Глава - 11. Куба

                1.

По общим условиям Куба не отличалась от других стран Латинской Америки. Но важным фактором успеха её борьбы явилось удачное соединение целого ряда обстоятельств. Такое соединение переменчивых обстоятельств могло сложиться в любой стране этого региона, но сложилось на Кубе, - в общем-то, это можно назвать исторической случайностью. Случайно не само образование такого удачного соединения (оно раньше или позже могло образоваться и где-то в другом месте), а то, что оно выпало именно на долю Кубы.

Конечно, нельзя сбрасывать со счетов и субъективный фактор, - руководители кубинского освободительного движения благодаря, не в последнюю очередь, их личным качествам смогли извлечь из этой ситуации максимум возможного.

О соединении каких именно благоприятных обстоятельств идёт речь?

Во-первых, режим кубинского проимпериалистического диктатора Фульхенсио Батисты имел очень узкую социальную базу и был окружён большим неприятием со стороны народа и оппозиционной части буржуазии.

Во-вторых, кубинская буржуазия не могла перехватить политическую инициативу в этой борьбе, так как её часть, оппозиционная режиму, была политически слаба, а основная часть крупной буржуазии не имела никакого влияния в народе из-за явного для всех продажного проамериканского компрадорства.

В-третьих, на Кубе уже имелись влиятельные и популярные в народе революционные организации.

В-четвёртых, народно-демократическая революционная ситуация, вероятно, уже сложилась или, по крайней мере, была очень близка. В связи с этим настроение народа (особенно молодёжи) было на тот момент очень активным и боевым.

В-пятых, никакие легальные пути избавления от батистовского режима не были возможны, и понимание этого в низовом обществе было почти единодушным.

В-шестых, кубинской борьбе предшествовал опыт партизанских войн в других странах Латинской Америки, где многие сторонники Кастро прошли неплохую школу.

В-седьмых, на основе опыта других латиноамериканских движений уже достаточно чётко сложилась хорошая народно-демократическая программа будущих преобразований, безоговорочно поддерживаемая народом.

В-восьмых, по ряду причин опасность американского вмешательства была на тот момент минимальна.

                * * *

Итак, ситуация на Кубе была созревшей для антиимпериалистической народно-демократической революции; это, плюс соединение благоприятных обстоятельств, позволило ведущим политическим силам этой революции овладеть политической властью.

Некоторая часть этой руководящей политической силы была настроена просоциалистически, хотя правды ради надо сказать, что зачастую эта «просоциалистичность» была не классической, а  в виде пёстрых представлений, так характерных для латиноамериканского общества. Но всё же с какой-то вероятностью можно было ожидать, что народно-демократическая революция в перспективе может перейти в опосредованную социалистическую. Вероятность не стопроцентна, ведь это зависит и от позиций других членов руководящей группы (а вот, скажем, человек с величайшей харизмой, колоссально популярный в народе, Камило Сьенфуэгос, был убеждённым анархистом). Далее это зависит от позиции самого народа и особенно от состояния кубинской мелкой буржуазии. Наконец, это зависит от объективной возможности социалистического продвижения в специфических условиях малой и плохо развитой Кубы и от международных условий, окружающих кубинскую революцию.

Мне неизвестно, было ли у тех кубинских руководителей правильное представление об этой постепенной опосредованности. Понимали ли они, что от низкого первоначального уровня развития их общества путь к социализму может идти только через посредство ряда переходных этапов? Я не имею документальных материалов об этом, но нет никакого сомнения (учитывая левые латиноамериканские настроения), что вопросы социалистической перспективы в революционном руководстве Кубы того времени усиленно обсуждались и, конечно же, не без споров, так как политический состав этого руководства, как уже сказано, был очень неоднородным.

Можно лишь предположить, что имея наглядные примеры такой социалистической ориентации не только в СССР или Китае, но и в целом ряде менее развитых или малых по размеру стран и видя их взаимоподдерживающее сотрудничество, кубинские руководители сочли вполне возможным включиться в этот союз социалистически ориентированных взаимно сотрудничающих государств.

Начав с насущных народно-демократических преобразований и получив на этом широчайшую поддержку народного большинства, руководители Кубы довольно скоро перешли к таким формам экономической и политической организации, которые уже выходят за рамки народно-демократического этапа. Можно ли это расценивать как поспешное перескакивание через необходимые переходные этапы и каковы были причины и последствия таких решений? Это очень непростая тема.

                2.

В конце 50-х годов обстановка на Кубе постепенно двигалась в сторону революционной ситуации (имеется в виду революционная ситуация не социалистической, а народно-демократической революции). Мы знаем, что различные обстоятельства могли бы и замедлить и даже приостановить это движение, но вооружённое выступление кастровцев способствовало более быстрому формированию этой революционной ситуации. Народ почувствовал серьёзность и внутреннюю силу кастровских партизан, и это важное положительное обстоятельство дополнительно активизировало его. Обвинения кастровского выступления в авантюризме становится при этих условиях неправомерным, - такие действия были бы авантюристичны при отсутствии всяких признаков революционной ситуации, но при нарастающей революционной ситуации они авантюрой не являются.

Но далее нужно сказать вот о чём.

Если следовать чистой теории, то кубинская антиимпериалистическя революция, начавшаяся на народно-демократических путях, должна была (даже при конечных социалистических целях её вождей) всё же сначала достаточно полно пройти народно-демократический этап. Национализация ключевых отраслей, но при хозяйственном сотрудничестве среднего и мелкого приватного сектора, непосредственное и опосредованное регулирование экономической жизни, народно-демократическяа власть, хоть и при главенстве коммунистической партии, сглаживание капиталистических отрицательностей и положительная социальная политика – эти известные, классические меры прогрессивной народно-демократической революции позволяют закрепить союз с преобладающей мелкой буржуазией и найти к ней подход для последующих преобразований, развиться до более высокой ступени, научиться государственному и хозяйственному управлению, укрепить рабочий класс, создать и освоить необходимые предпосылки для полноценного социалистического переустройства и вырастить необходимые кадры, не уронив (а даже подняв) при всём этом общий уровень экономики.

Дело тут даже не только в том, какую предварительную пользу дал бы этот переходной этап, но и в том, что непосредственное внедрение чисто социалистических форм без необходимой созрелости общества обернётся плохой их работой как по причине неумелости, так и из-за пороков неизбежного бюрократизма и некоторой отсталости общественного сознания.

Была ли в том первоначальном кубинском обществе готовность к социализму? Нет, конечно. Почему же кастровское руководство провозгласило не народно-демократический, а социалистический путь, причём ничего не говоря о его опосредованности?

Не было ли это сходно с развитием отсталых регионов нашей страны? Мы ведь, например, знаем, что республики нашей Средней Азии имели даже ещё более низкий уровень развития, но тем не менее установление в них политических и хозяйственных форм, общих со всем Советским Союзом, осуществлялось довольно скорым темпом. Республики Средней Азии, как и другие недостаточно развитые регионы нашей страны, непосредственно входили в общую политическую и экономическую систему СССР и прямо получали всё необходимое и в финансовом, и в ресурсном, и в кадровом и в научном, и в культурном отношении.

Но к Кубе это относится не в такой степени, хотя всё же содействие ей со стороны СССР было огромным и в значительной степени компенсировало минусы внутренней недозрелости её общества.

Хочется понять, так почему же руководители этого революционного движения выбрали для Кубы именно тот путь, который они выбрали. Видимо, здесь нужно предположительно указать на три повлиявших фактора. Но надо сразу сказать, что один из них является основным, а два других или только усилили влияние основного фактора, или просто придали его влиянию какие-то конкретные черты.

Этим основным фактором, по-моему, можно назвать те политические представления, которые были присущи большей части руководителей движения и происходили от представлений, преобладающих в революционном движении Латинской Америки того времени.

Конкретное представление о принципах социалистического устройства и о путях к нему складывались у кубинцев (как и у большинства латиноамериканцев) очень непросто. Самое общее согласие с необходимостью движения в социализм имелось у большей части кубинского руководства (хотя и не у всех), но толкование самого понятие «социализм» было разным и не очень чётким. И это совсем не удивительно. Для всей Латинской Америки очень характерен «винегрет» из так называемого «мелкобуржуазного социализма», из всевозможных радикальнейших максимализмов, из идей предшествующей национально-освободительной борьбы, из анархо-коммунистических представлений о свободе, из многих понравившихся фрагментов марксизма, привнесённых сюда веянием Октябрьской революции и победными результатами второй мировой войны, из довольно сильных влияний троцкизма и маоизма, из неизбежного влияния мощной местной антикоммунистической пропаганды и, наконец, из проникавших через промосковские компартии искажённые, оппортунистические представления позднесоветского толка.

Итак, основным фактором этой несколько сумбурной и расплывчатой ориентации на некую положительную социалистичность явилось горячее и искреннее желание местных рвволюционеров переустроить общество на социально-справедливых и антиимпериалистических основаниях. Первым дополнительным фактором оказался резкий и опасный всплеск враждебных действий империализма США в союзе с кубинской капиталистической буржуазией, заставивший, во-первых, ускорить взятие основной капиталистической приватной собственности в руки государства, а во-вторых, обратиться к иным внешним экономическим и политическим партнёрам. Роль второго дополнительного фактора сыграло идеологическое и политическое давление такого внешнего партнёра в лице СССР, который, опираясь на колоссальные экономические и политические связи, хотел бы сделать из кубинского общества что-то вроде послушной Болгарии или Монголии латиноамериканского региона.

Таким образом, при всём огромном уважении к отваге и беззаветному порыву кубинских революционеров надо признать, что им не было достаточно ясно, к построению какой именно экономической и политической модели нужно приступить после овладения властью.

Можно ли упрекать простых храбрецов небольшой латиноамериканской страны за то, что они не владели в достаточной мере сложной, высокой теорией? За то, что их представление, главным образом, сводилось к тому, чтобы, опираясь на власть, развить справедливую социальность? Упрекать надо не их, а тех, кто, выдавая себя за центр мировой марксистско-ленинской мысли, на самом деле к тому времени уже отошли от марксизма и изгадили его.

Однако, если и не высота теоретических знаний, то сама практическая логика борьбы вывела кубинских революционных руководителей на безошибочные первоначальные меры. К этим мерам отнесём радикальную замену всей государственной системы (одно из самых необходимейших условий любой революции), действительную революционную демократизацию общественной жизни (Комитеты защиты революции – нечто подобное нашим революционным Советам), проведение аграрной реформы (а затем на её основе – сельскохозяйственной кооперации), создание базового госсектора, закрепление однопартийности и установление централистского характера власти, организацию целой системы мер по усилению активности и самодеятельности народа, быстрый приступ к положительной социальной политике (насколько это уже возможно) с постоянным её расширением и усилением.

Бесспорно, эти меры и их влияние на мировоззрение кубинского народа нужно зачислить кубинской революции в большой плюс. Крепкость центральной государственной власти, авторитет партийного руководства, высокая социальная активность народа и особенно молодёжи, значительные успехи в положительной социальной политике, очень заметные на фоне общей латиноамериканской действительности, – всё это является неопровержимым достижением революционных преобразований.

Но как обстояло (и обстоит) дело с самым главным, самым определяющим вопросом – с созданием социалистических производительных сил и освоением социалистических производственных отношений?

Провозглашение в 1961 году социалистического характера революции не может вызвать возражений, поскольку ход мирового революционного процесса показал возможность опосредованных социалистических революций в первоначально недостаточно развитых обществах. Но в том-то и дело, что те, кто провозгласил социалистический характер революции, не имели никакого представления о социалистической опосредованности.

Все 60-е годы кубинские руководители, исходя из своих представлений о социализме (представлений очень разных), из советов-указаний, идущих и от Москвы и от Пекина (естественно, часто противоположных) и из собственного опыта (нередко сумбурного) пытались найти ту «модель социализма», которая бы эффективно удовлетворила кубинские потребности, снизила зависимость от других держав, не имела недостатков, которые кубинцы видели в так называемом советском и восточноевропейском «реальном социализме», соответствовала кубинской специфике и была полезна и притягательна для других стран латиноамериканского региона.

Все 60-годы велись активные экономические и политические дискуссии, методы хозяйствования часто менялись, большие амбиции и разочарования сменяли друг друга. Трудно сказать, к чему бы привели эти поиски. Дело затруднялось тем, что искали модель социализма, тогда как, по-видимому, в таком обществе надо было искать модель досоциалистического, переходного способа хозяйствования, а не замахиваться преждевременно на полноценную социалистичность.

В обычных условиях такое забегание вперёд дало бы больше отрицательных последствий, но во многом помогал особый настрой народа – его громадная революционная активность под влиянием недавно состоявшейся победы. Да, это была не социалистическая активность в правильном значении этого слова, а, главным образом, народно-демократическая, но тем не менее она давала огромную опору руководящей кубинской партии во всех её мероприятиях.

На практике же, в конце-концов, получилось то, что, в общем-то, и можно было ожидать. Опираясь на всё более и более растущую привязку кубинской экономики к советской ресурсной, технической и финансовой помощи, Советский Союз сильно приглушил на Кубе поиск своей модели и навязал… (плохое слово)… ну, скажем так – добился того, чтобы экономическое управление строилось, не мудрствуя, по позднесоветской схеме.

Мне кажется, что если это и сгладило поисковый сумбур внутри кубинской экономической и политической жизни, то всё же в перспективном смысле сыграло отрицательную роль. Наилучшим вариантом всё-таки было бы найти правильную переходную экономическую и политическую модель, соответствующую состоянию кубинского общества на том этапе.

В идеале Куба могла бы действительно стать своего рода «лабораторией социализма» (как выражались некоторые кубинские политики во внутрикубинских дискуссиях 60-х годов), то есть опытным полем по нахождению правильного опосредованно-социалистического пути для малых и недостаточно развитых стран в эпоху империализма. И если говорить о помощи извне, то было бы полезней помочь именно в нахождении этой модели, - помочь как в теоретическом, так и в организационном отношении. Но ни от позднесоветских псевдомарксистов, ни от (скажем честно) хунвэйбиновского Китая такого рода теоретических и организационных советов ожидать было нельзя.

В 70-х годах Куба практически перестала искать свою особую модель и по организации управления начала становиться подобием, копией, филиалом советской и восточноевропейской системы. Не умаляя то положительное, что создавалось трудовой энергией кубинского народа, нужно признать и наличие (а точнее сказать – даже накопление) отрицательностей, связанных, во-первых, с несоответствием скопированной (или правильней всё же сказать – навязанной?) системы управленческих методов объективному уровню кубинского общества, а во-вторых – с известной порочностью самой позднесоветской системы, всё более и более отрицательно влияющей на положение дел в самом СССР и в восточноевропейских странах. Эффективность такой системы управления применительно к кубинскому обществу была далеко не той, какая нужна была Кубе, и если бы она работала изолированно, суверенно, её недостатки стали бы очевидными. Однако все (или почти все) отрицательности в эти годы с лихвой покрывались громадным объёмом внешнего содействия.

Когда же это внешнее содействие прекратилось, кубинская экономика оказалась в чрезвычайно тяжёлых условиях. Да, разумеется, сказался сам факт прекращения огромной помощи, что очень-очень немаловажно для малой страны. Но сказались и ставшие вдруг абсолютно явными недостаточное развитие собственных производительных сил (насколько это было бы возможным), неэффективность системы управления, отягощённой бюрократизмом, низкой стимулированностью, плохим учётом, слабой бережливостью, и наконец, очень малая диверсифицированность внешних экономических связей.

                3.

Говоря об основном характере кубинской революции, мы ясно и определённо обозначаем её как революцию антиимпериалистическую. На каких именно путях пошла эта антиимпериалистическая революция – это уже другой, отдельный вопрос. По нему уже кое-что сказано в предыдущем тексте, хотя и явно недостаточно. Вопрос о том, по какому именно пути развивается антиимпериалистическая кубинская революция, требует ещё более основательного разбора.

Сейчас же нужно подойти к этой революции именно с точки зрения её основного характера – с точки зрения её антиимпериалистичности. Очень высокой оценки заслуживает понимание кубинскими руководителями той истины, что их революция является малой (но органичной) частичкой общего антиимпериалистического мирового процесса и что, следовательно, с одной стороны, её итог влияет на весь этот процесс, а с другой стороны, ход этого мирового процесса влияет на судьбу кубинской революции.

Ещё раз повторю: это понимание заслуживает очень высокой оценки. Оно свидетельствует об очень высоком качестве вождей кубинской революции, качестве пусть и не в области научной социалистической теории, но уж в области практического революционного чутья – наверняка.

Вследствие этого вся внешняя политика кубинской революции буквально пронизана интернационализмом, благодаря чему Куба счастливо избежала гибельного порока некоторых антиимпериалистических движений – узкого и замкнутого национализма.

Этот интернационализм имеет три направления. Первое – поддержка антиимпериалистической борьбы в других странах и особенно в странах Латинской Америки и помощь в подготовке и организации такой борьбы. Второе – настойчивая работа, несмотря на понятные препятствия, по установлению взаимовыгодных и, насколько это возможно, дружественных политических и экономических связей со всеми странами латиноамериканского региона (за исключением, разумеется, крайних проимпериалистических диктатур). Третье – активное дружелюбие внешней политики в отношениях со всеми странами мира с целью обеспечить возможность необходимых экономических связей и желательной политической поддержки от большей части мирового сообщества.

В связи с этим нельзя не сказать о трениях между Кубой и позднесоветским руководством по поводу рамок такой политики. Поскольку позднесоветская внешняя политика имела главной целью удобнее и выгоднее устроиться в мировой капиталистической экономической системе, она принимала освободительные антиимпериалистические движения только в степени, помогающей своей успешной конкуренции, и препятствовала такому выходу за эти рамки, какой мог бы ухудшить отношения с этой мировой системой. Легко видеть, что эти интересы позднесоветского руководства и интересы кубинских революционеров имели серьёзное расхождение. Как сказал Кастро в одном из интервью в 1998 году: «Советский Союз всегда категорически возражал против наших усилий содействовать революционной вооружённой борьбе в Латинской Америке».   

В то же время наряду с этим расхождением обе стороны нуждались друг в друге. Вот почему в советско-кубинских отношениях под внешней парадной оболочкой велась очень сложная и тонкая политика обеих сторон. И те и другие искали способ всё-таки достичь своего, не доводя в то же время до состояния, чреватого разрывом. Советскому Союзу Куба, в связи с её громадным авторитетом в антиимпериалистических движениях, была нужна как один из каналов влияния на так называемый «третий мир», но его не устраивала реальная возможность такого влияния самой Кубы, которое нарушало бы приспособительную игру советского руководства с западным империализмом. Кубе же был нужен СССР как единственно возможный в тех условиях фактор экономической поддержки, но её не устраивало конъюнктурное сдерживание Советским Союзом революционных движений вообще в мире и в Латинской Америке в частности.

В 60-х годах в кубинском руководстве выявились два настойчивых отклонения от этой тонкой и сложной политики: одно – в сторону прямых интересов Москвы (Эскаланте), другое – в сторону бескомпромиссного обострения мировой антиимпериалистической борьбы (Че Гевара).

Анибаль Эскаланте (выходец из руководителей прежней, докастровской, компартии, осуждавший партизанскую войну Кастро как «мелкобуржуазную авантюру», но в начале 60-х вошедший вместе с другими прежними коммунистами в общий революционный блок и получивший одну из партийных руководящих должностей) явно создавал собственную фракцию, не согласную с курсом Фиделя, причём находился в теснейшей связи с советским послом на Кубе, а значит, без сомнения, и с самой Москвой. Мы знаем, как хрущёвцы старались заменить руководство других компартий, очистив его от прежнего революционного направления, и как в большинстве случаев им это удавалось. Но в случае с Кубой так не получилось. Фидель пошёл на решительные действия, и в 1967 году Эскаланте и его соратники были арестованы. Правда дальнейшее развитие этого вопроса было тактически, без обострений погашено с обеих сторон. Через три года Эскаланте был освобождён и выехал в Москву, а затем в Прагу. Несколько позже был возвращён на Кубу и… умер, как сообщалось, «от тяжёлой болезни». Ни Гавана, ни Москва не посчитали нужным открыто портить отношения из-за этих фракционных событий.

Что же касается  прямого и бескомпромиссного Че Гевары, то его позиция создавала немалую проблему позднесоветскому руководству, тем более что он довольно открыто критиковал не только двусмысленную политику СССР в отношении острых форм национально-освободительной борьбы, но и его вредное дереволюционизирующее влияние на латиноамериканские компартии, и всё большую заметность элементов буржуазного перерождения в СССР, и раздувание раскола с Китаем, и конъюнктурную линию так называемой «разрядки напряжённости» в отношениях с империалистической системой, и недостаточно товарищеские экономические связи с зависимыми отсталыми странами.

Мы не знаем (и может, никогда не узнаем) о возможных разногласиях романтика Че и прагматика Фиделя. Мы можем только предположить, что прямолинейность Че Гевары создавала некоторые проблемы для тонкой тактики Кастро в отношениях с СССР. Вероятно, видя это, сам Че Гевара посчитал нужным действовать не в рамках кубинского правительства, а самостоятельно, вне его. Причины неудачи в Боливии, несмотря на обильную писанину, ещё не совсем ясны. Во всяком случае, нужно бы гораздо полнее вскрыть отрицательную роль руководства боливийской компартии, находившейся под влиянием и контролем КПСС. Ведь сам Че Гевара в своих «Боливийских дневниках» очень резко отзывается о руководителе боливийских коммунистов Марио Монхе («Поведение Монхе, - пишет Че, - было уклончивым вначале и предательским потом. Его партия уже начала борьбу против нас, и трудно предсказать, насколько далеко она зайдёт. Но нас это не остановит.») В конце 1967 года Монхе перебрался в СССР.

                4.

Как же продвигался кубинский революционный процесс на деле? Прежде чем отвечать на этот вопрос, нужно вспомнить некоторые общие рассуждения об особенностях движения к социализму в первоначально отсталой стране.

Конечно, является очевидным, что недостаточная созрелость условий для социалистических производственных отношений требует постепенного, целенаправленного создания этих недостающих условий. Таким же очевидным является вывод, что в той мере, в какой эти условия ещё не созданы, приходится допускать досоциалистические производственные отношения.

Попытки догматично навязывать экономике социалистические (по форме) производственные отношения не смогут обеспечить необходимую экономическую эффективность, поскольку эти отношения имеют в этом случае социалистической одну лишь форму, но лишены действительного социалистического содержания как раз из-за недостаточной созрелости общества. Использование же прежних производственных отношений (разумеется, с известной корректировкой со стороны революционной диктатуры) вполне в состоянии полезно обслуживать текущую хозяйственную деятельность, пока необходимая степень зрелости общества не будет достигнута.

Однако история нам показала, что в ходе такого революционного процесса на первый план выходит неизбежный и необходимейший этап форсированного укрепления и что задачи форсированного укрепления прежними производственными отношениями (в их классическом виде) выполнить нельзя. В истории СССР это проявило себя особенно наглядно.

Этап форсированного укрепления требует концентрации всех сил в одном центре, то есть политической и экономической централизации, и с прежними, досоциалистическими, производственными отношениями (в их классическом виде) это не совмещается.

Если так, то в этапе форсированного укрепления должны каким-то образом (очевидно, в своей конкретности это зависит от обстоятельств и от особенностей данного общества) сочетаться три составляющих. Первая – часть хозяйства, в которой остаются прежние, досоциалистические, производственные отношения в своём классическом виде. Вторая – ещё не социалистическая, но уже централизованная составляющая, то есть по сути дела какой-то вид государственного капитализма. Третья – какая-то часть социалистических производственных отношений в той мере, в какой они уже возможны. Понятно, что эти три составляющие существуют и действуют не отдельно друг от друга, а во взаимной зависимости и в тесном переплетении экономических связей.

Для руководителей такого революционного процесса очень важно ясно различать каждую из этих трёх составляющих, точно оценивать их долю в общей экономике и видеть происходящие изменения в них.

Здесь, конечно, не к месту разбирать эту тему применительно к истории нашей революции. Хотя это было бы интересно и полезно, но сейчас речь идёт о Кубе.

Насколько мне известно, руководители кубинской революции совершенно не ставили вопрос ни о том, возможно ли для Кубы уже начать социалистические преобразования, отказавшись от предварительной народно-демократической стадии, ни об опосредованном характере движения к социализму. Их теоретический политический уровень не был в начале пути достаточен для постановки таких вопросов.

Кубинские руководители, представляя социализм как всего лишь национализированное хозяйство под властью коммунистов, обеспечивающее положительную социальную политику по отношению к народу, уже приблизительно через год после взятия власти провозгласили революцию социалистической, а через два-три года довели национализированность до очень высокого уровня. Но революция становится социалистической не оттого, что её руководители ставят целью социализм (хотя некоторые товарищи так именно и думают), а от действительных социалистических преобразований производственных отношений, а сама по себе национализация, даже и под властью компартии, не означает ещё социалистичности этих отношений, как не означает взятие вами в руки скальпеля, что вы можете уже называться хирургом.

Может быть, кроме прочего, сказалось и то, что для укрепления и развития производительных сил Кубе, благодаря широкому содействию извне, не требовалась особенная форсированность, и в связи с этим руководители революции посчитали, что переход к социалистичности вполне может быть непосредственным?

Но перед кубинскими руководителями в этом деле всё же встали четыре проблемы, причём первые три были, в общем-то, очевидны и, конечно же, кубинскими руководителями ожидались, а вот четвёртая, по всей вероятности, оказалась неожиданной для них, хотя именно она и является самой определяющей.

Первая очевидная проблема – ограниченность ресурсов в такой малой стране, а значит неизбежная необходимость объёмных внешних связей.

Вторая очевидная проблема – очень низкий исходный уровень развитости, как в смысле техническом и технологическом, так и в смысле отраслевой однобокости.

Третья очевидная проблема – отсутствие необходимых квалифицированных кадров.

Ну, допустим, ресурсами частью помогут извне, а частью – удастся найти и развить свои. Но что касается развития производительных сил, то развить их как следует можно только через использование эффективных на данном этапе производственных отношений, а в этом-то и заключается четвёртая, неожиданная, проблема: вопрос о том, какие именно производственные отношения использовать и как, был далеко ещё не ясен кубинским руководителям.

Мало того, что до социалистических производственных отношений нужно было ещё доработаться, мало того, что пока нужно найти тот вид досоциалистических производственных отношений, какой соответствует условиям именно кубинского общества и именно в тех условиях, но и для тех социалистических отношений, которые будут постепенно создаваться, следует найти форму, соответствующую особенностям Кубы. И Ленин, и позже Сталин, не раз говорили зарубежным революционерам, что неправильно будет буквально копировать формы, найденные советским опытом, что, перенимая и правильно усваивая принципиальную, сущностную сторону дела, надо облекать её в форму, соответствующую условиям именно своего общества.

Кубинские революционеры того времени поначалу полагали, что уже есть какая-то готовая схема, которую надо лишь узнать и ввести в практику (видимо, по этой причине здесь не было тогда ничего подобного НЭПу). Последующие годы показали им, что это не так. Как признавался в 90-х годах сам Кастро: «Я верил, что кому-то доподлинно известно, как именно надо строить социализм. Но оказалось, что к социализму нет протоптанных троп, а есть лишь некоторые ориентировочные принципы.»

В течение 60-х годов кубинское правительство, даже не ставя как следует вопрос о досоциалистических производственных отношениях, пыталось прямо и непосредственно, так сказать, административно, установить тот способ хозяйствования, который она считала социалистическим. Как и следовало ожидать, дело упёрлось в отсутствие правильных стимулов, в недостаточную общественную инициативу, в появление пороков бюрократизма и коррупции, в пренебрежение общественными интересами в угоду интересам индивидуалистическим. Попытки побороть эти отрицательности энергичной воспитательной агитацией помогали мало.

Нет, дело, конечно, обстояло не так, что всё кубинское общество было не готово к социалистическим методам управления и хозяйствования. Как и всякая революция, кубинская революция выдвинула и достаточно самоотверженный и сознательный актив. Но этот актив (опять-таки как во всякой революции) составлял меньшинство общества.

На настойчивое желание советских политиков внедрить на Кубе ту же систему политического и экономического управления, какая в 60-х годах уже широко применялась в самом Советском Союзе и в странах Восточной Европы, кубинские руководители откликались не очень охотно, видя в ней (причём, как оказалось, справедливо) отход от социалистических методов и расширение методов, присущих капитализму. Кубе хотелось найти что-то иное, более соответствующее её высоким представлениям. Но поскольку действительно социалистические методы на Кубе были ещё невозможны, а та система управления и хозяйствования, которая подошла бы к уровню и условиям того кубинского общества, пока не была найдена (и никто извне в этом не помог) и поскольку огромное экономическое содействие со стороны советского лагеря требовало сближения систем управления, кубинское правительство в 70-х годах всё же приняло те методы управления, которые настойчиво навязывали ему советские покровители. Но, к сожалению, это были не социалистические методы в их действительном смысле и не методы досоциалистического, народно-демократического типа, которые хорошо подошли бы к кубинским условиям.

Вместе с этой заимствованной позднесоветской системой в жизнь Кубы были занесены и те её неустранимые пороки, которые всё более и более проявляли себя и в Советском Союзе и в странах Восточной Европы, а, накопившись, привели ко всем нам известному краху.

Совершенно не случайной, а очень-очень правильной и своевременной мерой была кампания так называемой «ректификации» (очищения), начатая кубинским руководством во второй половине горбачёвской перестройки. Наглядно поняв смертельную опасность от этих накапливающихся пороков, кубинцы нанесли тогда сильный удар по бюрократии, коррупционерам, кумовству, хищениям, отрыву от низов, обуржуазненному образу жизни и тому подобному. Многие высокопоставленные фигуры потеряли свои должности, немало из них получили тюремные сроки, а некоторые даже получили расстрел, - и всё это сопровождалось настойчивыми пропагандистскими и агитационными мерами по активизации низовых партийцев и молодёжных политических организаций. Такие действия свидетельствуют не о том (как зубоскалили наши либералы), что Кастро испугался за свою диктаторскую власть, а о том, что Куба всё же не утратила революционный характер власти. Отличие в этом вопросе Кубы от позднего СССР и восточноевропейских стран принципиально: если в тех государствах сначала произошла контрреволюционная смена диктатур, а затем, шаг за шагом, выяснилось, что этому новому состоянию требуется и новая, обуржуазненная система управления и хозяйствования, то на Кубе контрреволюционной смены диктатур не было, а позднесоветская система была вынужденно занесена извне.

Затем, как известно, произошёл распад советского блока и прекращение огромного внешнего содействия. И вот в чём проявилась ирония истории: с одной стороны - да, для Кубы это стало бедственным событием, но с другой стороны – ситуация во весь рост поставила перед страной вопрос о необходимости всё же найти собственную, правильно соответствующую кубинским условиям и уровню развития, систему политического и экономического управления. Тема, которая игнорировалась раньше, теперь стала вопросом жизни и смерти, - и это явилось очень полезным объективным толчком для пусть очень трудного, но теперь уже верного продолжения процесса кубинской антиимпериалистической революции.

                — — —

Так есть ли на Кубе социализм, как спрашивают многие непонятливые товарищи, или нет там социализма? Для ответа нам придётся немного отвлечься в общую теорию этой темы.

Странно, но эти же непонимающие люди затрудняются правильно истолковать значение слова «социализм». Это странно потому, что теория марксизма существует и развивается уже приблизительно двести лет и в формулировании его положений участвовали многие выдающиеся революционные умы с массой написанных ими книг и статей. Это странно и потому, что сейчас уже почти пройдена первая треть XXI века и за спиной у нас колоссальный опыт практических социалистических преобразований.

Недавно читал пост в ЖЖ, где комментирующий читатель заявляет, что значение слова «социализм» невозможно понять, что в лучшем случае это просто красивая идея, а автор поста ему отвечает: «Социализм, как я понимаю, это движение к коммунизму». Почему-то им не кажется ясной и очевидной мысль, что под социализмом современный марксизм понимает не какое-то учение, не какую-то благую политику и не движение к коммунистическому строю, а сам коммунистический строй, только на своей первой, ещё неразвитой фазе.

А что такое строй? Строй – это определённый способ производства вместе со всеми соответствующими отношениями так называемой надстройки. Способом же производства называется система производственных отношений, рассматриваемая в единстве с производительными силами, которым она соответствует. Итак, коммунистический строй- это устройство жизни, характеризующееся коммунистическими производственными отношениями (имеющими дело с подходящими для этого производительными силами) и коммунистичностью отношений общественной надстройки.

На своей первоначальной фазе этот строй имеет уже коммунистичность производственных отношений, но ещё не полноценную, не в полной мере. Эта неполная мера, с одной стороны, объясняется неполной мерой необходимого уровня производительных сил, а с другой – ведёт к такой же ещё неполной мере коммунистичности всех прочих надстроечных отношений. Итак, черта, отделяющая капиталистичность от коммунистичности уже пройдена, но степень коммунистичности ещё требует дальнейшего развития на своей собственной, коммунистической, основе. Вот это и называется социализмом, - социалистическим строем.

Поскольку формирование условий для коммунистичности происходит в различных сферах не одновременно, не в одном темпе, не единым гладким фронтом, то социалистические отношения (неполноценно коммунистические) долгое время сосуществуют с досоциалистическими, и такое состояние называется составным. Однако составное состояние тоже имеет свои стадии. Стадия, на которой социалистические отношения ещё малочисленны и слабы, а досоциалистические действуют практически в своей открытой форме, может быть названа предсоциалистической стадией. Стадия, на которой социалистические отношения уже более обширны и сильны и держат в подконтрольном подчинении остаточную досоциалистичность (зачастую уже тоже принявшую новую, приспособленную к этим условиям  внешность) можеть быть названа стадией установленных основ социализма. Когда же достигнуто существенное вытеснение досоциалистичности отношениями социалистическими, составное состояние прекращается и сложившийся строй правомерно называть социализмом, социалистической фазой, задача которой – преодолевать неполноценность как производительных сил, как базисных производственных отношений, так и отношений надстроечных, обеспечивая постепенный переход в высшую фазу коммунистичности.

Правильное применение этих теоретических выкладок к первой половине советской истории внесло бы очень много ясности, которой так нехватает многим левым балаболкам, пытающимся судить о том состоянии советского общества без правильного знания теории переходного процесса.

Но мы сейчас говорим не о советской истории, а о Кубе. Если применить сказанное к кубинскому обществу, то , несомненно, сразу станет понятно, что речь нужно вести о составном состоянии. Осталось только выяснить, каковы именно элементы этого составного состояния.

Судя по всему, в составном состоянии кубинского общества был достигнут тот уровень, на котором сочетались отношения народно-демократического строя, своеобразные госкапиталистические отношения под командованием революционной диктатуры (уже принявшие, конечно, внешнюю форму, отличную от классического госкапитализма) и пусть ещё не очень обширные и не очень сильные, но уже в чём-то достигнутые отношения социалистического типа.

Можем ли мы сказать, что кубинская революция достигла стадии установленных основ социализма? Нет, из-за того, что отношения действительно социалистического типа были ещё слабы и главное место ещё занимали отношения революционного народно-демократического строя, этого сказать ещё нельзя. Но выражение «стадия установленных основ» употребить можно, только в другом содержании: стадия установленных основ революционного народно-демократического строя, нацеленного на дальнейшее движение к последующей социалистичности. По-моему, эта формулировка правильно выражает реальный уровень продвинутости кубинской революции.

                5.

После прекращения огромного экономического содействия от Советского Союза Куба, конечно, сильно ощутила недостаточность материальных и финансовых ресурсов, но нас сейчас больше интересует другое. Те отрицательности, которые происходили от несоответствия навязанной экономической системы особенностям и уровню развития кубинского общества перестали с лихвой компенсироваться советскими ресурсами и проявили себя в полном, некомпенсируемом виде.

Таким образом, к началу 90-х перед кубинскими руководителями встали три задачи: ввести режим строжайшей экономии средств; установить новые внешнеэкономические связи; найти ту политическую и экономическую систему, которая в силу своего соответствия ситуации увела бы от прежних отрицательностей и тем самым дала бы более высокую эффективность.

Каковы же результаты этих стараний и этого поиска? Движение в этом направлении и в 90-е и в последующие годы было очень трудным, но в целом оно было небезуспешным. Правильней сказать – потенциально небезуспешным, так как трудности на этом пути огромны и движение к необходимой цели ещё далеко не закончено. Но в целом движение пошло, по-видимому, в правильном направлении, и этому способствовало соединение целого ряда помогающих факторов.

Одним из таких факторов стал богатейший опыт разных стран социалистической ориентации, - опыт и положительный и не менее поучительный отрицательный.

Вторым помогающим фактором назовём происходящее как раз в это время переустройство систем Китая, Вьетнама, Лаоса и построение подобных же схем в сандинистской Никарагуа и чавесистской Венесуэле.

Третий фактор – весьма благоприятствующий настрой большинства кубинского народа, ещё не растерявшего высокие традиции кубинской революции. Идеи социальной справедливости, сплочённости, товарищеского равенства и неподлежащая сомнению первостепенная идея национальной независимости, тем более в условиях явного империалистического давления, способствовали сохранению единства и активности большинства народа.

Четвёртый фактор – очевидная для всех положительная социальная политика в области образования, здравоохранения, распределения продуктов, жилищного строительства, недопущение несправедливого разрыва в материальном уровне верхних и нижних слоёв и всем заметное стремление руководства сохранить эти положительные социальные достижения даже в очень трудных условиях. Связь и взаимопонимание руководителей и народа не были нарушены.

Пятый фактор – очень большая роль личностного влияния, огромная харизма Фиделя и его соратников, безусловное доверие к ним у большей части кубинцев как старых, так и молодых поколений.

Шестой фактор – строгое соблюдение правильных внутриполитических отношений: постоянные меры по повышению активности общественных и политических организаций, особенно молодёжных; повседневная деятельность избранных депутатов на предприятиях и в жилых кварталах; приём в партийные ряды только через открытое обсуждение на широких собраниях трудовых коллективов; постоянное общение высших руководителей с низовым народом в разных регионах страны; строжайшее соблюдение верности целям революции; наглядное и бескомпромиссное подавление как коррупционеров, расхитителей, спекулянтов и нарушителей экономических норм, так и политических оппозиционеров, действующих против интересов Кубы.

К седьмому фактору отнесём то, что кубинскому правительству удалось, несмотря на блокаду со стороны США, привлечь к экономическому сотрудничеству немалое количество иностранных инвесторов, установить необходимые связи со многими международными организациями и со странами Европы, Латинской Америки, Африки и, что, пожалуй, наиболее весомо, с Китаем.

Восьмым фактором назовём строжайшее внимание в связях и работе с иностранными инвесторами к безусловному сохранению национальной независимости и суверенитета собственного курса.

Очень показательно, что, глядя на ход так называемой «горбачёвской перестройки», мы не найдём в ней НИ ОДНОГО из только что перечисленных факторов. Этому, конечно, есть причина, и её совсем не трудно понять. Здоровое революционное общество и разлагающаяся система тупиковой формы капитализма – это две несопоставимо различные ситуации.

                — — — 

Прежде чем рассуждать о подходящей к этим условиям экономической и политической системе, вспомним взгляд классического марксизма по этому вопросу.

Некоторые товарищи, положительно принимающие марксизм, всё-таки проявляют здесь чересчур упрощённый схематический подход. Они представляют дело так: есть, мол, капиталистическая схема хозяйствования (плохая для людей) и есть схема социалистическая (хорошая для людей), и, следовательно, задача состоит лишь в том, чтобы законодательным путём установить схему социалистическую – и таким образом, у нас будет социализм.

Если бы это было так просто, то, пожалуй, уже давным-давно мир имел бы множество полноценных социалистических обществ.

Нельзя рассуждать до такой степени упрощённо. О трёх вещах не нужно забывать на этом трудном пути.

Первое – сильнейшее остаточное влияние на сознание людей предшествующего многотысячелетнего частнособственнического бытия. Новое сознание произойдёт от нового бытия, - но его же пока ещё нет.

Второе – невозможность образования социалистического уклада в рамках капитализма. В отличие от новых, исторически-очередных видов частной собственности, которые могут беспрепятственно складываться рядом со старыми видами внутри общей частнособственнической среды, уклад, основанный на общественной собственности в частнособственнической среде сложиться не может. Его приходится строить практически с нуля после того, как политическим путём завоёваны возможности для этого, - без наработанного опыта и готовых работающих схем.

Третье – необходимость всё же иметь нужную эффективность хозяйствования в то время, когда новые, социалистические, производственные отношения ещё не освоены и не созданы в полной мере.

Вот почему классические марксистские тексты прямо указывают, что сразу убрать частную собственность нельзя, что, следовательно, даже для революции в развитой капиталистической стране будет довольно долгий период сосуществования двух видов собственности. Понятно, что для страны первоначально недостаточно развитой это справедливо в ещё большей степени.

                — — — 

Во что тут упирается дело? В чём тут главный пункт? Главным пунктом является проблема объективного стимулирования. Где та сила, которая будет непрерывно толкать и рядовых работников и руководителей к полной самоотдаче, к неустанной инициативе и к максимально острому неприятию возникающих препятствий и допускаемых недостатков? Нельзя же ведь рассчитывать только на некоего верховного надзирателя с кнутом в руке.

Мы знаем, какая мощная система объективного стимулирования была создана капитализмом и какой мощный скачок в развитии производительных сил он совершил благодаря этому. Социалистическая система объективных стимулов по силе превосходит капиталистическую систему стимулов, но пока полноценных социалистических производственных отношений ещё нет, должны, как сказано, сосуществовать два вида собственности и, соответственно, работать две системы объективного стимулирования – основанные и на общественном, коллективном интересе и на частном, индивидуальном.

Понятно, что если страна не отказывается от социалистической перспективы, то в этой составной схеме политическое главенство должно оставаться за коммунистически ориентированной властью, а экономическая – за централизованным госсектором. Следовательно, необходимо правильно решить целый ряд вопросов: как именно поделить общую экономику между двумя видами собственности? какая степень полноты допустима для негосударственной собственности? каковы могут быть формы такой собственности? какие способы досоциалистического стимулирования могут применяться в госсекторе и как они должны сочетаться со стимулированием социалистическим? как взаимовыгодно соединить государственный и негосударственный секторы? как обеспечить надлежащий контроль и руководство со стороны государства за негосударственным сектором? какая политическая система должна соответствовать этой составной экономической схеме?

Ответы на эти вопросы не являются простыми, поскольку они трудны не только сами по себе, но и требуют не любого решения, а такого, которое соответствует особенностям именно данного конкретного общества.

Не могу сказать, откуда это пошло (по-моему, от некоторых политических деятелей Латинской Америки), но по отношению к подобному экономическому и политическому состоянию получил некоторое распространение термин «социализм XXI века». В теоретическом смысле это, конечно, неправильное выражение. Это не социализм, а способ движения к действительному социализму. Но вот упоминание о XXI веке здесь вполне правомерно, так как мировой революционный процесс, пойдя (в связи с переходом капитализма в империалистическую стадию) через революции в недостаточно развитых частях мировой капиталистической системы, продвигается именно этим путём и именно XXI век показывает нам многие перспективные примеры этого курса.

Судя по доступным документам, главные усилия кубинского руководства сейчас сосредоточены на проблеме выработки и совершенствования такой составной, переходной политической и экономической системы, соответствующей условиям кубинского общества, и на остающейся очень тяжёлой проблеме недостаточности ресурсов в малой стране. Эту недостаточность Куба пытается преодолеть максимальной мобилизацией всех внутренних возможностей, а также присоединением к системе мировых экономических связей с заметно преобладающим упором на регион Латинской Америки и дружественный Китай.