Дао Дэ цзин. Толкование. Глава 26

Л А О – Ц З Ы

Д А О   Д Э   Ц З И Н
               

Т О Л К О В А Н И Я
ДЛЯ
ДОМОХОЗЯЕК


Посвящается:
Великому коту Косте и
Великим Пекинесам Ян Чжу-цзы и Чун Чун-цзы.


Записано со слов Великого Пекинеса Ян Чжу-цзы
с безразлично-молчаливого благословения Великого Пекинеса Чун Чун-цзы
в год плодовитой свиньи – 2007 от рождения Иисуса Христа.
(16. 02. 2007 – ……… )


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ДАО

Глава 26


(1)           Тяжелое – легкого корень.
                (чжун вэй цин гэнь)
(2)           Покой – беспокойства владыка.
                (цзин вэй цзао цзюнь)
(3)           Поэтому Мудрый, продвигаясь вперед целый день,
                (ши и шэн жэнь чжун жи син
                Не удаляется от обоза [с провизией].
                бу ли цзы чжун)
(4)           Как бы ни были виды прекрасны,
                все же ласточка пребывает над [ними]. Ведь так!
                (суй ю жун гуань янь чу чао жань)
(5)           Разве [может] властитель десяти тысяч боевых колесниц
                (най хэ вань шэн чжи ван)
                Из-за себя [относиться] легко ко [всему, что] под Небесами?
                (эр и шэнь цин юй тянь ся)
(6)           Легкомыслен – упустишь главное.
                (цин цзэ ши бэнь)
(7)           Беспокоен – [власти] лишишься.
                (цзао цзэ ши цзюнь)


«Любо, братцы, любо,
Любо, братцы, жить!
С нашим атаманом не приходится тужить!»
                Военно-заунывная песнь древних славян.

               Воистину, удивительная глава! Конечно, ни о каком Дао в ней речи не идет, и соседские куры отчасти правы, записывая это стихотворение в древнекитайский «народный фольклор» (курам бесполезно разъяснять, что фольклор и так со всех сторон народный). Размышления об очевидном единстве бытовых крайностей сближают сей шедевр с главой 2, которая в своих заключительных строчках уже перешагивает через все законы диалектики, являя чутким домохозяйкам уникальный стиль поведения мудрофилософа (У-вэй), погруженного по самые ушки в Колею Дао. Здесь же морально-политические зарисовки предлагают в густо иносказательном виде лишь прозрачные намеки на то, как правителям и военачальникам, отбросив вдаль ощущение собственной значимости, стать мудрее и пушистее. По нам, глава актуальна и сейчас: мудрых вожаков с гениальными вояками на планете раз-два и обчелся, а лицемерного ворья со скипетром, да деревянного дурачья в погонах, лампасах и с банковскими счетами в юрисдикции вероятного противника, хоть отбавляй.
              Эта глава похожа на аппетитный чизбургер: две первые и две последние строчки (6-7) – это половинки кунжутной булочки, между которыми располагаются ломтик сыра, помидорчик и ароматная котлетка, запрещенная схимникам-огородникам Буддой Самантабхадрой. Признаться, на чаньских грядках Великого Пекинеса дисциплинарные правила соблюдаются неукоснительно, но, оказавшись на вольных хлебах, в пампасах или какой-нибудь благообразной стране, где никому не войдет в голову напихать в котлетку всякую дрянь, пушистые схимники пускаются в гастрономические изыскания и кулинарные опыты. Так «булочки» – это самое простое и безоблачное. Записаны эти четыре строчки везде почти одинаково, и мы переводим их со строгой пунктуальностью, но в лучших традициях. Качественный импорт и продукция отечественного производителя зафиксированы в следующих философских гимнах: «The heavy is the root of the light; The still is the lord of the restless (строки 1,2). … If light, then the root is lost; If restless, then the lord is lost (строки 6,7)» (Lau Din-cheuk); «The heavy is the root of the light. Tranquility is the lord of agitation. … If you regard things too lightly, then you lose the basic. If you’re agitated, you lose the «lord»» (Роберт Хенрикс); «Тяжелое является основой легкого. Покой есть главное в движении. … Пренебрежение разрушает его основу, а его торопливость приводит к потере власти» (Ян Хин-шун); «Тяжелое – корень легкого. Покой – господин подвижности. … Кто легкомыслен, лишится корня. Кто спешит, потеряет в себе господина» (Малявин В.В.). Браво! Про разрушение, спешку и господина в себе у Лао-цзы ничего не сказано, но в общем и целом как-то так.
              Все самое интересное, как обычно, содержится в начинке – котлетке и помидорчике. Однако тщательное обнюхивание строк (3), (4) и (5) выявило в них столь непреодолимые для пережевывания ингредиенты, что пушистые самураи, дружно приспустив свои веселые хвостики, мелкой рысью устремились в заросли черной смородины, чтобы отдохнуть там от творческих усилий до самого ужина. Соседские куры, завидев их пораженческие маневры, подняли схимников на смех и презрительное «ко-ко-ко». Те насупились и уткнулись Неразумному в ноги, пища и мурлыкая в жалобных тонах: «О любимый двуногий, куры сказали нам «ко-ко-ко». Что нам делать? Как нам быть?» «Не печальтесь, о братья во Дхарме», – сострадательно молвил Неразумный. – «Посмотрим, что запоют эти нахальные птицы, когда мы рассекретим все тайны главы под номером 26».
              Строка (3) «ши и шэн жэнь чжун жи син бу ли цзы чжун» вовсе непроста, но по сравнению со строкой (4), как утверждает наш мудрокролик Пи-Пу, она не более чем разминка перед тройным прыжком вдоль огуречных грядок. «Ши и шэн жэнь» в текстах Ван Би и Хэшан-гуна означает «поэтому мудрый человек». Мавантуйские свитки и текст Фу И вместо усредненного мудрокитайца (шэн жэнь) выводят на сцену благородного мужа – «цзюнь цзы». Не стоит сразу пугаться: в обоих случаях это граждане плавно-рассудительные, не спесивые и в меру ответственные, вполне способные исполнять роль как царя-батюшки, так и верховного главнокомандующего. Чем они заняты в строке (3)? Сначала они «чжун жи син» (Весь день от рассвета до заката (чжун жи); Идти, продвигаться вперед, путешествовать (син)). А затем «бу ли цзы чжун», где «бу ли» – «не отлучаться, не удаляться» (в мавантуйском тексте «В» вместо «бу ли» прописано уникальное «бу юань» – не отходить далеко и надолго), а «цзы чжун» – «армейский обоз» с провиантом, снаряжением и боеприпасами, сопровождаемый юными маркитантками, любезными сердцу суровых вояк. Не секрет, что обоз во все века предпочитал неторопливо тащиться позади главных сил с тайным намерением отбиться, потеряться и повернуть домой на теплые печки.
              Множественная задумчивость в строке (3) возникает вокруг иероглифов «син» и «цзы чжун». Принимая «син» в миролюбивом значении «to travel, идти, шагать и тихо странствовать», пред пытливым взором домохозяек возникает пасторальный пейзаж, внутри которого «шэн жэнь» или «цзюнь цзы» печально-рыцарским образом волочат свои задние лапы по пыльному тракту непонятно куда, но рядом с повозкой, груженой багажом и снедью. Взирая на эту акварель, напрашивается наивный вопрос: вот исходя из каких причин и принципов они ведут себя столь вызывающим образом? В чем философская составляющая постоянной близости к своему багажу, и, что здесь делают тяжелое и легкое в покое сквозь движение? Неужто, быть вдали от любимой кибитки – это тяжело, а тупо шагать в жару и стужу рядом с ней – легко и весело? Вполне вероятно, что в этих смешных обстоятельствах «цзюнь цзы» мужественно переживал о сохранности своих чемоданов, корзин, картин и драгоценных картонок. Хотя… он ведь не пролетарий, опьяненный желанием соединяться с себе подобными во всех странах мира, а благородный джентельмен при должности, в чинах и с кошельком, плотно набитым древнекитайскими юанями. Так приставь он к своим саквояжам страшного негра с ятаганом, тут и сказке бы конец. Lau Din-cheuk (стандартный текст): «Therefore the gentleman when travelling all day never lets the heavily laden carts out of his sight». Роберт Хенрикс (мавантуйский текст «В»): «Therefore the gentleman, in travelling all day, does not get far away from his luggage carts». Ян Хин-шун: «Поэтому совершенномудрый, шагая весь день, не отходит от [телеги] с тяжелым грузом». Маслов А.А.: «Поэтому мудрец, странствуя повседневно, не отходит от груженой повозки». Малявин В.В.: «Вот почему мудрец, проведя в странствиях целый день, не отлучится от своей поклажи». В примечаниях он заявляет, что «В толкованиях Лао-цзы у Хань Фэя такая грузовая телега трактуется как символ владений правителя, но ничто не мешает истолковать этот образ и более широко – как символ тех духовных качеств, которые дают устойчивость в жизни и позволяют прожить долго». Ой, всерьез воспринимать «символы духовных качеств» этого профессора просто опасно для здоровья. Мы, с Великим Пекинесом, твердой лапой супротив самонадеянных поползновений толковать Лао-цзы «более широко». Мы, с Великим Пекинесом, всеми лапами за то, чтобы толковать Лао-цзы максимально осмысленно и ближе к тексту. А близко к тексту бином «цзы чжун» несет на своих плечах ярко выраженную милитаристскую окраску – это в первую очередь армейский обоз, а не телега с тяжелой поклажей, как «символ владений правителя». Добавив к «военному обозу» еще и «властителя десяти тысяч боевых колесниц» из строки (5), на древнекитайском пленэре живо вырисовывается мудрорешительный ван-государь или его дерзкий военачальник, без лишнего шума направляющийся под покровом ночи навестить надоевших ему соседей для проверки их на прочность, выносливость и знание трактата Сунь-цзы об искусстве ближнего боя в условиях бездорожья. Ах! Сначала будь как невинная девица, а уж потом как вырвавшийся вислоухий заяц! Великолепно! («Вислоухий заяц» – правка знаменитого изречения Сунь-цзы вислоухим кроликом Пи-Пу из чувства вислоухой солидарности). К нашему стыду, мы уж и не помним, что сказано у Сунь-цзы про обоз и его важную историческую роль в желтокитайских конфликтах, но при любых вариантах трактовка строки (3) с общегражданских позиций не выдерживает даже щадящей стирки, не говоря уж об интенсивном полоскании. Ощущая же строку в ее милитарном виде, ситуация сразу становится простой и прозрачной. В меру жестокий, но бесстрашный и издали чующий аромат победы «шэн жэнь» или «цзюнь цзы» на лихом коне во главе кавалерийской сотни врывается в стан полусонного противника и крошит в мелкое рагу всех, кто попадается ему на пути. При этом он ни на секунду не забывает об обозе, что опять отстал и еле тащится. Почему? Потому, что его хищные гусары, да и он сам, намахавшись острой саблей, к вечеру оголодают как серые волки. Вот случись с обозом нежданна беда, какое меню он предложит своим воякам? Сосать грязную лапу вместо макарон по-флотски и компота из сухофруктов? Уй?
              Мы так увлеклись кавалерийской атакой с макаронами, что чуть не забыли про иероглиф «син», с которого и началось наше обнюхивание строки (3). В свете кровопролитного развития событий, сей иероглиф утрачивает свою склонность к мирным путешествиям. Теперь из его значений мы выбираем агрессивное «движение вперед». Куды «вперед»? Туды! Вглубь вражеской территории. Конечно, неусыпно держа обоз на коротком поводке. Нет победы без обоза или, по-простому говоря, строка намекает всем домохозяйкам, что, куда бы ты не волочил свои задние лапы, порох лучше держать сухим и в пределах быстрой досягаемости. Вот и все!
              Приступая к строке (4), следует предварительно сознаться, что схимники-огородники, уперевшись в тексте во что-нибудь интенсивно бессмысленное, тут же собирают веселый консилиум, с писком и визгом вынося сему «феномену» окончательный диагноз, суть которого всегда одна и та же. Строка признается самой непроходимой и ничего более непроходимого уже не ожидается. Но через время созывается новый консилиум, и новая строка занимает место предыдущей, получая пальму кокосового первенства. Вот и сейчас строка (4) явно претендует на победу в этом увлекательном конкурсе.
              В текстах Ван Би, Хэшан-гуна и Фу И строка выглядит как «суй ю жун гуань янь чу чао жань». На годянском бамбуке главы нет, а в мавантуйском тексте «В» она прописана чуть иначе: «суй ю хуань гуань янь чу цзэ чжао жо». В мавантуйском тексте «А» все то же, но не хватает двух предпоследних знаков «цзэ» и «чжао», а вместо «суй» (хотя, пусть даже, разве) заметен схожий с ним по значениям иероглиф «вэй» (лишь, только, хотя). Так иероглиф «суй» сразу намекает на то, что предложение состоит из двух частей, где первые четыре иероглифа («суй ю жун гуань» и «суй ю хуань гуань») ведут себя придаточно-уступительно по отношению к тому, что за ними следует. Знак «ю» – это быть-жить, иметь-обладать, а на «жун» и «гуань» можно взирать либо как на бином-идиому (дворец, дворцовые палаты, залы и покои), либо как на отдельные иероглифы («жун» – прилагательное «цветущий, прекрасный, славный», а «гуань» – существительное «вид, облик и внешность»). Знак «суй», обычно, подразумевает в начале второй части предложения противительный союз «все же, тем не менее, однако, все равно», что в контексте обнюхиваемой строки выливается в следующее: «Пусть даже есть (имеешь) прекрасные виды (дворец) (суй ю жун гуань), но все же ля-ля-ля». В мавантуйских копиях вместо «жун гуань» стоит сочетание «хуань гуань», которое как идиоматический бином уже не употребляется. «Хуань» – окружать и охватывать, а «гуань» – чиновник, ведомство, казенное учреждение, служебные обязанности. Соответственно, первая часть строки говорит уже не о прекрасных видах из окна, а об окружении кого-либо толпой толстых бюрократов и ливрейных лакеев, не исключая из списка разнообразные казенные учреждения, заведения и ведомства. Роберт Хенрикс усматривает в «хуань гуань» «a walled-in [protected] hostel». Но «hostel» – это хостел – общежитие, дешевый отель или замызганный дом неприхотливого колхозника. На древнекитайский манер, это грязный постоялый двор с отхожими удобствами на улице и без туалетной бумаги. По каким приметам профессор выудил из «хуань гуань» окруженный кремлевской стеной и охраняемый древнекитайскими чекистами «санаторий», нам, если честно, невдомек.
              Устремившись ко второй половинке строки (4), не напрасно будет определиться, где в ней подлежащее и сказуемое. Так соседские куры и те справились с этой задачей без долгого кудахтанья. Субъект действия – иероглиф «янь», означающий «ласточка, отдыхать, быть спокойным, радостный, спокойный», а сказуемое – иероглиф «чу» при значениях «жить-быть, пребывать, располагаться». Как ни приседай, «янь» в виде существительного – это любимая китайцами «ласточка» (не с кулинарной, а поэтической точки зрения). Замудреный ван-султан, отдыхающий за забором антисанитарного хостела, может образоваться из иероглифа «янь» только вследствие неосторожного обращения с галлюциногенными мухоморами. Соответственно, «янь чу» говорит об том, где шустрая ласточка пребывает, проживает и порхает, не отвлекаясь на прекрасные пейзажи и шедевры дворцовой архитектуры. Замудреный ван-султан, отдыхающий за забором антисанитарного хостела, может образоваться из иероглифа «янь» только вследствие неосторожного обращения с галлюциногенными мухоморами. Грамматическая ситуация со строкой (4) настолько очевидна, что нам снова невдомек, почему профессора в пиджаках и галстуках перетаскивают субъект действия («шэн жэнь» или «цзюнь цзы») из строки (3) в строку (4), приписывая ему поведение, свойственное разве что малодушному неврастенику, скрывшемуся от мира, чтобы в сладких грезах вознестись над царящей в нем суетой и нервотрепкой. Lau Din-cheuk, прекрасный синолог-переводчик и стопроцентный китаец: «It is only when he is safely behind walls and watch-towers That he rests peacefully and is above worries». Рихард Вильгельм: «Even when he has all the glory before his eyes he remains satisfied in his loneless». Артур Уэйли: «However magnificent the view, he sits quiet and dispassionate». Роберт Хенрикс (мавантуйский текст «В»): «When he is safely inside a walled-in [protected] hostel and resting at ease – only then does he transcend all concerns». Ян Хин-шун тоже китаец: «Хотя он живет прекрасной жизнью, но он в нее не погружается». Малявин В.В.: «Даже обладая прекрасным дворцом, Он сидит безмятежно, воспаряя привольно над миром». Маслов А.А.: «Хотя он владеет роскошными дворцами, в своем умиротворении он отстранен от них». Что можно взвизгнуть, прослушав этакие песни? К сожалению, многое. Во-первых, в тексте нет ни стен со сторожевыми башнями, ни «он сидит» и уж тем более «all concerns», «in his loneless» и «привольно над миром». Во-вторых, нам, с Великим Пекинесом, сильно кажется, что строки (3) и (4) никаким образом друг с другом не связаны. Почему? Да, если связаны, то придется ставить знак равенства между фиолетовой привязанностью к телеге с багажом и тепленьким умиротворением в процессе воспарения («путешествую целый день» и «имею шикарный дворец» против «не отхожу от телеги с чемоданами» и «воспаряю над миром, сидя в вонючем хостеле»). Добровольно уверовать в такие уравнения мы не захотим, и на телепортацию главного героя из строки (3) в строку (4) не осмелимся. А без этой процедуры из строки выскальзывает подлежащее, отчего вышеозвученные переводы скоропостижно превращаются в обычную отсебятину.
              Ой! Мы опять отлучились от текста, прозабыв уделить наше невнимание последним иероглифам строки (4). Признаться, про стандартный «чао жань» и мавантуйский «цзэ чжао жо» запросто можно насочинять маленькую, но пухлую диссертацию. Соседские куры и престижные утки с другого конца деревни от диссертаций без ума, но мы сей нудный жанр недолюбливаем, от чего и расторопимся отчитаться задористо, но по-существу. Так иероглифы «чао» и «жань» так же, как и обнюханные чуть ранее иероглифы «жун» и «гуань» можно рассматривать либо вместе, либо врозь. «Чао жань» в виде идиомы означает «трансцендентный; независимый; отрешенный, в том числе и от мирской суеты; свободный; detached; independent; transcendent; aloof». В результате именно такого их восприятия мудрокитаец «transcends all concerns», «remains satisfied in his loneless» and «is above worries». Все бы ничего, будь под сим восприятием твердая почва в виде соответствующего подлежащего. Но на нет и восприятия нет. Читая же «чао» и «жань» строго по-отдельности, домохозяйки без особых усилий смогут вообразить себя легкокрылыми ласточками и насладиться всеми прелестями отвесного пикирования на живописные ландшафты древнего Китая. Сам по себе знак «чао» – это «превосходить, выделяться-выдаваться, выходить за, to exceed, to surpass, to transcend», что и находит свое отражение в переводе Lau Din-cheuk (is above) и у Малявина В.В. в его смешном «воспарении». Причем, сии господа, заимствуя «благородного китайца» из строки (3), не на шутку измучились: знак «чао» они использовали более-менее в «чистом виде», а потом приклеили к нему свои фантазии, способные образоваться лишь из значений бинома. Ох-ох. «Жань» означает «правильный, верный, одобрять, соглашаться», а также может выступать в роли междометия, выражающего согласие, одобрение или подтверждение – Да! Так! Верно! Yes! Fine! Натюрлих! Ура-ура! et cetera. Тогда «янь чу чао» – это «ласточка пребывает над (прекрасными видами или роскошным дворцом)», а «жань» – восторженное повизгивание, призывающее сонных граждан к активному сопережеванию. В итоге, вместо мутного вождя, от безнаказанности возомнившего себя воспарившим до Небес, домохозяйки имеют скромную, но свободолюбивую птичку, стремительно и беспристрастно порхающую над всем, что бы ни было у нее под крылом. В чем мораль басни? Да, ежели высшее должностное лицо, сидючи во изумрудном тереме, не испытывало искривленных симпатий к министрам и полицмейстерам, то помимо того, что оно не теряло способности мыслить независимо и отчетливо, в королевстве все функционировало хорошо и вовремя. Why? Элементарно! Когда полицмейстер не скован с ним одной коррупционной целью и цепью, он ловит воров и негодяев, а не становится их главарем. Если министры не опираются на дружеское покровительство царя-батюшки, то казна полна и налоги не в тягость. Когда же им все сходит с рук, в королевстве неизбежен финансовый кризис, развал экономики и разруха, причем, не только в сортирах (гл.53). Рыба тухнет с головы, а коррупция растекается сверху вниз. Что здесь «тяжелое», а что «легкое»? Персонаж, сидящий лицом к теплому Югу, легкомысленно потакая своим прихотям, рано, а не поздно приводящим к коррупционному развитию событий, загадить и развалить государство может быстро и стремительно. Рулить же, невзирая на лица и оставаясь трезво-свободным в море соблазнов… Ох-ох. Собственно, именно такие настроения и зафиксированы в следующей строке.
              Строка (5) – «най хэ вань шэн чжи ван эр и шэнь цин юй тянь ся», на наш зоркий нюх, являясь прямым продолжением строки (4), также не имеет ни малейшего отношения к строке (3) с ее чемоданами в обозе. «Най хэ» – это «Как? Каким образом? Why? For what reason? », а «вань шэн чжи ван» – мощный ван-государь, повелитель десяти тысяч боевых колесниц. То есть, первая половинка строки возбужденно интересуется, как древнекитайский ван-султан умудрился оказаться во второй половинке? «Эр и шэнь цин юй тянь ся» – звукосочетание загадочное, но его смысл напрямую зависит от строки (4). Если субъект действия, затаившись в охраняемом бункере, воспаряет оттуда над миром, то строка (5) неминуемо должна быть адаптирована к этому воспарению, что и наблюдается в следующих переводах: «Как может господин тысяч колесниц относиться к себе легкомысленнее, чем к царству?» (Малявин В.В.); «How can the king of ten thousand chariots treat his own person more lightly than the whole land?! » (Как может государь десяти тысяч колесниц относиться к себе легче, чем к своим владениям?!) (Роберт Хенрикс); «How, then, should a ruler of ten thousand chariots Make light of his own person in the eyes of the empire? » (Тогда, как же может правитель десяти тысяч колесниц вести себя легкомысленно на глазах у империи?) (Lau Din-cheuk). Внимая сим стихам и басням, придется тут же уверовать, что Лао-цзы истерзал себя заботой о владельце множества колесниц, который без перерыва на обед нес на своих плечах бремя государственных дел. Ах! Нескончаемые жертвоприношения, интриги, налоги, набеги, курс юаня, цены на бензин и капусту. И такая дребедень целый день! Помилуйте, а развеселиться-то, когда? Соседских кур вдоль забора погонять иль косточку погрызть под кустом смородины? Ай? Ян Хин-шун, прекрасно видя, что с этими строчками что-то не так, интуитивно пытается выправить ситуацию: «Хотя он живет прекрасной жизнью, он в нее не погружается. Почему властитель десяти тысяч колесниц, занятый собой, так пренебрежительно смотрит на мир?» Старания-то есть, но, похоже, перевод был выполнен под местным или даже общим наркозом: в строке (4) «шэн жэнь» у него, живя прекрасной жизнью, в нее не погружается, а в строке (5) уже занят собой, взирая на мир с пренебрежительной ухмылкой. «Заниматься собой» – это и есть погружение в красиву жисть вплоть до высокомерного пренебрежения ко всему кроме себя остальному? Строки (4) и (5), не говоря уж про строку (3), в традиционном исполнении откровенно не стыкуются, провоцируя мудрокота Костю на вынесение им беспощадного диагноза под общим названием «несъедобная фигня». Так Неразумному снова пришлось расчесывать Великому Пекинесу брюшко и ушки, чтобы сподвигнуть его на разглашение заколдованной тайны строки (5). «О братья во Дхарме, – сострадательно взвизгнул Пушистомудрейший, – «несъедобная фигня» в «Дао Дэ цзин» являет себя всякий раз, когда наукоемкие мужи упорствуют в желании подогнать свой перевод под свои же умофантазии. В тексте давным-давно все прописано «эр и шэнь цин юй тянь ся», где «эр» – многофункциональный союз (и, но, да, к тому же), имеющий огромное количество значений, а, порой, и вообще, не подлежащий переводу. Иероглиф «и» – предлог инструментального дополнения, указывающий на причину или повод – «из-за того или этого». Знак «шэнь» – «я сам, себя, себе, тело, личность», «цин» – легкий, слабый, легкомысленный и несерьезный. Иероглиф «юй» – мультиобширный предлог «в, на, от, [по направлению] к, из, ради, по сравнению», а «тянь ся» – все, что под Небесами. То есть, пораженческие настроения вроде «легкомыслия к себе на глазах у всей империи» и отношения «к себе легкомысленнее, чем к царству» в «Дао Дэ цзин» не присутствуют. Строка элементарно читается как «из-за себя несерьезный ко всему, что под Небесами». Вот и Wing-tsit Chan примерно того же мнения: «How is it that a lord of ten tsousand chariots Should behave lightheartedly in his empire?» Легкомыслие, саможалость и самообожание влекут за собой невоздерженность в желаниях, безрассудство в поступках и невнимание к внешним обстоятельствам. Беспечность, как известно, наказуема, и Великий Сунь-цзы реагирует на создавшуюся ситуацию следующим образом: «Государь не должен поднимать оружие из-за своего гнева, полководец не должен вступать в бой из-за своей злобы… Гнев может опять превратиться в радость, злоба может опять превратиться в веселье, но погибшее государство снова не возродится, мертвые снова не оживут» (Сунь-цзы, «Трактат о военном искусстве», Гл.12, «Синология», Избранные труды, Конрад Николай Иосифович, издательство «Наука», 1977).

(6). (7).         Строка (1), если припомнить ее спонтанно и весело, сообщает о «корне» всего тяжелого в том, что легко (иероглиф «гэнь» – корень, основание, исток, причина). В строке (6) по законам древнекитайского фолклора тоже должен был бы красоваться знак «гэнь», но вместо него стоит «бэнь» (корень, ствол, основа, фундамент, основное, главное). Вот нам и удивительно! Зачем писать «бэнь», когда из любви к благозвучию любой китаец в строке (6) повторил бы «гэнь»? Легок на всю голову – утратишь «корень»! Чем не мудрость за печатями? Ходи себе между грядок, да гадай, об чем про что эти китайцы? Соседские куры твердо уверены, что речь тут идет о драгоценном корне африканского хрена, который, если клевать его долго и напористо, способствует повышению яйценадоев и распушистости их пернатых перьев. Схимники-огородники подозревают, что африканским хреном в строке не пахнет, а иероглиф «бэнь» прозрачно намекает на то, что, имея в своей голове легкие мысли, упустишь все самое главное в потоке новостей и сплетен. Ведь, королевич-президент, беспечно уделяющий свое рабочее время всякой чепухе, обязательно выпустит из передних лап генеральную линию магистрального направления ключевых приоритетов. Сие, как утверждают куры, уже чревато попаданием под беспощадный ощип и далее в бульон с морковкой, укропом и лучком. Поэтому мы поспешим узреть в сочетании иероглифов «ши бэнь» не утрату странно-непонятного корня, а упущение из-под внимания чего-то нестерпимо значительного и неотвратимо существенного как для здоровья государства, так и для того, кто сидит в нем лицом к теплому Югу.
              Со строкой (7) та же история. В строчках (2) и (7) последний знак «цзюнь» говорит о государе-правителе и владыке-властителе. В строке (2) «владыка» вполне уместен, но в строке (7) (Беспокойный; Тогда; Утратить; Владыка) «утрата государя» выглядит шершавой и несуразной. Конечно, ее можно было бы приравнять к обидной русской присказке «без царя в голове», но «ши цзюнь» (утратить владыку) в своем основании имеет «цзао» – нервные подергивания в виде тревожного беспокойства, вспыльчивости и принятия необдуманных решений, а недостаток «царя в голове» случается при любых обстоятельствах.
                Честно взвизгнуть, переводя «Лао-цзы», часто приходится выбирать между дословным и смысловым толкованием текста. Например, Роберт Хенрикс выбирает первый вариант: «If you are agitated, you lose the «lord»» (Если ты беспокоен, потеряешь «властелина»). Чувствуя, что строка звучит по-дурацки, он пытается оправдать свой выбор следующим заявлением: «The last line not only refers back to the point made in line 2 but points out to would-be rulers that in this way they lose their chance to be «lord» (or «ruler» – chun) of the whole land» (Последняя строка относится не только к тому, что уже было сказано в строке 2, но и указывает тем, кто собирается стать правителем, что таким образом они упустят свой шанс стать властелином (или владыкой – «chun-чунь») всей земли). Пунктуально буквальный перевод прекрасен во многих отношениях, но в сочетании с «wishful thinking» это уже не так замечательно. Вот с каких прокисших щей профессору пригрезилось, что строка предназначена «would-be rulers»? С таким же успехом она могла быть адресована древнекитайским парикмахерам, газосварщикам или игрокам в покер: им тоже ни к чему беспокойные подергивания. Строго между нами, в тексте нет ни единого слова про чьи-либо шансы кем-нибудь стать, а английская транскрипция иероглифа, обозначающего «lord» – это вовсе не «chun-чунь», а «jun-цзюнь». Так обнюхав строку (7) в трепетном самозабвении, мы, с Великим Пекинесом, при мудропушистом участии вислоухого кролика Пи-Пу и котика Кости, пришли к триумфальному выводу, что ван-государь, имеющий власть над тысячей боевых колесниц, проявляя легкомыслие и бестолковую активность, неизбежно вносит разрушительную сумятицу в управление королевством. Своими бездарными действиями он расшатывает собственный трон, теряя доверие подданных и приближая тотальный ощип с бульоном на свою венценосную голову. Как сказано в главе 17, сначала такого вождя перестают любить и уважать, затем – бояться, следом – над ним насмехаются и ни во что не ставят. На финальной стадии этого революционного процесса мирные граждане чихвостят своего президента словами обидными, а порой и нецензурными, даже без оглядки на тайную полицию, всегда готовую за повышенную мзду и досрочный выход на пенсию к их беспощадному истреблению. Соответственно, «Беспокоен – [власти] лишишься». Да здравствует товарищ Ян Хин-шун, верный член коммунистической партии Советского Союза, самостоятельно пришедший к такому же умозаключению на 70 лет раньше схимников-огородников («…его торопливость приводит к потере власти»). Ах-ах!