Каникулы

Сборы

Наконец-то наступили долгожданные летние каникулы. Мы немного раньше закончили второй класс, написав предварительно все контрольные и получив к трем месяцам летнего отдыха еще недельку мая. Во дворах цвела сирень, отчего весь город был пронизан тонким цветочным ароматом. Солнце играло молодыми ласковыми лучами в шелестящей, юной листве, облизывая весь мир вокруг своим недавно зародившимся теплом. Солнце вставало очень рано, когда я еще спал, освобождая город от ночной холодной мглы и нагревая вселенную для всего живого и растущего.
На лето я планировал уехать к бабушке с дедом в деревню, и я с нетерпением ждал приезда деда, который должен был забрать меня. Представляя, как буду там проводить эти долгожданные длинные каникулы, я не мог дождаться его приезда. Мама заранее собрала в небольшую сумку нужные мне вещи. В деревне много вещей мне не требовалось. Там было достаточно моих старых или вещей старшего брата, которые я за ним донашивал. Новые и красивые в деревне были не нужны. В «Культтоварах» я приобрел красный, немного несуразный надувной матрас для того, чтобы бороздить местные водоемы. Но я был рад и такому, других все равно не продавали. В том же магазине я приобрел крючки, грузила и лески для ловли рыбы и на всякий случай, маленькую пластмассовую зеленую удочку в виде рыбки для зимней рыбалки. С ней я намеревался рыбачить с лодки, ну или, на крайний случай с купленного матраса. В отличие от матраса удочка была симпатичной, и эта покупка доставляла мне наибольшее удовольствие.

Дорога
В заранее назначенный день дед приехал за мной. Мы погрузили вещи в его «жигули» светло-песочного цвета, заехали в магазин за некоторыми продуктами и тронулись в путь. Путь до деревни занимал обычно часа полтора. Я ехал на заднем сидении и наблюдал за проплывающим мимо пейзажем. Радио транслировало какой-то скучный концерт, который сменялся иногда скрипом и шипением из-за прерывающегося радиоприема. Через некоторое время шипение стало превалировать над пением, и дед повернул ручку выключателя. Он периодически шутил со мной, иногда поглядывая на меня в зеркало заднего вида. Было видно, что он рад меня видеть. Я был ему тоже рад. Мы свернули с основной трассы и выехали на разбитое шоссе, которое вело к деревне. Иногда ямы в асфальте были похожи на траншеи, и мы практически останавливались, чтобы безопасно объехать их. «Траншеи» сменялись буграми, которые так же сильно мешали нашей езде. Теперь дорога напоминала езду с преодолением препятствий, как в игре «Автослалом» на «Электронике», где электронную машинку нужно было кнопками перемещать то влево, то вправо, объезжая виртуальные преграды. Машина то разгонялась, то резко тормозила, поворачивая, уклоняясь от ям и кочек. Но так ехать было даже веселее. Из приоткрытой форточки «жигулей» доносился стрекот кузнечиков, пряный аромат лесного и полевого разнотравья. В голубом небе над полем парил орел, широко расставив могучие крылья, выискивая добычу. Облака в виде кудрявых барашков медленно пролетали в вышине, словно наблюдая или охотясь за орлом. Весь мир вокруг был наполнен движением, теплом и жизнью. Везде что-то прыгало, летало, скакало, ползало, шелестело, стрекотало. И от этого естественного течения жизни было на душе спокойно и очень радостно. Наше лобовое стекло было усеяно размозженными насекомыми. Дед периодически омывал его, размазывая насекомых по стеклу дворниками.
Вдалеке зеленел сосновый лес, который выглядел, как зеленый вставной зуб на фоне бесконечных белых берез. Это значило, что мы уже почти приехали. Сосны служили мне ориентиром, причем этот вечнозеленый ориентир зимой работал еще более безотказно выделяясь на фоне голых берез. Лес по обе стороны дороги расступился, машина начала свой спуск с пригорка. В низине виднелась наша деревня с полуразрушенной церковью, бесконечными огородами, нестройными сараями. Я готов был запищать от радости. С раздолбанного шоссе мы свернули в деревенский проулок и поехали, сильно покачиваясь, словно корабль на волнах, по грунтовой, не асфальтированной, дороге. На улицах не было людей, зато практически у каждого двора лежали собаки. Некоторые не обращали на нас совершенно никакого внимания, продолжая лежать в тени со скучающим видом, уткнувшись носом в пыль. Зато были и такие, кто с дурным звонким лаем встречали нас и бежали рядом, брызгая на кузов слюной, пока им это, в конце концов, не надоедало. Самые дурные забегали вперед автомобиля, пытаясь укусить за шину, и рискуя оказаться под колесами. Если бы не собаки, то деревня производила бы впечатление, словно она погрузилась в полуденную дремоту. Все живое старалось укрыться в тени, закопаться в пыль или забраться под сарай. Вечно снующие куры и те отдыхали. На входной двери магазина висел большой амбарный замок. В полдень отдыхали все, словно вовремя сиесты в Испании. Покачиваясь на кочках, мы подъехали к нашим зеленым воротам. Не дожидаясь, пока уляжется пыль, я выпрыгнул в серое облако, открыл багажник и стал доставать вещи. «Ах, ты-торопыга», — сказал дед, помогая мне вытаскивать вещи из машины. Звякнула защелка ворот, и в них появилась бабушка в шелковом коричневом домашнем халате с затейливыми вензелями и фартуке. Расставив руки, быстрыми шагами она подошла ко мне и стиснула меня в своих объятиях со словами: «Приехал, мой звоночек!» Потом смачно поцеловала в щеку, потрепав по волосам. Я был счастлив. Вот именно так я и представлял начало моих летних каникул. Во дворе от радости заливался Мухтар.

Утро

Утром мы собирались с бабушкой пойти в лес. Я намеревался встать пораньше, но, очевидно, свежий воздух действовал на меня умиротворяюще, и я проснулся, когда настенные часы показывали 8:50. Из-за яркого солнечного света вся комната словно светилась в легкой дымке. Комнату наполнял превосходный запах свежих жареных блинов и нерафинированного подсолнечного масла. Через кружевную белую занавеску в дверном проеме было видно, как бабушка суетится у плиты, ловко орудуя ухватом для сковороды и поварешкой. Она черпала жидкое тесто из большой, желтой, эмалированной кастрюли железной поварешкой, другой рукой брала ухватом чугунную сковороду и выливала на нее тесто, разливая его по всей поверхности. При этом тесто громко скворчало и выделяло уютный, дымный запах жареного. После этого то же самое она проделывала со второй сковородой. Орудуя двумя сковородами и половником, она успевала промазывать белым, гусиным крылышком каждый блин в стопке топленым сливочным маслом и посыпать сахаром. Как жонглеры в цирке оттачивают свое мастерство годами, жонглируя предметами, так и бабушка была профессионалкой в блинном искусстве! На блюде громоздилась уже внушительная башня из тончайших, румяных, круглых блинов, которая лоснилась от масла, ожидая последней стадии приготовления. Блины еще должны были отправиться для запекания в духовку. Этот блинный пирог был самым моим любимым лакомством.
Вставать не хотелось, хотелось валяться и нежиться в постели, жадно вдыхая исходящий из кухни аромат. Тишка - черный кот, мирно спал у меня в ногах. Когда он завалился ко мне на кровать, я не заметил. Обычно кот всю ночь гулял и только рано поутру приходил домой, садился под окном и начинал противно, скрипуче мяукать, просясь в дом. В дом он, почему-то, любил заходить исключительно через окно, как, впрочем, и выходить. Тишка был большой, черный кошара, в самом расцвете сил, примерно трех лет от роду. Как он относился ко мне, я не понимал. Для него я, как бы, не существовал. Он всегда проходил мимо меня и только изредка выказывал удовольствие, когда я брал его на руки. Обычно он или терпел, или вырывался из моих рук, оставляя кровавые борозды царапин на них. Он был независимым котом. Я был уверен, что не корми мы его дома или останься он один на длительное время на улице, он бы не пропал. Откровенно любил он только бабушку и деда. К ним он всегда с удовольствием шел на руки, всегда мурлыкал от их поглаживаний, заискивающе терся об ноги. Всех других или не замечал, или, как меня, терпел. Но этим утром, очевидно, что-то в его кошачьей душе изменилось в отношении меня. То, что теперь после ночной гулянки он лежал в моих ногах, меня приятно удивило. «Наверное, тоже соскучился», — подумал я.  Лежа в кровати, я старался не шевелиться, чтобы не разбудить его. Лежать без движения мне надоело, тело мое требовало упражнений после ночи. Я от души потянулся и стал потихоньку доставать свое тело из-под одеяла, как можно осторожнее, чтобы не разбудить кота, который и не думал просыпаться. Бабушка заглянула через занавеску и, увидев, что я проснулся, сказала: «Умывайся, соня, да давай завтракать! Я блинцов напекла. Потом с тобой в лес пойдем».
Кот продолжал крепко спать.

Мухтар
Я надел старые тренировочные штаны, до невозможности растянутые на коленках, рубашку с длинным рукавом и потрепанные кеды. Все это добро я нашел в чулане. Намазался вонючей мазью против комаров. В лесу комаров было очень много, но они были не самыми противными насекомыми, населяющими лес. Оводы были куда более неприятные существа, и жалили они больнее. Чувствуя мазь, оводы редко отваживались садиться на тело, больше летали рядом, досадливо жужжали вокруг. Неудивительно, от этой вони даже у меня слезились глаза.
Мухтар нервно тявкал на цепи, перебирая передними лапками, словно отбивая чечетку по земле, наблюдая за нашими сборами. Ему очень хотелось с нами гулять, выпустить пар. Это была очень умная, хитрая дворняга. Мухтар был похож на маленькую лисичку с тоненькой вытянутой мордочкой, рыже-серой густой шерсткой и, словно одетыми в пушистые шаровары, светло-серыми задними лапками. Вид у него был беззлобный и даже нежный. Со стороны, наверное, странно было наблюдать такую тщедушную собачку на цепи. Но он только казался таким, чужим он готов был перегрызть глотку. Пару раз от него доставалось нашим соседям, которые заходили во двор, когда хозяев не было дома. Мухтар лежал, спрятавшись в будке, и, хитрец, не подавал виду, но как только ротозей приближался к нему на расстояние цепи, Мухтар нападал. Покусанные соседи жаловались на него бабушке, показывая укусы на ногах и разодранные вещи. Но бабушка всегда его защищала. «Сами виноваты, — говорила она. — А вы разве не знаете, что у нас собака на цепи?! Она же тут не просто так, а двор охраняет!» «Это же надо, какая гадкая скотина, такой маленький, а злобный черт!» — причитала одна пострадавшая соседка. Я бы на месте Мухтара поступил точно так же. Эта соседка обладала прескверным, скандальным характером, и мы ее в семье не любили. Надо отдать Мухтару должное, на улице он ни на кого из людей не лаял и, тем более, не нападал. На цепи он просто выполнял свою работу — охранял дом. А вот зазевавшимся животным могло не повезти, особенно собакам, свиньям и кошкам. Если ему попадалась собака, с которой он не дружил, да-да, собаки, оказывается, тоже дружат, он с ней вступал в бой, независимо от ее габаритов. Очень часто более крупные соперники бежали от него прочь, поджав хвосты. Бабушка про него в шутку говорила: «Мал клоп, да вонюч!» К крупному и мелкому рогатому скоту он относился уважительно и обегал его стороной.
Через несколько лет, видимо, кто-то из соседей, все же, отравил Мухтара. Он пришел больной домой, подошел к каждому из нас, тыча свой горячий нос в руки, а после забрался под кровать на веранде и тихо умер. Так он прощался с нами, поняли мы позже. Дед положили его в мешок, и мы закопали нашего друга у реки, где он любил гулять.

Лес
Бабушка отвязала Мухтара, и он принялся радостно виться у ног, не давая нам проходу. Мы пошли все вместе в лес по грунтовой деревенской дороге. У бабушки висела большая плетеная корзина на локте для сбора трав, ягод и других лесных даров. На дне корзины лежала алюминиевая фляжка с водой и раскладной перочинный ножик. Я взял с собой маленькое полиэтиленовое ведерко. Мы с бабушкой напоминали спортсменов на пробежке, которые зачем-то взяли с собой тару. Оба были одеты в синие спортивные костюмы и кеды, только у бабушки была косынка на голове, а у меня кепка. Головные уборы, весьма, дисгармонировали с нашим спортивным видом. Спортивный костюм хорошо сидел на, моей не по годам стройной, высокой бабушке и был ей очень к лицу. Мы старались быстрее выйти из деревни на пустой луг, чтобы Мухтар не успел поссориться с очередной собакой, свиньей или котом. Пару раз нас обгоняли трескучие деревенские «ижи» и «восходы» с коляской, заслоняя дорогу сизым выхлопным вонючим дымом и клубами пепельно-серой пыли. Скрывшись из виду, они еще долго были слышны где-то вдалеке. Миновав благополучно деревню, мы вышли на пустой луг, на котором то тут, то там валялась старая, колхозная раздолбанная техника и запчасти к ней. В траве чернели циклопические покрышки от комбайнов и тракторов «Кировец». Одну из них Мухтар пометил, задрав кверху заднюю лапу.
Вдалеке виднелся березовый лес, в молодых, зеленых, нежных кудрях поверх белоснежных стволов с черными щербинками. Чем ближе мы к нему приближались, тем сильнее нас обдавало пряным запахом разнотравья, мха и цветов. Лес нас встретил маленькими голубенькими цветочками, которые дивным голубым ковром раскинулись по опушкам и между деревьями. Бабушка нагнулась и стала аккуратно собирать их, создавая из них маленький букетик. «Ба, а что это за цветочки?» — спросил я. «Это лесные незабудки, — ответила она. — Иди-ка понюхай, как пахнут». Я подошел и воткнул свой нос в букетик, втянул ноздрями воздух. Незабудки обладали таким же нежным запахом, как и их название. «Вкусно», — сообщил я бабушке. Она тоже понюхала и улыбнулась. Мухтар тем временем совсем не интересовался цветами, а рыскал по лесу, принюхиваясь к чему-то. «Махорка, что там?!»  — позвал я его (так его прозвали местные алкаши). Но он, не обращая внимания на мои окрики, продолжал шнырять по лесу, шурша редкими ветками и травой. Лес был чистым, словно его каждый день убирал какой-то лесной обитатель. Тут было мало старых поваленных деревьев, гнилых веток или стволов. Он был наполнен солнечным светом. На земле росла низкая, но густая зеленая травка, словно ее тот же лесной садовник периодически стриг. Гулять было приятно и свободно. Единственное, сильно досаждали комары и большущие оводы, которых пока еще отгонял запах мази. Если бы не это неприятное обстоятельство, я бы мог остаться тут жить, так мне нравилось в лесу! Бабушка наполняла свою корзину растениями. Я расспрашивал ее, что это за травы и для чего они нужны, расширяя, при этом, свой кругозор. «Это душица, это мать-и-мачеха, а это чабрец. Они против простуды помогают! Чай с ними вкусный и полезный, а особенно после баньки зимой, — объясняла мне она. —Приедешь к нам зимой, будем тебя угощать».
Вдруг вдалеке я услышал отчаянный лай Мухтара, переходящий на злобный визг. Я сразу догадался, что могло быть ему причиной, и побежал за ним. Уже издали я увидел, что Махорка нашел себе жертву. Он яростно кидался на ежа, который свернулся калачиком, растопырив свои иглы, и жутко шипел, при этом вздрагивая всем своим тельцем. Мухтар, пытался его укусить, но, натыкаясь носом и языком на иголки, с истеричным, пронзительным лаем и рыком отскакивал назад. Из пасти вместе с лаем и слюной брызгала кровь, но он снова и снова пытался атаковать ежа, озверев от боли и злости. Тыкался в него носом, пытаясь перевернуть на спину, но то ли еж крепко держался лапками за землю, то ли иголки сильно кололись, а может, и то, и другое, но перевернуть на спину ежа псу не удавалось. Надо сказать, еж был упитанный, перевернуть такого было совсем непросто. Когда Мухтар отскочил от него, чтобы в очередной раз напрыгнуть, я схватил его за ошейник и оттащил в сторону. Он рвался вперед, мотал головой, брызжа во все стороны кровавой своей слюной, остервенело вырываясь, но я был сильнее. Пришлось привести Мухтара в чувство небольшим подзатыльником. Он немного охладил пса. Подчинившись мне, Мухтар сел, но продолжал звонко тявкать, срывая голос. Еж, тем временем, почуяв спасение, показал свою мордочку с длинненьким носом с черной пипкой на конце, поводил им по сторонам, приподнялся на лапках и проворно зашуршал в кусты. Мухтар практически смирился с упущенной добычей и уже не пытался вырваться, лишь иногда, будто устав, прерывисто тявкал, словно кашляя. Я придержал его еще с минуту, давая, тем самым, безопасно скрыться ежу, потом поволок его за ошейник в ту сторону, где  оставил бабушку. Он хоть и нехотя, но последовал за мной. «Ну, что, опять ежа хотел сожрать?  — спросила бабушка у Мухтара, увидев его окровавленную пасть и покачивая головой. — Что за противная собака такая! Изверг какой-то!  — ругала она его.  — Хоть в лес тебя не бери!» Мухтар виновато подошел к ней, часто облизывая уколотый нос, и сел виновато рядом, словно говоря: «Ну что же тут поделаешь? Инстинкты. Я не виноват!» Бабушка потрепала его не больно за уши и сказала: «Беги, гуляй, живодер». Мухтар никуда бежать не думал, а лег на траву, сложил передние лапки вместе, вытянул их вперед, положил на них мордочку, полизывая нос и поглядывая невинными, словно ангельскими глазками. Глядя на него, мы невольно рассмеялись. Почуяв наше снисхождение, он вскочил на все четыре лапы, словно улыбаясь, открыл пасть, задышал, высунув розовый, слюнявый язык.
Мы продолжили нашу прогулку по лесу, но Мухтар больше от нас далеко не убегал и ежей не находил.
Прогуливаясь, мы наткнулись на большую поляну, усеянную земляникой. Она напоминала пушистый красно-зеленый с белыми цветочными вкраплениями ковер. От вида этого великолепия, порхающих над поляной бабочек и отблесков солнца, которые заливали ее своим светом, рябило в глазах и хотелось закричать от радости, но я лишь простонал, сдерживая эмоции. Бабушка охнула от удовольствия. А вот Мухтар не обратил на земляничную поляну никакого внимания, а лишь, скучающе, присел радом. Я сел на корточки и собрал себе горсть красных ягодок, с мелкими, нежно-красными косточками. Поднес их к носу и вдохнул сладкий, немного пряный, аромат лесной ягоды. Надышавшись, я отправил их себе в рот. На вкус они были хоть немного и кисловаты, с легкой горчинкой, но очень даже вкусны. На зубах хрустели маленькие косточки. Наевшись, я решил, что надо бы и для общего дела потрудиться, стал собирать ягоды в ведерко. Должен признаться, поскольку терпение у меня отсутствовало, сбор ягод быстро мне наскучивал. Мне надоедало ползать долго на коленях и скрупулезно собирать мелкие ягоды, стараясь не раздавить их. Ведро ягодами наполнялось слишком медленно и это жутко меня раздражало, ведь затраченные силы были несопоставимы с конечным результатом (в моем понимании). А вот грибы мне собирать очень нравилось. Это была своеобразная охота для меня. Их нужно было искать, а они словно специально прятались. В небольших бугорках предстояло угадывать их присутствие, уметь различать листву и шляпку гриба. Ведро они наполняли значительно быстрее и приносили большее удовлетворение. Грибы я делил на три категории. Самая простая и непрестижная, третья, — это всякие там «беспородные» сыроежки, волнушки. Вторая категория более породистая — маслята, грузди, опята, шампиньоны. От нахождения таких грибов радость была значительно больше. Первая категория и самая элитная — это подберезовики, подосиновики, моя бабушка их называла обабками. Ну и конечно же, белый гриб. Нахождение таких грибов было самым радостным и престижным для меня. Как же было приятно обнаружить средь берез такой же стройный, с коричневой крепкой шляпкой подберезовик или пузатый, словно надутый, упругий белый гриб!
А нахождение целой семейки таких грибов повергало меня практически в предынфарктное состояние. И какое же было разочарование, если эти грибы были червивыми и негодными. «Ну а что ягоды? Возня одна!» — считал я. Но как видно, моя бабушка не считала сбор ягод возней. Она проворно ползала по полянке и ловко обирала ягодные кустики, так что ее корзина заполнялась несоизмеримо быстрее моей. Еще я не любил, когда я находил меньше грибов, чем другие. Дед, когда мы с ним ходили в лес и грибов у меня было меньше, чем у него, зная за мной этот грешок, чтобы я не расстраивался, незаметно старался подбросить мне в корзину найденные им грибы. Но я все замечал и, раздражаясь, возвращал ему их обратно. Хотя может, и не всегда замечал. Но ягоды — совсем другое дело, тут я не пытался быть лучше, и успех других не вызывал у меня отрицательных эмоций. Вернее, сбор ягод не вызывал у меня соревновательный дух. Хотя я ничего не имел против варенья или сливок с земляникой.
На ягодной поляне мы провели довольно много времени, и, когда мы ее оставили, она выглядела, благодаря бабушке, значительно поредевшей. Ее корзинка была наполнена ягодами, а мое небольшое ведерко — лишь на одну пятую.

Злейшие враги Мухтара

Гуляя по лесу, мы спустились по косогору к реке. Река, изгибаясь в этом месте, омывала песчаные берега своей мутно-серой водой. Казалось, что она неглубока и ее можно легко перейти вброд, но это ощущение было обманчиво! По берегу росли старые ивы, переплетая дно корнями и оставляя в воде свои старые сучья, которые иногда медленно и неуклюже проплывали мимо нас. Мухтар подбежал к реке и стал лакать воду. Лакал он беспокойно, напряженно щетинил холку. Иногда прерывался, нервно озираясь на другой берег, принюхиваясь, негромко отрывисто тявкая. «Что за странное поведение?»  — подумал я. Напившись, он несколько раз кашлянул, подавившись водой, и залился звонким лаем, нервно перебирая передними лапами на месте, словно отбивая чечетку. На противоположном берегу смиренно паслись три большие жирные свиньи. Они мирно перерывали своими пятаками берег в поисках еды, деловито похрюкивая, не подозревая об опасности! Свиньи были злейшими врагами Мухтара. С чего Мухтар так относила к ним, мы все понятия не имели, но бабушка шутила, что это может быть какая-то его детская психологическая травма. Каждый раз при виде их он как с цепи срывался! Никого не слыша и не видя, он стремглав кидался к свиньям и старался их побольнее цапнуть за задние конечности или хвост. Должен сказать, что несколько раз ему удалось-таки откусить у бедных свинок их закорючку или кастрировать хряков. Свиней мне было жалко, но сделать с Мухтаром в этот момент ничего не мог даже дед, который был для пса непререкаемым авторитетом. Ни окрики, ни палки, ни летящие в Мухтара камушки обычно не помогали. Он, словно зомбированный, кидался на них, не обращая внимания ни на кого, пока вволю не перекусает визжащих от ужаса свиней. В такие моменты мне сразу становилось как-то досадно, стыдно за него. Вот и в этот раз нехорошее чувство закралось в мою юную душу. Немного успокаивало только то, что между Мухтаром и свиньями была река, которая надежно защищала последних от пса. Воду Мухтар категорически не любил, и заставить его купаться можно было только силой. Надо признаться, что в воду я кидал его частенько. Мне доставляло огромное удовольствие смотреть, как он плывет, задрав высоко мордочку и усердно перебирая лапами, при этом имея какой-то сосредоточенно-озадаченный вид. Сказать, что он очень боялся воды, нельзя, нет, он ее просто не любил и относился к ней с настороженностью. Хотя промочить его шерстяной кафтан было крайне сложно. Обычно его шерсть была мокрой только поверхностно, ближе к телу она была совершенно сухой. Зная за мной такую подлость, Мухтар в моей компании при приближении к водоему старался отбегать подальше, так чтобы я его точно не мог достать, и наблюдал за мной с безопасного расстояния.
Я крикнул: «Мухтар, фу!» — и шагнул в его сторону. Тут он совершил то, что я от него совсем не ожидал! Мухтар присел на все четыре конечности и прыгнул в воду. Прерывисто и глухо потявкивая через закрытую пасть, он проворно поплыл в сторону ничего не подозревающих животных. Не успел он проплыть и несколько метров, как его подхватило течение и понесло вниз по реке. Он еще пытался плыть в сторону другого берега, но река его неумолимо уносила прочь. Почуяв неладное, пес повернул, чтобы плыть обратно, но водовороты закручивали его, сводя на нет все усилия, не давая ни на сантиметр приблизиться к берегу. Бедняга барахтался в нескольких метрах от меня, отчаянно перебирая лапками, нос был высоко задран к небу. Я звал его и бежал за ним по берегу. Пес продолжал исступленно работать лапами с пустыми от ужаса глазами. Пока я от растерянности звал Мухтара и не понимал, что делать, бабушка, бросив на берегу корзину, из которой рассыпались ягоды и травы, бросилась прямо в одежде и обуви в воду. В это время Мухтара закрутило в очередном водовороте, и он, словно на карусели, стал вращаться в воде, то приближаясь к берегу, то удаляясь от него. Бабушка по пояс в мутной воде пробиралась сквозь ил, увязая в нем и с трудом переставляя ноги по топкому дну. В это время воронка приблизила Мухтара к бабушке, она схватила его за холку и подтянула к себе. Мухтар отчаянно завизжал то ли от боли, то ли от радости. Бабушка взяла его на руки и поцеловала в сухую рыжую макушку. При этом испуганный пес продолжал по инерции медленно перебирать передними лапами, видимо все еще не веря в свое спасение. Вода вокруг него стала грязной. Со дна поднимались большие серые пузыри, которые лопались на поверхности, источая неприятный болотный, сероводородный, запах. Я протянул к бабушке руки и взял Мухтара, но неблагодарный пес, как только оказался на суше, ловко вырвался из моих рук и отбежал на безопасное расстояние. Там он стал неистово трясти шерстью, из которой фонтаном в разные стороны разлетались брызги.
Я помог бабушке выбраться на берег. На суше она оказалась босиком. Дно поглотило ее обувь, а река забрала ее мастерку, которая медленно плыла по реке, все дальше и дальше удаляясь вниз по течению, постепенно пропитываясь водой и уходя под воду. Я подумал, что это ее огорчит, но она, напротив, улыбалась и с напущенной строгостью сказала: «Вот же вредный пес!» Мухтар весело подбежал к ней и улегся в ноги, перевернулся доверчиво на спину и задрал лапки кверху, подметая хвостом траву, изгибаясь змеей. «Ну ты и дурачок! Чуть ведь не утонул! Дались тебе эти свиньи!»  — она нагнулась и ласково потрепала Мухтара за шею. «Дурачок, но наш дурачок»,  — сказала она и поцеловала счастливого пса в нос. Я стоял рядом и смотрел на них, постепенно успокаиваясь. «Вот же дед удивится, пошли с тобой в лес, а вернулись без одежды, грязные и мокрые»,  — сказала бабушка улыбаясь.
Виновники всего произошедшего в это время как ни в чем не бывало продолжали пастись на другом берегу, так же мирно роясь в прибрежных кустах и грязи.
Я собрал рассыпанные ягоды, поднял разлетевшиеся пучки лечебной травы, и мы все вместе пошли в сторону дома. Я хотел было отдать бабушке свою обувь, но она была меньше размера ее ноги. Мне было неудобно, что она идет без обуви, и я снял кеды под предлогом того, что я промочил ноги, когда помогал им выбираться на берег. Так мы и пошли вместе босые.
Дед действительно был удивлен, встретив нас в таком виде около дома. Мы ему рассказали, в чем дело, и вместе от души посмеялись, нисколько не сожалея о потерянных вещах. Мухтар словно чувствовал, что это он виновник нашего веселья, добродушно вился у наших ног, улыбаясь своей лисьей мордой, пока его снова не посадили на цепь.
После этого случая мне стало казаться, он стал благодушнее относиться к поросятам.

Рыбалка
Я с ранних лет любил рыбалку. Мне нравилось стоять на берегу реки или озера одному, погрузившись в собственные мысли, наблюдая за поплавком и миром вокруг. Многим моим ровесникам это казалось скучным, но не мне. Общение с природой доставляло удовольствие, я словно чувствовал сопричастность к ней.
Откликнувшись на зов природы, я зашел на огород и накопал из жирного чернозема мясистых червей, которых погрузил в жестяную банку. Выдрал из забора небольшую упругую ивовую жердь, которая должна была мне служить удилищем. Снастей у меня было много, а вот удилищ не хватало. К этой немного кривой палке я приладил леску с крючком, грузилами и поплавком из гусиного пера, выкрашенного красным цветом с одного конца для большей заметности в воде. Взял на всякий случай некоторые запасные снасти с собой, а также садок, положил туда банку с червями и двинулся к речке. Дорога к речке занимала минут пять, и я сам не заметил, как оказался на месте. Место я выбрал тихое, там, где река образует небольшую запруду, в которой вода стоит неподвижно. Я пробрался сквозь кустистые ивовые заросли, выбрал свободное от веток местечко, размотал свою первобытную удочку, порылся в банке и достал первого попавшегося червя. Червь, очевидно, был недоволен, что его побеспокоили, и отчаянно извивался колечками в моих пальцах. Прикинув размер червя и крючка, я разделил эту небольшую змейку на две части. Теперь они уже вдвоем стали выписывать кренделя в моих руках. Одну более активную часть я положил обратно в банку, а вторую нанизал на крючок и закинул в воду. Поплавок некоторое время, словно устав, полежал на поверхности воды, потом нехотя привстал, криво торча из воды. Пришлось одернуть удочку, заставляя его принять вертикальное положение. Поплавок встал, отражаясь красными боками от сероватой глади воды. У воды было тихо. Лишь изредка покой нарушали гуси, которые плавали на противоположном берегу, громко гогоча. За спиной у меня зашелестели кусты, из которых показалась лисья морда Мухтара. Я не заметил, как он увязался за мной. Хитрец специально держался незаметно, чтобы я его не обнаружил раньше времени и не прогнал домой. Но сидеть ему рядом со мной было неинтересно, и он, лишь показавшись, исчез в кустах. Поплавок скучно торчал из воды, изредка на него приседали стрекозы. Отдохнув, они улетали, но через некоторое время на их место прилетали другие. Было приятно и спокойно наблюдать за отражением в воде проплывающих туч. Монотонность и неспешность окружающего приятно утомляла, и через некоторое время мне захотелось спать. Тут красный поплавок ритмично задергался, и его немного повело в сторону. Я оживился, от сонливости не осталось и следа, схватил удилище и приготовился подсекать поклевку. Поплавку словно надоело дрыгаться на поверхности воды, и он резко ушел под воду. В этот момент я дернул удилище на себя. На крючке болталась маленькая рыбка. Я подтянул ее за леску к себе и взял в ладошку. В руках она еще сильнее затрепыхалась, извиваясь и подпрыгивая, брызгая слизью. Я снял ее с крючка, взял в кулак и стал рассматривать. Рыбка была скромных размеров, чуть меньше моей ладошки. Она смотрела на меня своими бессмысленными глазами, хватая воздух ртом, по бокам которого повисли маленькие усики. Пескарь, догадался я. Поизучав немного его зеленоватое продолговатое тельце, я опустил рыбку в садок.
Червь хоть и был изжеван пескарем, но еще годился для дальнейшей рыбалки. Я поправил наживку и закинул ее в воду. Поплавок снова принял кривое положение, но потом сам нехотя встал вертикально в воде.
Я вспомнил о Мухтаре и недавнем происшествии с поросятами и позвал пса. Через некоторое время кусты зашелестели, и из них вылез Мухтар. Я потрепал его по холке, обобрал колючий репей с шерсти. Пес безропотно терпел, но как только я перестал его терзать, сразу же шустро исчез в ивняке.
Неожиданно из воды около берега показалась головка мохнатого коричневого существа. Существо уверенно пересекало заводь, совершенно не беспокоясь о моем близком присутствии, потом нырнуло в серую гладь и скрылось с поверхности. Я стал шарить глазами по воде, пытаясь угадать, где бы могла выплыть ондатра, или речная крыса, как ее некоторые неблагозвучно называют. Ондатра вынырнула у другого берега, на секунду показала свою головку и скрылась в прибрежных зарослях.
Тем временем плотные облака сменились пухлыми, словно серые барашки, тучками, и я небезосновательно забеспокоился, что может пролиться дождик. Но эти мысли тут же были перечеркнуты уверенной поклевкой, и после удачной подсечки на леске болтался уже второй пескарь. Размером он был не больше первого, но вместе им в садке должно было быть веселее. Поклевки заметно участились, и компания «усатых друзей» в садке становилась шумнее и больше. Количество червей в банке, напротив, активно уменьшалось. Руки мои неприятно пахли рыбой, были склизкими и грязными от земляных червей. Зато очень приятно из деревни веяло дымком от березовых дров. Его нельзя спутать с запахом дыма от других пород деревьев. Чуть сладковатый и на расстоянии немного нежный, домашний. Захотелось есть. Я помыл руки в реке и достал булку, которую предусмотрительно взял с собой. Руки продолжали нестерпимо пахнуть рыбой, перебивая запах сдобы. Это сильно портило аппетит. Я откусил немного от булки, пожевал ее всухомятку и убрал назад в карман курточки.
На том берегу что-то зашелестело в деревьях. Шелест усиливался. Словно приближающаяся волна, шуршание становилось все более громким. По воде забарабанили капли, оставляя после себя на поверхности миллионы точек, расходящихся кругами и разрушаемых следующими каплями. Стена из капель ровной линией стремительно приближалась ко мне, оставляя за собой мокрое барабанящее полупрозрачное пространство. Уже через мгновение дождь нещадно обливал меня своими холодными острыми струями. Он уравнял меня со всем, на что изливался. Я стал таким же мокрым, как земля, деревья вокруг, речка передо мной, небо. Вода неприятно стекала с волос прямо мне за шиворот, пробегая тонкой струйкой по позвоночнику, заползая мне в трусы, оставляя на теле мурашки. Где-то надо мной раздался раскат грома, и тут же еще один более тихий.
Дождь так же стремительно исчез, как и появился. Шелест как будто выключили, стало тихо. Туча убежала на север, робко погромыхивая вдалеке, расплескав, вероятно, всю воду надо мной. В одночасье небо просветлело, выглянуло яркое солнце. Оно отражалось в каждой капле дождя. Казалось, словно зажгли миллионы маленьких ярких лампочек вокруг. Природа стала яркой, праздничной, торжественной. Я зажмурился. Обилие света резало глаза. Вокруг стояла удивительная тишина. Не было слышно ни птиц, ни шелеста листьев. Даже река словно перестала течь, боясь нарушить безмолвие. Его величество дождь заставил всех замолчать. От тишины стало звенеть в ушах. Даже не звенеть, а как-то монотонно посвистывать. Чтобы нарушить этот назойливый однообразный шум, я свистнул что было мочи. Это помогло. Я словно разбудил природу. Листья стали нерешительно перешептываться, первые птицы выходить из оцепенения. Нельзя сказать, что я был потрясен пережитым природным явлением, но оно произвело на меня впечатление. После, находясь где-нибудь на озере или на море, я еще не раз наблюдал наступление дождя, его стремительное приближение, отражающееся на поверхности. Но я этого не запомнил, все слилось в общее ощущение, а отчетливо запомнился навсегда именно этот день, этот случай и ощущение мурашек от пробегающей по телу струйки воды.
Курточка моя промокла насквозь, футболка под ней частично тоже. В ногах ощущалась неприятная влажность. Взъерошенные руками волосы быстро высыхали на солнце. Я решил продолжить рыбалку, разумно предполагая, что скоро совсем высохну под воздействием солнечных лучей. Снял куртку, повесил ее на ветки ивы и стал греться на солнце. Поплавок словно застыл на воде. После дождя рыба клевать прекратила. Я вытягивал, иногда без надобности, крючок из воды, чтобы проверить, на месте ли червь. Делал я это от скуки, чтобы как-то разнообразить свой досуг. После очередного заброса червя поплавок отказался вставать в воде. Я потянул удилище на себя, но крючок в воде за что-то зацепился и не давал мне вытянуть удочку. Я пробовал тянуть ее и влево, и вправо, но было бесполезно. Тут леска не выдержала и лопнула, оставив мой поплавок болтаться на поверхности воды. Пришлось прилаживать новые снасти. Я привязал леску к своем кривому удилищу, прицепил на нее запасной поплавок, прикрепил два свинцовых грузила в виде маленьких шариков, привязал крючок. Нанизал на крючок нового червяка и погрузил в воду. Поплавок остался лежать на поверхности. Пришлось прикрепить еще один свинцовый шарик к леске. Теперь поплавок торчал из воды, как стойкий оловянный солдатик.
Тут я вспомнил о Мухтаре. Странно, что он больше не появлялся. Немного подождал и позвал его еще раз. Через некоторое время кусты зашелестели, и показался мокрый Мухтар. Пес сел рядом, уставившись вдаль, часто дыша, выставив наружу свой баклажановый язык. «Ты где от дождя прятался?» — спросил я больше себя, чем его. Мухтар посмотрел на меня и облизнулся. Я достал из кармана остаток булки и скормил ему.
В воде что-то звонко булькнуло. Я удивился, на рыбу это было не похоже, слишком уж странным был звук. Мухтар вскочил на все четыре лапы, озлобленно тявкая на кого-то за кустами. Через некоторое время опять звонкий бульк. Я обернулся и увидел сквозь ветки двух мальчишек, которые собирали крупную гальку и кидали ее в воду, метясь в поплавок. Один из них прицелился и бросил. Камень булькнул совсем рядом с моим поплавком. Мухтар, удивляясь наглости мальчишек, полез из кустов в их сторону, нерешительно тявкая.
—  Вы что делаете?! — рявкнул я на них, не найдя более подходящих слов.
— А что? — отвечали они мне, нагло улыбаясь. — Рыба на шум плывет. Мы тебе помогаем.
Самым противным было то, как они нагло улыбались, кривя свои глупые рожи и смотря на меня с вызовом, всем свои видом и поведением проверяя меня на слабо. Я был из совершенно другой социальной среды. Мне было непонятно, зачем некоторым людям нужно себя так мерзко и низко вести, провоцировать других для собственного самоутверждения. Если представлялся удобный случай, то подобные индивиды никогда не упускали его. Эти двое были какими-то одинаковыми. Оба одеты в старые растянутые на коленках тренировочные штаны, майки-алкоголички. Их светлые головы были стрижены коротко под машинку, что еще более подчеркивало отсутствие интеллекта на их физиономиях. Глаза крохотные, близко посаженные к переносице, словно у бультерьера. Такие лица запомнить невозможно, просто не за что зацепиться. Лица без особых примет. Вроде есть и носы, и рты, и глаза, оттопыренные уши, но все какое-то невнятное, словно отсутствующее. Ребята явно были местными, но я их не знал. Ростом меньше меня, но жилистые. Я оценил свои силы, взял удочку, оторвал леску и без разговоров пошел на них. На некоторое время упустив меня из виду, они переключились на Мухтара, который недоверчиво наблюдал за ними в отдалении. Ребята бросали в него камни, не попадая, однако. Вид у Мухтара был раздосадованный, он явно не понимал, что делают эти два человека. Пес отбежал на безопасное расстояние и смотрел на них оттуда как на юродивых. Мне хватило этого времени, чтобы выбраться из кустов. Я безмолвно двинулся на них с удилищем, а они устремились, сверкая пятками, в сторону деревни. Отбежав на безопасное расстояние, подобрав камни с земли, они снова стали швырять их в мою сторону. Я без особого труда уворачивался от снарядов. Не дав им набрать очередную горсть камней, я ринулся в их сторону, держа перед собой удилище словно копье. Из-за кривизны оно выглядело, скорее, смешным, чем угрожающим, но, видимо, моя безмолвность в сочетании с палкой-удочкой в руках и решительностью произвели на этих индивидуумов пугающее впечатление. Они ринулись бежать от меня со всех ног, часто оглядываясь. Я сделал с десяток шагов и остановился. Обнаружив, что погоня прекратилась, двое остановились и опять нагнулись было за камнями, но я стремительно припустил в их сторону. Мне наскучил этот глупый спринт, я остановился и стал наблюдать, как убегают деревенские. Можно было бы их догнать, но драться мне не хотелось. Не было настроения бить убогих, тем более убегающих. Мухтар все это время наблюдал за моей ленивой погоней, нерешительно следуя за мной сзади. Нужно было вернуться на место моей рыбалки и забрать садок с рыбой и вещи. Вылезая с вещами из кустов, я с удивлением обнаружил, что убегавшие не успокоились, а стоя на безопасном расстоянии, строят мне уродливые рожи и поливают меня бранью. Со всем своим скарбом в руках я опять ринулся за ними, но теперь бежать было неудобно, мешали вещи. Расстояние, между нами, не уменьшалось. Так мы пробежали метров триста, миновав первые избы с их раскинувшимися на пригорке огородами, и выбежали на прямую улицу. На первом перекрестке они свернули влево, сверкая словно обтянутыми леггинсами ягодицами, оставляя после себя клубы пыли. Я же повернул направо и зашагал в сторону дома. Через некоторое время я снова услышал свист и ругань в мой адрес. Убегавшие делали вид, что преследуют меня, скрывая свою трусливую ярость. Мухтар уже не обращал внимания на дураков и не оглядываясь бежал домой далеко впереди. Я последовал его примеру. Свист повторился, но я уже не обращал внимания на него. Не оборачиваясь, я шагал в сторону дома. Мухтар сидел у ворот и ждал меня. Настроение было подпорчено, и восемь пескарей в садке не радовали.

Драка
По соседству с нашим домом жил Пашка, деревенский пацан. Несмотря на то что он был на два года старше меня, мы с ним дружили. Часто ходили вместе на рыбалку, сидели вечерами на лавочке перед домом и грызли семечки. Иногда я смотрел, как он копается в старом мотороллере «Муравей» с грузовой кабиной. Когда тот был на ходу, что было редко, мы на нем ездили на рыбалку на дальний карьер. Пашка рулил, а я ехал в помятой серебристой, словно фюзеляж самолета, будке и держал удочки, стараясь не выпасть на поворотах и ухабах. Мотороллер жутко тарахтел, плевался клубами сизого дыма, источал запах машинного масла и бензина. Чем допотопнее техника, тем больше она мне нравилась и тем больше доставляло мне удовольствия на ней кататься. Пашкина одежда от такого тесного и частого общения с «Муравьем» тоже пахла бензином и маслом. Как я заметил, деревенские ребята сызмальства имели тягу к технике, практически у всех наблюдались инженерные наклонности. В моем возрасте многие могли запросто перебрать по винтику мотоцикл. Я же не имел понятия, как менять в двигателе масло и натягивать цепь. Вообще, деревенские казались намного старше своих лет, они многое умели того, что городским ровесникам даже видеть не приходилось. Могли холоднокровно отрубить курице голову, я же на это даже смотреть не мог. Орудовали топором, словно с ним родились, воду таскали в больших ведрах. От подобной тяжести обычный городской пацан надорвал бы пупок. Они всегда деловито разговаривали и витиевато выражались чуждым мне деревенским языком, коверкая на свой лад слова. Например, они говорили не есть, в смысле кушать, а исть, не летает, а летат и так далее. В разговоре часто использовали матерные слова, да так, что я иногда не мог понять смысла сказанного. Но несмотря на такую тарабарщину подобный язык делал их в моих глазах старше. Может быть, потому что в городе в моем кругу из подростков, а тем более детей, практически никто не матерился. Мат мы слышали, как правило, от подвыпивших мужиков на улице, но и он не был таким витиеватым, как у деревенских ребят.
Редко кто не начинал с малолетства пить алкоголь и курить дешевые папиросы без фильтра. Уверен, что особенно последнее делало их более взрослыми. От такого раннего разнузданного образа жизни некоторые к двадцати годам становились совсем пропащими людьми. Некоторые еле-еле заканчивали школу и работали, где придется или не работали вообще, а жили на иждивении родителей. Если это можно назвать иждивением! Ведь родители тоже у многих пьянствовали, дрались между собой, крыли друг друга матом на чем свет стоит. Такие семьи жили в убогих покосившихся лачужках, серых, прогнивших и сырых, провонявших гнилой картошкой и плесенью. Кормились от скудного приусадебного хозяйства и скотины, которую могли вырастить. Один раз мне «посчастливилось» побывать в подобном доме. Это был дом двоюродного брата Пашки. Во дворе дома стояла грязь вперемешку с фекалиями скотины, над которой роились зеленые мухи. Через это смердящее месиво можно было пробраться только в резиновых сапогах, но поверх была «заботливо» перекинута доска, по которой можно было относительно безопасно пройти через двор к дому. Под навесом стоял мотоцикл с помятой, словно жестяная банка, люлькой и облупившейся красной краской. Вокруг него валялось множество деталей, из которых при желании можно было собрать еще одно подобное средство передвижения. От этого хлама несло бензином. Во дворе сараи и стайки были такими убогими и ветхими, словно их построили еще в другом тысячелетии. Черные бревна с прогнившими боками выпирали неровно из сруба, грозя вывалиться и окончательно обрушить и без того покосившееся трухлявое строение. Рядом стояло такое же сооружение с уже рухнувшей внутрь крышей. По развалинам гуляли сухопарые петухи и куры, охотившиеся на насекомых, живущих в древесной трухе. Это имущество охраняла злая истеричная собака. Она рвалась с цепи, пытаясь напасть на незнакомца и вцепиться в человеческое мясо. Собаку было жалко, она явно недоедала, представляя собой наглядное анатомическое пособие для изучения строения скелета животного. Свалявшаяся грязная шерсть висела в некоторых местах дредами, волочась по грязи.
В дом мы прошли не разуваясь. В этом не было смысла, на полу был толстый слой грязи, задубевшей шершавой корой. Древняя, советская, мебель была такой же рухлядью, как и остальное хозяйство. Грязный диван, местами с порванной обивкой, был завален каким-то тряпьем. Я стоял у входа и с некоторым оторопением осматривал окружающее. Побелка на стенах, видно, когда-то была, но облупилась, обнажая голые бревна сруба. Стол был завален грязной посудой. Под ним беспорядочно стояли и лежали бутылки разных цветов. Больше всего, я успел заметить, было прозрачных водочных бутылок. Стулья возле стола заменяла длинная грубая деревянная лавка, на которой спал кот. Через незанавешенные заляпанные окна в жилище проникал яркий солнечный свет, который подчеркивал окружающую удручающую обстановку. Запах стоял словно в погребе. Пахло затхлой картошкой и перегаром. В воздухе надоедливо звенели мухи. С потолка локонами свисали липкие ленты с приклеенными к ним мухами. Забрав какую-то вещь, мои спутники быстро вернулись из соседней комнаты, и мы все вместе, к моему облегчению, вышли через темные и такие же вонючие сени во двор.
Двоюродного брата Пашки звали Серегой. Он слыл драчуном, и его многие мальчишки побаивались, относились уважительно, старались не задирать. Держался Серега важно, с некоторым достоинством. Был высок и жилист, словно атлет, несмотря на то что частенько пил брагу и покуривал махорку, хотя и реже, чем многие другие деревенские подростки. У меня он вызывал симпатию.
Однажды вечером мы болтались с Пашкой без дела возле его дома. Скотина уже была пригнана из табуна и загнана в стойла, у деревенской молодежи наступало время вечерних гуляний. Солнце медленно заходило оранжевым апельсином за горизонт, комары вылезали на свою вечернюю охоту и становились все более наглыми и назойливыми. Тут Пашка ошарашил меня, бросив между делом: «Серега хочет с тобой махаться!» «Зачем?» — немного оторопев от такой новости, спросил я. «Так просто, силой помериться», — как бы между прочим ответил тот. Я знал, что деревенские не любили городских и всячески их задирали, между ними всегда было какое-то соперничество, деревенские хотели показать, что здесь они хозяева и нечего городским, хоть даже и дачникам, делать на их исконной территории. Но моя дружба с Пашкой и его старшим братом защищала меня от подобных нападок. Как выяснилось, не совсем. «Серега сегодня возле клуба предлагал. Ну что, пойдешь?» Не пойти я не мог, если не хотел прослыть трусливой жалкой личностью. Этого я не хотел, и мне пришлось согласиться. «Пойду», — без особого энтузиазма ответил я. Пашка ничего не ответил, продолжая лениво и отрешенно смотреть в сторону. Настроение у меня упало, драться без повода совершенно не хотелось. Я не был драчуном, никогда не задирался и не лез на рожон, но не увиливал от драки, если это было нужно. Небольшой город, в котором я жил, был шахтерским. В школу, в которой я учился, ходили преимущественно дети шахтеров. Нравы у нас были суровыми, как условия работы родителей учеников. Каждый, кто был постарше, мог беспричинно толкнуть, подставить подножку или отобрать что-нибудь у младшего или более слабого просто так, чтобы поразвлечься. В туалет, в котором унитазы без перегородок были вмонтированы в пол, ходить было небезопасно. Там всегда собирались самые отпетые отморозки и курили. Они запросто могли подойти и начать трясти за плечи того, кто в это время справлял малую нужду, выкрикивая при этом что-то типа: «Учись ссать на корабле». Могли пнуть под зад, сопровождая это унизительным гоготом. Про справление большой нужды не могло быть и речи. Поэтому в туалет мы старались ходить не поодиночке. Толпой было безопаснее. Но драться, отстаивая свою честь, приходилось частенько. Школу я из-за этого терпеть не мог, но определенную жизненную закалку она мне дала.
Такое желание моего оппонента помериться силой мне не доставляло никакого удовольствия. Злости я к Сереге, а тем более ненависти не испытывал, соперником его тоже не считал.
— Когда это он успел тебе сказать? — спросил я Пашку.
— Сегодня вечером в табуне его видел, когда он скотину встречал, — ответил Пашка.
— Понятно, когда пойдем?
— Он в девять часов тебя ждать будет. — Пашка посмотрел на часы и пробурчал: — Через сорок две минуты.
— Ты со мной пойдешь? — спросил я его.
— Естественно! — удивленно ответил тот. Это прозвучало словно «Как я могу пропустить такой сногсшибательный аттракцион? Что за дурацкий вопрос?!». Ответ немного успокоил меня. Драться, зная, что за тебя болеет друг, как-то проще. А я именно был уверен, что Пашка будет болеть за меня, а не за своего двоюродного брата. Я присел рядом с ним на бревно и уставился на свои дырявые пыльные кеды. Мне надо было придумать что-нибудь, что могло бы меня разозлить, но получалось у меня плохо, мысли не клеились и рассыпались в голове, словно труха. Мое тело сковывала усталость и липкая лень. Голова сделалась мутной, словно запотевшее стекло, а мысли рассеянными. Захотелось спать. Пашка посмотрел на меня и брякнул:
— Что, ссышь?
Меня это неприятно взбодрило. Я, не глядя на него, словно нехотя, стараясь быть как можно спокойнее и деловитее, ответил:
— Чего мне ссать!
— Будете махаться до первой крови. Так что старайся попасть в нос. Я прослежу, чтобы все было по чеснаку.
Пашкин совет совсем взбодрил меня. Если раньше я не был до конца уверен, что он на моей стороне, то его совет меня окончательно в этом убедил. Я посмотрел на него с благодарностью и кивнул. Время тянулось медленно. Мы продолжали сидеть на бревнах, ожидая назначенного времени. Пашка, очевидно, с нетерпением, хоть и пытался скрыть это, а я безо всякого энтузиазма. Он частенько поглядывал на часы и каждый раз сообщал мне, который час. Когда до девяти оставалось десять минут, я сказал:
— Ладно, пойдем уже.
Мне хотелось поскорее с этим покончить. Пашка вскочил и с радостью ответил:
— Идем.
Идти было совсем близко, и, чтобы не терять эти несколько минут пути зря, Пашка по дороге меня инструктировал: «Ты за ногами его следи, он ими четко машет, вертушку может сделать». Я слушал молча и наматывал на ус. «Смотри, чтобы по яйцам с ноги случайно не заехал», —продолжал он. Мы вышли к клубу, на площади никого не было. Я подошел к колонке с водой, нажал на рычаг и стал пить из крана студеную, сводящую зубы, немного пахнущую ржавым железом воду. Напившись, я подошел к Пашке, ожидая соперника. Изо всех сил я старался представить что-то такое, что могло бы меня разозлить. Но с Серегой у меня не было неприятных ассоциаций, и я вспомнил двух пацанов с рыбалки, которые кидались камнями, но и они не вызвали у меня злобы. В это время вдалеке я увидел Серегу, который вышагивал из-за поворота со свой свитой. При виде такой значительной группы поддержки у меня совсем испортилось настроение. Пока они шли в нашу сторону, поднимая ногами клубы дорожной пыли, я насчитал одиннадцать пацанов. Они быстро приближались к нам, громко разговаривая и смеясь на всю улицу. При виде нас смех прекратился. Некоторые стали показывать в нашу сторону пальцами и что-то обсуждать. У меня неприятно заныло в груди, ноги стали ватными. Это чувство было мне знакомо и ненавистно. Я даже не понимал, что это такое. На страх в чистом виде это не было похоже, словно адреналин, переполняя мой организм, отравлял мою кровь, делая мои члены слабыми и безвольными. Я украдкой посмотрел на друга. Пашка стоял широко расставив ноги, держа руки в карманах штанов, сосредоточенно наблюдая за приближением толпы, словно это была его драка, а не моя. Толпа приблизилась к нам, окружив нас со всех сторон. Никто не поздоровался, лишь молча переглянулись с нами. У некоторых на лице была нарисована отвратительная ухмылка, которая говорила о том, что они ожидают моего публичного позора и унижения. Серега стоял передо мной, щуря в холодной улыбке глаза. Он был совершенно спокоен. В толпе чувствовалось возбуждение, но только не в нем. Пашка прервал молчание: «Пойдемте за клуб, там никто не помешает». И правда, на улице то тут, то там виднелись люди, которые могли помешать драке. Все молча двинулись за клуб в небольшой неухоженный садик. Действительно, в саду было спокойно и безлюдно. Ребята образовали кольцо, окружив нас со всех сторон. За своей спиной я услышал раздраженное: «Начинайте уже давайте!» — и кто-то толкнул меня в плечо. Я обернулся, чтобы ответить наглецу, но Пашка меня опередил. Он взял одной рукой толкавшего за грудки, а второй отвесил глухой и достаточно увесистый подзатыльник. «Пусть махаются один на один, никто не встревает!» — грозно пробурчал он. Пацан не сопротивлялся. Я его узнал, это был один из тех, что кидал камнями на рыбалке. Это меня немного раззадорило и придало некоторую уверенность. Серега подобрал кулаки и встал в такой боевой позе напротив меня, приглашая своим видом к поединку. Я сделал то же самое. «Ну давай, наваляй ему, Сега!» —послышалось из толпы. Вдруг он выпрыгнул вперед, выкидывая кулак, целясь явно в мою голову. Я увернулся от этого удара, но тут он ударил ногой и попал мне в бедро. От адреналина боли я не почувствовал и тут же пропустил второй удар от другой ноги в область печени. У меня ненадолго перехватило дыхание. С разных сторон слышались смешки и ободряющие крики Сереге. Почуяв, что удары ногами у него получились, он стал выкидывать то левую, то правую, но уже не попадая в цель. Я изловчился и схватил его за ступню, задрал ногу высоко, желая, чтобы противник потерял равновесие и упал. Серега запрыгал на одной ноге, размахивая руками. Я шагнул к нему, сделал подсечку ногой, и он грохнулся на спину в траву. Кидаться на него, лежачего, я не стал, но и он сразу же, словно ванька-встанька, вскочил на ноги и кинулся на меня, орудуя руками и ногами поочередно. Отскакивая от него, уворачиваясь от ударов, я врезался спиной в ограду из болельщиков. Отступать мне больше было некуда, и я пропустил сильный удар ногой в живот. Захотелось согнуться и схватиться за живот от боли, но это означало бы мое поражение. Я отскочил в сторону и переместился в центр круга, стараясь дышать как можно глубже. Противник нагло шел в мою сторону, опустив руки, явно меня провоцируя, кивая мне вверх подбородком. Я подпустил его ближе и выкинул вперед левую руку, а затем сразу правую. Левый удар у меня не прошел, а вот правый пришелся замечательно прямо сопернику в нос. Я сразу же переместился в сторону, а Серега ринулся на меня, словно тигр, готовый меня разорвать, извергая из своих глаз яростные искры. Я кинулся ему навстречу, схватил и перебросил через бедро. Противник опять оказался на траве, держа в руке оторванный рукав моей майки. Из его носа лилась кровь. Вопреки моим ожиданиям, бой не был остановлен. Я не стал ждать, пока он поднимется, а навалился на него сверху. Мы стали бороться, обмениваясь тычками и ударами рук и колен по разным частям тела, катаясь по зеленой траве. Остатки моей майки были залиты Серегиной кровью. Вдруг один из ударов попал мне в глаз, я часто заморгал, глаз заслезился. Я ответил тем же, удары с обеих сторон посыпались как горох из дырявого решета. Мы оба пытались попасть друг другу в голову, в пылу борьбы, не замечая уже проходящих, взаимных ударов. Наконец расцепившись, мы вскочили на ноги. У Сереги продолжала сильно хлестать алыми большими каплями, словно спелая вишня, кровь из носа. Было поцарапано лицо. Майка, так же, как и у меня, была разодрана и, словно не застёгнутая рубашка, оголяла его грудь и живот. Лицо было в ссадинах и царапинах. У меня явно заплывал глаз, и болели ребра с левой стороны. Я, как и Серега, был весь в крови, только не в своей, а в его. Мы выдохлись и стояли, согнувшись друг напротив друга, отдыхая, глубоко и часто дыша. Видя, как обильно кровь заливает футболку Сереги, Пашка крикнул: «Ладно, все, хватит!» — вышел из толпы и встал примирительно, словно Иисус, широко распахнув руки, между нами. Мы не сопротивлялись, сил у обоих уже практически не было. Не знаю, сколько длилась драка, но казалось, что время остановилось. Серега зажал одну ноздрю пальцем и смачно высморкался кровью. К нему подходили его товарищи, одобрительно похлопывая по плечу, но все же понимая, что победа за мной, ведь моя кровь не пролилась и на лопатках Серега побывал дважды. «Хороший был махач», — сказал Пашка, похлопав меня по плечу, и повлек за собой из сквера. Толпа направилась в другую сторону, не обмениваясь с нами прощаниями. Я, не оглядываясь пошел с Пашкой в сторону дома. Остановился у колонки, снял обрывки майки и стал отмываться от крови соперника. Хоть вода была и студеной, но сейчас, соприкасаясь с лицом, она доставляла своей прохладой наслаждение. Пашка давил на рычаг, а я подставлял, нагнувшись, тело под ледяную струю. Замерзнув, я встал в полный рост и посмотрел в сторону, куда удалялась толпа. Ее еще можно было видеть в конце дороги. Я видел Серегу, который шел в окружении ребят. Вдруг он обернулся, посмотрел в мою сторону, тут же отвернулся и пошел своей дорогой.
Больше в деревне меня никто не задирал.


Картошка
Лето выдалось жарким, и колорадского жука расплодилось видимо-невидимо. За домом и хозяйственными пристройками на пяти сотках земли бабушка с дедом выращивали картошку. Семья была большая, картошки требовалось на всех много. На огороде жук чувствовал себя вольготно, еды было ему много, и он отбрасывал многочисленное потомство, пожирая сочные ярко-зеленые стебли картофеля. Естественно, гегемония жука на огороде не устраивала моих бабушку и деда, поэтому нам несколько раз в неделю приходилось отвоевывать огород у жука обратно. До обеда мы все вываливались с банками на огород и до наступления жары собирали в эти банки колорадского жука и его красные, словно ягоды, личинки. Помимо жука и личинок, стебли были усеяны, словно икринками, оранжевыми продолговатыми крохотными яйцами жука. Их мы давили прямо на листве. Занятие это было крайне противным, но необходимым. Особенное отвращение у меня вызывали личинки. Их маленькое жирное мягкое красное тельце с черными точками по бокам и маленькими цепкими лапками напоминало уменьшенную копию пришельца с другой планеты из американского фильма ужасов. Личинки кучковались вместе и очень проворно справлялись с кустом картофеля, оставляя после себя изгрызенные уродливые узорчатые листья. Я старался при возможности не брать личинку в руки, а срывать с листом и отправлять в банку. Там личинки, словно ленясь, медленно шевелили лапками и крохотными челюстями, превращаясь в алую копошащуюся массу. Сбор жука портил мне все каникулы, но отлынивать от работы не позволяла совесть. Всю работу в деревне я выполнял с удовольствием. Мне нравилось поливать огород и деревья в саду, я с удовольствием колол дрова, топил печи, носил воду в ведрах с колонки, собирал урожай. Даже мытье посуды в тазу мне не было обременительным, но сбор жука был настоящей каторгой! Я скрючившись пробирался между попорченных зеленых кустов картофеля и, проклиная жука, собирал его личинки. Иногда между кустов я находил темные ягоды паслена. Их я съедал, но без особого удовольствия, а так, от скуки, чтобы хоть как-то разнообразить процесс сбора жука. Как правило, до обеденной жары мы не успевали обработать весь огород, уходили обедать и отдыхать в дом, а после сиесты продолжали спасение картофеля. Хоть солнце уже было и не в зените, но ползать по пыльному полю было жарко и скучно. На необработанном участке поля жука было полным-полно, и это занятие казалось мне нелепым и бесконечным, как сизифов труд. Я знал, что, когда через пару дней мы снова вылезем на это проклятое поле, оно опять будет алым от личинок, словно и не собирали мы их вовсе. Было обидно проводить так бездарно драгоценное летнее время. Но что поделаешь, коль в этот год такая напасть в виде жука приключилась! Когда все поле было обработано, время уже было к вечеру, но по-прежнему было жарко. От земли парило.
О наступлении вечера я мечтал с самого утра, наконец-то можно было идти на карьер купаться. «Улов» у нас в этот день был знатный. Мы пересыпали жука из наших банок в одну трехлитровую. Она сразу заполнилась на треть. Ее содержимое дед залил керосином. Он говорил, что жук крайне живуч и, чтобы уничтожить его, нужно поместить на пару дней в керосин, а потом сжечь. Мне была по нраву такая жестокая казнь жука. А нечего наш картофель лопать!
Мы отвязали Мухтара и пошли с дедом на карьер купаться. Бабушка осталась на хозяйстве. Я шел по пыльной дороге в сланцах, с полотенцем в руках и в купальных трусах, мечтая о том, как разбегусь, раскидав сланцы по берегу, и прыгну в воду. Так я и сделал. Вода приятно, до мурашек, взбодрила прохладой все мое тело и смыла с него серую пыль. Я нырял, выныривал и снова нырял, как дельфин, и не мог поверить наконец-то наступившему счастью. Дед пока раздевался, смотрел на меня и улыбался, потом, так же как и я, плюхнулся с разбегу в воду. Он с удовольствием, фыркая и охая, плескался, словно молоденький, потом лег на спину и медленно поплыл, подставляя свой живот последним жарким лучам солнца. Я, ныряя, поплыл за ним. Поплавав, он взял мыло и стал мылить волосы и тело. Белые пенные хлопья падали в воду и медленно уплывали прочь, постепенно исчезая и растворяясь в воде. Он поймал меня за руку, притянул к себе и стал мылить мне голову. На голове у меня образовалась белая шапка из пены. «Теперь у тебя волосы такие же седые и белые, как у меня», — щурясь в улыбке, сказал дед. С белого седого чуба его капала вода. Мыло лезло мне в глаза, щипало их. Я быстро нырнул, чтобы смыть его, и вынырнул уже со своим натуральным цветом волос. Пока мы плескались и мылись, солнце начало заходить за горизонт, но воздух все еще был теплым. Мухтар все это время лежал в траве и наблюдал за нами, изредка отвлекаясь на блох в своей шерсти. Мы вылезли из воды, вытерлись полотенцами. Комары, повылазив из своих дневных укрытий, звонко жужжали, норовя вонзиться в наши чистые тела. «Пошли быстрее домой, а то они нас сейчас сожрут», — сказал я деду. Накинув полотенца на плечи, вдев ноги в сланцы, мы пошли домой в трусах. Все вокруг готовилось ко сну, становилось тише. Где-то вдалеке было слышно глухое мычание быка, только комариный звон нарастал вокруг нас. Воздух был пропитан запахом сухой травы, навоза и стоячей озерной воды. Пахло счастьем, каникулами, летом, домом, и осень была еще далеко.

Наташка

Во второй половине утра, до наступления жары, бабушка поручала мне пасти утят возле нашего дома. Эта обязанность доставляла мне удовольствие. Утята были еще совсем крошечными и нуждались в присмотре. Эти маленькие пушистые, словно бархатные, солнечные желтые комочки беззаботно паслись на зеленой траве возле дома, а я следил за их сохранностью. Утята, как им и полагается, очень любили купаться, и для этих целей у них был свой водоем, сооруженный из разрезанной вдоль автомобильной покрышки от грузовика. Вода в покрышке была мутная, но это им не мешало резвиться в ней словно в настоящем водоеме, тем более сравнивать им пока было не с чем. Утята щипали друг друга, толкались, ныряли, а когда выпрыгивали из своего бассейна на траву, неуклюже приземлялись, переворачивались на спину и смешно болтали в воздухе лапками, пытаясь встать. Иногда я пугал заигравшихся утят, громко выкрикивая что-то наподобие «Фр-р-р-р-р-р!». Тогда они со всех лап бежали, сбивались в кучку и некоторое время, словно слепившись в одну желтую массу, притаившись, ждали чего-то страшного. Но спустя несколько секунд забывали об опасности и разбредались по лужайке кто куда.
По пыльной дороге шли, важно переваливаясь, две зрелые утки, громко скрипуче крякая. За ними семенили, такие же как и мои, желтенькие утята. Шествие завершала девочка-погонщица. Она шла с хворостиной и погоняла ей утят, которые то и дело отставали от основной процессии, или поправляла зазевавшихся малышей, возвращая их в строй. На болотину гонит, догадался я. Завидев собратьев, мои утята, как по команде, кинулись к ним, размахивая своими крошечными пушистыми крылышками, спотыкаясь и падая. Через какое-то мгновение все они перемешались между собой, и уже нельзя было отличить, где мои, а где нет. Девочка остановилась и улыбаясь смотрела на меня. Я, досадуя на утят, соображал, как найти в этой толпе своих. Девочка поздоровалась со мной, я поднял на нее глаза. Это была Наташка, деревенская девчонка, моя ровесница. Она жила через дом от нашего. Я поздоровался тоже. Мы виделись несколько раз издалека, но никогда не общались. В таком возрасте мальчики и девочки обычно как собаки с кошками общаются или просто стараются не замечать друг друга. Она заговорила со мной так просто, что я даже засмущался. «Сколько недель вашим утятам?» — спросила она, глядя на меня своими прозрачными голубыми, как летнее небо, глазами. Я смотрел ей в глаза и не мог оторваться, до того они были добрыми и чистыми, а еще необыкновенно большими. Их украшали длинные, словно опахала, темные ресницы. Лицо благодаря глазам было совершенно кукольным или словно нарисованным. Примерно такое лицо я представлял у Мальвины из сказки о Буратино.
«Две недели», — ответил я. «А нашим две с половиной», — ответила она, улыбаясь, продолжая смотреть на меня своими небесными глазами. «Такие смешные они. А где их мама?» — спросила Наташа. «Задрали ее», — ответил я. Наташка посмотрела с сожалением сначала на меня, потом на утят. Действительно, утку мы нашли неделю назад задранной на болоте, вернее сказать, нашли, что от нее осталось. С тех пор я и нянчился с утятами, о чем и поведал Наташе. В нежных глазах девочки отобразилась неподдельная скорбь и жалость к утятам, и я сам поддался грусти. «Вы дачники, да? Два года назад сюда переехали?» — перевела девочка разговор.

Бабушка с дедом, выйдя на пенсию, решили перебраться в деревню, купили дом и вот уже два года постепенно обустраивали хозяйство. Дом и участок преобразились настолько, что его было сложно узнать, и соседи только удивленно ахали. Соседкам особенно нравились цветы в палисаднике, у местных цветы встречались редко. Соседи же мужского пола завидовали большому металлическому баку с системой для полива, которую соорудил мой дед.
На вопрос Наташи я не стал отвечать. Он мне показался немного странным, ведь она и сама знала. Видимо, просто решила сменить грустную тему. «Как теперь наших утят делить будем?» — поинтересовался я. «Разделим», — просто ответила она и стала разглядывать птенцов. Я наблюдал за ней. Одета она была в выцветшее простое хлопковое платьице, голубоватого цвета в белый цветочек, в пыльных сандалиях на босу ногу. Ноги покрывал темно-коричневый загар и серая пыль. Голову украшали две задорные тоненькие косички, подвернутые наподобие калачиков. На висках и на шее светлые волосы завивались в маленькие пушистые локоны. Она была похожа на голубоглазого чумазого хрупкого, словно фарфорового, ангелка или херувимчика.
В это время наши утята разбрелись по зеленой обочине и все вместе, попискивая, дружно пощипывали травку. Утки ушли вперед и теперь громко строго крякали, звали утят. Половина утят, как по команде, побежала за утками, а другая половина продолжала мирно пастись в траве. «Вот и разделились!  — сказала Наташа улыбаясь. — Ладно, пока!» Она помахала хворостиной и посмотрела на меня еще раз пристально, словно всматриваясь, на прощанье. «Пока!» — ответил я, смущаясь от ее взгляда. Она быстро развернулась и пошла за утками. Я смотрел, как она удаляется, и мне почему-то не хотелось, чтобы она уходила. Но позвать ее я не осмеливался и пойти за ней на болото тоже. Так она и уходила вслед за своими утятами, помахивая хворостиной. Косички подпрыгивали на ее голове при каждом шаге. И вся ее походка была задорной, словно прыгающей или пританцовывающей.
Теперь каждое утро, выгуливая своих утят, я ждал, что вот она снова появится на дороге со своим выводком и посмотрит на меня, как при нашей последней встрече. Но она больше не проходила мимо, а я не решался искать встречи с ней. Мной овладело совершенно незнакомое ранее чувство, которого я стеснялся, не понимая, почему меня так тянет к этой девчонке. Я был еще мал и не осознавал, что, очевидно, в первый раз влюбился. Если можно так назвать это детское чувство. Мне хотелось с ней дружить. Было странно думать о ней, я даже злился на себя за это, но поделать с этим было ничего нельзя. В течение лета я видел ее еще несколько раз, но в основном издалека, и каждый раз сердце мое замирало, в груди появлялось чувство, похожее на страх. Не помню, разговаривали ли мы с ней еще, думаю нет, я не помню. Помню, что чувство это притупилось к концу моих летних каникул, а потом и совсем прошло куда-то. Про Наташу я практически забыл. Потом, конечно, у меня были и другие детские влюбленности, но те я уже осознавал, став более взрослым и понимая, что со мной происходит.
Через много-много лет, перед самым переездом бабушки с дедом из деревни обратно в город, я встретил ее. Сначала я даже ее не узнал. Наташа приехала погостить к родителям откуда-то из города со своими двумя малолетними мальчуганами. Я встретил ее, возвращаясь с полными ведрами воды с колонки. Она шла мне навстречу, я пыхтел под тяжестью ведер и не обращал внимания на окружающее. Когда мы приблизились, она сказала мне как когда-то давно: «Привет» — и улыбнулась. Я машинально ответил немного удивленно «Привет!», не узнавая ее. Но ее глаза, они словно открыли давно захлопнутые ворота памяти, я узнал ее. От прежней Наташки остались разве что глаза. Обменявшись приветствием, мы, не останавливаясь прошли мимо друг друга, но я успел разглядеть ее. Теперь это была бесформенная полноватая женщина, с отпечатком непростой жизни и быта на лице и фигуре. От нежности и образа ангелочка не осталось совершенно ничего. Куда-то делись милые золотистые завитушки, вместо них висели пряди, осветленные, очевидно, перекисью водорода. Правда, в лице еще оставалась некая миловидность, но это была миловидность зрелой, взрослой, женщины, не имеющая ничего общего с тем прежним юным образом. Я шел в некой оторопи от встречи, в голове всплывали воспоминания и чувства, связанные с маленькой Наташкой, которые совершенно не вязались с тем человеком, которого я увидел сейчас. Я прошел с десяток шагов и обернулся. Наташа удалялась, покачивая широкими бедрами под платьем. Она тоже обернулась. Мне почему-то стало стыдно, я отвернулся и еще быстрее зашагал к дому.
Больше мы не встречались.

Небо

На улице почти ночь, а мне не спится. Сижу на лавочке возле амбара, комаров тьма! Звенят во тьме и лезут во все не прикрытые одеждой места. Кусают колко, но тут же остаются на теле расплюснутые лепешкой от моих ударов. Мешают, паразиты, мне спокойно любоваться предосенним                звездным небом. Беру старое ведро, наполняю его ветками и щепками, кладу под всю эту древесину скомканную газету, чиркаю спичкой и поджигаю. Газета вспыхивает, словно только этого и ждала, огонь в мгновенье полностью пожирает ее и бойко перекидывается на ветки и щепы. Теперь в ведре играет полноценный костер, легкие языки пламени будто выпархивают из него вверх и исчезают где-то во тьме, выбрасывая в небо искры, словно маленькие звезды. Эта игра огня и искр завораживает, глаза привыкают к яркому свету и слепнут в темноте. Комаров становится меньше, огонь им не по нраву, я радуюсь своей кратковременной победе. Рву полынь, которая растет тут же, около забора, и кидаю в огонь. Огонь не может справиться с зеленью, тухнет и испускает крепкий насыщенный дым, от которого комары стараются держаться в стороне. Я пропитался пряным дымом насквозь и чувствую себя копченым. Ну и ладно, зато от паразитов избавился. Подставляю ведро к себе еще ближе, дым попадает в глаза и режет их, заставляя меня проливать слезы. Я откидываюсь назад, и мой «заплаканный» взор устремляется в небо. Боже, как оно прекрасно! Миллиарды звезд сливаются в серебряную дорогу на фоне черного неба, это Млечный Путь, идущий в бесконечность. Звезд такое множество, что я с трудом могу определить некоторые созвездия. Небо – оно живое! Я вижу какие-то небесные тела, пролетающие по оси, падают звезды то тут, то там. Хвостатые кометы пересекают небо, исчезая через миг во тьме. Небо гипнотизирует меня, приковывает к себе, но неизведанное немного пугает. Кто живет на тех бесчисленных звездах? Неужели, как нас учат, мы одни во вселенной и все эти планеты безжизненны? Нет, не может такого быть! Я нахожу взглядом одну яркую звезду, которая переливается всеми цветами радуги. Как же она называется, чудесная, таинственная планета? Может, Сириус, Альтаир или Вега? От этих названий мурашки пробегают по моей коже, они сами словно таинственная органная музыка, что звучит тихо, торжественно, высоко. А может, там, далеко, за сотни лет пути от нас, проложили межгалактические маршруты более развитые цивилизации, и они летают друг к другу по своим космическим делам, как мы перелетаем из одной республики или страны в другую? Как же манит неизведанное! Попробую стать космонавтом, когда вырасту, решаю я, ведь только так я смогу приблизиться к таким загадочным и манящим меня звездам. Буду из иллюминатора ракеты наблюдать за проносящимися мимо НЛО, выходить в открытый космос и любоваться нашей голубой круглой, словно хрустальный шар, хрупкой планетой. Хочется ощутить себя легче, чем воздух, и летать в невесомости куда вздумается. Мечтая, я словно вхожу в транс и улетаю ввысь, забывая о комарах и едком дыме, я сливаюсь со вселенной, ощущая себя частью этой бесконечности. Лишь далекий лай собак и стрекот мотоцикла возвращают меня назад, на землю. Мне грустно и одновременно радостно, словно я вернулся из далекого путешествия домой. Грустно оттого, что приключение закончилось, но радостно от встречи с близким и друзьями, с родными местами.
Я заливаю тлеющие угли водой, и они недовольно шипят, выплевывая пар. Иду спать. Завтра я так же зажгу костер в ведре и долго буду смотреть на звезды, овеваемый едким дымом. Буду мечтать о далеких неизведанных небесных цивилизациях, о мерцающих планетах и Млечном Пути, который, словно небесная дорога, уводит космических путников в бесконечность.

Заключение

Лето было длинным, но и оно подходило к концу. Нужно было готовиться к школе. Все поездки, гуляния, отдых и беззаботность остались позади. Воздух уже обволакивала чуть заметная осенняя дымка. В нем чувствовалась приближающаяся осень с ее отзеленевшей листвой, пожухшей травой, мокрым прохладным дождем и вязкой черной землей. На душе было грустно и немного плаксиво. Начинался новый учебный год, и вместе с ним третий класс. Нужно было готовиться, закупать тетрадки, обложки, дневник и другие мелкие канцтовары. Я шел по солнечной стороне улицы в «Культтовары» и наслаждался последними теплыми лучами солнца, вспоминая с грустью уже почти прошедшее лето и приключения, которые были пережиты за это время. Казалось, что счастье ушло безвозвратно, а впереди меня ждет только унылое серое двухэтажное здание школы с предстоящими контрольными, домашними заданиями и борьба со старшеклассниками за выживание.
Уже давно нет старого здания школы, нет многих родных мне людей, но, когда наступает май, воздух наполняется благоуханием сирени, яркими, словно юными, солнечными лучами и запахом нагретого парящего асфальта, я словно возвращаюсь в то далекое время, когда основным состоянием души было счастье.