Сойти с дороги ознакомительный фрагмент

Предисловие

Да простит меня, дорогой читатель, но сие произведение выставлено на ЛитРес на конкурс, и полную версию вы можете прочитать там.

Глава первая Выжил
Сознание пришло позже, чем руки попытались отжать тело от земли и поставить его в горизонтальное положение.
«Руки работают, значит, жив», — констатировал рассудок. И сразу адская боль ударила в голову, запрещая хоть как-то напрягать мозги.
— Мать, — только и слетело с сухих, треснувших губ парня, пока он падал обратно носом в землю, — жив, все же жив...
Открытие глаз стоило очередной порции головной боли, но ничего, впрочем, не дало. Перед носом была только земля. Осторожно, не рывком, как попытался сначала, молодец сумел подняться на четвереньки, и тут же его стошнило.
«Нужно подниматься, — пролетела шальная мысль, выдав очередную порцию боли, — иначе я могу рухнуть прямо в свою же лужу». Эта мысль хоть и была шальной и глупой, но придала чуть энтузиазма, и, отползя чуть в сторону, Добр все же встал, но тут же рухнул обратно. Теперь уже, правда, на колени. Стоять без опоры он не мог, поэтому стоило найти, обо что можно было опереться. Мутными глазами от само собой хлынувших слез он осмотрелся, наткнулся на темный силуэт справа и пополз к нему. Опершись, Добр встал. Под пальцами поскрипывал уголь.
— Сгоревшая изба, — понял он.
Сейчас нужно вспомнить последнее, что было перед падением без сознания. А воспоминания были все страшные, кровавые, и видеть их снова не хотелось. Но надо.
Деревня Любово стояла недалеко у леса, куда в случае чего бежали прятаться крестьяне, но возле двух огромных полей, на которых они возделывали на продажу жито. Поле со своей рожью было чуть в стороне. А как вы хотели? Кто же будет есть то, за что деньги платят? Вот и получалось, что пшеничную муку возили на ярмарку в Князьгород, а сами кушали хлеб ржаной. Один знахарь мимо идущий сказал, что так даже полезнее.
Стояла деревня Любово на землях Князьгорода, но недалеко от границы с Южнодаром. В отличие от князьгородской пехоты, южнодарцы же предпочитали конницу. Земли Южнодара были куда как плодороднее князьгородских, чистый чернозем, но им все было мало, оттого частенько южнодарцы ходили за свои границы грабить села. Обычно отбирали тоже зерно, иногда девок на продажу в дальние южные страны забирали, но сильно не буянили. А зачем? Доить живую козу лучше постоянно, чем один раз молока попить да мясца поесть. Крестьяне с этим давно смирились, прятали основную часть зерна, девок в лес уводили или совсем все уходили. До Любово южнодарцы доходили редко, тут нечасто появлялись разъезды князьгородские, но бывали.
Обычно население всем скопом бежало прятаться в лес. Но сейчас, летом, когда жито еще не поспело, южнодарцев никто не ждал. А они нагрянули. И нагрянули не грабить, а разорять. Что-то не поделили два князя, и один решил рейдом в отместку пройтись по землям двоюродного брата своего. Не успели любовцы уйти в леса, не успели деток малых да девок красных укрыть, налетела ранним утром, когда петухи еще только просыпались и орать во весь голос еще не собрались, конница лютая. И пошла-поехала кровавая рубка. Мужики да некоторые бабы за топоры и вилы схватились, дома свои защищать, да только куда им супротив умелых воинов на лошадях да при пиках и сабельках. Добр тоже схватился за вилы, и даже успел свалить одного конника, и даже тыкнуть в него лежачего. Но сабелька мелькнула над головой, и свалился парень беспамятно на землю сырую. Больше ничего не помнил он, разве тени какие-то, плач детский, а потом темнота. Думал, что помер, но нет, ожил и даже на ноги встал.
В селе царила странная, небывалая тишина. Нет, конечно же, шелестел листьями ветер, пели птички, это все было. Но обычно в деревне всегда стоит людской гам. Люди делают все с шумом, с разговором. Идешь по деревне и то со всеми поздороваешься, как живут узнаешь, над кем-то подтрунишь, и так один человек, а по деревне, чай, много людей ходит туда-сюда. А сейчас стояла тишина.
— Есть кто живой? — крикнул Добр.
Точнее, ему показалось, что он кричит, а в действительности это было что-то среднее между хрипом и шепотом. Зато он опять получил порцию головной боли. Тишина была ему ответом. Слезы постепенно остановились, глаза потихоньку начали видеть. И что они разглядели, им не понравилось. Добр стоял посреди пепелища, еще недавно зовущегося деревней Любово. Вокруг чернели остатки домов, белели указательными перстами печи, но самое страшное было в витании полчищ мух над лежащими трупами…
И тут в ноздри ударил запах. Жуткий запах разлагающихся трупов, горелого мяса, кострища, и все это одновременно. Добра сразу вывернуло наизнанку. Много в желудке, конечно, не было, но все равно неприятно. В лица людей парень всматриваться не стал, ему и так было плохо. Проведя по затылку рукой, он обнаружил ее всю в крови. Удар пришелся вскользь. Оглушил, нанес рану, но не разрубил черепа, чем и спас человека. Но кровь все еще сочилась из раны, да и состояние было сильно паршивое. Первой мыслью Добра было похоронить всех, кого он сможет. Но сил у него на это не было. Сперва нужно было отлежаться и набраться сил. Возле леса стояла почти незаметная землянка. Напавшие на нее не обратили внимания и не стали жечь, а расстояние до ближайшего строения не дало перекинуться огню сюда. Там внутри рожали бабы, дабы нельзя, чтоб дитятко при всех из тела выходило. Вот туда и направился парень. Землянка была небольшой. Тут не было даже печи. А зачем? Бабы-то только на полдня сюда бежали, когда воды уже отошли. В это время да с потугами даже в лютый мороз не успеешь замерзнуть. Посредине стояло ложе с сеном и шкурами. А еще висели рушники, одним из которых парень замотал голову. После чего Добр упал на ложе и уснул.
Сколько он провалялся в забытьи, он не знал. Может, день, может, два, а может, и больше. Периодически он вставал до ветру. Сначала решил дойти до леса, но передумал и отошел всего пару шагов от землянки. Стесняться было некого. Периодически ходил попить. В колодец еще в начале бойни южнодарцы скинули убитого, Добр тогда не разглядел, кого именно. А значит, пить из него сейчас было нельзя. Благо недалече стояла дождевая бочка для полива, она не загорелась, так как после весны была всклянь наполнена водой. Вот оттуда он и пил.
Через какое-то время Добр проснулся и понял, что голоден. Мамка в детстве всегда говорила, когда парень болел, что если больной проголодался, значит, идет на поправку. Вот только где найти еду, он не знал. Мужики и парубки у печи не сидели и максимум могли на охоте на углях запечь дичь или репы, принесенной с собой, например, на пастбище. Но сейчас у Добра не было ни дичи, ни репы, ничего. Пришлось рыскать по обгоревшим домам и погребам. Сначала было зазорно, но это быстро прошло. Люди, кому принадлежат эти дома, или померли, или угнаны в плен, другого не дано, а значит, не обидятся. Да и брать-то особливо нечего было. Южнодарцы вынесли все, что могли забрать с собой.
Но Добр знал, где те или иные люди могли прятать накопленное, а вот нападавшие не знали. Но и ему не всегда улыбалась удача. Первый раз он наскреб в амбаре только две горсти прошлогоднего зерна, но и это было в его случае победой. Он сварил их так, не перетирая в муку. Получилось не очень, но желудок насытило. На следующий день он уже взял в руки лопату и начал копать одну могилу на всех. Делал он это не быстро, голова еще напоминала о себе болью при любом резком или тяжелом движении. За четыре дня он смог похоронить всех. Это далось ему с трудом. Трупы к этому времени раздулись на солнце и воняли страшно. Но через тошноту и рвоту он выполнил свой долг. После чего выпил залпом припасенную дедом Любом бутылку браги и упал спать. А проснувшись, собрался, взял с собой отцовскую рогатину да простенький щит старосты, который тот не успел даже со стены снять.
Добр шел в город, в Князьгород. Здраво рассудив, что один в сгоревшей деревне не выживет, а в других деревнях его и не ждут. Жизнь в деревнях скудная, все работы давно между своими поделены, и пришлому, как лишнему рту, будут не рады. Нет, если ты хороший кузнец, лекарь или колдун, то есть шанс на обустройство. Но Добр не имел таланта ни в одной из этих областей. Ему поход в другую деревню не сулил ничего. Разве что лишние руки на сбор урожая потребуются, но до него еще долго, да и после него жить-то нужно будет. А в городе всегда найдется работа. Там люд разномастный живет, где-нибудь его руки и пригодятся. Все шансов больше, чем в деревнях.
Дорога ложилась под ноги нелегко. Сказывалось ранение и отсутствие хорошего питания. Была бы жива мамка, она бы выходила свое дитя, хоть он теперь и выше нее на целую голову, за неделю, всякими отварами и взварами, кашами и щами. Но, увы, мамки в живых не было. Он сам положил ее и отца в могилу, впрочем, как и двух старших братьев. Сестер он не нашел, видать, забрали в полон. От мыслей про семью на глазах навернулись слезы.
«Мужчины не плачут, — тут же резанул голос отца, — плачут только девки и трусы! Не будь трусом, сынок!»
— Не буду, — прошептал Добр, стиснул зубы и пошел дальше.
Медленно переставляя ноги, но пошел дальше. Добр был в Князьгороде каждый год на ярмарке, но дорогу, если честно, не помнил. А чего ее запоминать? Сидишь себе на телеге да правишь телегой второй, прямо за первой с отцом едешь. Дорога и не запоминается. Поэтому шел Добр, держа направление по тракту проложенному. Князьгород был севернее, вот туда и шел парень, периодически смотря, на какой стороне мох у деревьев растет. Держался он больше проторенного тракта, здраво полагая, что если не все, то многие дороги ведут в Князьгород. Можно было бы на телегу к кому попроситься, человеку с забинтованной головой мало бы кто отказал, но людей на тракте не было. Пара посыльных конных проскакала мимо, не замечая паренька, и все. Так он шел, пока не дошел до развилки дорог. Один большой тракт в этом месте разделялся на три дороги, уходящие в лес.
Посреди расходящихся дорог стоял огромный камень с высеченными на нем словами. Гласили они следующее: «Налево пойдешь — добро потеряешь, направо пойдешь — голову потеряешь, прямо пойдешь — жив будешь, да себя не вспомнишь».
— О ты ж как, — остановился Добр, размышляя, куда идти, — голову терять мне точно не с руки, да и себя забывать так же, а без добра кому я в городе нужен?
Из добра у парня имелся в загашнике небольшой кошель с медяками. Эти деньги он нашел нечаянно, когда обшаривал насчет съестного остатки сгоревшего дома дядьки Тура, старосты деревни. Старик, видать, копил эти деньги на черный день, а погиб, защищая деревню, но деньги южнодарцам так и не отдал. Хотя мог бы попытаться откупиться. Вряд ли бы получилось, скорее всего, налетчики деньги взяли бы, а сами голову и срубили, но попытаться все же мог. Медяками Добр рассчитывал пользоваться в Князьгороде первое время. Парень был умный, он понимал, что обычного деревенского увальня вряд ли сразу кто к себе в подмастерье возьмет. А нужно же где-то жить и что-то есть.
— И куда ж пойти-то? — сам у себя спросил вслух Добр.
— Никуда не ходи, карр, — раздалось сверху, — везде пропадешь, каррр.
Парень поднял голову — на верхушке ближайшего дуба сидел ворон. Большой такой ворон, жирный, с серыми висками. Видать, птица старая, умная.
— Это ты сказал? — спросил у ворона Добр.
— А ты кого-то еще тут видишь, карр?
— Ты умеешь говорить? — удивлению парня не было границ.
— Это Былинния, олух, тут кто только языком не болтает, каррр, хе-хе-хе, — засмеялся, как показалось Добру, ворон, — бороденку куцую-то вон уже отпустить успел, а ума не набрался еще, дальше околицы своей деревни и не выходил, поди, за всю свою недлинную жизнь.
— Батя в лес далеко не отпускал, говорил, что это опасно, а когда на ярмарку ездили, то только по трактам, в лес не заезжали, — честно признался парень.
— Оно и понятно, каррр, — кивнул ворон, — папка-то твой знал в этом толк, известный ватажник был, хоть и завязавший.
— Ватажник? — удивился новому непонятному слову Добр.
— Ватажник, карр, — подтвердил ворон, — так называют людей, которые собираются в ватаги и рыскают по лесу, степям, горам и холмам в поисках артефактов на продажу, а если узнают, что дорога к Китежу открылась, сразу туда бегут, карр.
— К Китежу?
— Город такой есть волшебный, может в любом озере всплыть.
— Зачем к нему бежать?
— Там артефактов как грязи, карр, выноси сколько хочешь, каррр, если жив, конечно, останешься, каррр.
— Врешь ты все, — махнул рукой Добр, — папка в деревне родился, а теперь и помер, не ходил он ни в какой Китеж ватажником.
— Не буду убеждать, каррр, — не стал настаивать ворон, — потом сам узнаешь, каррр.
— Ты лучше скажи, птица, по какой дорожке мне в город идти?
— Домой иди, каррр.
— Нет у меня больше дома, — горько вздохнул Добр и утер так и не скатившуюся слезу, мне теперь только в Князьгород подаваться, по-другому и жизни нет, один человек не выживает.
— Тогда дам я тебе один бесплатный совет, человек, карр, если хочешь выжить, думай всегда головой, прежде чем руками делать, карр, даже если хочется сразу рогатину по самое древко воткнуть, каррр, — ворон вспорхнул с ветки и направился в лес. — И самое главное, каррр, не будь трусом, каррр, у трусости глаза велики, а дух короткий, каррр...
— Головой думай? — вздохнул Добр, смотря вслед удаляющейся птице. — Ну, давай попробуем.
Самое простое было пожертвовать либо вещами, либо разумом, но не очень-то хотелось. Ну, потеряет он вещи и деньги и что? Придет в Князьгород, и что его будет ждать? А ничего хорошего не светило. Это простофиле кажется, что только дойдя до города, зайдя за его стены, ты сразу заживешь как горожанин, будешь словно сыр в масле кататься, сапоги красные носить станешь да баб за мягкие места щупать. А нет. Отец Добру рассказывал, на ярмарках, как в городах жизнь течет. Это так кажется с первого взгляда, что в граде все люди одинаковые, что горожане все едины. Но на самом деле это не так, совсем не так. Город делится на много улиц и слобод, которые объединяют людей или по родству, или по профессии, и это очень четкое деление. Если ты родился на кузнечной улице, то при пересечении той же портняжной можешь и в зуб получить. Так же как в веснянской слободе будут косо смотреть на человека из поленской. Когда людям нужны доспехи, они идут на оружейную улицу, а если телегу нанять, то на лошадиную. Так же не стоит заходить всякому бедняку в купеческую слободу, там специальные вышибалы контролируют улицы и сразу навешают тумаков заблудшему. Но те же вышибалы к казармам дружины не подходят. А зачем? Те ведь и сабелькой полоснуть могут. Хорошо, когда в городе у тебя родня есть, а если нет, как у Добра, что делать? Никто запросто так кров и еду не предоставит. На любой улице ты чужой будешь, а чужому либо самую поганую работу предлагают, либо никакой. Пойдет Добр по дорожке левой, останется без всего, что делать? Говно из дыр лопатой доставать в городе этом? Не, эта учесть хуже смерти.
Прямо идти тоже смысла не имеет. Себя забудешь — кому нужен будешь? Сам себе не нужен станешь. На ярмарке Добр видал один раз такого себя непомнящего. Страшно. Он сидел, побирался. Точнее, не он сам. Его посадил один мужик, миску перед ним поставил и ушел. А тот сидит, глаза навыкате, слюна на рубаху дырявую пожухлую капает, пятно мокрое под ним расплывается, рукой, а не рукавом утирается. Что-то сам себе лопочет на своем каком-то языке непонятном, пальцами в прохожих тычет, баб близко подошедших за подолы дергает. Ужас. Добр как такого безмозглого вспомнил, как себя на его месте представил, так ему сразу по прямой дороженьке идти-то и расхотелось.
Оставалась только по правой топать. Там обещали головы лишить. Оно, конечно, тоже невесело, зато сразу и не мучаясь с лопатой в дерьме или на ярмарке с плошкой. Да и батька его с рогатиной хорошо натаскал охотиться. Это посмотрим, кто кого головы-то лишит. Батька его с такой рогатиной в одиночку на медведя ходил и все умение свое сыну передал.
— Двум смертям за одним не прийти, — махнул Добр рукой и отправился по правой дорожке.
Глава вторая Волк
Дорога та делала петлю вокруг леса, и Добр решил сойти с дороги и пойти по тропинке, в попытке срезать путь. В лесу было хорошо. Птички поют, ветер кронами деревьев шуршит, птички с ветки на веточку сигают. Лепота. Вот только в этой лепоте главное не пропустить того, кто тебе голову снесет. Не просто же так написано, что головы можешь лишиться. Идет Добр по сторонам зыркает, готовый чуть что щитом прикрыться, да рогатину вперед выставить. Он не отец, конечно, но с медведем как-нибудь да сдюжит. Только боялся парень не медведя. Мишки они в каждом лесу водятся, да только дорожных камней про них не ставят.
Долго так шел Добр и видит картину странную. На ветке сидит не то птица, не то баба. Смотришь на голову — вроде женская, а все остальное птичье. Пожалел парень, что лук со стрелами не прихватил. Рогатиной-то по птице не сподручно. Что ждать от этого существа, хлопец не знает, то ли про него на камне писано, то ли не про него. А кто знает? Те, кто голову буйную тут сложил? Так они уже не расскажут. И тут назревает вопрос: если те, кто сложил голову, об этом не расскажут, то кто надпись на камне сделал?
— Здравствуйте, — инстинктивно произнес Добр и встал перед птицей. Он не знал, что делать, и поэтому ждал первого хода от этого странного существа. Птица же, не замечавшая до сих пор прохожего, обратила на него внимание. Глаза существа сузились, а клюв чуть приоткрылся, и на просторы леса потекла очаровательная мелодия без слов. Она была чем-то странным, доселе неслышанным для Добра жанром. Совмещала в себе одновременно и птичье пение, и человеческое, но без четких слов. Улюлю, аля-ля и так далее. Песня была настолько очаровательной, что Добр заслушался. Он стоял и слушал пение, а ноги тяжелели и даже подламывались. И понятно, человек перенес тяжелую травму, прошел долгую дорогу, конечно же, устал. От таких мыслей путнику стало жалко себя, и он решил присесть. Но сидеть-то лучше опершись на дерево? Руки сняли со спины щит, положили на траву рядом, потом положили рядом рогатину. На душе стало хорошо и спокойно.
— И зачем куда-то идти, если тут так хорошо? — подумал Добр. — Сиди спокойно, слушай райское пение. Захочешь есть? Можно поохотиться. Дождь пойдет? Построю шалаш...
— Есть, сынок, в лесах наших птица такая, Сирином величают, — всплыла в памяти одна из баек отца. — И не птица это вовсе, а существо с телом птицы, а головой бабской. Сирин его зовут. Поет это существо великолепно, но вот в чем беда: кто слушает её, засыпает, даже не желая. Говорят, голоногие за морем таких птиц сиренами величают. Сама по себе это существо не страшно. Ну кому ещё мешал хороший сон? Да вот только рядом с ней всегда опасный и умный хищник ошивается. Только человек уснет под песню Сирина, так зверь его цап и скушает.
— А что же делать, батя, если все-таки уснул под эту песню?
— Собрать всю волю в кулак и заставить себя проснуться.
— Собрать волю в кулак и проснуться! — проговорил себе во сне Добр. И резким движением открыл глаза. Недалеко он увидел оскаленную морду приближающегося огромного волка.
— Стой! Фу! — закричал Добр, вскакивая и хватая щит с копьем.
— Тьфу, — остановившись, фыркнул волк человеческим голосом. — Какой невосприимчивый нашелся.
— Ты умеешь говорить? — опешил Добр.
— Нет, это тебе кажется, — выдал волк и начал отступать в кусты.
— А ну стой! — осмелел парень, видя, что зверь не хочет с ним связываться.
— Ляля... — неслось с ветки из уст Сирина.
— Заткнись! — они крикнули хором.
— Слушай, парень, — посмотрел волк пристально на человека, — шел бы ты своей дорогой уже.
— Если бы я ее еще знал.
— Тебе Князьгород?
— А ты откуда знаешь?
— Тут обычно люди ходят только туда, кто обходной дороги не знает.
— И как мне туда добраться?
— Идешь по дороге до озера, потом направо и по прямой, выйдешь из леса, там град сразу и увидишь.
— Я сейчас пойду по твоим советам вокруг да около, а ты будешь ждать, пока я опять спать лягу и потом во сне меня прибьешь и съешь?
— Вот оно мне нужно столько сил тратить ради одного обеда, причем вооруженного, — фыркнул волк. — А на безрыбье и зайцем разживусь или до ближайшего селения за козленком сбегаю.
— Неубедительно как-то звучит...
— Нормально звучит, — ответил зверь, — вы, люди, коз-то привязываете, а козлят нет, думая, что они от мамки не уйдут. Сами-то они, может, и не уйдут, а вот звери, как я, утащить в лес могут.
— Все равно твоя серая разговорчивая морда мне никак не вселяет уверенности.
— И что я должен сделать, чтобы её в тебя вселить? — поинтересовался волк, склонив голову на бок.
— Видишь, я ранен, идти мне тяжело, ты не мог бы меня до Князьгорода довезти?
— И тогда я за это получу...
— Что получишь? — не понял Добр.
— Ну, обычно, когда просят помощи, то обещают что-то взамен, как правило, очень ценное, — разъяснил волк.
— Нет у меня ничего, увы, но могу твоего Сирина не убивать, например. Вы же с ним вместе работаете.
— Отличное предложение, но предпочту отказаться.
— Птицу не жалко?
— Нет, — честно признался волк. — Во-первых, мы с ней раздельно, я просто пользуюсь её голосом. Во-вторых, я второй день с ней охочусь, и результат хуже, чем если бы один. Так что убивай, не жалко.
— Честно, — констатировал Добр. — А еще причины есть?
— Уйма. Перечислять? Я зверь, а у зверей есть свои контролируемые территории. Так вот, на пути к твоему Князьгороду есть территория лютых волков, и мне с ними сориться ни к чему, тем более ради тебя, незнакомца. Сначала я на их территорию зайду, потом они на мою, а там и выгонят к псам отсюда. Оно мне надо?
— Жаль, — вздохнул Добр и принялся, кряхтя, вставать на ноги.
— Могу по-другому помочь.
Это прозвучало странно. Волк сам предлагал свою помощь.
— Как?
— Тут недалеко есть два ручейка, поговаривают, будто один с мертвой водой, другой с живой. Выпьешь из последнего — выздоровеешь, а там смотришь и до своего Князьгорода дойдешь.
— А твоя выгода тут какая?
— Ты не поверишь, человече, на одном альтруизме предлагаю.
— На чем? — не понял Добр.
— Альтруизм называют порывом души, когда хочется сделать что-то хорошее без какой-либо выгоды. Так грамотные люди из Князьгорода твоего говорят, или ты неграмотный?
— Ну, альтруизм, так альтруизм. Вези, посмотрим на твои два ручейка.
Ехать на волке было, если честно, неудобно. Это тебе не телега и даже не лошадь. У псовых круп не предусмотрен для перевозки тяжестей, и потому при беге прогибается сильно. Если держаться за шею, то та часть тела, которая расположена над лопатками, получается хорошо зафиксированной, а вот всё остальное подпрыгивает от каждого движения, а потом бьется о твердый зад. И волку неприятно, и тебе, но выбирать не приходится. Ехали они недолго, но успели раза три за это время поругаться. Но если Добр пытался выжить и потому не разжимал рук и не спрыгивал с волка, то за что терпел такие муки сам зверь, и только ради ли альтруизма, было непонятно.
Ручейки действительно оказались два. И если около первого были все признаки омертвения, то у другого, наоборот, жизнь была ключом. Вокруг источника мертвой воды не росли деревья, не росли цветы, в водах не плескались лягушки и ужы. Зато у второго всё цвело буйным цветом. Особенно было много козлиных следов.
— Чего встал как вкопанный? Пей вон из источника жизни и выздоровеешь сразу.
Странно было, что волк сделал обещанное, но не уходит, а чего-то ждет.
— Сейчас, — кивнул Добр.
Его смущали следы копыт козлов, ибо кроме них около источника больше никаких других не видно было. Это можно было понять: все окрестные козлы ходят лечиться к этому ручью. Но почему другие не ходят?
И тут он увидел синичку, летящую с поврежденным крылышком. Видимо, она тоже решила полечиться. Но птичка камнем упала не на ручей, где стоял Добр, а чуть в сторону, в траву.
— Не вовремя, — пробурчал недовольный волк.
Сначала парень подумал, что синица не долетела до источника, но через несколько мгновений она взлетела из травы, здоровая, задорно хлопая обоими здоровыми крыльями. Добр поспешил туда и обнаружил еще один ручеек. Он хлебнул оттуда воду, и боль в голове как рукой сняло. Парень умылся из источника и даже наполнил кожаную фляжку, которую таскал с собой.
— А ты хотел, серый, чтобы я в козленочка превратился, и ты меня слопал?
— Честно? — оскалился волк. — Такие планы у меня были, но всё же вышло хорошо? Без обид? Зато ты теперь сможешь до своего Князьгорода дойти самостоятельно. Тогда предлагаю расстаться по-хорошему, без членовредительства.
— Ты хоть покажи дорогу или хотя бы направление.
— Тудой, — мотнул головой в сторону волк.
Добр глянул в предложенном направлении, а когда перевел взгляд обратно, волка и след простыл, только ближайшие кусты трепыхались от взаимодействия с его тушей.
Глава третья Водяной
— Ну, пойдём туда, вдруг не обманул, — вздохнул Добр, — одно радует, снова здоров и полон сил. Шёл он до вечера, пока не оказался на берегу большого озера. Противоположный берег был виден, но плохо. Понимая, что на обход понадобится много времени, а вплавь он не справится, пришла мысль заночевать на берегу. В сумерках было видно плохо, а поутру, может, и лодочка какая поблизости окажется или какое бревно, чтоб на нём проплыть или хотя бы держаться при отдыхе. Костёр он развёл быстро, благо ветер поломал много сухих веток у крайних деревьев. Вот только желудок урчал и не хотел успокаиваться от голода, обещая не дать заснуть. Нужно было его немного задобрить. Но чем? Охотиться сейчас было поздно, а силки ставить незачем. В силки заяц попадёт только завтра, а кушать хочется уже сегодня.
— Озеро же! — хлопнул себя по лбу парень. Рядом с водой пропасть с голоду невозможно. В любом источнике какая-нибудь рыбёшка да водится. Хоть карасики или краснопёрка должны быть. Оставалось только поймать. А для этого нужны специальные приспособления. Ни сетей, ни простейшей удочки у него не было. Голыми руками он умел только раков ловить, но в темноте это делать не хотелось. Можно будет завтра утром на завтрак насобирать. Добр пожалел, что не взял из деревни ничего путного. Оно сейчас было понятно почему. Выходил с ранением головы, еле живой, ни о чём думать не мог, взял только то, что посчитал нужным. А что воину в дороге надо? Щит да копьё. Последнее можно и как посох для опоры не слушающимися больными ногами использовать. Так кто же тогда знал, что голову-то получится вылечить? И зачем сразу наспех уходить было? Второй раз в разорённую деревню бандиты бы не пришли. Можно было отлежаться, собраться в дорогу. Чай простые вещи не тронули, и можно было бы и малую лопатой разжиться, и топор прихватить, и сейчас бы удочка даже квелая сгодилась бы, а если сеть, то совсем хорошо.
— Дурак я, дурак, — вздохнул парень, — вот как теперь рыбу ловить, не руками же? Верёвку бы с крючком найти, да к палке привязать? Или к копью?
— Точно дурак! — стукнул себя об лоб рукой с копьём, и добавил ещё Добр. — Копьё же как острогу использовать можно! Только нужно найти место, где рыба ближе к поверхности всплывает!
Добр снял обувь, штаны и рубашку, связал это всё в узел и, взяв копьё на перевес правой рукой, вошёл в озеро. На самом мелководье, где вода едва касалась колен, ловить было нечего, тут плескались одни мальки, а смысла в них не было. Прощупав деревянным концом копья дно справа от себя, Добр отклонил это направление, так как дно слегка, но было заилено, а это нехорошо для ловли на острогу, так учил его когда-то дед.
— Илистых и топких берегов, внучек, избегать стоит, в оных местах охотиться разве что с лодки можно, иначе распугаешь всю рыбу шумными шагами, ступни из ила выдергивая, — говаривал старик. Лучшими местами для ловли рыбы на острогу, по мнению того же деда, были каменистые косы и стремнины. Но где такие в озере сыщутся? Приходилось довольствоваться тем, что есть.
— Ищи заводь с обилием водорослей, растений и тины, — повторил наказ деда Добр, — в таких местах щука спит. Парень осмотрелся вокруг, пытаясь выискать взглядом такое место, и приметил оное неподалёку.
— Жалко, что в озере нет течения, только ключи.
— Иди аккуратно вдоль берега, обязательно двигайся строго против течения, если такое будет, это скроет твои движения, которые может почувствовать рыба. Ноги переставляй плавно и медленно, избегая шума и суеты, ногу на дно ставь тихо и аккуратно. Осторожность и тишина — вот твои главные помощники, — так говаривал дед.
Дойдя до зарослей водорослей с максимальной осторожностью, Добр разочаровался: щук тут не было.
— И что теперь? — спросил сам у себя парень. — На голодный желудок ложиться спать?
Странное дело, ещё недавно, когда он шёл с больной головой, опираясь на копьё как на посох для ходьбы, его мало заботили такие вопросы. И вот погляди же ты, как выздоровел, так и спать не пожрав не хочет ложиться.
— Хорошо, — рассуждал Добр, стоя по пояс в воде, — как ещё можно ловить рыбу? Удочкой? Её нет. Сетями? Их тоже. Острогой? У него не получилось. На квок? На квок! Вообще-то для ловли на квок нужно специальное приспособление, это дед тоже рассказывал, но он учил хлопать по воде ладошкой. Да и выхода сейчас у Добра не было. Где он этот квок добудет или сделает? Получится — получится, нет — придётся спать ложиться голодным.
Добр решил объединить ловлю на острогу и ловлю на квок, заменив всё копьём. Он сложил ладонь горстью и хлопнул ею по поверхности воды. Это нужно было делать над ямой, где лежит сом, но считалось, что он мог и за несколько сотен метров услышать звук хлопка и приплыть.
Никто не знал, почему сомы приплывают на этот звук, то ли это напоминало им кормёжки других сомов, и они решали разобраться с захватчиками их территории, то ли напоминало зов самки, но умелые рыбаки этим способом пользовались. А сомовье мясо вкусное, сладенькое, даже чуть-чуть.
На первый хлопок ничего не случилось. На второй тоже. Разочарованный Добр решил хлопнуть в третий раз, третий раз, говорят, боги любят, и если с тем же результатом, то пойти всё-таки спать на пустой желудок. Добр хлопнул третий раз, но результат был тот же, и он, развернувшись к берегу, медленно собрался обратно, положив древко копья на загривок. Темнота почти полностью погрузила озеро в свою пучину, окрасив светом нового месяца потемневшие от отсутствия солнечного света тёмные воды слегка серебром. Тишину вокруг нарушали только жужжание цикад и хор лягушек. А куда без них рядом с водоёмом? Было красиво. Парень смирился со своей голодной долей. И тут в ноги со стороны спины ударила волна, а потом сразу ещё одна. Не сильные, но заметные. Добр обернулся и обомлел. Из центра озера на него нёсся вал воды высотой с его рост. Добежать по воде до берега он явно не успевал, но быть опрокинутым этим валом не хотелось. Мало ли кто и для чего его вызвал? Парень выставил вперёд ногу, согнутую в колене, и упёрся задней ногой в дно, а также выставил вперёд копьё, уткнув деревянный конец так же в дно. Поза обещала быть устойчивой при столкновении с неведомым в лобовой атаке. Но всё случилось чуть по-другому. За метр-полтора вал остановился и резко опал, а на его месте оказалась огромная рыба-сом с всадником на хребте. И вот тут она резко махнула хвостом.
Добра поразил сногсшибательный удар хвостом сбоку, которого он не ожидал.
— Ух, — проговорил парень, вставая на ноги, отираясь от воды, и сплёвывая попавшую в рот и нос воду.
— Я тебе дам «ух ты»! — донёсся со спины сома голос. — Ты что творишь, ёрш сутулый!
— А чего я такого сделал-то? — непонимающе уставился Добр на водяного, а это был, несомненно, он. Описать это существо человеческими словами получалось с трудом. Ближе всего водяной был, наверное, к огромной жабе-переростку, причём очень большому переростку, чуть больше человека. Кожа была точно от жабы, такая же зелёная, влажная, в бородавках, а вот морда походила на человеческую, но сильно искажённая. Очень тяжёлая, обвисшая челюсть была обрамлена свисающими брылами, глаза выкатывались из орбит, а вся голова была усеяна шевелящимися волосами зелёного цвета, которые на второй, более пристальный взгляд, оказывались водорослями. Одет сей персонаж был в чешуйчатую броню, у людей называемую ламелляром, сияющую в свете луны всеми оттенками зелёного и синего цветов.
— Ты, камбала давленная, моего сома хотела увести?! — продолжал орать, негодуя, хозяин водоёма. Сом был тоже внушительным и на любой взгляд, что первый, что второй, интересный экземпляр. Огромная рыбина, видимо, в воде перемещалась как любая другая, но, выпрыгнув на поверхность, подложила плавники так, чтобы стоять на них, как на ногах, если верить сказкам путешественников, то так на берегу Северного моря стояли на сушах странные полуживотные, полу-рыбы, которых местные называли тюленями и сивучами. Но странным было даже не это, и даже не то, что на спине было приторочено седло, в котором и восседал владыка этих вод. Самое странное было при наличии жабр и отсутствии других каких-либо дыхательных инструментов — сом не задыхался, выйдя надолго из своей родной стихии.
— Я не хотел выманить твоего сома, владыка озера, — затараторил Добр, — я просто ловил рыбу тут, но так как на острогу у меня не получилось, то попробовал на квок.
— Ты ловил в моём озере рыбу? — круглые на выкате глаза водяного от этой информации стали ещё круглее. — А позволь поинтересоваться, кто тебе разрешил в моём озере ловить рыбу?
— Голод, — пожал плечами Добр.
И это была истинная правда.
— Голод? — задумчиво произнёс водяной.
— Именно он, — кивнул парень, — все взятые мной в дорогу запасы кончились, что-то поймать в лесу я не успел засветло, а находясь рядом с озером, посчитал верным половить тут рыбу на ужин, чтобы не ложиться спать на голодный желудок.
— А позволь спросить тебя, человече, что ты забыл вдали от ваших дорог и трактов да ещё с малым количеством запасов? Бросили тебя ватажники твои? Али сбежал от кого?
— Деревню нашу разорили, — честно признался юноша, таить перед водяным ему было нечего, — вот я в Князьгород и пошёл, а потом решил по лесу дорогу срезать, раненый я был. Вот и сошёл с дороги.
— И прямо сюда пришёл?
— Не-а, мне сначала волк большой говорящий попался, он меня съесть видимо хотел, но сам помог до живой воды, хотя видимо хотел к козлиному ключу, чтобы я козлёнком стал, а потом махнул в эту сторону, указывая направление к Князьгороду.
— Понятно, — кивнул водяной, — значит, голоден, а из родни никого не осталось?
— Угу, — согласился, не задумываясь над сказанным, Добр.
— Ну, тогда пойдём ко мне в чертоги, я тебя там и накормлю, и напою, и спать уложу.
— Так мне в город же идти нужно.
— А поутру сытый и пойдёшь. Да и безопаснее у меня, тут на берегу и волколаки загрызть спящего могут, а у меня ни одна щука не позарится.
— Ну, коли так, пойдём к тебе, раз приглашаешь.
— Берись за стремя и не отпускай, пока не остановимся, а то утонешь.
Добр немножко боясь огромной рыбы, жадно вдыхающей воздух своим огромным беззубым ртом, все же подошёл и ухватился за стремя.  - Пошел, - приказал водяной сому.  И тут мир закрутился в глазах парня всеми красками в одной общей круговерти. И его подхватила центробежная сила, и чуть не вырвала стремя из руки. Он хотел было перехватиться, но та же сила не давала ему этого сделать. Тело стало очень тяжёлым, и рука уже не держала почти, пальцы начинали разжиматься. Добр чувствовал как вода все больше завоёвывает пространство между ним и сомом, а руки все больше слабнут и уже почти перестал бороться и решил отпустить руку, как все закончилось.  Сом встал как вкопанный, водяной на нём даже не шелохнулся, а вот Добр по инерции, да еще и увеличенной центробежной силой  кувырнулся пару раз через голову о твёрдый пол и шлёпнулся на спину, ударившись больно ягодицами и пятками.
— Ешкин кот, — выругался парень и встал. И только тут до него дошло, что он стоит совершенно голый. То, что он дышит и может говорить под водой, его в этот момент не смутило. Он сразу же прикрыл срамное место руками.
— Одежда моя, — только и смог выпалить Добр.
— Чего одежда? — спросил водяной, слезая с сома.
— Одежда там осталась, на берегу.
— Она тебе больше не понадобится, — ответил хозяин пучин, — я дам тебе новую одежду, куда как лучше той.
— А щит? Ой, а копьё куда делось? — только осознал пропажу парень.
— Про щит не скажу, видать, где оставил там и валяется, а вот копьё я выбросил.
— Та как же я без копья-то? — ужаснулся Добр.
— А на что оно тебе тут, у меня под водой? Тут тебя никто не обидит, а ты им можешь кого-нибудь поранить ненароком, так что о копье даже думать не моги.
— Так у тебя, дядька водяной, может, никто и не обидит, а после? Когда на поверхность поднимусь и пойду до Князьгорода?
— Ты так и не понял, человече? — рассмеялся водяной.
— А что я должен был понять? — удивился парень, но крохи сомнения закрались в его сознание.
— Ты тут навсегда, — засмеялся хозяин водоёма.
— Почему навсегда? — опешил Добр.
— Пойдём, человече, к сундукам с моими богатствами, подберём тебе одежду по росту и фигуре.
— Зачем я тебе тут? — не сошёл с места человек.
— Коли скажу, пойдёшь?
— Коли скажешь, то да.
— Понимаешь, человече, — вздохнул водяной, — скучно мне тут, душа общения требует, а его нет.
— Как нет? — удивился Добр. — Люди поговаривали, у каждого водяного толпа утопленниц и водяниц плещется.
— Ну, толпа не толпа, а несколько штук и тех и тех в загашнике есть, — не стал отрицать хозяин, — так толку-то с них нет. Они потонули много лет назад, я все их байки наизусть уже знаю. Мне нужен новый человек, вроде тебя, чтобы и байки новые знал, и дела так сказать международные ведал. А то скучно в нашей заводи.
— А что редко тонут? — поинтересовался Добр.
— Сейчас редко, — горестно вздохнул водяной, — раньше много кто сам тонул, много кому я помогал, но видать озеро моё дурной славой прослыло, и теперь сюда редко какой незнающий, вроде тебя, забредёт. А бывало раньше, я пиры в несколько столов для моих гостей закатывал. Ты кстати голоден?
Если честно, Добр в пылу происходящего и забыл, что он голоден и хотел таким спать уже ложиться. Но сейчас, при упоминании о еде, голод схватил за горло ещё сильнее, чем прежде.
— Голоден, — кивнул парень, — но это не главное, ты вот лучше расскажи, как я у тебя тут не задыхаюсь? Дышу чем?
Добр уже забыл и что он без всякой одежи стоит перед водяным.
— Дышишь? — расплылся в своей рыбьей улыбке хозяин вод. — Открою тебе секрет. Ты не дышишь, ты утонул.
— Как утонул?! — испугался Добр.
— Так, — пожал плечами водяной, — утонул и всё, тут все утонувшие.
— Но я же дышу и мыслю!— Это по привычке, дышишь по привычке, а думаешь, потому что моя магия это тебе позволяет.
Есть расхотелось совершенно, да и о болтающемся естестве мысли не приходили. В голове крутились только последние слова хозяина озера. Он утонул! Он мёртв! Ему больше никогда не подняться на поверхность и не ходить по зелёной травке под ярким солнышком.— Ну, чего встал, прикрыв чресла свои? — вывел из размышлений о вечном парня водяной. Не бойся, я не по этой части, мне самочки нравятся. Пойдём, накормлю тебя и подберу тебе кафтан подходящий, не годится во дворце без штанов бегать.— Пойдём, — обречённо вздохнул Добр и поплёлся за водяным.
А в голове у парня роились мысли. Впрочем, он мог говорить, думать и даже ходить. Что он, собственно, потерял? Ещё недавно он мог бы умереть, как все мужики в его деревне, но удар оказался чуть кривоват, и он смог выжить. Чудо? Чудо. Потом он очнулся с этим и шёл в город, но встретил сирина, а потом и огромного разумного волка, который хотел его съесть и даже отвёл к Козьему ключу. Мог бы сгинуть в желудке у волка? Легко. Вот тебе и вторая смерть за это время. Видимо, в первый раз Она оплошала и старалась его добить, но он нашёл всё же источник живой воды и не только выжил, но и вылечился. Не чудо? Чудо. Только почему он решил, что Смерть, идущая по пятам, бросит свои попытки и не будет за ним охотиться? Первый раз была случайность, второй тоже, а сейчас, видимо, всё, точно приплыли. А с другой стороны, вот убили бы его в бою, что бы было? Вроде сказания пророчили, что вознёсся бы он в чертоги светлые, да пил бы мёд сладкий в компании таких же героев. Но точно ли это, никто не знал. Никто оттуда не возвращался и не подтвердил эту информацию. А если бы его съел волк? То никаким воином он бы не умер и просто родился бы заново, но с учётом своих духовных заслуг. Если их насчитают много, то цветочком в поле, а если мало, то и поросёнком, в грязи валяться. Но это тоже подтвердить никто не мог, ибо те же свиньи о своей прошлой жизни никому из людей не сообщали. А тут он вроде умер, но до сих пор всё помнит, говорит и думает, как прежде. Это же хорошо? Все остальные варианты возможны, а это даёт возможность остаться собой после смерти. Чудо? В принципе, да.
Эти размышления чуть расслабили парня, и он спокойно добрался до кладовки водяного, огромной залы, где вдоль стен стояли множества разнотипных и равнообъёмных сундуков. Некоторые были хорошо отделаны сукном и бархатом, другие просто сбиты из не очень качественных досок, одни выглядели древними, но были и совсем новые.
— А откуда новые-то? — вырвалось у Добра.
— Что? — сразу и не сообразил водяной.
— Я просто подумал, — стал объяснять свой вопрос парень, — что озеро не такое уж большое, кораблей тут небось отродясь не видели, а сейчас сами говорите, что людей мало в округе ходит, вот и возникает вопрос: откуда новые сундуки берутся?
— А ты про это, — махнул рукой хозяин пучины, — так это по обмену между водоёмами.
— Это как?
— В одних падает много, в других, как моё озеро, почти ничего, так мы решили делиться между собой, ибо что для одного ненужная тряпка, для другого — бесценный артефакт. Вот и обмениваемся, у кого что есть.
— А как?
— А по подземным водам.
— Понятно, — сказал Добр, хотя ничего не понял.
— Любой сундук открывай, любую вещь выбирай и одевай.
— Хорошо.
Он открыл первый подвернувшийся под руку сундук, покрытый алой парчой, и взял первую попавшуюся вещь. Это была рубаха. В подсознании роилось опасение, что она будет мокрой, но нет, на ощупь она казалась совершенно сухой. Толи это опять была магия, толи он привык к окружающей воде настолько, что воспринимал всё вокруг словно бы наверху в обычном мире. Да, вода вокруг чувствовалась, как минимум своим небольшим, но ощутимым сопротивлением, и не очень чёткой картиной окружающей среды, иногда с дрожанием и рябью. Но к этому быстро привыкаешь и не обращаешь внимания, как, впрочем, на мелких рыбок, которые иногда проплывают мимо. В роли птичек и мелких зверушек тут были рыбки. Больших, видимо, во дворец не пускают, а мелкие ничего, плавают себе на здоровье. Дышалось, а может, и не дышалось, он так и не понял, делает он это или нет, вполне комфортно, свежо. Как и с одеждой, сначала было подсознательное ожидание всего мокрого вокруг, но нет, видимо разум адаптировался к окружающей среде, и тактильные ощущения были словно на суше. А может, это была магия водянова.
В сундуке оказались странные вещи, присланные издалека. Насколько Добр знал, а знал он, надо признаться, пока очень мало, так как до этого времени из своей деревни только на ярмарку ездил. И там он не видел людей в таких одеждах. Столичные и южнодарские жители такое не носили точно. Князьгородцы тоже. Значит, сундук прибыл издалека. Штанов там было несколько, но все шиты на один манер. Очень свободный пояс с верёвками, очень широкие штанины, куда можно было сунуть сразу две ноги в одну штанину и узкие отверстия для лодыжек. Раскрашены они были ещё чуднее своего кроя, в тёмный фиолетовый цвет с яркими жёлтыми огурцами. Раскраска, как говорится, вырви глаз. Добр не удержался и примерил потоки. Было удобно, но нестандартно. Вроде в штанах, а всё естество внутри свободно болтается и по ляжкам бьётся. Зато эти штаны обладали неимоверной ценностью для всадника. Если завязать лодыжки, то их можно использовать как мешок. Мешок, надетый прямо на человека. Надел такие на себя, едешь вдоль чужого поля, остановился, репу в штаны накидал, пояс завязал и ходу на коне до дому. Ни какие мешки лишние не нужны. Рубахи тоже оказались не стандартными для парня. Длинные, по самые колени, из какого-то скользкого материала, яркие, с рисунками. Одна жёлтая с каким-то красным цветком, другая синяя с такими же огурцами, как на портках. Добру понравилась чёрная рубаха с красными драконами. Её он решил себе оставить. Да и штаны тоже. А какая разница, в чём ему тут ходить? Засмеют? Кто? Рыбы? Кто увидит-то из людей? Вот только обувь ему не понравилась. Сапоги. У него в семье сапоги были только у отца, и надевал он их исключительно по праздникам или когда на ярмарку ехал. А что? Ярмарка тоже праздник. В нашей глуши любой повод — праздник. А тут вот они лежат, бери и обувай. Взял, обул, не понравилось. Здесь сапоги с каблуками были, а такие Добр отродясь не видывал. Да и носы задранные вверх тоже не внушали доверия.
— Засмеют же, — подумал парень и полез в соседний ящик искать себе обувку.
В соседнем ящике содержимое было кардинально другим. Узкие штаны доходили только до середины голени, какие-то белые носки до колен, сюртук узкий с длинными фалдами в районе зада, а обувь представляла собой деревянные башмаки на завязках. И только в пятом сундуке он нашёл то, что искал. Обычные стандартные сапоги, яловые, такие, как те, что вешали по весне на столб.
После поисков водяной отвёл его в зал для приёма гостей, посадил одного за стол и приказал своим слугам накормить гостя. О, так Добр ещё никогда не ел! Конечно, мяса на столе не предполагалось, да и откуда ему тут взяться — зайцы с козами в озере редко если тонут. А вот рыбы разного вида в разнообразных кулинарных вариациях было предостаточно.
— А я думал, вы рыбу не едите, — изумился представленным блюдам парень.
— С чего это? — поинтересовался водяной.
— Ну, себе подобных вроде как никак.
— Это да, но поверь мне, вылезшему из икринки когда-то, подводный мир по жестокости сильно превосходит надводный, — ответил водяной. — У нас тут каждый ест каждого, и чуть зазеваешься, как чужие челюсти смыкаются над твоей головой. Рыба для рыбы — любимая еда.
После того как гость набил живот, водяной начал вытягивать из него все подробности о его земной жизни. С мельчайшими деталями. Он пытался, как клещами, вытаскивать все интересное из памяти парня, расспрашивая обо всём, что тот помнил, вплоть до самых ранних детских воспоминаний. А уж про Ярмарку прямо просил вспомнить всё, даже то, в чём были одеты продавцы разной всячины. Так много Добр ещё никогда не вспоминал и не говорил. Так прошли три дня, и он уже хотел повеситься от назойливых вопросов водяного.
И тут произошло событие. Когда Добр завтракал на четвёртый день, мимо него в сторону конюшни промчался хозяин дворца.
— Что за спешка? — решил поинтересоваться парень.
— Уууу! — остановившись, выдохнул водяной. — Донесли, баба утопилась, красоты неимоверной! Вот спешу встретить!
В глазах местного хозяина играли огоньки интереса. Оно и понятно, как он ни отличался от людей, но всё равно оставался мужчиной, а значит, женский пол ему был весьма интересен. Ура, сегодня можно было расслабиться и забыться, не вспоминая что-то из своей жизни с дотошной точностью и в подробностях.
А что делать молодому парню в подводном дворце? Да, тут была даже целая библиотека, вот только Добр читать не умел. А самостоятельно разве научишься? Нужен хоть кто-то, чтобы назвать буквы, а тут по-человечески могли разговаривать только утопленницы, но, увы, и они читать не умели. Погуляв по дворцу, человек наткнулся на ещё не виданную им комнату. Это была оружейная. Огромная зала с зеркальными стенами, вдоль которых стояли стойки с разнообразным оружием, бронёй, щитами, перемежающиеся с манекенами. Правда, Добр не знал, что это называется манекенами, но считал, что это большие куклы, специально сделанные для тренировок с оружием.
Судя по красоте и отполированной поверхности лезвий, за оружием тут следили, невзирая на неблагоприятную для металла окружающую водную среду. А может, и действие магии распространялось на оружие тоже, а то и вообще на весь замок.
Добр взял саблю и сделал ею пару махов. Жалко, что он не был бойцом, иначе влюбился бы в эту саблю. Лёгкий изгиб лезвия, травлёная картинка, позолоченная рукоять с витиеватым разноцветным темляком. Это оружие не предназначалось для настоящей битвы, оно было создано исключительно для полководца, который взмахом этого благородного оружия должен посылать свои войска в бой навстречу победе.
Парень обошёл всю оружейную, но не нашёл боевого оружия. Он помнил, что те, кто напал на его деревню, не носили таких красивых мечей, секир и кинжалов. Да и проходившие мимо воины и ватаги носили обычное оружие. Простые клинки на обычных мечах, обычно имевшие зазубрины от попаданий по чужим клинкам или наоборот. Рукояти набирали из кусочков кожи или просто обматывали кожей, и это если человек был достаточно богат, чтобы купить себе меч. А обычно в руках воинов были обычные топоры, иногда с уменьшенным лезвием для лучшей пробиваемости, или тесаки, так называемые саксы, которые завезли сюда торговцы с Севера. Отличное, кстати, оружие. По размеру немного уступающее мечу, в ковке проще, а значит, дешевле. Правда, лезвие затачивается только с одной стороны, но это не столь важно, ведь мало кто из воинов пользуется сразу двумя сторонами меча.
А вот сабля в окрестностях Князьгорода имела небольшую популярность, и это объяснялось довольно просто. В южных землях, таких как Южнодар, где много степей и полей, воины предпочитали сражаться конно, предварительно обстреливая друг друга из луков. Железные доспехи хоть и неплохо предохраняли от стрел, но были очень тяжёлыми и замедляли лошадей. Поэтому всадники быстро пришли к выводу, что набитый войлоком кафтан или халат надёжнее защищает как от стрел, так и от ударов меча, поскольку прямое лезвие, если и пробивает все пружинящие слои с первого раза, то почти не наносит вреда телу. А вот изогнутый клинок хорошо разрезает эти слои, добираясь до внутренностей их владельца. Поэтому богатые сверху надевали ещё и лёгкую металлическую броню, типа кольчуг и ламелляров. А вот на Севере, в таком же Стольне, окружённом дремучими лесами, на конях сильно не порезвишься, и потому воины предпочитали сходиться друг с другом лицом к лицу в пешем бою. А тут кто кого перетерпит. Да, лучники тоже перед боем и в ходе сражения осыпали противников стрелами, но от этого спасали щиты. В ближнем бою удары наносятся с силой, и нет нужды резать противника, поэтому использовались именно прямые клинки, способные с силой пробить или расколоть даже самый прочный доспех. И даже шлем. А если и не расколоть, то оглушить его владельца. Тот падал на землю, и его затаптывали многочисленные ноги проходившего по нему строя.
Поэтому северяне в основном носили металлические доспехи, а богатые могли себе позволить надеть под них тонкий, но приятный телу поддоспешник.
Так маленький Добр узнал от дядьки Славуты, который изредка приезжал в деревню проведать родственников. А он был дока в этих делах, так как по слухам состоял в ватаге искателей, и не то чтобы состоял, а возглавлял её.
Ватажники. Добр только слышал о них. Существует легенда, что однажды в каком-то озере, но точно не в этом, затонул целый город под названием Китеж. В этом городе преимущественно жили маги. И вот, когда он ушёл на дно, маги наложили на него различные чары. Много лет спустя, маги в городе, видимо, вымерли, но их заклинания остались. И теперь этот Китеж посылает на землю разнообразные артефакты, которые способны наделять людей особыми качествами. И вот за этими артефактами охотятся ватажники, так как магические предметы те стоят немало. Их ещё называют искателями. Почему искателями? Потому что никто не знает, где в следующий раз появится очередная колдовская вещица, вот и рыскают по лесам и полям ватаги искателей, ищут. А когда совсем жрать нечего становится, то и на деревни нападают. Может, и на их деревню такая ватага напала. Хотя нет, в ватагах обычно людей немного, а тут целый отряд был. Да и искателям пленные ни к чему, а тут специально за ними шли, для продажи.
Добр взял со стойки понравившееся ему копьё. Вот это оружие по нему. Тут, если и нужны финты, то самому себе понятные. Тут стой на месте, спину не подставляя, и коли. Можно и чужое копьё отодвинуть и самому уколоть, и даже это всё сделать в одном движении. А ещё можно встретить боевую лошадь со всадником. Для этого ногу одну отставляют назад, на неё упираются, а свободный конец копья в землю рядом с ногой тоже упирают, а то и слегка вкапывают. Тогда даже при столкновении с всадником тебя не должно снести. Так опять же рассказывал дядька Славута, а Добр ему верил.
А ещё можно было крутить копьё и бить обоими концами. Да, тем концом, что без наконечника, сильно врагу не повредить, но отвлечь и даже ранить можно запросто. Поговаривали, что если ударить неожиданно, можно даже лишить противника сознания.
Повертев копьё, Добр решил подойти к манекену. Мешок на стойке, набитый соломой, был только издалека похож на человека, зато имел посередине груди ярко-красный рисунок сердца. Да, сердце располагается в человеческом теле именно так, по центру с небольшим смещением влево.
Ударив копьём в висящий мешок, Добр начал скучать. Но вокруг было столько интересного, что он быстро придумал себе новое занятие. Чтобы движения с копьём были более реалистичными и походили на настоящие, он взял в левую руку щит. Щит он выбрал круглый, как делали его предки, но не с рукоятью посередине, под умбоном, как их ещё называли кулачными щитами, а тот, у которого крепление есть для предплечья, и его не нужно держать — локтевой щит. Так было менее привычно, но удобнее.
Прикрываясь щитом от воображаемых атак противника, Добр наносил удары копьём под разными углами, чередуя опорные ноги. Через некоторое время ему и это надоело, но тут его глаза упёрлись в висящую на стойке кольчугу. Надев её, он повторил все свои предыдущие действия. Это было значительно труднее, чем без кольчуги. Уставший, потный — это было открытием, что под водой тоже можно вспотеть, — он отправился обедать.
Не прошло и полчаса после трапезы, как во дворце появился водяной. Естественно, он был не один. За ним, держась за его руку слегка жеманно, шла девушка. Новая утопленница. Молодая, светловолосая, носик пуговкой, глазищи огромные, голубенькие, как небо в хорошую летнюю погоду. В общем, ничего необычного, таких на каждую деревню приходилось по две-три на двор. Порода такая тут у Князьгорода жила. Севернее, в лесах Стольна, обитали девушки с почти белыми волосами, голубыми глазами и прямыми носами. Это для князьгородцев было диковинкой, а для них — обыденностью. В Южнодаре, южнее их земель, девушки были в основном черноволосые, с густыми бровями и карими глазами. Так что на новую утопленницу Добр взглянул без явного восхищения, без влюблённых взглядов. А вот девушка на него уставилась. Не то чтобы парень был слишком красив, по человеческим меркам — не очень, но если смотреть человеческими глазами, да на фоне водяного, то да, выглядел писаным красавцем. От местного хозяина это тоже не укрылось, но он решил не акцентироваться на этом. Девка только что утопилась, ей тут страшно, непонятно, потом попривыкнет, пообживётся, пообвыкнет, и всё будет хорошо. Водяной времени зря не терял, знал, что бабы на подарки падки. Быстро из обычной женской рубашки, а на ней, кроме нижней рубахи, ничего и не было, даже лаптей, выдал ей платье богатое, красное, с золотой вышивкой, видимо, принадлежащее какой-то принцессе, и сапожки из замши, тоже красные и тоже с вышивкой. А ещё серьги и кулон, усыпанные драгоценными и полудрагоценными камнями. Девка была рада таким обновлениям, аж забыла, что недавно утопилась. Вот только большая жаба, на которую так походил водяной, от этого симпатичнее ей не стала. И общаться она предпочитала с Добром.
— Тебя как зовут? — Добр.
— Меня Ждана, а ты тоже ведьмак?
— Я? — удивился вопросу парень.
— Ага.
— Нет, я обычный, крестьянин.
— А я ведьмой оказалась, — развела руками Ждана.
— Это как? Ведьма или нет?
— Понимаешь, нашу деревню года три назад разграбили, — стала объяснять девочка, — вот мы с мамой в другую и пришли, а год назад мама дубу дала, я одна осталась. Один сватался, как к сиротке, хотел, видимо, облагодетельствовать, но я ему от ворот поворот сделала, вот он и оболгал меня, что я ведьма. Никто не поверил, конечно, но в этом году скотина дохнуть начала, дети болеть, вот люди и вспомнили про ведьму и решили меня утопить.
— И так просто согласилась?
— С чего ты взял? Отбивалась, как могла, но их почитай вся деревня была, связали, в мешок посадили, да как кутёнка и утопили. Вот я и подумала, раз ты тоже тут, может ты тоже такой же ведьмак или колдун?
— Обычный он, перед тем как утоп, на сома моего с копьём охотился, деревенщина, — ответил водяной за парня.
Водяному не нравилась симпатия Жданы к Добру, он-то имел свои виды на девочку. Похож он был мордой на жабу, но всё остальное у него было человеческое.
— Как спала моя душечка Ждана? — проквакал водяной за завтраком.
— Восхитительно, — ответила девочка и сразу переключила разговор на парня, — а у тебя, Добр, постель тоже мягкая, с периной?
— Угу, — кивнул он, понимая, что это злит водяного.
И так почти постоянно, по любому поводу. А как он выпросил время для тренировок в оружейной, так утопленница за ним пошла и смотрела, как он, облачённый в доспех, крутит копьём. Долго это продолжаться не могло и не продолжилось. В какой-то момент к Добру подошёл водяной с гневным выражением морды, не предвещавшим ничего хорошего для парня.
— Слушай ты, у меня на Ждану большие планы, — выдавил из себя злость хозяин дворца, — коль встанешь между ней и мной, то пеняй на себя, сгною в иле.
— Так я и не собирался, — развёл руками в своё оправдание Добр, — мне твоя Ждана, что в лоб, что по лбу, ни капельки не нравится, обычная девка, это она сама на меня глаз положила.
— И что делать? — вздохнул водяной.
— А отпусти ты меня на землю обратно, на свежий воздух.
— Это-то ещё зачем и тут причём? — Не понимаю.
— Ну, смотри, — стал объяснять Добр, — девка тебе нравится?
— Да.
— Она в меня влюбилась и не отвечает на твои ухаживания?
— Получается так.
— Тогда нужно меня убрать с глаз, чтобы у неё перед глазами никого не оставалось, кроме тебя, а потом слюбится, стерпится, водяных ещё нарожаете кучу. Убивать-то зачем сразу и в иле гнобить, если можно просто на воздух отпустить?
— Идея хорошая, вот только не знаю я, выживешь ли ты после этого? — задумчиво проговорил водяной.
— А чего не выжить-то? Я же там наверху родился и жил, чего мне сейчас там угрожает?
— Ты же теперь сродни нам, водяным и водоплавающим, жабры ещё не отрасли, но внутри-то вода, а ты видел, что с рыбой происходит, когда её на берег выбрасывают?
— Дохнет, задыхается.
— Вот и у тебя так может получиться, но может и не так, ты недолго тут у нас обитаешь, может, и пронесёт, а то смотри, в иле-то тоже живут, не очень, правда, но живут.
— Нет уж, давай наверх, если есть шанс, то им обязательно нужно воспользоваться, а коль помру, то хоть под солнышком, а не в пучине водной, да и в иле у тебя кто-то, конечно, и живёт, но это больше на существование похоже, так что давай наверх, вдруг и четвёртый раз выживу.
— Ну, хорошо, — кивнул водяной и приготовил пальцы для колдовства. — Стой! А копьё можно с собой взять? А то в лесу без оружия никак!
— Бери, — махнул рукой, соглашаясь водяной.
— А щит? Чисто от грабителей!
— Бери что хочешь, только быстрее! Сейчас с минуты на минуту Ждана придёт, и ничего не получится, за тобой дура попросится!
— Я мигом! Парень коршуном влетел в оружейку, схватил специальную сумку для кольчуги, положил туда ту, в которой тренировался каждый день, схватил любимое копьё, щит, а также прихватил простой шлем с наносником и похожие наручи. А чего? С водяного не убудет, а он будет считать это платой за пребывание здесь.
Когда он вернулся, хозяин пучины, не глядя, что он взял, щелкнул пальцами, и в голове у Добра всё закружилось, словно в очень быстром хороводе. Когда его тело замедлилось и рухнуло на песок, он открыл глаза и сразу закрыл их, ибо слишком яркое солнце ослепило глаза, привыкшие смотреть на него сквозь толщу многослойной воды. Но это была ещё не беда. Беда случилась тогда, когда Добр решил вдохнуть воздух. И вот тут он понял, что не может этого сделать. Он лежал на животе, на песке, и открывал-закрывал рот, словно рыба, выброшенная на берег. Из него вытекала вода, но текла не быстро, а воздух он вдохнуть ещё не мог. Нужно было как-то ускорить этот процесс или он сдохнет, как пророчил водяной. Рядом росла сосна, и из земли торчали корни, как часто бывает с хвойными деревьями. Один из корней сильно выпирал. Добр подполз к корню, с силой приподнялся на руках, прополз дальше, чтобы корень оказался чуть ниже груди, и резко расслабил руки, рухнув на корень. Удар пришёлся в верхнюю часть живота, что вызвало сокращение диафрагмы, и она исторгла из недр лёгких основной объём воды, которым парень чуть не захлебнулся, но после этого дышать стало можно. Вода всё ещё вытекала изо рта у Добра, но теперь он дышал. Слабенько, но дышал. Перевернувшись набок, парень забылся и уснул от потери многих сил в борьбе за жизнь.
Приходил в себя он ненадолго, исторгая из себя воду и желчь, после чего переворачивался и засыпал снова. Окончательно проснулся через два дня. Он уже мог ходить, справляться с естественными потребностями и даже был немного голоден. Как говорила мама, когда он маленьким болел: если ребёнок хочет кушать, значит, выздоравливает. Перекусил он орехами, которые нашёл недалеко от озера.
На всякий случай следовало уйти отсюда подальше, чтобы водяного не потянуло вернуть своего человечка. Но Добр столкнулся с проблемой, которую мог решить только здесь. Заклинание выживания в глубинах воды спало не только с него, но и со всего скарба, который он захватил с собой со дна озёрного. Всё железо из кладовой водяного покрылось ржавчиной. Поэтому день парень потратил на снятие ржавчины с кольчуги, шлема, наручей и поножей. Как чистить ржавчину в походе? Очень просто: нужна наждачная бумага. А если её нет? Берём сумку, кладём туда кольчугу, засыпаем сухим песком и долго, мучительно трясем. Так же поступаем со шлемом, наручами и поножами. А вот с копьём так не получится. Оно в сумку не поместится. Зато его можно втыкать в песок и вытаскивать, и так много раз подряд. Всё получилось не идеально, но лучше, чем было после пробуждения. Теперь этим хотя бы можно было пользоваться.
Сложив весь скарб в сумку, закинув её со щитом за спину, копьё водрузив на плечо, Добр двинулся дальше, надеясь, что кривая дорожка всё же приведёт его к Князьгороду.
Глава четвертая Блуждания
 Дорога от озера вела опять в лес. Правда парень не понял, на тот же берег его выкинули обратно или на другой. Сюда он пришёл поздним вечером, было уже темно и обстановку вокруг разглядеть не пытался, тем более запомнить что-нибудь для ориентации, дабы потом использовать. Он и не предполагал, что с ним произойдут такие события.
Оставалось только найти нормальную дорогу. Лесным жителям и нечисти дороги были не нужны, их прокладывали исключительно люди. А если так, то идя по дороге, обязательно выйдешь к людям. Не к городу, так к селу, где можно узнать в какой стороне стольный град. На мгновение Добр представил, что придет обратно в такое же пустое разграбленное селение, из которого недавно вышел, и его аж передернуло. Будем надеяться, ему повезет. Три смерти позади, может судьба все же смилостивится над ним. Тропинки менялись под сапогами, идти было не трудно, благо никаких чащоб и буреломов на пути не вставало.  Добр пожалел, что взял копьё, а не лук, ибо сейчас, он в лесу пригодился бы больше. С дичью тут проблем не было. Хотя умелого парня это не смущало, из подручных материалов он смастерил силки и вечером имел в загашнике уже пару птичьих яиц и тушку неудачливого зайца. Есть это сырым было противно. Яйца ещё можно выпить, но вот грызть  тушку зубами совсем не хотелось. Нужно было разводить костёр. Но кремня под рукой не было и огнива тоже. Как быть?
Добр много раз видел, как зажигают огонь на праздники, так сказать чистым способом, но никогда так не делал. Его к растопке очага вообще не подпускали никогда бабы в доме. Следить за очагом было занятие женское, и мужиков держали от этого в стороне. Нарубить дрова - это пожалуйста, а вот огонь развести нельзя. Мужики обычно на охоте костры палили и в поле, коль подогреть что нужно было, но там было у кого-нибудь огниво. И только на праздники, требующие большого костра, мужчины разжигали огонь "чистым" способом. Брали два бревна, одно лёжа с углублением посередке, другое ставили в это углубление обтесанным носом и крутили его верёвками, чтоб от трения огонь занялся. Добр с бревнами бы не управился, а вот с ветками было можно. Сложив из прутьев подобие колодца, он положил внутрь палку с углублением сделанным ножом, который тоже захватил с собой. Собрал сухих прошлогодних листьев, чтоб они загорелись от искры и начал вращать ладонями палку. Тереть пришлось долго. Даже очень долго. И когда уже он хотел отказаться от этого дела, устав, словно весь день мешки воровал, как из под палки пошел дым, а там и листья сухие занялись небольшим огоньком. А там уже и колодец из ветвей задымился и оставалось только подбрасывать сушняк.  С яйцами было все понятно. Их стоило положить в угли после прогорания костра, и так, чтоб угли были не раскаленные. Если жара будет много, то они попросту лопнут и разольются на землю. А вот с зайцем нужно было что-то придумать. Его по-хорошему нужно было разделать, но он не умел. Поэтому Добр решил пожарить его так, а потом уже будет проще с жареного зайца снимать подгоревшую кожу. Сказано - сделано. Это конечно сильно подпортило наслаждение трапезой, но голод все простил.
По обычаю охотников, стоило косточки зайца завернуть в шкуру и закопать где-нибудь. Охотники верили, что так заяц потом возродиться. Но лопаты не было, а копать хорошим дорогим копьём или ножом ямку в земле Добр отказался сразу. Оставалось оставить останки ушастого лежать на земле и понадеяться на его хорошую долю, и возможность перерождения не зависимо от костей и шкуры. Добр собрал останки и положил под деревом. И тут где-то недалеко раздался медвежий рев. Не громкий, но неприятный, в нём слышались как будто нотки агрессии. Время близилось к вечеру, и нужно было искать место ночлега. Добр решил пройтись дальше. Вдруг недалеко есть тракт и  можно встретить людей? Он кинул весь свой скарб на спину, а копьё на плечо и радостный от пропавшего чувства голода зашагал по тропинке. Лес так же был приветлив, но что-то в нём поменялось. Не понятно, что именно, но что-то было не так. Что было не так, парень узнал через полчаса ходьбы. Он вышел на хорошую небольшую поляну и решил остановиться на ней. Но только он начал располагаться и осматриваться вокруг, как взгляд его уперся в останки зайца лежащие под деревом. Это были именно те останки, которые оставил он.
— Кругаля дал что ли? — сам себя спросил Добр. — Куда я сворачивал? Он вспомнил, что на развилке свернул влево.

И решил свернуть вправо, ибо левая дорога делала видимо большой крюк и приводила обратно на ту же поляну.  И он свернул вправо и через полчаса... Опять вышел на ту же поляну.  - Леший водит или поляна такая волшебная? - спросил внутренний голос.  Добр развернулся и пошел обратной дорогой, в надежде узнать места, которыми он шёл от озера. И он их узнавал, покуда в очередной раз не вышел на ту же поляну. На лес надвинулись сумерки и делать было нечего, пришлось устраиваться на ночь на этой же поляне. Копье Добр положил рядом, так как веры этой поляне и лесу вокруг у него не было. Но ночь прошла без осложнений, хоть где-то недалеко и взрезывало иногда медвежьим голосом. Утром парень ещё раз попробовал уйти с поляны, но все с таким же результатом.
— Видать, леший водит, — констатировал внутренний голос.
Почему не поляна? Если бы его держала поляна, она была с ним уже что-то сделала бы за ночь, а так видать чем-то он не пришёлся по нраву лешему.  - И я даже знаю чем! - признался сам себе Добр, вспомнив вчерашний самый первый медвежий рев. Он взял нож, и вздохнув, принялся им осторожно раскапывать ямку. Когда она была готова, он положил туда останки вчерашнего зайца, что интересно не тронутые за ночь ни каким хищником или падальщиком.
— Будем надеяться, что леший смилостивится, — вздохнул Добр над новоиспечённым холмиком.
Но на милость лешего надейся, а сам не плошай. Поэтому парень снял с себя одежду, вывернуть её, надел шиворот навыворот, так же обул сапоги на разноименные ноги, и пошел вперёд спиной. И о чудо, через полчаса такой ходьбы он не оказался на той же поляне. То ли это из-за одежды, толи из-за похорон останков зайца. Это было не важно, главное результат был достигнут и можно было одеться и обуться нормально и дальше продолжить путь.
Хорошо было идти по лесу, когда точно знаешь, что идешь вперёд, возможно в неправильном направлении, но вперёд и не вернешься в начало пути через какое-то время. На душе спокойней и тише. Добр шел не опасаясь, радостно любуясь красотами леса. И даже начал что-то насвистывать себе под нос, как внимание его привлекли взметнувшиеся с деревьев ввысь птицы. Благодушие сразу слетело с парня, дав занять своё место насторожённости. Просто так птицы со своих насиженных мест не слетают. Их явно что-то потревожило. Благо это было не так близко. Добр покрепче взялся за древко копья, а сумку и щит со спины подвинул на бок. Сумку чтоб сбросить  моментально, а щитом чтоб укрыться. И тут на него выбежали зайцы. Толпой. Штук пять разом, и увидев его кинулись в рассыпную. Сумка с кольчугой и всем остальным снаряжением полетела на землю. Броня хороша когда есть время её надеть, а вот когда не знаешь что будет в следующее мгновение её проще сбросить чтоб не мешала. А дальше на парня выбежали кабаны. Семейство. Добр только успел кинуть взгляд на ближайшее дерево, но не успел туда ринутся. Все же знают, что кабана если рогатиной не остановить, то самое лучшее средство для сохранения жизни залезть на дерево. А против стада даже шансов не было, надо было сразу бежать к дереву. Он уже приготовился к битве с кабанами, но лесные свиньи обогнули его словно он был деревом и умчались прочь. А вот когда из зарослей выбежал мыча что-то и пронесся мимо лось, Добр смекнул, что нужно встать сразу около дерева. Это явно уменьшало манёвр и варианты отступления, но зато защищало спину, и можно было сразу залезть на него. Против тех кого испугались лось и кабаны, а они даже волков и разъярённого медведя не боялись, имелось только два варианта: или стоять насмерть, или спасаться бегством. И когда за всеми бегущими животными показались преследователи, парень убедился в правоте выбранной позиции и бросив копьё и щит на землю, полез на дерево.
Это были колобки. Пять штук и не маленькие. Такие может сразу одним укусом то не проглотят того же кабана, но искусают порядочно. Ему ещё в детстве прабабка рассказывала сказку про колобка, который из теста и убежал от бабки с дедом. И только когда отец первый раз взял его в далеко лес, то показал настоящих колобков. Это были чудища шарообразной формы и совершенно разных размеров. От мелких доходивших людям до колена, до великанов выше человеческого роста. Ни глаз, ни ушей, а так же ни ручек, ни ножек у этих тварей замечено не было. Было только обилие ртов с клыками, которые кусали и поедали все, до чего только могли достать и с чем соприкоснуться. Катится такой колобок по траве и выедал её всеми своими ртами, которые соприкасались с этой самой травой. Если какой жук, или грызун, или змейка не успевали удалится с его дороги, то участь их была грустной, они были сожраны  этими самыми ртами. Причем направление своего катания колодки могли изменять почти моментально и предугадать, куда взбредет, катиться этому шару усеянному ртами заранее было не возможно. Да, даже среднего размера колобок вряд ли смог бы сожрать человека,  но вот покусать изрядно до смерти - запросто. А гиганты были очень опасны. Они наезжали своей массой на человека, или любое другое меньшее существо, придавливали его и катались по нему, выгрызая полностью, а то и съедали без остатка.
Вот сейчас как раз Добр решил ретироваться от греха подальше на дерево, бросив свой скарб на земле. А что? Металлические и деревянные предметы эти твари вряд ли будут жрать, а одному супротив пяти большим коробками выходить было не столько геройством, сколько слабоумием. Колобки действительно не стали сбивать его с дерева, хотя поговаривали знающие люди что могут. Как мячики бьются в дерево, сотрясся его, дабы жертва от этого упала вниз и уже потом нападают на неё.
Но это, видимо, было редкостью и от очень сильного голода. Тут твари прокатились мимо, только один поелозил по сумке с доспехом, но и то недолго. Спустившись вниз, парень обнаружил порванную лямку сумки: видимо, попробовал на вкус её колобок, понял, что невкусная, и не стал даже употреблять в пищу. Лямку удалось связать в узел остатками с обеих сторон, но от этого она стала короче и менее удобной в носке. Но делать было нечего, пришлось привыкать к изменению развесовки — идти-то ведь надо.
День катился к вечеру, а солнце к заходу, темнело, и с каждой минутой тьма становилась всё гуще и насыщеннее. Лес стал реже, и от этого восходящая луна прорезала тьму, наполняя окрестность тенями. Число теней с каждым мигом множилось. И тут под сапогами захлюпало. Вода? Добр решил не рисковать и повернул обратно. Когда он снова вышел на сухое, прошёл ещё метров двести, чтобы наверняка, и стал готовиться ко сну. Он нашёл много мха и много сушняка. Ну как сушняка — здесь было много старых трухлявых деревьев. Но и они горели, пусть недолго и плохо, но горели. Вот только разжигать их было делом трудным, и Добр порадовался, что подобрал по дороге сюда два камня, которые можно было использовать как огниво. Да, обычное огниво справилось бы с этой задачей куда быстрее, но и это было хорошо в таких условиях. Трением двух веток тут он бы ничего не добился.
Опять же по дороге он насобирал грибов. Отличные белые и подберёзовики. И их было много. И тут ничего странного нет: люди в округе не живут, а значит, и собирать грибы в это время ещё некому. Ежи и белки начнут их утаскивать в свои гнёзда позже. А вот у парня получился отличный сытный ужин из грибов.
Добр потушил костёр — погода была не холодная, спать можно было прямо так, в обычном одеянии, без подогрева огнём, и лёг спать. Но не спалось. Звуки. Тут были совершенно другие звуки. В их деревне вечером и ночью были свои звуки, и ты на них не отвлекался. Ну, подумаешь, ведро где-то грохнулось, цепь в колодце брякнула, флюгер скрипит — это всё привычное, под это спать можно. Вот если собака залает, то да, тогда сразу просыпаешься. Хотя и не всегда. Собаки свою речь имеют, сидят по разным дворам, но иногда перегавкиваются. То ли новости друг другу передают, то ли о чём-то сообщают. На такой лай по вечерам внимания не обращаешь, а вот если залает со злостью, когда её территорию нарушают, то тут всё, сон как рукой снимет, ты уже в одном исподнем стоишь в дверях с топором в руке.
В лесу же свои звуки. Когда их знаешь, то и спишь хорошо, а когда не ведаешь, на любой скрип глаза открываешь. Они с дружком Микулой однажды, будучи мальчишками, пошли в лес за грибами, наткнулись на отличную грибную поляну и до вечера не заметили, как время пролетело. Стемнело быстро, и решили заночевать в лесу. Устроились, улеглись, вдруг слышат: кабан где-то рядом, совсем недалеко храпит. А что делать? Убежать? До деревни километров два будет, но по ночному лесу это не фунт изюма. Но добежать не удастся — от кабана, тем более разгневанного, не убежишь. Притаились. На дерево решили пока не забираться. Лежат, ворочаются, кабаний храп спать не даёт. Часа полтора так маялись, пока вместо ругани крики не начались. Как потом выяснилось, они у самой реки были, а по ней звук хорошо разносится. Зачем понадобились ночью дрова старому Хвату, никто не знал, а он начал их пилить. Вода подхватила этот звук, исказила его до схожести с храпом кабана и принесла ребятам. Но, видимо, в деревне тоже под это много кто уснуть не мог, вот и вышли ругать старика. После ругани он дело сие оставил, храп прекратился, и парни нормально заснули. И только на утро, рассказывая о своих страхах уже в посёлке, узнали, что послужило им причиной.
Вот и сейчас Добр лежал и слушал звуки с закрытыми глазами. Что-то где-то хлопало, булькало, где-то кто-то кричал почти детским голосом. Он находился на границе леса и болота, и звуки тут были свои собственные, не похожие ни на что. С другой стороны, всегда можно открыть глаза и посмотреть, что или кто издаёт эти звуки, но в том-то и дело, что открывать глаза не хотелось. Почему? Так страшнее было. Так можно лежать и всякий непонятный звук пропускать через свою фантазию, сравнивая его с чем-то добрым, а когда глаза видят обстановку вокруг, добрые мысли на ум не приходят. Всему виной игра теней. Откроешь глаза, вроде вдалеке пень стоит, прикроешь их на минутку, откроешь снова, а у пня этого уже нос появился, уши, руки в твою сторону тянутся, и сознание даже как-то где-то глаза ему в уме рисует. А таких чудовищ мозг рисует сотни вокруг. И если на всё это смотреть, то можно от страха подпрыгнуть и убежать в неизвестном направлении. Но если закрыть глаза и прислушаться, то ты поймёшь, что никто к тебе руки свои не тянет, никто не бежит из глубины болота, чтобы отнять твою жизнь и пожрать плоть. Но тогда ты ловишь другие странные звуки, и уснуть опять же не можешь. Так и прошла ночь у Добра в бдении. Но, вставая на ноги с первыми лучами солнца, чтобы успеть пройти болото засветло, он обнаружил, что даже чуть отдохнул. Это бывает. Бабка как-то ему объясняла, что человек спит по-разному. Бывает быстрый сон, а бывает медленный. И вот если человек засыпает, то сначала спит быстрым сном. Если приподнять ему веки, можно увидеть, как зрачки в разные стороны двигаются, но сам человек спит. Потом он засыпает медленным сном, и тогда уже ничего не помнит, а в быстром помнит всё. Вот если его в конце такой фазы сна разбудить, не дав забыться медленным сном, то он будет думать, что и не спал вовсе, но это будет неправдой, и поутру он будет чувствовать себя отдохнувшим. Нет, конечно, не таким выспавшимся, словно всю ночь проспал, но куда бодрее действительно не спавшего человека. Видимо, вот так Добр и провёл ночь.
Глава пятая Болото
А утром начался поход через болото. Добр шёл осторожно, топь она обманчива. Сам он в болото ещё в жизни ни разу не заходил, это был его первый опыт, но от старших много про это слышал. Особливо от дядьки Славуты. Тот очень много где побывал, и его словам не было резона не верить. Вот на чём, на чём, а на враках дядьку никто не ловил.
Добр пользовался деревянным концом копья как жердью, прощупывая путь перед собой. Другую жердь он отыскать не смог, да и неудобно тогда само копьё нести, если в руках другая длинная палка. Копьё, если что, было, конечно, жалко — копьё хорошее, дорогое, стоит, наверное, много денег. Но жизнь-то дороже. Так он только копьё утопит, а сам утонет. Без копья он как-нибудь перебьётся, с ножом в сапоге, раньше же жил как-то, а вот без жизни и копьё никому не нужное останется тут, на болотах, и ему уже ничего не будет нужно.
Кольчуга и наручи с поножами и щитом давили на плечи очень даже. Да, они были не на нём, а в сумке, но она по тяжести как раз и давила больше, тем более неприятный узел на лямке впивался в плечо. Надеть всё это на себя? Будет проще идти, вот только тонуть быстрее. Так-то, если что, он сумку и сбросить может, а может кинуть на сухой участок и вытащить себя, используя её как тяжёлый камень, за который держаться и вылезать из тины. А вот если во всё это облачиться, то можно пойти на дно легче лёгкого. И да, ничего из этого быстро не скинешь в случае реальной опасности.
— О! — пришла мысль на ум парню.
Он развернул щит со спины на грудь. Да, так было менее удобно, но если на щите плюхнуться на жижу трясины, то из-за большой площади щита сразу не потонешь и на нём можно как ползти, так и плыть какое-то время. Маленький, но тоже шанс. Когда-то, на вопрос о нужности носить с собой нож, тот же Славута сказал, что стоит. Даже если он пригодится один раз в жизни, стоит его таскать всю жизнь.
Добр шёл аккуратно, не делая больших шагов и тем более не прыгая с кочки на кочку. Просто наступая можно легко на этих кочках поскользнуться, а прыгая на них точно не сможешь удержаться и плюхнешься в воду, а там может быть и тина, тут как повезёт. Он нажимал на землю впереди себя древком копья, и если она не топилась и не рассыпалась, переставлял туда сначала одну, а потом уже и вторую ногу. Так было правильно, но очень неспешно. Сразу стали посещать нехорошие мысли. А вдруг болото большое и он не сможет пройти его за один световой день? Спать на кочке в центре этой жижи не хотелось от слова "совсем". Добр решил ускориться и стал прыгать с кочки на кочку, используя копьё как шест, опираясь на него в середине полёта. Пару кочек он преодолел без каких-либо неожиданностей. И тут его обогнал заяц. Обычный такой заяц, серый, каких в лесу двенадцать на дюжину.
— Что тут делает заяц? — удивился человек.
Но, видимо, длинноухий не первый раз шлепал тут по кочкам, ибо прыгал он знатно. Одно касание лап о кочку — и сразу прыжок дальше. Добр оглянуться не успел, как заяц мало того, что догнал его, но и перегнал. И парень уже хотел было пойти по следам зверушки, прыгая на те же кочки, как случилось неприятное. Одна из кочек, на которую целился зайка, вздыбилась, встала на мерзкие короткие мохнатые ножки и открыла неприлично огромную, такую же мерзкую зубастую пасть, в которую и угодила бедная зверушка. Косой, уже прыгнувший в воздух, пытался там как-то развернуться, изловчиться сменить направление полёта, но, гоним инерцией, всё же попал в рот к чудищу и был сразу схарчен. От бедного прыгуна даже хвостика не осталось.
— Это и есть болотник, — понял Добр.
В отличие от водяных, ведущих индивидуальный образ жизни и обитающих исключительно в личных водоёмах, болотники делили одно болото между несколькими особями. Нет, они не охотились вместе, не было никаких стай болотников, но жили рядом. В наших лесах болот как ни крути больше, чем рек и озёр. Видимо, ареал обитания и охоты одной их особи был куда меньше целого болота.
Тварь была небольшая, Добру где-то до груди, может, немного выше, а он огромным ростом никогда не характеризовался. Зато очень живописная. Славута, когда описывал свои встречи с болотниками, всегда приводил в пример черепах, которые, якобы, водились в каких-то водоёмах близ Южнодара. Большой панцирь, в котором спрятано тщедушное тельце, и откуда торчат лапы и голова с огромным клювом. Вот только по рассказам черепаха могла прятать под панцирь всё во время опасности, а болотник, наоборот, забирался в свою бурую избушку во время покоя и при охоте так имитировал кочку.
И тут болотник обратил свой взор на Добра. Человек и нечисть стояли посреди болота и смотрели друг на друга. Парень снял с плеча сумку и поудобнее перехватил копьё. Рот болотника начал расползаться в плотоядной улыбке. Ибо зайчик зайчиком, а человеческое мясо для нечисти всех мастей как дорогое яство, любимый продукт питания. Добр покрутил несколько кругов копьём, с перехватами да восьмёрками, показывая супостату, что связываться с ним будет накладно. Болотник же начал отступать к другой кочке, и парень порадовался, что его умение сражаться копьём отпугнуло супостата. Болотный упырь же, в подтверждение человеческих мыслей, отошёл за кочку и ушёл под воду, став одной из многих таких плавающих серых островков. Держа глазами место, где последний раз видел болотника, Добр поднял сумку и направился дальше. Темп он держал быстрее, чем ранее. Минут десять ничего не происходило, и парень уже было начал надеяться на испуг болотника, как с одной из сторон пришёл дым. Дым стелился по болоту, захватывая и окутывая его. Не избежал этой участи и Добр. Когда его накрыло дымом, он сначала закрыл нос и рот, чтобы не вдыхать гарь, но потом, поняв, что это облако не забивает дыхание, да ещё и имеет приятный сладковатый привкус, убрал руку. Дышать сразу стало легче, и чем больше он дышал этим странным дымом, тем легче его дыхание становилось. И тут из-за дыма вынырнул посреди болота небольшой островок, на котором возвышался обычный крестьянский домик с палисадником. Небольшой, но очень миленький домик, которому тут, посреди смрадных хлябей, места не было. За палисадником ветер скрипел рычагом небольшого колодца-журавля, стоял столик, а за столом сидели три очаровательные девки и один не менее красивый юноша. Они смотрели ласково глазами на Добра и махали ему руками, предлагая присоединиться к ним.
Добр остановился и огляделся. По ходу дела он уже вышел из этого гнилого болота. Тут вокруг шуршали изумрудными стеблями сочные травы, шелестели листвой берёзки от дуновения лёгкого и приятного ветра, где-то невдалеке щебетали свои красивые песни вольные птички, а от дома пахло хлебом и парным молоком. На глазах Добра появились маленькие капли влаги. Нет, он не плакал, он вспоминал. Именно так мог выглядеть и его дом в деревне, если бы не набег. Так же росли вокруг травы и берёзки, так же бы щебетали птички, и так же бы пахло караваем и молоком. Он попытался вспомнить дом, но перед внутренним взором стояла пустота. Видимо, разум пытался не вспоминать то, что было очень тяжко для человека. Да и не помнил парень, чтобы в деревне пахло хлебом и молоком. Там было много запахов, и ни одного. Человек — существо такое, которое ко всему привыкает. Сначала в хлев входишь и чувствуешь отвращение от всевозможных там неприятных запахов, но если каждый день заходить, то почти ничего не чувствуешь, ибо привыкаешь к одному, а если тебя туда поселить жить, то через какое-то время ты перестанешь воспринимать эти ароматы как нечто чуждое и неприятное и будешь попросту их игнорировать.
— Надо хоть дорогу спросить, — направился Добр к домику.
И вот тут ему показалось какое-то несоответствие. Он шёл по сухой земле и траве, а ноги немного застревали, требовали небольших дополнительных усилий для движения.
— Ну, может, грунт такой, — пожал плечами Добр и выкинул эту мысль из головы.
Уж очень ему хотелось поговорить с людьми и выйти на нормальную дорогу, где нет всяких сказочных тварей. Добр подошёл к обитателям домика и поклонился в пояс.
— Здравствуйте, хозяева и хозяюшки.
Но девки с парнем ничего не ответили, а приглашающе замахали, указывая на вход в их избу. Это чуть покорежило Добра.
Что за люди такие, которые и сами не приветствуют гостя, и на приветствие с его стороны молчат? Немые? Такое возможно, но не все же четверо разом? Или они тут рядом с болотом живут потому, что на всех остальных людей непохожи? Что-то задело за струны в Добре это молчание и махи в сторону двери. Могли бы, коль немые, и поклон при встрече отвесить, а не просто внутрь звать. Он не спешил зайти. И тут начался дождь. Точнее, его не было, и он был. Рубашка на Добре была дорогая, из подводного царства, с драконами вышитыми, и самое главное — тонкая. Она быстро покрылась множеством следов от капель, впрочем, как и буйная голова, сразу почувствовала удары воды. Но не было дождя вокруг. Добр хотел было укрыться щитом, но посмотрел вокруг и сердце ёкнуло ещё раз. Несмотря на капли, стучащие по плечам и голове человека, вокруг ничего не происходило. Трава не легла, как она делает во время дождя, не притихли деревья, птицы и те летали высоко в небе, хотя давно уже должны были спуститься вниз вслед за насекомыми или укрыться в листве ветвей. Природа вокруг не ведала, что начался дождь, хотя парень это ощущал прямо кожей. Рубашка на нём, впрочем, как и портки, стала совсем мокрыми, и он решил всё же зайти в избу, и даже сделал шаг, но глянул на хозяев и остановился. Сарафаны на девках, впрочем, как и рубаха парня, были чистыми и сухими, несмотря на то, что они стояли в двух шагах от него. И вот тут низ живота стал холодным. Не девки это с парнем. Не правильное это место, не может дождь идти только над ним. Не могут люди стоять в двух шагах и быть сухими. А вышел ли он с болота?
Добр скинул опять сумку с доспехом, правой рукой взялся за середину копья, а левой прикрылся щитом. Сейчас он не хотел крутить своё оружие для устрашения. Как он догадался, было уже поздно. Он ещё не знал, кто это такие, но точно был уверен в их недобрых намерениях.
— А ну откройтесь, твари болотные! — прокричал он на хозяев избы. — А то ткну копьём, не помилую!
И сделал ложный выпад в сторону парня. В девок он не мог себя заставить целиться, ибо не приучен был с бабами воевать, хотя и предполагал, что не бабы это вовсе.
Парень отскочил от наконечника копья и, видимо, утратил волю держать заклинание. Исчезла избушка и девки, исчезли колодец и палисадник. Добр стоял на большой кочке, а там, где был дом, зияла темнотою огромная трясина. Перед ним же стоял тот самый болотник да три утопленницы. Нет, это не были те озёрные утопленницы, виденные им у водяного, — эти были совсем другие. Если озёрные были добрые и напоминали немного растолстевших баб, то эти были худы, словно вешалки, угловатые в конечностях, красны глазами, а вместо зубов имели целый рот острых клыков.
— А ну, нечисть поганая, сигайте в трясину вашу, а то из всех вас решето сделаю!
Следующий выпад был с желанием достичь цели, а не испугать. Утопленницы не девки, на них у него рука поднимется, не говоря уже о болотнике. Те, в свою очередь, были учёными, видимо, и супротив вооружённого человека не полезли, а попросту взяли да нырнули в тину. Им, видимо, там, как водяному в реке, было удобно и приятно.
Дождь начал лить сильнее, а оглянувшись, Добр понял, что ушёл вглубь болота меньше, чем хотел, и принял решение возвращаться. Болотник тут был не один, и в следующий раз он может и не разглядеть обмана, да и небо уже темнело к вечеру, а ночевать в болоте на кочке не хотелось. Схарчат, как пить дать, схарчат. Проще было вернуться и заночевать на прошлом месте, а потом обойти это поганое болото. Так он и сделал.
Спалось этой ночью хорошо. Засыпалось не очень — всё казалось, что тот болотник со своими утопленницами придёт за ним, а спалось уже хорошо.
Глава шестая Дерево
Встал Добр отдохнувшим и бодрым, а самое главное — готовым к дальнейшему путешествию. А куда деваться-то? Идти-то придётся в любом случае, будь ты готов или не готов, не будешь же тут у болота избушку ставить и жить оставаться. Надо выйти из этих земель к любому человеческому тракту и по нему дойти до любого поселения людей, вот тогда он сможет узнать дорогу до Князьгорода.
Тропинки опять вели его в лес, куда-то в глубь, и все норовили вернуть обратно в сторону озера, но Добр все такие попытки пресекал и верно шёл, обходя болото справа. Но тут была одна неувязочка. Парень хотел выйти чётко у другого края болота, словно бы он прошёл его насквозь, но не знал никаких ориентиров. Предварительно он запомнил место на берегу, где ночевал, и даже сломал одну из ветвей берёзы, чтобы она служила ориентиром. Но вопрос был в том, сможет ли он с другого края увидеть эту самую полянку в целом и этот знак в частности. Если не увидит и не свернёт раньше, то есть шанс сделать круг. Но делать было нечего, и он шёл.
Надо признаться, лес у болота был чуточку другим, чем обыкновенный лес. Если около озера или той же деревни лес был светлым, чистым, приветливым, то тут виделась его полная противоположность. Здесь чувствовалась близость топи, и лес был соответствующий. Тёмный, разлапистый, с многочисленными искорёженными деревьями. Видимо, болотистая почва хуже держала корни, и именно из-за этого стволы некоторых скручивались невообразимыми способами. Некоторые корни не помещались под землю и были видны над ней.
— Хорошо, что я не пошёл сюда ночью, — подумал Добр, — тут в свете луны такие причудливые тени были бы, что вряд ли бы уснул.
Под ногами хлюпала земля. Да, именно хлюпала. Болото было совсем рядом, и его воды пропитывали, и, наверное, даже медленно захватывали эту территорию. Отвоёвывали у леса, так сказать. А ещё увеличилось количество упавших деревьев. Если в обычном лесу то тут, то там лежали поваленные трухлявые деревья, то тут это приобрело более массовый характер. Однажды Добру пришлось перелезать через бурелом, так как и справа, и слева от него земля была по колено в воде и норовила засосать прохожего, словно настоящее болото. Да, засосало бы не сильно, не помер бы, но сапоги точно потерял бы.
А ещё раздражал постоянный скрип. Даже в отсутствие ветра деревья шатались и скрипели. Это раздражало, но приходилось с этим мириться. При такой почве многие стволы внутри уже превратились в труху и еле держались. Именно от этого происходило постоянное пошатывание, а от него и скрип. Ещё у Добра сложилось ощущение, что за ним постоянно кто-то наблюдает. Парень осматривался и оглядывался, но никого живого вблизи не заметил. Жабы со змеями были, это бесспорно. Птицы мелкие с ветки на ветку перелетали, за комарами и другими насекомыми, которых тут было в достатке, охотились. А ещё очень хотелось жрать.
Нормального зверья тут не водилось, а змеями и жабами Добр питаться отказывался. Дядька Славута говаривал как-то, что есть народы, которые и змей с лягушками едят, коней жрут, и даже собак, но в их деревне такого и в голодный год не употребляли. Так что захоти он, не смог бы приготовить змею или жабу. Часа полтора назад он вышел на полянку, сплошь усеянную ещё не до конца созревшей клюквой, и полчаса ползал по этим кустам, поедая ягоды. Но наесться ягодой нереально, да и тот голод, который после неё немного стих, быстро вернулся. И опять хотелось жрать.
А ещё туго было с питьевой водой. С водой тут проблем не было, конечно, но вот пить её было противно, и не факт, что в скором времени не скрючит живот. Вода местная, даже бившая из ключей, была коричневого цвета и пахла тиной, словно болотная. Но это было ещё полбеды. По дороге Добру встретилась мелкая речонка, переплюйка, через неё можно было легко перепрыгнуть. Вода в ней была того же ржаного цвета, что и везде тут. Котелка у парня не было, кожаной фляжки тоже, делать берестяную было лень, но смекалка она человеку не просто так дана. Вместо котелка можно использовать шлем. А что? Шлем — это по сути тот же котелок, только формы чуть другой и надевается на голову в бою. Добр бился об заклад, что шлем так и изобрели, надев перед боем на голову.
Так вот, зачерпнул он водицы из реченьки малой, коричневой, тиной пахнувшей, да глянул нечаянно внутрь. И охватил его ужас. В водице той цвела всеми красками жизнь. Что-то извивалось, что-то пульсировало, что-то передвигалось скачками, что-то плавало, а некоторые, несмотря на то, что их зачерпнули шлемом, боролись за жизнь, поедая друг друга. Пришлось выливать воду обратно, снимать рубаху, накрывать ею шлем и наливать через неё, чтобы всё это разнообразие речного мира осталось на ней и не просочилось вовнутрь. Но даже после этого пить воду из такой реки не хотелось. Так попьёшь, а она для тебя потом "мертвой" окажется. Причём не сразу и замертво скопытишься, а через резь и боль в животе.
Опыт по разжиганию огня в лесу у него уже имелся, самодельное огниво тоже. Вот только земля тут была влажной, да деревья все почитай труха, но он нашёл на растопку сушняк и камней, чтобы сделать площадку, на которой будет гореть костёр.
Вот чего на болоте и вокруг него много, так это грибов. Добр нашёл их в великом множестве, но большинство были червивые, как всё в этой чаще, но некоторые можно было пожарить или сварить. Варить в шлеме грибной суп парень не стал и даже думать об этом себе запретил. Варить что-то в дорогостоящем шлеме — это для него равнялось кощунству. Поэтому он принял решение грибы запекать. Они так часто делали, когда выходили в поле с ночёвкой, особенно когда была очередь их семьи коров пасти. Правда, они это делали при большом количестве времени и правильно тогда. Разводили костёр, ждали, пока он прогорит, и уже на углях запекали грибы. Сейчас же на всё это не хотелось тратить времени, ибо был ещё не вечер, а хотелось до темноты пройти как можно больше, вдруг получится выйти из этих трухлявых чащоб в нормальный лес.
Поэтому Добр насадил грибы на прутики и воткнул их рядом с костром, но не впритык, чтобы огонь не касался их плоти, а припекал только своим жаром.
Костёр есть, грибы пекутся, что нужно? Отдыхать. И это правильно, силы ему ещё понадобятся. Но он понимал так: в походе нельзя просто лежать, надо всегда пользоваться моментом. Путешествуя по этой части леса, он изрядно промок. Сапоги были хорошими, но, видимо, старыми и не приспособленными для хождения по таким местам, поэтому стали пропускать влагу, и нога в них была сыра. А это очень плохо. Влажные ноги, даже в сапогах, надетых на портянки, всегда имеют шанс натереться, а уж если носить, как он, на босу ногу, то можно стереть ступни в кровь, а то и до чёрных бордюрчиков с кровью, а это очень сильно замедлит движение, если не прервёт его на время. Поэтому сапоги, впрочем, как и сами ноги, нужно было сушить. А также стоило просушить рубаху, так как второй у него не было, а через эту он воду проливал, всякую живность в ней живущую вылавливая. Хотя рубаха уже почти высохла на нём самом. Человеческое тело почти как печка, быстро одежду на себе сушит.
Добр сломал ещё пару больших веток, вкопал их от костра подальше, чем прутики с грибами. Обувь обычно шитая, а нитки ужасно жары не любят, да и кожа тоже. Есть шанс не просушить сапоги, а скукожить их настолько, что потом надеть будет невозможно. Рубаху он развесил на ветвях ближайшего дерева, а сам лёг ногами к огню, головой облокотившись на сумку с доспехом. Было здорово, и парень чуть было не уснул. Он уже начал видеть какой-то малопонятный сон, как спина ощутила вибрацию земли. Рефлексы сработали почти моментально. Добр подскочил и огляделся. Вокруг никого не было. Он тут же припал ухом к земле.
Вибрация переросла в гул, и он с каждым мгновением нарастал и приближался.
— Хоть кольчугу успею надеть, — сам себе сказал путешественник.
Он быстро достал из валяющейся сумки кольчугу, нацепил её на себя, на голову водрузил шлем, левой рукой подхватил щит, а правой — копьё и занял боевую стойку. Вот только он не смог определить, откуда придёт напасть, и потому вертелся в разные стороны. И вот тут справа закачались деревья, хотя сильного ветра не было, поднялись в воздух и заголосили на все ноты птицы разных мастей. Добру ничего не оставалось, как повернуться в этом направлении и встречать врага, кто бы или что бы это ни было.
Увиденное поразило Добра до самой что ни на есть глубины души. На него, раздвигая не ветви, а прямо стволы деревьев, шло огромное... дерево. Да, именно дерево. Точнее, это была помесь великана и дерева. Огромный и широкий ствол был этому существу одновременно и телом, и головой, а ветви и корни причудливо сплетались в руки и ноги соответственно.
— Не завалю, — понял Добр.
Это существо явно состояло из дерева, а пробить дерево копьём будет очень трудно. Но бежать было уже бессмысленно: по этим буреломам и топи не убежишь быстро, если только не спрячешься. А враг, скорее всего, тут живёт и перемещается без проблем, а тем более хорошо ориентируется, и спрятаться от него не получится.
И тут в стволе, который, скорее всего, был головой, раскрылась дыра.
— Огонь! — донеслось из этого самого дупла. — Потуши огонь!!!
Это было так неожиданно, что Добр попросту не понял эти слова. Он ожидал услышать скрип, рёв, рычание, но никак не осмысленную речь.
— Что? — опешивший, переспросил парень.
— Потуши свой огонь, человек!
Добр посмотрел на костёр, потом на приближающееся чудовище и понял сказанное. Но чем тушить костёр? Не ногами же. Огонь в костре — родной брат небесным огням, таким как Солнце и Молния, и тушить его ногами нельзя, кощунство. И тут взгляд парня проясняется. Он опускает копьё и щит, снимает с головы шлем и наполняет его водой из ближайшей лужи, которых тут было множество, и выплескивает на угли. И так три раза, пока костёр совсем не погас.
— Нельзя! — проскрипело живое дерево и остановилось.
— Костёр нельзя? — спросил Добр, понимая, к чему идёт разговор.
— Огонь нельзя, — уточнило чудовище, — смерть.
И тут Добр понял свою стратегическую ошибку. С помощью того же огня можно было бороться против этого монстра. Если бы получилось, можно было бы его поджечь в нескольких местах, и он бы сгорел. Но с другой стороны, после тушения костра это существо больше не показывало агрессии. В бою он и сам мог пострадать, и даже умереть, а так обошлось всё вроде мирным путём.
— Да тут ничего не загорится, — ответил, оправдываясь Добр, и пнул сапогом по земле, отчего образовалась ямка, которая сразу же заполнилась водой.
— Новые времена, новые напасти, — посетовало живое дерево.
— Кто это вы? — спросил парень, он думал, что такое чудище существует только в единственном экземпляре.
— Древни, — ответило чудовище.
— Вы древни?
— Да.
— И много вас таких древней?
— Сейчас мало, — вздохнуло живое дерево. — Раньше нас много было.
— Раньше это когда?
— Когда болота не было, тут лес был чистый, светлый, загляденье одно, вот тогда нас много было.
— Я, наверное, тогда не родился даже, — представил те седые времена человек.
— Тогда никто из вашего рода не родился, — ответило живое дерево. — Тогда вас, людей, совсем не было, было хорошо.
— А от нас, людей, что плохого? — удивился сказанному Добр.
— Всё, — вздохнуло чудовище, и птицы, к этому времени устроившиеся на ветвях его кроны, взлетели в небо. — Раньше тут было светло и чисто.
— А люди-то тут причём? Это вон к болотникам вопросы, почему они тут болото своё устроили.
— Болотники потом пришли, — постаралось, скрипя, объяснить древень. — Но сначала сюда пришли вы, люди, и попытались вырубить лес, а когда мы вам этого не дали, вырубили лес в другом месте, подальше, но и это полбеды было. Беда началась, когда ваше племя решило перекроить реку и перенаправить воду по-другому. Даже бобрам, этим тварям, что жрут нас, такое в голову не приходит, а если что и получается, то в очень малых масштабах. Вас же хватило, чтобы отвести рвы от реки и направить воду на свои поля. Но в нашем мире всё взаимосвязано. Куда река перестала заходить, вместо леса степь получилась, где её вод не должно было быть, но туда их привели — болото. Именно вы, люди, создали тут болото, куда незамедлительно пришли болотники, а тут сотворили тем самым чащобы влажные. Надо было уходить, а то успокоившееся погасанием костра чудище начало вновь злиться, вспоминая былые времена.
— Простите, я к тем временам отношения не имею, мне всего восемнадцать лет, — проговорил Добр, усердно пытаясь включить в речь нотки сожаления и заискивания, но получалось с трудом. — Вы не подскажете, куда мне идти, чтобы выйти как раз к тем самым людским поселениям?
— Туда иди, — махнуло говорящее дерево рукой-ветвью и, развернувшись, побрело обратно в чащобу, откуда и вышло.
А Добр поспешил в указанном направлении, чтобы не попасть ещё в какую беду в этом болоте и чаще вокруг.
— Вот и ещё два раза выжил, чуть не померев, — подсчитал парень. — Первый раз на болоте, очнувшись и не дав себя утопить, второй раз, затушив костёр и не став нападать на древня, — пятый раз получается. Или шестой?
Глава седьмая Гуси-лебеди
Наутро следующего дня чаща закончилась, и начался опять обычный лес, а уже днем он вышел в поле. Даже не поле, а скорее, это был кусок степи. Обычно стоя на одном краю поля видны, хотя бы смутно, очертания деревьев на другом конце. А тут их не было. Перед взором расстилалась необозримая гладь ароматного разнотравья. После болота и чащобы степные ароматы бурным потоком хлестанули по рецепторам обоняния, и Добр расправил легкие, чтоб вдохнуть эту вкуснятину побольше, всем объемом легких. Чего тут только не было! В это время степь уже не цвела, но все еще была прекрасна. Типчак, ковыль, тонконог, крокусы, гиацинты, ясенец, тимьян, душица — все, чем богата степь. Но так как это все же было очень огромное поле между лесов, здесь были и другие, более привычные парню растения. Перечная мята, клевер, ромашки и другие полевые цветы. Идти по этому разнотравью было приятно. Добр шел вразвалочку и наслаждался жизнью. Что-то шуршало где-то в стороне, бегали, скакали, но было таких размеров, что не вызывало в человеке чувства опасности. Один раз, правда, он чуть не наступил на змею, но та быстрее него сориентировалась и шмыгнула куда-то в сторону. Он даже не понял, ядовитая она была или нет. Но после этого случая стал тщательнее смотреть под ноги. Шлось легко, травы где-то доходили только до щиколотки, где-то до пояса, но это не мешало.
День уже перевалил за половину, и вдали показалась кромка первых деревьев. И вот тут Добр заметил в небе точку. Точка приближалась. А через мгновение она расслоилась на несколько точек. На шесть. И парень испытал непреодолимое желание надеть доспех. Он быстро сбросил сумку, достал и надел все что мог, от шлема и кольчуги до наручей и поножей. И вовремя. Когда он застегивал последний ремешок на наручи, можно было уже невооруженным взглядом определить огромных птиц в этих пятнах, которые еще недавно виделись просто точками. Если судить по силуэтам, то каждая птичка была не меньше самого Добра размерами. И тут парень вспомнил старые сказки, которые рассказывала ему бабушка, а точнее, прабабушка, так как она была куда старше матери его матери. А говорила она про каких-то гусей-лебедей, которые детей непослушных, ушедших далеко от родителей, уносят в чащу лесную, а там едят. Добр в эту сказку никогда и не верил. И, видимо, зря. Его всегда в ней изумляли размеры этих самых гусей-лебедей. Мальчишка смотрел на обычных гусей и не понимал, как такие мелкие птицы могут унести его? Пощипать? Да. Покусать? Да. Загнать в речку тоже. Но унести? Нет, никак. А вот теперь он, кажется, стал догадываться. Птицы были размером с него, и ребенка утащить им не составляло, видимо, особого труда.
Добр огляделся и понял, что прятаться некуда и не за что. При атаке с неба самое простое было встать под дерево, так как ни один летун не додумается туда пикировать, чтоб не поломаться. В отличие от животных, бегающих по земле, кости птиц были легкие, трубчатые, а от этого хрупкие и ломкие. Если тот же волк или рысь заденет на бегу дерево, то сможет продолжить бежать дальше, а вот птица в полете поломается наверняка и рухнет на землю. Но, увы, в этом степном поле деревьев не наблюдалось. Гуси заходили на атаку целенаправленно, и желание упасть на землю отпало само. Были бы это другие какие птицы, можно было бы и попробовать. Обычно хищные птицы хватают жертву когтями ног, но гуси не имели на ногах когтей, они атаковали своими зубатыми клювами, и им ничего не мешало приземлиться с жертвой рядом и закусать его, лежачего, до смерти. Оставалось только принять бой.
Добр взял в левую руку щит, в правую копье и встал в стойку. Правую ногу он отодвинул назад максимально и упер ее в землю, чтоб удар не сдвинул и не опрокинул его. Так обычно встречают конницу пешие копейщики. Птиц было шестеро, но снизился для удара только один, первый самец. Может, это, конечно, и самка была, под хвост ему никто не заглядывал, но Добр предпочитал верить, что сражается с мужиками. Ибо с бабами сражаться он считал зазорным.
Удар в щит был страшен по силе, и только отставленная назад нога, почти вкопавшаяся в землю, не дала пошатнувшемуся бойцу покатиться кувырком по земле. Гусь сразу взлетел вверх, и у человека выдалось свободное время, чтоб отдышаться и подумать.
Чего тут думать? — спросите вы.
Очень есть чего думать. Если удар одного гуся был такой сильный, то как он выдержит все шесть, если те же птицы ударят по очереди? Удержится он на ногах от шести таких ударов? А если все разом? Хотя это вряд ли. Еще в обычных уличных потасовках, когда бегали драться с молодняком ближайшего села, да и по праздничным стенкам, Добр знал, что эффективно одного могут бить только четыре человека одновременно, остальные будут только мешать. И тут его одолела еще мысль. Гуси могли бы атаковать не только одновременно, но и с нескольких сторон разом. Пока он держит удар спереди, например от троих особей, его могут клевать в спину остальные. Недолго думая парень перекинул щит на спину, надеясь, что он ее защитит, а сам приготовился встречать гостей одним копьем.
Тем временем вожак достиг своих, они красиво развернулись в небе по большой дуге и ринулись на парня, выстроившись клином. Впереди летел вожак, чуть позади два гуся, и замыкали строй трое. Атака последовала предсказуема, но ожесточенная. Ударом копья Добр отогнал первого лебедя, потом резко сместился от одного в сторону второго и саданул того древком, а вот троих он уже не успевал встретить копьем, поэтому пришлось развернуться спиной, но чуть боком, чтоб удары пришлись в щит, но немного под углом. Именно это не дало ему упасть, но слегка крутануло на месте.
Птицы опять взмахнули вверх и пошли на разворот, а у человека появился шанс осмотреться и решить, что же делать дальше. Если оставаться на месте, он, скорее всего, выдохнется раньше, чем враги, и те его схарчат без зазрения совести. А это ему не надо. Он и так уже всего натерпелся за последнее время и чуть не помер несколько раз.
Добр огляделся. До кромки другого леса было уже ближе, чем возвращаться обратно. Да и смысла вертаться не было. Там он уже был, и дороги до Князьгорода не нашел, а значит, надо идти в другой лес. Он отразил примерно так же вторую атаку гусей-лебедей и во время их разворота ринулся к лесу. Пробежать он успел не так много, но стал чуть ближе к кромке.
Гуси, видимо, понимали свое преимущество в поле и старались не рисковать. Скорее всего, это было их любимое место охоты. Они атаковали человека раз за разом, он отбивался, расходуя на это силы, потом вместо отдыха бежал к лесу, отдавая еще силы уже на это. Расчет гусей был на полное ослабление жертвы и на добивание ее полуживой, уже не имеющей сил на сопротивление. Так волки гонят жертву по лесу, ожидая, когда она устанет, и уже потом начинают кидаться на ее холку.
В доспехе было бегать тяжело и непривычно, но самое главное, это отнимало очень много сил. Поэтому сначала на траву полетели наручи и поножи, а потом, метров через сто, и кольчуга. Очень жалко было кидать такие ценные вещи, но парень четко понимал, что с ними он не добежит, а жизнь дороже любых вещей. Мертвому никакие богатства не нужны. Последнее, что он выкинул, был шлем. Отбиваться от гусей стало тяжелее, но зато расстояние, пробегаемое между атаками, увеличилось, а силы остались те же. Но теперь стали появляться ранки, ушибы и кровоподтеки от соприкосновения с клювами, крыльями и лапами летающих тварей. Это опять снизило темп передвижения, но не настолько, как доспех.
К лесу он подходил уже шагом, сил на бег не оставалось. Причем правую ногу ужасно саднило и приходилось опираться на древко копья, как на посох во время ходьбы. До первых деревьев оставалось совсем недалеко. Птицы заходили снова на атаку. Добр развернулся, поднял копье, упер ноги в землю и увидел только пятерых особей. Его пробило подозрение, и он резко оглянулся назад. Так и есть, главарь этой банды атаковал его в спину, со стороны леса. И что тут нужно было делать? С одной стороны, проще было стоять лицом к пяти гусям и получить один удар в спину. Но, как подсказывала интуиция, один удар вожака мог быть по силе и умению равен пяти простым, а то и еще страшнее. Не зря же именно эта особь была вожаком и вела за собой всех остальных. А с другой стороны, нужно было как можно быстрее добежать до леса, а это пара рывков. Рубашка и штаны уже намокали от кровотечения из мелких царапин, ногу саднило, а сил почти совсем не осталось. Если раньше руки копье сразу держали на уровне головы, то сейчас уже он опирался на него как на шест до последнего, и подкидывал только перед самой атакой.
Добр развернулся, закинул щит на спину, поднял копье и, сцепив зубы, побежал на вожака. Никто не знает, чем бы обернулась ему эта безрассудная атака, история же не ведает сослагательного наклонения, но на эту историю местного значения повлияла случайность. Земля в поле неоднородна и уж тем более неровна. И вот когда парень должен был через мгновение столкнуться с гусем-лебедем в возможно последний миг своей жизни и получить в спину пять ударов зубатыми клювами, под ногу ему попал камень, о который он споткнулся и полетел «рыбкой» в траву. Прямо под брюхом у главаря гусей. А тот как раз врезался в пятерку своих ведомых на полном ходу. Птицы не успели изменить строй, и все рухнули на землю после соприкосновения друг с другом. И это был шанс. Вряд ли они отважатся нападать в пешем строю, а для обычной атаки им нужно взлететь, встать в строй, набрать высоту, а точнее, развернуться на жертву и долететь до нее. Это требовало времени. Да и даже если твари решатся на пешее нападение, они не смогут догнать бегущего человека. Рожденный в воздухе летать — скакать по земле быстро не создан.
Все это в мгновение пролетело в голове Добра, и он заставил себя одним движением встать на ноги и побежать в сторону леса. Копье и щит мешали бежать. И хоть это было безрассудным, он бросил их. Лучше быть живым без всего, чем красиво лежать на дровах с копьем, щитом и в красивой одежде.
Он почти добежал, оставалась пара шагов, когда ошеломительный удар достал его спину. Боль была адская. Первое, что пришло в голову: конец спине! Но и тут парню чуть свезло. Сила удара не распластала его тело на траве, давая гусям завершить атаку и насладиться победой и вкусным человеческим мясом, а заставила прокатиться вперед кубарем. Ему даже повезло не влететь в первые деревья, а закатиться за них, словно уроненный бабкой под кровать клубок шерсти. Сознание было еще при парне, и он обернулся назад. Гуси-лебеди опустились перед лесом, но войти не могли. Даже сложенные крылья не позволяли им протиснуться между стволами. Как он сюда закатился? Сейчас было думать бессмысленно. Проблемы надо решать исключительно по мере их поступления. А сейчас было главное уйти от гусей. Добр пополз вперед, вглубь леса, так как стоять на ногах он уже не мог, и завалился в какой-то кустарник.
«Будь что будет!» — посетила его последняя мысль, и сознание покинуло его, уступив свое место мраку беспамятства.