Г. РАЙДЕР ХАГГАРД
МЕСТЬ МАЙВЫ
“Месть Майвы” Г. Райдера Хаггарда.
Впервые опубликовано в 1888 году.
Содержание
Предисловие
I. Гобо наносит удар
II. Утренняя охота
III. Первый раунд
IV. Последний раунд
V. Послание Майвы
VI. План кампании
VII. Атака
VIII. Майва отомщена
Предисловие
Предвосхищая упрёки в чрезмерном вымысле, хочу заметь, что описанные в повествовании ужасы с “Кусающейся штукой”, равно как и многие иные злодеяния, приписываемые Вамбе, не являются плодами фантазии.
Мандара – вождь с восточного побережья Африки использовал львиную ловушку для чудовищных развлечений, а Т’Чака, зулусский Наполеон, убивал своих детей. Более прочего, обнаружив, что его мать Унанди тайно растит одного из его сыновей, он, подобно Нерону, убил её собственными руками.
I. Гобо наносит удар
Как-то, примерно через неделю, как Аллан Квотермейн рассказал мне историю о “Трех львах” и гибели Джим-Джима — мы возвращались с ним домой после дневной охоты. В его владении была пара тысяч акров охотничьих угодий вокруг дома в Йоркшире, и более сотни из них занимал лес. Жил он там уже второй год, и, будучи заядлым охотником, равно ловко управляющимся и с дробовиком и винтовкой, для страсти своей вырастил довольно приличное количество фазанов.
Охота у нас вышла удачной. Одних вальдшнепов мы убили двадцать семь, да трёх куропаток, в придачу.
По пути нам предстояло пройти через длинную узкую рощу, что была излюбленным местом бекасов, да обычно укрывала одного-двух фазанов.
— Как полагаете? — спросил Квотермейн. — Пройдёмся ка ещё здесь напоследок?
Я согласился, и он подозвал егеря, который следовал за нами с небольшой группой загонщиков, и велел тому прочесать рощу.
— Как прикажете, сэр, — ответил человек, — но уже становится темно, и ветер усиливается. Вам будет нелегко попасть в вальдшнепа, если в роще таковой и имеется.
— Вы показывайте нам вальдшнепов, Джеффрис, — ответил Аллан, не терпевший, когда ему перечили в вопросах, связанных с охотой, — а мы уж позаботимся о том, чтобы подстрелить их.
Человек повернулся и побрёл прочь с весьма угрюмым видом. Я слышал, как он сказал помощнику: “Хозяин довольно хорош, я не говорю, что это не так, но если он подстрелит вальдшнепа в таком освещении и при таком ветре, то я голландец”.
Думаю, Квотермейн тоже его слышал, хотя ничего и не сказал. Ветер усиливался с каждой минутой, и к тому времени, когда начался загон, тот дул с просто неимоверной силой. Мы с Алланом встали по разным краям рощи, шагах в сорока друг от друга. Вскоре над мной промчался петух-фазан. Я выстрелил дуплетом. Первый заряд прошёл мимо, однако, второй птицу достал. Я был более чем доволен собой, ибо цель была не из лёгких.
В слабом свете я увидел, как Квотермейн одобрительно кивнул головой, когда сквозь скрип деревьев и шум ветра я услышал крики загонщиков: “Вальдшнеп впереди, вальдшнеп справа”. Вскоре их крики слились в единый гвалт: “Вальдшнеп справа”, “Вальдшнеп слева”, “Вальдшнеп над нами”.
Я глянул вверх и вскоре заметил одного из вальдшнепов, летящего на меня по ветру. В сумеречном свете я видел его достаточно смутно, особенно когда он зигзагами летел между деревьев; на самом деле я мог видеть его только когда двигались его крылья. Вот он пролетает мимо меня — бах, и взмах крыла - я промахнулся; бах снова. Наверняка он упал!, но нет, он улетел влево.
— Вальдшнеп к вам! — крикнул я, потому что хотел посмотреть, сможет ли Квотермейн “вытереть мой глаз” (прим. перев.: охотничий термин, означающий исправление чужого промаха). Я знал, что он чудесный стрелок, но думал, что этот вальдшнеп не под силу даже ему.
Я видел, как он слегка поднял ружье и наклонился вперёд, и в этот момент на открытое пространство вылетели сразу два вальдшнепа: тот, которого я пропустил, справа от него, а другой — слева.
В тот же момент раздался новый крик: “Вальдшнеп над нами”, и, посмотрев на рощу, я увидел третью птицу, высоко в воздухе, летящую прямо над головой Квотермейна, как коричневый лист, гонимый ветром. Затем последовал самый красивый эпизод стрельбы, который я когда-либо видел. Птица справа летела низко, не более десяти ярдов (около 9 метров прим.пер.) от линии живой изгороди, и Квотермейн выстрелил по ней первой, потому что она скоро стала бы неразличима в темноте. На самом деле, никто, у кого не было таких ястребиных глаз, как у него, вообще не смог бы увидеть, куда стрелять. Затем, быстро развернувшись, он выстрелил во вторую птицу с расстояния около сорока пяти ярдов, и снова не промахнулся. К этому времени третий вальдшнеп был практически над ним и, при этом, летел очень высоко, футах в ста (около 30м. прим.пер.), а то и больше.
Я видел, как он взглянул на него, открывая своё ружье, и вставляя новый патрон. К этому моменту вальдшнеп был почти в пятидесяти ярдах от него и летел как молния. Подняв ружье, мой спутник выстрелил ему вслед и, как бы удивителен ни был этот выстрел, убил того наповал. Сильный порыв ветра подхватил мёртвую птицу и унёс ее, как лист, сорванный с дуба, так что она упала в ста тридцати ярдах или более.
— Скажите, дружище, — восхищённо сказал я ему, когда подошли загонщики, — и часто вы творите подобные чудеса?!
— Ну, — ответил он усмешкой, — в последний раз, когда мне пришлось зарядить три выстрела так же быстро, это было по более крупной дичи. Это были слоны. Я убил всех троих так же наповал, как тех вальдшнепов; но это едва не обернулось для меня весьма плачевно; я имею в виду, что это они едва не прикончили меня.
В этот момент подошёл егерь: “Не случилось ли вам подстрелить одного из тех вальдшнепов, сэр?” — слышали бы вы количество сарказма, сочившегося в его вопросе!
— Ну да, Джеффрис, — ответил Квотермейн, — вы найдёте одного из них у изгороди, а другого примерно в пятидесяти ярдах в поле слева.
Лицо егеря выразило преизрядное удивление; он уже повернулся, чтобы уйти, когда Квотермейн окликнул его.
— Постойте, Джеффрис, — сказал он. — Видите тот обрезанный ствол примерно в ста сорока ярдах отсюда? Так там должен быть ещё один вальдшнеп в одной линии с ним, примерно в шестидесяти шагах в поле.
— Ну, если это не самая ловкая стрельба… — пробормотал Джеффрис и ушёл.
После этого мы отправились домой. Вскоре, в аккурат к ужину, прибыла ещё пара наших добрых знакомцев: сэр Генри Кертис и капитан Гуд. При этом Гуд разоделся, будто собирался ко двору. Как сейчас помню его костюм дэнди, с жилеткой, украшенной пятью розовыми коралловыми пуговицами.
Это вышел чрезвычайно приятный ужин. Старина Квотермейн был в отличном настроении, вызванном, я думаю, воспоминанием о его триумфе над сомневающимся Джеффрисом. Гуд тоже был полон анекдотов. Он рассказал нам совершенно невероятную историю о том, как однажды он охотился на горных козлов в Кашмире. Этих ибексов, по словам Гуда, он выслеживал течение целых четырёх дней. Наконец, утром пятого дня ему удалось подойти на расстояние выстрела к стаду, которое состояло из великолепного старого барана с такими длинными рогами, что я боюсь упоминать их размеры, и пяти или шести самок. Гуд полз на животе, старательно укрываясь за камнями, пока не оказался в двухстах ярдах; затем он прицелился в вожака. Но в этот момент какой-то местный из горцев появился на тропе. Маленькое стадо незамедлительно бросилось в бегство, только самки, перемахнув через ближние валуны, припустили по склону, тогда как старый баран выбрал более смелый курс - перед ним простиралась огромная расщелина шириной не менее тридцати футов, через которую он прыгнул. Пока тот был в воздухе, Гуд выстрелил в него словно в утку, и, конечно же, не промахнулся. Баран совершил полный кувырок и упал таким образом, что его рога зацепились за большой выступ на противоположной скале. Там он и висел, пока Гуд, после долгого и болезненного обхода, не подобрался ближе, не набросил на него лассо и не вытащил.
Эта захватывающая история о дикой охоте была встречена незаслуженным недоверием.
— Ну, — сказал Гуд, — если вы, джентльмены, не верите моей истории, когда я её рассказываю — абсолютно правдивую историю, заметьте — возможно, кто-нибудь из вас расскажет лучше; меня даже не особо волнует, правдива она будет или нет.
И он погрузился в исполненное достоинства молчание.
— Ну же, Квотермейн, — сказал я, — не позволяйте Гуду превзойти вас, расскажите нам, как вы убили тех слонов, о коих упоминали сегодня вечером после того, как подстрелили вальдшнепов.
— Да, — сказал Квотермейн с усмешкой — незавидная доля пытаться превзойти Гуда. А если вспомнить, того бегущего жирафа, которого, как вы помните, Кертис, Гуд сбил из винтовки “Мартини” с трёхсот ярдов, я бы почти сказал, что это невозможная задача.
Тут Гуд поднял взгляд с видом оскорблённой невинности.
— Однако, — продолжил Алан, вставая и зажигая трубку, — если вам, парни, есть к тому охота, я, так и быть, расскажу вам свою скромную историю.
Не помню, рассказывал я вам уже ранее или нет, но в моей жизни уже была попытка заделаться заправским домоседом, да завести спокойный бизнес. Тогда я открыл в Претории небольшой магазинчик. Но, должно быть сама Судьба была против сего унылого прозябания! Одним словом, я прогорел вдрызг. И собрав последние крохи, я решил вернуться к былому промыслу.
На тот раз я решил отправиться дальше, чем когда-либо был раньше; поэтому я взял билет за несколько фунтов на торговое судно, что курсировало между Дурбаном и заливом Делагоа. От залива Делагоа я отправился вглубь страны сотни на полторы миль, а затем намеревался двигаться на север, к Лимпопо, параллельно побережью. Для предприятия своего я прихватил с собой двадцать носильщиков. В течение первых двадцати дней нашего путешествия мы немало страдали от лихорадки, то есть мои люди страдали, поскольку, я думаю, что у меня был к оной иммунитет. Кроме того, мне было трудно обеспечивать лагерь мясом, потому как, хоть места эти были и малонаселённы, дичи было крайне мало. Действительно, за все это время я едва ли убил что-то крупнее антилопы, а, как вы знаете, их мясо не очень аппетитная пища. На двадцатый день, однако, мы добрались до берегов довольно большой реки, под названием Гонуру. Я пересёк её, а затем направился вглубь страны к большой горной гряде, как я полагаю продолжению, хребта Дракенсберг, который окаймляет побережье Наталя. От этого основного хребта выступает большой отрог, примерно на пятьдесят миль или около того, к побережью, заканчиваясь одной огромной вершиной. Этот отрог, как я обнаружил, разделял территории двух вождей по имени Нала и Вамбе. Территория Вамбе находилась на севере, а Налы — на юге. Нала правил племенем зулусов-метисов, называемых бутиана, а Вамбе — гораздо более крупным племенем, называемым матуку, кое явственно принадлежало к банту. Например, у них были двери и веранды в хижинах, они прекрасно обрабатывают шкуры и носят набедренную повязку, а не мучу [прим. перев.: традиционную одежду некоторых африканских народов].
В это время бутиана были более или менее подчинены матуку, поскольку порядка двадцати лет назад последние вероломно напали на них и вырезали большую часть народа. Однако теперь племя восстанавливалось, и, как вы можете себе представить, они не особенно любили матуку.
Говорили, что Вамбе был самым жестоким вождём в этой части Африки и что он хладнокровно убил целую группу английских джентльменов, которые около семи лет тому назад пришли в его страну охотиться на слонов. А в качестве проводника при них случился мой старый друг по имени Джон Эври, и я часто оплакивал его безвременную смерть.
Тем не менее, Вамбе или не Вамбе, я решил охотиться на слонов в его стране. Я никогда не боялся туземцев и не собирался и теперь выбрасывать белый флаг. Я немного фаталист, как вы, парни, знаете, поэтому пришёл к выводу, что, если судьба такова, что Вамбе должен отправить меня к моему старому другу Джону Эври, я должен буду пойти, и на этом всё.
Я знал, что в густых лесах, на склонах и у подножия гор, граничащих с территорией матуку, слонов водилось огромное множество и намеревался охотиться на них со спокойным сердцем.
На третий день от того, как мы впервые увидели горы, следуя по течению реки, мы вошли на территорию устрашающего Вамбе. Однако это было достигнуто не без определённого разногласия между моими носильщиками и мной, поскольку, когда мы достигли места, где, как предполагалось, проходила граница территории матуку, носильщики сели и решительно отказались идти дальше. Я тоже сел и спорил с ними, излагая им свои фаталистические взгляды как мог. Но я не мог убедить их взглянуть на дело так же, как я. “В настоящее время, — говорили они, — их шкуры были целы, но, если они войдут в страну Вамбе без его разрешения, они скоро будут похожи на лист, изъеденный Тсонга (Одно из африканских названий для гусеницы Mopane Gonimbrasia belina). Очень хорошо для меня говорить, что это будет Судьба. Судьба, несомненно, может бродить по стране Вамбе, но пока они остаются снаружи, они её не встретят”.
— Ну, — сказал я Гобо, моему главному человеку, — и что же ты собираешься делать?
— Мы собираемся вернуться к побережью, Макумазан, — ответил он дерзко.
— Неужели? — ответил я, достаточно желчно. — Только ты, мистер Гобо, и твои люди, никогда туда не доберётесь; и знаешь почему, друг мой? — и я взял магазинную винтовку и удобно уселся, опершись спиной о дерево, — я только что позавтракал, и я с таким же успехом могу провести день здесь, как и где-либо ещё. Но если ты или кто-либо из этих людей сделаете хоть один шаг отсюда назад, в сторону побережья, я тебя пристрелю; и ты знаешь, что я не промахиваюсь.
Туземец поигрывал копьём, которое нёс — к счастью, все мои ружья были сложены у дерева — и затем повернулся, как будто собирался уйти, в то время как остальные не отводили от него глаз. Я встал и прицелился в него, и, хотя он сохранял храбрый вид и пытался казаться безразличным, но я видел, как он нервно поглядывал на меня всё время. Когда он прошёл около двадцати ярдов, я очень спокойно сказал:
— Ну, Гобо, — сказал я, — вернись, или я выстрелю.
Конечно, это был довольно откровенный блеф - у меня не было реального права убивать Гобо или кого-либо ещё, потому что они отказывались рисковать жизнью, входя на территорию враждебного вождя. Но я чувствовал, что, если я хочу сохранить какой-то авторитет, абсолютно необходимо довести дело до последней крайности. Поэтому я сидел там, выглядя свирепым как лев, и держал Гобо на прицеле. Тогда он, чувствуя, что ситуация становится напряженной сверхмерно, не выдержал и сдался.
— Не стреляй, Босс, — закричал он, поднимая руку, — я пойду с тобой.
— Я так и думал, — спокойно ответил я, — видишь ли, Судьба ходит и за пределами страны Вамбе, равно как и в ней.
После этого у меня больше не было проблем, потому что Гобо был заводилой, и когда он сломался, остальные тоже подчинились. Когда гармония была восстановлена, мы пересекли границу, и на следующее утро я начал охотиться всерьёз.
II. Утренняя охота
— Пройдя примерно пять или шесть миль, мы прибыли в один из прекраснейших уголков африканской земли, которые я когда-либо видел вне Кукуаналенда (Кукуаналенд (Kukuanaland) — это вымышленное королевство, созданное английским писателем Генри Райдером Хаггардом в приключенческом романе "Копи царя Соломона" (1885) прим. Пер.). В этом месте горный отрог, который выходит под прямым углом к великому хребту, протянувшемуся на север и юг, насколько хватает глаз, весьма изрядно изгибается. И пролегая у его лунообразного сегмента, сверкала серебряным серпом река. На дальней стороне её простиралось безмерное море волнистой земли, естественный парк, покрытый большими участками кустарника — некоторые из них занимали многие квадратные мили. Друг от друга отделены они были то полянами травянистой земли, то дивными рощицами; в некоторых местах высились небольшие холмы, да торчали одиночные гранитные скалы, что вздымались в небо, будто это памятники, высеченные человеком, а не надгробия, поставленные природой над могилой ушедших веков. На западе эта прекрасная равнина граничила с одинокой горой, от подножия которой она спускалась к побережью; но как далеко она простиралась на север, я не могу сказать — мои туземцы предполагали порядка восьми дней пути, до поры, когда она теряется в неизведанных болотах.
На ближней стороне реки пейзаж иной. Вдоль берегов, где земля плоская, были зелёные участки болота. Затем шёл широкий пояс прекрасной травянистой земли, изобилующей дичью, и очень плавно поднимающийся к границам леса, который, начинаясь примерно на тысяче футов над уровнем реки, и покрывал горный склон почти до его гребня. А в том лесу во множестве росли гигантские хвойные деревья.
Некоторые из этих деревьев настолько высоки, что птица на их верхних ветвях оказалась бы вне досягаемости обычного дробовика. Другая особенность заключалась в том, что они по большей части покрыты были густыми зарослями мха Орхилья; и из которого местные жители производят превосходный темно-пурпурный краситель, каковым окрашивают дублёные шкуры, или же ткани, когда им случается раздобыть последние. Не думаю, что я когда-либо видел что-нибудь более примечательное, чем вид одного из этих могучих деревьев, украшенных сверху донизу вьющимися гирляндами жёлто-зелёного мха, коим шевелит ветер. На расстоянии это было подобно седым локонам Титана, увенчанным яркими зелёными листьями и кое-где украшенным богатым цветением орхидей.
Ночью того дня, когда у меня было небольшое разногласие с Гобо, мы разбили лагерь у края этого великого леса, а на следующее утро на рассвете я отправился на охоту. Поскольку нам не хватало мяса, прежде чем искать следы слонов, я решил убить буйвола, коих здесь было превеликое множество. Не далее полумили от лагеря мы наткнулись на тропу, широкую и утоптанную как проезжая дорога, очевидно, проложенную стадом буйволов, что прошли наверх из своих кормовых угодий на болотах, дабы провести день в прохладном воздухе возвышенностей. Я смело последовал по этой тропе; ведь какой бы ветер ни был, он дул на меня прямо с горного склона, то есть со стороны, в которую ушли буйволы, и животных не потревожил бы запах человека. Примерно через милю лес начал становиться гуще, и по характеру следа я понял, что должен быть близко к моей дичи. Ещё двести ярдов, и заросли сделались такими густыми, что, если бы не тропа, мы вряд ли смогли бы пройти сквозь них.
Гобо нёс мою «восьмёрку», в то время как у меня в руках был экспресс 570 (восьмёрка - Eight-bore rifle – это гладкоствольное или нарезное оружие с гигантским калибром (порядка 21,6 мм). 570 Express – это нарезная винтовка под мощный патрон меньшего калибра (около 14,5 мм), но с высокой пробивной способностью. Прим. Пер.). С нами было ещё двое туземцев. Когда мы подошли к зарослям, последние выказали крайнее нежелание идти дальше, указывая, что “некуда убегать”. Я сказал им, что они могут не идти, если не хотят, но я определённо иду дальше; и тогда, устыдившись собственной трусости, они последовали за мной.
“Ещё ярдов пятьдесят, и тропа вывела на маленькую поляну. Я опустился на колени, дабы присмотреться ко следу. Было очевидно, что стадо разделилось здесь и нырнуло в противоположные заросли маленькими группами. Я пересёк открытое место и, выбрав одну линию следов, проследовал за ней примерно шестьдесят ярдов, когда для меня стало ясно, что я, в буквальном смысле, буйволами окружён, но при этом заросли были так густы, что я не мог увидеть ни одного. В нескольких ярдах слева я слышал, как один трётся рогами о дерево, в то время как справа раздавалось изредка низкое и хриплое ворчание, которое говорило мне, как я неуютно близко к старому быку. Но, как бы то нибыло, я крадучись двинулся к нему. Сердце то бухало в горле, то уходило в пятки. Я двигался так осторожно, будто ходил по яйцам на спор, поднимая каждый маленький кусочек дерева на своём пути и убирая его в сторону, дабы тот не треснул и не предупредил зверя. За мной гуськом шли трое моих слуг, и я, право, не знаю, кто из них выглядел наиболее испуганным. Вскоре Гобо дотронулся до моей ноги; я оглянулся и увидел, как он указывает наискось влево. Я немного приподнял голову и заглянул за массу лиан; там были густые заросли остроконечных алоэ, того вида, у которого листья торчат в стороны, а по другую их сторону, не далее пятнадцати шагов от нас, я разглядел рога, шею и линию спины огромного старого буйвола. Я взял свою винтовку и, встав на колено, приготовился выстрелить ему в шею, надеясь перебить тому позвоночник. Я уже прицелился насколько позволяли листья алоэ, когда он издал что-то вроде вздоха и лёг.
“Я оглянулся в смятении. Что теперь делать? Я не мог видеть, чтобы стрелять в него лежачего. Стрелять сквозь заросли? – листья могли отвести пулю. А если встать, он бы либо убежал, либо атаковал меня. Я размышлял и пришёл к выводу, что единственное, что можно сделать — это тоже лечь; ведь я не горел желанием бродить за другими буйволами в этих густых зарослях. Если буйвол лёг, ясно, что когда-нибудь он должен встать снова, так что это был просто вопрос терпения —”вести битву сидя”, как говорят зулусы.
“Я сел и закурил трубку, думая, что дым может достичь буйвола и заставит его встать. Но ветер дул в ином направлении, и план не сработал. Однако, когда она закончилась, дабы скоротать время, я зажёг другую. Впоследствии у меня были причины сожалеть об этой трубке.
Мы сидели так примерно между получасом и тремя четвертями часа, пока, наконец, я не начал искренне уставать от бездействия. Это было примерно так же скучно, как последний час комической оперы. Я мог слышать, как буйволы фыркают и передвигаются вокруг, и видеть красноклювых птиц-щелкунов, взлетающих с их спин, издающих некий шипящий звук, но я не мог видеть ни одного буйвола. Что касается моего старого быка, я думаю, он спал сном праведника, потому как даже не шелохнулся.
Как раз когда я решил, что что-то должно быть сделано для спасения ситуации, моё внимание привлёк странный скрежещущий звук. Сначала я подумал было, что это буйвол, жующий жвачку, но был вынужден отказаться от этой идеи, потому что звук был слишком громким. Я переместился, посмотрел сквозь прорехи в кустах и мне показалось, что я увидел что-то серое, двигающееся примерно в пятидесяти ярдах, но не мог быть уверен. Хотя скрежещущий звук все ещё продолжался, я больше ничего не видел, поэтому перестал думать об этом и снова обратил своё внимание на буйвола. Вскоре, однако, произошло кое-что. Внезапно примерно в сорока ярдах от нас раздался громовой фыркающий звук, больше похожий на звук двигателя, тянущего тяжёлый поезд, чем на что-либо ещё в мире.
“Боже, — подумал я, поворачиваясь в направлении, откуда исходил скрежещущий звук, — это должен быть носорог, и он почуял наш запах”. Потому что, как вы, джентльмены, знаете, нет ошибки в звуке, который издаёт носорог, когда чует ваш запах.
Через секунду я услышал самый страшный треск. Прежде чем я успел подумать, что делать, прежде чем я даже успел встать, кусты позади меня, казалось, разорвались, и там появились, не более чем в восьми ярдах от нас, большой рог и злобный мерцающий глаз атакующего носорога. Он почуял нас или мою трубку, я не знаю что, и, следуя повадкам этих животных, атаковал по запаху. Я не мог подняться, я не мог даже поднять ружье, у меня не было времени. Все, что я был в состоянии сделать, это откатиться как можно дальше с пути чудовища, насколько позволяли кусты. Ещё секунда, и он был надо мной, его огромная туша возвышалась как гора, и, клянусь, я потом целую неделю не мог избавиться от его запаха в ноздрях. Его горячее дыхание обдало моё лицо, одна из его передних ног едва не задела мою голову, а задняя на самом деле наступила на свободную часть моих брюк и прищемила немного моей кожи. Он прошёл надо мной, лежащим на спине, а в следующую секунду я увидел кое-что ещё. Мои люди были немного позади меня, и, следовательно, прямо на пути носорога. Один из них отпрыгнул в кусты и таким образом избежал столкновения. Второй с диким воплем вскочил на ноги и прыгнул, как резиновый мяч, в заросли алоэ, приземлившись прямо среди шипов. Но третий, это был Гобо, не мог никак уйти. Ему удалось встать на ноги, и это все. Носорог атаковал с опущенной головой; его рог прошёл между ног Гобо, и, почувствовав что-то на своём носе, он дёрнул головой вверх. Гобо взлетел высоко в воздух.
Он совершил полное сальто. Я увидел его лицо — но было серым от ужаса, и его рот был широко открыт. Он упал, прямо на спину огромного зверя, и это смягчило его падение. К счастью для него, носорог никогда не поворачивается, а потому тоот проломился прямо через заросли алоэ, едва не задев того моего человека, который в них прыгнул.
Затем последовало осложнение. Спящий буйвол на дальней стороне кустов, услышав шум, вскочил на ноги, и на секунду, не зная, что делать, застыл неподвижно. В этот момент огромный носорог наткнулся прямо на него и, подсунув свой рог под его живот, нанёс ему такой страшный удар, что буйвол перевернулся на спину, в то время как его нападающий полетел через него кувырком. Через мгновение, однако, носорог был уже на ногах и, повернувшись влево, проломился сквозь кусты вниз по склону и в сторону открытой местности.
Мгновенно все место ожило тревожными звуками. Со всех сторон стада фыркающих буйволов мчались сквозь лес, охваченные паникой, в то время как раненый бык на дальней стороне кустов начал реветь, как сумасшедший. Некоторое время я лежал совершенно неподвижно, горячо молясь, чтобы ни один из убегающих буйволов не пошёл моим путём. Затем, когда опасность уменьшилась, я встал на ноги, отряхнулся и огляделся. Один из моих парней, тот, который бросился в кусты, уже был на полпути вверх по дереву — если бы райские кущи были на его вершине, он не мог бы взобраться быстрее. Гобо лежал рядом со мной, громко стоная, но, как я подозревал, совершенно невредимый; в то время как из куста алоэ, в который прыгнул номер третий, доносилась серия самых пронзительных воплей.
Я посмотрел и увидел, что этот парень находится в очень затруднительном положении. Огромный шип алоэ воткнулся и прочно засел в его кожаном поясе. И хоть несчастный не пострадал, но, он не мог двигаться, в то время как в шести футах от него раненый буйвол, думая, без сомнения, что тот был виновником его несчастий, ревел и бушевал, и чтобы добраться до него, разрывал густые алоэ своими большими рогами. Было ясно, что нельзя терять времени, если я хотел спасти жизнь человека. Поэтому, схватив винтовку, которая, к счастью, не пострадала, я сделал шаг влево, поскольку носорог расширил отверстие в кустах, и прицелился буйволу в плечо, так как из-за моего положения я не мог сделать хороший боковой выстрел в сердце. Я видел, что носорог нанёс буйволу ужасную рану в живот, и что от удара столкновения его левая задняя нога вышла из сустава в бедре. Я выстрелил, и пуля, ударив в плечо, сломала его и опрокинула буйвола. Я знал, что он не сможет больше встать, потому что теперь он был ранен спереди и сзади, поэтому, несмотря на его ужасающий рёв, я подошёл ближе. Он лежал, яростно вращая глазами и разрывая землю рогами. Подойдя на два ярда к нему, я прицелился в позвонки его шеи и выстрелил снова. Пуля попала точно, и с глухим ударом он опустил голову на землю, застонал и умер.
После того, с помощью Гобо, который теперь встал на ноги, я начал высвобождать нашего несчастного товарища из куста алоэ. Это оказалось колючей задачей, но в конце концов его вытащили невредимым, хотя и в очень благочестивом и молитвенном настроении. Его “дух определённо смотрел в эту сторону”, сказал он, иначе он был бы сейчас мёртв. Поскольку я никогда не люблю вмешиваться в истинное благочестие, я не рискнул предположить, что его дух соизволил использовать мою винтовку в своих интересах.
Отправив этого парня обратно в лагерь, чтобы сказать носильщикам прийти и разделать буйвола, я подумал, что я в долгу перед тем носорогом и что я бы с удовольствием отплатил ему. Поэтому, не говоря ни слова о том, что было у меня на уме, я приказал оставшимся туземцам идти со мной и просто последовал по следу зверя. Он проломился через кусты, пока не достиг маленькой поляны. Затем, несколько умерив свой темп, он прошёлся по ней повдоль, а затем снова повернул в лес, направляя сквозь него свой путь к открытой земле, что лежала между краем зарослей и рекой. Проследовав за ним ещё милю или около того, я оказался совсем на открытом месте. Я достал очки и осмотрелся. Примерно в миле впереди было что-то коричневое — я подумал было, что это, должно быть, и есть мой носорог. Мы продвинулись ещё на четверть мили и тогда стало ясно, что это было не животное, а гигантский термитник. Это было донельзя странно, но я не собирался сдаваться - по следам нашего дружочка, я знал, что он должен быть где-то впереди. Но поскольку ветер дул прямо от меня к линии, по которой он следовал, а носорог может учуять вас примерно за милю, было бы небезопасно, как я понимал, продолжать следовать по его следу; поэтому я сделал обход в милю или более, пока не оказался почти напротив термитника, а затем снова огляделся. Это не помогло, я не смог увидеть своего зверя, и уже собирался сдаться и отправиться за несколькими антилопами, которых я видел на горизонте, когда внезапно на расстоянии около трёхсот ярдов за термитником, я увидел, как мой носорог встал на травянистом пятаке.
“Боже мой! — подумал я про себя, — он снова уходит”; но нет, постояв и уставившись на нас минуту или две, он снова лёг.
Теперь я оказался в затруднительном положении. Как вы знаете, носорог обладает очень плохим зрением, на самом деле его зрение так же плохо, как и его обоняние хорошо. Об этом факте он прекрасно знает, но он всегда использует свои природные дары по максимуму. Например, когда он ложится, он всегда делает это так, чтобы его голова была по ветру. Таким образом, если кто-либо пересечёт его ветер, он почует и сможет убежать или атаковать; а если кто-либо появится с подветренной стороны, у него по крайней мере будет шанс увидеть его.
В общем вопрос был в том, как приблизиться на расстояние выстрела к этому чудищу? После долгих размышлений я решил попробовать боковой подход, думая, что таким образом я смогу сделать выстрел в плечо. Крадучись мы приступили к манёвру - я первый, Гобо держался за полы моего пальто, а другой парень — за мучу Гобо. Я всегда использую этот план при выслеживании крупной дичи, потому что, если следовать какой-либо другой системе, носильщики выйдут из строя. Мы благополучно прибыли на расстояние трёхсот ярдов, и тут начались настоящие трудности. Трава была так тщательно выедена дичью, что не было почти никакого укрытия. Следовательно, нам пришлось встать и двигаться на четвереньках, при этом в одной руке я по-прежнему держал винтовку. Мало-помалу мы продвигались вперёд, и, если бы не Гобо и его друг, без сомнения, все было бы хорошо. Но как я уже отмечал, туземец, выслеживающий дичь, всегда имеет то состояние ума, которое предположительно управляет страусом — пока его голова спрятана, он, кажется, думает, что ничего другого не видно. Так было и в этом случае, Гобо и другой туземец ползли на руках и ногах, опустив головы, но, к сожалению, я не заметил этого, пока не стало слишком поздно, держа фундаментальные части своих тел высоко вверх. Все животные так же подозрительны к этому концу человечества, как и к его лицу, и в этом факте я вскоре убедился. Как раз когда мы подошли на расстояние около двухсот ярдов, и я уже поздравлял себя с тем, что закончилось это путешествие под палящим солнцем, нещадно жёгшим затылок, со спины носорога, где они были удобно заняты ловлей клещей, вверх взлетели несколько птиц. А такая демонстрация со стороны птиц для носорога — это то же самое, что слово “директор” для школьника — она мгновенно приводит его в состояние повышенной бдительности.
— Ложитесь, — прошептал я парням, и когда они пали ниц, носорог поднялся и подозрительно огляделся. На самом деле, я думаю, что он ничего бы не смог увидеть на таком расстоянии, даже если бы мы стояли; поэтому он просто несколько раз фыркнул, а затем лёг обратно, а птицы снова устроились на его спине.
Но было ясно, что он спал с открытым глазом, находясь в целом в подозрительном и нехристианском расположении духа, и что бесполезно было продолжать эту скрытную охоту, поэтому мы тихо отступили, чтобы обдумать ситуацию и просчитать варианты. Результаты были неудовлетворительными. За исключением термитника, поблизости абсолютно не было никакого укрытия, а этот песчаный замок находился на расстоянии примерно трёхсот ярдов от носорога с наветренной стороны. Я пришёл к единственному отчаянному решению: я пойду к термитнику, чтобы носорог смог меня почуять, и вместо того, чтобы выслеживать его, я позволю ему выследить меня. Это был безумно рискованный шаг, и тот, который я бы никогда не посоветовал иному охотнику повторять, но я чувствовал, что носорог и я должны разыграть эту партию до конца.
Я объяснил свои намерения людям, и те подняли руки в немом ужасе. Однако их страхи за мою безопасность были несколько смягчены, когда я сказал им, что я не ожидаю, что они пойдут со мной.
Гобо вознёс молитву, чтобы я не встретил Судьбу, бродящую вокруг, другой выразил надежду, что мой дух посмотрит в мою сторону, когда носорог будет атаковать, а затем они оба направились в безопасное место.
Взяв свою винтовку и полдюжины запасных патронов, я сделал обход и лёг за эфемерным сооружением земляных букашек. Вскоре лёгкий ветерок подул в направлении носорога. Кстати, интересно, что так сильно пахнет в человеке? Его тело или его дыхание? Я никогда не мог понять, но где-то читал на днях, что в засадах для уток человек держит маленький кусочек горящего торфа перед ртом, и что если он делает это, утки не могут его почуять… Что ж, что бы ни привлекло его внимание, но вскоре носорог почуял меня, потому что меньше, чем через полминуты после того, как меня обдал ветерок, тот был на ногах и повернулся головой в мою сторону. Несколько секунд он постоял принюхиваясь, а затем начал двигаться, сначала рысью, а затем, когда запах стал сильнее, бешеным галопом.
Если бы он видел, как я лежу там, он не мог бы идти по лучшей линии. Это была довольно нервная работа, скажу я вам, лежать там в ожидании его атаки, потому что он выглядел просто как несущийся на меня на всех парах паровоз из плоти. Я решил, однако, не стрелять, пока не смогу ясно видеть его глаз, а это правило всегда даёт правильную дистанцию для крупной дичи; поэтому я опер свою винтовку на конус термитника и ждал его, стоя на коленях. Наконец, когда он был примерно в сорока ярдах, я увидел, что настало время, и, прицелившись прямо в середину груди, нажал на спуск.
Бах пошла тяжёлая пуля, и с громовым фырканьем носорог перевернулся под её ударом, совсем как подстреленный кролик. Но если я думал, что с ним покончено, я ошибался, потому что через секунду он снова был на ногах и мчался на меня так же сильно, как и раньше, только опустив голову. Я подождал, пока он не будет в десяти ярдах, в надежде, что он подставит свою грудь, но он не сделал ничего подобного; поэтому мне просто пришлось рискнуть и выстрелить ему в голову. Пуля шла прямо в середину, но попав в рог, попросту отскочила в строну.
После этого дела приняли довольно серьёзный оборот. Моё ружье было пустым, а чудовищная махина приближалась настолько быстро, что я пришёл к выводу, что лучше уступить ему дорогу. Я вскочил на ноги и побежал в сторону так быстро, как только мог. Мгновение спустя, носорог прибыл на полной скорости, снёс мой дружественный муравейник и в третий раз за этот день исполнил сальто мортале. Это дало мне несколько секунд форы, и я побежал в направлении ветра — боже, как я бежал! К сожалению, однако, моё скромное отступление было замечено, и носорог, как только нашёл свои ноги, принялся бежать следом. Ни один человек на земле не может бежать так быстро, как может галопировать разъярённый носорог, и я знал, что он скоро меня догонит.
Однако, имея некоторый опыт подобных приключений, к счастью для себя, я сохранил присутствие духа, и прямо на бегу, я сумел открыть свою винтовку и переменить патроны. Чтобы сделать это, я был вынужден несколько замедлить свой темп, и к тому времени, когда защёлкнул винтовку, услышал, как зверь фыркает и грохочет лишь в нескольких шагах позади меня. Я взвёл винтовку и крутанулся назад. К этому времени зверь был в шести или семи ярдах от меня, но, к счастью, его голова была поднята. Я вскинул винтовку и спустил курок. Пуля попала ему в грудь в пределах трех дюймов от первой и нашла свой путь в его лёгкие. Однако, и это не остановило его, и мне пришлось снова отпрыгнуть в сторону, а когда он проносился мимо меня, выстрелить ему в бок со второго ствола. Это его добило. Пуля прошла за плечом и прямо через сердце. Он упал на бок, издал ещё один ужасный визг — дюжина свиней не могла бы издать такого шума — и мгновенно умер, сохраняя свои злобные глаза широко открытыми.
Что касается меня, я высморкался, подошёл к носорогу, сел на его голову и подумал, что утренняя охота вышла отменной.
III. Первый раунд
Было уже далеко за полдень. Я добыл достаточно мяса, потому мы отправились обратно в лагерь, где вскоре было готово рагу из буйволятины и консервированных овощей. Славно перекусив, я лёг вздремнуть. Однако около четырёх часов, Гобо разбудил меня и сказал, что глава одного из краалей Вамбе прибыл, дабы повидаться со мной. Я приказал привести его, и вскоре предо мной предстал маленький, сморщенный, разговорчивый старик с кусочком ткани вокруг талии и потёртым, жирным карросом [прим. перев.: плащом] из кроличьих шкурок, покрывавшим плечи.
Я велел ему сесть, а затем отчитал в весьма суровой манере: “Что ты имел в виду, — спросил я, — беспокоя меня таким грубым образом?! Как ты осмелился заставить человека моего звания и очевидной важности проснуться, чтобы беседовать с твоей совершенно презренной персоной?!”
Я говорил так, потому что знал, что это произведёт на него впечатление. Он рассудил бы, что никто, кроме действительно великого человека, не осмелился бы говорить с ним таким образом. Большинство дикарей в душе отчаянные задиры, и воспринимают грубость как признак силы.
Старик мгновенно сломался. Он был полностью раздавлен и сказал, что его сердце разбито, и он хорошо осознаёт теперь степень своего плохого поведения. Но случай был очень срочным. Он слышал, что могучий охотник находится в этих краях, прекрасный белый человек, насколько прекрасный, что он не мог бы себе даже вообразить, если бы не увидел (это мне!), и он пришёл просить его помощи. Дело в том, что три диких слона, в течение многих лет были ужасом их крааля, который был лишь небольшим местом — скотным краалем великого вождя Вамбе, где они жили, чтобы присматривать за скотом. И вот теперь недавно эти слоны причинили им очень много вреда - прошлой ночью они уничтожили огромный участок кукурузного поля, и он боялся, что если они вернутся, то все люди деревни будут голодать в следующем сезоне из-за нехватки пищи. Не согласится ли могучий белый человек прийти и убить слонов? Это было бы легко для него сделать — о, очень легко! Нужно только, чтобы он спрятался на дереве, ведь будет полная луна, а затем, когда появятся слоны, он поговорит с ними из ружья, и они упадут замертво, и на этом закончатся их проблемы.
Конечно, я мычал и качал головой, и делал большое одолжение, соглашаясь на его предложение, хотя на самом деле я был в восторге от такого шанса. Одним из условий, которое я поставил, было то, что к Вамбе, чей крааль находился в двух днях пути от того места, где я был, должен быть немедленно отправлен посланник, дабы сообщить тому, что я намереваюсь прийти через несколько дней, выразить своё почтение, и просить его формального разрешения на охоту в его стране. Также я намекнул, что я готов представить ему “хонго”, то есть откуп, и что я надеюсь немного поторговать с ним слоновой костью, которой я слышал, у него было в большом количестве.
Это сообщение старик обещал немедленно отправить, хотя что-то в его манере показывало мне, что он сильно сомневается в том, как оно будет принято.
После этого мы свернули лагерь и двинулись к краалю, который достигли примерно за час до захода солнца. Этот крааль представлял собой скопление хижин, окружённых небольшой терновой изгородью, и может быть, всего их было не более десятка. Он располагался в небольшом распадке, по которому протекал ручей. Лощина была густо лесистой, но на некоторое расстояние выше крааля она была свободна от зарослей, и здесь на прекрасной плодородной земле, принесённой ручьём, находились обработанные земли, площадь которых составляла около двадцати или двадцати пяти акров. Со стороны деревни на поле стояла одинокая хижина, где жила старуха – первая жена нашего нового знакомца – главы крааля.
Эта леди, имея некоторое расхождение во мнениях со своим мужем относительно объёма власти, разрешённой более молодой и любезной жене, отказалась жить в краале, и, чтобы показать своё недовольство, поселилась в старом хранилище для кукурузы. Но как покажет исход, тем она на кликала беду на свою голову. Как выражались африканцы – оторвала себе нос, чтобы наказать лицо.
Рядом с этой хижиной рос большой баобаб. Взгляд на кукурузные поля показал мне, что старый глава крааля не преувеличивал ущерб, нанесённый слонами. Почти половина всего участка была уничтожена. Огромные звери съели все, что могли, а остальное попросту затоптали. Я подошёл к их следам и отпрянул в изумлении — никогда раньше я не видел ничего подобного. Особенно это касалось следов одного старого самца, который нёс, как говорили туземцы, лишь один бивень. Любой из отпечатков его ног можно было использовать как сидячую ванну.
Оценив ситуацию, моим следующим шагом было подготовиться к битве. Три слона, по словам туземцев, ушли в заросли выше лощины. Теперь мне казалось весьма вероятным, что они вернутся сегодня ночью, чтобы питаться остатками созревающей кукурузы. Если так, то при полной луне и, как мне подумалось, с помощью небольшой изобретательности, я мог бы подстрелить одного или двух из них, не подвергая себя никакому риску, что, учитывая моё глубочайшее уважение к агрессивным повадкам диких слонов одиночек, было важным для меня соображением.
Мне представилось прекрасной идеей взобраться на баобаб, что стоял на границе поля. Тогда, если слоны появятся, я смогу сделать по ним выстрел, не подвергаясь опасности. Я объявил о своих намерениях главе крааля, который был в восторге. “Теперь, — сказал он, — его народ мог спать в мире, потому что пока могучий белый охотник сидит наверху, как дух, наблюдая за благополучием его крааля, чего бояться?”
Я сказал ему, что он неблагодарная скотина, если думает о том, чтобы спать в мире, в то время как я, как раненый гриф, сижу на дереве и с горестным бодрствованием слежу за его благополучием; старик смутился и признал, что мои слова “резкие, но справедливые”.
Тем не менее в тот вечер все в краале, включая устаревшую жертву ревности в маленькой хижине, где хранились кукурузные початки, пошли спать с чувством приятной безопасности от слонов и всех других животных, которые бродят ночью.
Что касается меня, я разбил свой лагерь под краалем; затем, затребовал добротную доску (на поверку оказавшуюся довольно гнилой)— и закрепил её поперёк двух ветвей, которые выходили в стороны от баобаба, на высоте около двадцати пяти футов над землёй, таким образом, что я и ещё один человек могли сидеть на ней, свесив ноги, и опираясь спинами о ствол дерева. Сделав это, я вернулся в лагерь и поужинал.
Около девяти часов, за полчаса до восхода луны, я позвал Гобо, который полагал, что на сегодня уже достаточно удовольствий охоты на крупную дичь, и не очень обрадовался новой затее. Несмотря на его возражения, я дал ему нести свою восьмёрку, в то время как сам я нёс экспресс 570. Мы отправились к дереву. Было очень темно, но мы нашли его без труда, хотя взобраться было более сложным делом. Однако в конце концов мы залезли и сели, как два маленьких мальчика на слишком высокой для них скамье. Я не осмеливался курить, потому что помнил носорога, и боялся, что слоны могут почуять запах табака, и это сделало ожидание ещё более утомительным.
Наконец взошла луна и подул небольшой ветерок, пробудивший во множестве все таинственные шорохи. Новорождённый холодный свет набросил на мир некий фантастический флёр: широкие просторы, горы, равнины и леса, более были похожи на какое-то видение сна, некое отражение из прекрасного мира волшебства и покоя за пределами нашего понимания, чем на простое лицо грубой земли.
На самом деле, если бы не тот факт, что я начинал ощущать, что бревно, на котором я сидел, очень твёрдое, я мог бы стать довольно сентиментальным от этого прекрасного зрелища; но я только мысленно отметил, что это была особенно прекрасная ночь, и вернул своё внимание к перспективе появления слонов. Но слоны не приходили, и после ещё часа ожидания или около того, я, должно быть, погрузился в лёгкую дремоту. Но вскоре я был разбужен. Гобо, который сидел рядом со мной, но настолько далеко, насколько позволяла балка — ведь ни белые, ни черные люди не любят аромат, который каждый из них считает особенной и неприятной чертой другого, — едва-едва, совсем слабо, щелкал пальцами. Я знал по этому сигналу, очень распространённому среди туземных охотников, что он должен был что-то увидеть или услышать. Он взволнованно глядел в сторону смутно угадываемого края леса за темно-зелёной линией кукурузы. Я тоже посмотрел туда и прислушался. Вскоре я услышал мягкий, но очень сильный звук, будто в узкий дверной проём протащили соломенный тюфяк, который при этом был величиною с дом.
Потом последовала небольшая пауза, а затем из леса величественно вышел Он! Это был самый гигантский слон, которого я когда-либо видел и, наверное, ещё когда-либо увижу. Боже! Он был просто чудовищен! А на его неимоверном единственном бивне сверкал лунный свет. Он постоял немного у кромки поля, обмахиваясь ушами и поводя хоботом, нюхая воздух. Я все ещё дивился его росту и размышлял о весе этого огромного бивня, который я поклялся, что будет моим, как вышел второй слон и встал рядом. Он был не такой высокий, но, как мне показалось, толще первого; и даже в этом свете я мог видеть, что оба его бивня были идеальны. Ещё одна пауза, и появился третий. Последний был ниже любого из других, но как я узнал позже из фактических измерений, этот самый маленький имел рост двенадцать футов и один с половиной дюйма (примерно 3,70 метра в метрической системе.прим.пер. ) в плече, и это даст вам некоторое представление об их размере. Они построились в линию и стояли неподвижно около минуты, а старший нежно ласкал хоботом собрата слева.
Затем они начали кормиться, неспешно двигаясь вперёд и, засовывая в рот большие пучки сладкой кукурузы. Все это время они были более чем в ста двадцати ярдах от меня (это я знал, потому что я отмерил расстояния от дерева до различных точек), слишком далеко, чтобы пытаться выстрелить в них при таком тусклом свете. Но постепенно они приближались к хижине возле моего дерева, в которой хранилась кукуруза и спала старуха.
Это продолжалось порядка полутора часов, и я так истомился ждать, что даже рассматривал спуск с дерева, чтобы подойти к ним побыстрее на расстояние прицельного выстрела. Такой поступок на такой открытой местности был бы поступком совершенно безумного сумасшедшего, но тот факт, что я в принципе об этом думал, покажет вам состояние моего ума. Однако, всё приходит к тому, кто умеет ждать, а иногда и к тому, кто не умеет, и так, наконец, эти слоны, или, скорее, один из них, пришёл ко мне.
После того, как они насытились, а это было очень обильное насыщение, благородная тройка снова стояла в линию примерно в восьмидесяти пяти ярдах от того места, где я сидел на насесте и в семидесяти ярдах слева от хижины. Затем, наконец, тот, у кого был один бивень, издал характерный трубящий звук своим хоботом, или вернее будто он высморкался, и без дальнейших церемоний целенаправленно потопал к хижине, где спала старуха. Я приготовил свою винтовку и взглянул на луну, только чтобы обнаружить, что новое осложнение вырисовывается в ближайшем будущем. Я сказал, что с луной поднялся ветер. И, ветер принёс с собой облака. Те, что уже накрыли луну были достаточно лёгкими и лишь немного приглушили свет, а теперь приближались ещё два, оба очень черные и плотные. Первое облако было маленьким и длинным, а позади него большое и широкое. Я помню, что отметил, будто их пара имела весьма комичное сходство с телегой, запряжённой очень длинной костлявой лошадью. Как назло, как раз когда слон приблизился на расстояние примерно двадцати пяти ярдов от меня, голова облака-лошади поплыла по лицу луны, делая невозможным прицелиться. В слабых сумерках, которые остались, однако, я все ещё мог различить серую массу великого зверя, продвигающегося к хижине. Затем свет совсем исчез, и мне пришлось полагаться на свои уши. Я услышал, как он возится своим хоботом, по-видимому, у крыши хижины; затем послышался звук, как будто вытягивали солому, а затем на короткое время наступила полная тишина.
Облако начало проходить; я мог видеть очертания слона; он стоял, опустив голову прямо над верхушкой хижины. Но я не мог видеть его хобот, и не удивительно, потому что тот был внутри. Слон просунул его через крышу и, привлечённый, без сомнения, запахом кукурузы, шуровал им там. Становилось светлее, и я уже приготовил свою винтовку, как вдруг раздался ужасный крик, и я увидел, как хобот показался над крышей, а в его могучем кольце была старуха, которая до того спала в хижине. Запелёнатая в одеяло, с торчащими во все стороны тощими руками и ногами, она была похожа на диковинный рулет на шпажке. Когда чудовище подняло её над крышей, та издала ещё один безумный вопль. Я не знаю, кто в результате был больше напуган, она, я или слон. Во всяком случае, последний был значительно встревожен; он спокойно себе лакомился сладеньким, и тут попадается какая-то ненормальная бабка, что уже неприятная неожиданность, так ещё лупит по нежным нервам своими жуткими звуками. Он издал какой-то трубный звук и отбросил её от себя прямо в крону низкой мимозы, где она застряла, визжа, как паровоз перед отправлением. Слон же поднял хвост и, хлопая своими большими ушами, приготовился к бегству. Я поднял свою восьмёрку и, поспешно выстрелил ему в плечо. Звук прогремел как гром, вызывая тысячу эхо в окрестных холмах. Я успел заметить, что гигант начал заваливаться, но далее обстоятельства непреодолимой силы прервали моё наблюдение: была ли это отдача тяжёлой винтовки, или восхищённый толчок этого идиота Гобо, или и то, и другое вместе, или просто несчастное совпадение, я не знаю, но гнилое бревно сломалось, и я тоже упал, приземлившись у подножия дерева на определённую скромную часть человеческого тела. Удар был настолько сильным, что мне казалось, будто я выбил себе все зубы. Но хотя несколько секунд я сидел совершенно оглушённый, к счастью, на деле, я упал легко и никоим образом не пострадал.
Тем временем слон начал визжать от страха и ярости, и, привлечённые его криками, два его товарища атаковали. Я потянулся было за своей винтовкой, но не смог её нащупать. Тогда я вспомнил, что положил её на развилку ветви, чтобы выстрелить, и, несомненно, она там и осталась. Моё положение теперь было довольно скверным. Я не осмеливался пытаться снова взобраться на дерево: во-первых, это и так было делом непростым, а в моём состоянии после удара задача значительно усложнилась, а Гобо, который ухватился за ветку, все ещё был наверху, во-вторых, потому что слоны определённо бы меня увидели. Я не мог бежать, потому что поблизости не было укрытия. В этих обстоятельствах единственное что я мог сделать, это обогнуть ствол как можно тише и, следя за слонами, приказать Гобо, чтобы он спустил винтовку. Я знал, что слоны не учуют меня, поскольку я был с наветренной стороны, и не увидят, если я буду предельно осторожен. Потому я опасался шуметь и говорить иначе как шёпотом. Однако, этот мерзавец Гобо либо не услышал, либо, предпочитая безопасность дерева, не хотел слышать меня. Он сказал первое, но я верил второму, потому что я знал, что у него не было достаточно спортивного духа, чтобы действительно наслаждаться охотой на слонов при лунном свете на открытом воздухе. Так что вот я был за своим деревом, безоружный, но крайне заинтересованный, потому что я стал свидетелем замечательного представления.
Когда два других слона подоспели к раненному товарищу, тот перестал кричать, но начал издавать низкий стонущий звук и нежно прикасаться к ране на своём плече, из которой буквально хлестала кровь. Его сородичи, казалось, поняли; во всяком случае, они сделали следующее: опустившись на колени по обе стороны, поместили под него свои хоботы и бивни и, одним слаженным движением поставили того на ноги. Затем, подпирая его с обеих сторон, чтобы поддержать, они двинулись шагом в направлении деревни.
Это было до того душераздирающее зрелище, что оно заставило меня почувствовать себя скотиной.
Вскоре, после перехода на шаг, когда раненый слон собрался с силами, они перешли на рысь, и после этого я больше не мог следить за ними глазами, потому что второе черное облако надвинулось на луну и потушило свет, как пламегаситель тушит свечу. Я говорю глазами, но мои уши дали мне очень хорошее представление о том, что происходило. Когда облако надвинулось, три напуганных животных двигались прямо к краалю, вероятно, потому что путь был открыт и дорога лёгкой. Я думаю, что они запутались в темноте, потому что, когда они подошли к ограде крааля, они не свернули в сторону, а проломились прямо через неё. Затем начались “времена”, как говорит ирландская служанка в американской книге. Пройдя изгородь, они подумали, что с таким же успехом можно пройти и крааль, так что они просто пробежали по нему. Одна хижина в форме улья была просто перевёрнута, словно жестянка из-под табака, ещё две были попросту раздавлены, а у третьей была вырвана стенка. Как ни странно, однако, никто не пострадал, хотя несколько человек чудом избежали смерти от затаптывания.
Когда я подошёл, то обнаружил старого главу похожим на персонажа греческой пантомимы, танцующего перед своими разрушенными жилищами так энергично, как будто его только что ужалил скорпион.
Я спросил его, что его беспокоит, и он разразился потоком брани. Он назвал меня колдуном, обманщиком, мошенником, носителем неудачи! Я обещал убить слонов, а я так устроил дела, что слоны почти убили его, и т.д.
Это было изрядным перебором для моих чувств, ещё весьма взвинченных падением, так что я просто бросился на противного старикашку и, схватив его за ухо, ударил его головой о дверной проем его собственной хижины, который был всем, что от неё осталось.
— Ты злобный старый негодяй, — сказал я, — ты осмеливаешься жаловаться на свои собственные незначительные неудобства, когда сам подсунул мне гнилое бревно, чтобы сидеть на нем, и тем самым подставил меня пред лицом смертельной опасности (бум! бум! бум!), когда твоя собственная жена (бум!) только что была вытащена из своей хижины (бум!) как улитка из раковины, и брошена чудовищем в дерево (бум! бум!).
— Милосердия, отец мой, милосердия! — задыхался старик. — Воистину я поступил неправильно — моё сердце говорит мне это.
— Я надеюсь, что говорит, старый злодей (бум!).
— Милосердия, великий белый человек! Я думал, что бревно крепкое. Но что говорит непревзойдённый вождь — неужели старуха, моя жена, действительно мертва? Ах, если она мертва, все ещё может оказаться к лучшему; — и он сложил руки и с благочестивым видом посмотрел на небо, на котором теперь снова ярко светила луна.
Я отпустил его ухо и разразился смехом, вся сцена и его искренние молитвы о кончине спутницы его радостей, или, скорее, горестей, были невероятно смешны.
— Нет, ты старый злодей, — ответил я, — я оставил её на верхушке тернового дерева, кричащую, как тысяча голубых соек. Слон забросил её туда невредимой.
— Увы! увы! — сказал он, — воистину, спина вола создана для бремени. Несомненно, отец мой, она спустится, когда устанет; — и, не утруждая себя дальше этим вопросом, он начал раздувать тлеющие угли очага.
И, действительно, бабка появилась через несколько минут, изрядно поцарапанная и испуганная, но в целом не пострадавшая.
После этого я отправился в свой маленький лагерь, на который, к счастью, слоны не наступили, и, завернувшись в одеяло, вскоре крепко заснул.
И так закончился мой первый раунд с этими тремя слонами.
IV. Последний раунд
На следующее утро я проснулся, полный болезненных воспоминаний, и не без некоторого чувства благодарности к Высшим силам за то, что я был здесь, чтобы проснуться. Вчера был действительно бурный день. Особенно, если сложить воедино буйвола, слона и носорога, он был чрезвычайно бурным. Осознав этот факт, я затем подумал о тех великолепных бивнях, и мгновенно, хотя было ещё рано, нарушил десятую заповедь. Я возжелал бивни ближнего своего, если слона можно было назвать моим ближним de jure, но, безусловно, de facto, прошлой ночью, он был — гораздо более близким, чем мне хотелось бы. Теперь, когда вы желаете добра своего ближнего, лучшее, если и не самое моральное, что можно сделать, это войти в его дом, как сильный вооружённый человек, и взять его. Я не был сильным человеком, но, вернув свою винтовку, я сильным стал, таким же был другой сильный — слон с бивнями.
Следовательно, я приготовился к борьбе не на жизнь, а на смерть. Другими словами, я призвал своих верных слуг и сказал им, что сейчас я собираюсь последовать за этими слонами до края света, если потребуется. Они проявили определённую застенчивость в этом деле, но не осмелились противоречить мне, просто потому что не посмели. С тех пор, как я со всей должной торжественностью приготовился казнить мятежного Гобо, они прониклись ко мне большим уважением.
Потом я пошёл попрощаться со старым главой, которого я нашёл попеременно созерцающим руины своего крааля и, с умелой помощью своей последней жены, избивающим ревнивую даму, которая до того спала в хижине с кукурузой, потому что она была, как он заявил, источником всех его бед.
Оставив их разбираться со своими домашними разногласиями, я потребовал поставку растительной пищи из крааля в счёт оказанных услуг и ушёл восвояси. Я не знаю, как они уладили дела, ибо с тех пор я их больше не видел.
Я отправился по следу слонов. На протяжении пары миль или около того ниже крааля — настолько далеко, насколько простирается пояс болот, граничащих с рекой — почва была довольно каменистой и покрыта разбросанными кустами. Перед рассветом прошёл дождь, и этот факт, вместе с характером почвы, сделал выслеживание делом достаточно трудным. Раненый действительно обильно кровоточил, но дождь смыл кровь с листьев и травы, а земля была настолько твёрдой, что следы лишь угадывались. Однако, мы продвигались, хотя и довольно медленно. Периодически приходилось поднимать лежащие листья и искать следы крови, потому как кровь, вытекающая из раненого животного, часто затекает под них, и тогда, конечно, если дождь не очень сильный, она не смывается. Нам потребовалось более полутора часов, чтобы достичь края болота, но оказавшись там, наша задача стала намного легче, потому что мягкая почва хранила обильные свидетельства прохождения великих зверей. Пробираясь через заболоченные земли, мы наконец пришли к броду через реку, и здесь смогли увидеть, где бедное раненое животное легло в грязь и воду в надежде облегчить свою боль, и понять также, что два его верных спутника снова помогли ему подняться. Мы пересекли брод и продолжили слежку по следу на другой стороне, и последовали по нему в болотистые земли за рекой. Дождь не выпадал на этой стороне, и следы крови были, соответственно, намного чаще.
Весь тот день мы следовали за тремя слонами, то через открытые равнины, то через участки кустарника. Казалось, они путешествовали почти без остановки, и я заметил, что по мере их продвижения раненый немного восстановил свои силы. Это я мог видеть по его следам, которые стали твёрже, а также по тому факту, что двое других перестали его поддерживать. Наконец, наступил вечер, и пройдя, в общей сложности, около восемнадцати миль, мы разбили лагерь, совершенно измученные.
На следующий день, ещё до рассвета мы были уже на ногах, и первые проблески света застали нас снова идущими по следу. Около половины шестого мы достигли места, где слоны кормились и спали. Два здоровых слона наелись досыта, как показывало состояние соседних кустов, но раненый ничего не ел. Он провёл ночь, прислонившись к большому дереву, которое его вес сдвинул из вертикального положения. Они покинули это место не так давно и не могли существенно от нас оторваться, особенно, потому что раненый теперь снова так одеревенел после ночного отдыха, что первые несколько миль двое других были вынуждены поддерживать его. Но слоны движутся очень быстро, даже когда они, кажется, путешествуют медленно, потому что кустарники и лианы, которые почти останавливают продвижение человека, не являются помехой для этих гигантов.
Теперь они повернули налево и пошли обратно к горам, вероятно, с идеей выйти к своим старым кормовым угодьям на другой стороне реки.
Нам не оставалось ничего иного, как двигаться по их следу, что, соответственно, мы и делали со всем усердием. Весь тот долгий жаркий день мы шли, проходя мимо множества всевозможной дичи и даже наткнувшись на следы других слонов. Но, несмотря на просьбы моих людей, я не свернул в сторону. У меня должны были быть эти могучие бивни или никакие.
К вечеру мы были совсем близко к нашей дичи, вероятно, в пределах четверти мили, но заросли были такими густыми, что мы не могли их видеть, так что ещё раз нам пришлось стать лагерем. В ту ночь, сразу после восхода луны, когда я сидел, куря свою трубку, прислонившись спиной к дереву, я услышал, как слон затрубил, словно что-то испугало его. Я отметил направление звука, и хоть очень устал, но моё любопытство взяло верх, поэтому, не говоря ни слова никому из своих людей, я взял свою восьмёрку, несколько запасных патронов и направился в ту сторону. Охотничья тропа, по которой мы шли весь день, шла прямо в направлении, откуда затрубил слон. Она была узкой, но хорошо протоптанной, и свет падал на неё прямой белой линией. Я осторожно крался по ней на протяжении примерно двухсот ярдов, когда она внезапно выбежала на прекраснейшую поляну шириной в сотню ярдов или более, где росла высокая трава и стояли одиночные деревья с плоскими кронами. С осторожностью, порождённой долгим опытом, несколько мгновений я наблюдал, прежде чем выйти на открытое место. И тогда я увидел, почему слон затрубил. Там, посреди поляны, стоял большой лев. Он стоял совершенно неподвижно, издавая мягкий мурлыкающий звук и помахивая хвостом из стороны в сторону. Вскоре трава примерно в сорока ярдах по эту сторону от него пошла рябью, и из неё выскочила львица, и бесшумно прыгнула ко льву. Достигнув его, большая кошка резко остановилась и потёрлась головой о его плечо. Затем они оба начали громко мурлыкать, так громко, что в тишине их, наверное, можно было бы услышать на расстоянии двухсот ярдов или более.
Некоторое время, я не мог определиться, что же мне делать. А гигантские кошки либо уловили мой запах, либо решили отправиться на поиски дичи, либо им просто наскучило сидеть на месте, в любом случае, как будто движимые общим импульсом, они вдруг поскакали прыжок за прыжком и исчезли в глубине леса. Я подождал ещё немного, чтобы посмотреть, нет ли ещё жёлтых шкур поблизости, и, не видя их, пришёл к выводу, что львы, должно быть, испугали слонов, и что я совершил свою прогулку напрасно. Но как раз когда я собирался повернуть назад, мне показалось, что я услышал треск ветки на дальней стороне поляны, и, в порыве безрассудства пошёл на звук. Я пересёк поляну совершенно беззвучно, словно собственная тень. На её дальней стороне тропа продолжалась. Хотя и с предельной осторожностью, я двинул по ней дальше. Заросли джунглей были здесь настолько густыми, что они почти смыкались над головой, оставляя такой малый проход для света, что я едва мог видеть, куда ставлю ногу. Вскоре, однако, она расширилась, а затем вышла на вторую поляну, слегка меньшую, чем первая, и там, на дальней её стороне, примерно в восьмидесяти ярдах от меня, стояли три огромных слона.
Они стояли так: — Непосредственно напротив и головой ко мне был раненый однобивневый. Он опирался своей тушей о мёртвое терновое дерево, единственное в этом месте, и выглядел очень слабым. Рядом с ним стоял второй, словно наблюдая за ним. Третий слон был намного ближе ко мне и стоял боком. Пока я все ещё смотрел на них, этот слон внезапно ушёл и исчез в кустах.
Теперь было две вещи, которые можно сделать — либо я мог вернуться в лагерь и напасть на слонов на рассвете, либо я мог атаковать их сейчас же. Первое, конечно, было бы гораздо более мудрым и безопасным решением. Вступать в бой даже с одним слоном при лунном свете и в одиночку — достаточно опрометчивый поступок; думать справиться с тремя — это мало чем отличается от безумия. Но, с другой стороны, я знал, что они будут снова в движении уже до рассвета, и может пройти ещё не один день утомительного пути, прежде чем я смогу догнать их, а то и того хуже - они могут вообще убежать от меня.
«Нет, » — подумал я про себя, — «робкое сердце никогда не выигрывало честный бивень. Я рискну и нанесу по ним удар. Но как? » Я не мог двигаться через открытое пространство, потому что они увидели бы меня; ясно, что единственное, что можно сделать, это подкрасться к ним в тени кустарника. И я пошёл. Семь или восемь минут крайне осторожной ходьбы привели меня к началу тропы, по которой ушёл третий слон. Двое других сейчас были на расстоянии около пятидесяти ярдов от меня, и кустарник далее был таков, что я не понимал, как подойти к ним ближе, не будучи обнаруженным. Я сперва заколебался, но после недолгого размышления двинул по тропе, на которой скрылся третий. Примерно в пяти ярдах она делала поворот вокруг пучка кустарников. Я подумал, что я просто посмотрю, что там за ним, и продвинулся чуть вперёд, ожидая, что смогу, возможно, встретить слоновий хвост. Однако, как оказалось, я встретил его хобот. Очень неприятно видеть хобот слона, когда ожидаешь увидеть его хвост, и на мгновение меня будто парализовало. Я застыл почти прямо под огромной головой зверя, потому что он был не более пяти ярдах от меня. Он тоже остановился, поднял свой хобот и затрубил, готовясь к атаке. Теперь я попал в переделку, потому что не мог убежать ни вправо, ни влево из-за кустарника, и не осмеливался повернуться спиной. Потому я сделал единственное, что мог сделать — поднял винтовку и выстрелил в черную массу его груди. Было слишком темно, чтобы я точно выбрал куда метить.
В тишине выстрел прозвучал как гром, и слон ответил на него криком, затем опустил хобот и стоял секунду или две так неподвижно, как будто был вырезан из камня. Признаюсь, что я потерял голову; я должен был выстрелить из второго ствола, но не сделал этого.
Вместо того, я быстро открыл свою винтовку, вытащил старый патрон из ствола и заменил его. Но, прежде чем я смог защёлкнуть затвор, слон бросился на меня. Я увидел, как его огромный хобот взлетел, словно коричневая балка. Мгновенье промедления было равносильно гибели. Повернувшись, я бежал ради своей дорогой жизни, а за мной, словно исчадье преисподней, мчался слон. Я выбежал прямо на открытую поляну, а затем, слава Богу, как раз в тот миг, когда он почти настиг меня, пуля сделала своё дело. Должно быть от бега она таки повредила его сердце, и великан рухнул мёртвым как подкошенный.
Но, спасаясь от Сциллы, я угодил в пасть Харибды. Я услышал, как слон упал, и оглянулся. Прямо передо мной, буквально в пятнадцати шагах, уже были другие два. Они озирались лишь пару мгновений, а заметив, незамедлительно кинулись. У меня было время лишь защёлкнуть мою винтовку, поднять её и выстрелить, почти наугад, в голову ближайшего.
Как вы знаете, в случае африканского слона, чей череп выпуклый, а не вогнутый, как у индийского, это всегда очень рискованный и очень часто совершенно бесполезный выстрел. Пуля теряется в массах кости, вот и все. Но есть одно маленькое жизненно важное место, и, если пуля случайно попадает туда, она будет следовать по каналу ноздрей — по крайней мере, я полагаю, что это канал ноздрей — и достигнет мозга. И именно это произошло в данном случае — пуля попала в роковое место в области глаза и прошла к мозгу. Второй пал рядом с собратом. Я тут же развернулся, чтобы встретить третьего, чудовищного гиганта с одним бивнем, коего я ранил двумя днями ранее. Он был уже практически надо мной, и в тусклом лунном свете казался возвышающимся, как дом. Я вскинул винтовку и дёрнул спусковой крючок. Она не выстрелила! Говорят, что перед смертью перед глазами проносится вся жизнь. К счастью, в то мгновение пронеслось только самое важное: замок этого ствола был немного слаб, и несколькими днями ранее, при выстреле по антилопе-канне, левый ствол сработал от толчка разряда правого, поэтому после этого я держал его на предохранителе, пока не нужно было действительно стрелять из него. Одним словом, я вспомнил, что она была на предохранителе.
Я сделал один отчаянный прыжок, и, несмотря на мою хромую ногу, думаю, что мало кто мог бы сделать это лучше. А когда я прыгал, я почувствовал ветер, созданный взмахом чудовищного хобота. Затем я побежал.
Я бежал, как олень, однако все ещё держа винтовку. Моя идея, насколько я могу сказать, что у меня была какая-то конкретная идея, заключалась в том, чтобы метнуться вниз по тропинке, по которой я пришёл, надеясь, что он потеряет меня из виду в сумрачном свете. Я понёсся через поляну. К счастью, слон, будучи раненым, не мог идти на полной скорости; но раненый или нет, он совершенно точно мог бежать так же быстро, как я. Я не мог набрать ни дюйма, и мы мчались, с расстоянием примерно в три фута между нашими отдельными конечностями. Мы были теперь на другой стороне поляны, однако, беглый взгляд показал мне, что я ошибся в расчётах и проскочил мимо входа. Достичь его теперь было безнадёжно; я бы прямо наткнулся на слона. Поэтому я сделал единственное, что мог сделать: я резко свернул в сторону, и начал бежать вокруг края поляны, ища какую-нибудь прореху в глухой зелёной стене, в которую я мог бы нырнуть. Это подарило мне небольшую фору, потому как слон не мог повернуться так же быстро. И я постарался извлечь из этого максимум. Но я не видел ни малейшей щёлки - кустарник был как монолит. Мы мчались вокруг края поляны, и слон снова приближался. Теперь он был примерно в шести футах, и когда он затрубил или скорее закричал, я мог чувствовать горячий яростный поток его дыхания на моём затылке. Небеса! Как это меня испугало!
Мы прошли три четверти пути вокруг поляны, и примерно в пятидесяти ярдах впереди было то самое большое мёртвое терновое дерево, к которому слон прислонялся до этого. Я рванул к нему; это был мой последний шанс на спасение. Но как бы я ни мчался, казалось, что прошли часы, прежде чем я туда добрался. Вытянув руку, я обхватив рукой ствол, и крутанулся вокруг дерева, таким образом оказавшись лицом к лицу со слоном. У меня не было даже мгновения, чтобы поднять винтовку для выстрела, я едва успел взвести её и снова отскочить в сторону. Мгновение спустя, слон со всей своей дури врезался в дерево. Оно сломалось как тростинка примерно в сорока дюймах от земли. К счастью, я был в безопасности от ствола, но одна из огромных веток ударила меня, и сбила на землю. Я упал на спину, и слон без промедления бросился на меня. По какому-то наитию, или скорее просто инстинктивно, более чем по любому иному импульсу, я поднял винтовку одной рукой и нажал на спусковой крючок. Она исправно выстрелила, и, как я обнаружил позже, пуля попала слону в рёбра. Однако, в этом положении ружьё было лишено опоры, потому отдачей его отбросило далеко назад, мне вывихнуло руку, а приклад с огромной силой ударил меня в шею. В глазах потемнело, всю правую часть тела напрочь парализовало, и винтовка выпала из непослушных пальцев. Тем временем слон по инерции летел вперёд. Он пробежал около двадцати шагов, а затем внезапно остановился. На краю сознания мелькнула мысль, что он сейчас развернётся, чтобы уже покончить со мной раз и навсегда, но даже перспектива неминуемой и ужасной смерти не могла пробудить меня к действию. Я был выжат до последней капли и не мог даже пошевелиться.
Не оставалось сил даже на чувства – словно из какого-то туманного марева, я наблюдал за ним с полнейшим безразличием. На мгновение он встал неподвижно, потом издал протяжный рёв, а затем медленно, очень медленно и с большим достоинством, опустился на колени. И в этот момент я потерял сознание.
Когда я пришёл в себя, то прикинул по положению по луны, что, должно быть, провалялся без сознания порядка пары часов. Всё тело было мокрым от росы и пота, и меня трясло крупной дрожью. Сперва я даже не сразу вспомнил где нахожусь, а когда, подняв голову, я увидел очертания однобивневого, все ещё стоящего на коленях шагах в двадцати от меня, воспоминания нахлынули потоком. Медленно я поднялся, и меня тут же едва не вывернуло на изнанку, результат перенапряжения давал себя знать, после чего я чуть не потерял сознание во второй раз. Но вскоре я отдышался и мне стало лучше. Два слона были мертвы, и я знал это наверняка, но как насчёт № 3? Его гигантская коленопреклонённая туша громоздилась неподалёку освещённая полной луной. Вопрос был в том, отдыхал ли он, или был мёртв? Я встал на четвереньки, зарядил винтовку и прополз на несколько шагов ближе. Теперь я мог видеть его глаз, потому что лунный свет падал прямо на него — тот был открыт. Я присел и наблюдал некоторое время - веко не двигалось, как и огромное коричневое тело, или хобот, или ухо, или хвост — ничего не двигалось. Тогда я подумал, что он скорее прочего, всё-таки мёртв.
Я подполз к нему ещё ближе, держа заряженную винтовку наизготовку, и несильно ткнул его дулом. Бедняга не шевельнулся. Да, он, несомненно, был мёртв, хотя до сего дня я не знаю, убил ли его мой случайный выстрел, или он умер от сотрясения мозга вследствие ужасного удара о дерево. Страх уже полностью покинул мой разум, и я смог увидеть всю грандиозность представшей предо мною картины. Действительно, я не думаю, что я когда-либо видел зрелище, более впечатляющее нежели вид этого могучего зверя, застывшего в величественной смерти, и освещённого светом полной луны.
Пока я стоял, восхищаясь этой сценой, и от всего сердца поздравляя себя со своим спасением, я снова начал чувствовать себя плохо. Потому, не задерживаясь, чтобы осмотреть других двух слонов, я поплёлся обратно в лагерь, который благополучно достиг без новых приключений. Там все спали спокойным сном праведников у Христа за пазухой. Я не стал никого будить, отхлебнул глоток бренди, снял пальто и ботинки, завернулся в одеяло и вскоре провалился в сон.
Когда я проснулся, было уже светло, и я даже подумал, что мне всё попросту привиделось. Однако, когда я повернул голову, то мгновенно понял, что это был-таки не сон, потому как моя шея так одеревенела от удара прикладом, что каждое движение откликалось мучительной болью. Я даже расклеился от этого на пару минут.
Утро выдалось влажным и прохладным. Гобо с приятелем, завёрнутые в одеяла, как пара монахов, сидели, сгорбившись, над небольшим костром, и вели приятную беседу.
Гобо сказал, что он устал бежать за слонами, которых невозможно поймать. Макумазан (то есть я) был, без сомнения, человеком со способностями и с некоторым мастерством в стрельбе, но при этом и преизряднейшим глупцом. Никто, кроме глупца, не бежал бы так быстро и далеко за слонами, которых невозможно поймать, отказываясь от возможности выследить других по свежему следу. И, поскольку был он глупцом, то умные люди не должны позволять ему продолжать свою глупость; и он, Гобо, решил положить этому конец. Он должен отказаться сопровождать его дальше в столь безумной охоте.
— Да, — ответил другой, — бедный человек, конечно, болен головой, и уже пора, чтобы они сдерживали его безумие, пока у них ещё оставался клочок кожи на ступнях. Вдобавок тут ещё и призраков полным-полно. Буквально прошлой ночью было слышно, как те охотились. Потому, хоть их сумасшедший хозяин…
— Эй, мерзавцы! — закричал я в этот момент, садясь прямо на одеялах, — ну ка, хватит бездельничать там и приготовьте мне кофе.
Гобо и его друг вскочили, как ужаленные, и через полминуты они уже почтительно хлопотали вокруг меня, что весьма контрастировало с нахальным презрением их предыдущего разговора. Но всё это время они действительно вполне серьёзно относились к тому, что говорили о дальнейшем преследовании слонов, потому что прежде чем я закончил свой кофе, они пришли ко мне группой и сказали, что если я хочу следовать за этими слонами дальше, я должен следовать за ними один, потому как они не пойдут.
Я притворился очень расстроенным. Слоны были рядом, сказал я; я просто уверен потому как слышал, как те трубили ночью.
— О, да, — ответили туземцы, выпучив свои глаза, — они тоже слышали ночью кое-что; они слышали призраков на охоте, и больше они не останутся в стране, столь гнусно населённой привидениями.
Мне, признаться, с трудом удавалось сдерживать смех.
— Это чушь, — ответил я. — Как, по их мнению, охотятся призраки? С винтовками и мушкетами, заправленными чёрным порохом!? А если нет, то, что же такого они услышали ночью? Потом добавил — конечно, я не буду заставлять эту горстку жалких трусов следовать за мной, но предлагаю небольшую сделку. Они должны следовать за этими слонами ещё полчаса, затем, если мы не сможем обнаружить зверей, я оставлю преследование, и мы пойдём прямо к Вамбе, вождю матуку, и дадим ему хонго.
На этот компромисс люди с готовностью согласились. Примерно через полчаса мы свернули лагерь и выдвинулись, и, несмотря на мою боль и ушибы, я никогда не чувствовал себя в лучшем расположении духа. Это кое-что — проснуться утром и вспомнить, что прошлой ночью ты совершил подвиг, который был не под силу ранее ни одному из живущих: вступил в бой и сразил трех из самых крупных слонов в Африке, тремя пулями. Единственное, чего я боялся, что, если я когда-нибудь решусь рассказать эту историю, никто не поверит, потому как, люди привыкли считать охотничьи байки чистой ложью вместо того, чтобы допустить, что там просто есть немного вымысла.
В общем, мы двигались маршрутом моих ночных похождений, пройдя первую поляну, где я видел львов, мы достигли стены кустарника, которая отделяла её от второй, где лежали мёртвые слоны. Здесь я разыграл целое представление - начал принимать тщательные меры предосторожности, среди прочего приказав Гобо идти на несколько ярдов впереди и следить в оба, поскольку слоны могут быть поблизости. Он подчинился моим инструкциям с высокомерной улыбкой и пошёл вперёд. Вскоре я увидел, что он встал как вкопанный, и начал слабо щелкать пальцами.
— Что такое? — прошептал я, подойдя к нему.
— Слон, великий слон с одним клыком, стоящий на коленях.
— Неужели эти слоны спят? — прошептал я ошеломлённому Гобо.
— Да, Макумазан, они спят.
— Нет, Гобо, трусливый ты негодяй, они мертвы. — воскликнул я.
— Мертвы? Как они могут быть мертвыми? Кто убил их?
— Как зовут меня люди, Гобо?
— Они зовут тебя Макумазан.
— И что означает Макумазан?
— Это означает человек, который ночью не закрывает глаза.
— Да, Гобо, я и есть этот человек. Смотри, вы, ленивые, праздные трусы; пока вы спали прошлой ночью, я встал, и один охотился на этих великих слонов, и убил их. Каждому из них я дал одну пулю и только одну, и они упал мёртвыми. Смотри, — и я вышел на поляну, — вот мой след, а вот след великого самца, атаковавшего меня, а вот дерево, за которым я укрылся; видите, слон разбил его в своей атаке. О вы, трусы, вы, кто готов был отказаться от погони, когда запах крови доносился до ваших ноздрей, смотрите, что я сделал в одиночку, пока вы спали, и стыдитесь.
— Оу! — сказали люди, — Оу! Коос! Коос и умкул! (Вождь, великий Вождь!) А затем прикусили языки, и подойдя к трём мёртвым зверям, долго молча на них глазели.
Но после этого эти люди смотрели на меня с трепетом, считая, что я несколько больше, чем простой смертный. Потому в дальнейшем с ними не возникало никаких проблем. Полагаю, скажи я им прыгнуть с обрыва, пообещав, что это будет без вреда, они бы мне поверили.
Я подошёл и осмотрел мои трофеи в свете солнца. Таких бивней, как у них, я никогда не видел и, должно быть, никогда не увижу снова. Нам потребовался весь день, чтобы их вырезать.
И это, пожалуй, была самая удивительная, действительно почти беспрецедентная партия слоновой кости: четыре бивня весили в среднем по девяносто девять с половиной фунтов, а одиночный бивень гиганта весил шестьдесят. 3, К сожалению, я был вынужден распилить большой бивень надвое, иначе мы не смогли бы его унести.
— О, Квотермейн, ты варвар! — прервал я его здесь, — Идея испортить такой бивень! Да я сохранил бы его целым, даже если бы мне пришлось тащить его самому.
— О да, молодой человек, — ответил он, — как славно порассуждать у камина, попивая Шерри, но готов биться об заклад, окажись в передряге, в коей я оказался несколькими часами спустя, вы бросили бы бивни совсем и взяли ноги в руки.
— О, — сказал Гуд, — значит, это не конец истории? Это прекрасная история, Квотермейн, — я сам не смог бы выдумать лучше.
Старый джентльмен глянул на Гуда весьма раздражённо.
— Я, право, не понимаю, что вы имеете в виду, Гуд. И не вижу, чтобы могло быть какое-то сравнение между правдивой историей моих приключений и нелепыми сказками, о козлах, висящих на своих рогах, которые вы придумываете. Нет, это не конец истории; более, смею сказать, это только начало. Но если вы, Гуд, будете продолжать в том же духе, то навряд ли придёт время продолжить.
— Уверяю вас, достопочтенный сэр, что и в мыслях моих не было ничего дурного, и я приношу вам свои глубочайшие извинения, коли реплика моя вызвала ваше неудовольство. — сказал Гуд смиренно. — Давайте же выпьем, чтобы показать, что не осталось меж нами дурного. — И они незамедлительно выпили.
3 Самый большой слоновый бивень, о котором редактор имеет какие-либо достоверные сведения, весил сто пятьдесят фунтов.
V. Послание Майвы
На следующий вечер мы снова обедали вместе, и нам составило немалого труда уговорить Квотермейна продолжить свою историю — ибо замечание Гуда все ещё жгло его грудь.
— Наконец, — продолжил он, — за несколько минут до заката, задача была завершена. Мы трудились над этим весь день, останавливаясь только один раз на обед, потому как вырубать пять таких бивней, дело, весьма нелёгкое. Но это был обед, доложу я вам, который стоил того, чтобы его съесть, ибо что обедали мы сердцем однобивневого гиганта, которое было настолько большим, что человеку, которого я послал за ним внутрь слона, пришлось вырезать его по частям. Мы нарезали его ломтиками и обжарили в жире, и я никогда не пробовал сердца, равного ему, поскольку мясо, казалось, буквально таяло во рту. Кстати, я проверил челюсть слона; у него никогда не росло, кроме одного бивня; другой не был сломан, его также не было и в зачаточной форме.
И вот, предо мной лежали пять красавцев, или вернее четыре, поскольку Гобо и ещё один человек были заняты распиливанием большого пополам. С безмерным сожалением я приказал им сделать это, но не прежде, чем с помощью практического эксперимента убедился, что невозможно нести его каким-либо иным способом. С то шестьдесят фунтов твёрдой слоновой кости— это слишком большой вес для двух мужчин, чтобы нести его в течение длительного времени по пересечённой местности. Я сидел, наблюдая за работой и куря трубку, когда вдруг кусты раздвинулись, и весьма красивая туземная девушка, по-видимому, лет двадцати, предстала передо мной, неся на голове корзину зелёных початков кукурузы.
Хотя я был немного удивлён увидеть туземную девушку в таком диком месте и, насколько я знал, далеко от любого крааля, дело не привлекло моего особого внимания; я просто подозвал одного из людей и сказал ему договориться с женщиной о кукурузе, и спросить, есть ли в окрестностях ещё что-нибудь на продажу. Затем я отвернулся и продолжил наблюдать за распиливанием бивня. Вскоре на меня упала тень. Я посмотрел вверх и увидел, что девушка стоит передо мной, а корзина кукурузы все ещё была на её голове.
— Марэме, Марэме, — сказала она, легонько хлопая в ладоши. Слово Марэме среди этих матуку (хотя она не была матуку) соответствует зулусскому “Коос”, а хлопанье в ладоши — это форма приветствия, очень распространенная среди племен басуту.
— Что такое, девушка? — спросил я ее на сисуту. — Эта кукуруза продается?
— Нет, великий белый охотник, — ответила она на зулу, — я приношу их как подарок.
— Хорошо, — ответил я; — положи их.
— Подарок за подарок, белый человек.
— Ах, — проворчал я, — старая история — ничего за просто так в этом злом мире. Что ты хочешь — бусы?
Она кивнула, и я уже собирался сказать одному из людей пойти и принести немного из одной из сумок, когда она остановила меня.
— Подарок из собственных рук дарителя — вдвойне подарок, — сказала она, и мне показалось, что она хочет сказать больше, но не позволяет себе до времени.
— Ты имеешь в виду, что хочешь, чтобы я сам дал их тебе?
— Конечно.
Я встал, чтобы пойти с ней.
— Как так получается, что будучи из матуку, ты говоришь на языке зулу? — спросил я подозрительно.
— Я не из матуку, — ответила она, как только мы оказались вне слышимости мужчин. — Я из народа Налы, чье племя — племя бутиана, и кто живёт там, — и она указала на гору. — Также я одна из жён Вамбе, — и при произнесении сего имени её глаза, казалось, вспыхнули недобрым пламенем.
— И как ты пришла сюда?
— На моих ногах, — ответила она лаконично.
Мы достигли сумок, и, развязав одну из них, я извлёк горсть бус. — Теперь, — сказал я, — подарок за подарок. Отдавай кукурузу.
Она взяла бусы, даже не взглянув на них, что показалось мне любопытным, затем сняла с головы корзину и вытряхнула содержимое у моих ног.
На дне оказалось несколько занятно скрученных листьев, довольно похожих по форме на листья дерева гуттаперчи, только несколько толще и более мясистой субстанции. Как будто случайно, девушка выбрала один из них и понюхала. Затем она протянула его мне. Я взял лист, и предполагая, что она хочет, чтобы я тоже понюхал его, собирался сделать ей одолжение, когда мой взгляд упал на какие-то странные красные царапины на поверхности.
— Ах, — сказала девушка (имя которой, кстати, было Майва), говоря шёпотом, — читай знаки, белый человек.
Не отвечая ей, я продолжал рассматривать лист. Он был поцарапан или скорее надписан острым инструментом, таким как гвоздь, и везде, где этот инструмент касался его, кислый сок, просачивающийся через внешнюю кожицу, приобретал ржаво-кровавый цвет. Значки покрывали всю поверхность этого листа и двух других, что оставались в корзине.
Вскоре я, не без малого удивления, осознал, что держу в руках письмо на английском языке:
“Кто бы вы ни были! Вамбе посылает импи на рассвете, чтобы убить вас, потому что вы охотились в стране матуку не принеся хонго. Бегите через гору к Нале. И, Ради Бога, заклинаю вас помочь мне. Я был рабом этого дьявола Вамбе почти семь лет, и меня постоянно избивают и пытают. Он убил всех остальных, но оставил меня, потому что я мог работать с железом. Майва, его жена, передаст вам это послание; она бежит к Нале, своему отцу, потому что Вамбе убил её ребёнка. Попытайтесь заставить Налу атаковать Вамбе; Майва может провести вас через гору. Вы не придёте зря, потому что частокол личного крааля Вамбе сделан из слоновьих бивней. Ради Бога, не оставляйте меня, или я убью себя. Я больше не могу это выносить.
“Джон Эвери.”
— Боже милостивый! - ахнул я. — Эвери! - да это должен быть мой старый друг. — Девушка, или скорее женщина Майва, указала на другую сторону листа, где было продолжение. Там было следующее — “Я только что услышал, что белого человека зовут Макумазан. Если это так, это должен быть мой друг Квотермейн. Молю Небеса, чтобы это был он, потому что я знаю, что он не оставит старого друга в этом аду. И дело не в том умру ли я, мне это безразлично, но я хочу получить шанс достать Вамбе первым”.
“Нет, старина,” подумал я про себя, “да будь я проклят, если оставлю тебя там, пока есть хоть мизерный шанс тебя вытащить. А у меня ещё осталась парочка лисьих трюков. Я просто должен всё тщательно продумать, вот и все. А ещё там эта ограда из бивней… Я не собираюсь оставлять и это”. Затем я заговорил с женщиной.
— Тебя зовут Майва?
— Это так.
— Ты дочь Налы и жена Вамбе?
— Это так.
— Ты бежишь от Вамбе к Нале?
— Да.
— Почему ты бежишь? Постой, я отдам приказ, — и подозвав Гобо, я приказал ему подготовить людей к немедленному выходу. Женщина, которая, как я сказал, была совсем молодой и очень красивой, сунула руку в маленький мешочек из шкуры антилопы, который она носила на поясе, и, к моему ужасу, достала оттуда руку младенца, которая, очевидно, была тщательно высушена на дыму.
— Я бегу по этой причине, — ответила она, протягивая ко мне бедную маленькую ручку — Видишь, я родила ребёнка. Вамбе был его отцом, и восемнадцать месяцев ребёнок жил, и я любила его. Но Вамбе не любит своих детей; он убивает их всех. Он боится, что они вырастут и убьют того, кто так зол, и он убил бы и этого ребёнка тоже, но я умоляла сохранить его жизнь. Однажды несколько солдат, проходивших мимо хижины, увидели ребёнка и приветствовали его, называя его “вождём, который скоро будет”. Вамбе услышал и был в ярости. Он ударил младенца, и тот заплакал. Тогда он сказал, что у него будет действительно причина плакать. Среди вещей, которые он украл у белых людей, которых убил, есть ловушка, которая удержит львов. Такая крепкая ловушка, что четверо мужчин должны стоять на ней, по двое с каждой стороны, прежде чем её можно открыть.
Тут старина Квотермейн внезапно прервался.
— Послушайте, парни, — сказал он, — я не могу продолжать эту часть истории, потому что я никогда не мог ни видеть, ни говорить о страданиях детей. Вы можете догадаться, что сделал этот дьявол, и что бедная мать была вынуждена видеть. Поверите ли вы, она рассказала мне эту историю без дрожи, самым обыденным образом. Только я заметил, что её веко все время дрожало.
— Хорошо, — сказал я так же бесстрастно, как будто я говорил о смерти ягнёнка, хотя внутренне меня тошнило от ужаса и всё буквально кипело от ярости, — и что ты собираешься делать, Майва, жена Вамбе?
— Я собираюсь сделать вот что, белый человек, — ответила она, выпрямляясь во весь рост и говоря тоном, твёрдым как сталь и холодным как лед, — я собираюсь сделать так, что этими живыми глазами я увижу Вамбе, умирающего той смертью, которую он дал своему ребёнку и моему ребёнку.
— Хорошо сказано, — ответил я.
— Да, хорошо сказано, Макумазан, хорошо сказано, и не легко забыть. Кто сможет забыть, о, кто сможет забыть? Видишь, где эта мёртвая рука лежит у моего бока; так когда-то она лежала, когда была жива. И теперь, хотя она мертва, теперь каждую ночь она выползает из своего гнезда и гладит мои волосы, и обхватывает мои пальцы своей крошечной ладонью. Каждую ночь она делает это, боясь, что я могу забыть. О, мой ребёнок! мой ребёнок! десять дней назад я держала тебя у груди, а теперь это все, что осталось от тебя, — и она поцеловала мёртвую руку и содрогнулась, но ни не пролила одной слезинки.
— Смотри, — продолжила она, — белый человек, пленник в краале Вамбе, он был добр ко мне. Он любил ребёнка, который мёртв, да, он плакал, когда его отец убил его, и рискуя жизнью, сказал Вамбе, моему мужу — ах, да, моему мужу! — то, что он есть! Он тоже был тем, кто составил план. Он сказал мне: “Иди, Майва, по обычаю твоего народа, иди очистись одна в лес, поскольку ты коснулась мёртвого. Скажи Вамбе, что ты идёшь очищаться одна на пятнадцать дней, согласно обычаю твоего народа. Затем беги к своему отцу, Нале, и побуди его к войне против Вамбе ради ребёнка, который мёртв”. Так он сказал, и его слова показались мне хорошими, и в ту же ночь, прежде чем я ушла очищаться, пришли новости, что белый человек охотится в стране, и Вамбе, будучи пьяным от выпивки, пришёл в сильную ярость и отдал приказ, чтобы импи было собрано, чтобы убить белого человека и его людей и захватить его вещи. Тогда “Бьющий по железу” (Эвери) написал послание на зелёных листьях и велел мне найти тебя и показать тебе это дело, чтобы ты мог спасти себя бегством; и вот, я сделала это, Макумазан, охотник, Убийца слонов.
— Ах, — сказал я, — я благодарю тебя. А сколько человек в импи Вамбе?
— Сотня мужчин и полсотни.
— А где импи?
— Там, на севере. Оно идёт по твоим следам. Я видела, как оно проходило вчера, но я сама догадалась, что ты должен быть ближе к горе, и пошла этим путём, и нашла тебя. Завтра на рассвете убийцы будут здесь.
— Очень возможно, — подумал я про себя; — но они не найдут Макумазана. У меня есть небольшая задумка положить немного стрихнина в туши этих слонов для их угощения. — Я знал, что они остановятся, чтобы съесть слонов, как они действительно и сделали, к нашей большой выгоде, но я отказался от идеи отравить их, но просто потому, что у меня было мало стрихнина.
— Или потому, что вам не понравилась эта уловка, Квотермейн? — предположил я со смехом.
— Я сказал, потому что у меня не было достаточно стрихнина. Потребовалось бы много стрихнина, чтобы эффективно отравить трех слонов, — ответил старый джентльмен сердито.
Я ничего больше не сказал, но я улыбнулся, зная, что старина Аллан никогда не смог бы прибегнуть к такой хитрости, какой бы тяжёлой ни была его ситуация. Но он всегда изображал себя более безжалостным человеком, нежели был на самом деле.
— Ну, — продолжил он, — в тот момент подошёл Гобо и объявил, что мы готовы к выходу. — Я рад, что вы готовы, — сказал я, — потому что, если вы не двинетесь, и не двинетесь быстро, вы никогда больше не будете идти, вот и всё. У Вамбе есть импи, чтобы убить нас, и оно будет здесь в ближайшее время.
Гобо буквально позеленел, и его колени стучали друг о друга. — Ах, что я говорил? — воскликнул он. — Судьба ходит повсюду в стране Вамбе.
— Очень хорошо; теперь все, что вам нужно сделать, это идти немного быстрее, чем оно. И, нет, вы не оставите эти слоновые бивни— я не собираюсь с ними расставаться.
Гобо больше ничего не сказал, но поспешно дал указание людям взять свои ноши, а затем спросил, в каком направлении нам бежать.
— Куда нам держать курс, Майве – спросил я.
— Там, — ответила она, указывая на большой горный отрог, что возвышался в небо на расстоянии около сорока миль от нас, отделяя территории Налы и Вамбе, — там, под той маленькой вершиной, есть одно место, где люди могут пройти, и только одно. Также его легко заблокировать сверху. Если люди не пройдут там, то они должны обойти великую вершину горы, а это путь в два с половиной дня.
— А как далеко пик от нас?
— Вся эта ночь вы будете идти, и весь завтрашний день, и если вы будете идти быстро, на закате вы будете стоять на вершине.
Я присвистнул, поскольку это означало переход в сорок пять миль без сна. Затем я позвал людей, и велел взять каждому столько приготовленного слонового мяса, сколько он мог нести. Я сделал то же самое и заставил женщину Майву поесть. Я сделал это с трудом, потому что в то время она, казалось, ни спала, ни ела, ни отдыхала, так сильно была она настроена на месть.
Затем мы отправились, а Майва вела нас. Пройдя полчаса по постепенно поднимающейся местности, мы оказались на дальнем краю большой покрытой кустарником впадины, напоминающей дно озера. Эта впадина, почти полностью была покрыта кустарником, с редкими вкраплениями небольших прорех, типа той, где я застрелил слонов.
На вершине склона Майва и указала мне проход через заросли милях в шести или семи. Я посмотрел, и внезапно я увидел что-то блеснувшее в красных лучах заходящего солнца. Пауза, затем ещё одна быстрая вспышка.
— Что это? — спросил я.
— Это копья импи Вамбе, и они путешествуют быстро, — спокойно ответила она.
Я полагаю, что моё лицо показало, как мало мне понравились эти новости, потому что она продолжила —
— Не бойся; они остановятся, чтобы пировать на слонах, и пока они пируют, мы будем путешествовать. Мы все ещё можем спастись.
После этого мы повернулись и снова двинулись вперёд, пока, наконец, не стало так темно, что нам пришлось ждать восхода луны, что отняло у нас время, но дало необходимый отдых. К счастью, никто из моих туземцев не видел этого зловещего сверкания копий; иначе, я сомневаюсь, что даже я смог бы сохранить контроль над ними. Как бы то ни было, они шли быстрее, чем я когда-либо видел, настолько основательным было их желание убраться из страны Вамбе. Я, однако, принял меры предосторожности, и шёл последним, опасаясь, как бы они не побросали свою поклажу, или, что ещё хуже, бивни, ради спасения собственной шкуры. Если бы благочестивый Эней, был бы метисом из залива Делагоа, у Анхиза было бы мало шансов выбраться из Трои. (Анхиз — герой древнегреческой мифологии, троянский царевич, возлюбленный богини Афродиты и отец Энея. Во время падения Трои Эней вынес своего престарелого отца на плечах из горящего города.прм.пер.)
При восходе луны мы снова отправились в путь и с короткими редкими остановками двигались до рассвета, когда сделали небольшой привал, дабы немного передохнуть и поесть. Двинувшись снова около половины шестого, в полдень мы пересекли реку. Затем начался долгий утомительный подъем через густой кустарник, тот же самый, в котором я застрелил буйвола, только милях в двадцати к западу от того места. Его полоса была шириною порядка шести или семи миль, и прорубаться через него было весьма нелёгкой задачей. Дальше шла полоса разреженного леса, через который пройти было легче, хотя, в качестве компенсации, подъём стал много круче. Ширина этого пояса была около двух миль, и мы прошли его примерно к четырём часам дня. Далее началась зона каменистых осыпей и крупных подвижных камней, что простиралась до подножия маленького пика в трех милях отсюда. Когда мы, измождённые и уставшие, вышли на эту неприветливую равнину, некоторые из людей, оглянувшись, заметили копья импи Вамбе, быстро продвигающегося не более чем в миле позади нас.
Сначала возникла паника, и носильщики попытались сбросить свои ноши и бежать, но я сказал, что, конечно, я застрелю каждого, который сделает это, и что, если они просто доверятся мне, я выведу их из этой беды. С тех пор, как я убил тех трех слонов в одиночку, я приобрёл большое влияние на этих людей, потому мне не пришлось кричать на них слишком долго. Далее мы пошли так быстро, что полагаю, члены Альпийского клуба не смогли бы состязаться с нами. Мы заставили камни дымиться, как сказали бы французы.
Когда мы прошли около мили, копья наших преследователей начали появляться из полосы разреженного кустарника, и крики охотников за нашими головами, стали достигать наших ушей. Каким бы быстрым ни был наш темп раньше, он стал теперь ещё намного быстрее, потому что страх подарил моей доблестной команде крылья. Но мы были сильно утомлены большим переходом и бессонной ночью, в добавок и груз был неимоверно тяжёл, потому, как мы ни старались, солдаты Вамбе, неряшливо выглядящая группа людей, без плюмажей , но вооружённых большими копьями и маленькими щитами, взбирались значительно быстрее. (Плюмажи в африканских племенах XIX века служили не только украшением, но и важным социальным и военным символом. Вождям, воинам и знатным представителям общества разрешалось носить определённые перьевые головные уборы, отражающие их статус: чем больше и ярче плюмаж, тем выше положение его владельца. В бою они использовались для устрашения противника, делая воинов более внушительными. В некоторых племенах, например у зулусов, плюмажи входили в состав военного снаряжения, обозначая храбрость и боевые заслуги. Право носить определённые перья также имели молодые воины, прошедшие инициацию. )Последняя миля этой погони была похожа на охоту на лис, где мы были лисой, и всегда на виду. Что меня искренне поразило, так это необычайная выносливость Майвы. Она, казалось, вообще не уставала. Словно мышцы этой девушки были сделаны из железа, вкупе с нечеловеческой силой воли. В любом случае, она достигла подножия пика второй, а первым бедный Гобо, который был мастером спасаться бегством.
Вскоре, еле дыша подошёл и я. Перед нами высилась стена высотой около ста пятидесяти футов, однако крупные пласты породы образовывали словно ступени, что делало подъем относительно лёгким. Однако, на пути был небольшой участок, где было необходимо перелезть через выступающий скальный участок. Не то, чтобы это было не действительно трудное место, но крайне неприятным его делало то, что непосредственно под этим выступом зияла глубокая расщелина или донга, на краю которой мы теперь стояли. Эта пропасть внизу могла пощекотать нервы даже бывалому альпинисту, особенно учитывая прохождение без должного снаряжения. Но если означенный участок был пройдён, остальная часть подъёма была очень простой. Ближе к вершине, однако, скала становилась монолитной и нависала над тропой, а сквозь неё вёл только узкий проход, промытый водой. Таким образом получалось, что достаточно было скатить на тропу один-единственный валун, и дальнейшее прохождение становилось совершенно невозможным для людей без верёвок и прочей экипировки.
На тот момент солдаты Вамбе были от нас примерно в тысяче ярдов, так что очевидно, что нам нельзя было терять время. Я приказал людям начать подъем. Майва, шла первой, чтобы показывать им путь. Когда первые из них, ведомые Майвой, достигли выступающего участка, они положили свои грузы на выступ и перелезли. Оказавшись наверху, лёжа на животах, они могли дотянуться до грузов, которые подавались им стоящими снизу, и таким образом мои люди начали перетаскивать поклажу через это препятствие.
Но все это заняло приличное время, а враги тем временем подходили быстро, издавая воинственные кличи и размахивая своими большими копьями. Они были теперь в пределах около четырёхсот ярдов, а несколько грузов, вместе со всеми бивнями, ещё только предстояло перетащить через скалу. Я стоял у подножия утёса, давая указания людям наверху. В руке я держал винчестеровский карабин-репитер*, (Винчестеровский карабин-репитер, также известный как винтовка Винчестера, представляет собой многозарядное оружие, разработанное и производившееся компанией Winchester Repeating Arms Company в США во второй половине XIX века. Эти винтовки и ружья использовали рычажный механизм перезарядки и подствольный трубчатый магазин, что позволяло стрелку быстро перезаряжать оружие и делать несколько выстрелов подряд ),*но расстояние было слишком велико, чтобы использовать его с эффектом, поэтому я повернулся к, дрожащему от страха, Гобо, и, вручив ему карабин, взял у него свой экспресс 570.
Враг был теперь примерно в трёхстах пятидесяти ярдах от нас, а эта винтовка была хорошо пристреляна лишь на триста. Тем не менее, я знал, что ей можно доверить эти дополнительные пятьдесят ярдов. Впереди вражеских солдат бежали два особо рослых, я полагаю, капитаны. Я поднял трёхсотъярдовую мушку и, прислонившись спиной к скале, сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, прицелился. Я спустил курок, и прежде, чем звук ударяющейся пули достиг моих ушей, я увидел, как человек взмахнул руками и рухнул вперёд. Его спутник остановился как вкопанный, давая мне отличный шанс. Я быстро прицелился и выстрелил из второго ствола. Ещё один заводила крутанулся вокруг своей оси и осел бесформенной кучей. Это заставило врага заколебаться – они никогда раньше не видели, чтобы людей убивали на таком расстоянии, и подумали, что в этом действии должно быть было что-то магическое. Пользуясь затишьем, я отдал экспресс обратно Гобо и, перекинув винчестер-репитер через плечо, начал взбираться на утёс.
Когда мы достигли выступающего участка, все грузы кроме бивней были перенесены, но из-за их веса и гладкости поверхности это была очень трудная задача. Конечно, я должен был отказаться от бивней; снова и снова я с тех пор упрекал себя за то, что не сделал этого. Действительно, я думаю, что моё упрямство в их отношении было прямо-таки греховным, но я не мог вынести мысли о том, чтобы оставить эти великолепные бивни, что стоили мне столько усилий и опасности.
И это чуть не стоило жизни мне, а Гобо именно ею и поплатился. Когда я достиг выступа, то обнаружил, что люди, с присущей им глупостью, пытались передать бивни острием вперёд. Результатом этого было то, что те, кто наверху, не имели за что ухватиться, кроме круглой полированной поверхности слоновой кости, и в положении, в котором они находились, не имели достаточной опоры, чтобы поднять вес. Я сказал им перевернуть бивни, чтобы грубые и полые концы попадали в руки людей наверху. Они сделали это, и первые два были незамедлительно и благополучно подняты.
В этот момент, обернувшись, я увидел, как матуку потоком текут вверх по склону неровной широкой линией, и не более чем в ста ярдах от нас. И, взведя винчестер, я открыл по ним огонь. Я не знаю, в скольких я промахнулся, но уверен, что никогда в своей жизни я не стрелял лучше. Мне приходилось постоянно переключаться с одного врага на другого, стреляя почти без прицеливания. Враги падали один за другим, и к тому времени, как я опустошил обойму из двенадцати патронов, наступление на какое-то время было приостановлено. Я едва успел наполнить магазин, как враг, снова двинулся в атаку. К этому времени оставалось поднять наверх только две половины одиночного бивня. Я стрелял и стрелял так же эффективно, как и раньше, но, несмотря на все, некоторые избежали моих пуль и начали подниматься на утёс. Вскоре моя винтовка снова опустела. Я перекинул её через плечо и, вытащив револьвер, повернулся, чтобы бежать, так как атакующие теперь были совсем близко. И тут, копье ударило о скалу рядом с моей головой.
Последняя половина бивня теперь исчезала над скалой, и я крикнул, чтобы Гобо поторопился скрыться. Он не нуждался во втором приглашении; но на деле поспешность привела его к гибели. Он бросился на выступающую скалу одним прыжком, но вместо того, чтобы ухватиться за скалу, он схватился за конец бивня, который все ещё свисал сверху. Бивень повернулся руке, бедолага поскользнулся и с диким криком исчез в пропасти. На мгновение мы замерли в ужасе, и вскоре глухой удар его падения достиг наши ушей. Бедный парень, он встретил Судьбу, которая, как он заявлял, свободно бродила в стране Вамбе. Ошеломлённый ужасом случившегося, я стоял неподвижно, пока не увидел, как большой клинок копья матуку прошёл вверх прямо между моими ногами. Это привело меня в чувство, и я начал карабкаться на скалу, как кошка. Я был уже на полпути и схватился за руку Майвы, которая спустилась, чтобы помочь мне, когда я почувствовал, как кто-то вцепился в мою лодыжку.
— Тяни, Майва, тяни, — закричал я. Майва была очень сильной, и никогда раньше я так высоко не ценил преимущества женского физического развития. Она тянула мою левую руку, дикарь внизу тянул мою правую ногу, и это противоборство могло окончиться чрезвычайно для меня скверно. К счастью, я сохранил присутствие духа, как тот человек, который выбросил свою тёщу из окна и побежал с матрасом по лестнице, когда в его доме вспыхнул пожар. Правая-то моя рука была свободна, и мало того, в ней я держал револьвер. Я просто направил его вниз и выстрелил. Результат был мгновенным — и, насколько я мог судить, весьма удовлетворительным. Я не знаю, попал ли я, но во всяком случае, злодей отпустил мою ногу и нырнул головой вниз, чтобы присоединиться к Гобо. Через мгновение я был на вершине скалы и без промедления припустил по оставшимся ступеням с прыткостью гепарда. Лишь один-единственный вражина рискнул вылезти на площадку, что я только что покинул, но один из моих парней снял его из моего слонового ружья. На деле я не знаю, попал ли он в него или только напугал, но зато я знаю наверняка, что этот идиот почти попал в меня, потому что чувствовал ветер от пролетевшей пули.
Ещё тридцать секунд, и я и Майва были на вершине утёса, едва переводя дыхание, но в безопасности.
Мои люди, по указаниям Майвы, прикатили несколько больших валунов, и с их помощью мы вскоре смогли заблокировать проход через нависающий горный хребет таким образом, что солдаты внизу никак не могли перелезть через него. Насколько я мог видеть, они даже не пытались это сделать — их сердце превратилось в жир, как говорят зулусы.
Затем, отдохнув несколько минут, мы взяли груз, включая бивни, которые стоили нам так дорого, и в молчании шли ещё пару миль или более, пока не достигли участка густого кустарника. И здесь, будучи совершенно измученными, мы разбили лагерь и встали на ночёвку, приняв, однако, меры предосторожности, и выставив часовых, дабы предупредить попытки внезапного нападения.
VI. План кампании
После всего, через что мы прошли, я был измотан до крайней степени, потому мгновенно провалился в сон и спал той ночью так же крепко, как бедный Гобо, вокруг чьего размозжённого тела сейчас кружились гиены, но уже на рассвете чувствовал себя совершенно отдохнувшим и полным сил. Мы отправились в путь к краалю Налы, коего и достигли с наступлением темноты. Это было классическое зулусское поселение из круглых хижин, обнесённых кольцом изгороди.
Действительно, как по их обычаям, так и по их разговору не трудно было видеть, что эти бутиана принадлежат к той части народа банту, которая, со времён Т’Чаки, была известна как зулусская раса.
В ту ночь мы не видели вождя Налу. Как только мы прибыли Майва отправилась к его хижинам одна.
Но в скорости к нам пришёл один из его старших помощников. — Вождь шлёт вам приветствие, — сказал он, — и увидит завтра. — Потом проводил нас к гостевым хижинам, где мы расположились с полным комфортом. Нам принесли овцу, молока, овощей и кукурузы. И мы провели ночь в покое и безопасности.
На следующее утро, часов около восьми тот человек пришёл снова, и передал мне приглашение Налы. Я последовал за ним и был представлен вождю, прекрасно выглядящему мужчине лет пятидесяти, с очень изящными руками и ногами, и несколько нервным ртом. Вождь сидел на дублёной шкуре у своей хижины. Рядом с ним стояла Майва, а вокруг на корточках сидело около двадцати человек – младших глав, или иначе советников - индун. Но точное количество сосчитать было сложно, поскольку постоянно подходили новые. Эти люди приветствовали меня, когда я вошёл, и вождь встал и взял мою руку, приказав принести для меня стул. Когда это было сделано, с большим красноречием и тактом он поблагодарил меня за защиту его дочери в опасных обстоятельствах, в которых она оказалась, а также высоко оценил с какой храбростью я защищал проход в скалах. Я ответил в соответствующих выражениях, что благодарить нужно не меня, а Майву, потому что, если бы не е` предупреждение и знание страны, нас бы здесь сегодня не было.
Когда завершились эти взаимные любезности, Нала попросил свою дочь Майву рассказать свою историю главам, и она сделала это крайне просто и эффективно. Она напомнила им, что пошла как невеста к Вамбе, потому как тот угрожал войной, если она не будет прислана как бесплатный дар. За неё не было заплачено никакого скота или другого выкупа. С тех пор как она вошла в крааль Вамбе, её дни были днями тяжести, а её ночи — ночами плача. Ее избивали, ею пренебрегали и заставляли делать работу низкорождённой жены — её, дочь вождя. Она родила ребёнка. Затем среди мёртвой тишины она рассказала ужасную историю, которую она уже рассказала мне. Когда она закончила, её слушатели издали громкое восклицание. ‘Оу!’ сказали они, ‘оу! Майва, дочь Налы!’
— Да, — продолжила она с горящими глазами, — да, это правда; мой рот полон правды, как цветок полон мёда, а слезы в моих глазах подобны росе на траве на рассвете. Это правда, я видела, как ребёнок умирает — вот доказательство этого, советники, — и она вытащила маленькую руку ребёнка и держала её перед ними.
— Оу! — снова сказали они, — оу! это мёртвая рука!
— Да, — продолжила она, — это мёртвая рука моего мёртвого ребёнка, и я ношу её с собой, чтобы никогда не забыть, никогда ни на один короткий час, что я живу, чтобы увидеть, как Вамбе умрёт, и быть отомщённой.
Вынесешь ли ты это, отец мой, чтобы с твоей дочерью и ребёнком твоей дочери так обращался матуку? Выдержите ли вы это, люди моего народа?
— Нет, — сказал старый индуна, вставая, — это невыносимо. Достаточно мы страдали от рук этих собак матуку и их наглого вождя; давайте же найдём окончательное решение.
— Это действительно невыносимо, — сказал Нала; — но как мы можем выставить голову против такого сильного врага?
— Спроси его — спроси Макумазана, мудрого белого человека, — сказала Майва, указывая на меня. — Как мы можем победить Вамбе, Макумазан-охотник?
— Как шакал одолевает льва, Нала?
— Хитростью, Макумазан.
— Так ты победишь Вамбе, Нала.
И тут нас прервали - вошёл человек и сказал, что прибыли посланники от Вамбе.
— Каково их сообщение? — спросил Нала.
— Они требуют, чтобы твоя дочь Майва была отослана обратно, а с ней и белый охотник.
— Как мне ответить на это, Макумазан? — сказал Нала, когда человек ушёл.
— Так ответишь ты, — сказал я после размышления; — скажи, что ты выполнишь приказание великого Вамбе - женщина будет отправлена к хозяину и белый человек с ней в придачу, а затем вели посланникам уйти.
Я спрятался в хижине позади вождя, и через небольшую щель, наблюдал за развитием.
В круг вошли четверо туземцев весьма грозного вида. Держались они с явным высокомерием, и выказывая всяческое пренебрежение собравшимся. Подойдя к Нале они сели.
— Что у вас за дело? — спросил Нала, хмурясь.
— Мы пришли от Вамбе, принеся приказы Вамбы его слуге Нале, — ответил один.
— Говори, — сказал Нала,
— Вот слова Вамбе: “Верни женщину, мою жену, которая убежала из моего крааля, и пришли с ней белого человека, который осмелился охотиться в моей стране без моего разрешения, и убивать моих солдат”. Вот слова Вамбе.
— А если я скажу, что не пошлю их? — спросил Нала.
— Тогда от имени Вамбе мы объявим тебе войну. Вамбе съест тебя. Он сотрёт тебя. Твои краали будут стёрты — вот так, — и выразительным жестом он провёл рукой по губам, чтобы показать, насколько полным будет уничтожение того вождя, который осмелится бросить вызов Вамбе.
— Это тяжёлые слова, — сказал Нала. — Позвольте мне посоветоваться, прежде чем я отвечу.
Затем последовала небольшая актёрская игра, которая была действительно весьма похвальной для необученного дикарского ума. Гонцы отошли в сторону, и Нала делал вид, что искренне совещается со своими индунами. Девушка Майва тоже бросилась к его ногам и, казалось, умоляла его о защите, в то время как он заламывал руки, как будто в сомнении и смятении ума. Наконец он подозвал посланников подойти ближе и обратился к ним, в то время как Майва очень реалистично рыдала у его ног.
— Вамбе — великий вождь, — сказал Нала, — и эта женщина — его жена, которую он имеет право требовать. Она должна вернуться к нему, но её ноги болят от ходьбы, она не может прийти сейчас. Через восемь дней от этого дня она будет доставлена в крааль Вамбе; я пошлю её с отрядом моих людей. Что касается белого охотника и его людей, у меня нет с ними ничего общего, и я не могу отвечать за их проступки. Они пришли сюда без приглашения от меня, и я доставлю их обратно, откуда они пришли, чтобы Вамбе мог судить их по своему закону; они будут посланы с женщиной. Что до вас, идите своим путём. Еда будет предоставлена вам вне крааля, и подарок для Вамбе в искупление проступка моей дочери. Я сказал.
Сначала вестники, были склонны настаивать, чтобы Майва пошла с ними сразу, но увидев состояние её опухших ног, согласились дать отсрочку.
Когда они ушли достаточно далеко, я вышел из хижины, и мы продолжили обсуждать ситуацию и строить наши планы. Прежде всего, я чрезвычайно деликатно намекнул Нале, что надеюсь на некоторое вознаграждение за своё споспешествование в его деле. Я, мол, слышал, что у Вамбе есть частокол вокруг его крааля, сделанный из слоновьих бивней. И эти бивни, в случае успеха в нашем предприятии, я хотел бы получить в свою собственность, вкупе с помощью в транспортировке оных к побережью.
На эту скромную просьбу Нала и его главные люди дали безоговорочное и сердечное согласие, тем более сердечное, возможно, что они сами не особо ценили слоновьи кости.
Следующее, на чем я настоял, это то, что после нашей победы, белый человек Джон Эвери должен быть передан мне, вместе с любыми товарами, которые он может потребовать. Его жестокое заточение было, чуть ли не единственной причиной, что побудила меня присоединиться к настолько рискованной экспедиции, но я был осторожен и решил держать этот факт на заднем плане. Нала принял и это условие. Моим третьим требованием было то, чтобы не убивали женщин и детей. После того, как это также было согласовано, мы продолжили обсуждать способы и средства. Вамбе, оказалось, был очень могущественным мелким вождём, то есть он мог выставить в поле по крайней мере шесть тысяч бойцов, и всегда имел от трех до четырёх тысяч собранных вокруг своего крааля. Нала, напротив, в такой короткий срок не мог собрать более чем от двенадцати до тринадцати сотен человек, но при этом, будучи зулусской породы, они были гораздо лучшими бойцами, чем матуку Вамбе.
Но основным препятствием в нашем деле были изрядно укреплённые позиции вокруг крааля. Как выяснилось, поселение со всех сторон было закрыто шанцами и каменными стенами, да, вдобавок, весь склон был изрыт многочисленными пещерами и ходами.
(Шанцы (schanse) – это небольшие полевые укрепления, обычно в виде земляных валов с рвами, которые использовались для защиты войск, лагерей или поселений. В русском военном деле аналогичные сооружения назывались редутами, бастионами или просто земляными укреплениями.)
Одним словом, фортификация была настолько серьёзная, что никакая сила никогда ранее не смогла оную захватить. Говорят, что во времена зулусского монарха Дингаана великий импи этого короля, попытался было ударить по краалю, принадлежавшему тогда предку Вамбе, и был отбит с потерями более тысячи человек.
Обдумав вопрос, я подробно расспросил Майву об укреплениях и топографических особенностях места, и не без результатов. Я обнаружил, что крааль действительно неприступен для фронтальной атаки, но очень слабо защищён с тыла.
Причина этого заключалась в том, что гора в том месте совершенно непроходима, за исключением одной тайной тропы, предположительно известной только вождю и его советникам, потому не считалось необходимым укреплять её.
— Ну, — сказал я, когда она закончила, — а знаешь ли ты, что-нибудь об этой секретной тропе?
— Да, — ответила она, — я не дура, Макумазан. Знание — это сила, я узнала секрет этой тропы.
— И можешь ли ты провести импи по ней так, чтобы воины смогли напасть на город с тыла?
— Да, я могу сделать это, если только люди Вамбе не узнают, что импи идёт, потому что если они узнают, смогут заблокировать путь.
Ну что ж, все кусочки мозаики сложились в моей голове. План был рискованным донельзя, но похоже в нём был единственный шанс на победу.
Я сказал - итак, вот мой план. Слушай, Нала, и скажи, хорош ли он, или если у тебя есть лучше, покажи его. Ты должен срочно разослать гонцов, к тому, чтобы к концу третьего дня, здесь собрались все твои воины скольких ты сможешь собрать. После чего, на пятый день, импи, ведомый Майвой, должен будет подойти к краалю Вамбе с тыла и скрыться в горах у тайной тропы. Это будет путь в три дня.
Тем временем, на шестой день, отсюда выйдет другой из твоих индун, Нала. Там будет двести человек, у которых есть ружья. Этот отряд поведёт меня и моих людей как пленников, и возьмёт также девушку из народа Бутиана, которая по форме и лицу похожа на Майву. Мы пойдём на крааль Вамбе по дороге, по которой мы пришли - через разрез в скале. Эти люди не должны брать с собой щитов или плюмажей, только их ружья и по одному короткому копью, и когда они встретят людей Вамбе, они должны будут сказать, что пришли, чтобы сдать женщину и белого человека великому Вамбе, и сделать тому искупительный дар.
Так мы пройдём в мире. И, путешествуя таким образом, вечером седьмого дня мы придём к воротам крааля Вамбе. У ворот есть коппи, очень сильный и полный скал и пещер, но не имеющий солдат, кроме как во время войны, или в худшем случае мы встретим немногих, которых легко одолеть.
(Koppie (африкаанс, от нидерл. kopje) – это небольшой холм или скалистая возвышенность, в Южной Африке обозначает отдельно стоящую небольшую горку, покрытую камнями, кустарником или травой.
Африкаанс – это язык, который произошёл от нидерландского и сформировался в Южной Африке среди буров (потомков голландских колонистов). Поэтому слово "koppie" пришло из нидерландского (kopje), но уже в африкаансе стало отдельным термином для обозначения небольших холмов.)
На рассвете восьмого дня импи на горе за городом должно зажечь огонь и положить на него мокрую траву, чтобы дым поднялся вверх. Тогда при виде дыма мы на коппи начнём стрелять в город Вамбе, и все солдаты побегут, чтобы убить нас. Но мы будем держаться, и пока мы боремся, импи должно атаковать с тыла, и очистить шанцы, и убить тех, кто их защищает, а затем, напав на город, должно застать его врасплох и гнать солдат Вамбе, как ветер гонит шелуху кукурузы. Таков мой план. Я сказал.
— Оу! — сказал Нала, — это хорошо, это очень хорошо. Белый человек хитрее шакала. Да, пусть будет так; и пусть змея народа Бутиана встанет на свой хвост и благоприятствует войне, ибо так мы избавимся от Вамбе и тираний Вамбе.
После этого девушка Майва встала и, снова вытащив страшную маленькую сушёную руку, заставила своего отца и нескольких его главных советников поклясться на ней, что они доведут войну мести до конца. Это было очень любопытное зрелище. И, кстати, последовавшая затем битва с тех пор была известна среди племён этого района как Война Маленькой Руки.
Следующие два дня были полны суеты и приготовлений. Посланники были отправлены, и каждый доступный человек племени Бутиана был созван на “большой танец”. Страна была маленькой, и к вечеру второго дня собралось около тысячи двухсот пятидесяти человек с их ассегаями и щитами, и это была прекрасная выносливая группа. (Ассегай — лёгкое африканское копьё с деревянным древком и металлическим или костяным наконечником, использовавшееся для метания и ближнего боя. В армии зулусов, благодаря реформам вождя Чаки, появился укороченный вариант — иклава, что был специально разработан для ближнего боя и позволял наносить не только колющие, но и рубящие удары. Благодаря широкому, тяжёлому лезвию и прочному древку, это оружие использовалось как копьё и в некоторой степени заменяло меч, позволяя зулусским воинам эффективно сражаться в тесном строю). На рассвете следующего дня, четвёртого со дня отбытия парламентёров Вамбе, основной отряд - импи, завершив обычные предвоенные обряды и ритуалы, выступил под командованием самого Налы. Вождь, прекрасно понимая, что ныне решается вопрос не только его жизни или власти, но и судьба всего племени, повёл основные силы лично. С ними пошла Майва, которая должна была провести их по секретной тропе. Поскольку импи должен был сделать широкий обход, чтобы избежать обнаружения, им предстояло преодолеть более ста миль (около 160км прим.пер.) по пересечённой местности, включая перевал горного хребта, который шёл с севера на юг.
Ну, а на рассвете шестого дня, выдвинулись и мы. Моим носильщикам совсем не нравилась идея таким образом совать свои головы в пасть льва. Но страх перед копьями Налы, вкупе с неуверенностью и в моём миролюбии, заставили их согласиться на новое приключение.
В нашем отряде было около двухсот бутианов, вооружённых ружьями разных видов, (по правде, хотя многие из этих людей и имели ружья, но не были достаточно опытны в их использовании.) С нашей группой также шла сестра Майвы, хотя и от другой матери, но сильно сходная с той лицом и фигурой. В её задачу входило изображать беглую жену.
В тот вечер мы разбили лагерь на вершине утёса, с которого чудом спаслись, неделю тому назад. На следующее утро при первых проблесках рассвета мы откатили камни, коими тогда заблокировали проход, и спустились к подножию холма. Здесь все ещё лежали тела или, скорее, скелеты людей, которые пали от моей винтовки. Солдаты Матуку оставили своих товарищей, чтобы их похоронили грифы. Я спустился в распадок, куда упал бедный Гобо, и, хотя и нашёл место куда он упал, но не отыскал ни его останков, ни моей экспресс-винтовки, которую он нёс.
Оказавшись на территории Вамбе, мы приняли дополнительные предосторожности. Около пятидесяти человек шли впереди свободным строем, осуществляя разведку, в то время как столько же следовало сзади. Остальные сто были собраны в группу по середине, и в центре этих людей шёл я, вместе со всеми моими носильщиками, и с девушкой, которая изображала Майву. Ей на голову было наброшено покрывало, и она двигалась с видом глубокой подавленности, и, что полагаю, было весьма искренним. Мы были безоружны, и некоторые из моих людей были связаны вместе, чтобы показать, что мы пленники. Наш отряд направлялся прямо к краалю Вамбе, что находился на расстоянии около двадцати пяти миль от перевала.
Когда мы прошли около пяти миль, то повстречали отряд примерно из пятидесяти солдат Вамбе, которые, очевидно, поджидали нас. Они потребовали остановиться, и их капитан спросил, куда мы направляемся. Глава нашего отряда ответил, что он сопровождает Майву, сбежавшую жену Вамбе, вместе с белым охотником и его людьми, чтобы сдать их Вамбе в соответствии с его приказом. Капитан затем захотел узнать, почему нас так много, на что наш представитель ответил, что я и мои люди были очень отчаянными парнями, и Нала опасался, что, если нас пошлют с меньшим эскортом, мы сбежим и навлечём позор и гнев Вамбе на их племя. После этого этот джентльмен, капитан Матуку, начал насмехаться надо мной, говоря, что Вамбе заставит меня заплатить за солдат, которых я убил. Он посадит меня в “Ту вещь, которая кусает”, другими словами, в ловушку для львов, и оставит меня умирать, как шакала, пойманного за ногу. Я притворился испуганным и ничего не ответил, хотя меня буквально трясло от гнева. Хотя на самом деле особого-то притворства не было. Я не мог скрыть от себя, что наше предприятие было крайне опасным, и вполне возможно, что я познакомлюсь с этой львиной ловушкой, прежде чем стану на несколько дней старше. Однако казалось совершенно невозможным бросить бедного Эври в его несчастье, так что я должен был идти дальше и доверять Провидению, как мне часто приходилось делать и раньше, и позже того.
И тут возникла новая трудность. Солдаты Вамбе настаивали на том, чтобы сопровождать нас, и более того, делали всё возможное, чтобы подгонять нас, поскольку они, естественно, стремились добраться до крааля вождя до наступления вечера. Но мы, с другой стороны, имели веские причины не прибывать, пока ночь не начнёт опускаться, поскольку мы полагались на сумерки, чтобы скрыть наше наступление на коппи, который защищал город. Наконец они стали такими настойчивыми, что мы были вынуждены категорически отказаться двигаться быстрее, ссылаясь в качестве причины на то, что девушка устала. Они поначалу не приняли это объяснение, и в какой-то момент я даже подумал, что между нами могут начаться стычки, однако, то ли из политических соображений, то ли потому, что они были в явном меньшинстве, они уступили и позволили нам идти в своём темпе. Я искренне желал, чтобы они сделали ещё одно одолжение и убрались куда подальше, но они, к несчастью, категорически отказались это сделать. Наоборот, они сопровождали нас буквально на каждом шагу, непрестанно намекая на “Вещь, которая кусает”, что безмерно действовало мне на нервы и изрядно портило настроение.
Примерно в половине четвёртого пополудни мы подошли к хребту каменистой земли, откуда смогли ясно видеть город Вамбе, лежащий в шести или семи милях впереди и на три тысячи футов ниже нас. Город был построен в долине, за исключением личного крааля Вамбе, который располагался у входа в пещеры на склоне противоположных гор, над которыми я надеялся увидеть, как в свете завтрашнего дня засверкают наши копья. С того места, где мы стояли, было легко увидеть, насколько сильно укреплено место шанцами и каменными стенами, и как трудно к нему подобраться. Оно казалось мне совершенно неприступным для силы, действующей без пушек, и даже пушки, наверное, не произвели бы большого впечатления на скалы и каменистые коппи, заполненные пещерами.
Затем начался спуск с перевала, и это было трудным делом, поскольку путь — если это можно назвать путём — почти полностью состоял из огромных камней, по которым мы должны были прыгать, как кузнечики с одного на другой под палящим солнцем. Нам потребовалось без малого два часа, только чтобы спуститься, и, когда мы наконец достигли дна, лично я, был почти полностью выведен из строя. Когда начало смеркаться мы подошли к первой линии укреплений, которая состояла из тройной каменной стены, пронизанной воротами, настолько узкими, что человек едва мог через них протиснуться. Сопровождаемые солдатами Вамбе, мы прошли их без вопросов. Затем шла полоса земли шириной в триста шагов или более, очень скалистая и изрезанная широкими трещинами, куда загоняли скот в случае опасности. На дальней стороне были ещё укрепления и ещё одни маленькие ворота в форме буквы V, а прямо за ними я увидел коппи, на который мы планировали напасть, возвышающийся на фоне гор.
По пути я шепнул свои предложения нашему капитану, в результате чего у вторых ворот он остановил кавалькаду и, обращаясь к капитану солдат Вамбе, сказал, что мы будем ждать здесь, пока не получим разрешение Вамбе войти в город. Тот сказал, что это хорошо, только он должен передать пленников, чтобы их отвели в крааль вождя, ибо Вамбе “голоден начать с ними,”и его “сердце жаждет увидеть белого человека отдыхающим, прежде чем он закроет глаза во сне,” а что касается его жены, “конечно, он поприветствует её”. Наш лидер ответил, что он не может сделать этого, потому что его приказы были доставить пленников Вамбе в собственный крааль Вамбе, и они не могли быть нарушены. Как он может отвечать за безопасность пленников, если он выпустит их из своих рук? Нет, они будут ждать здесь, пока не будет принесено слово Вамбе.
После небольших препирательств, вражий начальник согласился и ушёл, заметив, что он скоро вернётся. Проходя мимо меня, он крикнул, с насмешкой указывая на угасающий красный цвет на западном небе: —Взгляни в последний раз на свет, Белый Человек, ибо «Вещь, которая кусает» живёт во тьме.
На следующий день так случилось, что именно я застрелил этого негодяя, и, знаете ли, я думаю, что он едва ли не единственное человеческое существо, пострадавшее от моих рук, о котором я не чувствую ни малейшего сожаления и, хоть каких-либо угрызений совести.
VII. Атака
Прямо там, где мы остановились, протекал небольшой ручей. Я посмотрел на него, и мне пришла в голову мысль: вероятно, на коппи не будет воды. Я озвучил это нашему капитану, и, действуя согласно моему совету, он приказал всем людям пить, сколько смогут, а также наполнить семь или восемь котелков для приготовления пищи, которые были с собой. Затем наступил решающий момент. Как нам завладеть коппи? Когда капитан спросил меня, я сказал, что, по моему мнению, нам лучше подойти и взять его, и мы попросту пошли дальше. Когда мы подошли к узким воротам, нас, как я и ожидал, остановили два солдата, стоявшие там на страже, и спросили, что нам нужно. Капитан ответил, что мы передумали и последуем в крааль Вамбе. На что часовые возразили, что так не пойдёт и, что теперь мы должны ждать.
Мы не стали вступать в дебаты и, не церемонясь, оттолкнули их в сторону и гуськом прошли через ворота, которые находились не далее ста ярдов от коппи. Пока мы проходили, часовые, побежали к городу, призывая на помощь. Призыв, как оказалось, был очень быстро услышан, ибо через минуту мы увидели, как десятки вооружённых людей бегут в нашем направлении. Тогда мы тоже припустили, в направлении коппи. Как только они поняли, чего мы добиваемся, а поняли они это не сразу из-за тусклости света, они сделали все возможное, чтобы добраться туда раньше нас. Но мы имели преимущество в старте, и за исключением одного несчастного, который споткнулся по пути и упал, мы были уже на коппи до того, как подошёл враг. Этого человека они захватили, и когда на следующее утро началась битва, и он отказался дать какую-либо информацию, они убили его. К счастью, у них не было времени пытать его, иначе они, несомненно, сделали бы это, поскольку эти люди матуку очень любят пытки.
Когда мы достигли коппи, основание которого покрывает около половины акра земли, солдаты, которые пытались отрезать нас, остановились, поскольку они знали силу позиции. Это дало нам несколько минут, прежде чем свет совсем исчез, чтобы осмотреть место. Мы обнаружили, что оно не занято, укреплено настоящим лабиринтом каменных стен и содержит три большие пещеры и несколько меньших. Следующим делом было разобраться и разместить солдат с наибольшей стратегической выгодой. Моих собственных людей я расположил на самом верху. Они были совершенно бесполезны от страха, и более того, я опасался, что они могут попытаться сбежать и выдать всё Вамбе. Потому я следил за ними, как за зеницей ока, говоря им, что, если они осмелятся пошевелиться, их застрелят.
Потом стало совсем темно, и вскоре из темноты я услышал голос — это был голос того мерзавца, что предлагал мне последний раз взглянуть на солнце. Он потребовал, чтобы мы незамедлительно спустились. Однако мы ответили, что слишком темно, чтобы спускаться, и мы можем споткнуться о камни. Он настаивал на нашем спуске, а мы категорически отказывались, говоря, что, если будет предпринята любая попытка вытеснить нас, мы откроем огонь. После этого, поскольку у них не было реального намерения атаковать нас в темноте, они удалились, но мы видели по огням, которые были зажжены вокруг, что враги следят за нашей позицией.
Мы не успели в достаточной мере изучить ни сам коппи, ни возможные подходы, потому постоянно приходилось быть начеку и отдыхать лишь урывками. К счастью, у нас была с собой готовая еда, так что мы не голодали. Хорошо также, что мы напились вдоволь перед подъёмом, потому что, как я и предвидел, на коппи воды не было ни капли.
С первым признаком рассвета я делал очередной обход, пытаясь предугадать все возможные варианты развития событий и обнаружить прорехи в нашей обороне. Я был уверен, что не позже, чем через час начнётся штурм и делал всё что в моих силах, дабы подготовиться к атаке. Люди замёрзли, терзались неизвестностью и страхом и, были в достаточно подавленном настроении, но я увещевал их изо всех сил, прося помнить расу, от которой они произошли, и не показать белое перо перед толпой собак матуку. Наконец начало светать, и вскоре я увидел длинные вражеские колонны, продвигающиеся в нашем направлении. Они остановились под прикрытием на расстоянии около ста пятидесяти ярдов. Вперёд выдвинулся глашатай
— Вот слова Вамбе, — сказал он. — Выйдите из коппи, отдайте злодеев, и идите с миром, или оставайтесь в коппи и будьте убиты.
Наш капитан встал на скалу и ответил ему в прекрасном дипломатическом стиле:
— Ещё слишком рано выходить, — ответил он. — Когда солнце высосет туман, тогда мы выйдем. Наши конечности скованы холодом.
— Выходите даже сейчас, — сказал глашатай.
— Да не дождётесь, — сказал я себе, а капитан ответил, что он выйдет, когда сочтёт нужным, и не раньше.
— Тогда готовьтесь к смерти, — сказал глашатай, совсем как злодей из мелодраматической пьески, и величественно зашагал обратно к солдатам.
Я сделал окончательные приготовления и с тревогой смотрел на горный хребет в двух милях или около того, туман почти рассеялся, но никакой колонны дыма я не видел. Я присвистнул, потому что, если атакующие силы задержались или сделали какую-либо ошибку, наше положение, вероятно, становилось довольно плачевным. Мы могли прекрасно держать оборону, но у нас не было воды, а на такой безумной жаре, какая случится здесь к полудню, нас запросто могли взять измором.
Но когда солнце осветило верхушку противоположного хребта, солдаты матуку, которых теперь собралось около полутора тысяч, издали странный свистящий звук, который странным образом перешёл в песнопение. Затем они сделали несколько бестолковых выстрелов в нашу сторону, (к счастью у матуку было всего несколько ружей), совершенно безрезультатно, хотя одна пуля и прошла совсем рядом с головой нашего человека.
— Вот теперь начнётся потеха, — подумал я про себя, и буквально минуту спустя, враги разделились на три отряда, каждый примерно по пятьсот человек, и, атаковали нас с трех сторон. Наши люди были все хорошо укрыты, и редкие выстрелы не причинили нам вреда и на этот раз. Я взобрался на скалу, чтобы иметь обзор как можно большей части коппи и равнины, и крикнул нашим людям не стрелять, пока я не подам сигнал, а затем стрелять низко и перезаряжать как можно быстрее. Я знал, что, как и все туземцы, они, несомненно, окажутся отвратительными стрелками, и, вдобавок, что они вооружены оружием, сделанным из старых газовых труб, поэтому единственный шанс нанести ущерб — это позволить врагу подойти поближе.
Приближались они довольно быстро; А подходя к зоне возможной атаки они сомкнули ряды, что было для нас небывалым везением!
Восемьдесят ярдов…
— Не стрелять ли нам, отец мой? — выкрикнул капитан.
— Нет, черт возьми! — ответил я.
— Шестьдесят ярдов — пятьдесят — сорок — тридцать. Огонь, негодяи! — крикнул я, подавая пример, и разрядив оба ствола моего слонового ружья в самую плотную часть отряда.
В мгновение показалось, что разверзлась земная твердь и адское пекло ворвалось в африканскую идиллию: разом загрохотало от выстрелов более двухсот с лишним ружей, в то время как воздух был разорван прохождением всевозможных снарядов, от железных ножек котелков до пуль и гальки, покрытой свинцом. Результат был впечатляющим. Матуку были так близко, что мы не могли промахнуться по ним, и на расстоянии тридцати ярдов покрытый свинцом камень из газовой трубы так же эффективен, как и винтовка Мартини, а то более.
Нападающие валились дюжинами, в то время как выжившие, в ужасе, обратились в бегство. Мы преследовали их выстрелами, пока те не вышли из зоны досягаемости. Мы перезарядились и пребывали в весьма бодром настроении, потому как не потеряли ни одного человека, тогда как я мог насчитать более пятидесяти мёртвых и раненых матуку. Единственное, что омрачало мой пыл, что как бы я ни всматривался, не мог увидеть столба дыма на горном хребте.
Прошло не менее получаса, прежде враги пришли в себя и предприняли новую попытку. Атакующие решили попытать счастья с немного иной тактикой. Видя, что бесполезно штурмовать нас плотными массами, они развернулись в цепь и побежали через открытое пространство группами по пять – шесть человек. Как оказалось, прямо у подножия коппи была небольшая ложбина, оказавшаяся слепой зоной для наших ружей. На ближней стороне этой впадины теперь и собирались солдаты Вамбе. Конечно, мы нанесли им изрядно урона, пока они перебегали через открытое пространство, но для этой работы требуются хорошие стрелки, чего у нас как раз и не было. Другое дело, что так много наших, разом палили из того, что они называли ружьями, по каждой маленькой группе врага, что кто-то, да и попадал, так что первые несколько групп были уничтожены. Но, поскольку требовалось много времени, чтобы зарядить газовые трубы и старые кремниевые мушкеты, то, бежавшие в эти промежутки оказывались в относительной безопасности. Что касается меня, я стрелял из слонового ружья и самозарядного карабина, пока они не стали слишком горячими, чтобы их держать.
Наконец, скопилась по крайней мере тысяча человек, скученных во впадине земли в нескольких ярдах от нас, откуда они вели по нам непрерывный обстрел. Они убили двух моих носильщиков и ранили третьего, поскольку те, находясь на вершине коппи, были наиболее заметны.
Видя, что ситуация становится очень серьёзной, наконец, с помощью угроз и просьб, я убедил большинство наших людей прекратить бесполезные выстрелы, перезарядиться и приготовиться к натиску. Едва я это сделал, как враг бросился на нас с чудовищным рёвом. Должен сказать, что я никогда бы не поверил, что у матуку хватит духу сделать такую решительную атаку. Большая группа обошла основание коппи и атаковала нас с фланга, в то время как другие роились везде, где могли найти подход, так что мы были атакованы со всех сторон.
— Огонь! — крикнул я, и мы сделали это с прекрасным эффектом. Многие из их людей пали, но мы не смогли остановить их полностью. Они сомкнулись и штурмовали первое укрепление, убив значительное число его защитников. Теперь это была работа холодной стали, потому что у нас не было времени перезаряжать ружья. Но бутианы имели изрядный навык в подобном виде боя, потому что колющий ассегай — это оружие, которое они понимают. Те из наших людей, кто спасся из первой линии стен, укрылись во второй, где стоял я сам, подбадривая их, а битва, тем временем, набирала обороты. Периодически группы врага прорывались, но только чтобы погибнуть от наших копий. Но их было слишком много. Они накатывали волна за волной, и я видел, что, как бы мы ни сражались, мы обречены. Нас полностью превосходили числом, вдобавок, свежие отряды противника проходили через равнину на помощь нападающим. Я приказал отступить в пещеры, прекрасно понимая, что там мы, скорее всего и погибнем, но постаравшись забрать с собой столько врагов сколь позволит случай. Я мысленно оплакивал свою тяжкую судьбу и, размышляя о своих грехах, сражался как дьявол. Именно тогда, я застрелил своего «друга», капитана нашего эскорта предыдущего дня. Он заметил меня и, сделав выпад копьём в мой живот (от которого я успешно уклонился), закричал, или, скорее, начал кричать, одну из своих любимых аллюзий к “Вещи, которая…”. Он не дошёл до “кусает”, потому что я застрелил его после “которая”.
Игра подходила к концу. Я уже видел, как один из наших бросил своё копье в знак капитуляции, но этот акт трусости стоил ему жизни. И тут внезапно поднялся крик.
— Посмотрите на гору, — кричали они; — там импи на горе.
Я взглянул вверх, и там, уже на полпути вниз по склону, приближаясь к первому укреплению, неслись воины Налы, украшенные длинными перьями, а яркий свет молодого солнца, знаком божественного вмешательства, блестел на их копьях. Позже мы узнали, что причиной их задержки была разлившаяся река, и посему они не смогли достичь перевала к рассвету. А перевалив хребет, сразу увидели, что битва уже идёт, “цветёт”, как они говорили, и поэтому сразу кинулись на подмогу, не останавливаясь, чтобы разжечь сигнальные огни.
Тем временем их заметили из города, и отряды Вамбе устремились вверх по крутому склону холма, чтобы занять шанцы и вторую линию укреплений за ними. Первую линию они уже не пытались достичь - Нала явно был много ближе. Но они добрались до шанцов, защищённых каменными стенами и построенных для размещения от дюжины до двадцати человек, и вскоре начали вести оттуда огонь. Я повернул глаза к воротам города, которые были расположены на севере и юге. Они уже были забиты сотнями убегающих женщин и детей, бегущих к скалам дабы укрыться в пещерах.
Что касается нас самих, появление импи Налы произвело в нашем положении чудесную перемену. Солдаты, атаковавшие нас, развернулись, понимая, что город атакуют с тыла, и, спускаясь с коппи, устремились защищать свои дома от этого нового врага. За пять минут не осталось ни одного человека, кроме тех, кто больше не мог двигаться, или был слишком тяжело ранен, чтобы спастись. Я был склонен воскликнуть “Спасены!”, как джентльмен в копеечной пьесе, но не сделал этого, потому как до финальной развязки было ещё далеко. Я собрал всех и подсчитал наши потери. Они составили всего пятьдесят человек, из которых шестнадцать были убиты, а остальные имели ранения не позволявшие продолжать сражаться. Затем я отправил несколько человек к ручью за водой и мы, наконец-то напились. После поставил своих носильщиков ухаживать за ранеными. С точки зрения боя это была самая бесполезная часть отряда, но с новой задачей они справлялись прекрасно.
К этому времени импи Налы без сопротивления преодолел первую линию укреплений и распевая на ходу боевой гимн, продвигался широкой линией к шанцам, что были разбросаны между ней и второй линией обороны. Вскоре из укреплений поднялись клубы дыма, и несколько наших упали.
То, что я видел далее, воистину достойно героического эпоса в традиции лучших рыцарских времён. Когда воины Налы подбегали к очередному укреплению, то скучивались и единым рывком атаковали его со всех сторон. Они запрыгивали на стены, кто-то падал сражённый пулей или мечом, но это не останавливало остальных и те ныряли в скрытые помещения вступая в схватку с врагом.
Битва – вот что воистину вскрывает все грани человека, вне зависимости от того, ведётся ли она на росистых холмах туманного Альбиона или на знойных просторах чёрного континента.
Вот из одного из шанцов выбежала дюжина его защитников, попытавшихся бежать боя и спасти свои жизни, но словно псами войны, преследуемые нашими воинами. Раз за разом всверкивало великое копьё и так один за одним беглецы пали.
А вот десять наших разом запрыгнуло в один большой шанц, и более из него не вышел никто. Позже мы осмотрели это место и нашли всех их мёртвыми, вместе с двадцатью тремя матуку. Ни одна из сторон не хотела уступать, и они сражались до горького конца.
Наконец основные силы Налы приблизились ко второй линии укреплений, за которой быстро собирались все оставшиеся силы матуку, насчитывающие порядка пары тысяч человек. Одна маленькая пауза, чтобы перевести дух и наши пошли в атаку с диким криком “Bulala Matuku” (убивайте матуку), который буквально заставил трепетать всё моё естество. Затем последовал ответный крик и звуки плотной стрельбы, и вскоре я увидел, как наши люди отступают, несколько уменьшившись числом. Матуку отлично сражаются за стенами. Это убедило меня в необходимости диверсии; ибо если мы не сделаем этого, казалось весьма вероятным, что мы потерпим полное поражение. Я позвал капитана нашего небольшого отряда и быстро изложил ему свои соображения.
Осознав срочность ситуации, он согласился со мной, что мы должны рискнуть, и через несколько минут, все, за исключением моих людей, которых я оставил охранять раненых, мы побежали к месту, где происходило сражение. Около семисот ярдов через открытое пространство, потом через опустевший город и через шесть или восемь минут мы достигли группы хижин — это был крааль главы, который располагался примерно в ста двадцати ярдах за укреплённой стеной, и заняли его незамеченными.
Враг был слишком занят, чтобы заметить нас, и, кроме того, между нами оказалось небольшое земляное возвышение, напоминавшее кабанью спину. Там мы подождали минуту или две и восстановили дыхание, пока я отдавал приказания. Как только мы услышим, как импи бутианов снова двинется в бой, мы должны выбежать к гребню кабаньей спины и обрушить наш огонь на защитников за стеной. Затем ружья должны быть брошены, и мы продолжим с ассегаями. У нас не было щитов, но с этим ничего нельзя было поделать; не будет времени перезаряжать ружья, но было абсолютно необходимо, чтобы враг был сбит с толку в момент, когда начнётся основная атака.
Эти люди были, пожалуй, самой храброй и отчаянной компанией парней, каких я когда-либо видел. Они согласились на этот план, хотя и понимали, что их ставки в этой затее велики до предела. Я и сам, признаться, понимал ничтожность шансов, но они были, тогда как если наше импи будет отброшен во второй раз, игра будет сыграна, и для меня, по крайней мере, это станет историей “Вещи, которая кусает”
Нам не пришлось долго ждать. Вскоре мы услышали боевую песню бутианов, разносящуюся громко и мощно; они начали свою атаку. Я дал знак, и сто пятьдесят человек, во главе с мной, хлынули из крааля и, выстроившись в грубую линию, взбежали на пятьдесят или шестьдесят ярдов склона, которые отделяли нас от гребня «кабаньего» хребта. Ещё через тридцать секунд мы были наверху, и сразу же открылась основная масса войска матуку, ожидающая атаки врага с ружьями и копьями. Даже сейчас они не видели нас, настолько они были сосредоточены на начавшейся атаке Налы. Я дал знак моим людям, чтобы они тщательно прицелились, и скомендовал «пли». Раздался грохот наших ружей и тридцать или сорок матуку пали замертво.
— В атаку! — крикнул я, бросая свою дымящуюся винтовку и выхватывая револьвер. Мои люди похватали с земли свои копья, мы издали дикий вопль, и бросились на врага. Я видел, как солдаты матуку оборачивались сотнями, совершенно ошарашенные этим новым развитием событий. И тут, не успели мы пробежать и двадцати ярдов, внезапно, как будто они поднялись из земли, над стеной появились сотни больших копий, за которыми следовали сотни свирепых лиц, затенённых свисающими перьями. С криком воины Налы прыгнули на стену, потрясая своими широкими щитами, и соскочили с неё прямо на наших изумлённых врагов.
Тут началось безумие. Кромешный кровавый ад битвы. Крики, стоны, боевые кличи и хрипы умирающих, звон столкнувшейся стали и хруст рассекаемой плоти. Повсюду сверкали окровавленные клинки и наконечники широких копий. Танец отваги и смерти. Мы сражались как демоны. Новые и новые воины бутиана переваливали укрепление и вступали в битву, а на стене стояла Майва, белая одежда струилась с её плеч, ассегай в руке, грудь вздымалась, а глаза сверкали неземной яростью.
Но было рано думать о победе. Солдаты Вамбе собрались вместе и оттеснили наших людей назад силой чистой численности. Наши начали отступать и исход битвы висел на волоске.
И тут случилось то, что врезалось в мою память и пребудет в ней до скончания дней моих. — Вы собрались бежать как трусливые щенки! как малодушные женщины! - кричала Майва со стены - Нет, дети Налы, убивайте или умрите как герои, или сдохните как презренные собаки. Следуйте за мной, воины бутиана!
И с безумным криком она прыгнула со стены, и, держа копье наготове, бросилась в самую гущу схватки. Воины увидели её и подняли такой крик, что он эхом отразился о горы. Они сгрудились вместе и, следуя за трепетанием её белого одеяния, врезались в самое сердце врага. Матуку валились как сжинаемые колосья. Ничто не могло устоять перед лицом такого натиска, как этот. То было подобно горному селю, сносящему всё на своём пути. По всей линии прокатилась дикая отчаянная атака; и там, прямо в авангарде битвы, символом высшей справедливости, развевалось белое одеяние Майвы.
Затем они сломались, и, поражённые паникой, солдаты Вамбе бросились наутёк беспорядочной перепуганной толпой, в то время как за ними грохотал топот ног победителей.
Битва окончилась, мы выиграли день; я сел на камень и вытер лоб. Благодаря Провидение, что я дожил, чтобы увидеть её конец. Двадцать минут спустя воины Налы начали возвращаться. — Солдаты Вамбе ушли в пещеры, — говорили они, — или попрятались в зарослях, — многозначительно добавляя, что многие остановились по пути.
Я был совершенно ошеломлён, и теперь, когда бой был окончен, моя энергия, казалось, покинула меня, ни на что не обращал внимания, пока, наконец, меня не пробудил кто-то, зовущий меня по имени. Я посмотрел вверх и увидел, что это был сам вождь Нала, который истекал кровью из рубленой раны на руке. Рядом с ним стояла Майва, невредимая, и с гордым и устрашающим выражением на лице.
— Они ушли, Макумазан, — сказал вождь; — их мало бояться, их сердце разбито. Но где Вамбе вождь? — и где белый человек, которого ты пришёл спасти?
— Я не знаю, — ответил я.
Рядом с тем местом, где мы стояли, лежал матуку, молодой человек, который был подстрелен в ногу. Это была пустяковая рана, но она мешала ему убежать.
— Скажи, ты, собака, — сказал Нала, подходя к нему и потрясая своим окровавленным копьём перед его лицом, — скажи, где Вамбе? Говори, или я убью тебя. Был ли он с солдатами?
— Нет, господин, я не знаю, — простонал испуганный человек, — он не сражался с нами; Вамбе слаб животом для сражений. Возможно, он в своём краале вон там, или в пещере за ним, — и он указал на небольшую ограду на склоне холма, примерно в четырёхстах ярдах справа от того места, где мы находились.
— Давайте пойдём и посмотрим, — сказал Нала, созывая своих солдат.
VIII. Майва отомщена
Импи построился; увы, час назад он был на добрую треть больше, чем ныне. Затем Нала отделил двести человек, чтобы собрать и позаботиться о раненых, и по моему предложению издал строгий приказ, запрещающий убивать раненых противника, и прежде всего женщин и детей, как это принято среди африканских туземцев. Напротив, им было приказано послать весть женщинам, что они могут прийти, чтобы ухаживать за своими, и ничего не бояться, потому что Нала вёл войну против тирана Вамбе, а не против племени Матуку.
Затем с примерно четырьмястами людьми мы отправились к краалю вождя. Очень скоро мы оказались там. Он был, как я уже говорил, расположен у подножия горы, но внутри укреплений, и занимал порядка полутора акров земли. Снаружи был крошечный тростниковый забор, внутри которого, аккуратно расположенные полукругом, стояли хижины главных жён вождя.
Майва, конечно, знала каждый дюйм крааля, поскольку жила в нём, и провела нас прямо ко входу. Мы заглянули через ворота — ни души. Там были хижины и открытое пространство, покрытое известью, безжалостно палимое солнцем, но ни души мы не смогли ни увидеть, ни услышать.
— Шакал ушёл в нору, — сказала Майва, — он будет в пещере за своей хижиной, — и она указала копьём в сторону ещё одной маленькой полукруглой ограды, над которой виднелась большая хижина, стоящая у скальной стены. Я уставился на этот забор; боже мой! это была правда, он был полностью сделан из слоновьих бивней, вкопанных в землю так, что их концы были обращены наружу. Самые маленькие из них, хотя ни один не был маленьким, были размещены ближе всего к скале по обеим сторонам, но они постепенно увеличивались в размерах, пока не достигли кульминации в виде двух огромных бивней, которые, установленные так, что их концы встречались, в форме перевёрнутой буквы V, образовывали ворота. Я был ошеломлён; и в самом деле, где тот охотник на слонов, который не был бы, если бы внезапно увидел пять или шесть сотен отборных бивней, выстроенных в ряд, и только ждущих, чтобы их забрали? Конечно, это была так называемая “чёрная” слоновая кость; то есть внешняя поверхность бивней почернела от многих лет или, возможно, столетий воздействия ветра и погоды, но я был уверен, что от этого она не стала хуже. Забыв об опасности, я в волнении пробежал прямо через открытое пространство и, вытащив нож, энергично поскрёб один из больших бивней, чтобы увидеть, насколько глубоким может быть повреждение. Как я и думал, оно было ничтожным; под чёрным налётом блестела чистая белая слоновая кость. Я чуть не танцевал от радости, потому что боюсь, в душе я очень меркантилен. Но вдруг я услышал слабое эхо крика о помощи. — Помогите! — кто-то кричал из пещеры на диалекте сисуту; — помогите! они убивают меня.
Я узнал голос; это был Джон Эври. О, каким эгоистичным животным я был! На мгновение эта несчастная слоновая кость вытеснила память о нём из моей головы, а теперь — возможно, было уже слишком поздно.
Подошли Нала, Майва и солдаты. Они тоже услышали голос и поняли его тон, хотя и не уловили смысла слов.
— Сюда, — крикнула Майва, и мы бросились бежать, обходя хижину Вамбе. Позади был узкий вход в пещеру. Мы ринулись через него, не обращая внимания на опасность засады.
В центре пещеры, закреплённая в полу крепкими кольями, стояла огромная двойная пружинная львиная ловушка с острыми и оскаленными зубами. А за ней, происходила ужасная борьба. Обнажённого или почти обнажённого белого мужчину с большой бородой, свисающей на грудь, несмотря на его яростные сопротивления, медленно подталкивали к ловушке шесть или восемь женщин. Присутствовал только ещё один мужчина, толстый, жестокий на вид человек с маленькими глазками и отвисшей губой. Это был вождь Вамбе, и он стоял у ловушки, готовый опустить её на жертву, как только женщины затащат того в необходимое положение.
В этот момент они заметили нас, и наступила минутная пауза, а затем, прежде чем я понял, что она собирается сделать, Майва подняла ассегай, который всё ещё держала, и метнула его в голову Вамбе. Я увидел вспышку света, несущуюся к нему, и должно быть, так же было с ним, потому что он отступил назад, чтобы избежать её оружия — отступил прямо в ловушку. Он закричал от боли, когда железные зубы “Вещи, которая кусает” подпрыгнули с грохочущим звуком, и как живые клыки вцепились в него. Такой крик мне не доводилось слышать ранее. Теперь он, наконец, вкусил пытки, которые он причинял многим, и, хотя я верю, что я христианин, я не могу сказать, что мне было жаль его.
Ассегай пролетел дальше и пронзил руку одной из женщин, державших несчастного Эври. Та разжала руки и скуля опустилась на пол пещеры. Остальные мучительницы тоже разом отпустили свою жертву, так что Эври упал на землю, где остался лежать, с трудом переводя дыхание.
— Убейте ведьм, — прогремел Нала громовым голосом, указывая на группу женщин.
— Нет, — выдохнул Эври, — пощадите их. Он заставил их сделать это, — и указал на «демона» в ловушке. Затем Майва махнула нам рукой, чтобы мы отступили, потому что настал сладкий момент её мести. Мы сделали это, и она подошла к своему господину и, сбросив с себя белое одеяние, встала перед ним, с прекрасным и свирепым лицом.
— Кто я? — крикнула она таким ужасным голосом, что он прекратил свои вопли. — Я та женщина, которую отдали тебе в жёны, и чьё дитя ты убил? Или я мстительный дух, пришедший увидеть твою смерть?
— Что это? — продолжала она, вытаскивая высохшую детскую руку из сумки на своём поясе.
— Это рука младенца? и как эта рука оказалась одна? Что отрезало её от младенца? и где младенец? Это рука? или это видение руки, которая вскоре разорвёт твоё горло?
— Где твои солдаты, Вамбе? Они спят и едят и выходят исполнять твои приказы? или они, может быть, мертвы и разбросаны, как зимние листья?
Он застонал и закатил глаза, пока женщина продолжала.
— Ты всё ещё вождь, Вамбе? или другой занимает твоё место и власть и говорит: Господин, что ты там делаешь? и что это за рабский браслет на твоём колене?
— Это сон, Вамбе, великий господин и вождь? или — и она подняла сжатые кулаки и потрясла ими перед его лицом — месть женщины нашла тебя и женская хитрость превзошла твою силу? и ты готов медленно умереть в муках, ужасных для размышления, о, ты проклятый убийца маленьких детей?
И с одним диким криком она швырнула мёртвую руку ребёнка прямо ему в лицо, а затем упала без чувств на пол. Что касается мерзавца бывшего в ловушке, он отпрянул назад так далеко, как позволяли его железные оковы, его жёлтые глаза вылезали из орбит от боли и ужаса, а затем он снова начал кричать.
Я более не мог вынести этой сцены.
— Нала, — сказал я, — это должно прекратиться. Этот человек — исчадие ада, но его нельзя оставлять здесь умирать. Позаботься об этом.
— Нет, — ответил Нала, — пусть он попробует пищу, которой он кормил так многих; оставь его, пока смерть не найдёт его.
— Этого я не сделаю, — ответил я. — Пусть его конец будет быстрым; позаботься об этом.
— Как пожелаешь, Макумазан, — ответил вождь, пожав плечами; — сначала пусть белый человек и Майва будут вынесены.
Солдаты подняли Эври и Майву и вынесли их на свежий воздух. Когда первого несли мимо его мучителя, настолько трусливым было его злое сердце, что он умолял того заступиться за него и спасти от судьбы, которая, если бы не наше неожиданное появление, была бы судьбой самого Эври.
Итак, мы ушли, и через мгновение один из самых больших злодеев на земле больше не поганил её своим дыханием. Оказавшись на свежем воздухе, Эври быстро пришёл в себя. Я посмотрел на него, и ужас и печаль пронзили меня при виде такого зрелища. Его лицо было лицом шестидесятилетнего человека, хотя ему ещё не было и сорока, а его бедное тело было изрезано полосами и шрамами, и другими следами пыток, которыми Вамбе годами развлекал себя.
Как только он немного пришёл в себя, то с трудом встал на колени, разразился пароксизмом рыданий и, обхватив мои ноги своими истощёнными руками, чуть было не поцеловал мои их.
— Что вы делаете, старина? — сказал я, потому что это заставило меня чувствовать себя неловко.
— О, да благословит вас Бог! — простонал он, — Да благословит вас Бог! Если бы вы только знали, через что я прошёл; и подумать, что вы должны были прийти, рискуя собственной жизнью чтобы помочь мне! Ну, вы всегда были настоящим другом — да, да, настоящим другом.
— Вздор, — ответил я раздражённо; — я торговец, и я пришёл за той слоновой костью, — и я указал на частокол из бивней. — Слышали ли вы когда-нибудь об охотнике на слонов, который не рискнул бы своей бессмертной душой ради бивней, и уж тем более своей тушей?
Но он не обратил внимания на мои объяснения и продолжал благословлять меня Богом так энергично, что в конце концов я подумал, что глоток бренди, которого у меня была полная фляжка, мог бы немного успокоить его нервы. Я дал ему его, и не был разочарован результатом, так как он заметно оживился. Потом я порылся в хижине Вамбе и нашёл каросс, чтобы накинуть на его бедные израненые плечи, и он снова стал совсем человеком.
— Теперь, — сказал я, — почему покойный оплакиваемый Вамбе хотел поместить вас в эту ловушку?
— Потому что, как только они услышали, что битва идёт против них, и что Майва возглавляет атаку во главе импи Налы, одна из женщин сказала Вамбе, что она видела, как я что-то написал на нескольких листьях и отдал их Майве до того, как она ушла, чтобы очиститься. Тогда, конечно, он догадался, что я имею отношение ко всей кампании , поэтому решил замучить меня до смерти, прежде чем помощь могла прийти. О, небеса! какое милосердие снова слышать английский язык.
— Как долго вы были здесь заключённым, Эври? — спросил я.
— Шесть лет с небольшим, Квотермейн; в последнее время я потерял счёт месяцам. Я пришёл сюда с майором Олдеем и тремя другими джентльменами и сорока носильщиками. Этот дьявол Вамбе устроил нам засаду и убил всех, чтобы получить наши ружья. Будучи заднезарядными они не очень пригодились ему, когда он их получил, потому что эти дураки расстреляли все боеприпасы за месяц или два. Однако они все в хорошем состоянии и висят в хижине. Меня они не убили, потому что один из них видел, как я чинил ружьё прямо перед тем, как они напали на нас, поэтому они оставили меня в качестве своего рода оружейника. Дважды я пытался сбежать, но каждый раз меня ловили. В последний раз Вамбе велел избить меня плетью почти до смерти — вы можете видеть шрамы на моей спине. На самом деле я бы умер, если бы не девушка Майва, которая ухаживала за мной тайком. Он также получил эту проклятую львиную ловушку среди наших вещей, и я полагаю, что он замучил в ней до смерти человек двести. Это было его любимое развлечение, и он каждый день ходил и сидел, наблюдая за своей жертвой, пока она не умирала. Иногда он давал ему еду и воду, чтобы держать его живым дольше, говоря ему или ей, что отпустит, если та доживёт до определённого дня. Но он никогда их не отпускал. Они все умирали там, и я мог бы показать вам их кости за той скалой.
— Дьявол! — сказал я, скрежеща зубами. — как жаль, что я вмешался; жаль, что я не оставил его той же судьбе.
— Ну, он всё-таки вкусил этого, — сказал Эври; — я очень рад, что он попробовал этот вкус. В этом есть справедливость, и теперь он отправился в ад, и я надеюсь, что там для него готова ещё одна. Чёрт возьми! я бы хотел иметь возможность установить её сам.
И так он говорил, а я сидел и слушал его, удивляясь, как он сохранил свой рассудок на протяжении стольких лет. Но он говорил не так, как я рассказал, на простом английском. Он говорил очень медленно, невнятно, постоянно используя туземные слова, потому что английские слова выпали из его памяти.
Наконец подошёл Нала и сказал нам, что еда готова, и мы были безмерно рады услышать это. После того, как мы поели, провели совещание. Где-то тысяча солдат Вамбе была выведена из строя, но по крайней мере ещё пара тысяч остались целы и скрылись в горных тайниках. И эти люди, вместе с теми, что были в отдалённых краалях, представляли потенциальную опасность. Поэтому возник вопрос, что делать — преследовать их или оставить в покое? Я ждал, пока все выскажутся, одни высказывали одно мнение, другие другое, и затем, когда ко мне обратились, я высказал своё. Оно заключалось в том, что Нала должен взять пример с великого зулуса Чаки и включить племя в состав, а не уничтожать его. У нас было много женщин среди пленных. Пусть их, предложил я, отправят в места, где прячутся солдаты, и сделают предложение. Если мужчины придут и сложат оружие и присягнут на верность Нале, они, их город и скот будут пощажены. Только скот Вамбе будет захвачен как военный трофей. Более того, поскольку Вамбе не оставил детей, его жена Майва должна быть объявлена вождём племени под началом Налы. Если они не примут это предложение к утру второго дня, оно должно быть воспринято как заявление о том, что они хотят продолжить войну. Их город будет сожжён, их скот, который наши люди уже собирали и пригоняли в больших количествах, будет забран, и они будут преследуемы.
Этот совет был сразу же признан мудрым, и далее действовали по нему. Женщины были отправлены в схроны, и я видел по их лицам, что они никогда даже не ожидали получить такие условия, и надеялись, что их миссия будет не напрасной. Тем не менее, мы провели тот день в приготовлениях к возможной внезапной атаке, а также в сборе всех раненых обеих сторон в импровизированный госпиталь из нескольких хижин, где заботились о них, как могли.
В тот вечер Эври выкурил первую за шесть лет трубку табака. Бедняга, он чуть не плакал от радости. Ночь прошла без каких-либо признаков нападения, а на следующее утро мы начали видеть эффект нашего послания, поскольку женщины, дети и несколько мужчин приходили небольшими группами и занимали свои хижины. Конечно, было довольно трудно помешать нашим людям заниматься мародёрством и вообще вести себя так, как обычно ведут себя туземцы, да и белые люди, после победы тоже. Один человек, который после предупреждения был пойман на жестоком обращении с женщиной, был выведен и убит по приказу Налы, и хотя было немного ворчания, это положило конец дальнейшим проблемам.
На второе утро старейшины и множество их последователей стали приходить группами, и около полудня делегация первых предстала перед нами без оружия. Они были побеждены, говорили они, и Вамбе был мёртв, поэтому они пришли услышать слова великого льва, который их поглотил, и хитрого белого человека, шакала, который вырыл яму, чтобы они в неё упали, и Майвы, Госпожи Войны, которая возглавила атаку и изменила исход битвы.
Итак, мы позволили им услышать эти слова, и когда мы закончили, поднялся старик и сказал, что от имени народа он принимает ярмо, возлагаемое на их плечи, и тем более охотно, поскольку даже правление женщины не могло быть хуже правления Вамбе. Более того, они знали Майву, Госпожу Войны, и не боялись её, хотя она была ужасной в бою ведьмой.
Затем Нала спросил свою дочь, готова ли она стать предводительницей племени под его началом.
Майва, которая была очень молчалива с тех пор, как свершила свою месть, ответила, что да, готова, и что её правление будет добрым и мягким к тем, кто добр и мягок к ней, но строптивых и мятежных она будет поражать жезлом; что, исходя из моего знания её характера, я считал чрезвычайно вероятным.
Старейшина ответил, что это хорошие слова, и они не жалуются на это, и на этом собрание закончилось.
Следующий день мы провели в приготовлениях к отъезду. Мои приготовления состояли главным образом в наблюдении за выкапыванием частокола из слоновьих бивней, что я делал с величайшим удовольствием. Всего их было около пятисот. Я расспросил об этом Эври, и тот сказал мне, что частокол находился там так долго, что, кажется, никто точно не знал, кто изначально собрал эти бивни. Однако вокруг них существовало некое суеверное чувство, которое всегда мешало вождям попытаться продать эту массу слоновой кости. Мы с Эври тщательно её осмотрели и обнаружили, что хотя она и была такой старой, её качество было превосходным. Сперва я немного опасался, что теперь, когда мои услуги были оказаны, Нала будет колебаться в том, чтобы расстаться с таким ценным имуществом, но это было не так. Когда я заговорил с ним на эту тему, он просто сказал: “Бери, Макумазан, бери; ты хорошо это заслужил”. Потом мы привлекли к нашей службе несколько сотен носильщиков Матуку и на следующий день выдвинулись со всем этим скарбом.
Перед отъездом я официально попрощался с Майвой, которую мы оставили с охраной из трёхсот человек, чтобы помочь ей обустроить страну. Она по-королевски протянула мне руку для поцелуя, а затем сказала:
— Макумазан, ты храбрый человек и был мне другом в нужде. Если тебе когда-нибудь понадобится помощь или убежище, помни, что у Майвы хорошая память на друзей и врагов. Всё, что у меня есть, - твоё.
И я поблагодарил её и ушёл. Она, безусловно, была весьма замечательной женщиной. Год или два назад я услышал, что её отец Нала умер, и что она унаследовала вождество обоих племён, которыми правила с большой справедливостью и твёрдостью.
Могу вас заверить, что мы поднимались к перевалу, ведущему к городу Вамбе, с чувствами, весьма отличными от тех, с коими мы спускались по нему несколько дней назад. Но если я был благодарен за исход событий, вы легко можете представить себе чувства бедного Эври. Когда мы добрались до вершины перевала, он буквально упал на колени и благодарил Небеса за своё спасение, и слёзы текли по его лицу. Да, нервы его были сильно расшатаны, но теперь, когда его борода была подстрижена, и у него была какая-то одежда на спине, и надежда в сердце, он выглядел совсем другим человеком, нежели тот несчастный, которого мы спасли от смерти.
Что ж, мы расстались с Налой у перевала— я, Эври и слоновая кость спускались по реке, по которой я поднимался несколько недель назад, а вождь возвращался в свой крааль по другой стороне горы. Однако он дал нам эскорт из ста пятидесяти человек с указаниями сопровождать нас в течение шести дней пути, следить за порядком среди носильщиков Матуку, а затем вернуться. Я знал, что за шесть дней мы сможем добраться до района, где носильщиков было предостаточно, и откуда мы могли бы легко доставить слоновую кость в залив Делагоа.
— И вы благополучно доставили её? — спросил я.
— Ну нет, — сказал Квотермейн, — мы потеряли около трети её при переходе через реку. Внезапно начался паводок как раз когда люди переходили реку, и многим из них пришлось бросить бивни, чтобы спасти свои жизни. У нас не было средств вытащить их, и поэтому мы были вынуждены оставить их на дне, что было крайне досадно. Однако мы продали то, что осталось, почти за семь тысяч фунтов, что тоже было весьма славно. Я не имею в виду, что получил семь тысяч фунтов из этого, потому что, видите ли, я настоял на том, чтобы Эври взял половину доли. Бедняга, он заслужил её, если кто-либо когда-либо что-то заслуживал. На вырученные деньги он открыл магазин в старой колонии и добился исключительных успехов.
— А что вы сделали с ловушкой для льва? — спросил сэр Генри.
— О, её я тоже забрал с собой, и когда я добрался до Дурбана, то поставил в своём доме. Но видения той бедной женщины и руки её мёртвого ребёнка, а также все ужасы, орудием которых была эта штука, возникали в моём сознании всякий раз, когда я вечерком садился рядом с ней выкурить табака.
В конце концов я начал видеть сны, что она держит меня за ногу. Это было слишком для моих нервов, потому я просто упаковал её и отправил её создателю в Англию, чьё имя было выштамповано на стали, отправив ему одновременно письмо, с рассказом истории сего адского приспособления. Я полагаю, что он передал её в какой-то музей или что-то в этом роде.
— А что стало с бивнями тех слонов, которых вы застрелили! Я полагаю, вы не оставили их в краале Налы.
Лицо старого джентльмена омрачилось при этом вопросе.
— Ах, — сказал он, — это очень печальная история. Нала обещал отправить их вместе с моими товарами моему агенту в Делагоа, и так он и сделал. Но люди, которые их повезли, были безоружны, и, так случилось, они столкнулись с караваном рабов под командованием полукровки-португальца, который захватил бивни, и что ещё хуже, поклялся, что сам их добыл. Однако позже я ему отплатил, — сказал он с улыбкой, но после со вздохом добавил— однако, это не вернуло мне моих бивней, которые, без сомнения, давно уже превратились в щётки для волос;
— Ну, — сказал Гуд, — это отличная история, Квотермейн, но…
— Но что? — спросил тот резко, предвидя подвох.
— Но я не думаю, что она была так хороша, как моя история об ибексе — у неё нет такой же завершённости.
Мы, безусловно, оценили этот образчик истинно британского юмора.
— Знаете ли, джентльмены, — произнёс Гуд снова, — сейчас половина третьего утра, и если мы собираемся завтра охотиться в большом лесу, нам следует выйти отсюда ровно в девять тридцать.
— О, даже если вы будете охотиться сто лет, вы никогда не побьёте рекорд тех трёх вальдшнепов, — сказал я.
— Или тех трёх слонов, — добавил сэр Генри.
И затем мы всё же пошли спать, и мне приснилось, что я женился на Майве, и очень боялся этой привлекательной, но решительной леди.
КОНЕЦ
С этой работой получилось крайне занятно. Как вы знаете, я ныне подряжаюсь на различного рода работы связанные с текстами. А на биржах, систематически появляются ублюдки, что используют примитивные мошеннические схемы - заказывают работу, а после исполнения оной, сулят несметные богатства и просят много банковских паспортных данных. Как правило - это работа пары часов и сумма в размере нескольких тысяч. Однако в этот раз пидарасы подготовились тщательнее - создали кучу сходных адресов с известной переводческой компанией, даже выслали контракт... Одним словом я взял заказ на перевод этой книги. Но каждый день, осознавая, что я сижу в своём саду на тропическом острове, от полуденного солнца меня укрывают широкие листья папайи, а чуть дальше, за цветущим гибискусом, резко очерченные силуэты пальм... Чашечка чёрного кофе, кальян, и я перевожу книгу, из серии тех, что лет тридцать пять тому назад, раскрашивали серость моих будней и формировали сказочное моё будущее. Одним словом, я не сильно расстроился, проведя эти несколько дней за занятием доставившим мне удовольствие. но, дабы не пропал мой скромный труд, выложу книгу здесь.
Райдер Хаггард Месть Майвы
© Copyright: Сергей Церинг, 2025
Свидетельство о публикации №225031300479
Свидетельство о публикации №225031300479
Рецензии