагаются различные обстоятельства, а выбор верного пути только за человеком…»
 Гена внимательно относился к чужим мыслям из книг, бесплатно открывающим что-то новое и помнил, что «… каждый имеет право на личную грязь под ногтями…» Имеет право? Юридическое? Человеческое? А право ли это…? Для Верхова это, скорей всего, был отличительный распознающий знак, чтобы другие, у кого под ногтями грязи никогда не было и нет, заранее ловили намеки и предупреждение о чужой подноготной…
- А у вас есть носовой платок? – неожиданно и кокетливо спросила Ленка, открыв свою сумочку и заглянув во внутрь.
Она помнила наставления отца, которые многократно были описаны в классической русской литературе и полностью отсутствовали в современности. Верхов отреагировал быстро, даже с мимолетной улыбкой на лице. Он метнул правую руку в карман и достал оттуда белоснежный батистовый платок, выглаженный до изнасилования утюга и гладильной доски, с каймой древнего критского меандра. Носовым платком — это произведение искусства вкуса и стиля, назвать было нельзя. Как матерый картежник, провернув тремя пальцами платок в воздухе, Гена молча вставил его обратно в карман и вопросительно посмотрел Ленке в глаза, понимая, что ее любопытство удовлетворено.
В свою очередь, она достала из сумочки белоснежный носовой платок с вышивками и показала его Верхову, махнув им в воздухе. Обмен верительными грамотами внутренних состояний…, состоялся.
- Не буду оригинальной, но в наше глупейшее время все люди делятся на тех, кто постоянно с платком при себе и на тех, кто понятия не имеет, как это их всех характеризует, если платка нет. Скажу вам больше, когда нет платка – это половина ужасной проблемы, а вторая половина – это когда всю их жизнь никогда не стоял внутренний принципиальный вопрос – где мой носовой платок с детства и зачем он мне нужен постоянно…?
Верхов кивнул головой в знак доверия и полного согласия.
- Скажу вам больше, - быстро подхватил и продолжил тему Гена, - в короткий промежуток моей жизни у меня была одна одинокая оригинальная знакомая, которая всегда белым носовым платком останавливала такси.
- Ух ты…!
- Она махала им и семафорила…, подавая сигнал водителям, как будто у нее за спиной сломаны железнодорожные рельсы и она спасает сотни людей…, как будто она прекращает огонь, лично капитулирует и готова к сдаче крепости вражескому войску, как будто она в лодке посреди океана, а рядом проходит огромный круизный лайнер с музыкой и алкоголем, как будто она милая Ассоль и машет платком капитану Грею на судне «Секрет», чтобы он ее заметил и не уплыл дальше на своих новеньких парусах…
Все таксисты гарантированно останавливались и не таксисты тоже, потому что срабатывала редкость визуальных женских сочетаний, срабатывала мною вышеуказанная ассоциативность в их мозгах и всякие фантазии насчет несчастной доверительной Ассоль на берегу моря, плюс сладкое рыцарское желание откровенно помочь девушке, машущей платком рядом с шоссе. У каждого таксиста с нормальным воображением годами вырабатывается привычка жить надеждой на удачу… Это или поездка с большим кушем от богатого клиента или, как я называю - «романовая любовь», то есть, любовный роман. Черт! Какая заезженная фраза со времен раннего Шекспира, Хемингуэя и японских театральных постановок эпохи Намбокутё.
- Мне бы и в голову не могло прийти так останавливать машинку…
- Ха! Именно…, а ей пришло, она была художница потусторонних идей и измышлений, профессиональная вычурная наркоманка, поэтесса по наитию, изобретатель себя, популярная певица в ночном клубе, выступала перед открытым микрофоном в клубах по импровизу, безбашенная танцовщица по вызову, автор «научной» работы «Как предотвратить рост зимних сосулек на крышах домов» и еще много чего я знаю, но вспоминать не желаю... Один злой мужской человек обещал взять её замуж, а взял только пробу, и она ушла из этой жизни с улыбкой спартанки, знающей секрет смерти  и дальнейший свой путь к Бетельгейзе. В конце концов, земля ей Винни-Пухом…! Кстати, у каждого творческого человека есть любимая поговорка, которая характеризует его внутренний мир. Вот хотите проникнуть в человеческий уровень мышления, - узнайте любимую поговорку. У нее она была тоже:
 «… отсутствие меда для Винни Пуха - равно отсутствию варенья для Карлсона…»
- Странновато звучит…, какая-то уравниловка проблем и сожалений… - заметила Ленка.
- О, да…, не все так просто, как кажется сразу… Ни первый персонаж здесь ни при чем, ни второй, а вся умственная канитель вокруг меда и варенья, как родственных душ… Один продукт делают пчелы, другой люди…, и то, не все люди…, а дальше и разгадка жестокости бытия. Цена меда повысилась, а пчелы об этом ничего не знают, потому что для пчел цена меда исчисляется жизнью! Она как-то умышленно могла заменять рядовую и всем понятную правду на замаскированную неправду…, ради новой искусственной правды, которую ложью никак и не назовешь. Виртуозная была особь других миров. У меня остались две ее картины – «Молящаяся Гозэру муха» и «Ямщик гонит мертвых лошадей на водопой».    
- Хм…, есть над чем задуматься… Где-то я читала нечто подобное, зашифрованное, с глубоким смыслом не для всех, потому что все не хотят думать, не умеют, не желают и не стремятся. Для многих мышление заканчивается изуродованной фразой «прикольно».
 «Одиночество Мойдодыра определяется не отсутствием воды, а отсутствием людей!».
- И это тоже как раз в тему… Это не просто смыслы – это печатный пряничный промысел не для всех. Весь этот изуродованный мир был ей нужен, как зимнему рыбаку хрупкие льдины, как шахтеру белая накрахмаленная рубашка под землей, как надувная лодка в тайге, как тонущему кораблю залп чугунных ядер, как узнику пилочка для ногтей, как утюгу колеса, как девушке глубокий шрам на подбородке, как рыбе акваланг, как хоккеисту вывернутое бедро… - улыбнулся Верхов, внимательно наблюдая, как официант расставляет заказ на столе, прислушиваясь к перечислениям…
Официант моделировал идеализм и геометрию пространства, а может быть это доброе преувеличение, чтобы поднять его личный флаг над назойливым шумом толпы. Стол заполнялся заказом, в бокалы был налит «Петрюс», все было горячим с понятными знаками поварской заботой и вниманием к заказу. Гена поймал себя на неожиданной мысли, что всегда не любил умных и красивых баб, потому что это уже не редкий набор, а обыкновенный перебор…, Ленка бесконтрольно облизывала губы и сразу по шести очевидным признакам, прочитанным Верховым, хотела в туалет.
- Елена…, - Верхов специально подключил официоз к ее имени и сделал серьезное лицо, - вы можете посетить дамскую комнату, я вас здесь обязательно и надежно подожду и буду охранять вашу сумку и ваш запах этой НАШЕЙ, удачно сложившейся атмосферы.
(в ее голове он усилил работу доверительных импульсов и закрепил процесс абсолютного доверия и надежности с учетом второго пункта пятьдесят седьмой главы профессионального, а не шарлатанского НЛП)
Слегка приподняв подбородок, Ленка внимательно разглядывала его глаза. Он сосредоточено смотрел ей между глаз, мило улыбаясь в душе. Она ощущала надежность, доверие и сильное желание как можно быстрей освободить свой мочевой пузырь. Он ощущал себя на вершине крепостной башни с натянутым луком и горящей стрелой в вечность. На заднем плане включилась какая-то фиолетовая лампа. Ее блики расстреляли глаза Верхова и они, как показалось Ленке, заискрились какой-то немыслимой магией, как у волшебника из детской книги, которую читала в детстве. Сработала всемогущая ассоциативность памяти и Ленка перешла на совсем другой уровень восприятия что происходит… 
- Да…? – механически и бессмысленно переспросила она Верхова.
Он покровительственно кивнул, считывая с ее лица микро-выражения. Чужая воля включилась и победила.
Немного помедлив, она поднялась, спустилась по ступенькам вниз и растворилась в бликах огней и шуме истерической музыки для скачущих табунных лошадей... Через половину минуты Верхов быстро достал из кармана японский ресивер, открыл ее сумочку, нашел телефон, подключил его к ресиверу и нажал на ярко краснеющую кнопку. Через семь секунд все содержимое телефона было скопировано в японскую коробочку с зеленым огоньком подтверждения окончания процесса копирования. Ее телефон вернулся во тьму сумки, сумка приняла то же самый градус лежания, который был до этого. Верхов бросил последний взгляд, мысленно прокрутил все свои движения в уме, проанализировал чистоту работы и стал ожидать Лену. Он повернул голову к ближайшей барной стойке.
Там стояла девушка удивительно похожая на маленького ягненка на заклании, стоявшей на цветной плахе в ожидании несправедливого приговора природы. Она был небольшого роста с лицом и одеждой провинциалки, но с ангельским лицом неискушенного эмбриона. Верхов рассмотрел ее глаза. Она внимательно слушала негодяя в клетчатом пиджаке и массивными золотыми часами на запястье, стоявшего рядом и без остановки наполнявшем ее уши сказочными бутербродами и помятой радугой картофельных очисток. Клетчатый был очередной симулякр с бородой, нагло взламывал «маленький сейф» и систему чужих ценностей. «Ягненок» слушала его завуалированные кощуны и вещания взрослого хрипящего волка. Он был выше её ростом, покровительственно к ней наклонялся, приближал губы к ее уху и бесконечно говорил что-то из мира личных интерпретаций и воображений… Он явно включил баснописца Крылова и в его венах потекла изуродованная нефть азарта, удачи и ленивого охотника…
Как опытный «Луцифарий», он старался брызгать феромонами, закрывал свои глаза изнутри и сглатывал слюну, как будто пел песню попутного ветра в микрофон случайной встречи, в мыслях предвкушая каскад будущих удовольствий с доверчивой дурочкой на пролете вечерних соблазнов без крыльев. Он явно ожидал и напрягался, когда из его члена, в конце концов, польется вино на продажу глупым девчонкам, изображая из себя великого мужа стерильности, мудрости и первооткрывателя затерянных островов. Несомненно, «клетчатый» имел много отрицательное обаяние и был не новичок в бесовских проделках. Схема проста: какой язык - такое и сердце. Затем Гена отметил, как «клетчатый» переглянулся со своим «напарником», осторожно несущем два бокала со стороны, один из которых, вероятней всего, был уже заряжен химической таблеткой. На лицо читалась очередная «бармалейская» схема двух субдоминантных особей, которых каждый вечер миллионы в различных местах добровольных «божьих испытаний».
Она уже была в положении «прокси». Когда в глазах доверчивой девчонки Верхов прочитал сигнал заинтересованности, поклонения и подчинения, он быстро набрал номер мобильного с надписью «мама». 
- Возле стойки двое, ориентир: клетчатый пиджак, у другого два бокала в руках, между ними девчонка… Помеха для работы, удалить!
К клетчатому и его напарнику с разных сторон подошли трое из группы прикрытия Верхова. У них были лица людей, недавно задушивших за шею носорога, а из его рога сделавших виолончель без смычка. Замысловатые негодяи, конечно же, испугались услышанным перспективам оздоровления их тел и исчезли быстро, не задавая никаких вопросов, а девушка, не понимая, что произошло, осталась в одиночестве стоять возле барной стойки с обиженным лицом, глубоким разочарованием и пошатнувшейся верой в мужчин с массивными золотыми часами на запястье. Для нее бархатный вечер был испорчен на 13%.
На громком танцполе вихлялись отряды одиноких не принцесс мечтавших стать королевами личных замков. Они жестоко балеринили…, доставая из личной тьмы импульсы каких-то хореографических «па», строго согласованные с их внутренним миром. Как танцевали, то и в голове. Там неистово извивались женские, густо накрашенные и курящие дымоеды с веселыми ножками в очень коротких юбках, как будто разным портным не хватило материала…, как будто закончились иглы, нитки, сила мысли и куда-то, грустной змеёй чернеющих ленточек, уползло вдохновение…
Неистово танцевала девушка в облегающих кожаных «штанах» цвета болотного дуба, пролежавшего в болотной жиже лет двести и доставленного на вздохи свежего воздуха. Не заметить ее намагниченную «хореографию» было невозможно, даже бросая на танцпол мимолетный взгляд ориентировки в пространстве. Из всей геометрии облегания её задницы и бедер, особо выделялся лобок. Он был похож на броневой лист танка Т- 34 и выделялся своим очень заметным присутствием между ног, агрессивным предупреждением и точкой внимания. Одевая такие «облегалки» в клуб она преследовала единственную цель – чтобы заметили, подали руку помощи с обязательными деньгами и, как можно быстрей, изменили ее судьбу, направив по пути благоденствия, процветания, благодати и обязательного постоянного изобилия с прокачкой бесконечных чужих ресурсов… А коротко говоря: она старалась стать новой страницей в чьей-то жизни, а может двумя страницами, а может быть брошюрой  или календариком. Зря, что ли, танцевала, как валькирия на скандинавских болотах под хаотичные ритмы совершенно неталантливых приматов? Своим завлекающим ритуальным танцем с элементами женского шаманства она платила знаменитый налог на «тополиный пух», о котором не знала ничего, как и миллионы незнающих ее поколения.
Гена быстро поймал себя на мысли, что она была похожа на злую бабу с ведрами полными (урана) с картины когда-то неизвестного художника, а нынче известного с совершенно непрезентабельной фамилией Дундукукин. Не фамилия, а плевок циклопу в левый глаз… У Верхова всегда при виде незнакомых людей возникали сюрреалистические ассоциации, часто совершенно верно и однозначно их характеризующие. Процесс определения идиотов у Верхова был недолгий. 
 Гена снова перевел взгляд на спасенную им девушку. Он увидел в ней одинокую неопытную балерину босиком посреди стеклянного зала завешанных простынями зеркал. Зеркала явно были вымыты горячей водой, почти кипятком. От мокрых простыней струился пар… Пуанты были разбросаны по полу, как молодая картошка. Они были похожи на маленьких розовых поросят во сне в чистом хлеву с зеркалами… В центре стоял рояль, на котором два мохнатых тарантула талантливо исполняли немыслимую мелодию её судьбы… Для Гены это был символ момента и знаменитая философия - «Сейчас» … из ниоткуда.   
«…привиделось…, это все влияние Луны или искусственные паразиты сознания…» - подумал он и увидел Ленку, поднимающуюся по ступенькам. «Она - стрекоза, а у стрекоз не бывает пыльцы для опылений себя и других…, я уже зарегистрировался в ее душе, как во временной гостинице…, пора красиво закругляться, чтобы помнила, переживала…, нарисовала себе в голове черти что и сбоку ленточку со значком «Бентли», стала транслировать свои желания в поле событий и осталась в своих слабостях без наблюдения со стороны… Пусть так и свершится после этого вечера… Ведь она виновата лишь в том, что она родная дочь своего папаши, такого вот положительного идиота, удравшего с витрины самого большого «магазина» на планете и наделавшего много гадостей для Родины. А Родина - превыше всего…!»
Ленка улыбнулась, вернувшись на место и, аккуратно присев напротив, слегка включила кокетство для желания нравиться.
- Там везде камеры, черт бы их всех побрал… Если бы вы только знали, как я ненавижу эти вездесущие камеры вокруг…
- Аналогично, Хелен, - мгновенно включился Гена, - мы же живем на ферме под наблюдением, чтобы кто-то воспринимал общую реальность намного реальней самой реальности.
- Проходила мимо танцующих, хотя это танцами не назовешь и невольно вспомнила слова Бернарда Шоу: «танец — это вертикальное выражение горизонтального желания»
- Да, старик был остроумен до остроты самурайских мечей…, не страдал юмористическим бессилием, говорил не в бровь, а в глаз… Я читал много о его жизненном пути. Он оттачивал свое мастерство на продавщицах различных магазинов и про себя отмечал их реакцию, помогавшую ему вывети формулу несчастливого человека…
- Надо было не обращать мне внимание на этот вихляющийся коровник с одно только целью, выцепить какую-то выгоду и нажраться новых эмоций в этом скучном мире…
- Лена, вся наша жизнь сплошное – «надо было». Здравый смысл редко побеждает среди разных смыслов, которым не присвоено звание – «здравый», а все остальное вызывает раздражение, как после бритья некачественной бритвой. Знаю по себе. Это потому, что никто не знает будущего, но все остаются в пустоте своих прогнозов и сожалений. Это скачки своей самооценки и воображения, что мир все-таки подвластен…
Справа возник все тот же официант.
- Будьте любезны, может вам лате и тирамису?
- В смысле по-русски, по привычному… – кофе и пирожное? Нет, благодарим, нам еще не хватает горячего винограда и мюзле на столе…
Гена улыбнулся. Официант внутри головы обрабатывал информацию, понимая, что здесь есть подвох. В конце концов он произнес:
- Мюзле — это проволока от пробки шампанского. Шампанского вы не заказывали. Горячего винограда у нас нет, но если вы пожелаете…, то я сейчас же и мгновенно организую подогрев избранных виноградин спелого вида любого цвета. Желаете заказать температурный режим?
Верхов оценил речь официанта, улыбнулся…, расплатился картой и незаметно словил вопрос в глазах у Ленки.


 Уважаемый читатель, продолжение на сайте:  https://nurahmetov.com