Рыжий

        За последний год он очень сдал. Кажется, ещё совсем недавно он был готов среди ночи прыгнуть в машину и сгонять в круглосуточный гастроном, потому что жене вдруг захотелось клубники. Да и по лестнице на свой второй этаж он взбегал, как мальчишка, не думая о лифте, гудящем рядом. Всё, баста! Теперь путь от машины до подъезда, который он раньше проходил за пару минут, занимал минут семь, а то и больше. И картошку в ларьке он покупал строго по три килограмма. А если ещё при этом брал какие-то фрукты, то и по два. И, что самое обидное, произошло это как-то очень быстро. Конечно, он уже не «юноша со взором горящим», но и не глубокий старец, как-никак! Вон, Мишаня, по сути – его ровесник, всего на два месяца моложе, а бегает, как молодой. Летом даже ездил на бардовский слёт. И с внуками гуляет.
Семёныч вздохнул и вылез из салона своей Каролы. Именно вылез, опираясь на руль и дверцу. Открыл багажник, достал пакеты с продуктами и пошаркал к подъезду.
«Машину закрыл?» – пронеслось у него в голове. Он обернулся и на всякий случай щёлкнул «лентяйкой». Машина укоризненно пискнула и мигнула подфарниками. «Закрыл», – вздохнул он и пошёл дальше.

В душе он всё ещё считал себя молодым. Заглядывался на встречных юных дев, норовил перебежать улицу на мигающий зелёный, строил планы на вечер, намереваясь посидеть где-нибудь в кафе. Но всё реже и реже. Чаще всего эти планы так планами и оставались. Придя вечером с работы домой и наскоро перекусив, он уже не хотел больше никуда выбираться, а плюхался на диван и включал телевизор.
Началось всё это после того, как не стало жены. Причём, не сразу. Первый месяц после этого события он, казалось, был ещё бодр, куда-то бегал, что-то оформлял, а потом, когда необходимость в этой суете отпала, резко сдал и превратился в того, кем был сейчас.
Недавно он задумался, почему это произошло? И внезапно понял. Он перестал быть кому-то что-либо должен. Не стало жены, и у него появился выбор. Раньше, как бы он себя ни чувствовал, он должен был быть опорой для неё, ещё более немощной, чем он сам. А теперь все окружающие были сильнее его. Они могли без него обойтись, если не дай бог что. Более того, он вдруг почувствовал, что становится для них обузой. Нет, никто ему этого, естественно, не говорил. Дети по первой его просьбе забегали к нему, делали за него какие-то дела, которые ему самому теперь было сложно делать. Любили, ублажали, приводили внуков…
Но всё это было не то. Это не прибавляло ему сил, а лишь экономило его собственные, всё равно иссякающие с каждым днём. И тогда он понял: в его жизни должен появиться кто-то, кто будет зависеть исключительно от него, от его заботы и внимания. Тогда у него просто не останется права быть слабым.
Он стал думать, кто бы это мог быть?

Вновь заводить семью он не собирался. Вселенской любви не предвиделось, а терпеть рядом постороннего, пусть и хорошего, человека, ради того, чтобы было кому подать стакан воды… Нет, на это он был не готов. С женой, хоть они и бранились нередко, у него было много общего: три с лишним десятка лет прожили бок о бок, научились понимать друг друга безо всяких слов. А посторонний – он посторонним и останется. С его привычками, особенностями, убеждениями. Нет, Семёныч, конечно, понимал, что со временем он свыкся бы со всем, но вся суть была в том, что времени-то у него как раз и не было. Сколько ему осталось? Год? Два? Или – чуть больше? Вот, то-то. И это отпущенное ему время он хотел прожить, ни к кому не притираясь. Для себя. Эгоизм? Да, эгоизм. Но это его больше не смущало.
Домашние животные тоже исключались. Была у него когда-то собака, и он помнил, сколько времени и сил у него уходило на заботу о ней. Времени у него и сейчас было много, а вот сил… А кошек он, в принципе, не слишком любил. Чужих  с удовольствием гладил, даже на коленях держал.  А, вот, своих заводить категорически не хотел.
Всякие хомячки и иже с ними тоже категорически исключались. Он их, по большому счёту, и за животных-то не считал. Так, детская забава. Так кто же, кто же мог стать этим кем-то, кому он сможет отдать свою любовь и заботу?

С этими мыслями Семёныч добрёл до подъезда (машину он ставил под окном, а подъезд был с другой стороны дома: приходилось обходить) и остановился передохнуть.
«Вот, – усмехнулся Семёныч, – теперь путь от машины до подъезда считается расстоянием. Раньше-то я его и не замечал!»
Он теперь всё делил на «раньше» и «теперь». Словно провёл какую-то условную границу между собой прежним и сбой нынешним. Хотя, если подумать, граница была вовсе не условной, а вполне реальной. Слишком часто не хватало сил на самые простые действия.
Семёныч поставил пакеты на бетонный пандус и полез в карман за сигаретой.
«Надо перекурить, – подумал он, – чтобы дома дымить меньше…»
Он знал, что всё равно надымит вечером в кухне. Раньше он выходил в лоджию – жена курила мало и редко, поэтому не любила, когда в кухне пахло табаком, но теперь его никто не одёргивал, поэтому он приоткрывал окошко и курил прямо за кухонным столом. Лично ему дым совершенно не мешал…

– Мурррр, – услышал вдруг Семёныч.

Он обернулся. Крупный, рыжий, слегка потрёпанный кот сидел в двух шагах от Семёныча и внимательно смотрел на него. И Семёныч вдруг узнал этого кота. Хотя в последний раз видел его больше года назад.
Да, именно – больше года. За несколько месяцев перед этим какая-то подвальная кошка принесла рыжего котёнка. Семёныч тогда ещё удивился: у них все подвальные кошки были или абсолютно чёрными, или чёрно-белыми. А этот был рыжим. Да, нагуляла где-то.
Этот котёнок, в отличие от своих подвальных собратьев, был совершенно безбашенным, носился по двору, приставал ко всем жильцам и совершенно ничего не боялся. На руки, правда, не шёл, но его особо никто и не пытался даже погладить. Потому что он вечно был в какой-то пыли и паутине, собранной на рыжую шёрстку с подвальных труб. Потом он подрос и, как подобало приличному коту, начал себя чистить и облизывать, но привычка обходить его стороной у жильцов осталась. А потом, спустя ещё полгода, он пропал. Но на это никто особого внимания не обратил, а потом и вовсе все забыли, что по двору бегал кто-то рыжий…
И вот он появился вновь. Не то, чтобы ухоженный, но и не подвального вида. Очевидно, он тогда не просто исчез: его кто-то взял в дом. А теперь вновь выгнал приёмыша на улицу. Или он просто сбежал, пресытившись домашней жизнью. И было это, явно, не вчера.

– Мур, – опять произнёс кот, пристально глядя на Семёныча.
– Ну, здравствуй, – сказал Семёныч. И улыбнулся коту. – А я ведь тебя узнал, Рыжий. (Семёныч вспомнил, что именно так он называл тогда этого котёнка).  Точно узнал! Ты, конечно, вырос, возмужал, но это ты. Без сомнения – ты! Иди сюда. – И Семёныч присел на корточки. От этого движения мышцы ног напряглись, Семёныча качнуло, но он удержался.
– Ишь, ты! – покачал головой Семёныч. – Если теперь я после каждого приседания качаться буду, придётся всегда держать вертикальное положение!
– Мур, – вновь изрёк Рыжий, и вдруг метнулся к Семёнычу, подставив свою спину под его зависшую в воздухе руку. Словно пытался поддержать Семёныча, чтобы тот не упал.
– Ах, ты! – выдохнул Семёныч, совершенно не ожидавший от кота такого движения. – Ах, ты,.. заботливый мой! – Он с трудом подобрал нужное слово. – Дедушку решил подстраховать! – И, неожиданно для себя, погладил кота.
– Мур, – сказал Рыжий. – Мяу!
– Ну, мяу, так мяу, – вздохнул Семёныч и потянулся к пакету. – Я, правда, эти сардельки для себя брал, но, думаю, если я пожертвую тебе половинку одной сардельки, то с голоду не умру. – Он достал из пакета упаковку сарделек, выбрал самую толстую и отломил от неё половину.
– Держи, – протянул он отломленный кусок коту. – Извини, что мало, я на тебя не рассчитывал.
Рыжий внимательно посмотрел на Семёныча. Словно спрашивал его: «Ты действительно решил поделиться со мной этой сарделькой? Не пожалеешь потом?»
– Бери, бери, – улыбнулся Семёныч, – бери, лопай!
– Мур, – кивнул головой кот (Семёныч готов был поклясться, что кивнул!) и осторожно взял зубами сардельку. Именно взял, а не схватил.
Отойдя чуть в сторону, Рыжий быстро расправился с подарком и вновь посмотрел на Семёныча.
– Всё, братец, – сказал Семёныч, медленно распрямляя спину, – на сегодня – всё! Там посмотрим, а пока я – домой. Рад был повидаться…
Семёныч подхватил пакеты и поднёс брелок к домофону…

Ночью Семёнычу приснился Рыжий. Он ходил по квартире, заглядывал во все углы, обнюхивал мебель и при этом бормотал себе под нос человеческим голосом:
– Так… Это понятно… Это ясно… Вот как… Ну, это мы исправим… А здесь? Ага…
– Ты что, говорить умеешь? – удивился во сне Семёныч. Но кот его ответом не удостоил…

Утром, выйдя из подъезда, Семёныч первым делом осмотрел двор. Рыжего нигде видно не было. Зато у подвального окна сидели две местные кошки. Возможно, они вчера видели, как Семёныч угощал Рыжего, и надеялись, что сегодня что-нибудь отломится и им.
– Э, нет, – покачал головой Семёныч, – вас и так неплохо подкармливают. Перебьётесь!
Кошки ещё пару секунд посидели и, поняв, что им ничего не светит, побежали по своим делам.
«Где же Рыжий?» – подумал Семёныч и, не почив ответа на свои мысли, поковылял к машине…

Рыжий появился только спустя два дня. Грязный, но довольный. Он сразу же подбежал к Семёнычу, остановившемуся перед подъездной дверью, сел где-то в полуметре от него и, глядя Семёнычу в глаза, сказал:
– Мяу!
– Ну, мяу! – в тон ему ответил Семёныч. – И где ты был эти дни? К старым хозяевам бегал? – Семёныч внимательно посмотрел на кота. – Да нет, вроде. Не похоже. Кошек обхаживал? А меня чего не предупредил? Я же волновался!
– Мяу, – сказал Рыжий. – Мяу, мяу, мурр, мяу.
– А сарделек у меня сегодня нет, – извиняющимся тоном произнёс Семёныч. – Ты же не предупредил, что появишься, вот я и не озаботился…
– Мяу! – глядя на Семёныча выдохнул Рыжий, – мяу, мяу…
И вдруг разразился целым потоком этих «мяу» и «мурр». Словно бы собирался рассказать Семёнычу, где он был, что делал, что видел… Всё-всё рассказать без утайки.
– Ну, ладно, ладно, – растрогался Семёныч. – Я не сомневаюсь, что у тебя было два насыщенных событиями дня. Но я тебя не до конца понимаю, извини. И вынести тебе что-нибудь съестное не смогу. Для меня лишних два этажа – это слишком. Хотя… – Семёныч задумался, – иди ко мне под лоджию. Я сейчас поднимусь, разденусь и чего-нибудь тебе с лоджии кину…
Он приветливо махнул Рыжему рукой и вошёл в подъезд.
«Чёрт! – подумал вдруг он, поднимаясь по лестнице, – он же не знает, где моя лоджия!»
Но возвращаться не стал.

Придя домой, Семёныч сменил уличную обувь на домашние тапочки, взял сигарету и вышел в лоджию. Затянувшись, он бросил взгляд вниз. Рыжий сидел на газоне и внимательно смотрел на Семёныча.
«Обалдеть!» – изумился Семёныч.
– Ты, это, ты подожди, я сейчас! – крикнул он коту, сдвинув секцию окна в сторону. – Я сейчас!
Он метнулся к холодильнику, достал из лотка куриное крылышко, которое дочь принесла накануне, и побежал обратно в лоджию. Рыжий невозмутимо сидел внизу.
– Вот, держи, – сказал Семёнович и бросил крылышко вниз.
Рыжий неторопливо поднялся, подошёл к крылышку, обнюхал его и, издав традиционное «мяу», взял пищу в зубы. Затем, подняв голову, он благодарно кивнул (опять кивнул, опять!) Семёнычу и затрусил куда-то в кусты…

На следующий день Рыжий опять пропал. Умом Семёныч понимал, что кот вовсе не обязан с утра до вечера крутиться во дворе, что у него есть какие-то свои кошачьи дела. А, может, он вообще решил сменить территорию обитания и сидит сейчас в каком-нибудь другом дворе и выпрашивает сардельку у какого-нибудь другого мужика. А ведь Семёныч сегодня специально зашёл в магазин и купил для Рыжего сосиску. От этой мысли Семёныч совершенно расстроился, словно его предал старый друг.
«Хоть бы позвонил, что ли, что не вернётся!» – машинально подумал Семёныч, и вдруг понял, что начинает приписывать коту человеческие поступки.
– Тьфу! – сказал Семёныч и пошёл домой.

В этот раз Рыжий появился почти через неделю. За это время Семёныч почти привык к мысли, что кот вновь исчез и, вероятно, уже навсегда.
«Была без радости любовь, разлука будет без печали!» – утешал себя Семёныч, но прекрасно понимал, что с его стороны печаль будет. За несколько дней общения он уже привык к Рыжему.
«Надо было его к себе забрать, – вдруг подумал он. – Кто, вот, мне внушил мысль, что я котов не люблю? Сам я себе её внушил! А почему? А потому! Потому что… Не нужен мне был ни кот, ни кто другой. Потому что у меня был объект заботы. Был… А теперь – нет. А теперь и кот…» – Семёныч вдруг представил, как он сидит вечером на лоджии в кресле-качалке, а у него на коленях, свернувшись клубочком, мурчит Рыжий… От этой картины у него защипало в глазах. Он тряхнул головой, оттёр тыльной стороной ладони навернувшиеся слёзы и вдруг… увидел его. Рыжий, как ни в чём не бывало, сидел в паре метров от Семёныча и смотрел на него.

– Ты, ты!.. – Семёныч, аж, задохнулся от возмущения. – Где ты был все эти дни?
– Мяу, – сказал Рыжий.
– Что значит – мяу?! – продолжил возмущаться Семёныч. – Я тебя спрашиваю, где ты шлялся? Ты что, не понимаешь, что я волнуюсь? Я уже бог знает что передумал! Я уже…
«А что я уже? – вдруг подумал Семёныч. – А ничего я уже. Волновался? Да! Грустил? Да! А уже…»
И вдруг почти безумная мысль мелькнула в его голове.
– Пошли! – сказал он и распахнул перед котом дверь подъезда.
Рыжий удивлённо посмотрел на него, словно сомневаясь в реальности предложения Семёныча.
– Пошли, пошли, – качнул головой Семёныч, – пошли, пока я не передумал!
Рыжий, помедлив ещё пару секунд, поднялся и степенно вошёл в дверь подъезда…

– Значит, так! – окинув Рыжего взглядом, грозно сказал Семёныч. – Сидеть здесь. Я сейчас всё подготовлю.
Рыжий послушно остался сидеть у двери. А Семёныч пошёл в ванную, снял с полотенцесушителя старое полотенце и швырнул его на дно ванны.
– Иди сюда! – крикнул он.
В дверях показался Рыжий.
– Прыгай, – Семёныч сделал жест рукой в направлении ванны.
Рыжий, кивнув, («Что это у него за привычка такая – постоянно кивать в ответ на мои слова?» – подумал Семёныч) прыгнул в ванну и замер.
«Наверное, старые хозяева приучили, – подумал Семёныч. – Ну, те, у которых он этот год жил».
Семёныч открыл воду, отрегулировал температуру и аккуратно полил Рыжего из лейки. Рыжий вздохнул.

После водных процедур Семёныч тщательно вытер кота полотенцем.
– Ну, вот, – сказал он Рыжему, – теперь ты домашний. Осталось определиться с местом ночлега и соорудить тебе временный туалет.
Он бросил в угол у вешалки детский матрасик (сто лет в кладовке валялся и, надо же, пригодился!), достал с полки старую эмалированную фотованночку, нарвал туда старых газет и поставил чуть поодаль.
– Вот, – сказал Семёныч, – пользуйся пока. Завтра куплю чего-нибудь специальное…

И потекли дни, потекли так, как грезил Семёныч. Утром он вставал, завтракал, бросал в миску Рыжего какую-нибудь сардельку или сосиску (сухой корм тот принципиально не ел – Семёныч проверял) и уезжал по делам. При этом он принципиально не закрывал окно в комнате, но Рыжий (что для него второй этаж?!) не предпринимал попытки сбежать. Он часами сидел на подоконнике (по крайней мере, Семёныч так думал), ожидая приезда Семёныча, а когда тот, добредя до подъезда, появлялся на пороге квартиры, встречал его у двери и тёрся об его ноги. И всё. Эта скупая мужская (а как же!) ласка особо трогала Семёныча. А вечером, поужинав и покормив кота, он устраивался с книжкой в лоджии, ставил перед собой кружку кофе, закуривал сигарету, и только после этого Рыжий подходил к нему и запрыгивал на колени. И мурлыкал свои песни.
Так они и жили.

Лето быстро катилось на убыль. Вечерами стало прохладней, и Семёныч уже подумывал бросить на заднее сиденье машины ветровку: мало ли похолодает к вечеру! Но пока всё было терпимо. Только Рыжий всё чаще сидел на подоконнике и смотрел на улицу. И не только в отсутствие Семёныча, но и тогда, когда тот был дома.
– Что, – спрашивал его Семёныч, – на волю тянет? В пампасы? Али сардельки надоели? Так ты скажи, придумаем чего-нибудь…
– Мяу, – грустно отвечал Рыжий. – Мяу, мурр…
– Ну, мяу, так мяу, – пожимал плечами Семёныч. – А то – скажи…
– Мяу, – кивал головой Рыжий.

Однажды утром, когда Семёныч собрался в очередной вояж, Рыжий вдруг подошел к входной двери вместе с ним.
– Ты куда это собрался? – удивился Семёныч.
И Рыжий запел. Он бесконечно выводил свои «мяу» и «мурр», чередуя их в самом невообразимом порядке, и при этом смотрел в глаза Семёнычу, как бы заранее прося у него прощения. Семёныч обомлел.
– Ну, что же, – произнёс он, глядя на Рыжего. – Если уж тебе так приспичило, иди… Подожди меня только, я дверь подъезда открою…
Но Рыжий уже стрелой летел вниз, торопясь успеть к кем-то открытой входной двери…

Семёныч, как был, в уличной обуви, вышел в лоджию. Внизу, под самыми окнами, на газоне сидел Рыжий.
– Ну, что? Нагулялся? – спросил Семёныч. Он всё ещё не верил, что кот вот так, запросто, возьмёт и покинет его.
– Иди домой, – предложил Семёныч. – А я в магазин, за сардельками…
– Мяу, – сказал Рыжий. И Семёнычу показалось, что голос кота дрогнул, как если бы он всхлипнул.
– Вот давай только обойдёмся без этого, – проворчал себе под нос Семёныч. – К чему нам все эти сантименты. Ушёл, так ушёл. Сам, заметь, ушёл. Я тебя не выгонял…
– Мяу, – в очередной раз произнёс Рыжий и вдруг, развернувшись, стрелой метнулся к кустам на другой стороне дороги…

«Что же он? – думал Семёныч. – Ведь ему было со мной хорошо. Тепло, сытно. Живи – не хочу. А он…»
И вдруг Семёныч понял, что кот пошёл к нему жить не для того, чтобы ему было тепло и сытно. Рыжий просто почувствовал, что он нужен Семёнычу. И попытался вылечить его от вселенской тоски и одиночества. Может, он и не осознавал этого, но почувствовал всей своей кошачьей душой. А теперь решил, что отдал Семёнычу уже достаточно своего тепла, и имеет право на личную жизнь…

– Ну, что же, – произнёс Семёныч, глядя на кусты, в которых скрылся Рыжий. – Может, ты и прав. Нельзя вечно жертвовать собой, даже во имя самых близких. Я тебя понимаю: ты молод, полон сил, а я – больной старик. Что я тебе могу дать, кроме сарделек и коврика у двери? Так что – беги, не переживай…
Семёныч вздохнул и произнёс ту фразу, которую так боялся произнести:
– Только ты, это, прибегай иногда под окно. Чтобы я тебя хотя бы видел…