Театр

 Кажется в современном мире слишком много штампов. Они то и дело выстраиваются в унылые цепочки рутинных дел, не оставляя места сюрпризам. Вот и теперь, меня будит утренняя возня на кухне, она достигает границ моего сна, стучится в мое подсознание и объявляет о начале трудового дня. Уже на первом этапе пробуждения, я подавляю дыхание и слегка приоткрываю веки для контроля над ситуацией. В это время строгий материнский взгляд окидывает нас с братом, фиксируя целостность индивидуумов. Наши глаза  почти встречаются, но  моя активность остаётся не замеченной. Родители оставляют на обеденном столе еду на день,  листок со списком обязанностей и не будят нас из расчета: "Чем дольше ОНИ проспят, тем меньше бед успеют натворить». Я изображаю умиротворение на своем лице в надежде усыпить бдительность "Контроля безопасности". Согласно ритуалу, перед побегом из дома, взрослые целую вечность  шепчутся на кухне, шуршат одеждой у вешалки и на цыпочках выходят в морозную тьму, чтобы через заводскую проходную попасть туда, где происходит что-то невероятно интересное, раз они пропадают там целыми днями.
С трудом сохраняя неподвижность для общего блага, я жду их исчезновения. Имеющийся в запасе опыт убедительно напоминает, что любой эмоциональный контакт может спровоцировать неконтролируемую утечку информации, и тогда – «Прощай, сцена!»

Всю прошедшую зиму мы с подругами выбирали пьесу и остановились на «Золушке», в творческих муках писали сценарий и учили роли. И вот, наконец, наступили весенние каникулы. С сегодняшнего утра начинаются репетиции, а значит, труппа должна наверстать всё упущенное и дать премьеру, а затем, летом устроить соревнование на звание «Лучший спектакль нашего двора».
Прошлым вечером, после объявления оценок за третью четверть, мы с девочками вытряхнули копилки и отправились в магазин со странным названием «Девятка». Сопровождающие нас красные огоньки автомобилей, мигающий светофор, синий неон рекламы на фоне  ночного неба вторили нашему предвкушению ожидающей нас славы. Товары выложенные в витринах давно манили нас свободой выбора на сэкономленную от завтраков мелочь. Проблуждав в лабиринтах "Девятки" битый час, преодолев все разногласия в вопросах соотношения цены-качества, нами были закуплены атрибуты к будущему спектаклю. Обратный отсчёт до старта новой жизни начался.

И вот теперь бесконечная ночь и тревожное утро подошли к своему логическому завершению. Наконец-то дверной замок лязгает, будто разрубает тонкую нить, связывающую поколения. Ненавистное одеяло, пеленавшее меня по рукам и ногам целую вечность, летит на пол. С этой минуты весь мир принадлежит нам.
Я успеваю выпить чай с бутербродом и уже вешаю ключ на шею, когда тихий стук в дверь докладывает о появлении ответственной подруги, забежавшей помочь с доставкой реквизита.
– Что это? – Галя указывает пальцем на раскладушку посреди комнаты.
– Разве не видно? Это ж Митяй! У него в садике ветрянка, теперь мне с ним все каникулы на карантине сидеть. Я вот что думаю, может, оставить его спать? Он точно до обеда продрыхнет. Потом вернемся, накормим, а там и родители подтянутся.
Галя выступает в роли великого гуманиста, – Ты что, Мара, детей нельзя оставлять без присмотра. Мить, вставай, пошли в театр играть! – она трясет малыша за плечо, приводит его в вертикальное положение. Тот по традиции ноет, трет глаза, но послушно спускает ноги на пол.
– Быстро, быстро собираемся, нас уже заждались! Марусь, натягивай на него рубашку, а я пока ноги в башмаки запихну.
Полусонный брательник заваливается на бок, зарывается головой в подушку. От него пахнет манной кашей и детсадовским киселем. Мы с Галей вытаскиваем его из логова и одеваем в четыре руки.
– Сиди смирно, Горе Луковое, – я нахлобучиваю на голову Митяю меховую шапку с кокардой, подаренной соседским майором. Он открывает один глаз, – Маруся, давай ты будешь Горе Луковое, а я – Огурец Молодец.
– Пошли, Молодец!
Шнурки от ботинок волочатся за братом, цепляются за ножки стульев. Полусонный Митяй запинается за собственную ногу, падает в прихожей на обувницу и рассекает бровь. Суматоха вокруг оказания первой помощи пострадавшему окончательно будит всю компанию. Мы тащим будущего статиста оттаявшей за ночь тропой по заспанному двору, тщательно огибая обнажившиеся к концу марта собачьи кучки. Под ногами чавкает прошлогодняя подстилка из прелых листьев, пропитанных талой водой. Митяй в очередной раз наступает в подозрительное образование.
– Под ноги смотри, а то мы тебя век не отмоем!
– Маруся, чем это тут воняет?
– Чем это чем – собачьими какашками.
– Маруся, а почему ты называешь их какашками, а у нас в садике их называют говном? – ноги брата разъезжаются, он повисает на наших руках. Мы сваливаемся в «кучу-малу», возимся в потемках, собирая вещички.
– Маруся, почему мы все живем в собачье-какашечной стране? – не унимается юный философ. Переглянувшись с Галей, мы молча отряхиваем всё прилипшее к штанам и продолжаем путь в «Театр». Слова Митяя ранят меня в самое сердце. Приходится принять к сведению, что собственная гедонистическая позиция до сих пор не позволяла мне рассматривать окружающую среду под таким углом зрения. Оставив вопрос Митяя без ответа, наша компания заворачивает в подъезд к Леночке, обладательнице двухкомнатной квартиры со всеми удобствами.


Засвеченный Ленкин силуэт в проеме широко распахнутых дверей напоминает нам о том, что "зрители заждались". Мое сердце замирает от восторга, когда прагматичный капельдинер заявляет: «Театр начинается с вешалки!- и(она же прима) сваливает наши пальто в раскрытый шкаф, - Чего их вешать-то, если вечером к приходу родителей вас всё равно здесь не будет».
Мы соглашаемся и вступаем в права полноправных хозяев жизни до того момента, когда заводской гудок оповестит округу, что наше время истекло и карете пора превращаться в тыкву, а за оставшиеся пятнадцать минут, отведённые на путь родителей от проходной до дома, нам предстоит замести следы и «посадить семь розовых кустов».
– Переодевайтесь! Сегодня моя очередь быть Золушкой, – Ленка подбрасывает вверх ключи от платяного шкафа родительской спальни. Дубовые двери с треском распахиваются, содержимое вываливается на пол. Поиски реквизита занимают пару минут. Туфли, шляпы, тёти Олины кружевные ГДРовские комбинации – всё идёт в ход. Богатство зажиточной семьи будит наше воображение, театральное представление обрастает импровизациями по мере появления новых деталей. По традиции мы отыгрываем ключевые моменты из сюжета: сцену с преображением Золушки в принцессу, признания принца в вечной любви и выход молодоженов к рукоплещущей толпе на бис.
– Лен, поднимай руки, да не крутись. Ты чё такая тощая? На тебе все мамкины комбинации болтаются как на вешалке.
Неглиже натянуто, лямки завязаны узлом на плечах для демонстрации драгоценного кружева в положенном природой месте. Туда же запихано скрученное в валик полотенце. Наконец-то формы приобрели стандартную округлость. – Вроде ничего себе смотрится. Та-ак, не хватает бёдер! – Мой взгляд падает на пирамидку подушек, установленную под кружевной накидушкой в изголовье родительской кровати. Леночка одобряюще кивает.
– А родители?
– А что родители? Они мне всё разрешают, делай, говорят, что хочешь, Леночка! Главное, не скучай тут без нас.
Бельевая верёвка проскальзывает между пуговиц наволочки одной подушки, затем второй, и мы с Галей туго затягиваем узел на впалом животе невесты. Кринолин накрывает заботливо накрахмаленное тётей Олей покрывало. На голову водружается фата из накидушки, и «Вуаля!» – звезда театральных подмостков в лучах славы предстает перед восторженным зрителем.
Нам срочно требуется жених. Галя категорически отказывается играть мужские роли (даже теоретический переход в другую гендерную группу претит ей).
– Да ладно, принц так принц, – я снимаю с полки хозяйский берет, вставляю куриное перо для намазки булочек за ухо, натягиваю Ленкины черные трусы для физкультуры.
Возникший из ниоткуда образ прекрасного героя вызывает доверие у Золушки, и она подает мне руку. Паж Митюня несет фату невесты. Фея помахивает волшебной палочкой (найденным во дворе прутом, обмотанным новогодним серпантином), обещая сюрпризы на каждом шагу.
– Тик-так, тик-так, бьют часы не просто так, – два карандаша в руках Митяя изображают стрелки часов, железная миска на голове, примотанная голубой лентой, – крышку будильника, о которую Галя тут же отбивает полночь.
– Бом! Двенадцать!
Митяй хватается за подбитый глаз.
– Не ной! Пора уже... – волшебная палочка делает оборот, предлагая зазевавшейся невесте свалиться в обморок. «Добрая фея» стаскивает с нее свадебный наряд. Золушка остается в одной комбинации, символизирующей возврат к «темным временам».
Конец первого действия.
Свадебный пир решено было устроить на балконе. Солнечным весенним утром королевской чете предстояло выйти к верным подданным во всём своём великолепии, поцеловаться, прикрывшись тёти Олиным зонтиком. Придворные, в количестве двух человек, должны были осыпать молодых конфетти, как в кино. Заранее купленная газировка уже была разлита и томилась в кукольной посудке, когда мы, вместе с кринолином, втиснулись в узкое балконное пространство. Легкий ветерок шевелил вуаль невесты. Капель, падающая с крыши, путалась в рыжих Ленкиных волосах, рассыпалась веснушками по счастливому лицу новобрачной.
Прохожие поднимали головы.
«Да-дам!» – Финал! Красивый финал!
– Хе-хе-хе, – голос Ленкиного папы, странным образом возникшего в мизансцене «Не ждали!», привел спектакль к незапланированной развязке.
Одинокая мысль раненой птицей забилась в моей голове: «Ах, если бы волшебная палочка Гали разом перечеркнула дяди Петин образ и вернула его к заводскому станку, согласно расписанию. Тогда нам было бы позволено с реверансами удалиться из дворца на своих тыквах и залечь на дно, до новых ассамблей».
Следующее мгновение вернуло нас в реальность.
С ужасом мы обнаружили, что застряли. Невестин кринолин встал поперёк дверного проёма, распихав нас по краям площадки балкона к самым перилам. Мы не могли развернуться и посмотреть в глаза единственному зрителю, подобрав соответствующее ситуации выражение лица. Неминуемое наказание сковало нас ужасом. Недоуменное кряхтение из зала, затем хихиканье, а следом откровенный хохот привели нас в отчаяние. Мы отчаянно ревели...
Дядя Петя достал нас с балкона, помог разложить вещички к приходу Леночкиной мамы.
– Митяй, а ты чего с девчонками тут потерял?
– Я играл в театре, был часами, – брательник устало потянул узел  голубой ленты под нижней челюстью. Вместе с лентой миска заскользила по бритой голове и свалилась ему на ногу. Митяй заскулил.
– Артист, значит? Не ной, Митюня, ты чё, не мужик, что ли?
– О, господи! – статист затих и, потирая ушибленную ногу, с трудом подобрал слова, – Дядя Петя, вы ничего не понимаете! Я же больше ничего не умею, а выступать-то хочется!
– Золотые слова, Митяй! Золотые слова! – со знанием дела папа похлопал артиста по плечу. – Давай пять! – рукопожатие примиряет оппонентов.
Хозяин дома позвал нас на кухню и надел на себя тёти Олин фартук. Он повязал на шею Ленкин коричневый школьный бант и сказал, что теперь он официант. Получилось здорово! Кухня наполнилась ароматами театрального буфета. Запахло бутербродами с колбасой, крепким сладким чаем. Мы засуетились, занимая места за круглым столом с клеенчатой скатертью. Дядя Петя делал бутерброды и рассказывал нам истории из своего деревенского детства. Вдруг он сложил руки в локтях, заправив большие пальцы за вырезы нательной майки и, смешно захлопав крыльями, закукарекал по-петушиному. Мы обрадовались продолжению спектакля и начали подпевать ему разноголосицей скотного двора. Всем стало легко и уютно под оранжевым абажуром в кругу друзей.
– Наверное, это и есть счастье? – в моей голове родилась мысль и подняла давно назревшую тему.
– Я думаю, да! – в диалог вступила вторая.
– Теперь это навсегда? – спросила первая.
– Конечно! – ответила вторая.
– Аллилуйя! – тихо присоединилась я.