Дед Шолгин

Отрывок из повести "Жизнь. Перпетуум Мобиле".

   Дед Шолгин высокий и худой с редкими седыми волосами старик хоть и считался авторитетной личностью, но о нем никто толком ничего не знал.
   Те, кому «доктора запретили поднимать что-то тяжелее стакана», считали его последним управляющим местного железоделательного завода, счастливую судьбу которого свела «на нет» революция 1917 года. И когда дед отказывал им в двух рублях на опохмелку, они называли его «вражиной» и выражали сожаление, что его не ликвидировали в двадцатых годах, как чуждого трудовому народу элемента. И то, что в семнадцатом ему было всего 10 лет, не сбивало их с позиции классовой ненависти к буржуям.
   Другие говорили, что он бывший директор времен первых пятилеток и враг народа, отсидевший в лагерях положенный срок. Там он придумал и отдал Советскому Правительству какое-то свое важное изобретение и Правительство его за это простило. Поэтому он сейчас живет в своем, очень даже справном доме.
   Женщины, когда дед чинил им стиральные машины, утюги и другую домашнюю утварь, величали его Мастером. А в разговорах друг с другом предлагали снова отправить деда в лагерь, чтобы он там чего-нибудь еще изобрел полезное. Например, не ломающуюся стиральную машину с нагревом воды.
   Были, конечно, и такие, которые знали деда как интересного собеседника, эрудированного человека, мастера на все руки. Но этих было мало и они его прошлым не интересовались.

   Теплым сентябрьским днем дед Шолгин окликнул идущего мимо Владимира Александровича.
   - Присядь-ка, черезсосед. Жену-то почто обидел? Она уехала и, ведь, не вернется.
   - Новые времена не приняла. Кооперативы, предпринимательство, частную собственность считает, что это всё чума, которая закончится кровавым пиром. Ну и пусть в городе живет, как в социализме с равной для всех общественной пайкой. А тут у нас такие возможности… Крутись, вертись, не ленись. Наживай, да наживай.
   - Много ль нажил-то?
   - Нажил. Двоим хватило бы.
   - А и видать, что уже нажил. Сейчас вот сидишь со мной и не торопишься никуда. Устал, что ль наживать-то?
   - Кажется, отторопился я, дед. Я же рассчитывал, что кирпичный завод приватизируем - хозяевами станем. Кредит под него возьмем, с акционерами сложимся - реконструкцию проведем. Кирпич выпускать лучше привозного стали бы. Но, что-то творится вокруг неладное. Давят со всех сторон медленно и упорно. Не бьют, не рвут на части, а давят. Кто-то неопределенный из-под меня, как из-под карточного домика, карты втихую тянет в разные стороны. Вот-вот все рухнет. И не знаешь, с какого боку обороняться, кому отпор дать. Я на акционеров рассчитывал, а они акции кому-то стороннему продали.
   - Обижены тобой люди, Володя.
   - Да за что же им на меня обижаться? Когда завод оказался брошенным, я же им в моем кооперативе работу дал. В безденежье их продуктами обеспечивал…
   - Ты, Володя, для них буржуем стал. Эксплуататором. Ты вон машину новую купил, дом строишь. А они велосипеды ребятишкам купить не могут. Бабы белье опять на пруду стирать стали. Денег-то ты рабочим не платил. Продуктами в счет зарплаты обеспечивал в своем магазине, да за двойную цену. Выплатил бы зарплату деньгами, они б в других магазинах дешевле купили. К народу, Володя, надо с добром относиться. Ты к нему с добром, и он к тебе тоже.
   - Добро людям? Конечно, на чужое добро они всегда падки. Особенно, когда свое пропили. А я наживал. Пока работу людям давал, они ко мне шли, чтили меня. А вот нет у меня сейчас ничего, и я уже никому не нужен. Раньше они все мне в глаза заглядывали, а сейчас в спину плюют.
   - В твоих речах, Владимир – блуд словесный. Ты путаешь добро материальное с добром душевным, в отношениях между людьми проявляющимся.
   - Тепло душевное? Мне тут про горьковского Данко рассказывали. Якобы конец его повести большевики исключили. Якобы конец-то у автора вот такой был. Люди при свете сердца Данко вышли в сад чудесный, обрадовались. Всё лето радовались, а осень пришла и в дожди-холода замерзать стали. Его же и обвинили: почему привел их сюда, а домов теплых для них не построил, еды не припас. Кинулись они обратно в свои пещеры, а по пути и сердце его, уже остывшее, затоптали, и тело Данко в овраг выбросили. Ох, прав был буревестник революции, хорошо знал нрав людской! Все думают, что новый хозяин благодетелем будет? Кормить за свой счет станет? Смотри, как перед выборами народ за своих альтернативщиков чуть ли не в кровь бьётся. Они, чумовые, думают, что эти кандидаты-обещалкины деньги на выборы тратят и в депутаты лезут ради счастья народного. Хрена вот им! Любой хозяин, любой депутат прежде всего о своей прибыли думают. Он всё затраченное в трое себе вернет. Был я в Запруде хозяином, благоустраивал его для людей – за мной они шли. Перебил меня более богатый и хваткий – пнули меня и за ним поспешили. Ты Виктора Фомина помнишь?
   - Ну?
   - А Нинку, Петра Савелича дочку, шалаву местную?
   - Знаю.
   - Так вот Витька – светлая голова, мастер на все руки на моём заводе лучшим рационализатором был. Где он сейчас? С сумой по дворам ходит. А Нинка шалава на «Мерседесе» ездит.
   - И что?
   - Ты мне разъясни, если сможешь, почему Витька вот такими большими ручищами за всю жизнь на ма-а-ахонький такой «Запорожец» заработать не смог, а Нинка своей махонькой дырочкой за год на большой «Мерседес» заработала? Как так? Откуда такие порядки взялись? Ты нового русского, что у Васьки-подводника дом купил, видел? – старик кивнул. – Дочка его или любовница – куколка с голубыми глазками и крашенными волосами на «Фольксваген-Поло» разъезжает. На днях этот «Фольсваген» с Нинкиным «Мерседесом» в Бажином переулке встретились. Не разъехаться. Кому-то надо назад сдавать, дорогу уступать. Нинка «куколке» рукой требовательно этак показывает, дескать, давай назад. А той папик права водительские, наверное, вместе с машиной подарил, она задом только давать умеет, а ездить нет. Ну, Нинка её, как водится, "по матери". Так эта «мальвиночка» стекло опустила, выглянула наружу и так Нинку отчехвостила, что та шарахнулась задним ходом, чуть изгородь бажинскую не снесла. Дед, а я то из слов этой "куколки" столько нового узнал о строении женских половых органов и процессе деторождения-я-я… Полностью с тобой согласен – наши дети образованнее и грамотнее нас.
   - Ёрничаешь все… Про Витьку и Нинку не знаю. А тебя, слава Богу, нищим уже не   увижу.
   Старик махнул рукой. Они расстались.

   Дед Шолгин умер в канун очередной годовщины Великой Октябрьской социалистической революции - праздника, который в прошлом году отменили. Организацией похорон занимался Владимир Александрович. На кладбище человек десять было, не более. А к поминальному столу много всякого народу прибилось. Даже двое новых русских откуда-то явились. Владимир Александрович выставил на поминальный стол ящик водки. Один из новых русских "прилип" к нему. О бизнесе, перспективах и о себе удачливом разглагольствовал.
   - Ты чо думашь, я мошну набиваю? Не-е-е, я всё для народа. Меценатствую!
   Мимо прошла Нинка. Меценат смачно шлёпнул её по заду.
   - Видал, какую красотку слепил из гадкого утенка. Ишь, улыбается. Довольная, значит. Их счастливых у меня много. А счастьем делиться надо. Вот я ими и делюсь.
   К вечеру многие уже и забыли, по какому поводу собрались. Пили и за упокой, и за «дай, Бог, ему здоровья». Одни у ворот пустились в пляс, другие за палисадником затеяли драку. Владимиру Александровичу руки жали подобострастно.

   Когда на следующий день Владимир Александрович не обеспечил опохмелку, мужики вновь зыркали в его сторону угрюмо, при встрече не здоровались и за спиной вновь обзывали буржуем.

   Весной Владимир Александрович остался ни с чем. Дед Шолгин как в воду глядел - не увидел его нищим.