Ключ. Часть 12

Я ужасно мало ела. Сначала мама не обращала внимания на то, что я пропускаю завтраки. Слишком уж часто на мою долю приходились опоздания. Но когда я пропустила уже пятый ужин, она что-то заподозрила.

Тогда я рассказала ей все.

Уже неделю мне снились кошмары, в которых я видела застывшее лицо дяди. Его тащили к реке, и на некоторое время он попал в поле моего зрения. Спиной я больно упиралась в сундучок, в котором мы с Любой спрятали наши секретики. По руке проползло что-то противное и склизкое. Но этого всего я будто не замечала. Это было неважно. Прямо перед полым деревом, в котором пришлось спрятаться, сквозь небольшую дыру, в которую мог пролезть семилетний ребенок, я наблюдала, как тащили тело, чтобы спрятать в реке.

Луч фонаря снова небрежно освещает именно дядино лицо в момент, когда мой взгляд падает в темноту. Каждый раз я вздрагиваю, не в силах даже пискнуть от переполняющего меня страха.

И самое страшное — это вовсе не сон.

— Что со мной?! — Закричала я прямо маме в лицо и вывернулась из ее объятий. Отошла как можно дальше от нее, забилась в угол, дрожа, как припадочная. — Почему я это вижу? Что это было?

Она молчала, совершенно потерянная, не знающая, что предпринять. Такой я ее видела впервые.

Мне пришлось буквально учиться заново есть. За неделю я ела столько, сколько раньше за день. Истерики у меня были стабильно каждый день, вне зависимости от приема пищи. Мама и Слава не знали, что делать. Они садились около меня, гладили по рукам и по голове, но от этого мне становилось только хуже. Я чувствовала себя беспомощной, но хуже того — беспомощной по собственной воле, а не по уважительной причине.

Спустя недели две я смогла отойти от детского питания и начать есть более-менее твердую пищу. Чтобы желудок совсем не потерял этот навык, питание я дополняла бананами, иногда заедая их хлебом. Мало того, что от них уже тошнило, так еще в интернете начиталась, что такая «диета» может привезти к гиперкалиемии.

— Мама, я хочу кушать! — В слезах воскликнула я, с громким звуком роняя вилку с пюре в тарелку.

— Все хорошо, мы же с тобой, — мягко говорила мама. Я даже забыла, что она так умеет.

Слава смотрел на меня с молчаливым бессилием. Мне было больно осознавать, что этот почти чужой мне человек вынужден сидеть со взрослой девицей, как с ребенком. Но еще хуже было от того, что в голосах тех, кто был тогда с дядей в лесу, я каждый раз боялась узнать его.

— Вы нужны были мне раньше! — Сорвалась я, даже не зная, отчего начала злиться. — Сейчас мне просто нужно поесть. Я просто хочу поесть…

Я спрятала лицо в ладонях и истошно зарыдала. Мне было ужасно плохо, но как от этого избавиться, было совершенно непонятно.

Слава подорвался и заметался взад-вперед, пытаясь успокоиться.

— Ей нужно к врачу, чего ты тянешь, я не понимаю? — Закричал он на маму, отчего я зашлась еще сильнее.

— Не ори, — попросила мама, продолжая поглаживать меня по спине.

— «Не ори»? — Повторил он и развернул мамин стул. Теперь он смотрел ей прямо в лицо, да с такой яростью, что даже у меня внутри все сжалось. — «Не ори»? Как мне не орать на тебя? Что ты сделала с ней? Как довела до такого?

— Я сделала?! Не надо перекладывать все на меня! Я виновата, но и ты…

Если бы я могла передать этот разговор дословно, то тут было бы несколько страниц, полностью исписанных матерными выражениями разной степени вульгарности. Но, к сожалению или к счастью, такое считалось бы высшей степенью безвкусным. Да и смысла в себе особого не несло. Обычные попытки уколоть друг дружку больнее. Ничего вразумительного.

— Я тебе сколько уже твержу — давай обратимся к психотерапевту, но ты…

— Моя дочь — совершенно здоровый человек! Она не нуждается ни в каких медикаментах!

Но ей все же пришлось пойти на уступки. Как-то вечером мне будто что-то сдавливало горло. Странное, ужасающее чувство, лживое и пугающее. Дышать-то я могла. Но мне было как никогда страшно. Я носилась по комнате, открывала окна, пыталась вдохнуть как можно сильнее. Не помню, когда бы мне было так страшно. Даже когда мне стали приходить сообщения от Никитиных дружков, было не так плохо. Но вот почему мне так страшно?

Слава нашел частного психотерапевта, у которого я бывала на приеме трижды в неделю. Даже не представляю, во сколько ему это обошлось. Только вот ничего не помогало. Прошло больше месяца, наступила весна, а я похудела так, что стали видны ребра.

В то утро я никак не могла встать с постели. Мама несколько раз приходила меня будить, но потом побежала на работу, боясь опоздать. Раньше она никогда не опаздывала. Когда зашел Слава и спросил, не нужно ли меня подбросить до школы, я, не поворачиваясь и не отрывая головы от подушки, еле слышно сказала:

— Я не хочу в школу.

Кровать заскрипела, матрас чуть провис. Он присел на край постели.

— Хорошо, как скажешь, — довольно быстро согласился он. В последнее время он старался сделать голос как можно более бодрым. Возможно, так посоветовала мой психотерапевт. Иногда я слышала. Как он с ней созванивался в кабинете. — Только давай спустимся вниз, поедим. Я вчера купил твой любимый йогурт.

Одинокая слеза упала на подушку. Где появилась одна, там будет и истерика — такое правило действовало на меня.

— Давай, пойдем, нужно уже таблетки пить — Слава легонько потряс меня за руку. Так могло быть каждое утро. Он мог будить меня маленькую также ласково, как и сейчас большую и беспомощную.

Мне хотелось рассмеяться. Хотелось обнять отца, которого у меня никогда не было, и ощутить себя принцессой из сказки. Ощутить себя в безопасности. Показать, как сильно я ему рада. Но я лишь беззвучно зарыдала.

Слава поднялся.

— Если захочешь… я буду в кабинете, — в голосе его теперь было лишь сожаление.

Ну, вставай, клуша, обними его, возьми за руку и идите вместе завтракать! Хватит уже лить слезы!

Но я не могла. Дверь закрылась, а я закричала в подушку. Грудь будто сдавили железными тисками. Я опять причинила ему боль, хотя Слава делал ради меня все. Я мерзкая, ужасная, гадкая…

Я била себя по лицу. Не знаю, зачем и почему, но тогда мне казалось, что так правильно. Лучше физическая боль, чем то, что творилось у меня внутри. Будь в тот момент моя воля, я бы собственными руками достала из горла тот злополучный комок, что всегда появлялся в минуты слабости, и выбросила в печь. Но благо так далеко я не зашла.

А если бы Слава был со мной с детства, был бы он также благосклонен? Стал бы он так потакать мне? Какой вообще я могла быть, если бы выросла в полной семье?..

Ну, честно говоря, неизвестно, какой была бы я, да и моя жизнь в целом. Вдруг он бы ненавидел меня? Может, из-за скандала его бывшая жена запретила бы ему видеться с сыновьями? Хотя с чего я решила, будто он бы развелся с женой? Маму он вновь встретил уже после развода. Если бы он знал обо мне с самого начала, то мог сознательно отказаться, выбрать ту семью, а не нас.

За окном шел дождь. Эта зима получилась более снежная, чем предыдущие, которые я провела в городе. И все же зимнего настроения не доставало. Почему-то снег ассоциировался у меня с чем-то прекрасным и волшебным. Может, из-за новогодних мультфильмов, на которых я выросла. Поэтому мне казалось, что отсутствие снега лишило меня и волшебства. И встречать весну было как-то особенно безрадостно.

На юге, особенно в крупных городах, обычное дело, когда осень плавно перетекает в весну, соизволив лишь пару раз за сезон расщедриться на несколько сантиметров снега. Помню, правда, еще в начальной школе как-то выпал снег в конце марта. Только и разговор было, что о погоде. Мы шутили, что тридцать первого марта вновь придется праздновать Новый год.

Я поднялась и спустилась вниз. Осторожно приоткрыла дверь кабинета. Слава работал за компьютером почему-то в офисной одежде, а не в домашней.

Дверь скрипнула, и он повернулся ко мне с обычной улыбкой.

— Это ты убил моего дядю? — Спросила я, и мелькнувший страх заставил проснуться.

Я не заметила, как уснула. За окном все еще было светло. Спать хотелось еще сильнее. У меня не было ни на что сил. Вот только если я не поем, это состояние никогда не уйдет. Пришлось через силу подняться. Голова слегка кружилась. А кто-то ведь считает голодание лечебным.

Я осторожно открыла дверь кабинета. Слава работал за компьютером в домашних спортивных штанах и синей футболке, с которой маме недавно пришлось выводить соус. Очки сильно сползли вниз. Он был так увлечен, что не замечал собственного носа, не то, что меня.

— Слава… — Мой голос дрогнул. Нужно было, наверное, научиться звать его «папа», но язык не поворачивался. Возможно, это мне уже не по возрасту. — Пойдем завтракать?

Он поглядел на старинные настенные часы, хотя время показывалось и на компьютере.

— В обед… уже неплохо, — Слава улыбнулся и тут же отложил все дела. — Хорошо, что ты еще не завтракаешь вместо ужина. В твоем возрасте этим страшно страдал Ваня.

На кухне он приглушил радио, я включила кофемашину. Для Славы я решила намазать масло на хлеб. Даже слюнки потекли — обожаю бутерброды с маслом и сыром. С самого Нового года их не ела. Я не была уверена, что тоже буду их есть, и все же страшно хотела попробовать. Слава тихо подпевал едва слышному из-за работающей кофемашины хиту девяностых.

— У нас еще есть яйца, — сказал он, тщательно изучая содержимое холодильника. Мама бы уже прикрикнула в своей любимой манере, что это не шкаф, и попросила закрыть. — Могу сделать омлет… Да, могу, еще осталось молоко.

Омлеты я терпеть не могла с детства, но сейчас это было одно из немногих блюд, которых я могла не бояться.

На тумбочке завибрировал телефон. Я взглянула на экран, и тут же на душе заскребли кошки.

— Кто-то звонит? — Аккуратно спросил Слава.

— Нет, пишет.

— Сережа?

— Люба, — я даже не притронулась к телефону. Продолжила резать сыр. Слава принялся за омлет.

— Не ответишь?

— Отвечу. Часов через шесть, — в голосе моем послышались жесткие нотки.

Сливочное масло на сковороде быстро начало таять. Если бы я умела готовить, то непременно была бы в восторге от такой хорошей плиты, особенно в сравнении с предыдущими. С ужасом вспоминаю иногда, как в соседнем многоэтажном доме у кого-то взорвалась газовая плита или что-то такое, после чего в нашем районе все резко перешли на электрические. Может, без этого опыта мой кулинарный навык развивался бы лучше.

— Объяснишь?

Слава ловко разбивал яйца одной рукой. У меня так не выходило. Правда венчиком он пользовался куда как активно, и уже заляпал столешницу. Мама бы его уже осадила, но мне было все равно. В конце концов, это его столешница.

— Пару недель назад у них были какие-то районные соревнования по волейболу. И для мальчиков, и для девочек. И там ей вроде как понравился какой-то мальчик, они познакомились, и он даже приезжал к ней. Теперь она все время торчит с ним и говорит… Ну…

Слава меня не торопил и дал спокойно подобрать слова.

— Говорит, что я опять как бы сама первая бросила ее, никуда не зову, почти не пишу. А ей хочется с кем-то общаться. И я как будто это понимаю, но мне все равно обидно. Понимаешь?

На сковороде вовсю шипел омлет. Запах стал такой, что слюны стало в разы больше. Мне казалось, что даже в детстве, когда, бывало, и есть-то нечего, я не была такой голодной, как сейчас.

— Да, вполне. Но знаешь, друзья — не собаки. Их не привяжешь на цепь и не заставишь ждать хорошего настроения.

На самом деле было кое-что еще, что я не могла рассказать Славе. Я рассказала Любе, что видела все своими глазами. Думала, честность для друзей ведь важна. Но после этого она заговорила со мной только через два дня, будто обдумывала, как к подобной новости относиться. Это было обидно и горько. Мне казалось, друзья должны быть рядом и помогать друг другу, а не бегать от проблем и не закрывать на них глаза. И как мне теперь ей доверять?

— Вернее, так, конечно, можно сделать. Только это незаконно, — пошутил Слава, и мне пришлось хохотнуть.

Сегодня я ела быстрее обычного. Не знаю, подействовали ли таблетки, или Луна встала в нужную фазу. Но отчего-то даже было легче.

— Может, у меня что-то не так с горлом? — Спросила я, когда от омлета осталось совсем ничего.

— Мы же обследовали тебя с головы до ног. Все у тебя хорошо.

Действительно, так много времени я проводила в больнице только в детстве вместе с мамой на смене. Зато я узнала, что у меня красивый мозжечок, достаточно большие боковые полушария, аккуратненькая щитовидная железа и даже хорошие анализы по железу. Ну, были, ведь на прошлой неделе мои анализы биохимии крови стали резко далеки от нормы.

Таблетки пить я боялась ужасно. Но теперь мне приходилось потреблять их целое ведро. Магний, железо, витамины B и D, успокоительные, противотревожные, даже в случаях бессонницы кое-что посильнее. Но сегодня даже эта задача казалась мне посильной.

— Как дела на работе? — Тишина и звон вилок о тарелки казалась мне уже невыносимой. — Есть что-нибудь интересное?

— Да что у нас может быть интересного? — Слава ответил не задумываясь, даже с какой-то грустинкой в голосе. — Ну… Камаз на прошлой неделе пришлось ремонтировать, а водитель там…

Он ведь только и делал, что с водителями общался. Этот сразу показался ему каким-то странным, дерганным. Потом вообще оказалось, что он скрыл, что лишен водительских прав и виновен в каком-то ДТП — съехал с трассы и повредил какой-то то ли шланг, то ли трубу. Я внимательно слушала, хотя ничего не понимала.

— Да уж, — сказала я и многозначительно вздохнула, когда он закончил. Наверное, я привыкла к рассказам с маминой работы. Вот там каждый день могло случаться что-нибудь интересное. Однажды был случай с мужчиной, который поспорил на бутылку водки, что сумеет перетащить своего друга на спине до самого дома. Когда они переходили через неглубокий овраг с ручьем по мосту, то перевернулись через перила и упали в воду. Решили не выкарабкиваться и ждали скорую, чтобы они их вытащили, а те госпитализировали их с подозрениями на внутреннее кровотечение. В итоге, у одного нашли патологию в почках, у другого — проблемы с легкими. Если б не их глупый спор проблемы могли заметить намного позже.

У Славы на работе ничего подобного не наблюдалось. Поэтому мне и не хотелось выбирать подобную работу. Может быть, сейчас я сильно романтизирую, но быть ученым кажется невероятно захватывающим. Можно изучать животных в экспедициях, отправлять в плавание для сбора материала, работать в лабораториях хоть с клетками растений, хоть с человеческой кровью. Невероятный размах. Может, когда Слава еще работал механиком, то испытывал нечто подобное. Однако сейчас он явно не так уж и радовался работе.

Взгляд мой упал на его дорогие часы на руке. Ладно, в его работе было кое-что получше интереса.

— То есть вы сейчас с Любой совсем не общаетесь? — Зачем-то решил уточнить Слава.

Я покачала головой. Волосы чуть не упали в тарелку. Стоило их завязать, но с тех пор, как в той примерочной я поняла, какие они у меня красивые, то решила ходить с распущенными как можно чаще.

— Может, стоит помириться?

Чай вдруг показался совсем несладким, хоть я и добавила в него ровно две ложки сахара, как и всегда.

— Ну… мы с ней переписываемся иногда, — все еще было неприятно осознавать, что мне было обидно — казалось, она променяла меня на какого-то мальчишку. Хотя, с учетом того, что она не просто простила меня в начале учебного года, но и возобновила дружбу, жаловаться было сродни кощунству. — Просто она все время торчит со своим этим Юрой. Юра то, Юра это. Пусть катится со своим Юрой куда подальше.

Слава хмыкнул и как-то странно посмотрел на меня.

— Я понимаю, что это неправильно, — я тут же принялась оправдываться под гнетом подобного отечески-мудрого взгляда, — но в тоже время меня обижает ее лицемерие.

— Лицемерие?

— Да. Она совсем как другие девчонки, которые на словах ярые феминистки, а потом бегают за парнями, как гончие за лисами.

— И ты такой никогда не будешь? — Ухмыльнулся Слава.

— Не буду.

Моя категоричность, видимо, сильно его забавляла.

— Может, — Слава почесал шею, — это просто у них период такой. Конфетно-букетный. И им хочется получше узнать друг друга. Поэтому они и проводят вместе столько времени. Потом все устаканится, и они начнут уделять внимание и другим. А?

Я закатила глаза. Тоже мне, конфетно-букетный период! Глупость какая-то. Кому вообще это нужно в современном мире?

— Предавать подругу для этого несколько жестоко, разве нет? — Я уже начинала злиться. Не люблю это дело. Всегда казалось, что стереотипное подростковое поведение не для меня, но все в последнее время я все чаще срываюсь на других.

— Предавать? Ты слишком переоцениваешь ее поступки. Она просто влюбилась, вот и все.

Ой, я чуть не проговорилась Славе. Конечно, он не понял, какое именно предательство имелось в виду. Те два дня, что Люба со мной не разговаривала, выжидая чего-то. Мне было больно, хоть я никогда ей об этом не говорила. И Славе тоже не должна проговориться. Мама строго-настрого запретила упоминать при нем воспоминания о самом страшном дне в моей жизни.

Помню одну нашу ссору на этот счет еще в начале месяца. Слава задерживался на работе, хотя, подозреваю, просто не хотел возвращаться в дом, где его недо-дочь каждый вечер устраивала истерики. Вот и в тот вечер все было так.

Передо мной на столе стояла овсяная каша с медом. Мама сидела рядом, мы смотрели что-то на моем ноутбуке, ведь обычный некогда процесс теперь занимал у меня куда больше времени.

— Не могу! — Просидев битый час, выкрикнула я и бросила ложку. Руками закрыла лицо. Ужасно хотелось спать, но живот крутило так, что даже думать об этом нельзя было без лишней крошки во рту.

— Ты все можешь, — спокойно ответила мама, похлопывая меня по коленке. Ну, как же она не поймет? В тот момент я испытывала такую злость на нее, что едва сдерживалась, чтобы не заорать: «Ты что, совсем тупая?», как раньше она кричала мне.

— Да ладно? Тебе-то, конечно, лучше знать!

Она медленно перевела взгляд от экрана ноутбука на меня. Ее округлое лицо впервые показалось мне постаревшим. Мешки под глазами стали заметнее. Без тональной основы стали хорошо заметны морщинки вокруг рта и лица. А может, косметика и вовсе была ни при чем, и это я просто невнимательна?

— Слушай, это просто небольшая проблема, которую ты сама себе внушила, — она вновь принялась за психоанализ, но мне было слишком тошно его с ней обсуждать.

— Спасибо, Фрейд, но папочка платит достаточно моему психотерапевту, чтобы мы с ней пообсуждали это.

Мама тяжело вздохнула. Наверное, не слишком хорошо так думать… Нет, это просто ужасно по отношению к человеку, который меня родил и воспитал, но мне было очень приятно ее злить. Не знаю, почему. Но это будто меня успокаивало.

— Прекрати хамить и ешь уже! — Теряя терпение, сказала мама. Руки она сложила на груди, а это значило, что нервны ее доведены почти до предела.

Я смотрела то на тарелку, то на нее, и никак не могла понять, отчего между нами такая пропасть. Да, именно между нами тремя. Что такого случилось, отчего я не могу никак взять себя в руки?

Делать было нечего, пришлось хоть немного пожевать. Овсяные шелушки от зерен постоянно застревали в зубах, отчего я вся сосредоточилась исключительно на этом, и пропустила, почему Хуанита в который раз рассталась с Рамиресом. Хотела попросить маму перемотать, но опять поняла, что еду мне не проглотить. Я поднесла ложку к самому рту, чуть сплюнула, проглотила и только потом смогла доесть остальное. Ужасно, конечно, но теперь я делала так очень часто, что ужасно раздражало маму. «Зато я теперь похожа на пингвиниху», — пошутила я как-то, но мама посмотрела на меня, как на дуру. Одного ее взгляда обычно хватает, чтобы я замолчала и почувствовала себя самым глупым человеком на Земле.

— Хватит! — Вспылила мама и яростно нажала на пробел. Я даже испугалась, как бы кнопка после такого не выпала. — Вот что ты делаешь? Думаешь, я не вижу?

Она сверлила меня взглядом. Я же предпочитала смотреть на кашу. Мне казалось, что сплевывать у меня получалось совсем незаметно.

— Ты абсолютно нормальная, но устраиваешь непонятный цирк! Зачем ты это делаешь?

— Наверное, мне нравится, — съехидничала я и поводила ложкой по еще довольно внушительному количеству каши. Мама, конечно, даже не улыбнулась.

— Именно, тебе это нравится. Ты просто привлекаешь так к себе внимание, вот и все. Когда ты это поймешь…

Я со злостью стукнула ложкой по столу. Часть каши заляпала стол, часть даже упала на пол. Позже я обнаружила мелкие подсохшие капли даже на ноутбуке.

— Как ты можешь так говорить? — Слезы сами собой навернулись на глаза. — Хоть раз в жизни я врала тебе, чтобы привлечь внимание? Почему ты не веришь мне?

— Я не говорю, что ты врешь. Но ты веришь в это, потому что сама себе и внушила. Внушила, чтобы привлечь к себе внимание. Понимаю, в этом много моей вины, но…

Я спрятала лицо в ладонях. Мне было невыносимо слушать ее поучения, особенно когда они не совпадали с реальностью.

— … но ты способна справиться сама. Тебе даже специалисты говорили, что ты совершенно здоровый человек…

— Но они даже не знают, что я видела!

Мама посмотрела на меня так, будто готова была испепелить. Ее длинные, прямые, темные волосы упали на глаза, но она этого будто не заметила.

— Я просила тебя об этом не упоминать, — прошипела она сквозь зубы.

— Так я и не говорю никому! — Я вновь повысила голос, за что пару лет назад уже давно получила бы затрещину. — Может, поэтому мне не могут помочь?

— Тебе и не нужна их помощь! Ты понимаешь, что ты здоровый человек…

От этой фразы меня аж передернуло. Мне казалось, что она по-настоящему ненавидит меня и радуется моим проблемам, раз не помогает их решить. Я подскочила так резко, что опрокинула стул, на котором сидела.

— Не понимаю! И никто не понимает! Если я им расскажу, то, может…

— Даже не вздумай! — Губы ее почти не шевелились. Еще никогда она не была так зла на меня. — Если узнают врачи, узнает и он…

— Зачем ты вышла за него? — Закричала я, хватаясь за голову. Даже когда Славы не было в доме, разговаривать о случившемся было табу. Но сейчас молчать стало уже невмоготу.

— Тебе не кажется, что это не твое дело?

— Нет, мое! Пока ты разбираешься со своим… следовательшкой, я…

Тут она схватила меня за плечо.

— Если скажешь Славе хоть о чем-то… — я могу поклясться, что изначально она хотела сказать нечто иное, — то предашь не меня, а его.

Она никогда не называла дядю по имени. Но всегда, когда речь заходила о нем, голос ее становился каким-то особенным. Такой тон ни с чем не перепутаешь.

Воспоминание расплылось, но горечь осталась. 

«Только нашла отца, но делиться проблемами с ним нельзя», — досада вновь захлестнула меня. Зато в раздумьях я даже не заметила, как все съела. Пустая тарелка сверкала в белом свете лампы.

— Может, будешь? — Спросил Слава, подталкивая ближе ко мне тарелку с двумя оставшимися бутербродами. Я все же взяла один. Покрутила в руках. Думала, только лизну или разве что понюхаю. Но вцепилась в него, как бездомный кот в щедрый кусок колбасы.

Небольшой кусочек я ела минут десять. Чай уже давно остыл, но это было неважно. Я ела, и это уже было кое-что.

До конца дня я сидела на различных форумах, читая что угодно, кроме необходимых книг и пособий для экзаменов. От них меня уже начинало мутить. Я была согласна даже на уборку, лишь бы не учиться.

Хотя, обведя глазами комнату, по которой будто прошелся ураган, я осознала, что с выводами изрядно поторопилась. Книги неровной стопкой лежали на прикроватном столике, венчаясь погнутой зарядкой для мобильного телефона. Некоторые пособия по химии и биологии неуверенно выглядывали из-под кровати — охота учиться иногда одолевала с наступлением темноты, а заниматься на полу оказалось почему-то более привлекательным, чем за столом. Возможно, все дело в оккупировавших его кружках, липких от сладкого чая, раскиданных тетрадях, ручках, вырезках из журналов и кое-как помещающейся среди этой кутерьмы алмазной мозаике.

Особую достопримечательность моей комнаты являл собой стул. Это могло стать еще одной причиной, по которой стол потерял свое учебное назначение. Поскольку именно на стул прямиком из шкафа постепенно переехала моя одежда. Некоторые вещи я надевала всего один раз, что уже для многих могло показаться достаточным для стирки. Однако еще свежи были те воспоминания, когда у меня было только одно красивое платье или только две пары джинс, и приходилось растягивать ношение на несколько дней минимум. Поэтому и сейчас вещи, которые уже было жалко складывать в «чистую зону», то есть, в шкаф, высокой горкой скопились сначала на спинке стула, а затем и на сидении. Когда-нибудь я вновь начну наряжаться, но сейчас мне казалось это бессмысленным.

Какая разница, что ты носишь, если в любой момент может сбить машина? Зачем выходить из дома, если можно подхватить любую заразу от других людей? Зачем гулять, особенно в таких поселках, как этот, если в любой момент на улице может показаться бешенный волк и покусать?

Я лежала на кровати, раскинув руки в стороны, и только думала, думала, думала. Никакие форумы уже не могли отвлечь меня от грустных мыслей. В комнате постепенно темнело, и на душе отчего-то становилось тоскливее. Скоро наступит ночь и принесет лишь еще более тревожные и тяжелые мысли.

В какой-то момент на телефон стали неустанно приходить уведомления. Мне даже стало стыдно, ведь я совершенно забыла про сообщения Любы. И все же пока надоедливый звук не надоел окончательно, мне не хотелось брать его в руки.

Писала Ираида. Она никак не могла решить домашнее задание по химии. Я сфотографировала свое решение, что стало не такой уж и простой задачей. Тетрадь мне пришлось искать минут десять, и только потом я вспомнила, что не вынимала ее из рюкзака. Пришлось еще и объяснить решение на всякий случай. Учительница предупредила, что в следующей самостоятельной работе будут похожие задания. Мне не сложно, а Ираиде будет только полезно. У нее-то еще есть шанс получить золотую медаль.

Наконец, я прочла сообщение Любы. И едва не завыла от собственной глупости. Она звала меня погулять и извинялась, что уделяет мало внимания. Я поклялась себе, что ни за что не расскажу об этом Славе. Скорее уж признаюсь, что видела ночью в детстве из дерева.

Пришлось придумать очередную глупую отмазку, почему я целый день не отвечала. Затем уже начала предлагать погулять завтра, но задумалась и стерла эти строчки. Мне не хорошо — вот краткое содержание сообщения. Я поняла, что мне совсем не хочется ее видеть. Да и писать никому особенно не хочется.

А тут опять начала писать Ираида. Но уже не про химию. «Ты пробовала пиццу в новой кафешке в центре?», — спрашивала она. Стало горько, и вновь защипал нос. Но сил на слезы не хватило. Это похоже на ложное чихание, вроде вот-вот заплачешь, но не выходит.

«Нет», — таков был мой короткий ответ.

«Жаль, так хочется попробовать, но новым местам не доверяю. И никто туда еще не ходил. Не хочешь сходить на выходных?».

Даже не знаю, чем я заслужила сегодня столько внимания. Хотелось написать ей всю правду, чтобы она не подумала чего-то дурного ни обо мне, ни о себе. Иногда мне становилось ее жаль. Было видно, что она все время не в своей тарелке, даже проучившись среди одних и тех же людей одиннадцать лет. Я недалеко от нее ушла, и в лучшие дни мы могли бы подружиться. Два изгоя-одиночки с синдромом отличницы, что могло быть прозаичнее? Но сейчас не лучшие дни, и общение мне сейчас не так уж и нужно.

Я написала, что на выходных записана к врачу. Это даже не было враньем, потому как по субботам я действительно ходила к психотерапевту. Только потом я стукнула я себя по лбу — надеюсь, Ираида не подумала, что я имела в виду обычные поликлиники. По выходным они ведь закрыты. Это была бы очень глупая отмазка.

Еще несколько дней я пыталась избегать общения с ней. Было как-то неловко. Но рядом с Сережей можно было обо всем забыть. В пятницу на физике мы сидели на последней парте и смотрели все тот же испанский сериал про Хуаниту. Самой трудной задачей было не засмеяться во весь голос. Мы решили, кого выгонят первым, тот будет должен сотку.

— Но ты говорил, что любишь меня! — Кричала Хуанита, пока ее кавалер прижимал к себе за талию стереотипную блондинку-американку. Кожа миндального оттенка, лицо сердечком, прямой нос без единой горбинки, даже идеальная талия — казалось бы, актриса, играющая Хуаниту, идеальна. Но за плечами у нее было два развода, и оба из-за измен со стороны мужей.

— Детка, я получил от тебя, что хотел, — второй рукой мерзавец курил толстую сигару. — Ты предала Рамиреса, и теперь с его бизнесом покончено!

— Я не предавала! Ты накачал меня хлороформом и отправил то письмо от моего имени!

— Но он-то думает, что это была ты, — мужчина с девицей злорадно засмеялись.

Сереже приходилось придерживать беспроводной наушник рукой, чтобы не выпал. Иногда он так начинал подхихикивать, что наушник грозился вылететь на пол. Учительница как-то подозрительно поглядывала на нас, но мы старательно делали вид, что решаем тесты из пособий для подготовки к экзаменам.

Я поправила свой наушник. Нужно будет еще раз поблагодарить Олега с Лилей за подарок на Новый год. Вновь вспомнилось, как он говорит «лялька», и меня аж передернуло.

— Ты чего? — Спросил Сережа.

Я махнула рукой и перевела тему:

— Как тебе? Я же говорила, что сериал классный.

— Да, если вообще не думать.

— Ну, то есть прямо для тебя, да?

Он легонько пнул меня по ноге. Как раз в это время Хуанита в который раз упала в обморок. И прямо в руки Педро — еще одного любовника, к которому убегала от Рамиреса.

— Спорим, она беременна? — Сказал Сережа, вырисовывая в тетради изящное дерево.

— Даже не буду спорить.

— И еще серий двадцать они будут выяснять, кто отец: Педро или Рамирес?

— Все-все, ты доказал, что умеешь думать, молодец.

Сережа толкнул меня плечом. За это я нарисовала кое-что неприличное в его тетради, пока он отвлекся на очередной душещипательный разговор влюбленных. Я до сих пор помню, как он закатил глаза и перевел на меня многозначительный взгляд. Тогда меня кольнула странная мысль, что на самом деле, у него на редкость красивые серо-зеленые глаза, хотя раньше я этого как будто не замечала.

— Я вообще-то планировал нарисовать там собаку, — пожаловался он. — Теперь нарисую тут тебя.

Я прыснула.

— И как ты из этого сделаешь меня?

— А вы чем-то похожи. Как говорят генетики? Близкородственное?

Теперь уже я пнула его плечом, но очень неосторожно. Стесанный, будто кто-то собирался отскрести верхний слой, расписанный многими поколениями учеников и изрядно шатающийся стол покачнулся. Телефон с громким стуком выпал из пенала. Учительница даже не обратила внимания, поглощенная спором с Федором по поводу применения им закона Ома для полной цепи. Но несколько одноклассников обернулись с глупыми ухмылками.

— Мне кажется, у нее будет дочь, — сказал Сережа, когда прозвенел звонок и мы начали собираться.

— Почему?

— Ну, это классический такой троп, когда у серьезного, крутого дядьки рождается дочь, и с ней он становится «папулей-лапулей».

— Папулей-лапулей? — Меня уже второй раз за час передернуло от странных обращений.

— Именно. Говорю же — троп избитый.

Перемена была длинная. Не обычные десять минут, а пятнадцать. Я даже успела отвыкнуть от городских коротеньких перерывов. С тех пор, как в прошлой школе ввели третью смену, почти все перемены сократили до пяти минут. Нечего удивляться, что в итоге у меня случилось такое расстройство пищевого поведения.

К моему удивлению, Сережу остановил Витя. Руки, по обыкновению, засунул в карманы, рубашку одним концом небрежно выпустил наружу. Коротко стриженные волосы и накинутая спортивная куртка дополняли его образ классического гопника.

— Пошли, подымим? — Предложил он Сереже, и тот, к моему удивлению, согласился. Я привыкла, что мои прежние одноклассники ходили за гаражи вместо уроков труда, но здесь я с таким встречалась впервые.

Сережа согласился. Я уперла руки в бока.

— Никуда ты не пойдешь, — заявила я важным тоном.

— Я сейчас за курткой сгоняю, — сказал Сережа Вите, проигнорировав мой выпад. Я схватила его за руку.

— Кажется, ты не понял. Ты. Никуда. С ним. Не пойдешь, — отчеканила я.

— По-моему, это называется абьюз, — процитировал он сестру, чем окончательно меня взбесил.

— Это называется втолковыванием ума бесхребетному созданию, идущему на поводу у типа «крутых» ребят, — выпалила я, повысив голос. На нас стали оборачиваться проходившие мимо ученики.

— Тебе не пришло в голову, что это может быть мой выбор?

— Приходило. Потому что такая тупость могла прийти только такому идиоту, как ты!

Я развернулась и направилась в другую сторону. Меня ужасно злило, когда абсолютно здоровые люди решали вдруг вредить себе же. Взгляните на меня — эта худоба не мой выбор. А у вас есть возможность жить обычную, хорошую жизнь. Глупо портить ее, тем более собственноручно.

Рядом с кабинетом информатики, закрытым не только обычной дверью, но и решетками, находился актовый зал. Я думала, учитель будет на месте, ведь еще ни разу не видела его обедающим в столовой, но потом вспомнила, что на этой неделе по школе дежурит именно его класс. Поэтому он просто был обязан каждую перемену проводить в столовой и следить за порядком.

Из актового зала доносилась красивая мелодия на пианино. Или фортепиано. Я не разбиралась. Но даже несмотря на фальшивые нотки, на взгляд далекого от музыки человека вызванные расстроенным инструментом, в мелодии чувствовалась страсть и красота.

Мое любопытство давно уступило место суровой рациональности. Но сейчас, в основном от нечего делать, мне захотелось хоть одним глазком заглянуть в актовый зал. Может, там проходила репетиция ко Дню космонавтики? Или на Девятое мая уже что-то готовили?

Дверь оказалась не заперта. Выкрашенная дешевой голубой краской с застывшими подтеками, она противно скрипнула. Но юноша за инструментом этого будто не замечал. В зале сейчас были двое — он и музыка, и это завораживало. Казалось, для него остальной мир не существовал. Меня всегда восхищали такие люди, которые могут утонуть в любом занятии.

Спина его показалась знакомой. Я вдруг поняла, что прищуривалась, пытаясь его разглядеть. Это явно было не очень хорошим знаком, но разводить панику мне не хотелось. Носить очки я не планировала лет до тридцати.

Очередная гнусавая нота заставила юношу со злостью убрать руки от клавиш. Он отодвинул нижнюю переднюю панель, за которой находились внутренние механизмы пианино. Пока он разбирался, я все продолжала приглядываться. Юноша явно был в десятом-одиннадцатом классе. Хотя у нас есть такие девятиклассники, что выглядят старше моих ровесников.

Проходящая мимо стайка младшеклассниц визгливо засмеялась. Юноша резко обернулся, и прежде, чем успела сообразить, я опустила дверь и отпрянула. Метнулась к ближайшей лестнице и сбежала вниз, чтобы он и вовсе не заметил меня.

Сердце колотилось, как бешенное. Теперь уж точно нельзя подниматься, пока не прозвенит звонок. Ведь тем юношей оказался Никита. Как же мне стыдно! Надеюсь, он не успел меня увидеть. Пусть считает, что это те девчонки шпионили за ним.

На информатике я демонстративно проигнорировала Сережу и села вместе с Ираидой. Мы разговорились, и я в который раз почувствовала себя дурой. Ничего лишнего она не надумала и просто была рада хоть с кем-то поговорить о чем-то, кроме школы. Пока сдающие информатику, а их было целых два человека, решали у доски какие-то свои задачки, мы поболтали про недавно вышедшую «Черную пантеру», и я узнала, что наша староста большая фанатка фильмов о супергероях, немного посплетничали про недавно женившегося трудовика. И, конечно, разговор плавно перетек к теме еды.

— Знаешь, кто его жена, кстати? Помнишь, нам мальчики на восьмое марта заказали роллов и пиццы? Вот, ее брат владелец той кафешки, — сказала она, совсем позабыв, что в тот раз мне пришлось уйти с празднования, сославшись на спешку к репетитору. До сих пор помню запах моей любимой пиццы с колбасой и мясом.

— Угу, прикольно, — я поджала губы.

Ребята сидели, уткнувшись в мобильные телефоны. У доски Толик и Денис пытались совместно решить сложную задачу из последней части экзамена, но пока только глядели в пособие и молча искали ошибку в решении. Среди опустившейся на класс тишины вновь послышалась игра Никиты.

— Слушай, — едва слышно шепнула я Ираиде. Той пришлось наклониться ближе, чтобы расслышать меня. — Никита умеет играть на пианино?

Какой-то частью я все еще надеялась, что ошиблась. Но Ираида решила, видимо, меня добить:

— Раньше он даже выступал на всяких праздниках. Особенно на девятое мая. Без него эта старая рухлядь уже б развалилась давно.

Странно. После того случая, я стала подозревать его в отсутствии сердца и каких-либо моральных принципов. Но исполнять музыку так вдохновенно такой человек не смог бы. Я повернула голову в сторону двери, и, пытаясь продраться слухом сквозь вновь поднявшийся рой голосов одноклассников, попыталась прислушаться получше. Ничего не вышло, хотя мне казалось, что в какой-то момент Никита вновь сердито стукнул по клавишам. Все десять нот будто поднялись над гомоном и вновь в нем потонули.

На каждом уроке нам напоминали о приближающихся экзаменах. И хорошо, если только напоминали. Яна Сергеевна каждый раз наседала на ребят и сам воздух будто уплотнялся при ее словах:

— Ужасно! Просто ужасно! Как можно не знать дат чартистского движения в Англии? Как вы вообще собрались сдавать историю? — Она медленно, будто акула, прохаживалась между столами и раздавала сдающим экзамен ребятам последние проверенные работы. Удары каблучков по деревянному полу рассекали тишину подобно щелчку кнута. — Может, вы даже не знаете, что это вообще за движение? Вика, а ну, расскажи-ка мне, что знаешь про него.

Вика даже не поднялась, принявшись неуверенно елозить на стуле. Я хотела повернуться к Сереже, спросить, что написал про это он, но тут же столкнулась взглядом с Ираидой. Стало стыдно, ведь даже из головы выпало, что теперь сижу с ней. И почему натворил дел он, а страдаю из-за этого я? Тоже мне, семейка. Что Люба, променявшая меня на парня, что ее брат, выбравшись дурную привычку, наплевав на мое мнение.

Вдруг Ираида толкнула меня в плечо. Я подняла взгляд от тетради, в которой до этого что-то яростно вырисовывала, и поняла, что учительница уже некоторого время раздраженно не сводила от меня глаз. Пришлось подняться, но вряд ли я выглядела увереннее Вики.

— Расскажи-ка, что знаешь про чартизм, — приказала она мне, и я задумалась.

— Ну… я не уверена… Это направление появилось в Англии где-то в середине девятнадцатого века…

— Точнее.

— В тридцатых-сороковых, точнее не скажу, — она вновь принялась прохаживаться по кабинету, и с каждым ударом каблука меня все сильнее распаляла злость. — Было направлено на защиту интересов рабочего класса. Началось с принятия «Закона о бедных», которое лишало взрослых какой-либо социальной помощи везде, кроме работного дома. Там вроде в это время как раз был высокий рост безработицы, — стук каблуков уже отдавался мне в голову, эхом проносился в моем разуме, — Ну, и с этого закона начались сборы подписей, создания хартий. Первую парламент вроде отклонил, а вторую даже не рассмотрел почему-то. То ли подписей мало собрали, то ли пытались обмануть с их количеством.

— Хартий было как минимум три, вторую тоже отклонили, хотя подписей было уже несколько миллионов… — поджала губы учительница, даже не глядя на меня. Я была так ошарашена собственной ошибкой, что даже перебила ее, пытаясь реабилитировать свой статус заучки:

— Точно-точно, я вспомнила! Между второй и третьей парламент как раз пошел на поводу у чартистов и выполнил некоторые их требования. Вроде ограничения детского труда и отмены «хлебных законов», которые вводили высокую пошлину на иностранное зерно.

К моему удивлению, Яна Сергеевна указала на меня ладонью и сказала сесть.

— Вот почему человек, который даже не сдает этот предмет, знает про чартистов, а вы — нет? — Обратилась она ко всем, но смотрела при этом только на Вику. Та упорно делала вид, что ей все равно, а сама нервно теребила брелок на совсем не школьной кожаной сумке.

И вот почему учителям всегда нужно сравнивать кого-то? Неужели они думают, что кому-то от этого лучше? Так уж получилось, что история меня интересовала всегда, но это не значит, что я знаю ее лучше. Просто отложилось в голове именно это. Я уж точно не смогу вспомнить всех Валуа, а Вика как-то в раздевалке перечислила чуть ли не всех королей в хронологическом порядке. Несправедливо.

Нет, это не учительница виновна. Мне самой захотелось сумничать. Почему-то мне было важно доказать, что я это знаю, что я самая умная.

Проходя мимо Вики к выходу, я уж точно не ощущала никакой гордости и тем более радости. Она толкнула меня корпусом, и я отлетела к раковине. Больно ударилась сильно выпирающей тазовой костью.

— Что случилось? — Спросила учительница, которая до этого что-то записывала в ежедневник.

— Поскользнулась, — поджала я губы. И вот опять. Ну, что я сделала этим людям?

Ираида все видела, но промолчала. За что я была ей благодарна.

— Это еще ничего, — сказала она, когда мы спускались по лестнице. — Хорошо, что Женя ушла после девятого.

— Что за Женя?

— Женя Железо. Тягала железо. — Ираида показала ладонь. На некоторых пальцах виднелись рубцы от швов. Мизинец был как-то странно выгнут. — Хорошо, что вообще зажил. Он тогда пострадал куда сильнее остальных. Хотя я больше переживала за средний…

— И ей ничего не сделали? — Со стороны, наверное, мой вид напоминал больного базедовой болезнью — так широко я раскрыла глаза.

Ираида пожала плечами.

— Я сказала, что упала в Красном доме. Не говорить же правду. Тогда одной рукой точно не обошлось бы.

Мы дошли до развилки. Ей нужно было налево, мне — направо.

— А что за Красный дом? — Спросила я, стараясь не думать о том, какие здесь ждали бы меня перспективы пару лет назад.

— Недострой на Партизанской. Но мы в детстве рассказывали истории про то, что это дом маньяка, в котором он убивал своих жертв. Одна история красочней другой.

Мы обнялись и разошлись. Мне не давала покоя эта история с Железной Женей. В прошлых школах со мной могли не разговаривать, не приглашать в разговор, сильно пасовать на физкультуре — особенно остро это ощущалось во время игры в баскетбол, до сих пор поэтому его не люблю — могли даже разрисовать тетрадь. Но только узнавали, что я отличница, и все менялось. В каждой из трех школ было одно и тоже. Я становилась человеком только тогда, когда кто-то мог меня использовать.

Дома было тихо. Я взяла ноутбук и направилась в гостиную. В последнее время в моей комнате стало совсем плохо с интернетом, поэтому приходилось спускаться на первый этаж. Еще два часа пришлось заниматься с репетитором по химии, который будто стал относиться ко мне хуже, с тех пор как Ваня узнал о нашем родстве. И только потом наступило время уделить внимание себе. Я залила какао кипятком, добавила холодного молока, на всякий случай лизнула зефирку, но тут же отбросила даже мысль о том, чтобы съесть ее. Вернулась в гостиную, включила сериал, но едва допила какао и прилегла на подушку, как тут же уснула.

Проснулась, когда на улице уже стемнело. Странно. Все должны были вернуться. Проверила телефон. Никаких сообщений. Помыла кружку, забрала ноутбук и решила пойти спать к себе. Но в моей комнате уже горел свет.

На полу сидела мама и перебирала коробку с моими вещами.

— Что ты делаешь?

Она вздрогнула, будто не заметила, как я вошла. В руках у нее была открыта записная книжка дяди.

— Привет, решила тут перебрать вещи. Может, что отдать можно…

— Мои вещи? — Злиться совсем не хотелось. Тем более, когда у нее хорошее настроение. Но стало так горько и обидно, что скрыть это казалось невозможным. — Ты роешься в моих вещах, чтобы отдать их кому-то?

— И только попробуй сказать, что ты не барахольщица, — улыбнулась мама и закатила глаза. Она ведь даже не разбудила меня, хотя терпеть не могла, когда я ложилась спать днем. И приветливая сейчас. Может, просто захотела почитать дядину книжку и просто придумывает оправдания? Да, что же еще это может быть.

— Я барахольщица, но давай не будем пока ничего выбрасывать, — я положила ноутбук на кровать и сама присела рядом.

Мама отставила книжку страницами вниз. Принялась перебирать вещи и демонстрировать мне разные безделушки:

— Старый школьный бант. Когда ты в последний раз его надевала?

— Этот бант ты мне надела на День знаний в первом классе, — сказала я и сразу вспомнила фотографию, где бант был явно больше моей головы.

— И что? Его теперь нужно хранить?

— Да. Он дорог мне, как память.

— Знаешь, Альцгеймер тебе пока не грозит, — сказала мама и отложила бант в сторону. Достала цепочку с небольшим ключом от шкатулки. — А это что?

— Наши ключики дружбы с Любой.

— Понятно, — мама вернула его на место. Потом достала грамоту «Русского медвежонка» за первое место в регионе и тетрадь к ней. — А это что за детский сад?

— Это же мои награды.

— Можно же было сложить их в папочку. Сколько они будут тут лежать? Фу, а это что?

Мама покрутила в руках баночку для анализов.

— Мои молочные зубы. Ты же мне их сама отдала, когда мне исполнилось пятнадцать.

— Не помню.

Да уж, потому что ты так напилась на мой день рождения, что мне пришлось тебя до дивана чуть ли не на руках тащить. Еще и тазик потом всю ночь выносила. Вспомнила сейчас, и вновь мурашки по рукам пробежали.

— Ты сказала, что мышки всегда возвращают зубы на пятнадцатый день рождения, — напомнила я.

— Да-да, кажется, что-то такое припоминаю, — ее лицо озарилось на этот раз настоящей улыбкой. Как понять, что улыбка настоящая? Она не похожа на приклеенную на скорую руку маску. Настоящая улыбка возвращает лицу молодость, а глазам сияние. — Ты еще сказала, что мыши скорее всего болели лептоспирозом, и брать что-то от них было бы глупо.

Я хмыкнула.

— Это я так пошутила.

— Надеюсь. Это ведь волшебные мышки. Они точно не болеют.

— Ма-а-ам…

— Что? Я как медработник говорю.

Перебирая старые тетради с наклейками, мама спросила:

— А у тебя не осталось дисков или, может, кассет каких?

— Каких?

— Ну… Любых. Помню, у нас их целая куча была. Остались на квартире?

Я нахмурилась:

— Ты запретила их брать с собой. Помнишь, я просила бабушку забрать из старого дома мультики, но ты сказала, что не хочешь захламлять комнату. Наверное, они там и остались.

Мы еще долго перебирались старый хлам. Под конец она забрала порванную скакалку, на которой я впервые научилась прыгать, пластиковый стаканчик из-под молочного коктейля, который она как-то купила во время нашего совместного похода в парк, сломанную линейку, после поломки которой мальчик впервые признался мне в любви, ручку, которую подарила мне первая настоящая подруга в городе — вскоре она переехала, и мы больше не виделись. Взяв все это и еще несколько мелочей, в том числе бант, она осторожно подхватила записную книжку дяди. Думала, что я не замечу.

— Ужинать будем или Славу подождем? — Спросила она в дверях.

— Подождем.

Она кивнула и закрыла дверь. Я подождала, пока она включит в гостиной телевизор и направилась на кухню. Достала из мусорки все выкинутые ею вещи и вернулась в комнату. Мне не давало покоя ее странное поведение, но его смысл стал еще менее очевидным, когда на следующий день она принесла мне дядину книжку и извинилась. Сказала, что случайно нашла и решила перечитать. Но если бы маме была нужна именно она, то вряд ли бы книжка так скоро вернулась бы ко мне. Нет, ей была нужна не книжка.