Глава 1. Песнь Рожаницы

Хаос не был пустотой. Он дышал — тяжко, хрипло, как зверь, запертый в собственных рёбрах. Его рваные края обжигали холодом, а в глубине клубилось нечто, что не смело стать ни огнём, ни водой. И тогда Она распахнула уста. 

Первый звук, сорвавшийся с её губ, напоминал треск ломающихся звёзд. Он вонзился в Хаос, как нож в сливочное масло, и тьма затрепетала, обнажая прожилки мерцающей материи. Рожаница пела, и её тело — огромное, полупрозрачное, сотканное из туманностей — изгибалось в такт напеву. Каждое движение рождало новую стихию: взмах руки — вихри, кружащиеся в безумии; поворот головы — искры, которые позже станут созвездиями. 

Но истинное чудо свершилось, когда из её глаз хлынули слёзы. Они падали в бездну, как кометы, оставляя за собой шлейфы света и пепла. 

Первая слеза  вспыхнула алым заревом, будто в её сердцевине бушевал вулкан. Ударившись о небытие, она взорвалась миллионом осколков, каждый из которых звенел, как наковальня под молотом. Из огненного вихря поднялась фигура — широкоплечая, с кожей, покрытой узорами из расплавленного железа. Сварог, Его пальцы, грубые и иссечённые шрамами, сомкнулись вокруг ничего — и вдруг в ладонях заплясали искры. «Твердь! — прогремел он, и его голос разорвал пространство на «до» и «после». — Будет твердь, чтобы биться о неё, как о щит!». И он начал ковать — яростно, без устали, превращая рваные клочья Хаоса в плиты мрамора, в бронзу облаков, в серебро лунных дорожек. 

Вторая слеза была чёрной, но не мрачной — переливающейся, как крыло жука, и тёплой, как дыхание спящего зверя. Она не упала, а просочилась в трещины мироздания, обволакивая их липким дымом. И тогда из тени возник Велес  — гибкий, как змея, с глазами цвета забвения. Он лизнул губы, на которых всё ещё дрожали капли Хаоса, и рассмеялся: «Тайна… Всё будет окутано тайной». Его пальцы впились в только что рождённую землю, и там, где касались ногти, пробивались ростки — кривые, ядовитые, прекрасные. Он не строил — он заставлял камни шептаться, а реки — течь вспять. 

Третья слеза застыла ещё в воздухе, превратившись в кристалл, пронзённый иглами инея. Когда она раскололась, из неё вышла Морана — худая, с кожей цвета лунного лишайника, с волосами, струящимися, как дым погребальных костров. Она не произнесла ни слова. Просто подняла ладонь, и пространство вокруг неё начало умирать: свет блёк, звуки глохли, даже время замедляло бег, цепенея от её прикосновения. «Всё… кончится», — наконец выдохнула она, и это было не предсказание, а обещание. 

Рожаница, наблюдая, как её дети рвут на части ещё не окрепший мир, вскричала. Её кровь хлынула из рваной раны в боку, превращаясь в реки, которые тут же начали точить каменную плоть Сварога. «Остановитесь! — застонала она, но боги уже не слышали. — Вы разорвёте песню, прежде чем она станет симфонией!». 

Сварог, не отрываясь от ковки, швырнул в Велеса раскалённым молотом. Тот увернулся, и удар пришёлся в землю, породив первую пропасть. Морана же, улыбаясь, провела пальцем по небу — и там, где прошла её рука, осталась чёрная полоса, мертвая и беззвёздная. Первая ночь. 

«Так начинается танец, — прошептала Рожаница, и её голос начал растворяться в новорождённом ветре. — Танец, в котором вы станете и творцами, и жертвами…». 

Но её уже не слышали.