Экспроприация

                Экспроприация
                (рассказ)

    Некоторое время назад, когда наш городок был, в основном, деревянным и утопал в зелени тополей, а ведро виктории на базаре стоило до смешного мало – в переулке Старобольничном, в крепком еще доме с ярко-синими наличниками, обитали Степанцовы: Мишка с Натальей и сын их Санька, третьеклассник. Родители Натальи жили неподалеку, в деревне Лебедянка.
    …Однажды утром, в начале сентября, старуха Пивоварова раздумалась о дочери и ее семье. Да и было, о чем подумать. Картошку копать надо? Надо. Своя подождет, а там помощь нужна. Наталья уже на восьмом месяце, ей сейчас не до картошки. Встав до зари, старуха Пивоварова крутилась по хозяйству, но никакая работа в руки не шла. И по внуку, опять же, соскучилась – уж не болеет ли снова? Хлипкий парнишка: весной как простудился, так две недели температурил. Нет, надо посмотреть, что там и как, а то если своей картошкой заняться, долго потом не выберешься… Мысли цеплялись одна за другую, пока решение не окрепло: «Поеду!».
    Собрав гостинец – банку молока, творог, сметану, сала изрядный шмат – и наказав деду, что и как делать без нее, старуха Пивоварова добралась в обед до города.
    В доме было тихо, только ходики тикали на комоде. Санька, живой и здоровый, еще не вернулся из школы. Наталья с иголкой подновляла старые Санькины распашонки: им скоро предстояло по новой пойти в дело. Появлению матери не удивилась, будто догадывалась о ее приезде. Отложила шитье, встала, поплыла навстречу. На лице выцветшем, подурневшем, под левым глазом отчетливо выделялся лилово-синий подтек, с беременностью ничего общего не имеющий.
    - Эх, красота-то какая! – еще от порога всплеснула руками гостья. – Ну-ка, ну-ка, покажись. Балует тебя муженек, не обделяет вниманием. А что же под второй глаз не засветил? Поскупился, что ли?
    - Проходи, мама, раздевайся. Опять продуктов привезла? А у нас все по-прежнему…
    «Господи, - подумала старуха Пивоварова, - вся в отца родного, такая же квашня». Ей, полновластной командирше в своем доме, иное поведение было чуждым и непонятным.
    За обедом она выпытала, что Мишка вчера пришел пьяный, особо не скандалил – пошумел немного. Синяк поставил так, для порядка.
    - Ах, он сучий сын! – только и вымолвила старуха Пивоварова…
    …К вечеру набежали тучи, зарядил дождь.
    У Мишки сегодня было хорошее настроение. После работы он, Ерохин и еще один слесарь посидели в гараже, в ерохинском автобусе – поговорили за жизнь. С закуской, правда, получилось не очень, налегали в основном на «беломор», смоля папиросы одну за другой, но зато теперь Мишка, несмотря на дождь, находился в полном моральном удовлетворении, хоть и чаще, чем обычно, попадал ногами в лужи.
    С треском рванув калитку, Мишка двинул к крыльцу, попутно размышляя, что тарелка горячего борща сейчас очень даже не повредит. 
    Однако прежде, чем он успел взяться за ручку двери, она сама распахнулась, и теща угрожающе встала в проеме.
    - Здравствуй, любезный.
    - О, мамаша! Откуда тебя принесло? – Мишка настолько опешил, что так и брякнул первое, что в голову пришло.
    - Вот что, зятек, давай мотай отсюдова, и чтобы духу твоего здесь не было. Хватит руки на жену распускать. Все понял?
    - Так… это…
    - Ну и хорошо, что понял.
    Старуха Пивоварова захлопнула дверь. Сухо звякнула щеколда. Шаги удалились.
    Ошеломленный Мишка – «чтоб ее черти побрали!» - развернулся, бесцельно покружил по двору и забарабанил в окно.
    Ждать пришлось недолго. Теща снова встала в дверях. На этот раз разговор получился еще короче. Грозя кочережкой в руке, пообещала:
    - Еще раз сунешься – всю железку об тебя обломаю…
    С минуту Мишка прикидывал – как поступить. Двери выломать, перебить, исковеркать все, что под руку подвернется, раскатать дом по бревнышку? Так самому же потом и налаживать. Да и шума, ругани не оберешься. Теща – баба отчаянная… Было дело – вскоре после свадьбы, на гулянке в деревне, Мишка подпил и начал втолковывать новым родственникам, какой замечательный, умный мужик достался их дочери, как необыкновенно ей повезло! Слов при этом не выбирал, говорил прямо – для ясности. Тесть только глазами хлопал да поддакивал, а теща молча подхватила крепкое березовое полено и наладила дорогого зятя прямо по светлой головушке. Очень Мишка запомнил тот случай…
    Дождь, однако, не унимался. Небо пряталось за низкими тучами. Было по-осеннему неуютно, слякотно и темно.
    - Ладно, пусть перебесится, а завтра я с ней разберусь.
    Мишка не понимал, на кого он злится больше: на жену или на тещу? Получается: нормальный человек к своей собственной жене иногда кулаком приложиться не имеет права? Это что за дела, граждане-товарищи! А как тогда вразумлять?
    Капли дождя стекали по лицу. Надо было определяться с ночлегом.
    Из других крытых помещений на Мишкином подворье имелась стайка, часть которой занимали куры. Туда Мишка и направился. Включил лампочку, отыскал пару старых фуфаек: одну бросил на пол, другой решил укрыться.
    Из отгороженного угла за ним с философским спокойствием наблюдали полтора десятка несушек.
    - Приятных сновидений, соседи, - Мишка выматерился и, уже выключив свет и засыпая, вспомнил о борще…
    …На следующий день погода резко изменилась. Опять, словно в июле, жарило солнце, лужи стремительно высыхали, грязь затвердевала коркой.
    Мишка возвращался с работы трезвый и решительный. Надо было показать, кто в доме хозяин.
    Теща словно поджидала – в нужный момент появилась на пороге.
    - Вы, мамаша, зачем приехали? – начал Мишка сразу. – Вмешиваетесь в чужую семью, спокойно жить не даете.
    - Так и живи, как положено, не измывайся над женой! Ей рожать скоро, а у тебя ни жалости, ни стыда.
    - Вы мне не указ, - Мишка гнул свою линию, - в одной рубахе вторую неделю хожу, а она нет, чтобы постирать, а сядет и сидит, в окошко смотрит – все выглядывает кого-то. Дом этот мой, что хочу, то и делаю!
    - Ишь, узурпатор выискался! – старуха задохнулась от гнева. - Жена твое дите под сердцем носит, ей каждый шаг с трудом дается, а ты за какую-то рубаху мутузишь ее? Тогда знай: я твой дом кспроприирую!
    - Как так? – изумился Мишка.
    - Вот так. Забираю его. Не хочешь жить по-людски – иди куда хочешь. Вот и весь мой сказ!
    В стайке среди тряпья Мишка нашел рваную матрасовку, набил ее соломой. Спать стало мягче.
    …Через пару дней по пути в гараж его догнал Ерохин:
    - Мишаня, ты, говорят, место жительства сменил?
    Мишка угрюмо молчал, только шагу прибавил – авось отвяжется.
    Но от Ерохина – отвязаться?!
    - Так ты теперь курей по ночам щупаешь или как?
    - Да пошел ты! – взревел Мишка.
    - Ну вот: я к нему по-серьезному…
    Открутив баранку положенное количество часов, Мишка дождался Ерохина, и они, набрав водки, отправились к Ерохину. Ерохин жил недалеко вместе с глухой, угрюмой матерью. Та, пошвыряв на стол закуску – картошку, огурцы, помидоры – затихла на койке у печки.
    Но расслабиться не получилось.
    Ерохин быстро опьянел, долго и нудно перечислял какие-то свои обиды, потом будто вспомнил:
    - Дурак ты, Мишка, и жизнь у тебя дурацкая.
    - Это почему?
    - А то не знаешь: старуха деревенская веревки из тебя вьет.
    - Не-ет, подожди, тут надо разобраться.
    - Чего разбираться. Распустил слюни.
    - Полегче, полегче!
    - Чего полегче? У бабы под каблуком, с курами на насесте!
    Сильный у Мишки удар. Ерохин с табуретки отлетел в угол, поворочался там немного и неожиданно… захрапел. Спокойно так, с присвистом.
    - Извиняюсь, - сказал Мишка и ушел.
    По извилистым улочкам, освещенным яркими звездами, топал Мишка к своему курятнику. Иногда за каким-нибудь невысоким забором просыпалась собака, гремя цепью, подбегала к калитке, сонно и раздраженно облаивала его.
    Когда Мишка раскладывал постель, всполошился петух. Кося на Мишку круглым, глупым глазом, закричал, забил крыльями. И такая волна ненависти к невинной птице поднялась в Мишкиной груди, что он чуть не задохнулся: «Ну, погоди немного – я тебя быстро в похлебку пристрою…».
    Мишка лежал на спине, сцепив на затылке пальцы. Нет, не так что-то у него получается. Вот – семья. Сколько лет живут под одной крышей, а чужие. Привык, конечно, к Наталье: всегда под боком. Ну, а ей-то он нужен? Третью ночь в стайке гнездится, так хоть бы раз зашла. Пусть бы пошумела, накричала, а то, как и нет его вовсе. Неужто, кроме равнодушия, ничего не осталось?... А Санька? Санька давно зверенышем смотрит. Когда Мишка Наталье под глаз засветил, так сын на него с кулаками набросился. Сопляк еще, а мать защищает. А вырастет когда, что будет?
    С тем и заснул.
    …Стайка понемногу приобретала жилой вид: Мишка вымел свой угол, навел порядок. К постели добавились подушка, старенькое, но теплое одеяло. Появилось кое-что по мелочи: кружка, ложка.
    Хорошо, ночи пока не слишком холодные. Но ведь не вечно же ему тут куковать.
    - Пап, а пап…
    На пороге стоял Санька.
    - Чего тебе?
    - Пап, ты есть хочешь?
    Мишка промычал невнятно.
    - Пап, я тебе пирогов принес.
    - Мать велела передать?
    - Не-е, я сам. Бабушка в обед напекла, а я взял два пирога, да и припрятал… Ты ешь, они вкусные, с творогом.
    - Ну, ты… Ты, Санек…
    - Чего, пап?
    - Да это я так…
    Вот ведь как бывает: стоит здоровенный мужик перед мальчишкой, собственным сыном, стоит и виновато переминается. И комок в горле проглотить не может.
    Минут через десять Санька разговаривал с бабушкой:
    - Баба, я от папки к тебе парламентером.
    - Это как? – старуха Пивоварова насторожилась. Слова «узурпатор» и «экспроприация» были знакомы еще с двадцатых годов, а вот про «парламентера» она не слышала. – Ругается, что ли?
    - Да не-ет, наоборот, мириться хочет.
    - Нечего! – отрезала старуха. – Пусть поймет, как над семьей измываться.
    …Наступил вторник. Спешить сегодня было некуда, сегодня у Мишки по графику выпадал выходной. Куры через лаз давно отправились на улицу – искать в земле жучков и червячков.
    В ящике, на соломенной подстилке, громко квохтала несушка. Наконец и она, освободившись от тяжести, шмыгнула в узкое окошко…
    Впереди был день. Нескончаемо длинный. Мишка встал, открыл дверцу в куриную половину. Из десятка яиц выбрал верхнее, молочно-белое, надбил. Затем медленно, с наслаждением выпил и вышел на свет.
    Утро опять выдалось теплым, безоблачным. Где-то поблизости чирикали воробьи. В воздухе висел тонкий запах прелого листа.
    Мишка придирчиво обвел взглядом подворье. Все как надо, все на месте. Вот только в углу двора стоит недостроенная банька. Это в прошлом году еще привез Мишка материала, поставил сруб. А потом отвлекли другие дела, да и поостыл к своей затее.
    …Старуха Пивоварова завтракала. Наливая очередную чашку чая, подняла голову и замерла: на улице раздались удары топора.
    - Что это? – спросила Наталья.
    - Это дурь из башки уходит, - удовлетворенно сказала старуха.
    А солнце между тем, словно путник в гору, неспешно поднималось вверх.
    Земля, отдавшая все соки деревьям и травам, лежала тихая, обессиленная. Увядание и тлен коснулись всего, что выросло на ней. Жизнь продолжалась по известному кругу. Люди занялись привычными делами. Старуха Пивоварова отправилась в огород докапывать картошку.
    Мишка тесал доски, обмерял, прикидывал, отчеркивал карандашом. С утра как бы враскачку, а теперь, войдя в азарт, ловко и споро.
    Закончив с картошкой, старуха Пивоварова вернулась в дом. Время перевалило за обед. Санька сидел за уроками и всеми силами ненавидел арифметику. Наталья, одной рукой направляя строчку, другой крутила ручку швейной машинки. Дочь была, как всегда, спокойная, ровная, тихая.
    И старуха не выдержала:
    - Да что это – души у тебя, что ли, нет? Хоть бы сварила чего! Вон мужик голодный с утра пластается. Свой ведь, родной. Неужто не жалко?
    …Вечером старуха Пивоварова с брезентовой своей сумкой стояла у перекрестка, ловила попутку.
    Тормознул бортовой «газик». Она узнала деревенского – разбитного сорокалетнего пустобреха, охочего до выпивки и девок.
    - Домой?
    - Домой, - и сразу предупредила. – Только знай: денег у меня нет.
    - А и не надо.
    И, захлебываясь сочным смехом, добавил:
    - За поцелуй довезу!
    Машина дернулась и, подпрыгивая, покатила по ухабистой дороге, оставляя за собой широкий шлейф пыли. 

                1987 г.