Чары, сын Овеза

Встречаясь по воскресеньям в небольшом подвальчике на Пушкинской, друзья, слегка подзаправившись и сыграв партию другую в Го, направлялись неспешной поступью вдоль Невского проспекта к Гостинке. Маршрут такой сделался у них традицией, идти не то чтобы очень много, но и не так уж мало - ноги размять хватало. Обсуждая всё на свете, разглядывали они многолюдный в этот вечерний час проспект, и как-то младший из них, Роман, заметил:
- Удивительно напоминает времена первой мировой, не находите?
Спутник его, кинув на приятеля короткий вопросительный взгляд, смолчал.
- Четвёртый раз за последние десять минут приглашают нас в бордель, - пояснил свою мысль тот. – Гляньте, сколько здесь ресторанов, увеселительных заведений, какое многолюдье человеческого развлечения. Сколь насыщена и разнообразна ночная жизнь, а ведь в этот самый час на передовой гибнут люди! А сколько состояний на поставках фронту уже сколочено? Одни трудятся до седьмого пота, приблизить  стремясь победу, другие же раздуваются от роскоши. И всё это пронизано самым подлым шпионством, агенты иностранных государств чуть ли не в открытую снуют в Таврический, обхаживают, сливаясь с ними в одно целое, первых лиц…
- Таврический? – поразился его спутник, имя которому было Пётр.
- Именно Таврический! - подтвердил Роман, - Я ж мемуары времён империалистической вспоминаю! А вы о чём подумали?
Натужно рассмеявшись, Пётр погрозил своему товарищу пальцем:
- Экий вы, однако, шутник!
- Сейчас эти мемуары особенно впечатляют, - продолжил тем временем тот. – За шестнадцатый год перечитываю – мрак, жуть, тьма-тьмущая, и близко даже не видать той силы, что побратала бы воюющих и призвала к ответу царя Николашку со товарищи. А главное – вытащила наконец Россию из грязи!!!
- Да, левое движение и вправду слабенькое, - выдавил задумчиво его спутник.
- Левое движение? Бросьте! – махнув в сердцах рукой, Роман прибавил несколько резких слов, а спутник его, скривившись словно разжевав кислющий лимон, поинтересовался:
- Не нравится идея социальной справедливости? Захотелось побыть «аристократом»?
- Зря вы смеётесь, - нахмурился Роман. - Я социальной справедливости может быть не меньше вашего жажду, но при чём здесь левое движение?
- А что с ним не так?
- Лучше спросите – что с ним так?!!
- Ну вот, владели одной шестой частью суши, столько было сочувствующих, государство построили, не раз и не два доказавшее свою жизнеспособность, а вы, раз, и… Каждый норовит пнуть умершую собаку!
- Не раз, не раз, - возразил раздражённо Роман. - Левое движение гораздо сложнее, чем мы хотим думать, оно лишь небольшой своей частью соприкасается с советским проектом.
- И это не лучшая часть этого проекта, - помолчав с минуту, запальчиво добавил он.
- Ну вот, приехали… - усмехнулся иронично Пётр.
- Хорошо! – остановил жестом его Роман. - Давайте так: идеи социализма отнюдь не новы, это, надеюсь, вам известно? – испытующе глянув на приятеля он, не дожидаясь ответа, словно боясь, что ему не дадут досказать скороговоркой, погнал дальше. - Упоминается о них впервые в античности, красной, так сказать, нитью проходят они сквозь всё средневековье и новое время, не избежали причём такого поветрия Китай и страны востока!
- Ну и что из того следует?
- Не перебивайте меня! – потребовал запальчиво Роман. – На каждом историческом этапе, чтобы придать себе легитимность, «перекрашивались» социалистические идеи под мейнстримные направления эпохи, втаскивали в античности их в философское поле, осеняли в средние века авторитетом религии. Известно ли вам, что всплеск социалистических движений в средневековой и нового времени Европе (в религиозном их истолковании) приводил к десяткам, а, порой, и сотням тысяч жертв? Уничтожались целые города, истреблялись по идеологическим соображениям социальные группы.
- Ну, ну, продолжайте, - поджал губы Пётр.
- В новое время, когда авторитет религии стал падать, старые, замшелые уже к тому времени идеи социализма переобули в научные одежды. В работах Маркса и Фурье…
- Марксизм – это не «переобувшийся в научные одежды», это самая настоящая наука и есть! – вставил с раздражением Пётр.
- Да что вы?!! И совсем уж не видите в них откровенной идеологической заряженности?
- Любое большое учение содержит в себе, так или иначе, в том числе и идеологию тоже, нужно вглубь смотреть! Маркс – один из фундаментальных исследователей капиталистической системы!!!
- Вот вы и попались! – на лице Романа отразилось откровенное торжество. – Исследователь… да ещё и системы! А что у нас является системой, из чего она состоит? – жестом показав, что вопрос риторический, он с напором продолжил. - Из каких видов капитала? Давайте пройдёмся: из финансового – есть! Из торгового, посреднического – имеем! Из спекулятивного (биржи, ценные бумаги) – присутствует! Из промышленного – понятно! А теперь вопрос – какого рожна исследователь  с и с т е м ы  тратит всё своё время на капитал промышленный? Где тут изучение именно с и с т е м ы ?
- Ах, как легко указывать Марксу – что ему нужно было делать!
- Ну, это не разговор! Вот я-то как раз могу вам сказать,  почему он разбирал именно промышленный капитал? Всё просто! Маркс представлял собой идеологическую обслугу капитала финансового! Оглянитесь вокруг, банки сейчас рулят буквально всем и ни за что при этом не отвечают! Вы в курсе, что никакая решительно предпринимательская деятельность невозможна без кредитов? Знаете, что регулятивная роль банковской системы довлеет буквально над всей человеческой жизнью? Что с помощью направления или приостановки денежных потоков развязываются войны, создаются и разрушаются экономики, продвигаются идейные течения, или наоборот – загоняются под лавку! А главное, «регуляторы» ни за что ведь при этом не отвечают, оставаясь при всех раскладах как бы в стороне.
- Но ведь при Марксе-то как раз так не было! Промышленная революция, слыхали о такой? Вот она-то тогда и выдвинула промышленный капитал на передовые позиции! Маркс описывал гегемонов тогдашнего мира!
- Финансовый капитал доминировал в системе задолго до рождения Маркса. Промышленники действительно в ту эпоху начали усиливаться, претендовать стали на большую самостоятельность. Вот тут-то и потребовался марксизм! Дабы перенеся пар общественного недовольства на промышленников, их ослабить, поставив под полный контроль банкиров. Вот за это-то Марксу и стоят памятники, вот поэтому муть эта, которая даже для девятнадцатого века была сомнительной, и сейчас служит предметом диссертаций, завалены ею книжные полки, цитируют, ссылаются. 
- Вы слишком произвольно приписали финансам доминирующую роль! Даже сейчас промышленный сектор крайне важен, назвать его однозначно подчинённым нельзя. Многие вещи определяются именно промышленными факторами и финансам приходится с этим считаться. ..
- Ага, всаднику тоже приходится считаться с лошадью, на которой он едет, - глаза Романа засветились ехидством. 
- В таком тоне мы ни до чего не договоримся, - поджал губы его приятель.
- У вас ведь нет ясного ответа – почему Маркс занимался только промышленным капиталом? А мой ответ вам не нравится! – продолжил атаку Роман. – Если уж принялись отыскивать в системе эксплуататоров-паразитов, то начинать нужно не с промышленников, у тех сложное интеллектуальноёмкое производство, они снабжают общество необходимым ему продуктом. Нет, начинать следует с банкиров и биржевиков, вот эксплуататоры из экплуататоров! Экcплуататоры - par excellence!!! Но нет ведь, вцепился как клещ в промышленников! И причина ясна как день! Я молчу уже о том, что Маркс был троюродным братом Ротшильдов…
- Вы это точно знаете?  – дёрнулся как от удара током Пётр. – Можете привести достоверные и авторитетные источники? – взгляд его загорелся откровенным недоброжелательством.
- Ну какие здесь могут быть авторитетные источники? – поморщился Роман. – Что он племянник Сименса я, правда, нашёл официально…
- Ну да, конечно, - губы Петра сложились в презрительную ухмылку. – Сплетни повторять мы все мастера!
- Да бросьте! Не ребёнок же вы в самом деле! Сами-то как считаете? Идёт нешуточная борьба за влияние, а тут такой компромат! Допустите, что так – меняет это расклады или нет? Может в таком случае информация быть в открытом и авторитетном для вас доступе?
- Отстаньте, чёрт вас побери, от Маркса, - сорвался наконец Пётр. – Что вы к нему прицепились? Социалистическое движение им в конце концов не ограничивается!
- Хорошо, мы остановились на том, что слова «наука», «научное» знание обрели в общественном сознании в новое время характер незыблемого, почти религиозного авторитета, и старые социалистические идеологемы с целью поднять их престиж перетолкованы были новым замаскированным под научный дискурс языком.
- Именно вы сами на научности как раз и зациклились, - взорвался Пётр. - Не приходила в голову простая мысль: коль скоро идеи социалистические на протяжении веков выжили и, переодеваясь (как вы сами же изволили заметить) в философские, мистические, религиозные и научные одежды, продолжают, тем не менее, упорно сопутствовать человечеству, то наверняка в них присутствует что-то внутренне резонирующее в каждом из нас? Ведь не будете же вы отрицать, что в каждом так или иначе присутствует потребность в некой идеализированной картине мира? То, как с нашей точки зрения должно было бы быть! Представления о правде, справедливости, человечности. Но мир вокруг нас никогда полностью этим представлениям не соответствует, и само такое несоответствие порождает недовольство существующим положением вещей. Именно энергией внутреннего недовольства и питаются идеи социализма, именно это и позволяет им переживать века! И именно любовь к человеку делает его лучше…
- Коль скоро вы, как выяснилось, так хорошо в этом разобрались, - не удержался от иронии Роман, - то излишне вам говорить, что исторически в социализме очень сильна любовь к какому-то абстрактному несуществующему человеку. Человеку будущего, новому человеку! А вот отношение к человеку реальному, человеку настоящего очень и очень жестоко.
- Да с чего? С чего вы взяли это? – почти закричал на него Пётр.
- Я взял? При чём здесь я? Возьмём дорогих вашему сердцу основоположников, посмотрите на них наконец без розовых очков! Какие именно устойчивые черты присущи идеям социализма? Уничтожение частной собственности - это положение характерно для всех социалистических учений. Представьте себе толпы живущих в общих, принадлежавших неким условным корпорациям клетушках людей. Ничего своего они не имеют, выданная им одежда одинакова у всех, нормированный и унифицированный пищевой рацион. Таким, видят счастливое будущее авторы социалистических утопий???
- Да ведь существование частной собственности с неизбежностью приводит к непропорциональному накоплению её у одних в ущерб другим - эта мысль вам в голову не приходила? А сколько подлостей делают ради предметов роскоши? Вы и знать не хотите?
- Взяли другую крайность? Отлично! Готов обсудить тоже, - усмехнулся Роман. – Тут ведь важно понять механизм регуляции этой самой «общественной» собственности. Но давайте всё же вначале рассмотрим и остальные аспекты социалистических идей! Вот к примеру - уничтожение семьи. Прокламируется в более или менее радикальной форме большинством социалистических учений. Ослабление семейных связей, уничтожение некоторых функций семьи, общность жён. В крайних своих формах - уничтожение всех связей детей с родителями вплоть до того, что они не знают друг друга. Обобществление детей, которых, отрывая от родителей, воспитывать предлагается в общественном поле. В некоторых особенно радикальных направлениях социализма настаивается на столь раннем отрыве детей от родителей, чтобы они в дальнейшем даже не знали - кто именно их отец и мать, а воспитывало исключительно государство. Воспитывало, разумеется, такими, какими они ему нужны – винтиками.
– Это называется – вырвать из контекста! – пронизывающий взгляд Петра буквально прожёг собеседника. – Маркс вообще-то говорил об отмирании государства, господин невежа!
- Ну, общества! Не цепляйтесь к словам, если существует обобществлённая собственность, имеются некие общественные задачи вроде воспитания детей, то должны быть и регулятивные институции, как их не назови. Заказчики Маркса слабо тогда были интегрированы в государственное управление, вот и били по нему, говоря об отмирании...
 При каждом упоминании Маркса физиономия Петра перекашивалось от неудовольствия, но, сдержавши усилием воли резкость, он, презрительно поджав губы, выцедил:
- Вы рассказываете какие-то страшилки, но советская практика…
- А мы сейчас не о Советском Союзе говорим, мы обсуждаем идейную часть социалистических утопий. Ещё одна характерная черта - начиная с утопии Платона в идеях социализма устойчиво сохраняется настороженное, а то и негативное отношение к искусству, которое рассматривается как один из элементов неравенства. С тем, что искусство порождает неравенство, трудно не согласиться, восприятие высокого искусства требует другого масштаба, подъёма духа, что само по себе уже подразумевает неравенство, ведь не все могут подняться. ..
- Да, действительно, не все могут подняться до уровня советской культуры. Где сейчас фильмы? Где настоящие писатели? Где исполнители, равные советским пианистам? Где, где, где?
- Устойчивой чертой социалистических идей можно назвать декларативную любовь к какому-то абстрактному, несуществующему человеку – человеку будущего, новому человеку, и редкостную жестокость к человеку настоящего, - продолжил, словно не услышав реплики собеседника, Роман. – Редко кто замечает противоречие всех социалистических утопий, противоречие, на которое не обращают, похоже, внимания и сами их авторы вроде Мора, Уинстенли, Мелье, Морелли Кампанеллы, Дешана. Все они, совершенно справедливо описывая несовершенства и жестокости порядка вещей существующего, в качестве социального идеала предлагают нечто гораздо более жестокое, да и просто унылое! Все эти одинаковые одежды, стандартизированный и нормированный пищевой рацион, общие жены, дети, некоторые утописты доходят до того, что утверждают, что и лица людей будущего будут совершенно одинаковыми! И ведь вполне осознают эти прожектёры, что не все добровольно в такое общество захотят, предусмотрены для этих трудовые лагеря! Во всех случаях возникает один, скользкий довольно таки вопрос: если земля общая, имущество общее, все абсолютно равны, то кто будет регулировать их использование? Некоторые из утопистов, довольно, правда, невнятно пытаются на это ответить: «совершенные», «избранные», «наиболее сознательные»! То есть, подразумевается огромная масса одинаковых в своей бесправности винтиков и очень узкий круг руководящих ими «совершенных». Да, вы правы, - усмехнулся он, - речь идёт не о государстве, но будущим винтикам какая разница как это будет называться? Хороша картинка, а?
В ответ Пётр только развёл руками, как бы говоря: «вы же всё равно толком мне сказать не даёте!», а разогнавшийся Роман, переведя на мгновение дух, с напором продолжил:
- И ведь парадоксальная вещь - вплоть до ХIХ века Россия ничего похожего не знала. На этом нужно сделать акцент! Внимание: в античности существует, в Европе прям с раннего средневековья, а у нас ничего похожего на социалистические идеи не было! Появившиеся уже в ХIХ веке учения были целиком и полностью западными заимствованиями. Узнаётся, правда, огромное количество внедряющихся в раннем СССР социалистических черт, но позднее они значительно редуцированы, а то и вовсе упразднены. Начиная с тридцатых построение социалистического концлагеря было свёрнуто, и начался другой развивающийся по иным законам этап. Лишь из политических соображений оставили прежнее название, но сам проект разительно поменялся. Ну для сравнения: общность жён. Помните лозунги вроде : «если комсомолец захотел, комсомолка должна отдаться, иначе, она мещанка!». Добавлялось даже, что комсомолец может пасть в социально чуждые объятия, и вина, конечно, будет на отказавшей ему комсомолке! Развили целую теорию стакана воды: то есть для человека нового типа переспать с кем-то также просто, как выпить стакан воды (всё это, напомню, на раннем этапе в 20-е, и все эти черты узнаются по старым-престарым социалистическим утопиям). И тут вдруг,бац! Буквально через десяток с небольшим лет совсем другое - крепкая советская семья с добротным «традиционным», как сейчас бы сказали, уклоном, с исключениями из партии и комсомола за аморальное поведение. Совсем иная идеология! Советский союз люто ненавидели не потому что социализм, а потому что Россия, это во-первых. А во-вторых, скажу сейчас парадоксальную вещь: начиная с середины тридцатых развитие мирового социализма (в том виде как мы его знаем по западноевропейским проектным утопиям) принялись у нас подтормаживать. Правы были те, кто говорил, что социализм в СССР не настоящий!
Переведя дух, он с любопытством глянул на своего оппонента, вид того был такой, словно порывался он ринуться в бой, но не знал – стоит ли? Так ни на что и не решившись Пётр промолчал, а Роман с новой силой продолжил:
- А настоящий социализм (сменив вывеску) сохранился, и его строят именно сейчас! Вы, конечно, не верите мне? – бросил он короткий вопросительный взгляд на приятеля.
В ответ, тот вдруг истерично рассмеялся:
- Вам осталось теперь только заявить - что Советский Союз ушёл в подполье!
- Мы с вами же вроде как зафиксировали, что Советский Союз и социализм – не синонимы? – нахмурился Роман.
- А вы меня вовсе не убедили!
- А чего тут убеждать? Чего? Давайте, в конце концов, вместе рассмотрим: общность жён – одно из ключевых требований социалистических утопистов? Но в подавляющем числе европейских стран, да и у нас уже после развала (чего греха таить) тоже, брак представляет лишь временное сожительство. Не говоря уже о том, что большинство современных людей до вступления в брак имеет не один десяток партнёров. Когда, когда, эта социалистическая по сути своей норма была в общественном сознании узаконена? Сейчас, или в Советском Союзе? Детей, как следствие такого положения вещей, воспитывает по большей части не семья. А кто? Школа, интернет, кто угодно! Получилось даже «лучше», чем планировали лет двести-триста назад социальные утописты. Чем «лучше»? Они-то предполагали, что детей будут содержать не родители, а тот кто воспитывает. Вернее, слово воспитывать тут не годится - форматирует под свои нужды! Итак: кто форматирует, тот и содержать должен! Так думалось старым социал-утопистам, а сейчас содержат родители (порою, из последних сил), а форматируют совсем иные. Форматируют причём иной раз так, что у родителей волосы дыбом, глядя на собственное чадо, встают! Духовно ребёнок абсолютно чужой, но расколись, а всем этого чужого обеспечь!
- Вот вы как повернули…? – в глазах Петра мелькнуло смятение.
- А чего тут вертеть? – не дал опомниться ему приятель. - Нужно в корень, суть смотреть! Этикетку-то любую наклеить можно, а в реальности что? Двинемся, впрочем, дальше - общность имущества. Здесь всё пока ещё в процессе, но динамика для развития социализма положительная. Всё больше людей живут в съёмных квартирах, пользуются прокатными автомобилями, многие отрасли подминают под себя безликие корпорации, люди, попавшие в их поле, являются лишь наёмными работниками…
- Ишь ты, углядели, параллель провели! – глаза Петра зажглись живым ярким интересом, непонятно было, готов ли он согласиться или всё ещё намерен поспорить.
- Уничтожение высокого искусства, - продолжил, проигнорировав реплику оппонента, Роман. - Прямо об этом, конечно, не говорится, наоборот, но значительная часть того, что сегодня называют «современным искусством», этого самого искусства отрицание и уничтожение. Всё происходит именно так, как и планировалось старыми идеологами социализма – подчинение всего духовного поля коллективистской серостью, ненависть к умному, талантливому, яркому, то есть по всем статьям равенство! 
- Ах да, чуть не забыл, - усмехнулся едко Роман, - говорилось когда-то в некоторых утопиях о контроле над людьми, прозрачности жизни. Предлагалось не запирать двери, чтобы в любой момент можно было войти и увидеть - чем ты там занимаешься. И чтобы каждый сознательно контролировал каждого. Излишне, наверное, уточнять, что тотальное развешивание камер и повальное стукачество друг на друга (если быть точным в Европе повальное, а у нас ещё пока только пытаются его привить (отстаём как всегда!)), чем вам не элемент социализма в современном его техническом оснащении?!!
Итак, мой друг, подытожим: социализм никуда не делся, он, сменив в очередной раз за свою историю шкурку и перекрасившись, продолжает наступать на нашу жизнь. Какие его конечные цели? Да те же самые! Жажда мировой власти, которую маскировали когда-то разговорами о мировой революции, а сейчас обсуждают под именем  глобализма. Создание людей нового типа, людей, лишенных свойств, серых одинаковых, с ограниченной свободой, вплоть до свободы передвижения (вспомните коронобесный проект), лишенных личной жизни и личного пространства. Лишенных возможности хоть как-то влиять на своих детей и в силу этого лишенных доли личного участия в проекте будущего.
Потрясённый нарисованной картиной, Пётр безмолвно глядел на собеседника. На лице его отразилось неподдельное смятение.
- Задумывались ли вы, какие силы питают эти идеи? Почему люди на них ведутся? – продолжил, чуть сбавив тон, Роман. – Во все ведь времена среди власть имущих отыскивались силы, готовые эти идеи продвигать. Почему они это делали? Дело в том, что власть – только совсем уж на поверхностный взгляд что-то абсолютное, всесильное, запредельное. Реально же живой организм человеческого общества имеет свои законы развития, свою волю, далеко не всегда с волей властителей совпадающую. Сдерживает произвол властных небожителей и появление ярких свободолюбивых личностей и идей. Сдерживает и средний класс, интересы которого лишь частично совпадают с интересами верхушки, и который представлял собой до недавнего времени немалую силу. Небожителям же из верхних самых эшелонов, очень уж хочется абсолютной и неконтролируемой власти, а что для этого нужно? Изменить структуру общества и саму природу человека! Сложной системой и управлять сложно, а, порою, и невозможно. А вот если упростить? Вырастить усреднённого обезличенного человека – человека служебного! Именно отсюда отмечаемая многими исследователями поддержка социалистических идей банкирами и олигархами. Здесь всё понятно, а вот что двигает обычными людьми? Они-то почему во всё это влезают? Два резонных и вполне человеческих по своей сути вопроса иллюстрируют каким образом свершается первый шаг: мир несправедлив? С этим надо что-то делать или пассивно сидеть и наблюдать? Так втаскивают человека в круг социалистических идей, а, вот, дальше! Что-то происходит из действительного желания улучшить, а многое, на мой взгляд, от зависти. Завистью пышет от всех этих пассажей об общности жён, имущества, рациона питания. Говоря об одинаковости лиц у людей будущего, авторы некоторых утопий проговариваются – чтобы не был кто-то красивей, чем другие, ведь это тоже неравенство! И во всех этих утопиях лишь с куцей стыдливостью, мельком, как о чём-то неважном упоминается о тех, кто будет этим равноправным в своём бесправии человеческом муравейником руководить: «мудрецы», «старейшины», «совершенные», «философы»…

После столь длинного и эмоционального монолога повисло вязкое молчание во время которого каждый из них старался на другого не смотреть. Наконец, громко вздохнувший Пётр сказал:
- Спорщик вы, я смотрю, боевитый, вот только на один вопрос нет ответа: ведь Советский Союз совсем не был похож на то, что вы описали?
- А вы разве не слышали, что говорят главные на сегодняшний день прислужники буржуазии – либералы? Социализм в Советском Союзе был не настоящий! – усмехнулся Роман.
- Вы же понимаете, что это не ответ? – лицо его собеседника осталось серьёзным.  – В общих чертах я с такой позицией знаком, но… огромное ведь дело было, одна шестая часть суши, да ещё соцлагерь впридачу. Чуть не миллионы по всему миру сочувствующих. Всё это по-вашему на песке? лжи? манипуляциях?
- В том то и дело, что было, было, ключевое слово – было…!
- Так и я вам скажу – было, - с плохо сдерживаемым уже раздражением перебил его Пётр. – То, что было-то, как вы объясните?
- Люди, люди, сотни, тысячи, десятки тысяч людей, захотевших этого! Не просто захотевших, а жизнь готовых свою положить! Черпающих не из социализма, которого они не знали, а из глубинных своих источников. Говорили ведь справедливость, братство! Даже лживо, произнесённые слова эти не исчезают бесследно. Отражаясь в душах миллионов людей, пробуждают они невиданные прежде энергии! Воплощённая в неистовых их порывах вековая жажда справедливости сдвигает горы! Я мог бы напомнить вам про Павла Корчагина, Сергея Лазо, но у каждого в таком случае должна быть своя история. Есть она и у меня! На последнем году советской власти, в самом начале девяностых мой друг Арслан, помогая научному своему руководителю с диссертацией, работал в ашхабадском архиве. Наткнулся он там на поразившую его историю времён гражданской. История эта его профессору так и не пригодилась, но бережно переписанные от руки связанные с ней документы товарищ мой сохранил для себя:
В Туркестан в разгар басмаческого движения для поддержки советской власти направлен был отряд молодых бойцов Чоновцев (части особого назначения). Молодыми были они по возрасту, но не по боевому опыту. Исхожены каждым их них тяжёлые и кровавые тропы гражданской войны, являлись все они опытными и бывалыми бойцами. Состоящий из ста тридцати человек, имеющий два пулемёта и новенькие тогда ещё - одиннадцати зарядные винтовки отряд, решили не распылять и сразу же направили в рейд по пескам Каракумов. Нужно было показать басмачам всесильного тогда Джунаид-хана, что кроме потрёпанных, деморализованных и плохо дисциплинированных в тот момент красных отрядов в Туркестане и ещё кто-то есть! Довольно скоро стало ясно, что было это ошибкой, отряд имел большой боевой опыт, но тяжёлая удушливая жара и специфические условия Каракумов оказалось для них непривычными, а в рядах их было всего только два туркмена. Почти сразу же в одной из стычек нелепо и неожиданно погиб командир, а вымотанные после изнурительного рейда по пескам чоновцы окружены одним из многочисленных отрядов Джунаид-хана. Заняв круговую оборону, бойцы привычно отбили несколько атак, после чего к ним отправился парламентёр.
- К чему лишняя кровь? – надрывался бывший прапорщик царской армии. - Всем вам сохранят жизнь – сдавайтесь!
Никто не ответил ему, бойцы, пользуясь случаем отдыхали. Несколько часов продержался, отбивая жестокие атаки, отряд, но в конце концов, когда кончились патроны, в плену очутилось двенадцать оставшихся в живых человек. Двенадцать измученных, изнурённых боями, непривычным для них удушливым зноем и долгими переходами, нетвёрдо стоящих на подгибающихся ногах людей, окружены были тысячной толпой вооружённых всадников, серые их от мелкого каракумского песка и тяжёлой усталости лица выглядели понуро. На величественно плывущей по зыбучим пескам верблюдице приблизился Дурды-ишан, один из идеологов антисоветского движения. Неспешно прокашлявшись, оправив седеющую бороду, он зычным, хорошо поставленным голосом произнёс:
- Воины ислама! Посмотрите на этих жалких капыров, они пришли, чтобы забрать вашу землю, и нашли здесь смерть!
Тысячный ответный гул потряс воздух, раскаты его придавили к земле съёжившиеся измождённые фигуры пленников.
- Выше нос, товарищи, - послышался хриплый, словно припорошенный песком голос, - двум смертям не бывать, а от одной ещё никто не ушёл!
Это был Витя Борейко, всегдашний весельчак, хохмач и заводила из Черниговщины. Бодрясь, все через силу подняли головы, и даже бывший кузнец, сутуловатый Матвей Нефёдов, расправив с трудом недавно ещё могучие свои, сейчас же словно налившиеся тяжёлым свинцом плечи с вызовом глянул на басмачей. По рядам всадников прокатилась волна, на неистовом гнедом жеребце скакал один из приближенных хана Непес Оразвелли. Кинув на пленных привычный ко всему взгляд, он, презрительно скривив губы, выцедил:
- Великий хан милостив, если кто-то из вас захочет послужить ему, он дарует жизнь.
В бытность свою на царской службе Оразвелли неплохо узнал русский язык. 
- Ну, - нетерпеливо бросил он, - вы боитесь своего комиссара? Его нету уже! Переходите на сторону хана, среди нас есть и русские - Никита, ты где?
- Тут я, - уже знакомый светловолосый человек в успевшей обтрепаться форме прапорщика царской службы выдвинулся вперёд.
- Иуда, трусливый пёс! – хрипло выдавил бывший рязанский грузчик Пётр Карпов. Попытался было он в сторону прапорщика плюнуть, но ощутив в пересохшем рту скрипучий словно наждачка песок, сипло закашлялся. Подскочивший на своём коне прапорщик хлёстко огрел его плёткой.
- Бейте их, не о чём с ними говорить, - выдавил, брезгливо поджав губы Оразвелли. Неожиданно, разъезжаясь нетвёрдыми ногами по зыбкому песку, из двенадцати выдвинулся человек. Одет как и все он был в красноармейскую форму, но смуглые черты многократно обожжённого солнцем лица выдавали местного уроженца.
- Джигиты, - возвысился хриплый его голос, - я Чары, сын Овеза из рода Теке хочу сказать слово, - по-туркменски обратился он к всадникам.
- Ответь лучше - будешь служить хану, или нет? – визгливо возразил ему Дурды ишан. – Если ты правоверный, зачем напялил на себя эту одежду? – пальцем ткнул в гимнастёрку он. По рядам всадников пронёсся сдержанный гул, немало оказалось здесь представителей славного туркменского рода Теке.
- Пусть скажет! – вмешался кто-то из задних рядов, и глухой пролетевший по толпе рокот поддержал его. Оразвелли неохотно кивнул головой: «Говори, собака! Но не забывай, где находишься!». Сделав несколько шатких шагов вперёд, человек начал свою речь:
- В нашем отряде были русские и украинцы, белорусы и армяне, осетины и латыши. Мы пришли не для того, чтобы взять у вас, мы боролись за свою и вашу свободу. Я – Чары, сын Овеза из рода Теке обращаюсь к вам. Сейчас вы убьёте нас, меня и моих товарищей, мы знаем! У меня нет против вас сердца, овцы идут туда, куда гонит их пастух. Я говорю не только о вас, ваш грозный хан, как и вы, всего лишь игрушка в руках английских и русских империалистов. Вы бьётесь за плеть над вашими спинами в их руках. Тому из вас, кто проживёт на этой земле ещё двадцать лет будет стыдно за сегодняшний день!
- Взять его! Сдерите живьём с него кожу!
Нукеры грозного хана бросились выполнять приказание, схватив красного бойца, они сорвали с него гимнастёрку. Один из ханских прихвостней, специалист по такого рода делам, сноровисто сделав несколько надрезов, лентой принялся снимать с груди его кожу. Стиснув посеревшие от боли губы, Чары сын Овеза с трудом удерживал мучительный стон. Стоявшие отдельной группой чуть державшиеся на ногах товарищи его внезапно запели. Слабые и разнобойные вначале голоса их выровнявшись окрепли.
«Весь мир насилья мы
разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим,
Кто был ничем - тот станет всем!»
- Заткните им глотки! Убейте их! – услышавшие грозный повелительный оклик нукеры бросились рубить чоновцев. Падая под ударами тяжёлых кривых сабель, бойцы продолжали из последних сил свою песню. Наконец, всё было кончено, залитые кровью тела затягивало мелким каракумским песком. Лишь только Чары, сын Овеза, тяжело раскачивался на слабеющих ногах, на голой груди его повис лоскут содранной, сочащийся тяжелыми каплями крови кожи, горящими глазами глядя на трупы своих товарищей он сиплым нездешним уже голосом выводил:
Это есть наш
последний
И решительный бой…
Раздался выстрел, последний из отряда упал в песок, слова гимна смолкли нависла тяжёлая давящая тишина. Стараясь не смотреть друг на друга всадники, подгоняя лошадей, двинулись прочь, ставшее привычным убийство было ежедневным их хлебом, но превратилось оно здесь в нечто большее – жертвоприношение! 
Едва зашло солнце, один из сотников хана, обращаясь к своим джигитам, сказал:
- Сегодня, я увидел душу этих людей и понял – нет у меня против них сердца! Советская власть обещала прощение всем, кто придёт сам. Я иду! Кто со мной на коней, кто нет – в сторону!
Больше половины его отряда двинулись за этим человеком, всех их обезоружили и распустили по домам. Это был Сердар Бекмамедов, он не знал русского, но запомнил несколько фраз из гимна, что пели эти люди, и до конца жизни был убеждён, что это молитва. Сам, будучи неграмотным, позже он попросил своего поступившего в школу сына записать эту историю, а, уходя в сорок первом добровольцем на фронт, сказал:
- Если не вернусь, расскажи людям как было, хочу, чтобы все знали про этот отряд. Останусь жив – сделаю это сам. Кровью теперь на фронте смою свой грех. Запомни, сынок, я назвал тебя в честь нашего земляка, будь таким же как он - мужчиною!
Сердар Бекмамедов погиб в сорок третьем, а его сын, участник Великой Отечественной Войны, коммунист, инженер мелиоратор Чары Сердарович Бекмамедов пришёл в городской комитет партии с этой историей в сорок шестом. Друг моей юности Арслан раскопал документы в ашхабадском парт-архиве на последнем году советской власти. ..

- Вот так-то! – вздохнул тяжело Роман. - Такие люди и построили советскую власть, свершили лучшее что там было! Никто из них не то что Маркса не читал, с трудом даже вспоминали они это имя! Неистовым огнём жгло их вековое стремление к справедливости, и огнь этот создал державу, о которой вы говорите. Защитил её и укрепил. Но для того, чтобы факел этот не угас, нужно было отбросить ложь, нужна была искренняя, чистая и по-настоящему народная идея. Народная, в том смысле, что отражать должна она интересы народа, глубинные его чаяния! Кто-то обязан был облечь её в кристально ясные и чёткие логические формы, и тогда священный огнь душевного горения, продолжив созидающее своё действо, сумел бы защитить себя. Идейная ревизия левого движения была сущностно необходима, но какая? Что нужно было убрать? А что оставить? Крысиный помёт марксовой писанины? Да ведь не выброшенная вовремя на помойку дрянь эта и стала источником разложения. А вот развенчание в хрущёвское время Сталина означало, что нет больше в левом движении места стремлению к высшей справедливости. Нет места горнему граду Китежу! Осталось лишь циничное манипулирование протестом в интересах власти, привычное стравливание пара социального недовольства на подвернувшихся под руку стрелочников. То, собственно, чем всю жизнь занимался сам Маркс. Троцкизм победил!

Вновь нависла вязкая тишина, рассказчик, глядя куда-то в сторону, в напряжённом ожидании застыл, а товарищ его медленно, взвешивая каждое слово произнёс:
- Допустим, я с вами согласился, подчёркиваю – допустим! Вычистили дерьмо, а дальше? Появился ваш идеолог, проводник народного духа, какой, скажите мне, будет механизм продвижения его идей?
- Так вы понимаете? – поразился Роман.
- Нет, только вы один всё понимаете, - с внезапно прорвавшимся раздражением взорвался его собеседник. – Покажите мне такое учение, чтобы не было оно амбивалентно? Чтобы в глубинной сути своей не обслуживало бы верхушку правящего класса и лишь в медийном, рассчитанном на внешний рекламный эффект ключе декларировало бы интересы обездоленных масс? Чтобы оно при этом было не невнятным жреческим бормотанием, а логичным, внутренне непротиворечивым дискурсом? Да кто? Кто станет заниматься этим? Нет, возможно, готовый положить свою жизнь одиночка и найдётся, а, вот, чтобы оно подхватилось и разошлось! Не исказилось, не замолчалось, и не маргинализовалось (ведь только в этом случае сработает), потребуется колоссальная социальная энергия! Конечно, массы её имеют - сколько угодно! Но энергия их как броуновское движение – не организована, тянут все они в разные стороны. Упорядочить их, организовать, направить! А направит их известно кто! Потому и называются – правящие классы! В чьих интересах они это сделают? Да в своих же, конечно, своих! В этом и есть главный секрет двойственности всякой социальной, философской или религиозной доктрины. Именно что всякой, а не только левого движения! И любая из них представляет внутри себя коллективное перетягивание каната.
 Утомлённый столь длинным и эмоциональным монологом, Пётр замолк. Только сейчас, увлёкшиеся разговором друзья увидели, что давно уже стоят напротив входа в Гостинку, рядом с большой жадно раззявившей страждущее своё жерло полицейской машиной. Один из её служителей внимательно прислушивался к их спору. Заметив это, тонко улыбнувшийся Пётр вполголоса по-английски заметил:
- Вы, Роман, слишком молоды, чтобы помнить новостные ролики советских лет. Показывали в них реалии из жизни капстран, где слезоточивым газом, резиновыми пулями и дубинками разгоняли мирные рабочие демонстрации. Пытали и убивали в застенках. Занимались этим (если позволено их так назвать) люди, одетые как две капли воды похоже на наших сегодняшних визави. Не видите ли вы в этом особого цинизма зарвавшихся социальных режиссёров, милостивый государь? Впрочем, уже поздно. ..   
 Провожаемые напряжённым взглядом плохо разобравшего заморскую речь блюстителя, друзья направились в разные стороны.
Конец.
(В написании этого рассказа использована работа Игоря Шафаревича «Социализм как явление в мировой истории»).