Лампочка Ильича

 Историю, которую поведаю вам, мне рассказал Федька. Как говорится, из первых уст. Поэтому в подлинности событий, уверяю, не стоит сомневаться. Возможны лишь некоторые неточности. Давно это было. С той поры много электрических лампочек перегорело. И в памяти тоже кое-что померкло. Как там события разворачивались, где стежки-дорожки начинались? Ага, вот…

ПРЕДЫСТОРИЯ

«Карау-у-ул, ка-ра-у-ул!» – сотрясало ночную округу. Еще недавно отзвенела капель, отбурлили ручьи, и полусонная тишина только-только настоялась в воздухе. В такие минуты живой мир особенно восприимчив к тревожным сигналам. Залаяли собаки: всё дальше, дальше по селу разносились их голоса. Гуси загоготали в прилегающих к речке дворах. Оставалось загадкой: кто зовет на помощь и откуда. Но даже самому острому глазу не удалось бы разглядеть панораму местности: густая тьма скрывала ее детали. Берега речки, заросшие кустами ивняка, выдавали себя лишь тем, что наполнились туманом и выглядели, как седые бугры. Если подойти поближе да посмотреть с пригорка, между этими седыми буграми просматривалась черная, широкая прогалина. Это – конно-гужевая дорога через речку. Она была здесь с незапамятных времен. В летний сезон речушка пересыхала. Потому и носила имя Сухая речка. Пересохнув, напоминала о себе лишь тем, что дорога там уходила несколько вниз и расширялась. В этом месте извечно залегала грязь. В затяжную дождливую осеннюю погоду она превращалась в месиво. Оттуда и доносился теперь крик о помощи. Но грязь – не трясина, не тот случай, чтобы подымать на ноги полсела…
«Кара-у-у-ул…тону-у-у». Окна хат зажелтели светом. Кто-то уже спешил на зов. Это было заметно по качающемуся пучку света. Очень похоже, человек шел с фонарем «Летучая мышь». Федька Шарков также поспешил на помощь. Несколько человек уже топтались вблизи речки – слышно стало, как чавкает грязь под их сапогами. Федька подошел и слегка оторопел. Речка предстала неузнаваемой: прибрежные кусты наполовину затоплены водой, то место, где прежде проезжали на подводах, выглядело озером. Откуда-то из-под куста послышалось фырканье лошади и жалобный лепет: «Сними-и-те меня». Кто-то посветил фонариком. Федька по яркому лучу света узнал Родиона Ловигина. Больше никто так светить не мог. Родя – большой почитатель батарейных фонариков. Говорили, будто у него их целая коллекция. Но даже при таком мощном освещении было непросто разобрать происходящее в представшей картине. В воде, под кустом, полулежа на боку, беспомощно билась в упряжке лошадь, другая стояла, еле дергаясь, и мотала головой. Верхом на ней, вцепившись в гриву, сидел человек.
– Эй! Слезай с коня! – закричали с берега. – Иди сюда.
 – Вода хо-холодная, – отвечал, заикаясь, таинственный человек. – Я весь про-промок.
И тут из толпы кто-то крикнул:
– Братцы, да это же Халям-балям.
– Не-е, не он. Тот на одноколке ездит, а тута – пара.
– Дык это ж Васьки Жуликова лошади.
– Подстегни, подстегни лежачего, чтобы встал, – закричал ему Родион. – Вода в уши – пропадет конь.
– Всё, хана ему – хлебает, – подхватил кто-то. – А вода, вишь, прибывает.
– Эх! Была не была, – раздался решительный голос.
Это Васька Ларькин сказал. Он сбросил фуфайку и, колесом раскинув руки в стороны, двинулся сквозь кустарник.
– Давай, Васёк, – поддержал его Родион, направляя свет фонаря на черные ветлы кустарника. – Где наша не пропадала!
Дойдя до границы воды, Василий стал пригибать ветки ногами, наступая на них. Но вот оступился, оказался по пояс в ледяной воде – прием не удался. Дальше пошел, раздвигая ветки руками, будто плыл на лодке. Пятно света фонаря снова замерло на всаднике.
– Слезай с коня, тебе говорят, – вновь закричали с берега.
– Во-вода холодная, – жалобно заговорил Халям. Наклонился, с опаской посмотрел вниз и стал тянуться к Ваське. – Дай обопрусь.
– Я те обопрусь, – закричал Васька, – можа тя на руках отнести?
Он за рукав стащил наездника в кусты. Дальше тот самостоятельно, на четвереньках, выполз на берег прямо к ногам собравшихся.
– Ты как верхом оказался? – с усмешкой вопрошал детина в широкой фуфайке.
– Я по-по дышлу полз. По-потом на коня…Вода дюжа хо-холодная.
Луч фонаря пошарил по крупу лошади, скользнул вниз и высветил прибитую течением к кустам, завалившуюся на бок повозку. Торчавшее из воды колесо крутилось под напором течения.
– Кой черт тебя туда понес? – задали вопрос из темноты. – Устроил тута мельницу.
– Я спал, они шли, – начал объясняться конюх. От него разило стойким перегарным запахом. – Потом, это… проснулся я, значитца, кнутом их – назад пятятся и хрипят. Задал хорошенько – они рванулись, гниды, повозка поплыла и – набок. За чтой-то зацепилась, мабуть, и вот… А иде я нахожуся?
– В раю ты находишьси, – с усмешкой ответил кто-то. – А это – озеро, самогоном заполненное. Протри глаза…
То ли с перепоя, то ли с перепуга человек перестал узнавать людей, с которыми прожил рядом более полувека, не говоря уже о потере ориентации в пространстве.
Тем временем Васька, освещенный фонарем, стоял в воде и проделывал непонятные движения, будто танцевал вприсядку: то по плечи окунался в воду, то вновь выпрямлялся, кряхтел и приговаривал:
– Как черт ее держить – не могу поднять. Дерево тута затопленное. Колесо в бревнине, похожа, застряло.
Одна лошадь, стоя по грудь в воде, обессилено пыталась тянуть телегу, другая продолжала лежать, взрывая временами копытом воду. Родион, с берега управляя светом фонаря, советовал:
– Не-е-е, телегу не извлечь. Левого попробуй на ноги поставить.
– Ды как я яво?.. – вопрошал Васька. – Он в постромке запуталси, она ему, кажись, за заднюю ногу захлестнулась и за чтой-то зацепилась.
Мужик в широкой фуфайке (его никто не знал, он был чьим-то гостем, должно быть) подытожил:
– Надо резать. Иначе сгинет животина.
– Есть нож, – вскрикнул на берегу писклявый подростковый голосок.
Халям сильнее обычного вздрогнул и залепетал:
– Не надо резать. Мине председатель убьёть.
– Пред тебя и без того убьёть, – констатировала женщина, обернутая не то в шаль, не то в одеяло.
Подросток геройски сбросил с себя пальто, подражая Ваське, ринулся сквозь кусты, держа в вытянутой руке нож. Женщина хотела было остановить отчаянного мальчугана, но только и успела крикнуть: «О божечки!» Васька снова закряхтел, перерезая постромки.
– И нашильник режь, не забудь, – напоминали с берега. – Да аккуратом – коня не ширни. И вожжи, вожжи сними.
Вода взбурлила, лошадь встала. Через пару минут обе несчастные, треща кустарником, с хомутами на шее вырвались из водяного плена. Фыркая и махая головами, словно благодарили Ваську, скрылись в темноте.
А люди всё стояли на берегу.
– Не-е повозку не достать. Ждать надо, када паводок уйдёть.
– И откуда стока воды? Снег весь давно сошел.
– Да полно его в оврагах, – отвечал собеседник. – Пруд переполнен был. Вишь, туман лег – теплынь пошла. Плотину и рвануло. Впервой, что ли?
Васька, выбравшись на берег, дрожал, как лихорадочный. Он почувствовал, как вспотела голова под шапкой. Странное ощущение: тело стынет от холода, а голове жарко. Он сидел на сваленном дереве, снимал сапоги, выливал из них воду. Кто-то набросил на Ваську его фуфайку и сказал: «Беги домой, беги быстрее».
Халям-балям наконец стал узнавать в людях своих односельчан. Баба, в шаль обернутая, обращаясь к нему, угрожающе продолжала:
– Эх,  Халяма! Не сдобровать табе. Да ишшо Ваське скажи спасибо.
А Халям уже благодарил его, вертелся вокруг и приговаривал:
 – Ма-ма-маладец. Ма-ма-маряком служить будешь.
Извозчик стал приходить в себя и, как показалось, осознал вину. Не найдя, как и чем отблагодарить спасителя, пытался целовать Ваську. Тот выкручивался и приговаривал:
– Да иди ты… Завтра в конторе с предом поцелуешьси, ежели табе так охота.
На следующий день группа скотников с фермы, где работал Халям, вытаскивала повозку. Было решение: не ждать пока сойдет вода – дело-то пустяковое. Мужики связали несколько вожжей, накинули петлю на торчащее из воды колесо и лошадью выдернули повозку на противоположный берег. По речке поплыли клочки соломы и, покачиваясь на волнах, укупоренная бутылка. На нее смотрели некоторое время, и один из наблюдавших уверенно заявил:
 – Недопитая…
– Почаму так решил? – спросил другой.
– Вишь, высоко горлышка торчить.
– Да-а-а, такого ишшо не бывало на нашей речке.
На следующий день Ваську вызвал руководитель колхоза. Ожидая свою очередь в коридоре под дверью, он оказался невольным свидетелем того, как кому-то промывают мозги.
– …Распоясались тут у меня, – раздавалось за дверью председателя. – Сейчас же – вилы в руки и на базы, навоз кидать. Чуть коней не угробил!.. Будешь у меня весь остаток дней своих повинность отбывать… Нет, ну ты скажи какая наглость – сторожем хочет. На ферму!.. навоз кидать. Заведующего я сам в курс введу. Уйди вон с моих глаз.
Дверь тихонько отворилась, и Халям-балям полуживой вышел из кабинета. Вид у него был жалкий, лицо помятое и красное. Взглянул на Ваську, поздоровался кивком головы и, покачиваясь, словно лодочка, скрылся за входной дверью.
Василия председатель встретил с улыбкой:
– А-а-а, Василий Филармонович, входи, герой, входи. Присаживайся, – указал рукой на трехместные стулья-кресла, что стояли сбоку стола на всю длину стены. – Как себя чувствуешь? Не заболел?
– Ды так… Чуток покашливаю.
– Зайди в медпункт, неотложно зайди. Ты воистину геройский поступок совершил. А этого… – кивнул на дверь, – зря спасал. Пусть бы тонул к чертовой бабушке. Завтра на правлении колхоза будем решать, как тебя отблагодарить. Но я пригласил по другому делу. Ты у нас, насколько я помню, прицепщиком работаешь. Профессия, конечно, важная и ответственная, но прицепщика, если понадобится, мы сможем сами обучить. Тут появились новые профессии, какие нам не по зубам. В энергетике грандиозное строительство идет. Наш район преуспевает в электрификации. На следующий год, думается, лампочка Ильича дотянется и до нашего села. Механизмы на фермах, на зернотоку на постоянную электрическую тягу переводить станем. Нужны будут специалисты. Колхозу, как и селу, важно, чтобы электриками были наши, местные ребята, а не залетные. В газете ежегодно печатается объявление о наборе на учебу по этой профессии. Разумеется, скоро снова появится. Так вот. Есть ли у тебя желание поучиться?
 Васька заслушался, не ожидал такого предложения, заметно стушевался и не успел сказать «согласен». Председатель встал, положил Ваське на плечо руку и легонько похлопал:
– Ничего, ничего, подумай. Время есть. А я подумаю, кого тебе для компании подыскать. – Тут же сморщил лоб, что-то соображая, и добавил: – Есть на примете персоны.
Слова руководителя колхоза о грандиозном строительстве в энергетике не были пустым звуком. В 1959 году вступила в строй Нововоронежская атомная электростанция. Воронежская энергосистема вошла в Единую энергетическую систему европейской части СССР. Сельские районы с этого момента могли получать электроэнергию без ограничения. В газетах того времени отмечалось: «Энергетики, монтажники и строители взялись за дело. Колхозы и совхозы скоро повсеместно получат надежный и мощный поток электроэнергии. Колонны строителей уже шагают по улицам отдаленных сел нашего района». Краснодолье готовилось встречать желанных гостей. Дизель-генератору, несколько лет дающему электроэнергию на животноводческие фермы, оставалось тарахтеть в подсобке колхозного гаража немногим более года. Для наших героев, будущих сельских электриков, с момента, когда председатель задумался о необходимости специалистов, начался отсчет нового времени.
Летние деньки летят быстро. Заботы, заботы… Будто вчера занимались посевной, а вот уже и хлеба колосятся. В течение лета колхоз «Красный луч» обзавелся новыми грузовиками. Местная пацанва не отходит теперь от автовесов: «Дядь, покатай». Усаживаются в кабину, нередко – двое, и таращат глазенки из-за высокого стекла. В кабине ГАЗ-51 в уборочную страду – особая атмосфера. Едва уловимый запах бензина, запах пыли и обмолоченной пшеницы, смешавшись с дыханием разгоряченного мотора, создают ни с чем не сравнимый аромат. Урожай неплохой. Пшеницу и просо высыпают на гумно, под открытым небом. Голубям да воробьям – невиданное раздолье. В последние годы всё больше места на зернотоку занимает кукуруза. Судя по буртам, «царица полей» стала даже пшеницу вытеснять. Урожай ссыпают и в закром – недавно построенное зернохранилище.
В одном помещении с правлением колхоза расположился радиоузел. На столбе радисты закрепили репродуктор-громкоговоритель. Теперь с Кремлевскими курантами есть возможность сверять свои часы и на улице. У кого они есть, разумеется. У Васьки часики новые, карманные, влагонепроницаемые – подарок от колхоза за проявленную инициативу по спасению конного экипажа. На задней крышке часов – гравировка: «Василию Ларькину за отличие ККЛ». Аббревиатура ККЛ означала: колхоз «Красный луч». Увидев их, Родион сказал: «Ух ты! Новенькие – муха не сидела. Должно быть, швейцарские, только камней почему-то всего десять, двух не хватает». Но Ваську это не огорчило, зато цепочка есть, опять же со слов Родиона, – серебряная.
Работает в селе местное радиовещание: дают объявления разного характера, выступают лекторы-пропагандисты. А то и песни радисты запустят. Да что там репродуктор! Длинные и средние радиоволны дотянулись до каждой хаты, проникли под ее соломенную крышу. Радио с утра до темноты разговаривает и разговаривает. Труженику села слушать его летом особо некогда, но престарелые люди, можно сказать, пристрастились к информации. Дед в девяносто лет прикладывает тканевую решетку динамика к самому уху и путешествует по необъятной советской стране. А вот еще (чудеса, да и только): обещают лампочку в каждый двор провести. Говорят, как солнце светит. Только на нее надежды никакой. «Керосиновую лампу вы ишшо не раз вспомяните, – не успокаиваются скептики, в основном пожилые люди, – тут ума много не надо: долил керосинчика и блаженствуй. А ваша илектричества закончится и иде яво тада брать?» Молодые да грамотные в ответ улыбаются: «Не бойся, бабушка, не закончится. Его там больше, чем воды в океане».
Село хорошеет на глазах. Облик меняется, будто его, как картину, рисуют на бумаге. Приближающаяся осень добавила свою красочную палитру. И в эту прекрасную пору Василия Ларькина вновь вызвали в контору.
Васька шагнул через порог, когда председатель намеревался выходить из кабинета.
– Присаживайся, – сказал, – я сейчас.
Герой присел на стул подле стола. Прямо перед глазами оказалась газета. Васька выхватил крупно напечатанное слово «объявление» и прочитал текст отрывками: «Производится набор… обучение… 1963-1964 г. Электромонтер по обслуживанию… срок обучения 1 год».
Вошел председатель:
– А-а-а, уже прочитал. Что скажешь?
– Согласный я, Григорий Василич.
И тут в кабинет бесцеремонно ввалился Родик, а за ним Федька. Васька всё понял.
Председатель осмотрел всех троих с головы до ног, сказал: «Вот и скомпоновались. Держитесь вместе». И пожелал удачи.
Таким образом, молодых людей, имеющих разные интересы и планы на будущее, руководитель колхоза посадил в одну студенческую лодку.

 ДНИ УЧЕБЫ

Представлять в подробностях будущих студентов, пожалуй, излишне. Они сами о себе заявят. Но стоит сказать о их внешности и некоторых обстоятельствах. Вот, к примеру, Ваську бог обидел росточком. О людях такого роста говорят «метр с кепкой» или «метр в прыжке». Поэтому в трактористы не сгодился – до педалей не дотягивается. Биография только-только начинала складываться, и в ней много оставалось отрицательных частиц «не»: не сгодился, не женился, не служил в рядах Советской армии. Наступило время от подобных частиц избавляться. Родя с Федей пока также женаты не были, но отдали свой долг Родине. Родион Ловигин – в прошлом моряк какого-то флота, кажется, Балтийского. Высок ростом, остряк и балагур. После службы возглавлял комсомольскую организацию своего родного колхоза «Красный луч». Федор Шарков, наоборот, менее разговорчив и более рассудителен. Он – танкист, механик-водитель. Среднего роста. Крепкого телосложения. Как-то сказал, что в его Т-55 помещались четыре человека благодаря тому, что не вымахали ростом, как Родион. Федор имел корочки тракториста и подумывал утвердиться механизатором. Мечтания, однако, переменчивы и неуправляемы, словно кролики на свободе. А тут, пред новой профессией электрика, кролики подняли лапки.
После коротких домашних сборов и недолгих бухгалтерских оформлений в конторе друзья получили справки на выезд на учебу и в скором времени, сдав документы в приемную училища, шатались по улочкам небольшого районного городка, искали съемную квартиру. Городок Борисовск уютный, с колоннами деревьев, с газонами и кирпичными зданиями магазинов на центральной улице, с крашеными, в основном деревянными домиками на задворках. Высотных домов не наблюдалось, преобладал частный жилой сектор. Но старинные здания на центральной улице, могучие деревья, теперь еще и электричество в домах, которое появилось, вероятно, совсем недавно, создавали впечатление, что городок стоит на ногах давно и уверенно.
Училище, белокирпичное двухэтажное здание, стояло на перекрестке трех дорог. Будто предлагало предстоящему жизненному пути студентов выбор направлений. Вид создавало приятный и обнадеживающий: сюда войдет ни то ни сё, а через год – молодой специалист народного хозяйства. В одном здании обучались электрики, связисты, сантехники, механизаторы и еще бог весть кто.
Приятное с виду училище, приятный городок – всё приятное. Тут Васька впервые объелся мороженым. Федя с Родей наслаждались пенным пивом. Пиво и пена конкурировали при каждом наполнении кружки. Родион при первой кружке отметил, что пены, за которую он денег не платил, больше. По этому поводу острил: дескать, пена ему досталась даром.
Студентов на улицах города столько, что глаза рябило. По этой причине с поиском квартиры дело усложнялось. Но не находит, как известно, тот, кто не ищет. Хозяин частного двора по имени дядя Коля, у которого решили остановиться, оказался строгим, но, по его собственному представлению, справедливым. Поставил условия «по ночам не шататься». А затем ультимативно заявил: «У меня морской закон: десять часов – голова в подушке». Позже стал регулярно напоминать о своем пенсионном возрасте и жаловаться на здоровье, но вид имел такой, при котором в родном селе наших студентов сказали бы «не уболел»: выше среднего роста, мощные кулаки указывали на крепкие руки. Да и походка изъянами не отмечалась.
У дяди Коли во дворе и на дверях дома имелось пять запор: высокая глухая калитка, встроенная в ворота, дверь тамбура, сенцы, комната студентов и последняя дверь хозяина со щеколдой и мощным старинным кованым крюком. Родион сказал: «Войти в дом и выйти обратно, все равно, что пройти семь кругов ада». Сам хозяин, по обыкновению, ночью запирался от постояльцев и долго не спал. Слышно было, как переливаются волны радиостанций – ловил зарубежный канал. Речь велась на русском языке, но в силу расстояния была неразборчива для студентов: звучала то ли музыка, то ли молитва. Федька в первый же вечер заподозрил: дед – сектант.
Через пару дней дядя Коля, пожаловавшись на слабые ноги и боль в спине, попросил о помощи: очистить у него от хлама заброшенный погреб. Погреб оказался мусорной ямой. По виду содержимого она являлась таковой не один год. Работали вдвоем. Родиону как раз надо было отлучиться в город по каким-то своим неотложным делам. Грузили мусор в тракторную телегу, приставленную к забору со стороны улицы. К концу рабочего дня случайно в углу участка обнаружили еще одну похожую яму, замаскированную срубленными ветками деревьев. Минуло несколько дней. Судя по окружающей обстановке, всё должно было повториться: дядя Коля в общении оставался подозрительно близким, почти родным, человеком, и голос был таким же мягким, и порожняя телега стояла за забором на прежнем месте, но вмешался случай.
Студенты тогда допоздна гуляли в парке. По возвращении домой были веселы и счастливы. Незаметно за разговорами дошли до «родного причала», как его называл бывший матрос Ловигин. Федька подошел к воротам первым. Едва дотронулся до калитки, дверь сама стала отворяться. В темноте возникла фигура, и прозвучал низкий, ворчащий голос хозяина:
– Явились?
– Явились, – ответил Федька настороженно.
– Ну… заходите.
Если бы не это «ну», если бы не интонация, с какой предложено войти, могли бы воспринять заявленную строгость как штатное нарушение правил. Теперь же произнесенная фраза звучала, будто в ней таилась опасность: дескать, что ж, заходите, а там решим, как с вами поступить.
Пошли через двор, напряженно озираясь по сторонам. Хозяин позади всех гремел запорами.
Комната квартирантов имела вид железнодорожного плацкартного вагона: так же, как нижние полки в вагоне, здесь стояли кровати, и между ними имелся проход. Дядя Коля без слов проследовал в свою комнату, заперся и включил заунывную мелодию.
Спать ложились молча. Даже Родион ни единым словом не обмолвился. Лежали тихо, с опаской косясь на массивную дверь комнаты хозяина. Лежали уже долгое время, а заснуть не могли. Мысли теснились в голове одна нелепей другой, и тревога нарастала. Казалось, незримый груз висит под потолком и вот-вот может сорваться на бедные студенческие головы. Как тут не вспомнить дедов «морской закон»? Вспомнили и осознали: закон ими порушен до основания. Но вот в комнате затихла музыка, щелкнул выключатель света. Шевельнулась мысль: «Наконец-то распрощался с зарубежными товарищами. Спать ложится». Все успокоились: стали являться некие образы, тело приятно проваливалось и куда-то плыло, плыло… И тут клацнула щеколда – сон в миг исчез. Дверь стала медленно отворяться, и оттуда наполовину выдвинулась фигура хозяина. Она постояла так некоторое время и бесшумно двинулась вдоль «вагона». В свете луны все разглядели у него в руке топор. Студенты, как по команде, поджали ноги под одеялом. Хозяин остановился: стоял и смотрел, вероятно, на их трясущиеся коленки. Постояв некоторое время, словно испытывал нервы жильцов, возвратился в комнату, заперся и снова включил музыку. Федька потом рассказывал: «Я решил так: если дед пойдет между кроватями, ударю его что есть силы ногами в грудь – и в двери, сметать запоры». Родик с Васей, потом выяснилось, думали то же самое. Ночь предстояла бессонная и бесконечно длинная. На каждый шорох, будь то за дверью хозяина или стук ветки дерева о стекло окна, студенты поджимали ноги под одеялом. Утром, позевывая и не умывшись, собирали пожитки, складывали в сумки. Дядя Коля молча наблюдал за ними. Задал лишь один риторический вопрос: «Уходите?» Федька не помнит, что они ответили. Последний раз отшорхали задвижками, отщелкали щеколдами и отправились на поиски нового места обитания. Васька позже расскажет: живя на другой съемной квартире, еще долго, находясь в полусонном состоянии, подгибал под одеялом ноги, едва где-то в углу начинала шуршать мышь или ветер принимался безобразничать в печной трубе. По истечении времени друзья не пришли к единому мнению: зачем дед-хозяин выходил с топором в руке. Родион пояснил: будучи на службе, с таким «морским законом» не встречался. Закон этот, должно быть, не морской.
Другую квартиру сняли в тот же день. Помогли знакомые ребята из сельхозтехникума. Теперь жили на склоне горы. Видимо, по этой самой горе среди местной молодежи район именовался «Кавказом». Родик шутил:
– Без году неделю учимся и уже на Кавказ попали. Обживемся – баря-анов заведем.
А баранов здесь хоть и впрямь заводи. За забором хозяйского двора начинался луг: широкий, с ровной густой травой. За лугом вдалеке виднелся ряд деревьев и насыпь – железная дорога. По правую сторону дороги протекала речка.
Улица состояла из одного ряда частных домов. Освещения не имела, но это не только никого не смутило – наоборот, порадовало. Федька отметил: «Темнота – друг молодежи».
На этой же улице квартировали двое парней из сельхозтехникума, которые подсказали адресок сдаваемой квартиры. За ними, через несколько дворов, – девчата, будущие бухгалтеры. Их было трое. Круг знакомства расширялся.
Комната, где обосновались, располагалась в полуподвале, сверху жила семья – хозяева дома. Имелась в комнате печка. Она перегораживала помещение до половины, образуя проход. Первой по ходу была кухня, дальше спальня. Еще сенцы имелись на входе.
У нового хозяина «морского закона» или какого-либо другого не существовало. В каждой избушке – свои погремушки. В этой избе они загремели вот как: квартиранты завели армейский порядок: поочередно несли дежурство. Наряд своего рода. Поддерживали чистоту и порядок в помещении, готовили завтрак и ужин. Минуло несколько дней, и хозяйка, заглянув однажды, не сдержала эмоций:
– Какие вы молодцы! Впредь буду брать отслуженных. Стояли у меня парнишки – всю зиму нож в дверь метали. Вон, видите, сколы на ней какие.
Похвала, что бальзам на душу. Квартиранты еще усердней продолжили блюсти заведенный порядок.
Сегодня готовит ужин Васька.
– Живем тут, как в шоколаде. Эх! Чудесное времечко настало, – блаженствовал Федя.
Они лежали с Родей на кроватях, наслаждались студенческой жизнью. Васька только что почистил картошку для супа, налил из ведра воды в кастрюлю и теперь ломал длиннющие макароны и бросал их туда.
– Ты макароны продул? – поинтересовался Родион.
– Нет. А зачем?
– Ну здрасте! У них внутри все что угодно может оказаться. Они в магазине на складе насыпом хранятся. В лучшем случае… их в снопы вяжут.
Васька по наивности стал усердно, раздувая щеки, дуть в макароны. Солдат с матросом разразились хохотом.
– Служил бы ты, Вася, в армии, не сложно догадаться о твоей воинской специальности, – серьезно продолжил Родион.
Васька насторожился, боясь снова попасть впросак, но любопытство взяло верх.
– Ну и кем бы я был?
– Веником… разгонял бы помехи над антенной радиостанции.
– Можа я шохвёром был бы, как батя кодысь.
– Шофером? Тогда ходил бы с ведром за компрессией. Ха-ха-ха.
Насмешки вышли боком: суп оказался пересоленным, макароны слиплись и превратились в один большой ком. Их на столе резали ножом на дольки. Родион, полуобняв свою тарелку, ел и причмокивал, расхваливал:
– Хор-роший супчик! Лучка, правда, чуточку больше надо, а так… толково сварено, неплохо для прицепщика.
 Повар в этот раз понял иронию, оправдывался:
– Я вам, кажись, говорил: умею тока картоху варить в чугунке.
 Затем получил порицание и, обидевшись вконец, отпарировал:
– Завтра в обед в училишной столовой нажретесь. Тама вам и макароны продують, и помехи в голове разгонють.
В училище дела шли по учебному плану, строго в намеченном программой направлении, однообразно и скучно. Если бы так продолжалось, жизнь стоило бы назвать рутинной. Это было неприемлемо для молодых да неженатых. Двое из троих проживавших в полуподвале решили поправить создавшееся положение. Они наметили свое собственное направление, дополнительное: вечернее посещение парка отдыха с танцплощадкой. Васька-студент отсиживался дома. Он заявил: «Не хотца мне, Родя, приходить домой с хвингалом, как ты. Если б я с тобой был, и мине бы там откалушматили». Однажды он проговорился, что ему нравится одна из девушек-бухгалтеров с их улицы, так и сказал:
– Как вспомяну о ней, то и жди, сердце из груди сиганёть.
Все сошлись на том, что это очень серьезно и чревато последствиями. «Остаться без сердца, – сказал Родик, – не советую. Вернуть его на место будет очень сложно». Стали думать-гадать – кто из троих. Родион применил дедуктивный метод.
– В чем она ходит?
– В одёже.
– Ясно, что не голая. Думай, прежде чем ответить. Повторяю: во что она одета?
– В пальтушку.
– Каким цветом пальто?
– Какай-то… мутная.
– Ты дальтоник, что ли? «Мутная». Какая на ней шапочка?
– Такая, – описал полудугу Васька над своей головой, – бугром.
– Слава богу, что не курганом. Мышление у пациента рассеянное, дедуктивному методу не поддается, – заключил Родион и с сарказмом добавил: – Тебе тока в разведке служить. В случае провала, из тебя ничего не смогут вытянуть.
И тут Василий словно прозрел:
– Похожая на энту, что про черного кота поёть, какой за углом жил.
Федька заинтересовался, стал гадать. Он, разумеется, не видел лица певицы «Черного кота», а только слышал ее голос по радио. Перебрал в голове все моменты Васькиной жизни, благо, их было – кот наплакал. «Никак не мог он видеть лица певицы». Васька же настаивал:
 – Хвотокарточку я ее видал на ахвише в нашем клубе.
Тут-то и стало понятно: Клава Румянцева из соседнего села. Часто выступала с агитбригадой на полевых станах и фермах. Прекрасно пела новую песню «Черный кот». Ее фото, где она в составе агитбригады, висело в клубе, среди наглядной агитации, рядом с плакатом «Развивай художественную самодеятельность, выявляй народные таланты». Местная знаменитость. Она, действительно, очень похожа на одну из девушек-бухгалтеров. Так в чем проблема? Их познакомить, что в ларек за пивом сходить. У Василия появился шанс.
В отличие от капризных погодных условий приближающейся зимы, учеба для студентов выглядела безоблачной и непринужденной. Так было до тех пор, пока Васька эмоционально не заявил:
– Ни хвига я не вразумляю эту илектротехнику. Как услышу «илектромагнитная индукция, асьмихронный двигатель с каким-то там ротом, так у мине голова кружится начинаить».
– Двигатель называется а-а-си-инхронный, – поправил его Федька, попытался разъяснить принцип индукции, но убедился: не доходит. Дальше советовал: «Выбрось из головы электротехнические характеристики, параметры там всякие. Они тебе не пригодятся, как пятое колесо возу. Заострись на главном: электропроводки, воздушные и кабельные линии, монтаж осветительных установок, заземления. Правила устройства электроустановок изучай и обязательно технику безопасности».
Федька понимал: в скором времени вместе с этим «асьмихронным» ему доведется работать на производстве. Пообещал через техникумовских ребят все-таки добыть для него учебник по электротехнике. А вот Родиона этот момент совсем не напрягал. Он принялся иронизировать: «Вася, скажи “индустриализация”». Васька попытался, пошевелил языком, понял: не получится и промолчал. А Родион продолжал:
– Не по Сеньке шапка. Науку постигать, Васёк, это тебе не с Халям-балям в речке плавать. Тут головой думать надо. Если она кружится, дам тебе совет: попробуй шапку сменить. Ха-ха! Или голову.
Федор резко взглянул на него, стал вступаться за Ваську, и они впервые поссорились.
Родиону учеба давалась легко. Он был внимателен и прилежен на занятиях, старался конспектировать лекции по электротехнике, наиболее важному и сложному предмету, чем удивлял даже Федора. Преподаватели обратили внимание: в группе есть две вполне сложившиеся личности. Особенно солидно выглядел Родион. Когда он в первый день занятий вошел в кабинет с некоторым опозданием, держа под мышкой сверток, похожий на портфель, все двадцать с лишним человек разом встали, приняв его за преподавателя.
– Садитесь, дети, садитесь, – догадался, в чем дело, Родион. – Сейчас будем знакомиться.
А сам пред изумленными мальчишками проследовал на задний ряд и там уселся, вытянув в проход ноги.
Видимо, по причине возраста студентов преподавательский состав относился к ним снисходительно.
Даже к доске на занятиях вызывали редко. Однажды в конце учебной четверти у Родиона не было в журнале ни одной выставленной оценки по Материаловедению. Когда преподаватель отлучился по необходимости из кабинета, вероятно, покурить, Родя быстренько сел на его место перед раскрытым журналом, выставил себе две четверки и вернулся. Преподаватель вошел, увидел, понял, мельком взглянул на Родиона и произнес: «Так, та-ак». Больше ничего не сказал, продолжил объяснять новую тему.
Федька сдружился с мастером производственного обучения. Он же курировал группу. Отслужившие в армии получили некоторые преференции. Могли, например, если надо, не посетить занятие. Когда училище высаживало молодежный трудовой десант в помощь какому-либо предприятию, по согласию мастера могли отправиться на пивзавод, а не на молокозавод, где производили мороженое и куда так рвались молодые согруппники, чьи неокрепшие организмы, со слов Родиона, еще требовали молочной продукции.
Однажды получили задание подносить листы металла на строительстве тира. Родион с Федором попали на эту работу по понятной причине: возраст позволяет привлекать их к тяжелому труду. Васька напросился сам. Мастер пробежал по нему взглядом снизу вверх – Васькина фигура быстро закончилась, затем покачал головой, вздохнул и только потом сказал «иди». Листы неподъемные, путь не ближний. Один такой лист несли втроем. Работали уже более часа, выдохлись основательно и сели перекурить. Курящих не нашлось. Васька принялся рассматривать на своей ладони водянку, возникшую после первого же похода с листом, и ворчал:
– Скока можно кишки рвать. У мине от этой железяки руки длиннеть стали. Во как! – вытянул вперед руку.
– У самого вестибулярный аппарат сбои дает, – поддержал Федор.
Васька, кинул взглядом, не понимая, о чем речь:
– Слава богу, у мине яво нету.
Родион развернул свою поучительную философию:
– Перекур – величайшее открытие человечества, доложу я вам. Вы думаете, его придумал профсоюз? Кишка тонка. Перекур – детище древнего человека. Смысл не в том, чтоб дымок пускать. Древние не курили. Я вот тоже не курю, но, заметьте, в курилку хожу регулярно. Там происходит духовное и физическое раскрепощение организма, освобождение от неестественного для него состояния – от труда. Через байки да анекдоты человек совершенствуется. Самые продвинутые мысли у изобретателей рождаются в курилках. Хотя не всегда, конечно. Но у меня, кажись, созрела одна гениальная мысль.
– А ежели древние не курили, чё жа они курилкой место звать стали? – встрял Васька.
– Постой, не мешай ходу мыслей. Знаю, как от работы этой лошадиной избавиться и в немилость Сан Санычу не угодить.
Федька усмехнулся недоверчиво, но выслушать захотел.
– Ну, валяй.
– Вы помните, он просил спилить у него во дворе дерево, за домом? Еще показывал его.
Федор:
– Ну?
– Гну. Бросаем эту каторжную работу и айда пилить. Кто – за? Все – за. Василёк, который час?
– Пол…
– Вперед, други мои!
Шли шеренгой по неширокой улице, по свежему, недавно проложенному асфальту. Денек выдался на славу: безветренно, солнышко припекает. Октябрь вырядился в свой самый яркий наряд. После берез и остальные деревья стали поспешно переодеваться. Не обратишь внимания на дальний лесок несколько дней, и тут, глянь, он уже не похож на прежний: к желтому цвету добавился красный, а кое-где и зеленый сохранился. Такие картины наши дети в самом раннем возрасте рисуют гуашью, и мы с любовью в глазах радуемся успехам своего чада… А груши-то, груши в частных дворах так вообще перестарались: из багряного ярко-красного в цвет густой багровый перекрасились. Такой цвет тоже впечатляет, но одновременно наводит на грустную мысль, на что-то нехорошее, склоняет к суеверию… За таким двором студенты свернули в проулок и оказались рядом с домом Сан Саныча.
Хозяйка, знавшая Родиона и Федора в лицо, без промедления доставила из сарая двуручную пилу и топор. Судя по ее довольному виду, это была ее затея избавиться от дерева, она нажужжала мужу идею. Приступили к работе азартно. Первым делом пришлось очистить место вокруг, чтобы пониже спилить. А зачем пень оставлять? Будет глаза мозолить. Собрали гнилые доски, непонятные железки, выгребли старую перепревшую листву. У дерева не оставалось шансов пред такими бравыми и решительными богатырями. Федор задержал взгляд на широкой кроне.
– Отжила свое. Красоту потеряла, но мощь сохранилась еще. А какое это дерево?
– Какая разница… держи… – протянул ручку поперечной пилы Родион.
Под стальными зубьями дерево уныло затрещало, качнулось и медленно повалилось. Но падало не по плану Родиона, не по его расчету, а как раз на сарай соседей. Васька зря упирался-изворачивался, направляя его между стеной дома и забором, рискуя получить травму, зря Родион, бросив пилу, спешил на помощь. Разделывать дерево пришлось на крыше сарая. Щепки летели на четыре стороны. Федька орудовал топором, как индеец мачете в джунглях.
– Сюда, сюда ветки гни. Быстрее надо, пока соседи не очухались. Клади, клади… между стеной и забором.
Васька грохотал ногами по шиферу, загибал ветки в указанном направлении и топтал, топтал.
Ветки трещали, упрямились, не желали уплотняться. Васька своим легким весом не мог совладать с ними, подпрыгивал, как ребенок, раскачивался на упругом древесном отростке. Несколько раз едва успел увернуться от сверкающего лезвия топора. То ли дело – Родион: топтался вальяжно, уверенно, приговаривая:
– Не гони... Соседей нету дома. Охолонь…
Упорство парней вознаградилось полной победой. Федька, отдышавшись, поставил к стене сарая топор, Васька пилу и, не дожидаясь благодарности хозяйки, удалились.
Вечером все трое студентов пребывали дома.
– Как его, это, грёбаное ре-еве-ерслирование… Как яво понять? – сокрушался Васька. Он испуганными глазами смотрел на электросхему. – Ничё не разобрать.
– Реверсирование, – внес поправку Родион. – Изменение направления тока в якоре двигателя. В нашем случае – реверсивное управление двигателем постоянного тока. Вникай: это – контакторы, это – их контакты так обозначаются, это – кнопки. Смотри, куда линии ведут, – повел пальцем по схеме. – Направление вращения якоря меняют вот этими кнопками. Думай… При постоянном токе у тебя голова не должна кружиться – он течет в одном направлении.
Федор не сдержался:
– Я те сказал: не лезь в дебри, выкинь из башки лишнее….
Тут в дверь настойчиво постучали, и она сама распахнулась. В темных сенцах стоял Сан Саныч. Он задал вопрос, не переступая порога, делая паузы между словами:
– Вы… зачем… спилили… дерево?
Далее его язык стал заплетаться. Первым пришел в себя Федька:
– Заходи, Сан Саныч… сам же сказал…
Мастер перешагнул порог, грузно опустился на стул рядом со столом, взглянул на Федьку мутными глазами:
– Я сказал? Да сказал. Я просил спилить, но оставить часть… ствола, чтоб забор соседский держал. Вы спилили – забор упал… шифер на сарае соседа перемолотили.
Федор:
– Мы же это… как ево… дерево разделывали.
– Я бы вас сейчас… – мастер крякнул, как бы прочищая горло, и мысль не закончил.
Родион не всерьез подумал: «Сейчас начнется экзекуция». Все знали: гость  в прошлом мастер спорта по боксу. А его моложавый вид и внушительная комплекция подтверждали: форма не потеряна. Но обстановка изменилась резко. Гость медленно достал из нагрудного потайного кармана «Столичную», поднял взгляд на полку с посудой:
– Аршин давай…
Родион без промедления стукнул по столу дном стакана. Поставил тарелку с крупно нарезанными кусками сала, отрезал хлеба. Васька от угощения отказался.
– Чё… болеет? – спросил гость, обращаясь к Федьке.
– Да не-е. Молодой… пацан... успеет еще.
…До песен дело не дошло.
– Затравил и ушел, – сказал Родион, когда за гостем захлопнулась дверь.
Закончились ноябрьские каникулы. Студенты в эти дни побывали дома, проведали родных и друзей, утеплились одеждой, запаслись продуктами. Вернулись в Борисовск, а тут зима набирает обороты. Капризная и непонятная, как Васькин «асьмихронный» двигатель. Ночи стали холодные. Благо, днем солнышко светит. Если ветра нет, вечерком тепло ненадолго задерживается. Деревья оголились, многие листья на земле свернулись в трубочку. Говорят, к близкому снегу. На улицах стало пустынно… Впрочем, стоп! Не для всех – пустынно. Так могут судить те, кем до конца пройдена молодость, утрачены желания, замедлены движения. Но это не про наших студентов. Они идут и идут: на занятия и с занятий, в магазин и обратно, просто гуляют – и только попрыгивают от холода, потирают ладони. Им необходимо идти, у них – дела. Учебу не остановить, не замедлить. А желаний в среде молодежной – как орехов в урожайный год, только не ленись до косточки добраться.
Родик с Федькой, уйдя в город еще засветло, вернулись под пологом темноты и под ручку с девушками. С ними шла еще одна, третья. Родик распахнул дверь в сенцы, крикнул:
– Ва-ася-я, выходи на свидание.
Васька оказался загнанным в угол: притвориться больным – не поверят, да и неловко перед девушками, прикинуться спящим, дескать, не слышал, когда звали, но Родик и усопшего подымет. Надо выходить, другого пути нет. Его ожидали на улице, на темной стороне хозяйского дома, где не было окон, а под деревом стояла скамейка. Познакомились. Разговаривали, шутили. Васька и сообразить не успел, как это случилось: неожиданно все растворились в темноте, только Катя осталась сидеть с ним рядом на краешке холодной скамейки. Васька начал догадываться, почему она «не растворилась». «Ну, Родик, устроил-таки свиданку». Катя стала рассказывать о своей забавной младшей сестренке, о новой квартире в городе.
– А ты где живешь? – обратилась к Василию.
– В сяле живу. Хата у мине тама под черепицей и колодец с журавлем… свой… во дворе. У бати моциклет с люлькой есть, – выдал информацию Васька, пытаясь сказать: дескать, у них в селе ничуть не хуже, чем в городе.
– А ты мотоцикл водишь?
Катя своим вопросом попала в точку: затронула его любимую тему о мотоцикле, и Василий разговорился.
– А чё яво водить? Водил по двору, када до рычажка скоростей ногой не дотягивалси. Теперя завожу, сажусь и еду… ежли, конечно, батя выпимши спить. Но он знаеть, что я умею ехать. Как-то раз протягиваить ключ от моциклета и говорить: «Бабку в соседскую деревню оттарабань». Бабку я посадил в люльку и благополушно оттарабанил, потому что овраг, какой объезжать надо, слева находилси, а када оттудова ехал, он под люлькой оказалси. Я сперва колесом в него попал, а потомча и весь туды загремел. Стал выползать из энтого оврага, глина сыпится, и я назад еду. Долго так… аж штаны на коленках протер, и земля в рот попала. Выполз, значитца, и домой пеша потопал. Моциклет тама осталси лежать вверх колесами. Долго я шел… Солнце – на закат, када мине батя встрел… спрашиваеть:
– Иде моциклет?
Отвечаю:
– Там…
– Иде – там?
– В овраге.
Батя глаза вытарашшил и как закричить:
– А бабка иде?!
Я яму с перепугу:
– Тожа там.
– В овраге? – ишшо громче заволновалси батя.
– Не, – говорю, – в деревне.
Тада он успокоилси. А моциклет на другой день пастухи тамошние лошадьми выташшили. Больше не езжу – батя не даёть.
– У моего папы нету мотоцикла. Он на заводе работает. У них самодеятельных артистов столько много. Концерты по праздникам ставят. И я ходила. А ты песни поешь или стихи читаешь?
– В школе читал, када заставляли, а теперя – не. Толку от них нетути.
– А я хочу научиться на баяне играть. У нас в городе музыкальная школа есть. Я начинала в нее ходить, потом забросила.
Васька слушал без интереса. Его лицо не выражало каких-либо эмоций, и Катя заметила это. Ему самому вдруг захотелось без конца рассказывать какую-либо историю, но ничего, что могло бы впечатлить новую знакомую, в голову не шло, и тогда он поведал, что его хата стоит на краю оврага, и у него во дворе аж три собаки. Три потому, что ночью из оврага выползают лисы и воруют кур. То ли от страха, то ли от холода, Катя пододвинулась ближе, будто хотела прижаться, но тут появилась остальная компания. Васька вздохнул с облегчением. Родион, подойдя, сказал:
– Ну, на первый раз достаточно. Нам идти надо.
Как только ни уговаривали они Ваську, в город с ними он не пошел.
Когда друзья возвратились, незадачливый кавалер лежал на кровати, смотрел в потолок и о чем-то думал.
– Чего с нами не пошел? Тебе не понравилась Катя? – начал Родион.
– Она – конопатая.
– Ска-ажи-и-ите, пожалуйста. Сам-то не рыжий, что ли? Вы с ней гармонично вместе смотритесь. Тем боле, оба худенькие, остроносенькие, а веснушки – не порок… наоборот, индивидуальность подчеркивают.
Федька хмыкнул и спросил, улыбаясь:
 – В темноте-то как веснушки увидел? Целовался, что ли?
– Не ваше дело. Ишшо от нее табаком попахивая, куряшшая она.
Голос Родиона, непривычно для всех, обострился нотками раздражения:
 – Тебе какую надо? Водим, водим, все – не такие.
– Надо энту, что на нашем кутке квартируеть.
– Та – занята.
– Сами симпатишных заняли, а мне конопатых водите, – заключил Васька, взял в руки книгу и отвернулся к стене.
На следующий раз, когда Родик и Федька гуляли с девушками, так и вовсе сложилась ситуация катастрофическая для Василия.
Родион привел Веру к себе домой. Васю временно выселил, попросил подышать свежим воздухом, пока они погреются. Васька надышался до посинения. Когда Родион проводил девушку домой и возвратился, рассерженный Василий предъявил претензию:
– Ты, Родя, не обижайси, но вот чё скажу: ежели женится удумал, ишшы сабе квартирку. Мне не хотца на улице зиму зимовать. У мине и так здоровье сыпится. Кашлию на занятиях. Пошто из мине деда мороза лепить?
Родик пребывал в хорошем настроении и пообещал товарищу больше «не мариновать» его на холоде.
Про деда мороза Васька упомянул не случайно – приближался Новый год. На улице, напротив их дома, стоял снеговик: с ведром на голове, розовощекий, с морковкой вместо носа и с лыжными палками на месте рук. Снег вокруг утоптан детскими сапожками. Рядом пролегла дорожка студентов – до училища. Пока – до училища. Свою стежку им предстояло еще топтать и топтать дальше.
В канун Нового года в училище намечалась торжественная часть и концерт. Ранее, на октябрьские праздники, также проводились мероприятия, тогда выступали будущие механизаторы. Теперь праздничный концерт готовила, в свою очередь, группа электриков. Родион – организатор концерта. Нашел среди сокурсников баяниста и гитариста. Не ахти каких, но решили – сойдет. Родион сам вел программу, рассказывал басни-небылицы. Спел под гитару о нелегкой матросской службе. Федор тоже выступал: пел в трио песню «Марш монтажников». Нашелся молодой специалист по танцу «яблочко». Но потом случился конфуз. Пятеро исполнителей вышли петь новую, недавно прозвучавшую по радио песню «А я еду, а я еду за туманом…». Расстановку артистов на сцене продумали, как могли, и расположились следующим образом: слева – двое с баяном, справа – двое с гитарой стояли вполоборота друг к другу, пятый исполнитель – посреди них. Начали петь слаженно, но дошли до припева, и случился сбой. Квинтет вдруг поделился на два дуэта. Когда дуэт с баяном пел «а я еду, а я еду за туманом», дуэт с гитарой эти строки уже закончил петь и усердно тянул «за мечта-ами и за за-апахом тайги-и». Пятый исполнитель, не понимая кому подпевать, открыв рот, вертел головой по сторонам. Зрители надорвали животы от хохота и кричали «бис». От аплодисментов дрожали стены. Номеров поставили много. Васька не участвовал. Он слыл молчуном, поэтому затерялся где-то в зале. Концерт удался на славу.
Но вот и Новогодние праздники позади, каникулы пролетели. Вновь побывали в родном Краснодолье, запаслись харчишками, возвратились продолжать обучение. Ближе к весне велись преимущественно практические занятия. На производственном обучении Васька проявил, по сути, неординарные способности. На учебном стенде с закрытыми глазами, что называется, разводил электропроводку в «квартире». Проводки разных видов: тут и скрытые в стальных трубах и лотках, открытые – по стенам внутри дома. Работая шлямбуром на «учебной» кирпичной стене, ни разу палец молотком не пришиб, как Родя. Васька пальцами искусно орудует, особенно с витыми шнуровидными проводами да роликами: так только женщины в его родном селе спицами вяжут, так только Пашка Македон может по клавишам гармони бегать, как Васька белые фарфоровые ролики на стене крепит. Щитки, розетки, выключатели – его стихия. И трехфазные сети неплохо освоил. С глухозаземленной нейтралью разобрался, и контур заземления построить может. Он благодарен Федьке за его советы. А Родик пусть хихикает в другом месте, пусть ломает голову над своими измерениями, «кумекает» над формулами. Федька вполне удовлетворен таким положением дел. Он еще раз убедился в правоте ранее им же сказанного: «Кому что дано…» Сам Федька, ох, пронырлив в электротехнике, с электродвигателями да с аппаратами управления – на «ты» общается. Трансформаторную подстанцию собственноручно собрал и запитал – в учебном классе на стенде, разумеется.
Скоро экзамены, и, как пообещал Родион, «потом нас ждут великие дела».
Великие дела, действительно, были не за высокими горами и быстрыми реками, а настолько близко, что студенты предполагать не могли – времечко бежит быстро.
В середине апреля, после сдачи экзаменов, в училище разгулялось чемоданное настроение. Почему называли его «чемоданным», не вполне понятно. Как водилось, у студентов были сумки, набитые лишней теплой одеждой.
Вера намекнула Родику: на вокзале перед его отъездом, когда придет провожать, скажет нечто очень и очень важное. Родион запаниковал: «Не нравится мне это “два раза очень важное”. Как бы оно для меня боком не вышло». Он пошел на хитрость. Можно бы сказать «на подлость», но не будем торопиться, ведь мы не знаем, о чем хотела поговорить Вера. Родион назвал своей подруге неверную дату отъезда. Поэтому друзья сядут в поезд днем раньше срока, о котором сообщили Вере. О дальнейшей судьбе тандема «Родя плюс Вера» мы узнаем. Но это случится позже.
Наравне с «чемоданным» настроением в студенческой среде поднялась легкая волна неудовлетворения: оценка их труда будет выставлена в аттестате, который получат после окончания практики, в июле. Хотелось бы определенно и сиюминутно. Родик заметил: «Это напоминает сказку про Кощея бессмертного и иглу, которая в яйце спрятана». Но Сан Саныч предварительно огласил общий результат.
«Ларькину Василию Филармоновичу присвоена квалификация электромонтера по обслуживанию электрооборудования 2-го разряда.
Ловигину Родиону Михайловичу… 4-го разряда.
Шаркову Федору Андреевичу… 4-го разряда.
Вся группа обучающихся получает допуск к работе в электроустановках до 1000 вольт».
Когда мастер объявил нашим друзьям, что они направлены на практику в электросети своего района, Федор констатировал: «Это в благодарность за качественно спиленное дерево».

ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ

«Наш паровоз вперед летит…» Встречай, страна, будущих строителей коммунизма. Последняя станция – город Калач. Утро. Контора Калачеевских электросетей. Здесь, во дворе, с готовыми к выезду автокраном и экскаватором, не лишним было бы устроить негромкое музыкальное приветствие прибывшему пополнению. Но электрики – люди занятые, поэтому встреча руководства с молодым рабочим классом проходила обыденно, по-будничному. Когда в отдел кадров сдавали справки об окончании курсов теории, впервые почувствовали свою причастность к великой семье трудового народа: женщина, начальник по кадрам, поплыла в улыбке и в кратком монологе употребила слова «наконец-то… дождались…». Затем вошли в кабинет главного инженера, присели на стулья, стоявшие вдоль стены, точно такие же, как у председателя колхоза «Красный луч». По-старчески хмурый, с мудрыми глазами, он окинул каждого цепким взглядом, предложил присаживаться. Ознакомил студентов с работой организации, с правилами поведения на рабочем месте и незаметно перешел к технике безопасности на производстве. Особо отметил: «Ваша работа имеет повышенную опасность. Вы должны помнить об этом не только в период прохождения практики, но и всегда, будучи в профессии. Напряжение и работа на высоте связаны с большим риском для здоровья и даже жизни. В профессии электромонтажника-высотника есть что-то близкое с профессией сапера: отвлекся, пренебрег безопасностью – получи удар». Главный инженер помолчал, задумавшись, побарабанил пальцами по столу и продолжил: «Наше предприятие заключило договор с вашим училищем на прохождение производственной практики в Калачеевских сетях. Но мы надеемся: вы останетесь работать у нас и далее. А практику проходить будете в своем родном Краснодолье. Там начинаем работы по электрификации. Мастера сейчас нет, он на линии, но скоро прибудет в Краснодолье, привезет для вас инструменты и снаряжение и на месте все разъяснит». Услышав о месте прохождения практики, молодые специалисты неслыханно обрадовались. В конце беседы главный инженер всем пожал руки, пожелал успеха, а Федору, поскольку он стоял ближе, вручил еще и книжечку с надписью «Инструкция по охране труда для электромонтера» и сказал: «Изучайте. Расслабляться нам некогда. После выходного дня немедленно приступим к работе».
В полдень, когда на центральной остановке родного села вывалились из переполненного автобуса прямо под громкоговоритель, из него звучал вальс «Дунайские волны».
– Неплохое начало, – оценил обстановку Федор, массируя пальцем заложенное ухо.
– Это мы ишшо работать не начали, – прокричал Васька. – Илектрик – первый парень на селе, первей гармониста. Скажи, Хведь?
Федька удивился столь глубокомысленной находке, посмотрел на него и ничего не ответил. Молчание – знак согласия.
Знакомство с мастером состоялось после выходного дня, в понедельник, на длинной скамейке возле здания конторы правления колхоза.
Мастер был невысок ростом, круглолиц, с узкими монголоидного типа глазами, говорил с легким акцентом, но представился русским именем.
– Степан Максимович, – сказал и взглянул на Ваську.
– Василий Филармонович, – буркнул тот.
– Родион Михайлович Ловигин, – съязвил пред Васькой Родя, сделав акцент на имя и отчество.
С Федором мастер познакомился ранее. Прибывшего из электросетей вместе с ним мужчину, державшего в руке скрученные в рулон листы бумаги, мастер представил так:
– Дидэнко Петр Иванович, прошу любить и жаловать. Пока вы проходите практику, он будет у вас старшим: бригадиром и наставником. У него солидный опыт работы, слушайтесь его и учитесь. Квартирку ему помогите подыскать. Федора Андреевича, – указал рукой на Федьку, – я попросил быть помощником бригадира, на подхвате, так сказать. С завтрашнего дня приступим к работе. Придет техника. Договорился: будет стоять во дворе колхозного гаража. Начнем подвозить материалы. Я разговаривал с руководителем колхоза: нам выделили в помещении конторы комнату под склад, для хранения мелочовки разной. С базы привезем вагончик на колесах – вашу бытовку. По мере готовности участка линии, будете ее перемещать. Сегодня осваивайте кладовку: займитесь уборкой, сделайте полки – обратитесь на склад пиломатериалов, вам дадут обрезки досок. Комната темная, но радисты разрешили подключиться от их электросети. Отремонтируйте проводку – у водителя, за спинкой сиденья есть кусок провода. Завтра приступим к работе, начнем с высоковольтной линии. Проект у бригадира.
Далее мастер провел инструктаж по технике безопасности: напомнил об особенностях работы на высоте, заострил внимание на соблюдении техники безопасности при погрузке-разгрузке материалов. Васька подметил: в училище так же учили – «Первичный инструктаж по охране труда на рабочем месте» называется – и гордо расписался в протянутом мастером журнале.
Мастер с бригадиром склонились над листом проекта, разложенного на скамейке. Туда же стали заглядывать и Родион с Федором. Молчавший до этого наставник, потеснился:
– Пидходьте, хлопцы, пидходьте. Ви тутошни, добре мистность знаетэ. Дивится, скильки звилин.
«У-у-у, – не взглянув на него, тихонько подвыл Родион, – истинный хохол». А когда внимательней присмотрелся, нашел в необычном портрете наставника еще и стилягу: длинные волосы, рубашка с крупными цветными рисунками и на выпуск, узкие брюки «дудочка». Возраст, как бы, не гармонировал с внешностью, но жирной чертой подтверждения стиляги являлся незаменимый атрибут – красные носки. И не верилось вроде бы, что к сорока годам человек увлечется подобным излишеством, но на ум пришла народная поговорка «каждый по-своему с ума сходит». Пришлось поверить.
Федька увидел в схеме и отметил для себя четыре трансформаторных подстанции. Зафиксировал места поворотов низковольтных линий, где надобно будет ставить угловые опоры. Таковых было много. До центра села высоковольтная линия тянулась, как струна. Далее, продолжаясь до других трансформаторных подстанций, имелись изгибы линий. Село расположено вдоль балки, по обе стороны. Встречались и овраги. В схеме, на что обратил внимание Федор, они верно указаны. Улицы не были прямыми да ровными. По большей части – проулки. Нередко дворы размещались кучно, хаотично, словно облака в небе. Их называли кутками. По-видимому, первые поселенцы ставили свои хаты не по намеченному плану, а где кому приглянется, кто с кем обобщится: друзья к друзьям, родня с родней. Поэтому в кутках много семей с одинаковой фамилией.
Местность, где предстояло тянуть линию электропередачи по селу, можно уверенно характеризовать как сложную.

РАБОТА ЗАКИПЕЛА

На следующий день к полудню прибыл бортовой газик с одноосным прицепом-роспуском, груженный опорами линий электропередачи. Водитель сообщил, что буровая машина стоит во дворе базы, но готовится к выезду. Опоры и пасынки разгружали в нескольких местах, с тем расчетом, чтобы потом было ближе подносить к месту установки. К концу рабочего дня, по столпотворению ребятни, несложно было догадаться: бурмашина, наконец, добралась до Краснодолья. Федор присмотрелся к технике и вспомнил, где таковую встречал: в книге «Сооружение и монтаж воздушных линий», автобуроям АБ-400 называется. Теперь дело пойдет полным ходом.
Настал новый день. Бригада приступила к обязанностям. И закипела работа, забурлила.
– Столби та пасинки, оба-два парой, располагати там, дэ вишка торчить, дэ ямя будэ бурыться. Ходимо, хлопцы, ходимо, айда до работы.
Васька бурчал себе под нос: «Во молотить, как горячей картошки в рот набрал. Думал ученье пройдёть и закончутся непонятные словца. А тута, как в заграницу попал».
Родион и Федор, вооружившись рулеткой, топором и колышками, выдвинулись на разметку линии. Бригадир в обнимку с проектом шел впереди, указывал направление. Перед Васькой стояла задача проволакивать длинные рейки поперед разметчиков, ножовкой пилить на колышки, затесывать и подносить. Он не успевал и явно не мог успевать. Столбы и пасынки носить было некому. Такая расстановка людей вскоре стала вызывать недовольство студентов. Федор остановил разметку, взял топор, Родиону подал ножовку, Ваську направил подносить рейки, а бригадир скрылся за горизонтом.
– Так дело не пойдет, – заявил Федор, затесывая колышек. – С таким количеством народа мы ничего не успеем. Этот Петр Первый, куда он зашагал?
– Да чё ему скажешь? Он бригадир. Вон, смотри, обратно тащится, стиляга, – усмехнулся Родион.
Бригадир подошел с недовольным видом:
– Шось ви, хлопцы, нэ швыдко роблетэ. Такось ми до зими розмитку нэ зробимо.
– А ты бы, Петр Иваныч, топориком помахал, помог, – сказал Федька. – А то пустился галопом по Европам.
Бригадир неожиданно для всех взял у Федора из рук топор, принялся заострять колышки. Заготовкой вешек занимались весь оставшийся день.
Утром прибыл газик с первым барабаном провода. Стало понятно: тянуть провод намереваются сразу, по мере установки опор в анкерном пролете. А значит, будут подвозить еще и еще. С кузова барабан скатывали, подложив два бруса. Едва не оторвали задний борт машины, за что получили нагоняй от водителя. Барабан со сброшенной обрешеткой сверкал на солнце алюминиевым проводом, словно серебром. Был настолько увесист, что когда его перекатили, применив рычаги, оказалось, он деревянными щеками землю продавил. Федор походил вокруг, навскидку прикинул вес барабана, оценил свои физические возможности и подошел к бригадиру:
– Петр Иваныч, надо б рабочей силы добавить. С такой махиной трудно самим управляться. Поговори с начальством, может колхоз помощь окажет. Да покрепче телом мужиков проси.
– Я и сам зрозумив. З вашого хлопца, – кивнул головой на Ваську, – як з паршивой кози щирсти. Скаче, скаче, а дилов на грош.
Васька не мог взять в толк: о нем идет речь или нет. Огрызнулся на всякий случай и пошел поправлять сваленный разметочный колышек.
– О це – дило, о це важнэ дило, – иронизировал бригадир.
У Васьки с первых дней не сладились отношения с Петром Ивановичем.
Языковый барьер стал труднопреодолимым препятствием. Временами они в недоумении смотрели друг на друга, пытаясь понять сказанное. Бригадир еще как-то мог понять Ваську. Васька же никак не понимал бригадира: напрягался, таращил глаза, весь отдавался вниманию, но брался не за то, на что ему указывали. Тогда возникала словесная перепалка. Электрики вели себя, как два разнофазных провода: едва соприкасались – происходило искрение. Федор замечал бригадиру: «Ты помедленнее разговаривай. Тараторишь – я тоже порой не понимаю». Родион однажды, говоря о сложности взаимоотношений, отметил, дескать, между ними кошка пробежала. Васька и его не понял, опроверг: никакой кошки он не видел.
Едва бригадир успел возвратиться из конторы, дополнительная рабочая сила в виде двух богатырей со свежим похмельным перегаром прибыла тут же, как двое из ларца: Иван Егорович Тюркин и Тимофей Никитич Никишин.
Первый – механизатор с подмоченной репутацией, с ладонями размером с совковую лопату, был способен на многое: поднять, перенести, отломать, отличался медлительностью, нерасторопностью и солидным видом.
Второй – роста высокого, шустр и пронырлив. Отправь его на медицинское освидетельствование, в карточке пациента появилась бы запись «синдром дефицита внимания» или «гиперактивность». В работе это проявлялось так: за дело хватался и тут же его бросал, брался за другое. Как-то нес с Родионом на пару железобетонный пасынок, присели отдохнуть, но тут Тимофей увидел: Федор не справляется с опорой, поспешил на помощь и наглухо забыл о пасынке, начал крепить крюки на столбе. Бывало, одновременно брался выполнять две операции. Со стороны могло показаться, если недолго смотреть: он один работает за всех.
Иван Егорович, придя в вагончик впервые, ухватился за монтажный пояс, но бригадир тут же осадил его:
– Ось цэ нэ ваше дило. Ось цэ тэж нэ ваше, – отложил в сторону пассатижи и монтажные когти. – Ось цэ ваше, – показал рукой через открытую дверь вагона, туда, где стояла воткнутая в землю лопата и лежал лом.
Ваське выпала работа вязать опоры в паре с Иваном Егоровичем.
– Я их и сам, дядь Вань, отродясь не вязал, – признался молодой специалист, – но знаю, как надо. В училишше на макете пробовал.
– Ты гляди… а то мы тута с тобой намакетим.
Васька стал объяснять дородному напарнику: надо затесать на столбе место прилегания к пасынку, намотать проволоку на приставленные части, сжать струбциной и делать скрутку. Потом они виток к витку, пристукивая молотком, старательно укладывали проволоку. Наконец, Васька сказал:
– Дядь Вань, суй лом усуды и крути унтуды.
 Иван Егорович орудовал ломом виртуозно, как скрипач смычком. После нескольких оборотов на двух витках в скрутке обнаружился обрыв проволоки, остальные жилы растянулись и утончились, приняли цвет окалины.
– Дядь Вань, куды ты ие закрутил с такой силишшей? Теперя надо всё заново.
Сжали струбциной… укладывали… пристукивали…
– Васёк, можа я ие без лома давай…
– Не-е, возьми утот лом, потоньше … как согнется, так хватя.
Со второй попытки получилось. Даже подошедший Родион похвалил.
 Затем сверлили опору, вкручивали крюки, ставили изоляторы, подматывая паклю, пропитанную олифой.
– Ишь ты, – искренне восхищался ученик, отворачиваясь от столба, бьющего в нос запахом креозота. – Дело антересное, а пахня нехорошо. И как жа эту работу назвать?
– Монтажники мы, дядь Вань, верхолазы.
– О-о, это ишшо неплохо. А то я подумал – столбовязы.
– И столбовязы тоже. А скруту бандажом именують. Вместе мы теперича играючи эти столбы по ямам тыкать будим, када кран придёть.
Тимофей с Родионом занимались тем же: оснащали опоры. Бригадир ходил с лопатой за буровой, приговаривал: « Отак, отак, добре, годыца». Федор принимал на складе электроарматуру: изоляторы, паклю и прочую мелочь, раскладывал по отведенным местам и, выполняя указание бригадира, вносил в список количество материала – вел учет.
Как-то раз Федор в уединении сидел на корточках возле головы опоры, накручивал изоляторы. Родик, размахивая рулеткой, возвращался с разметки, подошел, присел рядом и с озадаченным видом завел разговор.
– Бригадир наш – ох, скользкий тип. Он же квартиру сменил – ты слышал? – теперь рядом с Тимохой живет. Они неспроста съякшались, задумали чё-то. Секрет у них какой-то. Не пойму, о чем речь шла… Я подхожу, значит, к вагончику – проволоки отмотать, – слышу гутарют. Тимоха говорил приглушенно, неразборчиво, полушепотом, как разведчик. Тока и понял я: лопатой… бабы … дворы… А Пьер всё повторял: «Трэбо шукать, трэбо шукать… А там ёго богато? Трэбо шукать».
– Ямобур и Тимоха – два сапога пара.
– Кто, кто? – переспросил Родион. Он понял с первого раза, но ему понравилось прозвище, какое придумал Федька.
– Ямобур, наставник наш, этот опытный специалист из района, как диверсант: так и шныряет, так и зырит по сторонам. Один глаз у него косит, так не понять, куда он смотрит. На меня все обязанности свои повесил. Сам ходит впереди буровой, показывает пальцем, где яму рыть. Будто машинист сам вешку не видит… Вон, смотри, переезжаем.
Родик не закончил начатую беседу.
– Пойду – отцеплю.
Бурмашина медленно тащила вагон. Остановилась под одиноко стоящей, упершейся ветвями в небо грушей.
– Тут оставить? Холодок будет… – отворив дверь кабины, закричал голосистый водитель.
Родион махнул рукой – «стой».
Бытовка-вагончик своей простотой внутри напоминала интерьер деревенской избы: посреди – длинный стол, по бокам вдоль стены – скамьи. Но скамьи здесь представляли короб. Крышка, она же скамья этого короба, поднималась – и вот место для рабочего инвентаря: лопата, топор, лом и прочее. Зимой, помимо инвентаря, запас дров помещался. На стенах – крюки-вешалки для одежды. Здесь висел еще и плакат с изображением монтажника-электрика, с призывом соблюдать технику безопасности. А еще красовался флажок из красного, изрядно выцветшего полотна, с серпом и молотом посередине и звездой в углу. Это Федька принес и сказал: «Пока у нас вымпела нет, пусть флажок повисит». Слева на входе в вагон – буржуйка: толстостенная стальная труба с дверцей на самодельных петлях из гаек и болтов, с поддувалом и дымовой трубой, буквой «Г» изогнутой и через боковую стену, сквозь пришитый противопожарный лист железа, на улицу выведенной. Буржуйка в России не одно поколение рабочих зимой обогревала. Трудилась (и поныне трудится) до покраснения. Путешествовала с вагоном неразрывно и летом. Почему летом? Потому что жизненным опытом установлено: оставь печку на летний сезон где-нибудь на базе или даже сдай на склад – потом ищи-свищи. Оттого и нарекли: быть ей одним целым с вагоном. «Буржуйкой» назвали ее, говорят, за прожорливость: как буржуя, постоянно кормить надо – перестань дровишки подкидывать, и тут же холод за воротник лезет.
Установили бытовку окнами к стволу дерева, спиной к солнцу. В обеденный перерыв за столом собралась вся бригада. Не тащиться же электрикам к себе домой, на край села, чтобы принять пищу. У каждого на развернутой газетке продукта видимо-невидимо: и яйца, и сальце с чесночком, молоко в стеклянной бутылочке, и даже жареная курица с розовой корочкой и прочее, и прочее…
– Чё там… чё там? Чё за посудина? – заметно ожил, заинтересовался Иван.
Среди продуктов Тимофея возвышалась литровая бутылка самогона, мутноватого, с проблесками, плавающими сверху. Известное дело – «бурашный».
– Отметить надо б. Большое дело почали, – подернувшись легкой улыбкой, сверкнул глазами Тимофей и обратился к Ваське мягким голосом: – Давай кружаку.
– Не-е, непьюшший я. И кружка опосля вонять будить, – шмыгнул носом Васька.
– Видметить трэбо, застолбыт трэбо, цэ потрибно дило, – одобрил человек с «солидным опытом работы» и протянул свою примятую сбоку, видимо, походную, алюминиевую.
Жидкость, заманчиво журча, ручейками разбегалась по кружкам и граненым стаканам. В Васькину «кружаку» также сбежал ручеек. С дальнего края стола раздался голос:
– Иван Егорыч, тебе первому слово как по-житейски опытному и самому мудрому.
Наступила тишина. Все устремили взгляд на Ивана – ждали тост. Иван встал, приподнял свою эмалированную кружку до уровня головы:
– Ну, за всё… и вобче… всем, чтобы много… будемте здоровы, – опустил, донес до губ, шумно выдохнул из себя воздух и откинул голову слегка назад – мелькнуло белое дно синей кружки. После пары глотков – прибор на стол, крякнул и медленно-медленно потянулся за соленым огурцом.
Родион поднял руку вверх в знак внимания.
– Пока все не выпили, хочу дополнить речь Ивана Егорыча. Друзья, нам выпала почетная честь жить в такое время, как сейчас: по всей стране идет грандиозная стройка. Мы тоже строители. И строим тут не силосную яму, не зернохранилище, не хату, наконец, а линию электропередачи. Дело новое, в наших краях так и вовсе – невиданное. Хочется сделать надежно, чтобы век служила. Зависит от того, какими будем мы сплоченными и ответственными. У нас создается новый коллектив. Предлагаю выпить за наш коллектив и за нашу удачу, – приложился к стакану, начал потихоньку убавлять его содержимое. Все отвели взгляд от Родиона, зашевелились, загомонили. Выпили до дна все, кроме Васьки. Он только дотронулся губами и фыркнул. Тимофей стал склонять его, дескать, так не положено, выпить надо обязательно, ежели уважаешь коллектив. «А не идёть, тада, слухай суды, делай, как я кажу: главное – про нее не думай, во рту не держи, глотай быстро…да не нюхай ты ие и не соси, а кажу табе – глотай».
Студент сделал два мелких глоточка, закашлял, зажал рукавом рот, из глаз потекли слезы.
– Ей-богу, як дывчина. До сёго прывыкать врэдно, а по малу, компаню поддэржать трэбо. Ну и то добре, одно дило робимо, – забалаболил бригадир.
Федор, запив самогон компотом из бутылки, косо взглянул на него:
– Дело-то одно, а робимо по-разному: ямы под опоры, к примеру, мелко роем.
– Цэ хто сказав?
– А никто не сказал. Надо соблюдать определенные требования. Глубина наших котлованов не соответствует заложенной в проекте, – выпалил все наболевшее Федька. – Ты уедешь, а нам тут позор расхлебывать, когда столбы направо-налево покосятся.
У бригадира задрожали губы, зрачок больного глаза наполовину скрылся за веко, голос сорвался на крик:
– Шо ты мэни ци проэкти… Покося-а-атся. Слухай як я кажу, так и робы. Я двадцать годив… Я собаку зьив на цём диле…
– Собаку съел, да хвостом подавился, – съязвил Федор и, сам того не желая, не на шутку разозлил оппонента.
– Ти мэнэ нэ вчи, молокосос, – побагровел лицом наставник. – Я тоби такэ важнэ дило довэрив – учет вести, а ты мэни собачий хвист у рот суешь, сопляк…
Федька, разъяренный, вскочил с места. Родион, сидевший между ними, также вскочил и создал непреодолимую преграду. Стол от резких движений подпрыгнул, сдвинулся в сторону.
– Ладно, Федь, оставим это… поздно его воспитывать. Из сухой палки свистка не сделаешь. Завтра по-трезвому побалакаем.
– Деятель… пальцы тут растопырил, – не успокаивался Федор.
– Ну вот… наш коллектив, за который тока что выпили. Накаркал я, получается, – разочаровался Родион.
Васька полез под стол собирать попадавшие кружки и стаканы.
Молодой начинающий бурильщик перестал принимать пищу, похоже, от резко выраженных эмоций застольщиков потерял аппетит, виновато моргал глазами и повторял:
– Бригадир сказал: глубже не надо, глубже не надо, это – лишнее.
По мере принятия новой порции спиртного, а Тимофей достал из сумки еще поллитру, ожидалось разрастание конфликта, но наставник покинул бытовку.
Ни на следующий день, ни на последующий день никто не завел разговора на спорную тему. Тимофею с Иваном было всё одно. Родион поначалу имел намерения повторно пройти буром по ямам, но упрямство бригадира могло вновь поднять бурю скандала, и он решил не обострять ситуацию. Бригадир по-прежнему шел впереди бурмашины, только теперь обиженный и насупленный. Федька не показался ранимым. Держался, как всегда, деловито и с уважением относился к наставнику. Вел учет поступившего и использованного материала, не сомневался: у мастера также все на карандаше. Мастер приезжал, проверял ход работы, что-то записывал в свою тетрадь, беседовал с бригадиром и уезжал. Но вот однажды появился в конце рабочего дня, привез зарплату. Уселся в бытовке за стол, стал выдавать деньги. Расписывались, уходили, еще раз пересчитывали. Зарплата всегда долгожданна, а эта тем более: для студентов-электриков она – первая.
– Хведь, ты чё купишь? – волновался Васька. – Я на все деньги куплю латарейных билетов. Выиграю лисапед, а можа, моциклет, как у бати, с люлькой, новую модель, называется «ижа пятьдесят шесть». А ты, Хведь?
– Уж на книжку первую получку точно не положу, – отвечал Федор. – Куплю транзисторный радиоприемник. Да и плетень дома надо заменить. Забор хочу поставить. Преда колхоза попрошу, чтоб досок продал.
Тимофей Никишин, получавший зарплату в колхозе, терся рядом и заглядывал в глаза:
– Обмыть надо б. Как-никак – первая.
Когда мастер укатил и за ним еще не успел осесть шлейф пыли, Родион бросил на стол кепку чашкой вверх, предложил:
– По два рубля… и в школу не пойдем.
– Можа, много – по два? – уперся, было, Васька.
 Но Родион, учтя количество членов бригады, сказал:
– Тружеников колхоза, – показал кивком головы на переминавшихся с ноги на ногу за окном вагона помощников, – несправедливо кидать, они тоже в деле. А у них глотки – о-го-го, луженые. А останется – не прокиснет.
Получив задачу, Тимофей загреб деньги вместе с кепкой, которую Родион едва успел выхватить у него из рук, прыгнул на велосипед:
– Я тута… недалече… к Тане Курилке. Тут аж на восемь штук получается.
 Васька в этот раз установил себе норму, сказал:
– Мне трошки налей. … Хватя, хватя, – и выпил, поморщившись.
Бригадир также был в доле. Спиртное употребил единожды, покосившись на Федора. Затем вызвал из бытовки Тимофея, и, не дождавшись конца рабочего дня, оба куда-то быстро умыкнули. Ивану Егоровичу петь песни довелось одному.
По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах…
Федор отметил: неплохо было бы, если бы Иван Егорович туда еще и дорогу показал.
А Родион, казалось, ничего не слышал, лицо выражало задумчивость. Он задал вполне логичный вопрос:
– Какие дела у этих выпивох могут быть важнее застолья? Что-то тут нечисто.

ПЕРВЫЙ ПРОВОД

 Автокран прибыл с утра пораньше. Автокрановщик сообщил, что направлен к ним на три дня. За это время надо успеть поставить все опоры высоковольтной линии до первой подстанции. Работа шла ударными темпами. Но намеченный план не выполнили – случилась поломка кранового оборудования. Оставалось поставить три опоры.
После выходного дня кран прибыл снова. Но теперь готовились тянуть провод.
Вот она – первая анкерная опора. Давно стоит в ожидании. Временная оттяжка вцепилась в грунт, вгрызлась стальным зубом. Она не позволит опоре клониться под тяжестью провода. Там, за оттяжкой, – опора действующей линии, ранее дошедшей до села. Между действующей линией и новой анкерной опорой впоследствии прокинут провод и запитают новую линию. А пока провод на барабане, барабан громоздится на козлах, помощники-богатыри – рядом разминаются, руками помахивают. Промежуточные опоры, словно солдаты, «в колонну по одному» в направлении центра села выстроились – бригада готова приступить к работе. Молодые специалисты-электрики вот-вот сделают первые серьезные шаги в трудовой деятельности. Родион справедливо отметил: «Монтаж линии – это вам ни хухры-мухры». Пока техника не подошла, два пролета решено одолеть вручную.
Вдали пылила легковая машина. Бригадир засуетился:
– Хлопцы, требо быть начоку: начальство идэ, може з ройону.
– «З ройону» – с обратной стороны подъезд, – понял Федор, что бригадир заблудился, перепутал стороны света. – Это наш председатель на «Бобике» едет, похоже, в район направляется.
На краю села стала собираться толпа из стариков, детей и подростков. Всех интересовало, как электрики поднимут на высоту провод, как будут его тянуть. Иван Егорович проводил мастер-класс с населением: «Проводов будя три, как струн на балалайке. По кажной такой струне свой ток побежить. Не боитесь, яво там много, на всех хватя. Руками яво брать нельзя – обожжошьси, он горячий, – начал фантазировать Иван. – На подстанции ток будя собираться в один бак, а уже оттудова будем вам раздавать, кому скока надобно. А проводов к вам пойдёть два – один мы собе оставим».
Газик тем временем, завидев народ, повернул и остановился рядом с толпой наблюдающих зевак.
Григорий Васильевич вышел из машины, поприветствовал всех собравшихся, перекинулся словами с электриками. Ему пояснили: количество проводов три, но тянуть будут по одному – так легче. Федька надел монтажный пояс, подошел к опоре, погладил ее ладонью. Через секунды уже возвышался над траверсой, перестраховался, обмахнув страховочной цепью вокруг нее, закрепил монтажный ролик и опустил вниз конец веревки:
– Вяжи провод.
А Васька уже сидел на следующей, промежуточной опоре, крепил второй монтажный ролик.
– Ты дэвысь на нёго – вже там, як кИшка.
Бригадир впервые восхитился Василием, но тот решил: наставник обозвал его, теперь сравнил с кишкОй. Васька усмехнулся: «Промашка вышла у “иностранца”: я вовсе не длинный, хоть и худой».
Васька заправил ролик, и первые метры провода побежали по нему.
Пока председатель наблюдал за процессом, Иван с Тимофеем упирались, что есть силы, проворачивали барабан с проводом, будто, стоя на планете Земля, вращали другое небесное тело. Им по душе пришлась работа с электриками. Теперь старались зарекомендовать себя в глазах председателя, как весьма необходимых и не заменимых помощников. Вскоре председательский «Бобик» укатил, оставив шлейф густой пыли.
Протянули три провода в двух пролетах – всё, выдохлись. Дальше – машиной. Сели перекурить и только тогда досмотрели: ролики у них не алюминиевые, а чугунные. Федька зыркнул глазами на наставника, и тот засуетился:
– Хлопцы, ви як дити малы: провид цил будэ, нэ потрэця. Ми такось часто робэм – и нэчого. Ви кныжок начиталыся…
Федька прервал его фразой:
– Это ты чугунину привез! Иди в контору, звони мастеру, чтобы завтра доставили такие ролики, каким положено быть при алюминиевом проводе. А мы идем на обед. Да и дождь собрался, вон, туча черная висит, вот-вот на землю рухнет.
Федька закончил с обедом раньше других. Стоял у стены и сквозь стекло фрамуги смотрел на почерневшую кору дерева. Туча легла на землю. Стало черным-черно. Особенно грустно выглядели во мраке соломенные крыши близ стоящих хат. Ему в такую минуту, наоборот, вспомнились беззаботные дни учебы, многолюдный веселый город Борисовск, квартира на «Кавказе». Спиленное дерево во дворе Сан Саныча вызвало у Федора улыбку. Вдруг, словно кто сварочным электродом провел по металлу, – и вновь темно. Через пару секунд молния снова явилась, тонкой изогнутой стрелой опустилась где-то за деревом и широким белым поясом охватила и дерево, и вагон. Стало светлее солнечного дня, ярко – глаза резануло. Федька отпрянул от окна, едва не упал. Гром загудел нехотя, протяжно, будто только что проснулся. А потом треснуло так, что вагон закачался. Все, кто стоял, сели от неожиданности. Тимофей медленно привстал и припал к стеклу окошка:
– В грушину ударила?
– В какую… грушину, гляди, хата горит! – закричал Родион. – Вон, солома крыши занялась рядом с трубой. В трубу врезала. Туда… быстрее…
Выскочили из бытовки. До горящей хаты метров сто. Пока бежали да метались, ища какую-либо посудину под воду, огонь расползся по всей крыше. Федор бросился к базу, выпустил на волю свинью. Куры, бродившие по двору, с переполоха летели прямиком в огонь. Послышался женский голос причитания:
– Госпо-оди-и… да штож это творится-а -та-а-а. Лю-у-ди-и!
А люди уже бежали к колодцу, там шуршала цепь – Иван доставал воду. Васька кинулся к двери хаты. На ней был наброшен цепок, а замка не было. На пороге он натянул на голову куртку и шагнул в сени, открыл дверь в комнату. В нос ударило едким запахом гари. Было достаточно светло. Жильцов в комнате не обнаружил. В ближнем углу комнаты приметил прялку и чемоданчик. Схватил и то, и другое и выскочил из хаты. Вновь вернулся под дымящийся потолок. Он еще держался, но с чердака, возле стен, пробивался огонь. Васька вцепился в стоящий у стены большой сундук, потащил за железную ручку, почувствовал: кто-то помогает, и тут его окатили водой. Это пожарная техника заработала – водокачка ударила струей. Родик стоял на телеге с огромной бочкой, запряженной парой белых лошадей. В глазах у лошадей сверкали отблески пожара. Их, испуганных и дрожащих, держал за узду Тимофей. Родик что есть мочи качал воду, гоняя вверх-вниз длинный деревянный рычаг. Пожарный из шланга лил на стены.
Федька набросился на него:
– Чё на стены льешь? Они саманные – не загорятся. Чё туда лить? Лей на сарай и баз, чтоб от искры не пыханули.
Пожарный перевел струю на сарай, и вода закончилась. Дождь обошел село стороной, едва брызнув. Солома дотлевала, белый пепел лежал вокруг и шевелился. Его подхватывал ветерок, кружил, разносил в стороны. Хозяйка двора стояла рядом с прялкой и чемоданом, горестно смотрела на пепелище. Рядом – сундук и саманные стены, размокшие местами от обилия пожарной воды и поплывшие. Это все, что осталось после пожара. Васька посмотрел на чемодан и спросил:
– Чё у тя в чеймодане, тетя?
Женщина взглянула опухшими глазами и выговорила:
– Машинка тама швейная, херманская, от сестры осталась. Я видала: это ты, Васятка, ее из огня выташшил. Большое табе спасибо. И особенно за сундук… одёжа там… хату жалко… не вернешь…
Молния засветила – я прямиком к соседям… боюся я грома. А тута... – женщина заплакала. – И куды мне теперь?..
 Васька больше ничем не мог ей помочь.
Когда возвратились в бытовку, обнаружили бригадира. Он сидел на скамье, голова лежала на столе, на подложенных под нее руках. Поднял голову, заговорил:
– Що, загасилы? Я нэ вспив. Тикэ що прыйшов. Завтра будэ колэсо якэ трэбо.
Затем он отозвал Федьку на улицу для конфиденциального разговора:
– Я колы з мастиром болакав по связи, вин мэни такэ вставив… Пашка-бурывщик, колы був дома на виходный, всэ мастиру выболтав: и про милки ями, и про тэ, що ты бумагы вэдэш. Та ще колэсо, оций ролык, добавив жару. Корочи, мастир сказав, що тэбэ брэгодыром зробэ, а я – нэгодяй. Ты, Федь, на мэнэ нэ вбижайсь. Я про той хвист псиный давно забув. Ты мастиру скажи, щоб мэнэ з вами в брыгади робыть оставив. Скажи, Федь.
После монолога, Федор проникся чувством жалости к Петру Ивановичу.
На следующий день, когда в подробностях изложил разговор с бригадиром Родиону, тот усмехнулся:
– А ты ничё не понял? Ты подумал: Петр Иваныч преисполнен благих намерений быстрей и качественней электрифицировать Краснодолье? Так слухай. Не успело пепелище остыть на вчерашнем пожаре, они с Тимохой уже побывали там. Их видели вечером: в темноте искали что-то, говорят, золу сеяли. В потемках блестящее и то не найти. Ежели деньги, так откуда они у этой бедной женщины, недавно похоронившей сестру и мужа. А Тимоха после пожара озадаченным выглядит. Опять шептались с ямобуром. Как-то раз я решил Тимоху на чистую воду вывести. И так его, и сяк пытал – не-а, в мутной речке дна не видно.
А Федька, отрешенный, мыслил о чем-то своем. Поднял на Родика глаза и с довольной улыбкой задумчиво произнес:
– Кажись, я догнал, почему ямобур умолял помочь ему остаться в бригаде – дела свои не закончил. Ну хитрюга, ну жучара!
– Вот-вот…
Линия электропередачи быстрыми темпами двигалась к центру села. Для наладки стрелы провеса в пролетах устанавливали визирные рейки, залезали на опору, смотрели по рейкам на свисающий провод, кричали «потяни, попусти, так держи». Для жителей необычным было такое зрелище. Идет группа доярок с утренней дойки, остановились, смотрят, и каждая прикидывает: вон там провода повернут на мою улицу – и к моему дому. А провода всё мимо да мимо. Они уверенно направлялись к трансформаторной подстанции, которую еще предстояло смонтировать. На месте подстанции приготовлены две А-образные опоры – ноги трансформатора. На них стоять будет и силовая часть, и ниже ее низковольтная – распределительный щит с коммутационными аппаратами и счетчиком электроэнергии. Трансформатор – сердце подстанции – уже доставлен, и арматура необходимая рядом, на складе лежит.
Вагончик перетащили с прежнего места и расположили на бугорке, рядом с местом для подстанции. Здесь и громкоговоритель отлично слышно. Работать будет веселее.
Перебравшись в центр села, бытовка электриков оказалась в центре колхозных дел: шла уборочная страда. Газики пылили с раннего утра до глубокой ночи. Дождь в село давно не заглядывал, и на центральной улице, на грунтовой дороге, пыль лежала густым слоем. Топни ногой – словно вода, брызжет во все стороны. Тут появилась новая техника: не то трактор, не то грузовик – под именем «Таганрожец». Говорили, он – первый, выпущенный на заводе, экспериментальный и здесь проходит испытание. Другие его называли «Самоходное шасси». Форма трудно передаваема словами: передние колеса, как есть у трактора «Беларусь», сзади установлены огромные, взятые от комбайна. В целом получился этакий комбайн задом наперед. Но это был самосвал, а его достоинства нельзя недооценивать. Техника сновала туда-сюда, засыпая пылью электриков, возила на ток собранный в поле урожай. И потому, как она пылила вдвое больше обычного грузовика, электрикам представлялось: эксперимент проводится и над ними тоже, дескать, требуется доказать, что работать смогут в любых сложных и даже в таких, экстремальных, условиях.
К счастью, в эти дни работа строителей временно приостановилась – ездили в Борисовск получать аттестаты. По возвращении заехали в контору электросетей, сдали документы в отдел кадров. В тот же день Федор Шарков возвращался домой бригадиром.
Добираться пришлось на попутках – автобус не пошел, не было рейса согласно расписанию.
Голосовали на обочине при выезде из города. Здесь же паслись дворовые козы. Попуток не было, и Родион от нечего делать разговаривал с козами на их, как он заявил, козлином языке. Было занятно слушать, как беседуют две особи, стоящие на разных ступенях интеллектуального развития. Родион перешел на язык хомосапиенс, поинтересовался у самых говорливых об их семейном положении. И тут, на обочине, напротив них, с юзом затормозила автомашина «Москвич». Видимо, мысль об остановке посетила водителя внезапно. Двери распахнулись – вышли двое кавказцев. Прилично одетые парни направились к электрикам, и, не доходя, один обратился:
– Слушяй, земляк, продай баряшек. Один щтука. Сколько стоить – сразу плячу.
Родион, недолго думая, брякнул:
– Покупай. Тока ловите сами.
– Хорошо.
«Попробуйте ещё поймать» - подумал Родион, пребывая в ожидании интересного представления. Но любители шашлыков схватили ту, что была на привязи. Не успели электрики глазом моргнуть, как блеяние козы уже слышалось из багажника машины. Деньги Родион получил в той сумме, какая была им названа. Покупатели скрылись из виду, а Родион засуетился:
– Надо ноги уносить. Сваливаем… тут нельзя больше оставаться – застукают.
Они прошли дальше по обочине дороги, скрылись в лесопосадке, оттуда выглядывали на проезжую часть и вскоре на колхозном бортовом газике благополучно добрались до конторы правления колхоза.
Федор болезненно воспринял произошедшее, переживал, осуждал их поступок:
– Я и одуматься не успел, как коза в машине уехала. Я считаю, нехорошо мы поступили.
 А Родион успокаивал:
– Да не бери в голову. Видел, их там целое стадо. Я одного не пойму: ведь кавказцы, по сути, опытные шашлычники, а козу выбрали старую. Посмотрел бы я, как они этот «шяшлик» жевать станут.
– Можа они ие доить будуть, – высказал мнение Васька.
А Федор предостерег:
– Языком меньше трепите по селу.
Так завершилась двухдневная поездка в Борисовск.
«Работа не волк – в степь не убежала, но и здесь не продвинулась» – подметил на следующий день Родион, выйдя на работу.
Всего каких-то две сотни метров не дотянули линию до трансформаторной подстанции, но поездку, понятное дело, отменить не могли.
Теперь обмывали аттестаты, обмывали два дня, по окончании работы, разумеется, – новый бригадир строго-настрого запретил употреблять в рабочее время все, что крепче напитка ситро. Но стойкая тройка еще продолжает гулять. Уж так вдохновлены члены колхоза окончанием учебы членов бригады, уж так рады за них! Васька (он и есть – третий), на удивление, как с цепи сорвался, пьет и не морщится. А сегодня раскаялся: «Всё, хана мне. Батя сказал, ежли губами к стакану притронусь – за ноги к потолку в сарае на крюке подвесить». Ваську напугал не столько крюк, а место. «На этом месте батя баранов свежуеть», – сказал он, и на лице проявилась бледнота.

ЗОЛОТАЯ АГОНИЯ

«Тут выходной день на голову свалился, лучше бы его не было». Так заявил Федор. Этот день отметился чрезвычайным происшествием. Бригадир ему даже имя дал: «ЧП». Тимофей со своим закадычным другом ямобуром в воскресенье, когда Матрена Бобрикова уехала с соседями на базар в райцентр, проникли украдкой к ней в сад и зачем-то рыли под деревьями ямы. Копатели не остались незамеченными. Их не только видели, но, оказывается, еще и слышали. Конспираторы были уверены, что действуют скрытно, они настолько не ожидали разоблачения, что теперь впору было подумать: у деревьев есть уши и глаза. Их разговор передали так:
– Рыти трэбо глибше, – настаивал Петр Иванович. – Такэ нэхто близко нэ ховае.
Он торопился, волновался, постоянно смахивал с лица спадающие длинные волосы и вытирал пот. Тимофей, наоборот, взял за цель окружность «своих» яблонь. В ответ товарищу шипел:
– Што ты мне тута гутаришь… слухай суды, надо шире яму рыть – так больше надёжи, што попадётся.
– Та нэ стукай лопатою сильно так, тоби кажу, розколеш, посыплеться в землю нэ собэрэш потом.
Сад превратился в окопы Мировой войны: до полной схожести не хватало блиндажей. Хозяйка вернулась – испытала шок. Листья деревьев на жаре пожухли и не подавали надежду на восстановление жизненных сил: вырытые ямы не засыпаны, корни подрублены. Пострадавшая подняла бурю негодования, грозилась милиционера из райцентра вызвать. Поэтому и высказался Федор о выходном дне нелицеприятно.
Утро понедельника в вагончике началось с расследования. Оба чернокопателя упорно молчали и смотрели в пол. Когда Федор пригрозил Петру Ивановичу бесславным возвращением на базу электросетей, переглянулись, и Тимофей, отобразив на худощавом лице замешательство и обеспокоенность, начал говорить:
– Тут, Хведь, такая дельца… Тока никому боле … Энтой осенью, када вы на учебу укатили, слу… – запнулся, озираясь по сторонам, и заговорил тише, – случилась такая история. Дед Мишка Пустаносов рыл погреб у Матрены…
– Это – у какой сад угробили?
– Ты погодь, – махнул рукой Тимофей, – дальше слухай чё… Он лопатой наткнулси на горшок. А тот горшок полон золота. Так и сверкаеть нутро у горшка таво, так и горить огнем. Мишка вылез с ним в обнимку наружу и по скудности ума стал бабам, какие на лавочке сидели, показывать, хвалиться. Те – хвать! За горшок вцепились, держуть и не отдають. Он стал ногами отбиваться. Да разя от баб отобьёшьси! Мишка успел собе горстью в карман высыпать, бросил тот горшок и огородами домой. Остальное золотишко бабы расташшили по собе и схоронили. Мы их всех похвамильно знаем. В кармане же у Мишки дырка была, худой оказалси… Думаете, почаму он ныне в рваных портках ходить?
– А вы у него еще и лук вытоптали, вредители.
 – Лук того нэ стое. Тикэ ви молчко… Там на всих хватэ.
Федор едва сдерживал смех:
– Где это – там?
– Шукать трэбо. В тий пигриб влисты требо, дэ дид горшик найшов.
Вмешался Родион:
– У-у-у, какие планы. Могу вас разочаровать, господа кладоискатели: никакого горшка дед Мишка не находил. Трёп это, байка. Вы совсем рехнулись, коллеги.
 На этом месте мы остановимся, уважаемые друзья, и прислушаемся к мнению народа. Молва не опровергает историю с горшком, тем более уверяет: у деда осталась-таки на дне кармана одна монета. Узнал о том и пришел к нему старый приятель по прозвищу Беззубый и говорит: «Миш, ты чё одной деньгой делать станешь? У тя вон скока было и то потерять не жалко. А одной теперя – не разбогатеешь. Ты знаешь, как я без зубов страдаю и прозвище тяжко ношу. Отдай мне золотушку – я зубы вставлю». Дед сердобольным был, недолго думая, отдал. У друга с той поры сменилось прозвище Беззубого на Златозубого. Никто не знает: вымысел это или правда, но все помнят: у Беззубого вдруг зубы золотые появились. Вот и посуди… не выросли же они? А деда Мишку с той поры, как увидит ребятня, так и закричит: «У деда Мишки дырявые штанишки».
Недолгое расследование закончилось. Тут же и суд товарищеский состоялся. Подсудимые под честное слово обещали оставить «непристойное для человека труда занятие», но в бригаде сомневались, что удалось переубедить искателей клада. Федор им заявил:
– После работы берете лопаты – и в сад… грехи свои зарывать.
Приятели дружно согласились, но Петр Иванович выдвинул условие:
– Тильки в ночи. Всэ зробимо як було.
– Как было, так уже не сделаете, – заметил Родион.
– А якщо, скажемо, кориння миши погризли.
Родион покачал головой:
– Детский сад, какой-то…
Тут вмешался в разговор Тимофей:
– Да не волнуйси ты так, Хведь. Всё в ажуре. Я с Матреной договорилси: пообещал ей, что мы с Петей дров на зиму наколем. Она побесновалась, потом согласилась и успокоилась.
С инцидентом было покончено.
По Краснодолью тем временем разлеталась крылатая новость. Все новости по своей природе крылаты, но эта была настолько, что Иван Егорович утром следующего дня примчался на работу на мотоцикле, черной цветом Паннонии. Возбужденный, он остановился, оперся на выставленную в сторону ногу, как на подножку мотоцикла, едва не завалившись на бок:
– Прощайте, што опоздал. – И, не слезая с техники, громко выдал: – У нас, на Белой горе, работая врач зубник. Снял комнатушку у Алехи Хопина, сварганил кабинетку и дешево ставить золотые коронки, пошти даром. Он их, эти коронки, как семечки ш-шалкает. Белогорцы толпой валють к нему.
Затем Иван ощерился и, показывая пальцем себе в рот, произнес: «О! гляди… десятку отдал… золота, чистая».
У него, действительно, стояла коронка и сияла золотом. Тимофей покривил губы, засомневался:
– Не можа такого быть: за три магазинных поллитры – золотую.
На лице Петра Ивановича наоборот нарисовалась озадаченность:
– Виткиль у нёго стильки золота?
– Из горшка деда Мишки, – съязвил Родион.
– Та нэ смишно. У мэнэ, дэвысь, половина рота зубив нэма, – провел пальцем по своим зубам, изломанным, как горный хребет. – Лэчить трэба.
– Што зубов нету, за болезню не считается, – поумничал Васька.
Он хотел было добавить к сказанному, что Петр Иванович, видимо, по этой причине теперь коверкает слова и вовсе до неузнаваемости, но передумал. Федор дал команду приступать к делу:
– После работы, хоть всю ночь зубы латайте. Коронок у этого прохиндея залетного, как видно, на всех хватит.
Ровно неделю сиял зубами Петр Иванович, а затем пожаловался:
– Якось кысло в роти стало. Такэ злучилось, як будто мэталл жую.
А однажды после ночного сна обнаружил, бреясь перед зеркалом: зубы стали зелеными, как купорос. Он кинулся к дантисту, а там другие пациенты уже трясут Алешку Хопина за грудки:
– Кажи, иде твой дед, какой коронки на зубы ставил?
– Нетути, уехал.
– Куды?
– Кудый-то… не знаю, – дрожал перепуганный хозяин и сверкал зелеными зубами.
– Хто он такой, откудова? – завопил гражданин с перекошенным лицом.
Заикаясь от испуга, Алешка пытался объяснять:
– Не-не знаю. Он ране в ка-ка-абэо работал – штаны шил. Па-патомча суды па-приехал.
А один, самый агрессивный пациент, угрожающе размахивал кулаками перед лицом Алешки и кричал:
– Ты нам, Хоп, за кажный зуб по свинье отдашь!
– Иде я их на-найду стока? – со слезами в глазах вопрошал ответчик. – Их на СэТэХвэ в ка-калхози стока нету. Ка-ка-кроликами возьмите. Ка-ка-кроликов – мно-о-о-го.
Петр Иванович возвратился ни с чем – то ли кроликов на всех не хватило, то ли брать не стал. Васька проникся сочувствием к нему, подбирал слова, успокаивал, как мог:
– Можа порошка купить, почистить зубы, дядь Петь, а? Можа наладится…А ежли нет, дык вон, у маво бати тожа половину зубов нетути – и ничё, живет же.
Тот нервничал. То и дело через осколок зеркала заглядывал себе в рот, совал туда палец. Речь стала еще более неразборчивой. Отпросился с работы у бригадира и на утреннем автобусе укатил в райцентр, в стоматологическую поликлинику.
Когда он отпрашивался, Федор сказал кладоискателю-неудачнику:
– Не по зубам тебе золото, Петр Иваныч, не по зубам. Не связывайся больше с ним.
Родик добавил:
– Не всё золото, что блестит. Ты не знал разве?
Иван Егорович свою коронку снял сам, на работе, пассатижами. Сделал это искусно. У него был отличный шанс открыть зубной кабинет по снятию зеленых коронок, но никто не подсказал, а сам не догадался.
Как бы там ни было, что бы ни случалось, основная часть светлого времени суток отдавалась делу. По окончании работы по всем писаным законам отводилось время для отдыха. Но наступал вечер, и частная жизнь молодежи снова начинала бить ключом. Только-только за селом угасал закат, все устремлялись в клуб. Все – это молодежь, кто окончил семилетнюю школу. Школьников вечером в клуб категорически не пускали, в том числе и в пору летних каникул. Эти ребята и девчата усаживались на лавочке возле чьего-либо дома, пиликали на гармошке, играли в «ручеек». Повзрослевшая молодежь шла в клуб небольшими компаниями: по три – четыре человека. Отмечалась особенность: идя в клуб, не пели песен, только смех и шутки раздавались со всех сторон, но когда возвращались домой, тут и «Ландыши» звучали, и «На улицах Саратова», и другие самые популярные. Из клуба шли уже большими группами. Пели девушки, а парни тащились следом и нередко задевали их, мешали пению. Тогда девушки начинали пищать и отчитывать хулиганов. Фильмы в клубе крутили два раза в неделю. Работали кружки: зоотехнический и агротехнический. «Неколхозный трудовой элемент», отложив в недолгий ящик пассатижи и отвертку, участвовал во всех делах-мероприятиях, кроме кружков.
А утром все устремлялись по своим рабочим местам.
На днях электрики получили зарплату. Через пару дней Федька пришел на работу, неся в руке транзисторный радиоприемник. В бытовке включил на всю громкость музыку, поставил покупку на стол: антенна – до потолка. Затем демонстративно перестроил радиоволну. У Васьки загорелись глаза.
– Дай покрутить.
– Дай на велике проехать.
– Нетути… пока что. Тридцать рублёв выиграл – опять на все накупил латарей.
– А чё ж не купил лисапет? – удивился Тимофей.
– Моциклет хочу выиграть.
– А-а-а…ну-ну, давай-давай, выигрывай. Будет, на чем в магазин по-быстрому смататься.

ДЕБЮТНАЯ ПОДСТАНЦИЯ

Трансформаторы, согласно проектной документации, на всех подстанциях однотипные, каждый имеет полную мощность 63 киловольт-ампер. Такая мощность считается достаточной для нагрузки потребителя, включая колхозные объекты. Население об электроутюгах и кипятильниках знает понаслышке. Никто не предполагает, насколько уверенно войдут в быт и прочно обоснуются электроприборы в ближайшее время. Все ждут лампочку Ильича. Хотя некоторые уже подумывают «жить красиво, с шиком»: повесить в горнице абажур.
Трансформаторная подстанция, монтаж которой начнется со дня на день, значилась проходной: высоковольтная ЛЭП имела продолжение и объединяла еще три таких же подстанции.
Снова прибыл автокран. Установили А-образные анкерные опоры трансформаторной подстанции, первой в жизни молодых электромонтажников. Готовили силовой трансформатор для подъема и установки его на площадку. Мастер поставил задачу: «закончить участок линии до ТП, произвести монтаж силового трансформатора и низковольтной части, сделать контур заземления, произвести все подключения». Срок на монтаж одной подстанции – пять дней. Федор занимался осмотром низковольтного распределительного щита, высоковольтных опорных изоляторов. Петр Иванович проявлял удивительную прилежность в работе. Сегодня проводил ревизию рубильника-разъединителя: проверял работу ножей, состояние фарфоровых изоляторов, смазал привод рычага. Передавал опыт, наставлял Федора:
– Дывысь, щоб изолятори булы в идеальном виде: ни сколив, ни трэщин нэ должно буты. Як столби мэлко, то ще нычого, а тут ощибок нэ допустымо.
Родион с Тимофеем готовили траншею под контур заземления. Через каждые три метра утаптывали небольшие площадки – так удобней будет забивать электроды заземления. Колхозный экскаватор наковеркал бугров – не перешагнуть. Рядом лежал металлический уголок, порезанный на необходимую длину, готовый для забивки в траншее. Здесь же и шина металлическая. Сварочный агрегат колхоз обещал свой выделить.
Васька с Иваном Егоровичем впрыгнули в кабину автокрана и умчались на незаконченный участок, на установку опор – всего-то три опоры. Поставили быстро. Тут же, при участии Петра Ивановича и Федора, натянули провода. Васька не снимал монтажный пояс и в обеденный перерыв. Ходил, звенел страховочной цепью. Родион усмехался: «Ты, Васёк, еще когти надень и так домой иди и спать ложись…» А Васька в амуниции чувствовал себя как дома. На Родика не обижался. Даже не обиделся, когда тот – то ли сам придумал, то ли слышал где-то – стал всем загадывать дурацкую загадку: с когтями, а не птица, летит и матерится. Васька сообразил: это Родик над ним посмеивается, с него срисовал, когда Васька случайно со столба на когтях сорвался. Преображаясь в монтажника, Василий внутренне сгруппировывался, а снаружи становился важным. Поднявшись на опору, знал: на него с восхищением смотрят земляки. Для них такая работа – темный лес, для него – простая арифметика. Никто не догадывался: находясь там, на высоте, Василий втайне сравнивал себя с космонавтом. Ему все больше нравилась профессия электромонтажника. Работа прицепщика лишь иногда являлась ему, как дальняя зарница: вспыхнет, напомнит о себе и исчезнет, растворится в мироздании.
 В обеденный перерыв все собрались за столом. Только взялись за сумки, начали раскладывать на столе продукты, как Федор кивнул в открытую дверь:
– Вон, письмоноска идет, гляди, прямиком к нашему вагону чешет.
Почтальонка остановилась напротив распахнутой двери бытовки, достала из брезентовой сумки конверт и, улыбаясь, помахала им:
– Товарищ матрос, вам письмо. Что там у вас в таком случае, плясать положено?
– Я свое три года назад отплясал и отплясывал четыре… без отпуска… давай.
Родион уселся в дальнем углу на корточки, посмотрел адресат и без каких-либо эмоций на лице принялся вскрывать конверт. Эмоции выразил Федька: он приложил к бровям руку, слегка вытянул вперед шею, словно жадно желал кого-то увидеть и тихо запел:
…И ранней порой мелькнет за кормой
знакомый платок голубой.
Родион с безразличием смотрел в раскрытый листик письма.
Здравствуй, Родя. Вот взяла в твоем училище адрес. Взяла в день твоего отъезда. Проводить не смогла, извини. Не пойму, как это случилось. Много писать не буду, потому как смысла нет. Я хотела тогда тебе сказать, что у меня есть парень и чтобы ты обо мне не убивался и не страдал – что было, то было. У нас с ним осенью будет свадьба… должно быть…
Родик прервал чтение, скривив губы, прошептал: «Не убивался… свадьба…», – взглянул на членов бригады и произнес: «Слава тебе, Господи!» После слов неумело перекрестился, как видно, делал это впервые. Черту подвел Федька: он имел на это полное право, как верный друг, будучи в курсе событий всех минувших дней:
– Прошла любовь, завяли помидоры…
Едва приступили к работе, на подстанцию пожаловал гость – председатель сельсовета. Подъехал, приставил велосипед к стене вагона, стал ходить вокруг строящегося объекта. Вопросов не задавал – все были заняты, а он и не стал отвлекать. Походил, махнул ногой через раму велосипеда и закрутил педали туда, где, сверкая проводами, красовалась смонтированная линия.
Вскоре у электриков появились соседи, водопроводчики. Неподалеку от подстанции экскаватор рыл траншею – по селу прокладывали водопровод. Спецы-трубоукладчики приходили на перекур в вагон электриков, рассказывали: водопроводная сеть будет проложена по всем улицам и проулкам села. Будут установлены водоразборные уличные колонки. Рядом с фермой, на возвышенном месте, уже установлена водонапорная башня. Насосы скважины могут быть запитаны от дизель-генератора, тарахтящего в гараже, но надеются сразу же «сесть» на постоянную, надежную сеть электропитания.
 
ПОКОРЕНИЕ НОВЫХ ВЕРШИН

Конец августа принес на землю небывалую жару. В прудах воды заметно поубавилось. А в том пруду, что рядом с птицефермой, где утки плавают и баламутят воду, вода загустела, стала шевелиться от несметного количества мелких желто-зеленых блошек. Только местным мальчишкам – все нипочем: они барахтаются в воде и подныривают под стаю колхозных уток. А Сухая речка обрела свое истинное лицо – основательно пересохла. Даже птицы стали заметно реже летать среди знойного дня. В эту пору наши доблестные электрики продолжали упорно трудиться. Первая, дебютная подстанция была готова. От трансформаторной линия электропередачи устремилась до колхозного гаража, до птицефермы и свинофермы. Попутно ответвлялись провода к частным дворам. Местная дизельная электростанция доживала последние дни. Ей на смену пришла электросеть, связанная с энергосистемой области.
Оборудование для других подстанций хранилось на базе электросетей и долго не залеживалось, оперативно доставлялось на место монтажа очередной трансформаторной подстанции.
Высоковольтная линия электропередачи уже прошагала вдоль центральной улицы, направляясь к следующей, смонтированной, готовой к сдаче в эксплуатацию трансформаторной подстанции. От нее линии низкого напряжения также устремились в разные стороны: на молочно-товарную ферму, а попутно в проулки-закоулки с домами и хатами. Перешагнула линия деревянными ногами и через Сухую речку. Электрики на этом месте остановились, стояли и рассматривали следы от лошадиных копыт. Слышно было, как животные пофыркивают, щипая траву – неподалеку на поляне пасся колхозный табун. Родион первым прошел по растрескавшейся земле.
– Чё, страшно, небось, речку вброд преодолевать? – обратился к Ваське. – Вперед, сынок, не боись. Мы тут в свое время подвиг совершили.
– Особлево ты со своим хвонариком, – сострил Васька.
– Если бы не мой «хвонарик», ты бы плавал, пока речка не пересохла. И только сегодня мы бы тебя выковыряли и подобрали.
– Ты, Родя, стараисси мине подшкыльнуть, но я завсегда человеку помочь готов и честно живу, я чужую козу не продавал.
– Это… как это – не продавал! Ты ж деньги взял. Федька наотрез отказался, а ты всей пятерней схватил, чуть с пальцами не оторвал.
- На рублях не написано, что они за козу. Можа я у тебя их взаймы взял…
– Так… прекращайте… – прервал их Федор. Он стоял рядом с корягой дерева. – Вот она, родимая, лежит. Никто ее на дрова не утащил.
Дерево имело толстый надломленный ствол, с топырящимися ветвями, и солидную длину. Так вот с каким гигантом-монстром Васька вступал в противоборство в позапрошлую весну!
– И нихто тута не ездить боле, – задумчиво произнес Василий, сбиваясь с тропинки и спотыкаясь. – А дорогу разбили: вона, какие дале бучилы.
Заговорил о плохой дороге он неспроста. Ему жаль было свои новенькие сандалии. Купил их совсем недавно. В последнем розыгрыше лотереи выиграл двенадцать рублей. Тогда и решил приобрести обувь. Но пришел в сандалиях на работу, и подвергся жесткой критике от Родиона:
– Да зачем же ты босоножки купил? Горе ты, луковое. Осень – на носу.
– Не хватило у мине на ботинки выигрыша. А в этих, старых, ходить невмоготу стало – пальцы торчать.
– А тут не торчат? Для чего голова на плечах, чтобы в платочек сморкаться? Почему бы сразу хорошую обувку не купить?
– Латарея мине с панталыку сбила.
– Ах!.. Ну, да, конечно, лотерея виновата.
Родик взял лежавший на полке химический карандаш бригадира и на краешке старой газеты, которой застелен стол, произвел расчет: подсчитал количество сандалий, как если бы их, вместо лотерейных билетов, купить на всю первую зарплату. Получилось шесть пар. Васька весь ушел в переживания. Родион пригрозил:
– После получки встречаем тебя в новых ботинках. Попробуй не купи!
Друзья прошли поросшую кустарником низину и направились на Белую гору. Нет, нет, они не намеревались коронки на зубы ставить. Стоматолога давно след простыл. А Петр Иванович как вспомнит, так и вздрогнет, скажет: «Про них згадувати тошно». На Белой горе готовились к монтажу очередной трансформаторной подстанции. Тимофей с Иваном, руководимые Петром Ивановичем, устанавливали А-образные опоры. Они ожидали помощи в лице троих электриков. Крана пока не было – прибудет для подъема силового трансформатора.
Когда бригада оказалась в сборе, работа пошла дружно: означилось опорами место подстанции, Федор приступил к осмотру коммутационных аппаратов в щите. Но примчался на велосипеде молодой человек из сельсовета. Скорее, не примчался на велосипеде, а притащил с собой велосипед: там – кустарник, здесь – гора. Запыхавшийся вестовой сообщил:
– Дядьку Тимоху и энтого беззубого хохла милиционер в сельсовет вызывает.
Друзья переглянулись, пожали плечами.
В кабинете сельсовета их ожидал вопрос: «Где вы находились вчера после одиннадцати ноль-ноль?» Тимофей не мог сказать, что он спал, так как его видели бодрствующим, не мог сказать, что слушал радио – у него нет динамика. Ему нечего было сказать: к этому времени подошла бражка, и они с Петром дома у Тимофея варили самогон.
– Так где ты был вчера после одиннадцати ноль-ноль? – повторил уполномоченный из райцентра.
– С Петром сидели у мине.
– Что делали?
– Ничё… просто так сидели.
 «Дави, дави – не расколешь, не по зубам тебе косточка», – думал Тимофей про себя. Он решил, что его пытаются допросить как самогонщика.
– Так просто не сидят, – подметил человек в погонах, – ни у вас, ни у нас тем более. Кто к вам заходил?
– Ды, этот, черт, Петро Гусь.
– Так ты же сидел с Петром.
– Дык, этот электрик, а тот, какой пришел, – Гусь.
– Чем занимались втроем, с Гусем?
– Выпили чуток, Гусь пошел, а мы остались. Потом Петька-электрик – домой, и я спать улёгси.
– Электрик вслед за Гусем ушел?
– Не, опосля, када мы ишшо по трошки… через час, примерно.
– Позови электрика.
– …Куда вы с Гусем пошли?
– Никуды. Я до дому пийшов, вин попэрэд мэнэ уйшов.
У Петра Ивановича, кроме «уйшов, пийшов и прыйшов», дознаватель не мог выяснить ничего. Отпустил их обоих, произнеся классическую фразу: «Будете нужны – вызовем».
Когда подозреваемые вышли из кабинета и задержались на крыльце, от односельчан в подробностях узнали: ночью ограблен ларёк. Продукты, утверждал народ, не взяли, а одежду «здорово подчистили». И еще много чего «стыбзили». Дознаватель лично осматривал место происшествия. Замки остались целы и невредимы, но в задней саманной стене магазина зияла дыра. Он заглянул в ту дыру и увидел пустую полку, где ранее лежали отрезы материи. Отрезы вразброс валялись на полу. Там же, рядом, завалившись на стену, покоилась металлическая стойка, на которой до кражи висела одежда на деревянных плечиках. За углом помещения магазина обнаружены несколько оброненных мотков ниток мулине. Здесь же лежал крюк с деревянной рукоятью и двумя клыками – прямым и согнутым. Таким приспособлением крестьяне дергают из скирды сено или солому зимой на корм скоту. Дознаватель аккуратно, через газету, взял приспособление и положил в багажник автомашины. «Уж не сено ли дергать собираетесь?» – неуместно пошутил кто-то в толпе. Уполномоченный сделал вид, что не услышал.
Петька Гусь в этот день впервые в жизни поехал в райцентр не в переполненном автобусе, а с комфортом, на машине «Победа».
Когда друзья возвратились на место работы, опоры уже стояли, трудился автокран. Федор сказал:
– Лучше бы вы тогда золото нашли и затаились. Всем бы легче было.
– Та може ми ще що-нэбудь найдэмо.
Федька с удивлением взглянул на Петра Ивановича, на ум пришла поговорка «горбатого могила исправит», но так как он был воспитан в духе справедливости и уважения к другим, он промолчал.

СДАЧА-ПРИЕМКА В ЭКСПЛУАТАЦИЮ

По истечении трех месяцев монтаж подстанций и высоковольтной части линии был закончен. Прибыла электролаборатория. Проводила проверку и наладку оборудования, производила измерения: испытание изоляции повышенным напряжением, измеряла сопротивление изоляции вторичных цепей, проверку трансформаторов тока. Родион был немало удивлен: на боевом корабле такого тщательного и углубленного осмотра в процессе проведения профилактик видеть не доводилось.
Объект готовился к приемке комиссией. Но прежде принимал мастер.
Протоколы измерений сопротивления контура заземления, акты на скрытые работы, выполненные Родионом и Петром, документация от электролаборатории уже хранилась у него. Единственное, о чем он попросил: откопать место подключения шины, ведущей от оборудования подстанции к контуру заземления. Тут Родион блеснул компетентностью и добросовестностью при выполнении работы: все заземляемые части металлоконструкций присоединены отдельными ответвлениями, «параллельно», как того требуют правила. Главная шина заземления подстанции с шиной контура соединена посредством электросварки. Мастер сам постучал по месту сварки массивным молотком – ничего не отломалось, не задребезжало, а только глухо загудело. Силовой трансформатор заземлен отдельной гибкой перемычкой, также сваркой приварен к шине контура. Места сварки, на что особо обратил внимание мастер, были защищены от коррозии: окрашены, промазаны битумом. Родион эти места дополнительно еще и тканью, пропитанной горячим битумом, обвернул. Мастер поверил на слово, что на других подстанциях сработано также добросовестно. Но тут он заметил: в расколотой бутылке, в которую угодила Васькина лопата, заложена какая-то бумага. Родик забыл предупредить Ваську, чтобы копал осторожней. Это была его идея: оставить послание будущему поколению электриков. Широкое, скуластое лицо Степана Максимовича покрылось улыбкой. Он с детским интересом развернул бумажную трубочку. Родик писал: «Поколению двадцать первого века пламенный привет! Наша прогрессивная бригада электриков (перечислены фамилии членов бригады) выполнила монтаж трансформаторной подстанции и контура заземления качественно и надежно. Гарантируем 100 лет безупречной службы. Призываем ваше поколение работать также добросовестно и продуктивно». Ниже, после слов «по поручению членов бригады», стояла размашистая подпись Родиона. Мастер засмеялся, похвалил за честность и прилежность в работе, а затем спросил:
– На всех подстанциях такие капсулы заложены?
Родион утвердительно кивнул головой.
– Вы не учли одного момента, – продолжил мастер, – место соединения контура с шиной подстанции периодически, каждые шесть лет будет раскапываться на предмет проверки состояния. Так что – судите сами. И с цифрой, со сроком «сто лет», думаю, погорячились. Ну, пусть как есть, так и есть. И дай бог, чтобы так и было.
После полного осмотра всех подстанций возвратились в бытовку. Мастер передал бригадиру листик с перечнем замечаний на устранение.
Все обратили внимание, как Петр Иванович завертелся вокруг своего начальника. О чем-то спрашивал, показывал рукой в направлении Калача. Перед отъездом мастер обратился к нему:
– Петр Иванович, Ваше место Вас ожидает.
– Ну…
– Никаких «ну». Садись в машину.
– Я сам доиду, на попутний.
– Как желаешь, – быстро ретировался мастер и хлопнул дверцей кабины.
Когда грузовик тронулся с места, Федор спросил Петра Ивановича:
– Ты чё остался? Завтра – выходной. Бабу тут нашел себе, что ли?
 – Та тьфу на них, на бабив. Такэ вэлыко дило зробылы – трэбо обмити.
– Еще не зробылы. Тут забот – полон рот, до весны управиться бы. По хатам проводку тянуть… подключать…
В разговор встрял Тимофей:
– Петя дело гутарить: обмыть – не грех. Сдача объекта – праздник как-никак.
– Ну а за какие шиши собираетесь?..
– Свой имеетца. Мы с Петром зря, что ли, по краю пропасти шли, када энтот, из району чуть не защучил нас. Я счас, тока домой сгоняю, – крутнулся – только его и видели.
– Поосторожней там, где котлован разрыт, – крикнул вслед Федор.
– Чё за котлован? – поинтересовался Родион.
 – Да у водопроводчиков нелады с трубами: брак обнаружился. При пробном пуске норма была. Засыпали траншею. А вчера придавили из напорной башни – фонтан забил рядом с дорогой. Разрыли траншею. Отвал земли сделали за обочину.
– И что не так?
– У них всё – так: трубу заменили, тока яму чуть-чуть присыпали и оставили – бульдозер им подавай. А нам теперь… по дороге идешь, а рядом – обрыв. Хоть бы оградили: какую-никакую проволоку натянули по краю. Я с утра на работу спешил, засмотрелся – за малым в траншею не угодил.
Тимофей возвратился с мешком за спиной.
– Ты чё, охренел? Куда стока? – возмутился Федор-бригадир.
– А как нести ие? В карманах, вместе с закусью, не помешшается. А соседи глаза так и тарашшуть. Им трёп запускать – медом не корми. Мне чувальчик под руку попалси… ну и погрузил в него…
Родион изучал листик, переданный мастером: нанести «знак заземления» во всех местах подключения заземляющего провода к оборудованию, пронумеровать трансформаторы и обозначить тип, окрасить в фиолетовый цвет открыто проложенную шину от контура до ТП, добавить песка в пожарные ящики. Доукомплектовать инвентарем пожарные щиты и составить опись. Срок выполнения – два дня.
Он обратился к Тимофею:
– О чем там радио так громко балакает?
– А ну ево, лектор энтот, Бабонкин, читаеть, как надо кормить недоношенных детей. Разошелси, так кричить, будто тута все недоношенные… включая нас.
– Н-да-а, ради нашего праздника радисты могли бы и пластинку завести.
Лицо Федькино озадачилось, он хлопнут дверью, вышел на улицу.
– Сами петь могём, – воспрянул ото сна, поднял голову Иван Егорович.
Родион, сменив тему разговора, задал ему вопрос:
– Какие новости у вас на Белой горе? Тока про зубника не рассказывай – знаем.
– Радуются: свет скоро загорится. Но боятся на всех не хватить. Ишшо гутарють, волнуются: век им света таво не видать – када вода полая весной пойдёть, все столбочки наши льдинами и посметаеть.
– Чепуху мелют. Не так мы их ставили. Объясняй им: мол, линия стоит прочно, как советская власть…
В дверь бытовки вломился Федька:
– Уговорил, – радостно выпалил он, – через полчаса, после лектора.
Родион не понял:
– В смысле?..
– На коромысле… С радистами договорился: «Дунайские волны» поставит с радиолы на трансляцию. Из репродуктора будем слышать.
 Васька посмотрел на часы.
– Скока? – спросил Федор.
– Пол…
– Ровно через полчаса начнем!
Вальс зазвучал в условленное время. Нечасто бывают в высшей степени торжественные моменты в жизни коллектива! Сдача объекта в эксплуатацию по важности момента сравнима, разве что с рождением человека. И вот такой час пробил. Наполнены кружки и стаканы. Открыты фрамуги окон и двери. Над центром села медленно поплыла музыка. Все встали и замерли, слушали, будто звучал гимн страны. О чем в такие минуты думает человек? Каждый думает о своем: кто-то о первом дне работы с электриками, кого-то мысли унесли в дни учебы, кому-то вспомнились удачи и достижения, а в итоге все сводится к одному, и думают все об одном и том же: о своей работе, о своем объекте.
Когда музыка стихла, в глазах Родиона блеснула слеза – расчувствовался, решил толкнуть речь.
– Друзья, сегодня знаковый день: нашими руками сооружено это чудо – электричество. Вы только поставьте рядом древнюю коптушку и современную электрическую лампочку, и станет понятно, насколько велика разница. Мы в другой мир входим ноне. Не передать словами, как облегчится жизнь людей, занятых трудом на току и на фермах. Друзья, за наш успех, за наше родное село, за наших людей, за нашу страну…
Тост подхватил Иван Егорович. Он поднял кружку до уровня головы:
– Побудимте… – опустил, донес до губ, шумно выдохнул из себя воздух…
Тимофей, видя, что Иван закусывает салом без хлеба, предложил:
– Бери хлеб… кукурузный!
– Не, не люблю такой. У мине Манька свой печеть, пашенишный. Забыла положить в сумку. А ты иде взял – из кукурузы?
– Вчерась в магазин привезли. Еле выпросил у продавшицы одну буханку. Для интеллигенции нашей теперя возють: учителя беруть и конторские. Тесто не хотять месить, а можа руки берегуть, чтобы рушкой писать. Мне нравится из кукурузы… Спасиба Никите Сергеичу. Слухи ходють, скоро от Камчатки до энтого Калининграда – всё засеють одной кукурузой. Тада наедимси.
– Нехай его Никита сам ест, – вмешался в разговор Родион. – Пшеничку, значит, за бугор, а нас кукурузой... Нина Петровна вагонами дарит…
– Эй, потише вы, политики, лишнее болтаете, – оборвал диалог Федор.
Петр Иванович оказался также любителем кукурузы. У них в Калаче, рассказал он, забыли о пшеничном хлебе, кто его в магазине берет. Едят только те, кто сам дома выпекает.
Не дождавшись того, кто «банкует», Васька взял в руки бутылку и стал разливать по кружкам, чем немало удивил всех.
– Ты сам-то, Василёк, аккуратом принимай, – начал Иван. – Чалэку требуется такое количество, какое ему дозволяет его вес и рост. Об этом и в газете врачиха одна пишеть. Вот ежли нас с тобой наполнить доверху, то во мне поместится пять твоих порций.
Васька согласился, сказал:
– Я по трошки…
Неописуемое зрелище – человек, идущий с дружеской попойки. Он на виду, как на ладони. Всякий раз идет по-новому: иной раз задевает разговорами встречных-поперечных, бывает, песню затянет и пройдет мимо – не заметит или не узнает. Иван с Тимофеем шли-возвращались не по дороге, не по наторенной тропке, а напрямик, огородами. Вечерело. Иван вызвался проводить товарища до дома. Тимофей двигался впереди, спотыкался в каждой борозде: проваливался куда-то вниз, его вело в сторону, он останавливался, слегка клонился назад и шел дальше. Иногда было слышно, как Иван предостерегает товарища: «Стоп! Тимоха, тут – плетень». Тимофей в ответ издавал нечленораздельный звук, вроде мычания, неуверенно проделывал зигзаг, обходя препятствие, мутными глазами смотрел по сторонам, увидев Ивана, продолжал движение. Это тот случай, когда, выбирая дорогу короче, путник неосознанно идет по пути наибольшего сопротивления. Бывает и так: ночь… улица безлюдна… дорога прямая и широкая, но и этого недостаточно, чтобы благополучно добраться до родной хаты. Такое, правда, случается редко, и вот – произошло. Идущий в кепке гражданин, покачиваясь, повиливая, расслабленно позевывает, делает шаг в сторону – и исчезает. А ранним-ранним утром (по расписанию, неизвестно кем составленному) жители села провожают в стадо своих питомцев овечек. Один из них, тот, который стоит, опершись на пастушью палку, говорит другому:
– Иль в глазах у мине рябить штой-то, иль чуда какая тварится? Ни в Бога, ни в черта я не верю, а тута гляжу – шапка по дороге ходить: туды-суды, туды-суды. Давно гляжу, а она и ходить, и ходить.
– Да иде ты видишь?
– Да вон жа… О, остановилась – прислухывается. Это што ж за тварь такая?
– Я тожа вижу: пошла, пошла… не, это не шапка – хвуражка это… белая, в полоску и большая. Такие ноне грузины носють. И у нас мода пошла. Можа в нее комком земли запустить?
– Не, не надо. Пойдем поближе, поглядим.
– Да ну ие, нехай ходить, – видимо, струсил второй наблюдатель.
Первый поднял на плечо палку на случай, если придется отбиваться от неведомого существа и нерешительно направился через дорогу: шаг, другой – остановится, присмотрится – дальше идет. Когда фуражка замерла на месте, смельчак задал ей вопрос:
– Ты што тута делаешь?
Фуражка, к удивлению, ответила человеческим голосом:
– Хожу.
Заподозрив, что дело имеет не с мистикой, но еще сомневаясь, что с обыкновенным человеком, смельчак задал второй вопрос:
– У тибе откудова ноги взялись?
– Из энтого же места, откудова у всех…– ответила фуражка и приподнялась выше над дорогой.
Палка на плече смельчака вздрогнула, дернулась, казалось, вот-вот вступит в действие, но любопытный гражданин вдруг вытянул шею от удивления, заглянул в траншею.
– Постой, постой… Васька… ты?
– Я, дядь Мить. Выташши мине отсудова. Я с работы иду.
– Ты как туды попал?
– Упал я. Куды ни пойду теперича – скрозь стена.
– Када упал?
– Вчерась.
– Да штош ты такой, весь поцарапанный! Хватайси за палку.
– Ухватилси – ташши.
Васька был босой. Он не помнил, куда девались его новые ботинки, по совету Родиона купленные с получки. Их обнаружат в понедельник в вагончике: один под столом, в компании помятых газет и пустых бутылок, другой – застрявшим в трехступенчатой металлической лестнице вагона.
Воскресный день на селе весь состоял из разговоров про Ваську Ларькина. Про него сочиняли всяческие небылицы – событие, будто с горки, катилось и росло, как снежный ком. Другие наперебой спешили донести, как электрики отплясывали под музыку из громкоговорителя. Про Ваську говорили снисходительно: не танцевал, а только сучил ногами.
Понедельник, наступивший после дня похмелья, начался с уничтожения холодной воды. В бытовке царил беспорядок. Туда и не заходили – не до того было. Пили прямо из колодезного ведра. Благо колодец был по соседству. Воду пили, пили, пока не явился на работу бригадир. Федор закрыл водопой, загнал всех в бытовку и объявил собрание. Он выглядел злым и решительным:
– На повестке дня два вопроса: субботнее похождение члена бригады Василия Ларькина и недостойное поведение танцевального дуэта в лице наших подсобников.
 Он посмотрел на Ваську:
– Последнее предупреждение. Мы – не мамка, цацкаться не станем. У нашей Фемиды глаза не завязаны и меч поострее, чем у твоего бати. Пред всеми заявляю: больше – ни глотка. Не можешь пить… и рано тебе: жить не жил, а приключений, как блох на Бобике.
– Вы сами… – попытался огрызнуться Васька.
– Мы сами с усами, – не дал договорить Родион, – а у тебя пока не выросли. Мы ушли домой, а ты оставался тут, пока не нахрюкался.
И снова заговорил Федор:
– Это-ж надо… в центре села шабаш устроили. Плясуны! В трусах… Дома, у себя во дворе, хоть голышком пыль подымайте.
Он вполоборота повернулся к Тимофею с Иваном. Те сидели с опущенными глазами, молчали.
– Еще раз устроите… и – аля-улю. Как говорит председатель, «на ферму… с вилами… навоз кидать». На ваше место подсобники хоть сегодня найдутся.
– Мы не боимси навоза, – это Тимофей резанул невзначай.
– Перебрали… больше не будем, – а так Иван Егорович раскаялся. – Мы ж не с бухты-барахты… Праздник был…
Все надолго замолчали. Васька сидел тихо, как мышь под веником, съежившись, вобрав голову в узенькие плечи. Очевидно, парень не ожидал подобной строгости.
Наконец бригадир заговорил о делах:
– План на неделю, значит, такой: устранить недоделки по списку мастера, завершить натяжку провода на последних улочках Вербова кутка. На днях мастер привезет все необходимое для монтажа электропроводок во дворах: шлямбур, длинный бурав, счетчики, розетки и прочее. Начнем заниматься проводками, как закончим с улицей. Вот – всё. А теперь, как говорил Петр Иваныч, айда до роботи.
Пока бригада устраняла замечания мастера, два дня работала приемная комиссия. Бригадира мастер держал около себя. Возникали технические вопросы – Федор отвечал. Трансформаторные подстанции и высоковольтную линию электропередачи приняли с незначительными замечаниями: не доставало переносных защитных заземлений, ТП не укомплектованы достаточным количеством защитных диэлектрических средств и прочими пунктами, по своему требованию мало зависящими от монтажников. Замечания устранили в ходе проверки, и акт сдачи-приемки комиссия подписала. Инспектор Энергосбыта также дал разрешение на допуск к эксплуатации.
Вскоре бригада Федора Шаркова встречала квалифицированных специалистов из Калачеевских электросетей. Они имели группу допуска свыше тысячи вольт.
Наступил решающий момент: провод от первой анкерной опоры соединили с действующей линией районных сетей. Новая линия в ближайшее время вступит в эксплуатацию. А пока специалисты из райцентра подъезжали к подстанциям, с осторожностью включали разъединители – «запитывали трансформаторы». Трансформаторы оживали, начинали гудеть. Наладчики наблюдали за их работой без нагрузки и снова отключали.

НАПРАВЛЕНИЕ - ЧАСТНЫЙ СЕКТОР

Родион с Тимофеем вели разметку низковольтной линии вдоль ряда домов. Жильцов они оповестили: напротив своего домовладения, на месте установленной вешки, каждому копать яму под столб. О! Это был ни кем еще не превзойденный энтузиазм населения. Рыли с огоньком и задором. Для удобства доставать землю из глубины делали ступеньки, как их научили молодые специалисты-электрики. Яма получалась продолговатой, это облегчало работу землекопа и способствовало удобству установки столба. Здесь пасынки были дубовые, обработаны гудроном. Когда стали разносить столбы да укладывать рядом с котлованом, жильцы присоединялись, тащили опору к своему котловану. Готовые всегда, по любому поводу угостить человека, хозяева дворов настойчиво приглашали зайти в хату, поднять рюмочку за такое важное дело. Родион с Тимофеем отмахивались, но когда подошла помощь, к ним присоединились Васька с Иваном, обстановка резко поменялась. Иван с Тимофеем, объединившись, уже не могли отказаться от угощения земляков. Им было «неловко».
– Так нельзя, – говорил Тимофей, – обидятся. Надо зайти. Так принято.
Иван был немногословен, но поддерживал:
– По чуток можна. Вась, какая там время?
Васька сгорбился, запустил руку за пазуху, где-то там у него пришит потайной карман, пошарил, вытащил часы, сверкнул цепочкой:
– Пол...
– Вот-вот, скоро день рабочий закончится.
Пока Федор с Петром завершали монтаж оборудования подстанции: регулировали разъединитель, протягивали болты крепления проводов в щите и занимались прочей мелочовкой, в одном из дворов организовалось застолье. Хозяин убрал с верстака плотницкий инструмент, смахнул рукавом стружку, принес скамейку. Получилась этакая бытовка без стен и крыши, но холодок имелся: во дворе красовался сруб будущего дома. В его тени и расположилась компания.
– Прошлою зимой срубил, – начал хозяин, расставляя стаканы в ряд. – Осенью крышу зачну. Спасибо преду колхоза нашему. Хороший мужик, всем помогаить. Ему надо при жизни памятник ставить, пока его доброта на виду. Потом могуть забыть. Изваяють какого-нибудь бездельника.
– Не, никада не забудуть. Глянь, как сяло строится. Скоро в новые дома будим электричество заводить. В кажной комнате своя лампушка висеть будить и ризетру поставим, а можа и две, если попросють. Можем даже в сенях и чулане лампушку на стене приляпить, – разошелся Иван Егорович. Он все больше входил в роль незаменимого электрика. – Так что не могуть забыть… нас. Можа нам хероя соцтруда дадуть… потом…
Хозяин разливал по стаканам и упрямствовал:
– Буваеть у чалэка память длинная и ровная, буваеть короткая и шершавая, как унэнта доска и таких – больше. Пройдуть года, останутся жить те, у каво короткая, их-то больше, такого же поставють им начальника. Ему позвонють сверху по телехвону: «Динь-динь… алё, надо кандитуру дать, каво увековечить». Туташний начальник задумается: «Каво жа дать? Нетути у нас достойных. А када были – не помню. Себя дать можно, но не пропустють тама, наверху. Ага, увековечу-ка я маво приятеля. Какая разница. Надо – значить надо. Хто там, выше, знаить о ево подвигах». И поставють энту скульптурину вон тама, повернуть лицом на улицу. Пущай стоить на обочине, на дорогу глядить, пыль глотаить. А потом и про нее забудуть.
При наполненном стакане Иван сдался:
– Могеть быть и так. Ну, побудимте здоровы! А ты, Вася, чё оторопел?
– Дык, я уже…
Дворовых овец собирали в стадо, для перегона на пастбище, как всегда, едва ни ночью. Еще рассвет не забрезжит, по селу разносится блеяние отбившихся от своей мамы ягнят, покашливание полусонных сельчан. Сегодня добавилось истеричное лаянье собак. Издали в полумраке трудно было понять происходящее. На пустыре вертелась необычная карусель: свора собак бегала вокруг чего-то, набрасывалась, отскакивала, вновь яростно устремлялась вперед. Поначалу представлялось: это привычная собачья свара, которую надо разогнать, чтобы не пугала овец. Но когда стадо подошло ближе, хозяева, сопровождающие своих подопечных, распознали в этой сваре нечто необычное. Положив на плечо пастушьи палки, два человека прямиком направились к разгоряченным псам. Из мрака явственно обозначился конец деревянного пасынка, еще не связанного со столбом. Рядом зияла черная яма. Мужчины с опаской подошли к ней – оттуда торчали человеческие ноги. Первая мысль – убийство. Но ноги вдруг зашевелились. Стало понятно: это они отбивались от собак. Холошины брюк сползли до колен, еще ниже свисали, похожие на подрезанные крылья, оборванные манжеты. Разодранный ботинок лежал в стороне, другого не было видно. Один из мужчин ухватился за торчащие ноги и вытащил на поверхность человека. Пред ними предстал Василий Ларькин. Он, покачиваясь, стал отряхиваться от земли, выплевывать ее изо рта. Красное лицо, видимо, от прихлынувшей крови, в полумраке выглядело багровым. То ли от обладателя лица, то ли из ямы, куда он дышал, отдавало тяжелым самогонным духом.
– Да как жа ты там оказалси? Ить чуть тибе собаки не порвали. Када ты туды попал?
– Тока что… Споткнулси я, через энтот пасынок чертов. А выбратся – зацепится не за что. Тута собаки, гады паршивые… Спасибо вы выташшили.
Васька говорил заплетающимся языком, придерживался за локоть собеседника. А собаки не унимались. И только когда третий подошедший человек на них замахнулся палкой и дал команду «Пшли вон!», дворняги, огрызаясь, удалились. Мужчина подобрал лежавший поодаль ботинок и протянул его Василию:
– Вот… возьми, другого нету.
– Спасибо, мужуки, я в одном дойду.
Утром в вагончике при «разборе полетов» Васька жаловался: «Голова пополам раскалывается и кружится. Гляжу прямо, – говорил он, – а пол на потолок ползёть». Родион, как всегда, шутил, мол, две головы иметь не так уж плохо. А что кружится, так это от учения осталось. Но на сей раз его шутки никого не рассмешили. Все слушали Ваську, сочувствовали ему. Никто не хотел верить в рассказ о ночном происшествии, но по красным глазам было очевидно: вверх ногами висел. Зная строгость отца, думали: это батя его к потолку в сарае подвешивал. Где блудил ночью, Васька вспомнить не мог. Закатывал глаза, напрягался, но вместо внятного ответа сам задавал вопрос: «Можа спал иде?» Не до воспоминаний ему, а тут Родик – лучше бы продолжал пустое болтать – перешел на серьезный лад, перелицевал настроение, высказался: «В следующий раз дадим тебе кусочек сахара, завернутый в тряпочку, будешь сидеть и его сосать».
Федор с Петром на стихийную гулянку не попали: закончив с подстанцией, выглянули – никого, решили, что «столбовязы» ушли домой.
Согласно намеченному плану, установка первой опоры намечалась как раз на том месте, где ночью произошло событие. Над Васькой сжалились, до обеденного перерыва оставили отлежаться в бытовке. Но и задание он получил: когда, ближе к полудню, подкатит колхозный трактор, подцепить к нему вагончик и оттащить к новому месту работы.
Потерянный ботинок целехонек лежал в котловане, куда намедни попал его хозяин. Его оттуда торжественно извлекли. Бригада приступила непосредственно к вязке приставок к столбам, затем к установке опор и натяжке проводов.
Провод легкий, всего-то два, участок менее ответственный, чем высоковольтная линия, тянуть будут вручную. Бывший бригадир снова начал мутить воду. По его мнению, стрелу провеса провода здесь определять допустимо без рейки, на глазок. Посовещались, подумали и решили – на глазок. Федька отозвал в сторону Родиона:
 – Ты визируй.
– А сам чё?
– Не доверяю своему глазомеру. Надо хоть какой-то опыт иметь.
– Я сам – такой же. Нехай Пьер стреляет.
– У него глаз косит. Он тут нам настреляет.
– У него их – два. Он же сказал «цим раньше займався». Вот и нехай целится.
Петр Иванович выполнял работу на раз-два: отошел подальше, расставил ноги, руки – вбок и только давал короткие команды «тягни, стоп, вяжи провид, слэдущий…». Вышло настолько соответствующе норме, что по окончании процесса Федор окрестил его снайпером.
Наступил решающий последний этап: бригада Федора Шаркова занялась монтажом электропроводок в частном дворе. «Плясуны» были предупреждены: в рот – ни-ни. Принимать угощение от населения, брать с собой – ни в коем разе.
Электрики с утра собрались в кладовке. Готовились отправляться по точкам. Счетчики электроэнергии и лампочки не доверили нести помощникам: слишком хрупкий материал. Это взяли на себя Родион с Федором. На Ивана с Тимофеем Родион взвалил две набитые доверху сумки: розетки, выключатели и прочую электроустановочную арматуру. Васька пытался овладеть сумкой, но она тащилась по земле, а там и до дырок недалеко.
– Можа, по чуток брать? – заговорил Василий и нарвался на критику от Родиона.
– Ты вчера мог всё это загрузить в наш вагон – он недалеко от кладовки стоял. Вот и не пришлось бы на руках нести. А теперь нечего плакаться.
– Вчерась у мине котелок не варил. А вы и сами не удосужились подсказать.
Тимофей упростил дело: прикатил с чьего-то двора тележку для Васьки. Загрузили ее рабочим инструментом и гнутыми кусками труб – гусаками, необходимыми для ввода провода в помещение. Туда же Васька бросил монтажный пояс и когти. Когда двинулись в путь, Родион легонько толкнул в плечо Ивана Егоровича:
– Иван, запевай «По диким степям Забайкалья…», – а сам тихонько затянул: – «Бродя-ага-а судьбу проклиная-а, тащи-ился-а с сумо-ой на плеча-ах».
Иван спеть пообещал, «тока не сычас, а када стакан наполнится».
На месте разбились на два звена по два человека. Бригадир занимался установкой счетчиков. Васька с Иваном Егоровичем неразлучно трудились вместе. Они обрели общую профессиональную кличку «Большой и Малый». Если куда не могли дотянуться, а лестница занята, Иван сажал себе на плечи Ваську, и тот по-быстрому выполнял работу. Вот и теперь идут в одну хату. Правда, вначале вышла заминка: Васька наотрез отказывался идти работать к Халям-балям. Уперся, не пойду и всё, он опять целоваться полезет. Его убеждали, мол, дело прошлое, давно забытое, но Васька стоял на своем: «Ага…Он сычас поддатый. Недавно такой же был и посредь улицы стал ко мне приставать, говорит, я табе обязан по гроб жизни». Все уладилось, когда хозяйка сказала, что мужа нет дома, он на работе. В очередном дворе Васька устанавливал в хате распределительные коробки, выключатели, вешал на потолке патроны под лампочку – все делал молча. Иван распутывал петли в бухтах провода, им же самим созданные, пробивал по стене ролики, там, где начертал линию Васька и общался с хозяевами. В этот раз допытывался у них:
– Вам каку лампушку вкручать: обычну иль покрыту матом?
Моложавая хозяйка отлучилась в огород, а дед с бабой, и без того робея пред таким необычайным новшеством, недоумевали: не могли понять, чем обидели специалистов, что они матом крыть собираются. Дед зашептал бабе: «Бестолковая, неси бутыльку». Старуха убежала в сенцы и возвратилась в руках с поллитрой. Иван засуетился, зашипел на нее:
– Схорони ты. Зараз суды Хведька войдеть. Када будем рядом делать, у соседей, завтра, тады принесешь.
 В другом звене работа шла по такому же раскладу. Только здесь находился еще и Федор. Когда предложили сивуху, Тимофей ответственно отказался, но сказал это с тонким намеком, делая паузу и акцент на фразе «пока что»:
– Свой имеем ноне. Есть… пока что.
Хозяева не настаивали, но угостить все же намеревались, говорили: «Ну, тады, ладно, опосля». И это была настоящая «путина»: «рыба валом пошла в сети». Оставалось решить задачу: как обойти «рыбнадзор».
На следующий день Иван пришел на работу с грелкой за пазухой. В процессе работы, когда явилась «должница» с поллитрой в фартуке, он расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке, выкрутил из грелки пробку: «Лей суды». С грелкой на груди Иван работал несколько дней подряд. Была разработана и успешно проведена целая операция: в передней части вагона, выше серьги, на стене имелся ящик. Предназначался, вероятно, для инструмента. Выследив, когда бригадир отправился в контору, чтобы позвонить в электросети, Иван с Тимофеем взломали замок на ящике. Там оказался ржавый трос и мусор. Они очистили место, поставили порожний бидон и повесили на ящик свой замок, похожий на «родной». Туда и сливали добытую жидкость. Случалось, Иван дважды опорожнялся за день, чтобы его «беременность» не была обнаружена. Он обладал собственным пузом, но теперь оно менялось в размере. Родион заметил, бригадиру докладывать не стал, только посмеялся и сказал: «Вот черти, чего удумали!» Стал наблюдать, чем закончится.
 Как же стара поговорка: «Сколь веревочке не виться…», как же известна всем, но пока никому не пошла впрок. Иван с Тимофеем поучительную фразу также на свой счет не приняли. И однажды «пузо» выдало себя. Когда грелка была наполнена и требовала опорожнения, возникла критическая ситуация. В тот момент бригадир устанавливал счетчик на стене. Иван нес бухту провода. Переступая порог в горницу, споткнулся. А тут еще петля провода под ноги попала. Летя по инерции, он ударился грудью об стол, стоящий напротив. Слабо, видимо, наспех закрученная пробка, вырвалась из горлышка грелки, самогон фонтаном брызнул в лицо Ивану, на стол и на одежду бригадира. Пуговицы при ударе оторвались, рубашка распахнулась, грелка предательски вывалилась наружу. Федор оцепенел от изумления: какая-то грелка, самогон – несуразица. А Иван бормотал: «Кашлию я, простудилси, грелку, вот, на груди ношу. Черт бы ие побрал, эту пробку!» Он стал отстегивать ремни, какими грелка крепилась на груди, и отбросил их в сторону. Тут Федька рассмеялся:
– Ты, Иван, как конь запряженный. Тебе тока узды не хватает. Грелку возьми… домой отнеси, а то Манька чёчи вставит.
Васька забеспокоился:
– А ну, дядь Вань, покаж грудь. Рубца тама нету от крышки стола?
– Не, нету, кабы не грелка…
Грелка, и в самом деле, сработала, как подушка безопасности. Внешних признаков повреждений на теле пострадавшего не обнаружили. Только в горнице теперь стоял душный запах самогона.
Таким образом, фокус раскрылся, фокусники остепенились.
По мере продвижения бригады по дворам села электриков встречали, в основном, дети и пенсионеры. Часто находились дома доярки и свинарки – они работали по своему графику. Остальной народ трудился в поле, в гараже, на току. Двигаясь по улицам села, бригада пробивала эту вековую тьму: закончив монтаж проводки в ряде домов, их подключали к сети. С каждым новым подключением появлялось новое светлое пятно цивилизации.
И вот снова подключают целый ряд дворов. Васька только что слез со столба, снял когти, ходит в монтажном поясе, в руке – пассатижи. Дела идут превосходно: намеченный на день план выполняется. И продолжать бы в таком порыве дальше, но тут снова «ЧП». Тимофей крепил над хатой стальную трубу – гусака. Взбунтовался хозяин двора. Старик, размахивая самодельным, из не ошкуренного дерева костылем, словно ветер, налетел на бригадира.
– Вы чаво жа энто делаете? Ты поглянь на мою хату, – поднял палку и, тыча ею в воздух, указывал на крышу. – Это… зачем жа солому из крыши дергать? Мало таво, воробьи бедокурють, тут вы шматуете…
– Вы не шумите, дедушка, давайте разберемся, – спокойно отреагировал Федор.
– А чаво тут разбираться? Вот – крыша голая, вон – солома по ветру летить. Энтот ваш Тимоха длинный солому дергал. Это чаво яму – скирда что ли? У моёй крыши весь бок голый…
Старик явно переусердствовал, но Федор пообещал наказать хулигана.
Тимофей сначала не признавался в содеянном и нес свою правду:
– Я трошки выдернул соломы, чтобы гусака к стене плотно пригвоздить.
– А на углу зачем проплешину в крыше сделал? – спросил Федька.
– А там… ну… там сверток какой-то торчал. Я думал… а это дыра… тряпьем заткнута.
– Опять за старое… всюду золото мерещится. Сейчас иди к деду, договаривайся, улаживай. Договоришься – выходи завтра на работу, не договоришься – передавай привет колхозному бригадиру Колярову.
Тимофей ушел и спустя некоторое время возвратился довольный:
– Я с дедом дела утрамбовал. Он согласилси: с электриком надо дружить.
– А это откуда? – показал пальцем Федор на торчащее из кармана зеленоватое горлышко бутылки.
– Ах, это… оттуда же… Завтра утром, по рани пообещал у них кабанчика заколоть. Хорошим людям – грех не помочь.
 – Ну, ты, Тимофей, проныра! – успокоился Федор. – Завтра на работу не опоздай.
Прошло еще три месяца. Зима никак не желала уступать место своей конкурентке – весне. Ночью мороз накрепко схватывал размякшие комья снега, образовывал шершавую, хрустящую под ногами наледь. Но среди дня пригревало солнце, и кое-где вновь блестели лужи. Весну можно было приостановить, задержать, но нельзя отменить. И в жизнь бригады время внесло свои коррективы. В коллективе электриков наступила, по выражению Родиона, «расслабуха». Остались позади эти ускоренные, порой почти бешеные, темпы работы, сдача-приемка объекта в эксплуатацию, а с ними неотъемлемые моменты волнений и переживаний. Объем выполненных работ в пересчете на затраченное время руководством электросетей признан как «с перевыполнением». Начальство пообещало выплатить премию.
Весна преображалась, вступала в права, в природе происходили неминуемые перемены и не только в ней – в судьбе Родиона наметилось новое направление: надумал жениться. В скором времени уволился из Калачеевских электросетей, стал работать электриком в родном колхозе. Этим же планировал заняться и Васька. Предстояло устанавливать электрооборудование на фермах, в гараже, в общественных зданиях.
И в жизни Федора наметились изменения: партийная ячейка коллектива электросетей ему предложила подумать о вступлении в члены партии. Через неделю получил от двоих старых партийцев письменную рекомендацию, и на собрании первичной организации его приняли в кандидаты в члены КПСС, с испытательным сроком два года. Он отработает в электросетях один год и возвратится в родное село.
Иван с Тимофеем снова трудились в колхозе. Иван устроился в гараже. Ушел из бригады электриков не по собственному желанию, а после случая с нарушением техники безопасности. Игнорируя предупреждение об осторожности, попал под напряжение во время подключения дома к подведенной сети. Получил ожог обеих ладоней. Пару дней поработал с забинтованными кистями, и бригадир сказал:
– Не обижайся, Иван Егорыч, нам культяпые помощники, сам видишь, не подходят. У нас нет полномочий дать тебе звание Героя соцтруда, но ответственно заявляю: ты работал честно, большое тебе спасибо. Да и дворов, какие провести надо, осталось всего ничего.
Иван Егорович залечил раны и теперь занимался ремонтом трактора, готовился к весенне-полевым работам.
Тимофей после ухода Ивана сам заявил: «Я тоже уйду, Хведь, пока место скотника освободилось».
«Скучно будет без вас, – грустно сказал Федор, – но что поделаешь, всё когда-либо заканчивается».
Бригада растаяла, как зимний снег, и ручейками растеклась в разные стороны.