Книга 5. Глава 14. В ледяном плену...

Кирилл-ст. вне времени

Кирилл целовал и целовал ее, не переставая. Она пахла весенней свежестью, ландышами, этот аромат кружил ему голову, сводил с ума. Рыжее золото ее волос, искрилось, переливаясь в солнечном свете, изливалось расплавленной лавой из ее широко распахнутых глаз, раскаленным потоком мчалось по его жилам и… взрывалось внутри нее, наполняя искрящейся позолотой каждый сантиметр ее податливого, гибкого, отзывчивого к его ласкам тела.

Они любили друг друга так горячо, так неистово, каждый раз, как последний, и никак не могли насытиться друг другом. Они так проросли друг в друга, что разделить их могла только смерть… смерть….

Смерть!! Это слово ледяной глыбой врезалось в его мозг, разбивая вдребезги хрупкое золотое счастье на мелкие осколки, заслоняя горячее рыжее солнце, поселяя в сердце холод, погружая во мрак отчаяния, боли, безысходности…
Он снова один без нее, он снова один на один с самим собой, невыносимая тоска до боли сжимает сердце, а вокруг никого и ничего, только бесконечная ночь и мертвая тишина…

Кирилл всё никак не мог вспомнить, когда начался этот нескончаемый кошмар. Сначала он уговаривал себя, что это дурной сон, стоит ему проснуться, и всё сразу закончится. Но проснуться ему не удавалось.

Когда он с трудом разомкнул веки, то ничего не увидел, вокруг царила кромешная тьма, он чувствовал её ледяное дыхание. Он в отчаянии пытался бить себя по щекам или хотя бы ущипнуть, но руки не слушались его, как и ноги, так бывало во сне, стоило ему чего-то сильно испугаться. А ему было страшно, очень страшно, как никогда раньше, и этот страх леденил его душу еще пуще прежнего.

Он был плотно зажат со всех сторон в тесном ледяном панцире, корявые зазубренные поверхности которого впивались в тело. А может… Внезапная догадка с ещё большей силой обдала волной леденящего ужаса. Он в гробу, он умер, и кровь давно застыла в его жилах, или он погребен заживо и обречен на мучительную смерть от удушья?..
Ему было холодно, очень холодно, но он не задыхался. Боже, он вообще не дышит, настолько сдавлена его грудная клетка. И это давление становилось все сильнее. Ледяной панцирь, питаясь его страхами, разрастался изнутри, и его острые зазубрины становились все длиннее и длиннее, проникая все глубже и глубже, и вот-вот насквозь проткнут его сердце.

И пусть! Злость на собственное бессилие и никчемность, поднимала в нём теплую волну. Пусть! Лучше уж сдохнуть, чем… Мыльный пузырь из воспоминаний о былом счастье, в конце концов, лопнул – вся его жизнь без неё мыльный пузырь, огромный, раздутый и пустой, ткни пальцем, и его нет, ничего нет.

Так и умирать нечему, некому, тебя, Кирилл, уже давно нет, с тех пор как её не стало – ты не живешь, лишь создаешь видимость, а сам хладный труп, без её света, тепла, горячего рыжего золота. Ты сам утопил свой непотопляемый золотой Титаник, ты – самоуверенный, амбициозный болван и трус, слабовольный, никчёмный трус.

Не доглядел, не успел, не смог, ведь я же, ведь мне же и тому подобное и в том же духе – отговорки, сплошные отговорки. Ты всегда боялся посмотреть правде в глаза. А она вот, прямо перед тобой, в тебе самом, намертво застыла в твоих жилах, прими её, наконец, и смирись. Оживить тебя смогла бы только она, но её больше нет, её больше нет, нет, нет… –упрямо твердило нескончаемое эхо. И вдруг…

– Неправда, я здесь, я рядом с тобой!

Оглушительно загремело в его ушах. Кирилл вздрогнул всем телом и глубоко вздохнул, словно его легкие медленно расправлялись, впуская воздух. Сначала он уловил аромат ландышей, а затем почувствовал тепло, он не мог определить его источник, но это было тепло, очень, очень слабое, и он ужасно боялся потерять его.

Приятное покалывание появилось в пальцах рук, ног и на губах. Впервые он почувствовал хоть что-то, значит, он еще жив. Надежда поднималась в нем теплой спасительной волной. Она сказала: “Я здесь”. Да, да, именно так… Или ему это послышалось? Нет, нет, ведь это ее голос, ее запах, он не мог перепутать, он узнал бы их из тысячи. Это она! Она нашла меня, она вернулась ко мне. Мое счастье, моя жизнь, мое спасение…

И словно прорвало плотину, горячие слезы хлынули нескончаемым потоком, расплавляя ледяные зазубрины, и лед треснул. Но холод слишком глубоко проник в него и все еще не сдавался, замуровывая трещины, еще больше усиливая хватку, ледяным кольцом сжимая шею.

Задыхаясь, он рванулся, что было сил, и приоткрыл глаза, надеясь снова увидеть спасительный свет и знакомые черты. Но вокруг по-прежнему царила непроглядная, беспощадная Тьма, снова и снова заковывая его в могильный холод и оглушая мертвой тишиной.

И кошмар вернулся с новой силой, вонзаясь в измученное тело и терзая израненную душу. Он снова в ледяном плену, не в силах вздохнуть и пошевелиться, закованный в кандалы, опутанный цепями из собственного постыдного, низменного страха. Словно насекомое под подошвой великана. И он покорно принимал сей позорный конец.

– Борись, борись, Кирилл! Не смей сдаваться. Я знаю, ты сможешь. Ты никогда не был трусом и никогда не бежал от собственного страха, ты всегда смотрел ему прямо в глаза.

Этот знакомый голос… мужской голос… бил по нервам… Где же я слышал его?.. Где же?.. Где же?.. Он силился вспомнить… И вдруг оказался в лесу. И первой его мыслью было: "Я выбрался, я выбрался оттуда". От обилия свежего воздуха и пьянящего ощущения свободы кружилась голова…

Но его снова окружала темнота, ничего не было видно, он тщетно пытался рассмотреть хоть краешек неба, но ни звезд, ни луны – ничего, только густая темнота. И страх вернулся, а с ним леденящий холод.

Как он очутился здесь, ночью один?... Сначала он шел, как слепой, на ощупь, осторожно пробираясь сквозь густые заросли, потом бежал, не разбирая дороги, острые ветки били по щекам, вонзались в его тело, но он ничего не чувствовал.
Он в панике кричал, что было сил, и не слышал себя. А страх уже сжимал его шею, не давая дышать, и холод леденил душу, заковывая в ледяной панцирь. Он снова в плену, и никуда ему не деться от всевидящего ока Тьмы. Она играет с ним, как со слепым котенком, и, похоже, ей это очень нравится.

Зачем я тебе?.. Почему я?.. Проносилось далеким эхом в его голове, и, удаляясь всё дальше и дальше, тонуло в мертвой тишине, а с ним его страх, его боль…
Он был абсолютно пуст, невесом и легок, как пух, его несло куда-то, словно песчинку в безбрежном мареве темноты, холода, молчания… Он постепенно растворялся во Тьме, а она качала, убаюкивала, пеленала во мрак и забытье, она прорастала в него всё глубже и глубже…

И снова голос… Сначала откуда-то издалека, стремительно приближался, становясь всё громче и громче, выводя его из блаженного оцепенения. Дрожащий, взволнованный, звонкий, детский голос...

Богато обставленный кабинет, фото белокурой красивой девочки лет семи на столе в резной рамке. Знакомое лицо, слишком серьезное для ее возраста. Прямая спина, высоко вздернутая голова, а в глазах непролитые слезы и страх, она изо всех сил старается быть храброй и не заплакать. Такая маленькая, а сколько в ней силы, душевной силы, выдержки и стойкости.

– Я не доставлю вам хлопот, сэр, я достаточно взрослая, чтобы самой позаботиться о себе.

Ее слова хлестали как пощечины, он снова почувствовал покалывание и боль на лице и в конечностях. Она разбудила в нем стыд и еще какое-то сильное, жгучее чувство, отозвавшееся болью в груди…

Он впервые за время ледяного плена услышал стук собственного сердца, а кровь так стремительно рванулась к нему, что пленник снова задохнулся, намертво зажатый в ледяных тисках, из которых никуда ему не деться. Гиблый, бездонный омут жадно затягивал его всё глубже и глубже, неотвратимо, безвозвратно...

И снова, как вспышка во тьме, яркое видение. Кирилл снова пробирался в полной темноте сквозь лесные заросли, всё ещё надеясь увидеть хоть краешек звездного неба и услышать хоть что-нибудь ещё, какие-то другие звуки ночного леса, кроме треска ломающихся веток.

И вдруг детский голос, где-то совсем рядом. Дрожащий, испуганный, срывающийся на фальцет, мальчишеский голос: “Здесь кто-нибудь есть, отзовитесь, пожалуйста!” Мальчишка совсем рядом, Кирилл ринулся ему навстречу. Он бежал, что было сил, и кричал во всю мощь, но так и не приблизился и не проронил при этом ни звука. А мальчик всё кричал и звал на помощь, голос всё отдалялся, становясь глуше и глуше...

Внезапно голову Кирилла пронзила резкая боль, её разрывал оглушительный женский крик: “Спаси! Спаси! Спаси его!” Когда крик стих, он огляделся и увидел, как мальчик вошёл в деревянный домик посреди лесной чащи.

Кирилл подобрался поближе и заглянул в окно. Он увидел Бориса, гримаса ужаса застыла на его лице, а прямо напротив него стояла огромная, в человеческий рост, ворона и истошно каркала, выплевывая страшные слова: “Ты его продал, продал, теперь он наш, наш, наш…” А затем, взмахнув огромными крыльями, стремглав вылетела в окно прямо сквозь Кирилла и исчезла в ночи.

Не успел он сообразить, что происходит, как на месте Бориса оказался мальчик лет десяти с необычными зелёными, отливающими изумрудом глазами, а на месте вороны – старый негр, высокий, худой, его обелённые сединой волосы резко контрастировали с иссиня-чёрной кожей.

Внезапно старик обернулся, на его испещрённом глубокими морщинами лице застыла злорадная ухмылка. Он посмотрел Кириллу прямо в глаза, проникая внутрь его зрачков чёрным буравящим взглядом. За сгорбленной спиной старика взметнулись вороньи крылья, а изо рта вырвалось громкое воронье карканье: "Твою душу на мальчишкину, меняю, меняю, меняю…" – нескончаемо звенело в голове Кирилла, всё громче и громче, оглушая, причиняя боль, разрывая голову на части.

– Согласен! – закричал Кирилл, что было сил, только бы больше не слышать этого бьющего по нервам звука. Всё сразу смолкло, и видение рассеялось как дым. А Кирилл снова поплыл по реке забвения, скованный по рукам и ногам тесным ледяным саркофагом, бесчувственный, безмолвный, беспомощный, покорный…

Продолжение следует...