6. Марвин

   
     В этом рассказе я пытался определить меру ответственности за жизнь человеческую. Сам ли человек виноват в том, что жизнь его катится под откос и нет сил вытащить себя из ямы. Или это ответственность высших, небесных сил, не сподобившихся оградить нас от страданий, наградивших нас слабой волей, не способной противостоять вездесущим греховным соблазнам.

--------------------------

     Он прилетел, бесшумно опустился на стул, привычно сложил свои давно потерявшие первозданную белизну крылья, отодвинул ногой пустые бутылки и посмотрел на меня взглядом, полным вечной печали, как написали бы в дешёвом романе.

     Он - Марвин. Вернее я не знаю как его зовут на самом деле. Это я его так называю. Он не возражает. Вообще-то он, вроде бы, ангел, он сам так сказал, когда я очнулся в реанимации и увидел его, сидящего в моих ногах на кровати. Он так и сказал - Я Хранитель. Он стал прилетать чуть не каждый день. Его, видите-ли, на какой-то совет вызывали и чуть башку не оторвали за мою беспутную жизнь. Он же отвечает.

     Я сразу хочу сказать, что до случая с Хранителем я относился к теме существования духовного мира так же, как многие. Среди неумной публики демонстративно отстранялся, но лицемерно не противоречил верующим родителям. Если же занесёт меня в церковь по какому-то случайному случаю, или затащат меня туда за компанию, то, естественно, кепку долой и размашистый крест от макушки до пупа. И косо взгляд по сторонам: - Гляньте, мол, все, я свой, я тоже во Христе с вами. А они на меня так же косо. И тоже как бы говорят: - Ну, ну, крестом обмахнулся и думает, что одурачил нас.

     А я отворачиваюсь, смотрю на голубиный помёт верхних ярусов и про себя думаю брезгливо - Вот дешёвка…, чего я крещусь, ведь не верю истинно? Однако ведь и не чёрт же меня сейчас дёрнул за руку на крест размахнуться. Ему-то зачем? Тогда почему?
 
     И тут вылезает как иголка в кресле, на которую сел ненароком - Ах, да, я же мелкий, никчёмный  человечишко. Так по жизни сложилось. Куда ветер, туда и я. Если все начнут дихлофос вместо чая пить, то и я начну. Тьфу на меня. Тьфу, тьфу. Чего я стою задрав голову? Помёта голубиного не видел? Пришёл так соответствуй, в лики смотри, да благообразие изобрази на челе.

     И так эта иголка собственного разоблачения сильно колет, что нет мочи стоять больше возле истинных старушек и обманывать их и себя ложным христианством. Скорее на воздух, туда, где вонючие машины, громыхающие трамваи, блестящая реклама, менты в погонах, студенты с пивом, проститутки с красными ртами, весёлые таксисты с прокуренными лёгкими, волнующий флёр от припозднившейся ресторанной публики, освежающий вечерний морской бриз и пыльная драка возле рюмочной.
   
      В общем, он Хранитель, вот и всё. Так и относитесь к этому, независимо от степени мистичности того, о чём я сейчас буду писать.
 
      И ещё - мне хотелось бы, чтобы вы не оценивали мой диалог с Марвином с точки зрения вовлечения вас в приятную литературную беседу. Мне не препарировали мозги в литературных институтах с целью производить только правильную литературу. Мысли мои и слова мои, впрочем, как и форма их представления, некоторыми отличниками народного просвещения могут восприниматься как неотсортированный мусор. Они - лауреаты всяческих литпремий, важные гости скучнейших умных посиделок на голубом глазу, но мне они не друзья, поэтому мне на их мнение…
 
     Мысли мои, и слова мои пришли ко мне не из сладких юношеских грёз, не из книжек и не из научных аудиторий, а появились из разорванного моего сердца вместе с моими мужскими, спрятанными от всех на долгие годы, слезами. Не прошу снисхождения от вас за эту мою мимолётную старческую рефлексию. Просто предупреждаю. Вынужден предупредить. А то много среди вас индивидуумов с отформатированными по инструкции мозгами, которые прочтут рассказ, не увидят в нём ничего ценного,  хрюкнут и скажут: – Писатель хренов, шёл бы лучше в блогеры, там таким мудакам только и место…

     И вот Марвин сидит напротив меня. Он уже давно не делает вид оскорблённого родителя, сокрушающегося по поводу нереализованных возможностей своего заблудшего сына. Он так же стар как и я и измотан каждодневной борьбой со мной и моим Искусителем, назначенным Тёмной Стороной для моего развращения.

     Он знает, что сегодня я пьян, но также знает и то, что алкоголь, ослабив мой собственный контроль над моими мыслями и поступками, даёт тем самым возможность Искусителю выполнить его миссию в отношении меня. Конечно же, Искуситель, как всегда, появляется в самом начале моего запоя, треплет ласково за чуб, красиво рассказывает о преимуществах свободы над законом и раскидывает, наконец, карты с прелестями. Он распаляет мой похмельный мозг весёлыми картинками до состояния полубезумства, затем погружает меня в самые светлые воспоминания моей жизни, пронзает их молнией недостижимого, несбывшегося, потерянного счастья, до предела воспаляет самые сокровенные ткани моей души, подталкивает меня, невменяемого и сломленного пьяным отчаянием, к сейфу, вкладывает в дрожащие руки пистолет и уговаривает не бояться. Или, в лучшем случае, вытаскивает меня на улицу до ближайшего злачного места, где я с дружками-собутыльниками сначала повеселюсь на славу, затем получу от них же непонятно за что по морде и приползу, наконец, домой пиная дверь и ненавидя всех и вся.

     Марвин всё это знает. Поэтому он уже здесь и смотрит на меня, как я уже сказал, взглядом, полным печали.

     Сейчас три часа ночи. Мелкий дождь бисерит блестящими алмазами стекло, чуть слышно мурлычет свою монотонную песню на жестянке подоконника и кажется, что во всей Вселенной нет ничего, кроме этой ночи, этого скудного осеннего дождя и этого компьютера, в тёмных недрах которого рождается моя исповедь.

     - Опять пьёшь, - Марвин даже не спросил, он просто констатировал факт.

     Я отвернулся и стал смотреть в окно, за которым мокрые тополя шевелили блестящей, в свете моей лампочки, мокрой листвой.

     - Что, опять ОН приходил? - Хранитель закинул ногу на ногу и склонил вопросительно голову, - Что ОН тебе показывал сегодня?

     Я встал громыхнув табуреткой, подошёл к окну и прижался горячим лбом в прохладное стекло:

     - Ты же ангел, ты сам всё должен знать.

     Марвин постучал кончиками пальцев по столу и вздохнул:

     - Нам ведомы дела человеческие. О планах наших противостоятелей из Преисподней мы можем только догадываться. И я, судя по количеству выпитого тобою, предполагаю, что ОН снова сегодня был здесь и снова увлекал тебя в чертоги твоей мучительной памяти.

     Ах, Марвин. От Бога ли ты? Скорее от Дьявола. Снова бередишь мои раны. Ну, чем ты лучше Искусителя-то? Он убивает меня по наущению своего господина. А ты? Ты-то от чего? От недостатка такта? Или воспитания? Или за тысячи лет твоей жизни ты смертельно устал, чувства твои огрубели и сочувствие к людям переросло в равнодушный скепсис от их тупоумия и неблагодарности?

     Я подошёл к столу, упёрся ладонями в его клеёнчатую поверхность, долгим тяжёлым взглядом посмотрел в полупрозрачное, иссушённое опекунством над такими как я, лицо небесного покровителя и, забыв о его неизмеримо высоком статусе, выплеснул своё раздражение:

     - Но что ты, порождение эфиров, можешь понимать в конвульсиях человеческого сердца? Ведь там, где обитаешь ты и подобные тебе, нет ни страданий, ни сожалений, ни  мятежной, отягощённой утратами, памяти. Почему вы, трансцендентные инквизиторы, устроили так, что сами пребываете в иных, недоступных сферах, лишённых страданий и оттуда внедряете в наши рецепторы боль? Почему в жилах каждого человека помимо крови струится его индивидуальная боль? Почему вы, устроители Вселенной, не придумали механизмы недопущения боли или избавления от неё, если она появилась? Скажи зачем? Зачем есть боль души и сердца? Если ты не знаешь, тогда не говори ничего, вернись в свои солнечные пенаты, получи там выговор за твою неспособность спасти меня и забудь обо мне...

     Марвин даже не моргнул. Он просто сидел и смотрел в стену откинув голову чуть назад и в сторону, как бы отгоняя от себя мои слова. Я посмотрел на него, сел за стол и налил себе на четверть стакана. Ему я не наливал никогда. Сама мысль об этом казалась мне настолько кощунственной, что язык бы не повернулся сделать предложение старому ангелу пьянствовать со мной.

     Насчёт моих запоев он никогда не высказывался в педагогическом стиле, то есть не читал нотации. И это подкупало меня в отношении к нему как к собеседнику. Но не как к моему покровителю с задачей контроля, воспитания и спасения. Здесь он был слабоват и он знал это. Ведь он понимал, что я, за пятьдесят лет впитав в своё тело всю сладость этого мира, не могу быть помощником ему в моём перевоспитании, поскольку давно перешёл границы допустимого и душа моя и тело требуют ежедневных привычных удовольствий подобно палачу, жаждущему крови. С точки зрения заповедей все удовольствия греховны. И я понимая это, всё же не в состоянии сдержать свои позывы к обладанию наслаждением. А его собственных усилий совершенно недостаточно, чтобы оградить меня от новых порций этих самых сладостей мира, духовных и телесных, чрезмерное и бесконтрольное потребление которых, собственно, и явилось причиной моего падения и от которых я, к тому же, не имею сил отказаться при всём понимании последствий для тела и души.

     Вот так мы иногда сидели за столом друг против друга, толкли мешанину мыслей в ступе полупьяного разговора, натыкались на противоречия, на мои нервные закидоны, удалялись в левые коридоры от основной темы, ссорились и молча ненавидели друг друга. Затем возвращались и вновь листали потрёпанные страницы моей жизни, пытаясь очевидное перевести в неочевидное. Проще сказать, пытались конвертировать моё духовное несовершенство в более-менее приемлемую форму, не осуждаемую и не отвергаемую общественной и религиозной моралью и выполнившую бы адвокатскую функцию в мою защиту тогда, когда с меня спросит Верховный Судия о моей земной жизни.

     Если уж совсем просто, то моя пьяная потребность в психоанализе всегда витала в области поиска причин моей несостоятельности. Честно говоря, причины эти я поначалу и не искал вовсе, понимая что они где-то во мне. Мои ранние амбиции, свойственные молодому возрасту, не позволяли мне уличать себя в собственном несовершенстве. Я с молодым адреналиновым задором, отмахивался от самоедства и пускал свою жизнь на самотёк, налево и направо разбрасывал возможности для самосовершенствования, игнорировал здоровье, отуплял умственные возможности и взращивал в себе ростки будущих телесных и душевных недугов.

     Именно Хранитель дал мне новый взгляд на проблему. Его появление, позволило мне не сомневаться более в существовании неземного разума. Я вспомнил библейские сюжеты о сотворении мира и с удовлетворением и с неким облегчением понял, что я лишь изделие, спроектированное по образу и подобию. Поэтому я, как воплощение чужой  идеи, несу в себе лишь вторичную ответственность за мои поступки. Есть главный виновник - Творец, вызвавший к жизни Адама и Еву и позволивший им проявлять свою собственную волю в делах и поступках, которая оказалась уязвимой для прелести запретного плода. Они удовлетворили свой греховный соблазн и привели, тем самым, к духовному разложению и растворению в грехе всё своё многочисленное потомство.
 
     Я заполучил сильные козыри против позиции Марвина, настаивавшего на том, что воля была дана людям для преодоления лени и апатии. На том, что без воли человеческое общество скатится в депрессию, вернее сказать в скотство, утратит стимул и цели развития и на этом закончит своё существование.
 
     Марвин не мешал мне витийствовать на предмет дефектности начальной, божеской идеи. Он давал мне выговорить из себя мои обиды на несовершенство мира и на мои нереализованные мечты. При этом он не демонстрировал мне свои комплексы по поводу моих жизненных проблем, от которых он, казалось бы, должен был меня оградить в соответствии со своим предназначением. Он просто не чувствовал себя виноватым. Наверное, он понимал, что чувство вины делало бы его беззащитным передо мной, но в наших с ним отношениях он и не мог быть жертвой по определению. Его высший статус сам говорил о нём как о неподсудном субъекте. Поэтому среди нас двоих жертвой, по остаточному принципу, стал я. Однако, мой разум не желал мириться с однозначным обвинением меня как носителя слабой воли. Так могло быть прежде. Но сейчас, после моего знакомства с Марвином, я уже увидел роль высших сфер в моей жизни и в некачественном её результате. Понял, что они не справились с опекунством моей души, вследствие чего я не смог избежать сильной привязанности к ужасным вещам, унижающим гордость и растлевающим сознание.
 
     Я артачился, лез в бутылку, швырял в спор с ним тузы из своей колоды, обвинял его и всю их небесную компанию в безответственности и лицемерии. Я изматывал его и себя круговоротом слов, пытаясь своими претензиями поколебать его уверенность в моей собственной способности что либо изменить. В конце концов, я, всё больше погружаясь в безвыходные лабиринты пьяной философии, терял нить рассуждений и засыпал на полуслове, оставив своего гостя за пределами моего вязкого, словно тягучий мёд, сознания.
   
     А утром я не обнаруживал никаких физических следов его пребывания. Только смутные обрывки каких-то образов и текстов стучали в стенки моего мозга, просились на выход, но так и уплывали непроявленными обратно в глубины моей похмельной памяти.

     Но сейчас ночь, свет ещё не забрезжил в тёмном окне. Марвин сидит напротив меня, смотрит в ободранную стену и явно демонстрирует скуку. Вот так всегда. Одна показуха. Прилетает сюда для галочки. Чтобы потом отрапортовать кому-то о проведённой душеспасительной беседе с подопечной единицей из человеческой расы.

     Поначалу я, отойдя от шока знакомства с этим трансцендентным персонажем, воспылал верой в его призвание вылечить мою душу. Я ждал его появления, готовил вопросы и даже без усилий с его стороны принялся было самостоятельно искать в себе мотивы и ресурсы для преображения и роста, считая, что синергия наших усилий даст нужный эффект.

     Чуть позже мне пришлось неприятно убедиться в том, что ангелы подобны людям. Он восседал в кресле как бывший следователь на пенсии, вынужденный консультировать негодяя правнука, попавшего по дури под каток правосудия и нуждавшегося в адвокате. Правнук был ему до лампочки в силу большого временного лага между ними, но родственное окружение заистерило и предъявило ему ультиматум. Он психанул, собрал было удочки на рыбалку, но вовремя был пойман, удочки были отобраны и его тёпленького усадили в кресло напротив малолетнего недоумка.
 
     Так и мой Хранитель. Он продолжал плавать в своей вечной печали и по должностной необходимости задавал немного значащие вопросы, мял свой вечный подбородок и делал мне одолжение нехотя поддерживая разговор.
 
     - Хорошо, что ты ещё не настолько пьян, чтобы не мог вести диалог со мной.

     - А смысл? Ты вот уже месяц зачем-то прилетаешь ко мне, чего-то говоришь, только я вижу, что не больно-то тебе это надо. Ты обычный халтурщик, которых у нас из десяти девять. Даже мои эмоции, как я вижу, не произвели на тебя впечатления. У тебя ничего не шевельнулось в мозгах, чтобы ответить мне по существу. Я не слепой. Я вижу, что ты хоть и ангел, но ты стар и тебе давно уже надоели хороводы с заблудшими землянами. Тогда возьми там, на небесах, самоотвод и пусть пришлют другого, который хотя бы будет сочувствовать опекаемому объекту.

     Марвин снисходительно усмехнулся и повернулся ко мне.

     -  Ну, хорошо. Давай поговорим. Стакан только убери подальше, а то ещё полстакана и ты, как всегда, покинешь рандеву бормоча в беспамятстве что-то о   моём наплевательстве на твои запросы.

     Ты, я вижу, обвиняешь меня. Ты считаешь, что я не предпринимаю достаточных усилий, чтобы вытащить тебя за волосы из болота, которое называется твоей жизнью. Я, видите ли, должен сочувствовать твоим душевным страданиям. Ну, что же, придётся просветить тебя о твоём и моём предназначении, а то твои обиды на всех и вся скоро уже ввергнут тебя в катастрофу, в депрессию с печальным концом.

        Знаешь, тебе не нужно сочувствие. Плотное психологическое опекунство нужно тем из землян, кто по малолетству ещё не сформировал собственную систему взглядов и правил. Тем, у кого в голове ещё не утвердился порядок, а жизнь подобна жидкости, затекает во все щели и не может принять правильную форму, застывшую в саркофаге твёрдых принципов. Я говорю о подростках с пока ещё бесформенным мягкопластилиновым  сознанием. Ты же давно взрослый персонаж, однако моё появление в твоей палате привело к непредсказуемой игре твоего воображения, которое подсунуло в твои мозги неправильные выводы. Ты совершенно оскорбительно обвинил высшие силы в своём падении. Якобы небо виновато в том, что тебе не удалось стать тем, кем ты желал стать в юности, в том, что жизнь твоя скудна и беспросветна, в том, что жилище твоё не облагорожено женским и детским присутствием, в том, что вместо цветочных ваз на всех горизонтальных поверхностях твоей лачуги звенят стеклом пустые бутылки. Тебе уже полтинник, а мозгов хватает только на безосновательное обвинение ангелов за их, якобы, халатное отношение к своим обязанностям в плане убережения тебя от систематического попадания в сети Искусителя.
 
     При встрече со мной ты практически убедился в существовании неземных сил, но твоё извращённое сознание выстроило барьеры на пути правильного анализа этого события. Вместо принятия идеи о изначальном позитивном влиянии Господа на судьбу каждого человека, ты по инерции продолжил мыслить категориями маленького мальчика, умственного развития которого хватает только на то, чтобы обвинить кого-то в своих неудачах. Маленькие дети не способны строить причинно-следственные связи и видеть своё явное участие в своих же неприятностях. Для них все неприятности это следствие козней других людей. Но им простительно. Тебе нет, не простительно. Ты, обвиняя Творца, сотворил саркофаг своих принципов на зыбкой почве собственного недопонимания. Поэтому принципы твои, в основу которых ты положил вину потусторонних сил за твои проблемы, ложны и по детски наивны. Поэтому я говорю о том, что тебе не нужно сочувствие. Твои нынешние мысли о собственной невиновности представляют собой готовое убеждение, хотя и сформированное фальшивыми представлениями о роли Создателя и твоей роли в твоей же жизни. Перевоспитывать тебя сложно, да и поздно.

     Ты как за соломинку ухватился за историю происхождения человеческой цивилизации, ты интуитивно поверил в истинность библейской главы “Бытие”, но, в силу собственного недоразвития, пришёл к ложному выводу о том, что кто создал человечество, тот и виноват в его страданиях, то есть в твоих страданиях.  Ты, ничтоже сумняшеся, предъявил обвинение Творцу за твоё личное неблагополучие.
    
     Теперь ты ощущаешь боль за бесцельно прожитые годы, за пустоту и неустроенность твоей жизни. Ты задаёшь мне справедливые вопросы, но я не верю в то, что ты желаешь получить правильные ответы. Они тебе были нужны раньше, лет двадцать назад, когда ты будучи ещё способным к позитивным изменениям, начинал понимать бессмысленность твоей жизни в плане неудержимого её влечения к вещам лёгким и не дающим основы для спокойного и отрадного будущего. Но не сподобившись приложить усилия к изменениям, ты пустил себя на самотёк, скатился до  состояния слезливого пьяницы и хочешь только одного - сочувствия. Тебе всего лишь нужно выговориться, ты давно уже понял, что на сильные движения в плане преобразования своей жизни ты не способен, тебе нужно только сбросить напряжение с души, хотя понимаешь, что облегчение будет временным, что утром ничего не изменится, вновь тебя затянет болотная тина твоей тоскливой жизни. Поэтому и сидишь сейчас со стаканом в руке, переживаешь момент эмоционального психоза и пререкаешься со мной думая, что мне интересны твои излияния. Водка словно скальпелем вскрывает душевные нарывы и раскрывает шлюзы самоанализа. Тебе хочется копнуть поглубже в свою жизнь, но не для того, чтобы найти там корни своей неудачи, а для того, чтобы я пожалел тебя, чтобы проявил сочувствие твоему незрелому эго. Ты начинаешь формулировать вопросы и пытаешься найти во мне поддержку своим выводам о собственной невиновности. Но не с того конца заходишь. Ты уже взрослый мальчик. И если ты до сих пор не понял, что нужно было самому строить свою жизнь, опираясь только на своё сознание, то извини… Ты уже разменял полтинник и у меня нет ни желания, ни сил развенчивать твои пьяные претензии в адрес Господа.

     Марвин перевёл дыхание, отвернулся и попытался вновь надеть маску безразличия. Но отповедь его звучала в моих ушах, а слова одно за одним уничтожали остатки моей толерантности. Я придвинул табуретку и глядя в упор на его лицо почти закричал:
 
    - Ах, вот оно что. Теперь понятно. Я уже давно подозревал, что вся твоя возня со мной это профанация. Я, оказывается, слишком стар, чтобы быть объектом опекунства,  оказывается на мне можно поставить крест и отписаться от меня как от неисправимого и неперспективного элемента. Так и знал. Так и знал, что вы во всём обвините меня. Дескать, было времечко одуматься, а он спустил все свои возможности в унитаз, значит это его ответственность, а не наша. Значит, пусть и не предъявляет претензии в наш адрес, значит туда ему и дорога после страшного суда, на костёр.

     Выходит, что затеяли сыр-бор с человечеством вы, а виноват я? Красиво у вас получается. Знаешь, Марвин, в природе есть дикие звери. Они сами обеспечивают себя пропитанием. Например, лев. Если он промахнулся в прыжке на антилопу, то виноват всегда он. Значит, он неправильно рассчитал траекторию прыжка, или особенности рельефа, или ещё что-то. В этом случае, он должен либо умереть с голода, либо, в следующем эпизоде охоты, рассчитать всё правильно. У него нет хозяина, который призван охранять его от срыва охоты. Он сам отвечает за то, будет ли он сыт или умрёт от голода.

     С другой стороны, есть домашние животные, совершенно не беспокоящиеся о том, будет ли у них пища завтра. Человек всегда подкинет им съедобного и не допустит их голодного падежа. Они не думают о неизбежном наказании за несоблюдение каких-то законов. Они не знают ни про какие законы. Они жуют жвачку и иногда осеменяют самок. Всё. И нет с них спроса.

     Я брызгал слюной и отчаянно жестикулировал. Марвин посмотрел на меня с недоумением, поморщился и отодвинулся. Но меня уже несло. Алкоголь не только воспалил нервы, но и погасил контроль над логикой слов. Я, краем сознания понимая, что сейчас, как всегда, скачусь к эмоциональному словесному потоку, уже не мог остановиться и упорно продолжал тему о животных, помутневшим сознанием полагая, что где-то здесь есть истина, которой я могу махнуть перед его глазами как знаменем, хотя в таком состоянии я мог производить только бессмысленную последовательность несовместимых наслоений. Марвин это знал, но , тем не менее, не останавливал меня. То ли по причине безразличия, то ли желая до конца опустошить мои словесные резервуары, истощить энергию спора и с чистой совестью покинуть меня не прощаясь и не перенеся в постель моё бесчувственное тело. Но я, падая в колодец, продолжал:

    - Пойми, Марвин, я человек. Я как одомашненная скотина. У меня есть хозяин – Господь. Он создал меня, он меня од-д-домашнил, так почему же я как дикий зверь чтобы не умереть с голода должен рассчитывать траекторию прыжка? П-п -почему Он не подкинет мне охапку сена когда у меня в желудке спазмы от голода? Почему я должен не только в поте лица добывать этот пучок сухой т-травы, но и, вдобавок будучи загнанным в клетку моральных кодексов, исполнять их и нести ответственность в потустороннем суде за их игнори-ри-рование?

     Я п-п-понимаю, что сейчас ты начнёшь рассказывать о том, что человек наделён сознанием и волей как раз для того, чтобы не быть апатичным животным в стойле, предназначенным для переработки в к-колбасу. Но зачем тогда…, эх, з-з-зачем наша воля так слаба и по этой причине сопряжена с грехом? Почему моя слабая воля…, ух…, Марвин…, ик..., извини…, сейчас п-продолжу…  привела уже на середине жизни не только к с-сожалениям о п-п-приверженности греху, но и к душевной боли о нев-в-возможности по-повторить свой ик..., о-о..., путь и исправить всё, ч-ч-что нужно исправить?

     У меня уже двоилось в глазах, слова цеплялись друг за друга, но кураж продолжал выворачивать наизнанку внутренности и разливать желчь в атмосфере комнаты. Я начинал ощущать, что вопросы мои переместились из области осознанного диалога в область пьяной говорильни. Я утрачивал контроль над сутью разговора и поток моего бреда был уже не аргументированным спором, и даже не средством облегчения души, а бессознательным бормотанием без цели и уже без эмоций.

     Сквозь пелену угасающего сознания я смутно видел сидящего напротив Марвина. Он смотрел мне в лицо и, видимо, пытался понять пора оставить невменяемого оппонента или всё же ещё немного посочувствовать, чтобы он окончательно размяк, прослезился и свалился в тягучий сон, в котором ему привидятся красивые женщины, окликающие его по имени и приближающие улыбающееся лицо к нему, красивому, молодому и успешному.



    P.S. Друзья, не ищите авторитетные ответы на сакральные вопросы, поставленные главным героем этого рассказа перед Хранителем. Это художественный рассказ. Не более. Грубо говоря выдумка на почве экзистенциальных размышлений автора. Я специально в конце рассказа увёл главного героя в пьяное беспамятство, чтобы не искать логически неопровержимого окончания спора, так как ответов и я не знаю. Ответы нужно искать в другом месте. В реальной жизни. Всем всего доброго.