Путешествие

Скалы грозили стальными и фиолетовыми ребрами: машина пробиралась по самому краю дороги – дороги-то и не было, просто какая-то извилистая полоска камней вдоль одного обрыва и над обрывом другим. Я сдвинулась набок и чуяла, что так не удержусь. И вниз лучше не смотреть, и вперед – никуда лучше не смотреть. Что смотреть смерти в лицо? Улетишь так улетишь, по крайней мере, надеюсь, так быстро, что и не заметишь, какое остриё нанизало тебя на себя.
Тпррр! Мы не улетели? Нет, стоим, как вкопанные. Туман, или пыль, или дождь вокруг? Выбраться? Ну а что ж? Ждать, что ли, нового полета к бездне?
Чудесное место - ржунимагу: все те же ребра, сверкающие графитом и фиолетовой тьмой. А говорят, фиолетовый – цвет творческих людей.
Однажды попала на гипервентиляцию легких. Психотерапевт спрашивал, что я вижу и как себя чувствую после. В видениях тоже были скалы, но сияющие над фиолетовым пятном снежно-голубыми вершинами. «И горний ангелов полет,» - подумала я. Тут горний ангелов полет. Там чудеса, там леший бродит… Нет-нет, да всплывают какие-то строки, давно знакомые. И музыка. И картины. Этот мир слишком давно живет и себя раздает всем кому ни попадя.
Еще сегодня утром я лежала на веселом диванчике в холле, желтом таком диванчике, мягком, уютном, никого не трогала. Мимо пробегала знакомая завуч, притормозила и говорит насмешливо:
 - Хватит валяться!  В восьмом классе урок проводить некому!
Это мне??  Я же не работаю здесь! Кто я такая??
С некоторых пор я не работаю здесь! Да, поначалу было страшно тяжело не подходить к доске каждый день и не видеть доверчивых, или серьезных, или сердитых мордашек, которые, даже не видя, чувствуешь затылком как одно целое с тобой и всегда знаешь, когда Егор на последней парте вдруг замахнется линейкой на соседа, чтобы тот завопил и весь класс оглянулся туда, в этот заговоренный угол, которому вечно не хватает внимания… Так тоскливо без них!
Но я больше не работаю здесь, меня  нет!
А как же они, эти восьмиклашки, которым срочно нужно провести урок?
Где тут у них учительская? Надо увидеть расписание и убедиться, что я успеваю подготовиться к уроку. И в каком кабинете? Чьи это дети? Хорошо, если Мариночки Дмитриевны, люблю ее теперь. Она больше не  носит только траурный черный: подсмотрела ее вчера в чудесном блузоне, да, сиренево-фиолетового моего любимого цвета и с легкомысленной шнуровкой сзади: такой соблазн, право, для восьмиклашек  - как удержаться и не потянуть завязочки?
Рот до ушей, хоть завязочки пришей… Это про меня раньше говорили, да. Одна старшая коллега посмотрела однажды задумчиво и вынесла вердикт: «Ты, говорит, всегда улыбаешься – молодец… Ну, дебилы еще  всегда улыбаются», - и я весело улыбнулась.
Так где тут учительская? Странно, ее куда-то переместили в немыслимый верх – никаких  рук и ног не хватит, чтобы взобраться! И лестница приставная.. Потом еще одна, на соплях висящая… И, когда сморишь вниз – сердце обрывается, да, ровно так. Госполи, помилуй и сохрани! Я всего лишь хочу узнать расписание и убедиться, что успеваю подготовиться к уроку! За что мне такие испытания?
О, здесь какой-то автобус. И я уже внутри. И он точно привезет меня, куда нужно. И дорога наконец сияет ясным светом: и горы вокруг зелены и светлы, и небо яснее некуда, и дорожка как выметена, выстругана, вычищена, широка и добра ко всем.
Вот мы и на вершине. Толпа ветеранов  вываливает радостно из автобуса, - пенсионеры и пенсионерки с кошелками, баулами и корзинами. В них сияет все, заработанное честным трудом: яблоки с красными боками и «синенькие» - с боками  фиолетовыми, капуста-брокколи и капуста – кольраби, цветная и белокочанная – просто какой-то пир для фламандцев. Пенсионеры любуются на открывающийся вид – и здесь горний ангелов полет  - и утробно гомонят, как довольные коты на печи. Но я не могу выйти из автобуса: во-первых, мне сюда не надо, а надо вернуться в школу да еще успеть к уроку: во-вторых, мне нечем расплатиться за эту дорогу, чтобы меня повезли обратно – денег совсем нет. Ни в карманах, ни за подкладкой (может, в дырочку провалились?) – нигде нет. Но есть прекрасные бусины! Черт его знает, откуда они взялись, но бусины посверкивают приглушенным радужным блеском, благородно так посверкивают, не кичливо – сразу ясно, что вещь дорогая из какого-то… неземного материала? Я хочу расплатиться одной вместо денег, но девочка-кондуктор то ли принципиальна, то ли, наоборот, слишком добра – мою чудесную бусину не берет. Ну что  ж, целее будет, заветный клад и слез и счастья…
Нырнуть бы сейчас, прямо из этой высоты, в сверкающую реку! И чтобы несла она тебя и несла вдоль зеленых берегов, лаская маслянистой водой и питая собой... Есть такие берега: не кисельные и не кисейные, а прямо зеленью обуянные. И вода между этими берегами картинно строга, но на деле нежна к тебе совершенно. Если идти по этой  воде, так здорово орать песни.
…Мы хотели с тобой жить на берегу пустынной реки, чтобы петь песни. Жечь костер. Собирать грибы. Ты ласкал бы мои ножки, а я гладила бы твою спину, натруженную водой и лесом, и сойки и трясогузки пели бы вместе с нами и для нас в малиновом рассвете и закате… Где ты, о, моя юность, о, моя свежесть??? Малиновый вместо лилово-фиолетового…
Но как же вернуться назад?
Зачем я оказалась с этими пенсионерами? Да, у меня бока совершенно помяты! Да, морщины расходятся бесконечными лучами – нечего лыбиться,  идиотка! Да у меня уже столько прошлого! Столько прошло…  Может, я только кажусь себе все молодкой, а место мое именно здесь, среди старперов? Только фламандской роскоши еще не нажила. И плавала недавно…в сухом бассейне, о, божечки-кошечки!
…Бассейн был огромным и сухим: воду спустили, чтобы провести фантастическое шоу… шляпок! Ими было усыпано все сухое дно: цилиндры и котелки, боливары и сомбреро, хотя котелков все же почему-то больше всего, выпячивали себя из этого дна гордо и смело. Искала свою дочь – где-то среди организаторов шоу, но шляпки притягивали неумолимо, словно родные, и я спустилась в сухой бассейн и поплыла, скорее, даже полетела между ними, как будто вода никуда не исчезла, но выросли крылья. Знаете, как приятно разгребать шелковую податливость воды или лететь над городом в огромном пространстве, где, кроме тебя и воздуха – ничего? Вот так. А дочки не было. Может, толкнуться вон в ту дверь? «Чувствую себя Алисой, - подумалось. – Вот сунусь в эту дверь, а там… кролик в тоннеле и провал в другую сторону Земли».
А чем же другая сторона хуже?
Как-то мы ехали на машине с отцом. Он давно уже плохо водит машину: отказывают внимание и ноги, испорченные диабетом. И сейчас, я ясно видела, нельзя нам спускаться по ближайшей дороге: слишком крутой спуск, к тому же из развезенной дождем глины – застрянем неминуемо! И это еще хорошо, потому что машинка мигом показалась игрушечным кабриолетом, который затянет центробежная сила так, что перевернемся вверх тормашками. Все это воображение рисовало легко и напрасно: мы действительно застряли в самом начале спуска, еще и потому, что навстречу поднималась другая смелая машина ровно по той же колее. И к лучшему. Отец наконец признал, что ему надо уйти от руля. Я заняла его место, твердо зная, что делать: повернуть сейчас направо.  Вот только с навигатором справиться не могу - он явно испорчен, и как же дальше вывернуть нам туда, куда нужно? Папа знал прямой и верный путь – вниз, дальше все рядом. Я же знаю, что вниз нельзя, но направо – такой же обрыв? Похоже, навигатор не справляется, потому что дорога здесь не проложена. Мы стоим. Тупик.
Какой-то бесконечный день сурка: меня везут, я еду, останавливаюсь и никак не дойду до точки. Какой?
Однажды приснился Макс  очень близко и с голыми плечами: он у меня на коленях этими плечами? Невозможно. Но я их глажу, чувствуя гладкость кожи. Жду, что он развернётся и поцелует меня, но  - нет. Он произносит моё имя, как бы извиняясь, и я сама его плечи отталкиваю, потому что ждать уже невыносимо. И тут вижу, что он лежит, странно подвернув ноги: он просто не может повернуться ко мне, у него что-то со спиной и ногами, поэтому  так странно лежит. А я не могу прокашляться, в горле мешает что-то, не продохнуть, и он  - он! - утешает: ничего страшного, просто вздохни как следует.
О, этот вздох полной грудью! Как среди гор, к которым  ехали долго-долго, потом шли по острым камням и наконец очутились у первородной пещеры, где можно передохнуть: спрятаться от слепящего солнца, а потом опять выйти на этот бездумный простор, оглядеться в открывающейся бесконечной дали и завопить – может, даже не вслух, а про себя, но лучше все же вслух – завопить счастливую песню открытого горла, открытого счастья, народившейся жизни! Младенцы, только явившиеся на свет, и мы, узревшие этот мир в горах – без людей, в воздухе простора и свободы, - наверное, равно блаженны.
А ведь пытались по дороге завернуть в какой-то пансионат, где все уже готово: вот прямо в скале вырублены индивидуальные комнаты, и кухни там, и клозет, но – божечки-кошечки, как же они похожи на  гробы, только выточенные из благородного камня и поставленные на попа! Хорошо, что  хватило ума и сил двигаться дальше. И – вот он: глоток настоящей природы, да и не глоток, а просто лавина чистейшей воды, сносящей всю грязь из горла и позволяющей наконец вздохнуть! И  Макс про все это знал??
У него твердые нежные руки, он удивительно красив, этот Макс. Дьявольски красив. Дьявольски закрыт.  Всегда сдержан. С кучей партнерш – а каждая хочет присвоить его себе – как же иначе? Чтобы не принадлежать никому, надо выстроить стену. Ну, или просто плыть айсбергом, да. У него даже руки всегда мерзнут, ага – вот как себя заморозил.
Он суперпрофессионал: с восьми лет – на спортивном паркете, с девяти – на заграничных турнирах.
Я очень легко теряюсь, когда он объясняет теорию и показывает движение. Я тупа. Его прекрасные инструкции  про перемещение ступни, подобное захвату последним автобусом всех пассажиров на остановке, не помогают, я могу только тупо имитировать.
А когда он не выдерживает и обхватывает меня всю со спины, чтобы научить, - направляет и руки, и бедра, и талию,  - так и вжалась бы  в него всеми своими бедрами, ягодицами и талией! Но мороз гораздо сильней:  ступор стискивает, я деревенею, и  только потом, вспоминая наше синтонное отражение в зеркалах, отмираю.
Между нами   какое-то пятно типа эпоксидного на земле. Сине-фиолетово-черное пятно. Застывшая лужа, возле которой мы стоим в недоумении с разных сторон. Это моя тоска? По несбывшемуся? По совершенству? По молодости и свежести, да.
С тех пор, как я впервые пришла к нему на индивидуальную тренировку, прошел год. И теперь мое время числится особым способом: от тренировки до тренировки.
Стала вести дневник – чтобы успокоиться (написалось – «упокоиться»), отдав бумаге свои чувства. И обнаружила, что вне тренировок событий нет, нет чувств и мыслей  - совсем пусто. Я умираю без них? И каждой осенью я расцветаю вновь… И с каждой «тренькою» я расцветаю вновь? Ах, если б с каждою. И умереть на них недолго, да.
30.09.24
 Посмотрел ошарашенно-вдохновленно на мой наряд (леопардовый) и включил Буковского про стиль – запомнила только, что это может быть страшно, и про кошек, всегда стильных. Слушала сама с горящим глазами. Потом всю меня перетрогал – не знаю, нарочно или подсознательно, но он проверил в моем новом наряде все: талию, бедра, спину, плечи.. Потом вернулся к коленям и ступням. И опять хвалил. А я заметила, что, даже когда он меня хвалит, я не верю. И он говорил, что это источник развития – недовольство собой. Кое-что неплохо получалось (основной шаг), но только пять метров.  Не хотелось мне уходить, ему – отпускать меня, мы еще болтали у порога про шоколад с перцем с Мальдивов и про том-ям без ноу спайси в Тае, и так он смотрел на меня, что я вспомнила про ночной желанный поцелуй. Вот так и тянуло нас к нему – почему не дотянуло? Я в самом начале сказала ему, что счастлива начинать три раза в неделю с ним, и он был счастлив.
07.10.2024
Тренировка чудесная, но тревожная. Он меня хвалит, а я не верю. И врет явно, когда говорит: - А я-то думаю, откуда фотографии (это про инсту, в которой не ставит лайки – жадничает, надо спросить, почему) – ну как он мог забыть, что я еду в Горный? И выспрашивает про него. А сам трогает меня везде – вот спину совсем не по делу, когда мы просто переходим куда-то в зале. И я едва не падаю, когда думаю про то, как именно он держит меня за талию – по делу или не по делу. Терпит мое неумение и хвалит получающееся. И я обнимаю его, когда опять похвалил. Это во мне инерция раскованности праздника в Горном. И он ее читает между строк. И я читаю между строк. Обожаю эти ребусы-тайны. Это маленькие чудеса – когда ты что-то угадываешь между строк. Это иллюзии? Ну и пусть. Я сама его обняла, он почувствовал мою бОльшую раскованность – это здорово. Наверное, он уже после этого гладил мою спину.
…В Горном присела и оторопела: среди кустиков рядом сиял... аленький цветочек! Натуральный - невиданный никогда раньше, неслыханный, очень нежный. Решилась и сорвала его, принесла на базу.
 Но змей-хозяин  смёл его утром  отъезда вместе с мусором:  может, просто не хотел, чтобы  сокровенный кусочек Горного увозили с  родины,  вот как древнюю алтайскую принцессу увезли однажды  с плато Укок  и  накликали бед..
Змей. Лишил меня чуда.
06. 11 24
Вот мы не поцеловались, но как будто… Было так вкусно!.. Я позволила себе нагло погладить его свежую стрижку на шее: волосы, как  и думала, очень мягкие. А он спросил про танго – знаю же я, что он начал учиться аргентинскому танго? И был рад. что я рассердилась оттого, что он учится не со мной. И я вспомнила дядю Ваню, который учил меня в мои этак лет 12 лет  под «Брызги шампанского», наверно. И танго с тех пор в моей подкорке сидит.
Сидит, как морок, сидит, как страсть, ведущая за собой, как борьба…двух летящих драконов  - единорогов волшебных?
А он сказал: «Любовь – страдание, все остальное – дружба».
Я хочу этой борьбы. Но дружба?? Без любви???
09.10.24
Что же с этим делать? Я все больше хочу его. И с ним, и без него. Но с ним я могу заниматься делом- танцем. И в танце хочу быть успешной, чтобы он меня оценил в нем. Думаю, на самом деле он давно уже  оценил. И чувствует меня как женщину. Чужую. Но желанную.
Иногда я делаю всякие фортели на тренировках, как мой тренер: кружусь, как хочу, стучу сама себя по коленям, как в «яблочке», и напеваю. Это – когда душа поет.
А мама моя  пророчила (?) мне любовника! Надо его завести. Развести. Замесить тесто. Устроить перформанс и наколдовать перевоплощение. Оживляш.

11.11.24
Все было хорошо, как всегда: разговоры, отработка движений с его похвалой, когда хорошо, и его терпением, когда не получается (демонстративным страданием с закрытыми глазами  - и просящим о прощении моим поглаживанием его плечей-бицепсов, таких мощных). И ушла с одним желанием – прорыдаться. Потому что ничего по-настоящему не получается: ни двигаться в танце, ни ощущать полной грудью наслаждение, ни даже страдание ощущать – все прячется. 
… гладила очень твердые бицепсы, как будто желваки на скулах. От этих «скул» так расстроилась? Как будто он скрипел зубами на меня? И баланс все время теряю.  Да какой рядом с ним баланс, если он то туда, то сюда меня хватает, и я все думаю, что это значит, а когда не хватает, думаю тоже, что это ничего хорошего не значит, твою мать. И он сказал, что баланса нет, потому что я не чувствую свое тело – это что за приговор? Я – женщина, прекрасная женщина, женщина до кончиков ногтей – и не чувствую свое тело?? Я потеряла себя-женщину?? НЕЕЕТ! Это я так боюсь рядом с ним опростоволоситься, что деревенею.
Он сказал, что в танго страдает его самооценка – ему, опытному спортсмену и тренеру, очень тяжело учиться новому. А каково мне? Неизвестно кто я сейчас: не учитель уже, не женщина еще-уже, не танцор и плохая мать – не уберегла сына от развода… И буковки складывать разучилась. Крах всей личности??
…Как хорошо когда-то этой личности сиделось в доме у бабушки на сундуке, из которого были явлены сокровища: штук сто журналов со скромным названием «Огонек», и в каждом – две полосы роскошных цветных вклеек, а еще сопроводительные статьи к ним, до которых семи-восьмилетнему ребенку, конечно, дела было мало, но где еще этот ребенок из провинции мог увидеть шедевры мировой живописи? Да просто – другую жизнь? И вся она была здесь, рядом, совсем твоя – весь мир на ладони, ты счастлив и нем… И кто ты теперь? Рассказала Максу про этот волшебный сундук, а он про то, как его учительница немецкого похвалила за талантливое звукоподражание акценту, а ребята засмеяли классе в шестом – и он обиделся и больше не учил язык, это окошко в мир.
Делимся драгоценностями. Но эти сокровища пропадают втуне: нету продолжения, нет слияния, которого жаждет и тело, не только душа.
Слякотный ноябрь –не снежный, но такой мокрый, что темный,  - все заморозил, выморозил…  Где мой камин, камелек, огонек, который согреет и спасет?  Когда метель стучится в дверь… Не затворяй… – пусть будет дверь открыта…
Выбирала ночью музыку для нашего номера– получилась музыка борьбы. А ведь это нежная румба!
15.11.24
… он музыку предлагает элегическую. Показала свою, чтобы знал: я та еще штучка, отнюдь не благостная всегда.
Говорили о доверии. Его поразил эксперимент, про который рассказала  новая клиентка, по совместительству психолог. В упражнении «Палочка», когда один человек падает спиной на руки других людей, словно палочка, стройной стрункой, я участвовала раньше и смело падала. А на свою жену Макс нажаловался: она падение к нему не хотела экспериментировать. Зато он ее наобнимал правильным образом по совету психологини. Потешно пытался мне в воздухе показать, как именно должны быть сцеплены при этом руки – нет чтобы меня обнять. А потом рассказал, что не доверяет людям – наверное, с тех пор, как его обманули родители: мама пошла с братом на пляж, а ему был обещан парк с отцом, но отец пил пиво с мужиками, а не ходил с сыном в парк.  И я рассказала, как боюсь быть брошенной с тех пор, как мама оставила меня одну–пятилетнюю  в новом для меня и чужом страшном доме с несколькими дверями, в которых я путалась (какая – на балкон, какая – в кладовку, что в – кухню, что – на выход). Последняя дверь при этом, обитая черным дерматином, по сию пору стоит в моих глазах страшным чудищем, а тогда я билась в пол головой и рыдала: маме надо было сначала устроиться на работу, чтобы иметь возможность получить место для меня в детском саду,  и соседка снизу, плохо говорящая по-русски немка из репрессированных, просила потом маму оставлять меня с ней  - я ее очень напугала.
И Максу про будущее выступление  на людях сказала:
 - Не бросай меня одну.
Мы так делились сокровенным, что в какой-то момент я ушла «в свой внутренний тоннель», как он сказал, и не заметила, когда он для симметрии включил вторую новогоднюю гирлянду в зале –  стала спрашивать, когда он это сделал. И рассказала, как не заметила однажды, что протанцевала целый танец с молодым человеком… без руки.
– Ну, что на какие-то мелочи внимание обращать? В самом деле, не ноги же нет!
Он прочитал мои мысли о нашем номере: часть его мы будем танцевать параллельно – он за моей спиной. По-моему, это очень красиво. Только надо натренироваться без зеркал, чувствуя его спину.
 Сегодня были теплые глаза, были. И он меня заметил в каком-то моем тоннеле – это здорово. И даже поберег – то есть посетовал, что так я много чего могу не заметить.
А мой страх быть брошенной  еще и оборачивается оправданием бросивших: мама же любила меня и была в безвыходном положении, когда оставила меня одну в той квартире.,– значит, бросавшие меня другие люди на самом деле тоже могли любить меня, но быть в безвыходном положении. Их нужно простить.

16.11.24
И если он меня оставит, восприму это как само собой разумеющееся?? Я стара, я слишком эмоциональна, тревожна, неудобна, стараааа, блин! Еще меня не прокормить – жру и жру.  Не могу мыть такой гибкой, как хочется. И…я все еще та маленькая девочка, которую оставили одну в страшной комнате?
Когда ты осталась по собственной воле одна, все прекрасно: можно встать перед огромным зеркалом на «ласточку», лететь и петь. Но если вступить с кем-то в эмоциональную связь и чувствовать перерыв в ней (человеку просто некогда сейчас ответить, у него еще много всяких дел, он совсем не специально молчит) – это смерти подобно. Ты – в горящих развалинах, они жгут и корежат тебя изнутри. Как загасить этот огонь?
18.11.24
Мы почти не репетируем: ему совсем некогда -  еще три партнерши в грандиозном шоу. А я – почти профессионал!
Надела сегодня малиновые леггинсы под серо-сиреневую тунику – устала от этого «вашего черного».  «Брачного». - оговорился он вместо «мрачного» и сказал, что я сегодня очень яркая, и  было плевать, что туника очень коротка и  на заднице плавки мои маленькие, аккуратненькие, сквозь тонкие леггинсы проглядывают («я сегодня монах в красных штанах»). Яркость – это то, что надо!
Мы отлично смотримся где-то в дальних зеркалах (брачный черный цвет, брачный).  Но он разводит нас из пары в разные стороны – боится того, как мы смотримся вместе? Я никак не могу втиснуться в нужный ритм. И требую  отщелкивания его пальцами всегда. Он уже все пальцы сбил, но смеется, представляя себя стариком с клюкой, чеканящим ритм – вот какой номер нам надо! 
Он мне доверяет, думаю. Вот.  Он, который вообще  недоверчив. А я-то и вовсе -  вся его с потрохами: беспечная в падении  палочка. Вот и славно.
22.11.24
Говорили про комплексы.
Он рассказал, как пел, идя по маркету с женой, а она от него-поющего убегала… Я бы спела с ним! И радовалась бы так этому!! И музыка, которую сегодня показала, ему понравилась (какая-то рок-баллада вроде Металлики)
И когда в конце тренировки я прокрутилась вслед за его ведением -  почувствовала подталкивающий меня слегка-слегка палец – это был такой кайф! И он сказал, что так и должна откликаться партнерша, как хорошая жена.
И бедра двигаются как надо, когда не слишком напрягаюсь. Теперь надо добавить руки. В ритм попаду, надеюсь, как в его пальчик с верчением.
27.11.24
Сегодня ужасные сны.  А хочется Нового года и Рождества. Всего нового – новой любви, жизни, страсти, радости. Уйти от тоски, выбросить ее в форточку. Через три дня – выступление.
Где-то внутри меня, там, где на психологическом тренинге нарисовалась  дыра, - теперь какой-то теплый комочек. Маленький, зябкий. Но он  хочет прорасти в нечто большее, светлое, уверенное и прочное. Мой аленький цветочек. Или хрустальная сосулька. Шарик самый хрупкий настоящего стекла.
Запаха хвои хочу. Хочу новой жизни. И страшно печалюсь ее хрупкости. Шарики мои новогодние, шарики, как я вас люблю и как за вас боюсь. 
30.11 24
Выступление в спортклубе.
«Профессионал» только глянула ему в глаза  (на тренировках мы не смотрим в танце друг другу в глаза: он вечно вперяет взгляд в колени – выпрямляю ли,  я тоже пялюсь вниз, на шаги, как будто они прописаны на земле,  а тут  оказалась лицом к лицу с ним, с его пронзительными глазами)– и поплыла… в сторону, вниз, в тар-тара-ры… Шаги забыла… пыталась вспомнить, танцевать в музыку, но видела, как он силится и в мелодию попасть, и в меня, и …
Сны с провалами осыпающейся земли. Без всякой опоры. Пророческий холодильник с испорченной морозилкой и термостатом: заморожен низ, бедра не двигаются, а сверху – нелепость не той температуры-амплитуды? И голоса нет?? Никакими средствами нет голоса! Я под землей. А внутри лава кипит.
Словно первый обвальный секс с очень дорогим мне человеком.
А как он смотрел, когда я танцевала с другим?
Мы летали с Никитой по залу, а он смотрел. Это просто выстрел был, а не взгляд – пристрелка-перестрелка через 30 метров паркета. И через все эти метры он нас прожигал так, что мы с партнером дружно спотыкались на ровном месте, скрипели и валились в пропасть. Я уверенна, Никита так же чувствовал этот взгляд, как я: между ним и Максом искры летели. Нагло верю, что это из-за того, что я была не с ним. Вот уступил меня Никите, а теперь не хочешь терпеть и испытываешь нас на излом?
Я смогла чуть привыкнуть, притерпеться к этому дьявольски пытливому взгляду – не всегда, иногда. Или он стал более спокойным и открытым, сей взгляд – я же теперь не с другим?  А порой все же как пригвоздит-пригвоздит! Онемеешь и провалишься в ту нору, на другой конец земли. И жаждешь упасть еще и еще.
 Вот и упала.
Но он  обнял  потом – не бросил!
Я люблю тебя, лодочник. Выпьем завтра кофе с пирожками за… мастеров импровизации!!

02.12.24
Он сказал: - Да я совсем не злюсь!
Но слово очень странное для него – проговорился.
Это когда я сказала, что, надеюсь, он меня простил. До этого говорил, конечно, про шаги. И про необходимость психотерапии от волнения. И про то, что это и его дело: меня надо заставлять отрабатывать шаги и ритм. И я сказала ему, что чувствую себя, как после первого неудачного секса с дорогим мне человеком. Смеялся. И потом спокойно меня тренировал, и пил кофе, чокаясь за гениев импровиза, и ел пирожки. И опять рассказывал про жену, выставившую его корзину с цветами за дверь. Сушка. И тоска моя.
Но фоточки наши хороши, и ему понравилось кое-что – я страшно рада, что мы помирились пирогами, и блинами, и веселыми строками.  Все – спать.

06.12.2024
+: отменил всех, кроме меня.
- : одна все равно приперлась, эх – а вдруг он оставил время нам на кофейню? а она приперлась!
- еще: я предложила учиться вместе танго – отказался с обоснованием «когда?» Тут же подумала: ну, это мы еще посмотрим) не мытьем, так катаньем, возможно))
Сны мои сны. Колючки в цветочном горшке. Ощущение обвала, нескончаемого полтергейста. Наверное, буду уже смеяться, как в том анекдоте про дань, собираемую с русских Батыем: смеются – значит, предел, больше брать нечего.
Зять написал, что они с дочкой разводятся. В ответ на мое поздравление с годовщиной свадьбы.
И почему-то ощущение, что это не конец.
Хочу увидеть взгляд Макса на себя. Пересмотрю фото. Может, что доброе найду?
Жрать или не жрать - вот в чем вопрос.
09.12.24
Вчера прошел 4-ый сезон танцев со звездами – у Макса три танца с разными партнершами.
Вот он – мой обвал.
Все прекрасно, драйвово,  красивуще, и со всеми он талантливо изображал любовь. Со мной – никогда.
Хотя, черт возьми, зачем изображать то, что есть?? Но он станцевал с одной из них под наше «Портофино»! Разве он говорил мне про это? Да, я сама предлагала ему репетировать со мной то, что будет на шоу. Да, я  сама согласилась на эту сентиментальную любовную мелодию. А теперь он танцует ее с другой да еще изображает любовь? И пусть она деревянная (хоть и с чувством юмора: честно сказала, что боялась, как бы брассом не поплыть вместо румбы  - пловчиха), не то что я, но почему он честно не сказал, что использует меня?? А я смотрела на него… как на бога… Но кажется, Макс тоже сбился тогда на алемане…Простить?? Проститься??
12.12.24
Не чувствовать на себе его рук. Не тонуть в глазах. Улететь? К дочери, в настоящее Портофино, на две недели.
В нем артист пропадает, да. Он классно изображает то трубадуров, то матросов, то дэнди – кого угодно. И никакой любви. А я прекрасная женщина. Хочу, чтобы он еще погладил меня по спине, прикоснулся к рукам, ногам, пусть и к паховым мышцам. Хочу. Имею право хотеть. Хочу самбу с роллом, чтобы живот к спине – и теснее некуда. Улечу – пусть помучается без меня. Без моих теплых рук, крутых бедер и.. эротичных ключиц, да. Говорят, для некоторых ключицы – самая эротическая часть тела. А он на днях вдруг стал трогать мои ключицы: я даже не поняла – какую роль они играют в танце? У нас все для танца, да? А он потрогал и отпустил, потом потрогал свои: почему, говорит, у меня ключицы прямые, а у тебя – с выбоинками? Да черт его знает: я ж еще та веселая идиотка, может, перелом какой пропустила, когда, помню, с сынулей в бадминтон играла и плечо выбила… А Макс обо мне тревожится? Это славно. Он поглаживал, но боялся своих холодных рук.
Посижу в кофейне, как будто счастливица.
Женщина с раскосыми глазами шла навстречу. Один её глаз сквозь очки смотрел прямо, а другой никак не мог к нему присоединиться, и она скашивала голову. И Пека и Желя вдруг тёмными водами обуяли, захотели накрыть. Косенько всё и кривенько не у неё   - у меня. Порыдать, прорыдаться бы! Среди этой осени цветной и белой зимы, в неидущих весне и лете, в воде, темнущей Леты воде…
Не хочу ничего прояснять.
Если его рука на моем плече – это защита, если его боязнь  холодных рук на мне  - это забота, мне приятно. И все.
 «Упасть – это не наш уровень!» «Молодец!» - пару раз похвалил.
А потом – ощущение, что…

Она вдохнула воздуха побольше, расправила грудь, приподнялась над полом и… плавно заскользила под потолком. А потом очутилась над городом. Детская площадка с какими-то в прутьях лазилками и паутина голых ветвей деревьев вдоль плохо оштукатуренной сталинки перемещались назад, город плыл – она летела легко и свободно, только немного боясь. Отпускала свою тяжесть вниз – и тело послушно спускалось. Набиралась воздуха – и поднималась. Кто придумал, что для полета нужны крылья? Надо просто вытянуться в струнку и отпустить себя. И она летела вперед, ускользая и уменьшаясь, прозрачнея и легчая. Улетала от него.

Он танцевал любовь, нисколько не краснея: «Во мне ведь умирает актер». Взмокал – ну правда, хоть выжимай: попробуй-ка за пару месяцев обучить танцам ничего не умеющих женщин в количестве трех штук – у каждой при этом свой танец, свои движения, последовательности и характер. А потом еще покажи в шоу свое: артистизм, аристократизм, профессионализм. И оставь довольными всех: этих дам, зрителей, организаторов шоу. Все должно выглядеть роскошно.  Ехал домой и думал, как устал. Надо не прекращать пить витамины. И выспаться. И обнимать почаще жену, которая наконец посмотрела его в работе и заметила, какой он классный.

…Он улетал. Легко поднялся и парил, как в невесомости, лишь слегка сдерживаемый потоками воздуха.
Паутина веток вдоль плохо оштукатуренных сталинок внизу, какие-то прутья лазилок на детской площадке уплывали вдаль. Ему мешало  немного только одно – как бы тут покурить? А взлетать повыше или спускаться было совершенно легко: развернуть легкие или свернуть, вот и все – словно в танце. Он танцевал над городом свой танец любви и улетал. Улетал от нее.
27.12.24
Так как же выплыть? И полететь?
И что же случилось со мной 30 ноября, почти ровно месяц назад – почему я забыла то, что знала, и была как сомнамбула в танце с ним?
 Благослови же небеса: ты первый раз одна с любимым?
Я сбилась, потому что очень хотела полета. Он был слишком значим для меня, мой партнер. Хотелось все выполнить «на ять», и страшно было оступиться, и тонула в его глазах. «Первый секс» провальный, да. Но это не падение в грязь. И хоть холодильник мне свою заморозку и передал-предсказал, но я умею летать, несмотря ни на что. Вот это наше глаза в глаза, невзирая на толпу – это и был полет. А психологи говорят, что, когда люди смотрят друг другу в глаза, долго этого не выдерживает никто, и вообще наступает состояние измененного сознания. А я, дурочка, решила воспользоваться моментом и смотреть изо всех сил ему в глаза! Что хотела передать? Да все то же. Пожалуй, отзеркалила ту историю со взглядом мне в глаза одноклассника, что рассказывала раньше ему.
Думаю, для него, конечно, этот танец не значил столько, сколько для меня. Для него это была почти тренировка: минимум новых движений… И он был уверенн и в себе, и во мне – значит, доверял мне как партнеру? И мы действительно неплохо подстраивались друг под друга и держали лицо и осанку. Все хорошо!
А «Ой, мороз-мороз» - вальс!!

13.01.25
Старый Новый год
Дайте мне его, дайте! Этот древесно-пряный аромат леса дремучего, ползущий от него по залу, и опасный, и такой… мой! В чащу, в чащу!
Когда он меня понесет через весь зал хотя бы?
Кстати, он сказал сегодня, что бабочки не могут летать во время землетрясения: выходит, им, бабочкам, земли не хватает? А мне легче в самолете во время турбулентности: у меня как будто земля под ногами…
Пусть недолго – но я хочу вместе с ним летать!
Когда обнимал меня сегодня в вальсе, я была не я, а Мэри Эн: молодая, стройная и легкая.
Хрупкий он только для меня, рядом с отяжелевшей мной. И не то что бы килограммы тянут – нет, а вот прожитое-пережитое – да. И он – как чудесный новогодний подарок на елке, такое настоящее стекло.
А еще -  поэт? Включил музыку из 50-ых, какой-то блюз, и вдруг прервал тренировку, чтобы рассказать   про лампу: у него дома неведомо откуда  появилась однажды лампа - копия волшебной лампы Аладдина.  Она рассеивала свет, как в сказке,  и в Новый год друзья, и брат, и он  были зачарованы.
Где та мелодия…лампы? Слушала бы и слушала ее..  Вот так же плыл вальс от одинокого аккордеониста на средневековой улочке одного старого европейского города  под дождем…
И бедра мои в его руках плыли так же бережно, как русский вальс в полусумраке дождя.
Эх, лодочник…
Я люблю тебя, лодочник! Я твержу тебя, лодочник! Я гляжу в тебя, лодочник, и танцую с тобой. Убивай меня, лодочник, рассердись уже, лодочник, но держи меня, лодочник, и не отпускай.   
27.01. 2025
- Приехали! Благодарствую!  - водителю. - Ой, Нина, ты пошла первая - я второй, - жене. 
Это говорил очень пожилой дядечка в маршрутке, когда хотел подать руку своей очень пожилой спутнице при выходе. Но сначала ему нужно было заплатить за обоих, и руку он подать не успел. И так искренне переживал!
Прямо Гоголь  с его старосветскими помещиками.
И подобное мне рассказывал что-то Максим про своих тестя и тещу. Ну разве можно уйти от таких рассказов? Разве можно по ним не тосковать? Он ведь больше ни с кем так не говорит!
 Но! Я отсутствовала две недели! И через две недели он не нашел мне сразу места для тренировки в мою обычную среду??? Змей. Горыныч. Медведь-бурбон-монстр. Дьявол.
Ну как ты мог?
Кто будет трогать мои ключицы? С кем я сольюсь уже в танго – в этом вертикальном воплощении горизонтального желания?

…Автобус вдруг загудел и понесся с горы вниз – я сразу вспомнила наше несостоявшееся падение с отцом: похоже, мне еще это предстоит! Но вот она – школа: мгновенно, без обрушений и  без всякой платы за дорогу.
Мой кабинет? Почему вместо пластика в окнах – щелястое дерево? Где мои кремовые жалюзи? Ветер свистит по всему кабинету. Цветов нет. Рисунков детей нет. Прекрасных книг нет – одни голые шкафы. А стены – что это за стены?  Кто ободрал половину штукатурки и оставил разруху на виду? И кафедра – какая-то безумная кафедра посредине прохода, на весь кабинет – как огромный гроб… Неужели здесь можно кого-то учить?
Зачем я сюда вернулась?
Ветер  как будто услышал мои стенанья и вынес  через одну из щелей – на простор, в воздух и к какому-то зданию.
Это почта, да. Сейчас разберусь с квитанциями (куча с собой) и буду…
Нет, не так просто.
Рядом оказался высокий молодой человек в длинном свободном плаще - весь лёгкий и свободный, но строго-темный. Только глаза сияли серо-сине пронзительно. Он пошёл рядом, иногда поглядывая на меня, и сказал: - Я Пётр. -И, - спросила я? А он просто шёл рядом. Я даже не в матери ему гожусь, а ещё старше, зачем он идёт рядом? Я была удивлена и снисходительна к нему, смеялась над ним за его друзей - так, как смеялись бы они: - Зачем я тебе? Но когда он взглянул на меня пристально, .. - Как ты похож на него, - вырвалось. Очень похож на мою первую любовь. Синий пронзительный взгляд, чуть сплющенная переносица, худое летящее лицо. Посадил меня, смеясь, в огромный пикап - кажется, пикап, еле взобралась восхищённо на его огромные колёса - он был очень доволен произведённым впечатлением. Смеялся. Но это не его машина - он заказал её напрокат, однако мне пришлось сесть к нему на колени, другого места не нашлось, и это было отдельное удовольствие. Я видела свои морщины, но смеялась, как девчонка.
Вдруг кошки налетели, много и суровые. Одна должна была стать моей хозяйкой… Нет, скорей назад, на почту!
Здесь все изменилось. Как много каких-то важных людей  - ученых, кажется. Их собрали на эксклюзивный концерт и меня вместе с ними посадили  в летательный аппарат очень странный: узкая изогнутая кабина и ничего больше, и мы как сельди в бочке, я впереди, все за мной, и всё прозрачно, и летим между  каким-то крановщиком, выскакивающим из крана и пляшущим в воздухе, и между звездами. Когда нас привозят на место, возможно, в музей (роскошь в фасаде и в креслах для нас), я всё думаю, как мне справиться с квитанциями, а не участвовать в концерте, и ещё я не одета нормально и  пытаюсь найти красные башмаки…

Где эти башмачки, что стояли в средневековой  витрине города на воде? Кто стучал теми деревянными каблуками по каменной мостовой? Они исчезли, как исчезает вечером свет, отраженный в воде, и обнажается разрушенная штукатурка, и серость замещает розовые стены и вензеля окон, и дряхлая старость бредет, даже совсем не стуча, потому что еле бредет, по этим камням? Верните розовый свет и красные башмаки!!
Вижу костер, разведенный на мостовой. Это совсем не страшно: здесь очень много воды, и от нее же – промозглая сырость и ветер, ощупывающий кости совсем не бережно. И если бы не костер – кто согреет заблудшие души? Кто даст красоте опять многократно двоиться, троиться – плодиться? Но это дурное слово для красоты.
В дневной яви все проще и веселее: разве найдется на свете более легкомысленный город, чем этот, где каждый квадратный сантиметр заставляет или, раскрыв рот, тормозить  у обшарпанной красоты, или легкомысленно согревать себя бокалом вина, не давая прожорливым чайкам отнять вкуснейшие крохотные канапе с безумьем счастливых вкусов. И красные башмачки, особенные любители арочных мостов, стучат согревающе-весело по мостовой и не остановятся никогда – ни в карнавал, ни в чуму.
…У меня прорывное кровотечение –  вырвались красные башмаки? «Ничего личного»: УЗИ не видит никаких проблем. Просто музыка вчера вибрировала где-то в матке. Даже страшно опять слушать Кипелова.
Я пишу эти буковки кровью ...? Чтобы писали кровью сердца, давно известно. Ан вот вам, извольте: что делает настрадавшаяся женщина, мать семейства, любовница и поэт, что она делает…
Трещина мира проходит через… эту шляпку, твою мать.
Однажды я улетела  из своего дома, удивительно легко поднявшись над землей, совершенно без усилий, просто вытянувшись в струну. Но этот полет привел сначала в царство теней:  какие-то странные люди там лежат и бродят, один с непомерно большой головой, а девочка какая-то – вылитый гот с черной яркой раскраской. Так неуютно,  тяжело и страшно.  Улетаю-убегаю оттуда, долетаю до красивой кофейни и не могу  спуститься ко входу или  хотя бы к окну: вижу фасад, украшенный к новому году, смотрю на него будто со второго этажа, а спуститься, чтобы в окно влететь или взять через него вкусняшки, не могу. И почти тут же  вижу себя распластанной в грязи на дороге.  И девочка-гот меня вынимает, поднимает из этой распластанности и обещает научить приземляться без таких последствий. Я...  тень? Или просто учусь падать в грязь?
Научусь. 
- Ведь  падение неизбежно, когда взлетел слишком высоко…-  говорит Макс.
Странная женщина с иссохшей грудью и сама вся иссохшая, с темной кожей и волосами  ведьмы, подошла вдруг к нему и вручила свою руку, и он послушно пошел вместе с ней и ее ребенком, девочкой, еще не успевшей усохнуть и  наполненной жизнью…
А этот крановщик-молотобоец все махал призывно-счастливо и махал: - А вы напейтесь сегодня пьяной, шляпка  - пошли ты всех к черту, Лина!
Вот они, эти серые скалы. Мокрые, изнасилованные дождем и оттого совсем почти черные. Но избавиться от этого мрачного (брачного?) тона проще пареной репы: вот он - край,  подходи – и летай!
…Шляпка лежала на вершине горы. Никакие трещины ее совершенно не портили, и полями, слегка загнутыми, она просто нагло улыбалась.  И какая-то бусина, с неярким, некичливым блеском, намертво примагнитилась к  ней. А рядом, тоже совершенно некичливо, но волшебно посверкивал  крохотный  аленький цветочек. Им было тепло всем вместе, рядом друг с другом. И даже если бы вдруг разразилась гроза, это никому бы не помешало.

Но в мире этом друг друга они не узнали...